"Инкассатор: Черные рейдеры" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)

Глава 5

СИЗО-2 – известная старая Бутырка у метро «Новослободская» с ее знаменитой Пугачевской башней. Знаменитые опасные преступники, воры в законе и авторитеты содержатся на малом и большом спецу Бутырки (отдельные, огороженные решеткой отсеки). В последнее время к основному контингенту добавились бизнесмены и политические. Впрочем, тюрьма – это не то место, где можно предаваться бесплодным мечтаниям. А слова следователей о том, что здесь, за этими мрачными стенами, у человека будет время подумать – всего лишь блеф.

Филатов не мог и предположить, что изолятор временного содержания на Петровке станет лишь временным пристанищем, а надежды на то, что он выйдет оттуда через день, максимум два, – не оправдались. Протоколы Филатов не подписывал, а ходатайство об освобождении его из-под стражи, составленные вместе с Павлом, пока не дали никакого результата. С тюремным бытом он уже свыкся, и известие о том, что его переводят в Бутырку, он воспринял спокойно, хотя и с некоторой тревогой о потерянном времени, а также из-за опасений за судьбу тех, кто остался там, по другую сторону колючей проволоки. Он был кинут на бездействие при всех своих силах, энергии, воле и накопленных знаниях! Правда, он знал, что его не оставят. А Светлов наверняка уже его ищет.

Если изолятор временного содержания на Петровке и был первой дверью в жизнь заключенных, то Бутырка, несомненно, была настоящей тюрьмой, где некоторые заключенные сидят по нескольку лет, ожидая рассмотрения своих дел. Филатова удивляло, что условия пребывания в тюрьме «суточников» оказались значительно хуже, чем у подследственных, проходящих по уголовным делам. Грабители, насильники, вымогатели и убийцы содержатся намного лучше, чем обычные пьяницы и дебоширы.

Юрист Павел, новый приятель Филатова, с которым водитель «Фармацеи» познакомился в Петрах, объяснил это тем, что права административно арестованных (на срок от 1 до 15 суток) сегодня не прописаны ни в одном федеральном законе. Казалось бы, если человека задерживают по подозрению в преступлении (хотя бы на трое суток), то условия его пребывания под арестом четко прописаны в законе. Подозреваемому должны предоставить спальное место, выдать постельные принадлежности, выводить на прогулку и т.д. Однако ничего этого не было. Ведь, в отличие от других подследственных, аналогичного закона, касающегося «суточников», пока не существует. Есть, правда, некое постановление правительства, но оно расплывчато по содержанию. Человек, допустим, получил 10 или 15 суток, а какие у него права и обязанности – не ясно. Практически все определяется ведомственными инструкциями. Вот и творят стражи правопорядка с «суточниками» все, что захотят – на прогулку не выводят, забывают дать пайку или передачу с воли, а тем, у кого параши в камере нет, тем еще труднее – попробуй, допросись! А будешь сильно буйным, пройдутся по твоим почкам так, что когда перестанут издеваться, еще и спасибо скажешь.

Пока нет закона – нет и порядка. Филатов вспомнил, что когда его доставили на Петровку, то оказалось, что в камере не хватает матрасов. О постельном белье, одеяле и подушке речь не шла... Свет не гасили всю ночь, а холодрыга была такая, что приходилось активно заниматься физическими упражнениями, чтобы хоть как-то согреться. На прогулку «суточников» не выводили, кормежку можно охарактеризовать одним словом – помои. В душе, само собой, полотенца не выдавали – все средства личной гигиены ограничивались маленьким кусочком хозяйственного мыла...

В «хатах», как заключенные называли камеры, было душно, а по ночам холодно, но зато начальство могло заставить работать по 10–12 часов в сутки: таскать мебель, красить. Без выходных и оплаты. По сути – рабский труд на благо милицейского ведомства. За пять дней пребывания в главном московском ИВС Филатов отработал более 10 часов. Многим посидельцам такая работа была в радость – выйти на свежий воздух – чем плохо.

