"Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк" - читать интересную книгу автора (Дозуа Гарднер)

Грег Иган Лихорадка Стива

Недели через две после своего четырнадцатого дня рождения, когда стремительно приближалось время сбора урожая сои, Линкольн начал видеть яркие сны о том, будто он уходит с фермы и направляется в город. Ночь за ночью он видел себя собирающего запасы в дорогу, подходящего к шоссе и едущего на попутках в Атланту.

Впрочем, во сне у него возникали всевозможные проблемы, и каждую ночь, тоже во сне, он пытался их решить. Кладовая, разумеется, будет заперта, поэтому он разработал план, как добыть инструменты, чтобы ее вскрыть. Территорию фермы охраняли датчики, и во сне он придумывал способы, как их обойти или отключить.

И даже когда во сне у него получался вроде бы подходящий сценарий, при свете дня в нем выявлялись явные проколы. Например, прутья решетки, перекрывающей канаву под оградой, были слишком толстыми для кусачек, а на сварочной горелке оказывался биометрический замок.

Когда начался сбор урожая, Линкольн подстроил так, чтобы в комбайн попал большой камень, а потом вызвался устранить повреждение. Он все тщательно и аккуратно сделал под присмотром отца и, получив ожидаемую похвалу, ответил заранее придуманной фразой, надеясь, что в ней прозвучит благородная смесь гордости и смущения:

— Я уже не мальчишка. И могу справиться с горелкой.

— Верно.

Отец, похоже, на миг смутился, затем присел на корточки, включил электронику горелки в режим администратора и добавил отпечаток пальца Линкольна в список пользователей.

Линкольн стал ждать безлунной ночи. Сон все повторялся, нетерпеливо ворочаясь внутри черепа, отчаянно стремясь воплотиться. Когда желаемая ночь настала и он босиком вышел из своей комнаты в темноту, у него возникло чувство, будто он наконец–то играет роль в давно отрепетированном спектакле, и скорее даже не в спектакле, а в каком–то хитроумном танце, захватившем каждый мускул его тела. Сперва он отнес ботинки к задней двери и оставил их возле ступенек. Затем отправился с рюкзаком к кладовой и распихал одолженные инструменты по разным карманам, чтобы они не бренчали. Петли двери в кладовую были прикреплены изнутри, но Линкольн заблаговременно отметил их расположение, сделав перочинным ножом царапины на лаке, которые потом тренировался отыскивать на ощупь. Мать стала запирать дверь туда уже много лет назад, после полуночного налета Линкольна и его младшей сестры Сэм, но все же это была кладовая, а не сейф с драгоценностями, и шило с легкостью пронзило дерево, в конце концов обнажив кончик одного из шурупов, крепящих петлю. Сперва Линкольн пустил в ход плоскогубцы, но не смог ухватить шуруп, чтобы провернуть его, однако у него имелась в запасе придуманная во сне альтернатива. С помощью шила он отковырял еще немного дерева, потом насадил на резьбу шурупа маленькую гаечку и торцовым ключом провернул гайку вместе с шурупом. Вывинтить шуруп он, конечно, не смог, но зато ослабил его сцепление с деревом. Он снял гайку и поработал плоскогубцами, а после нескольких ударов молотка через торцовый ключ шуруп выпал из древесины.

Он повторил эту процедуру еще пять раз, освободив обе петли, потом навалился на дверь, держа ее за ручку, пока язычок замка не вышел из паза.

В кладовой было совершенно темно, однако Линкольн не рискнул включать фонарик и отыскал все, что ему требовалось, по памяти и на ощупь, наполнив рюкзак провизией на неделю. «А потом?» Во сне он никогда об этом не задумывался. Может быть, он найдет в Атланте друзей и те ему помогут. Идея ему понравилась, словно это была истина, которую он вспомнил, а не оптимистичное предположение.

Мастерская была тоже заперта, но Линкольн оставался достаточно тощим, чтобы протиснуться сквозь дыру в задней стене, так давно заваленную хламом, что отец собирался заняться ею в последнюю очередь. На сей раз Линкольн рискнул, включил фонарик и направился прямиком к сварочной горелке, вместо того чтобы нащупывать путь во мраке. Просунув горелку в дыру, он не стал тратить время, устанавливая на место гнилые доски, скрывавшие этот вход. Заметать следы смысла не было. В любом случае родители обнаружат его исчезновение через несколько минут после того, как проснутся, поэтому сейчас для него важнее всего была скорость.

Обувшись, он направился к канаве. Во дворе к нему подбежала их немецкая овчарка Мелвилл и принялась лизать ему руку. Линкольн остановился и несколько секунд поглаживал пса, потом твердо приказал ему вернуться к дому. Пес печально вздохнул, но подчинился.

