"Пятое путешествие Лемюэля Гулливера" - читать интересную книгу автора (Козырев Михаил Яковлевич)

Глава первая

Читателю известно уже от родственника моего Ричарда Симпсона, что всеобщее любопытство к скромной моей личности заставило меня покинуть Редрифф и купить небольшой клочок земли с удобным домом близ Ньюарка в Нотингемшире, на моей родине. Я перебрался туда с женой и детьми и, само собой разумеется, не забыл привезти туда и двух своих жеребцов, напоминавших мне о счастливой стране гуигнгнмов[2]. Лучшим отдыхом для меня было уединение в конюшие с благородными животными, заставлявшими меня забывать все большие и маленькие неприятности, неизбежные в жизни каждого человека, даже такого, как я, наслаждавшегося почетом, славой, достатком и благословенного обширным и любящим семейством.

Три года наслаждался я тишиной и довольством. Но ничто не вечно, читатель, тем более счастье и покой человеческие. Ненависть злобных еху[3] настигла меня и в этом уютном уголке.

Живя весьма скромно и уединенно, навещал я лишь старого священника, который закрыл глаза покойному родителю моему и ныне доживал век в маленькой хижине на опушке соснового леса. Вечерами, прогуливаясь меж вековых деревьев, вели мы длинные беседы, касаясь в них не столько житейских, сколько философических вопросов. Я не стеснялся высказывать перед ним издавна мучившее меня сомнение: действительно ли человек создан Богом, и не было ли при самом акте творения какойлибо пакости, проделанной отцом лжи и зла так умно и хитро, что старина Бог не заметил ошибки и, благословив семя дьявола, навсегда уклонился от какойлибо заботы об усовершенствовании своего создания.

Священник, проживший слишком длинную жизнь для того, чтобы не знать людских недостатков и слабостей, а также несовершенств нашей жизни, рассказами о подвигах святых, добродетельных и истинно великих людей направлял отравленный скептицизмом ум мой к той мысли, что заложенное в нас семя добра не умрет и некогда прорастет оно пышным цветком, заглушив все волчцы и все тернии. Не скажу, чтобы речи его убеждали меня, но общение с благочестивым старцем помогало преодолевать все более и более частые припадки мизантропии.

Но еще прежде, чем к старцу подкралась смерть, слабость здоровья заставила его покинуть кафедру и передать место молодому преемнику. Преемник этот посетил старика как раз в один из тех вечеров, когда мы вели наши беседы.

Молодой священник сразу же не понравился мне: низкий лоб, небольшие хищные и острые глазки и огромные челюсти напоминали о его слишком близком родстве с презренными еху. Обстоятельства подтвердили, что он и в самом деле недалеко ушел от этих животных.

Ваши мысли, сказал он мне, я бы назвал еретическими и богохульными.

Тщетно мой старый друг пытался оправдать мои сомнения, ссылаясь на испытанные мною превратности судьбы: молодой священник не пощадил и добродушного старца, укорив его в плохом исполнении долга перед церковью, раз подобные мне еретики еще остались в его приходе.

Не желая вступать в излишние пререкания, я взял шляпу и покинул хижину, которую долгое время считал как бы вторым своим домом. Припадок мизантропии посетил меня: как всегда искал я утешения в конюшне, но ласковое ржание жеребцов не внесло мира в мою душу.

Старый священник через неделю скончался, оставив и дом и церковь на попечение своего недостойного преемника. Этот последний первую же проповедь посвятил моей ничтожной особе.

Говорил он в этой проповеди о волках в овечьей шкуре, о пшенице и плевелах и, приводя отрицательные примеры, довольнотаки прозрачно намекал на человека, побывавшего во всех странах мира, как существующих, так и несуществующих (он осмелился уличить меня во лжи), которого ни наставления родителей и пасторов, ни прирожденный ум, ни знания, ни полная испытаний жизнь не могли научить вере в начала премудрости и благости Божией, а только ожесточили сердце, посеяв в нем семена безбожия Он сказал даже, что этот человек чернокнижник и колдун, что он держит в своей конюшне демонов, обращенных им в лошадей, и творит с ними по ночам бесовские действа.

Я ушел из церкви с тем, чтобы в ней никогда не появляться: но это навлекло на меня новые гонения. Не было такой клеветы, не было такой брани, которую не обрушил бы на меня этот служитель алтаря. И хотя соседи, прекрасно знавшие меня, не верили ни одному его слову, все же я не мог избежать подозрительных толков, косых взглядов и других признаков неприязни со стороны доверчивых людей, обманутых священником.