В Бутырке ситуация была иной. По словам юриста Павла, те же подозреваемые, как выяснилось, обязаны бесплатно отработать только 2 (!) часа в месяц, остальной труд – строго за деньги. И попробуй не выдать им матрасы и одеяла! Засыплют жалобами все инстанции. Это несравнимо с «суточниками», которые, по сути, находятся в положении бесправных рабов. Это очень выгодно милицейскому начальству: бесплатная рабсила всегда пригодится. Но невыгодно гражданам. По словам того же Павла, ежегодно административному аресту подвергается несколько сот тысяч человек, и все они попадают в полную зависимость от местного милицейского начальства. Отсюда «ментовский» произвол и вседозволенность.

Кто знаком с законодательством, знает, что на три дня попасть может туда абсолютно любой. Через три дня его выпустят, так и не предъявив обвинения.

В камере с Филатовым сидел молодой программист, который попал туда по обвинению в мошенничестве с кредитными карточками, хотя по роду своей деятельности не мог иметь к ним никакого отношения. Зато бедный очкарик, попавший за решетку, все три дня был озабочен исключительно одним – выйдет ли он оттуда? Работа, зарплата и прочая мелочь его уже не интересовали.

Ни Филатов, ни другие сокамерники не могли повлиять на него – человек был задушен страхом и желанием поскорее выбраться отсюда. И, естественно, давал показания, где в протоколах писалось «в качестве подозреваемого», но через три дня (плюс еще 7 под подпиской о невыезде) он станет свидетелем, но это будет потом, а пока он вообще об этом не знает, да и не надо ему ничего! Он-то считает себя маленькой пешкой за скромную зарплату, зачем ему страдать за чей-то интерес?

– Не верь следакам, – повторял Павел. – Не верь в их порядочность и расположение к тебе, желание помочь и облегчить твою судьбу.

Впрочем, такой совет Филатову был ни к чему. Злость сменилась трезвым, реалистичным отношением к миру. Главный вопрос, который стоял сейчас перед ним, – добраться до причины своего ареста. Кому выгодно упечь его за решетку? Или это случайность, рок – горнило, или чистилище, через которое должен пройти в своей жизни каждый. «Нет, или они меня, или я их», – твердо решил Филатов, ступая на холодный пол Бутырки. У него выдалось сегодня немало удач – камера еще не тюрьма, он вполне здоров и не голоден.

... Рита открыла глаза. Она проснулась от жуткого холода. Было утро, и только сейчас, при лучах яркого солнца она смогла разглядеть крупные капли на бетонном потолке подвала. Вот почему здесь так холодно, – из-за сырости. Она услышала, как капли падают на бетонный пол, и ей стало по-настоящему страшно.

Она была одна, и храбрость, которая позволила разговаривать с «братками», сейчас куда-то улетучилась. Рита поняла, как страшно одной, в незнакомом месте. Теперь они с Ашотом равны – равны перед судьбой, которая разбросала их по разные стороны, далеко друг от друга.

Она пыталась шевельнуться, потянулась за одеялом, которое ей охранники отжал ели в прошлый раз, но почувствовала острую боль в правой руке.

«Этот подонок решил посадить меня на иглу, – эта мысль встревожила ее сознание. – Чего же они от меня хотят? Если смерти, то лучше, чтобы она была быстрой...»

Она с трудом поднялась и, опираясь на кирпичную стену, начала медленно подниматься, стала на одно колено, а потом на другое. «Наверное, я сейчас выгляжу ужасно, – подумала Рита, – но разве это главное?» Руки и ноги не слушались ее, и Рите показалось, что сейчас она не выдержит этой боли в суставах и упадет снова на бетонный пол, с которого уже не поднимется.

Она закатала рукав и увидела следы от укола – их было три. «Значит, эти подонки трижды меня прокололи», – отозвалось болью в ее сознании.