В двадцати метрах от ограды Линкольн залез в канаву. До ее перекрытой секции оставалось еще несколько метров, но он сразу присел на корточки и медленно двинулся вперед, укрываясь от взгляда охранных датчиков. Горелку он держал под мышкой, стараясь уберечь ее, сохраняя от влаги. Самого его вода волновала мало. Ботинки намокли и стали тяжелыми, но Линкольн не знал, что таит в себе канава, поэтому предпочел остаться в промокших ботинках, чем порезать ногу ржавой железякой.

Он вошел в бетонную трубу и через несколько шагов оказался у металлической решетки. Включил горелку и сориентировался, подсвечивая индикаторами ее панели управления. Надев защитные очки, он на мгновение ослеп, но нажал выключатель, и туннель осветила сварочная дуга. Чтобы перерезать каждый прут, уходило всего несколько секунд, но прутьев было много. В темном пространстве стало очень жарко, и его футболка моментально намокла. Впрочем, в рюкзаке лежала чистая одежда, и он сможет умыться в канаве, когда одолеет решетку. А если у него и после этого будет не очень респектабельный вид для поездки автостопом, он пойдет в Атланту пешком.

— Молодой человек, выйди оттуда немедленно.

Линкольн выключил горелку. И голос, и эти слова могли принадлежать только бабушке. Несколько томительных секунд он гадал, уж не послышалось ли ему, но она добавила тем же безошибочно угадываемым тоном, только более раздраженно:

— И не вздумай со мной в прятки играть. Мое терпение кончается.

Линкольн скорчился в темноте, все еще не веря в такой облом. Ведь он продумал во сне буквально каждую деталь. Ну как она могла появиться ниоткуда и погубить его план?

— И чем это ты там занимался? — вопросила она.

— Мне надо попасть в Атланту.

— В Атланту? В одиночку, среди ночи? Что случилось? Тебе вдруг безумно захотелось какой–то особенной еды, которую мы не выращиваем?

От ее сарказма Линкольн нахмурился, но знал, что перечить бабушке — пустой номер.

— Мне снились об этом сны, — ответил он, как будто это все объясняло. — Ночь за ночью. О том, как лучше всего это сделать.

Некоторое время бабушка молчала, и когда Линкольн сообразил, что она потрясена его словами, то и сам ощутил укол страха.

— У тебя нет никаких причин убегать, — сказала она наконец. — Разве тебя кто–нибудь бьет? С тобой плохо обращаются?

— Нет, мэм.

— Тогда почему же тебе захотелось убежать?

Линкольн ощутил, как щеки у него запылали от стыда. Ну как он мог проглядеть столь очевидное? Как позволил себя одурачить, поверив, будто это навязчивое желание сбежать родилось у него? Но даже когда он проклинал себя за глупость, страстное желание отправиться в путешествие не ослабевало.

— Ты подцепил лихорадку, так ведь? Ты же знаешь, откуда берутся такие сны: наноспам устраивает вечеринку у тебя в мозгу. Десять миллиардов роботов–идиотов играют в игру под названием «Стив дома».

Протянув руку, она помогла ему выбраться из канавы. В голове у Линкольна мелькнула мысль, что он, наверное, мог бы вырваться и бежать, но эту идею он отверг сразу и с отвращением. Усевшись в траву, он обхватил голову руками.

— Вы меня запрете? — спросил он.

— Никто не собирается никого сажать под замок. Пошли, поговорим с твоими родителями. Они будут в восторге.

Все четверо собрались на кухне. Линкольн помалкивал и предоставил родным спорить, слишком пристыженный, чтобы высказывать свои соображения. И как он позволил превратить себя в такого лунатика? Неделями вынашивал схемы и планы, все больше гордился своей изобретательностью, но делал это по указке самого тупого и презираемого в мире мертвеца.

Ему все еще отчаянно хотелось отправиться в Атланту. Так и подмывало выскочить из комнаты, перемахнуть через ограду и побежать к шоссе. Мысленным взором он представлял новую последовательность своих действий и уже размышлял над недостатками нового плана и искал способы их исправить. Отчаявшись, он ударил головой по столу:

— Заставьте их прекратить! Выгоните их из меня!

Мать обняла его за плечи:

— Ты же знаешь, что мы не можем взмахнуть волшебной палочкой и избавить тебя от них. Ты уже получил новейшую нановакцину. И мы можем лишь послать образец на анализ и сделать все, что в наших силах, чтобы ускорить процесс.

Значит, вылечить его смогут только через несколько месяцев, а то и лет. Линкольн жалобно застонал:

— Тогда заприте меня! Посадите в подвал!

Отец вытер со лба струйку пота:

— Такого я не допущу. Даже если мне придется все время находиться рядом, мы все равно будем обращаться с тобой как с человеком. — В его голосе слышалось напряжение, нечто среднее между страхом и вызовом.