Жизнь в имении стала невыносимой. Все чаще и чаще уезжал я в город, где познакомился с одним чрезвычайно любопытным человеком. Это был Эдвард Джонс корабельный архитектор. Лучшие из судов, которые до сих пор бороздят волны океана, построены этим замечательным человеком. Скопив своим трудом значительную сумму денег, он удалился от дел, посвятив все свое время физическим опытам. Целью этих опытов не было, однако, ни превращение металлов, ни отыскание философского камня: он исследовал возможности постройки быстроходных судов, не подверженных изменчивым волнениям океана. Долговременные размышления привели его к мысли, что таким судном может быть только судно, движущееся по воздуху.

Оно уже было построено, когда я познакомился с Джонсом. Узнав о моей, как капитана дальнего плавания, опытности, он на весьма выгодных условиях предложил мне командование этим судном.

Мне давно опостылела спокойная жизнь, и я с восторгом принял его предложение.

Судно представляло из себя лодку, привязанную тросами к большому наполненному разреженным воздухом шару. Джонс был уверен, что шар этот может поднять не только экипаж из двух человек, но и изрядное количество груза: то обстоятельство, что шар, будучи притянут к полу сарая, как только ослабляли веревки, немедленно поднимался к потолку, убедило меня в полной осуществимости плана. Мы даже попробовали подняться вдвоем и несколько минут плавали на высоте пяти футов, так как кровля сарая мешала подняться выше.

Чего же нам ждать, сказал я Джонсу, нагрузим лодку провизией и полетим.

Хотя Джонс был осторожнее меня, но он согласился, и на 19 июля 1730 года был назначен первый пробный полет.

Оставив Джонса за приготовлениями к путешествию, я отправился в свое имение, чтобы сделать перед отъездом необходимые распоряжения. Втайне я рассчитывал в случае удачи опыта убедить своего друга сразу же предпринять более или менее продолжительное путешествие.

Домашних своих я застал в чрезвычайном волнении и тревоге. Жена, дрожа и запинаясь, рассказала мне, что днем два раза приходил шериф, имевший будто бы уже приказ о моем аресте по обвинению в колдовстве и богохульстве.

Если не хочешь попасть в тюрьму, сказала она, ради Бога, не ночуй дома.

Попасть в тюрьму, когда завтра, подобно птице, я собирался взмыть к облакам.

Успокойся, друг мой, сказал я, шериф уже засел в карты, и даже пожар не заставит его оторваться от этого занятия.

До наступления ночи успел я сделать все: написал завещание, собрал необходимые для дороги вещи, причем не забыл набить небольшой мешок золотом для коммерческих операций, оставив семейству довольнотаки крупную сумму денег.

Как ни трогательны были слезы прощания, как ни жаль было семейству моему расставаться со мной на этот раз никто не отговаривал меня от путешествия. Пользуясь ночной темнотой, а также тем, что окрестные собаки, зная мою честность, не лаяли на меня, я скрылся из родного угла, научив жену, как направить шерифа по ложному следу.

В назначенный день выволокли мы вместе с Джонсом нашу лодку на улицу удивленного городка и, привязав шар к дереву, начали погрузку. Но не окончив и половины дела, увидели мы шерифа, раздвигая толпу шествующего к нам в сопровождении двух полицейских.

Я в это время находился на борту лодки.

Именем закона, произнес шериф, увидев меня.

Полицейские готовы были выполнить приказание своего начальника, но я, выхватив нож, перерезал веревку и на глазах удивленной толпы и растерявшихся от неожиданности полицейских поднялся к облакам.

Теперь побеседуем, успел я крикнуть шерифу.

Полицейские стояли, беспомощно растопырив руки. Джонс чтото объяснял им, сильно жестикулируя. Ктото из толпы попытался схватить покачивавшуюся футов в десяти от земли веревку я тотчас же отрезал эту последнюю возможность, намотав ее на барабан.

Шериф скоро ушел, разочаровавшись в возможности выполнить приказ о моем аресте, а я продолжал плавать над городом на потеху местных зевак. Джонс чтото кричал мне с земли вероятно, просил опуститься на землю, но, как ни старался я хоть на несколько футов снизить лодку, это не удавалось мне. Я трогал всевозможные приборы и приспособления, открывал и закрывал какието клапаны а шар мой, как на зло, поднимался все выше и выше.