Рита заплакала, беззвучно, как плачут мужчины, она поняла, что у нее нет сил, чтобы по-настоящему, по-бабьи, разреветься, и от этого стало еще хуже.

Но Рита не была бы дочерью Ашота, если бы не умела брать себя в руки. «Откуда такие мысли – у тебя есть сын и ты должна сделать все, чтобы спасти его от опасности», – вернулось сознание к Рите.

Сколько она спала или находилась без сознания, она не знала. Голова трещала, но Рита пыталась сосредоточиться, продумать, что делать дальше.

Она осмотрелась по сторонам, и вдруг ей захотелось к свету, лучам солнца, которые заполняли на свободе весь видимый мир.

Рита перевернулась и стала лицом к узкому окну. Открывшийся ее глазам вид, заметно разочаровал девушку – из окна были видны несколько хозяйственных построек и больше ничего, что напоминало бы о присутствии человека. Правда, дальше, в трех-четырех километрах отсюда, шел густой лес, – но эта скудная информация, которую она почерпнула из увиденного, была для нее бесполезной.

Отдышавшись, она хотела вернуться в исходное состояние – «если появится охранник, не стоит вызывать у него подозрение», – но передумала. Кладка была кирпичной, и Рита поняла, что можно расшатывать кирпичи и постепенно выбраться отсюда. Но как это сделать?

Она вспомнила, что у нее в дамской сумочке была косметичка, а в ней пилочка для ногтей – сейчас бы она пришлась кстати. «Но, увы, – с сожалением вспомнила Рита, – у меня ее отобрали эти придурки».

У нее снова разболелась голова, и, опираясь левой рукой о кирпичную кладку подвала, правой она нащупала очаг боли – вот она, судьба и счастье – в ее густых волосах обнаружилась заколка!

С остервенением Рита начала долбить швы кирпичной кладки. Вскоре эйфория первых минут закончилась унынием – десять минут работы привели к неутешительному результату – Рита выдолбила всего-навсего ямку сантиметром глубины и поняла, что с такой работой для какого-нибудь результата ей понадобится целая вечность.

У Риты снова навернулись слезы на глаза, горький комок подступил к горлу, и ей стало тяжело дышать. Но она решила все-таки продолжить заниматься швами.

Так прошло полчаса и даже тогда, когда блики солнца исчезли со стены подвала, где находилась заложница, Рита продолжала делать свое дело. Она не обращала внимания на то, что изрядно изодрала пальцы, боль ее не смущала, у нее болело все тело, и она думала о том, что, если получит очередную дозу, у нее не хватит сил продолжать работу.

Вдруг она услышала шаги – кто-то спускался в подвал. Вытерев заколку о платье, она, не раздумывая, просто упала на пол – перевернуться стоя у нее не было возможности. Поэтому, упав, она это сделала на полу, и, когда двери открылась, охранники увидели Риту сидящей у стены.

– Ну, что, – с улыбкой на лице вошел Олег, – говорить будем?

– Бу-де-ем, – передразнила его Рита.

– Я смотрю у тебя, девочка, хорошее настроение, – неужели мы его можем испортить? – подмигнул сопровождающему его охраннику Олег.

– И чего ты хочешь? – спросила Рита.

– Все того же, Ритуля, – документы и деньги Ашота. Вот и все. И еще имеется один вопрос, куда твои холуи могли Славку спрятать. Из Москвы они не выезжали. А если так, то, значит, на квартире какой-нибудь сидят. Ты, Ритуля, наверняка это знаешь?

В этот момент она вспомнила, как Олег еще на заре их отношений пытался выведать у нее адрес квартиры. А она как-то смогла перевести разговор в другое русло. И сейчас она была чрезвычайно рада этому обстоятельству. Радовало Риту и то, что люди Аганесяна не добрались до сына. Наверняка охранники упредили бандитский ход и вывезли Славку на другую квартиру, а возможно, и из Москвы.