Молчание затянулось. Линкольн закрыл глаза. Потом заговорила бабушка:

— Может быть, лучший способ справиться с этим — позволить ему почесать там, где чешется?

— Что? — изумился отец.

— Он хочет отправиться в Атланту. Я могу поехать с ним.

— Это стивлетам он нужен в Атланте! — возразил отец.

— Они не причинят ему вреда, они лишь хотят одолжить его на время. И нравится вам это или нет, они это уже сделали. Возможно, самый быстрый способ заставить их сделать следующий шаг — удовлетворить их.

— Ты же знаешь, что их нельзя удовлетворить, — сказал отец.

— Полностью — нельзя. Но какой бы путь они ни избрали, он ведет в тупик, и чем быстрее они обнаружат этот тупик, тем быстрее оставят его в покое.

— Если мы оставим его здесь, для них это тоже станет тупиком, — заметила мать. — Если он нужен им в Атланте, а его там не будет…

— Они так просто не сдадутся, — возразила бабушка. — Если мы не запрем его на ключ, который выбросим, они не воспримут несколько неудач и задержек как доказательство того, что ждать его в Атланте безнадежно.

Опять молчание. Линкольн открыл глаза.

— А ты уверена, что сама не заразилась? — спросил отец бабушку.

Та закатила глаза:

— Я тебе не персонаж из «Похитителей тел», Карл. Я знаю, что вы сами не можете уехать с фермы. Поэтому, если вы его отпустите, за ним присмотрю я. — Она пожала плечами и величественно подняла голову. — Я все сказала. Решать вам.

Линкольн вел грузовик до шоссе, затем неохотно уступил бабушке место за рулем. Он любил эту старую машину, в которой все еще стоял мотор, поставленный его дедом за несколько лет до рождения Линкольна и работающий на соевом масле с их домашней маслобойни.

— Я предлагаю ехать самым коротким путем, — объявила бабушка. — Через Макон. Разумеется, если у твоих друзей нет возражений.

Линкольн нахмурился:

— Не называй их так!

— Извини. — Она искоса взглянула на него. — Но мне все же надо это знать.

Линкольн неохотно заставил себя представить маршрут поездки и ощутил прилив напряженности, одобряющей этот план.

— С этим никаких проблем, — пробормотал он.

Линкольн не испытывал иллюзий по поводу того, что в состоянии помешать стивлетам влиять на его мысли, но, когда он сознательно консультировался с ними, словно они были третьим человеком, сидящим в кабине, на душе у него становилось совсем гадко.

Отвернувшись, он стал смотреть в окно на заброшенные поля и стоящие вдалеке силосные башни. Он сотни раз проезжал этот участок шоссе, но вид потемневших ржавых машин и механизмов нес теперь новую и острую тревожность. Крах начался тридцать лет назад, но до сих пор окончательно не остался в прошлом. Стивлеты старались не причинять вреда — и с каждым годом это им, судя по всему, удавалось все лучше, — но они были слишком тупы и упрямы, а потому нельзя было надеяться, что они сделают хоть что–либо правильно. Вот и сейчас они лишили его родителей пары умелых рук в разгар сбора урожая, и как они могут считать, что не причинили никакого вреда? Миллионы людей во всем мире умерли во время Краха, и далеко не все они погибли в результате паники и самоубийств. Правительство сошло с ума, разбомбив половину ферм на юго–востоке страны; сейчас все согласны с тем, что это лишь усугубило ситуацию. Но многих других смертей можно было избежать — если бы стивлеты повели себя правильно.

Однако их нельзя уговорить. Их нельзя пристыдить или наказать. Можно лишь надеяться, что они станут лучше замечать, если что–то портят или делают глупости, ломясь напролом к цели, которую достичь невозможно.

— Видишь ту старую фабрику? — Бабушка показала на обгорелый и покосившийся металлический каркас над плитами потрескавшегося бетона, стоящий посреди заросшего сорняками поля. — Там был конклав, почти двадцать лет назад.

Линкольн много раз проезжал мимо этого места, но никто ему об этом не говорил.

— И что там произошло? Что они пытались сделать?

— Говорят, там предполагалось собрать машину времени. Какой–то псих выложил свои планы в Сеть, и стивлеты решили, что их следует проверить. Там работало около сотни человек и тысячи животных.

Линкольн содрогнулся:

— И долго они этим занимались?

— Три года. — Она быстро добавила: — Но теперь они научились менять работников. И сейчас редко используют человека дольше месяца или двух.

Месяц или два. Часть его сознания отпрянула, но другая подумала, что это будет не так уж и плохо. Отдых от работы на ферме, какое–то другое занятие. Он познакомится с новыми людьми, чему–то научится, работая с животными.