Повернув какойто рычаг, я неожиданно для себя развернул парус, и мою лодку с быстротой ветра стало относить от города. Я пытался свернуть парус, но, когда мне это удалось, мой воздушный корабль плавал уже над необозримым океаном.

Надежду на возвращение приходилось пока оставить. Надо было, изучив свойства судна, продолжать начатое путешествие. Одно лишь беспокоило меня: я невольно похитил у своего друга принадлежавшую ему собственность, но, надеясь на разум и честность жены, я справедливо полагал, что она не откажется возместить Джонсу понесенные им убытки, если сам я не сумею в скором времени вернуться в Нотингемшир.

И я бы вернулся, так как очень скоро научился управлять кораблем: поднимать и опускать его, уменьшать и увеличивать скорость, но очень сильный ветер нес меня в противоположном направлении.

Так плыл я три дня и был уже в расстоянии сотен миль от своей родины, когда разразилась буря, подхватившая судно и помчавшая меня над бушующим, кипящим океаном. Благодаря легкости шар подчинялся малейшему движению ветра, что я справедливо относил к недостаткам его конструкции, о чем и решил сказать Джонсу при первой же встрече. Сильным порывом ветра лодка была перевернута вверх килем, и те из запасов, которые не были привинчены ко дну, упали в клокочущую бездну. Сам я повис на тросах, удерживаясь лишь силой своих мускулов.

Каждую секунду был я на волосок от гибели. Жилы мои напряглись, изпод ногтей сочилась кровь. Вспомнив в последние минуты о творце всего сущего, я посылал ему жаркие молитвы.

Когда ветер стих и я получил возможность передохнуть, оказалось, что остроумнейшая оснастка корабля была испорчена, и я находился в полном распоряжении стихии. Воды у меня не было, провизии тоже, и успокаивало лишь одно: океан остался в стороне, а шар мой скользил над плоской равниной, казавшейся издали сплошным зеленоватым пятном.

Вскоре я стал различать блестящие ленты рек, черные пятна пашен, группы построек и убедился, что медленно опускаюсь вниз. Увидав на горизонте обширный город, я рассчитал, что опущусь как раз на его окраине.

Я спасен. Возделанные поля, высокие каменные постройки все говорило, что я не попаду к дикарям.

Вероятно, это Америка, решил я.

Вот уже я плыву над поверхностью земли. Я вижу людей, сбегающихся смотреть на диковинное зрелище. Я делаю им знаки рукой, так как шляпа моя давно плавает по волнам неведомых морей. Я бросаю им конец веревки.

Десятки рук подхватывают канат, лодка моя на земле, меня обступают вооруженные люди. Отличив по одежде начальника, я обратился к нему с приветственной речью.

Повидимому, это была Южная Америка, так как начальник не понял ни одного моего слова. Насупившись, как индюк, он сурово смотрел на меня.

Растерявшись столько же от радости, сколько и от неприветливости встречи, я, забыв, что никто не понимает меня, громко объяснял собравшимся, что являюсь жертвой кораблекрушения, что самый вид моего корабля и отсутствие на нем вооружения говорят о мирных моих намерениях. Да и сам я без шляпы, со следами крови на лице и на руках разве похож я на грозного врага, стремящегося нарушить мир и спокойствие их отчизны.

В подтверждение я достал из кармана королевский патент на право управления коммерческими кораблями. Начальник жадно схватил бумагу, показал ее сначала одному полицейскому я догадался, что окружавшие меня солдаты полицейская стража, потом другому, пока не нашел одного, сумевшего коекак разобраться в ее смысле.

Чужестранец, сказал тот, коверкая слова моего родного языка, мы не можем признать этот документ действительным. На нем нет подписи его императорского величества.

Думая, что он говорит о его величестве короле Обеих Британии, я показал печать. Мне объяснили, что требуется подпись императора той страны, в которой я нахожусь.

Толькото, подумал я и выразил полную готовность повергнуть свое ходатайство к стопам их монарха и, если надо, уплатить установленные пошлины. С этими словами я достал из кармана золотую монету и подал ее начальнику отряда. Тот взял монету, осмотрел ее со всех сторон и положил в карман.

Тем временем лодка моя была убрана неизвестно куда, шар, привязанный к дереву, беспомощно болтался в воздухе. Я стоял окруженный полицейскими, кланялся, объяснял, но никто не слушал меня. После недолгого совещания начальник отряда произнес слова команды, полицейские плотным кольцом обступили меня, и мы двинулись в путь.