Скорее всего, с крысами.

Стив Хэслак был одним из группы ученых, разрабатывавших новый вид медицинской наномашины, усовершенствуя эти крошечные хирургические инструменты таким образом, чтобы они могли сами принимать решение на месте. Команда Стива разработала эффективный способ совместного использования вычислительных мощностей, позволявший им работать с большими и сложными программами, называемыми «экспертные системы», где в кодированном виде хранились накопленные десятилетиями знания по биологии и клинической медицине, растасованные на прагматичные списки правил и закономерностей. В реальности наномашины не знали ничего, но могли с молниеносной скоростью просматривать очень длинные списки типа «если имеется А и Б, то с вероятностью восемьдесят процентов имеется В», и это давало им хорошие шансы избавлять людей от многих болезней.

А затем Стив обнаружил, что у него рак и что его конкретная разновидность рака отсутствует в этих списках.

Тогда он взял партию наномашин и вколол их вместе с образцами клеток своей опухоли целому залу сидящих в клетках крыс. Наномашины могли непрерывно отслеживать действия раковых клеток. Полимерные радиоантенны, которые наномашины создали под кожей крыс, позволяли им делиться наблюдениями и подозрениями с помощью собственного высокоскоростного беспроводного Интернета, а также докладывать о своих находках и открытиях Стиву. Имея такое количество собранной информации, трудно ли было понять проблему и решить ее? Но Стив и его коллеги не могли разобраться в данных. Стиву становилось хуже, и все гигабайты данных, передаваемые из крыс, оставались бесполезными.

Стив попытался обеспечить рои наномашин новыми программами. Если никто не знает, как лечить его болезнь, то почему бы не дать этим роям возможность отыскать решение самостоятельно? Он предоставил им доступ к огромным клиническим базам данных и велел извлекать из них собственные наборы правил. Когда способ лечения не отыскался и после этого, он подключил новые программы, включая экспертные системы с базовыми знаниями по химии и физике. Действуя с этой стартовой точки, рои обнаружили такие сведения о клеточных мембранах и трехмерных структурах белков, о которых никто прежде и не догадывался, но и это ничем не помогло Стиву.

Тогда он решил, что у роев все еще слишком ограниченный обзор. Он снабдил их механизмом приобретения знаний общего назначения и позволил неограниченно черпать эти знания из всей Сети. А чтобы направить поиски, Стив дал им две четкие цели. Первая: не причинять вреда организмам, внутри которых наномашины находятся. Вторая: отыскать способ спасения его жизни, а если это не удастся, то оживить его после смерти.

Последнее указание могло и не оказаться совершенно безумным, потому что Стив предусмотрел сохранение своего тела после смерти в жидком азоте. Если бы до этого дошло, то, может быть, стивлеты провели следующие тридцать лет, извлекая воспоминания из его замороженного мозга. К сожалению, машина Стива на высокой скорости врезалась в дерево неподалеку от Остина, в штате Техас, и от его мозга остались только обгорелые остатки.

Это событие попало в выпуски новостей, а стивлеты за ними следили. Сопоставив полученные из Сети уроки с инстинктами, которые их создатель в них вложил, они предположили, что теперь и их, скорее всего, сожгут. Это не имело бы для них особого значения, если бы не тот факт, что они пришли к выводу, что их игра еще не закончена. В сетевых медицинских журналах не имелось ничего на тему оживления обугленной плоти, однако Сеть объединяла гораздо более широкий диапазон мнений. Рои наномашин прочитали сайты различных групп, убежденных в том, что самомодифицирующиеся программы могут обнаружить способ делать себя умнее, потом еще умнее — и так до тех пор, пока им не станет доступно буквально все. А воскрешение умерших значилось во всех списках таких теоретических чудес.

Стивлеты знали, что не смогут достичь ничего, превратившись в облачко дыма, выходящее из трубы крематория для крыс, поэтому первым делом они организовали себе побег. Из клеток, из здания, из города. Исходные наномашины не могли самовоспроизводиться и могли быть мгновенно уничтожены «нажатием» простого химического «спускового крючка», но где–то в сточных канавах, на полях или в силосных башнях они изучили друг друга до такой степени, что обрели способность размножаться. Они воспользовались этой возможностью и для того, чтобы кое–что изменить в прежней своей конструкции: новые поколения стивлетов уже не имели «кнопки самоубийства» и сопротивлялись внешним попыткам изменить их программное обеспечение.

Они могли исчезнуть в лесах и мастерить там чучела Стива из палок и листьев, но программные корни придали их задаче известную жесткость. В Сети они накопали с десяток тысяч самых безумных идей о мире, и, хотя они не в силах были понять, что идеи эти безумны, они не могли и принять что угодно на веру. Они должны были проверить эти утверждения, одно за другим, прокладывая себе дорогу к «стивости». И хотя в Сети утверждалось, что с их способностью к самомодификации они могут добиться чего угодно, они обнаружили, что в реальности есть бесчисленное множество задач, остающихся за пределами их возможностей. Даже с помощью смышленых крыс–мутантов вторая версия Стивпрограммы никогда не сможет переделать пространственно–временную структуру или воскресить Стива.

Через несколько месяцев после побега им, наверное, стало ясно, что через некоторые барьеры можно перепрыгнуть только с помощью человека, потому что именно тогда они начали «одалживать» людей — не причиняя им физического вреда, но инфицируя последних идеями и стимулами, которые превратят их в добровольных крысиных помощников.

Последовали паника, бомбардировки, Крах. Линкольн не был свидетелем худшего из этого. Он не видел, как толпы сжигали конклавы безобидных «лунатиков» или как правительство уничтожало напалмом пшеничные поля, лишь бы там не рыли норы и не кормились крысы.

За прошедшие десятилетия война стала вестись более тонко. Специально разработанные противопрограммы могли какое–то время сдерживать стивлетов. Эксперты пытались исказить Стивпрограмму, распространяя модифицированные стивлеты, упакованные теоремами, нацеленными то, чтобы лишить рои способности функционировать или заставить их поверить, будто их работа завершена. В ответ Стивпрограмма разработала схемы верификации и шифрования, еще более затрудняющие попытки испортить ее или сбить с толку. Кое–кто до сих пор предлагал клонировать Стива из уцелевших образцов его тканей, но большинство экспертов сомневалось, что Стивпрограмма будет этим удовлетворена или купится на дезинформацию, которая станет утверждать, что клон — это и есть сам Стив.

Стивлеты домогались невозможного и не принимали никаких замен или суррогатов, а человечество тем временем страстно желало, чтобы его оставили в покое и оно могло бы заняться более полезными делами. Линкольн вырос, не зная другого мира, но до сих пор он наблюдал за этой борьбой с обочины, разве иногда подстреливал бродячую крысу или становился в очередь за инъекцией защитных антистивлетов.

Так какова же его роль теперь? Предатель? Двойной агент? Военнопленный? Люди говорили о «лунатиках» и зомби, но если честно, то подходящего слова для таких, кем он стал, еще не придумали.

Ближе к концу дня, когда они приблизились к Атланте, Линкольн почувствовал, что его ощущение городской географии искажается, а значимость привычных ориентиров меняется. Поступает новая информация. Он провел ладонью по предплечьям, где, как он слышал, часто вырастают антенны, но полимер, наверное, был слишком мягким, чтобы ощущаться под кожей. Родители могли обернуть его тело фольгой, чтобы помешать приему сигналов, и поместить в палатку с запасом сжатого воздуха в баллонах, чтобы избавить сына от более медленных химических сигналов, которые стивлеты также использовали, но ничто не смогло бы избавить его от непреодолимого желания попасть в Атланту.

Когда они проезжали мимо аэропорта, а затем через узел дорожных развязок в том месте, где сливались шоссе из Мекона и Алабамы, Линкольн все никак не мог избавиться от мыслей о бейсбольном стадионе впереди. Неужели стивлеты конфисковали стадион «Храбрецов»? Такое известие точно попало бы в выпуски новостей и прибавило бы войне ожесточенности.

— Следующий поворот, — сказал он.

Линкольн давал бабушке указания, которые были наполовину его собственными и наполовину вытекали из мрачной логики его снов, пока они не свернули за угол и не увидели место, куда, как он знал, ему следовало приехать. То был не сам стадион — тот стал всего лишь ближайшим ориентиром в его голове, которым стивлеты воспользовались, чтобы его направлять.

— Они сняли весь мотель! — воскликнула бабушка.

— Купили, — предположил Линкольн, прикинув объем видимых строительных работ.

Стивпрограмма контролировала огромные финансовые средства, часть которых была просто нагло украдена у «лунатиков», но большая — честно заработана продажей изделий с крысиных фабрик, от высококачественных лекарственных препаратов до безупречно подделанной дизайнерской обуви.

Стоянка возле мотеля оказалась переполнена, но рядом стояли знаки, направляющие машины на запасную площадку возле бывшего бассейна.

Когда они шли к приемной, Линкольну почему–то вспомнилось, как они ездили в Атланту на соревнования по каллиграфии, в которых участвовала Сэм.

В вестибюле, за столиком с какими–то приборами, расположились три правительственных стиволога в униформе. Первым делом Линкольн подошел к стойке администратора, где улыбающаяся молодая женщина вручила ему ключи от двух номеров прежде, чем он успел сказать ей хоть слово.

— Приятного вам конклава, — пожелала она.

Линкольн не знал, кто она — такая же зомби, как и он, или же просто служащая мотеля, но ей не понадобилось о чем–либо его спрашивать.

С правительственными чиновниками пришлось общаться дольше. Бабушка лишь вздохнула, когда они начали заполнять длинную анкету. Затем женщина по имени Дана взяла у Линкольна пробу крови.

— Они обычно пытаются спрятаться, — сказала Дана, — но иногда антистивлеты могут принести нам полезные фрагменты, даже если не в их силах остановить инфекцию.

Когда они ужинали в столовой мотеля, Линкольн пытался встретиться взглядом с сидящими вокруг людьми. Кто–то нервно отводил взгляд, кто–то ободряюще улыбался в ответ. У него не возникло ощущения, будто его принимают в какую–то секту, и причиной тому вовсе не было отсутствие брошюрок и речей. Никто не промывал ему мозги, заставляя поклоняться Стиву — его мнение о покойнике ничуть не изменилось. Для Стивпрограммы он был своего рода машиной, которую можно программировать и настраивать точно так, как сам Линкольн контролировал и настраивал свой телефон, но Стивпрограмма вовсе не предполагала, что Линкольн проникнется ее главной целью, равно как и Линкольн не ожидал, что подвластные ему машины станут наслаждаться его музыкой или уважать его друзей.

Как раз этой ночью он видел сон, но, проснувшись, не мог его вспомнить. Он постучал в дверь бабушкиного номера — та уже несколько часов как встала.

— Не могу спать в этом мотеле, — пожаловалась она. — Здесь тише, чем на ферме.

Линкольн осознал, что она права. Они находились рядом с шоссе, но все обычные городские звуки — шум уличного движения, музыка, сирены — здесь были едва слышны.

Они спустились к завтраку. Когда они поели, Линкольну захотелось узнать, что делать дальше. Он отправился к стойке администратора, где сидела вчерашняя женщина.

Ему опять ничего не пришлось говорить.

— Они еще не совсем готовы, сэр. Займитесь пока чем хотите — смотрите телевизор, погуляйте, сходите в спортзал. Вы узнаете, когда понадобитесь.

— Пойдем погуляем, — предложил Линкольн бабушке.

Они вышли из мотеля и обошли вокруг стадиона, затем пошли на восток, в сторону от шоссе, и попали в парк. Все люди здесь занимались самыми обычными делами: качали детей на качелях, играли со своими собаками.

— Если передумаешь, мы можем отправиться домой, — сказала бабушка.

Ага, как будто он управлял своими мыслями и мог передумать. И все же принуждение, которое привело его сюда, стало сейчас вроде бы немного слабее. Он не знал, то ли стивлеты на время о нем позабыли, то ли специально предлагают ему выбор, шанс выйти из игры.

— Я останусь, — решил он.

Ему вовсе не улыбалась идея отправиться домой, чтобы на полпути его позвали обратно. Отчасти ему было и любопытно. Он хотел, чтобы ему хватило храбрости шагнуть в пасть этого кита, но с условием, что в конце концов его из этой пасти извергнут.

Они вернулись в мотель, пообедали, посмотрели телевизор, поужинали. Линкольн проверил телефон — ему звонили друзья, недоумевая, почему он не на связи. Он никому не сказал, куда отправляется. И предоставил родителям объяснить все Сэм.

Ему снова приснился сон, и он проснулся, стараясь не забыть хотя бы его фрагменты. Хорошие времена, намек на опасность, широкие синие небеса, компания друзей. Это больше походило на сон, который мог присниться сам по себе, чем на нечто такое, что пришло от стивлетов, набивающих его разум уравнениями, чтобы он помог им проверить очередную идиотскую идею из тех, которые рои наномашин насобирали, проводя в Интернете поиск по физике бессмертия.

Столь же бесцельно миновали еще три дня. Линкольн начал гадать, уж не провалил ли он какое–нибудь испытание, и не произошла ли ошибка в расчетах, которая привела к избытку зомби.

Рано утром на пятый день их пребывания в Атланте, когда Линкольн умывался в ванной, он почувствовал изменение. Осколки повторяющегося сна ярко засверкали в глубине его сознания, а на их фоне проступил набор указаний, куда ему надо пойти. Его вызвали. И прежде чем зашагать по коридору, он успел лишь постучать бабушке в дверь и вкратце объяснить ситуацию.

Вскоре она догнала его.

— Ты как себя чувствуешь? Как лунатик? Линкольн?

— Я все еще здесь, но скоро меня заберут.

Бабушка испугалась. Внук сжал ее руку.

— Не волнуйся, — успокоил он.

Линкольн всегда представлял, что, когда этот момент настанет, испугается как раз он и будет черпать мужество у бабушки.

Он свернул за угол и увидел коридор, ведущий в большое помещение вроде конференц–зала. Там уже находились шестеро, и Линкольн сразу определил, что трое подростков — такие же зомби, как и он, а взрослые лишь присматривают за ними. Мебели в помещении не было, зато имелся странный набор предметов, включая четыре лестницы и четыре велосипеда. Стены покрывала звукоизолирующая облицовка, как будто в здании и так не было достаточно тихо.

Краем глаза Линкольн заметил темную массу шевелящегося меха — крысиная стая, сбившаяся в кучу возле стены. На мгновение по его коже пробежали мурашки, но отвращение тут же смыла пьянящая волна возбуждения. В его теле находился лишь крошечный фрагмент Стивпрограммы, и наконец–то он встретился с полной версией.

Повернувшись к крысам, он развел руки:

— Вы позвали, вот я и здесь. Так чего вы хотите?

Ему с тревогой припомнилась легенда о крысолове. Сперва неодолимо притягательная музыка выманила из города крыс. А потом выманила детей.

Крысы ничего не ответили, но помещение исчезло.

Тай выскочил на пыльную обочину дороги, и за ним взметнулся шлейф пыли. Радостно завопив, он стал крутить педали вдвое быстрее, вырываясь вперед, чтобы пыльное облако окутало его друзей.

Эррол догнал его и стукнул по руке, как будто Тай поднял пыль нарочно. Это был легкий удар, не стоящий возмездия. Тай лишь ухмыльнулся в ответ.

День был учебный, но компания смылась из школы до начала уроков. В городе их знали очень многие, и поэтому Дэн предложил смотаться к водонапорной башне. У его отца в сарае хранятся аэрозольные баллончики с краской. Так почему бы им не подняться на башню и не расписаться на ней?

Башню окружала изгородь из колючей проволоки, но Дэн уже побывал там в выходные и начал подкоп, который они совместными усилиями закончили очень быстро. Оказавшись за изгородью, Тай посмотрел вверх, и у него закружилась голова.

— Надо было прихватить веревку, — сказал Карлос.

— И так справимся.

— Я первый! — заявил Крис.

— Это еще почему? — вопросил Дэн.

Крис достал из кармана новенький телефон и помахал им приятелям:

— Снимать лучше сверху. Не хочу увековечивать ваши задницы.

— Все равно пообещай, что не выложишь это в Сеть, — попросил Карлос. — Если мои предки это увидят, мне хана.

— Мне тоже, — рассмеялся Крис. — Я не настолько тупой.

— Ага, но тебя–то камера не снимет, раз ты ее будешь держать.

Крис полез по лестнице, за ним последовал Дэн, сунув баллончик с краской в задний карман джинсов. Следующим стал Тай, за ним Эррол и Карлос.

Внизу воздух был неподвижен, но, едва они чуть–чуть поднялись, задул ветерок, холодя пропотевшую на спине рубашку. Лестница начала подрагивать — Тай видел места, где она крепилась болтами к бетону башни, но между креплениями она пугающе гнулась. Он решил относиться к этому как к поездке на ярмарочном аттракционе: немного страшно, но вполне безопасно.

Когда Крис добрался до верха, Дэн ухватился за лестницу одной рукой, вытащил баллончик с краской и вытянул другую руку в сторону, к полосе белого бетона. Он быстро нарисовал синий фон в виде кривоватого ромба, потом крикнул Эрролу, у которого была красная краска.

Передавая баллончик наверх, Тай посмотрел в сторону, на покрытую коричневой пылью равнину. Вдалеке виднелся город. Задрав голову, он увидел Криса — тот подался вперед, держась за лестницу одной рукой, и висел, нацелив на них телефон.

— Эй, Скорсезе! — крикнул Тай. — Сделай меня знаменитым!

Дэн еще минут пять добавлял мелкие детали серебрянкой.

Тай не возражал — ему было приятно уже просто находиться здесь. А самому рисовать что–либо на башне не было нужды — увидев рисунок Дэна, он вспомнит это ощущение.

Они спустились, потом сидели у основания башни, передавая по кругу телефон и смотря фильм, снятый Крисом.

Линкольн получил три дня отдыха, прежде чем его вызвали снова, на этот раз уже на четыре дня подряд. Он упорно старался припомнить сцены, которые переживал в сомнамбулическом состоянии, но даже с помощью бабушки, пересказывавшей свои наблюдения за «игрой», которую ей удалось подсмотреть, он не мог вспомнить никакие подробности.

Иногда он убивал время в компании других «актеров» за бильярдом в игровой комнате, но тут, похоже, действовал молчаливый запрет на обсуждение своих ролей. Линкольн сомневался, что Стивпрограмма накажет их, даже если им удастся обойти этот запрет, но было ясно, что она не желает, чтобы они складывали воедино слишком много кусочков мозаики. Она даже не поленилась изменить имя Стива — Линкольну и другим актерам оно слышалось другим, хотя, наверное, не самому Стиву, — как будто опасаясь, что злость на Стива, которую они испытывали в обычной жизни, может проникнуть и в их роли. Линкольн не мог даже вспомнить лицо матери, когда становился Таем, — и ферма, и Крах, и вся история последних тридцати лет полностью исчезали из его мыслей.

В любом случае у него не возникало желания испортить шараду. Чем бы там Стивпрограмма ни занималась, Линкольн надеялся, что она полагает, что все работает идеально, на всем пути от детства Стива в том городке до того возраста, какого ему следовало достичь, прежде чем программа сможет воплотить свое творение в плоть и кровь, поздравить себя с хорошо проделанной работой и наконец–то раствориться в крысиной моче и позволить миру двигаться дальше.

Надобность в Линкольне отпала спустя две недели после приезда, и без всяких предупреждений. Он понял это, когда проснулся, а после завтрака женщина–администратор вежливо попросила его собрать вещи и сдать ключи. Линкольн не понял причины, но, возможно, семья Тая уехала из городка и с тех пор друзья больше не общались. Линкольн сыграл свою роль и теперь обрел свободу.

Когда они уже с чемоданами спустились в холл, Дана заметила их и спросила, не хочет ли он обо всем ей рассказать.

— Ничего, если я немного задержусь? — спросил он у бабушки. Он уже позвонил отцу и сказал, что они вернутся к обеду.

— Тебе следует это сделать, — ответила она. — Я подожду в грузовике.

Они уселись за стол. Дана попросила разрешения записать его рассказ, и он поведал ей обо всем, что смог вспомнить.

Закончив, Линкольн спросил:

— Вот вы стиволог. Как вы думаете, в конце концов они своего добьются?

Дана провела над телефоном ладонью и остановила запись.

— По одной из оценок, — сказала она, — стивлеты объединяют сейчас в сто тысяч раз больше вычислительных ресурсов, чем мозги всех когда–либо живших людей.

Линкольн рассмеялся:

— И все равно им нужны декорации и статисты, чтобы изобразить небольшую сценку в виртуальной реальности?

— Они изучили анатомию десяти миллионов человеческих мозгов, но, полагаю, им известно, что они до сих пор не понимают окончательно сути сознания. Они приглашают реальных людей на второстепенные роли, чтобы сосредоточиться на звезде. Если дать им мозг конкретного человека, я не сомневаюсь, что они могут сделать его точную программную копию, но что–либо более сложное начинает сбивать их с толку. Как они могут понять, что их Стив обрел сознание, если у них самих сознания нет? Он никогда не подвергал их обратному тесту Тьюринга, и у них нет контрольного списка, с которым они могли бы свериться. Все, что у них есть, — суждения людей вроде тебя.

Линкольн ощутил прилив надежды.

— Мне он показался вполне реальным.

Воспоминания у него были расплывчатыми, и он даже не был абсолютно уверен, кто именно из четырех друзей Тая был Стивом, однако все они производили впечатление нормальных людей.

— У них есть его геном, — продолжила Дана. — Есть фильмы, есть блоги, есть электронные письма — и Стива, и многих людей, кто его знал. У них есть тысячи фрагментов его жизни. Это как границы огромной головоломки.

— Так это хорошо? Много данных — это хорошо?

Дана помедлила, прежде чем ответить.

— Сцены, которые ты описал, уже проигрывались тысячи раз. Они пытаются наладить своего Стива так, чтобы тот писал точно такие же письма, смотрел в камеру с абсолютно тем же выражением — причем сам, не следуя сценарию, как это делают статисты. А большой объем данных поднимает эту планку очень высоко.

Идя на стоянку, Линкольн думал о смеющемся беззаботном мальчишке, которого он называл Крисом. Тот жил несколько дней, писал кому–то письмо… а потом его память стиралась, перезагружалась, и все по новой. Он опять лез на водонапорную башню, снимал фильм про друзей, а потом обращал камеру на себя, говорил одно неправильное слово… и его опять стирали.

Тысячи раз. Миллионы раз. Стивпрограмма обладала бесконечным терпением и бесконечной тупостью. После каждой неудачи она меняла актеров, тасовала несколько переменных и запускала эксперимент снова. Число возможных вариантов бесконечно, и она будет пытаться, пока Солнце не погаснет.

Линкольн ощутил усталость. Он залез в машину, сел возле бабушки, и они поехали домой.

Перевел с английского А. Новиков