Рита поняла, что в этот момент ей выгодно потянуть время, и она решила пустить «братков» по ложному следу:

– А ты гарантируешь сыну и мне жизнь?

– О чем речь! Артур Артурович мне прямо и сказал, что безопасность Риты зависит от нее самой. И я смотрю, девочка, ты делаешь успехи. Если все скажешь, вполне возможно, что переведем тебя в нормальные условия. Только не тяни время.

– Улица Введенского, 305, квартира 17, – ответила Рита, смотря в глаза Олегу.– Отлично! Осталось только уладить первую часть нашего вопроса.

– Думаю, что бумаги там.

– А деньги?

– Про деньги не знаю ничего.

– Ритуля, ты меня немного расстраиваешь! Если ты, Риточка, не врешь, у тебя есть прекрасный шанс реабилитироваться.

Рита промолчала. Это была игра с огнем. Она соврала и знала, что последствия могут быть печальными. Но она выиграла время. Сколько? Одному Богу известно. Может быть два-три часа. «Братки», конечно, ей этого не простят. Когда двери закрылись, Рита заплакала и, выплакав оставшиеся слезы, почувствовала, что сегодня она совершенно обессилела.

Перед металлической дверью № 13, почему-то покрытой толстым слоем грязи, вертухай, заглянув в карточку, весело сообщил: «блатные». И пока Филатов стоял перед входом навытяжку, со сплетенными сзади руками, добавил:

– Ну, не завидую тебе, мужик, – заходи!

Филатов услышал звук лязгающей двери и голоса, доносившиеся за нею. Кто-то истошно закричал: «Тормоза!» и из-за тяжко открывающейся двери повалил пар, как из бани.

В камере было темно и душно. На скрип железных дверей никто не отреагировал. Было уже поздно, и все обитатели спали. Однако для непосвященного человека это впечатление было обманчивым. Как только двери закрылись, за спиной у Филатова в темном накуренном помещении со слабым мерцающим светом наметилось движение.

Правило для новичков: при входе в камеру, когда тебя только что подняли со «сборки», надо остановиться у «тормозов» на пятачке, сложить матрас и всю «казенку» и ждать, когда подойдет кто-то из старших. Они примут, объяснят все и покажут место. Филатов знал об этом и ждал, когда этот самый старший проявит к нему интерес.

Филатов внимательно вслушивался в разговор. Тюремный жаргон ему был знаком лишь отчасти, но он знал, что в сравнении, например, с феней существует много отличий. Тюремные термины – это язык, которым начинаешь пользоваться через три-четыре месяца и который, прямо в соответствии с утверждением Бодуэна де Куртене, «очерчивает круг». Круг твоего маленького мирка, в котором пропадают звуки и события мира большого, а всякая доступная мелочь приобретает огромное значение. Так, входную дверь в своей квартире, «тормозами» не назовешь, а вот в камере – да. Потому что это тормоз перед выходом на волю. Ворота на въезде в тюрьму – это тоже «тормоза». А вот в комнату следственной части, где тебя дожидается адвокат, – ведет дверь. В этом и разница.

Вот он самый знаменитый изолятор – Бутырка. Филатов вспомнил как на воле, на остановке в городе какая-то женщина спросила одного худощавого, совсем не приметного человека улицу или дом, ориентиром для чего служила тюрьма. Тогда встретившийся ей мужчина на этот вопрос грустно отозвался: «А я ее снаружи-то и не видел!» Женщина тогда была поражена ответом и, наверное, спрашивая кого-нибудь другого, уже иначе ставила вопрос.

Кроме своих размеров – а здесь сидят тысячи человек, Бутырка поразила Филатова разветвленной системой подземных переходов, соединяющих все корпуса. В них с ловкостью опытного диггера ориентируются гремящие связками ключей «дежуры», или «вертухаи».

– Ну что, дежур ушел, – хриплым голосом произнес кто-то вверху.

– Не задавай лишних вопросов, – послышался голос снизу.

Постепенно глаза Филатова стали привыкать к полумраку камеры. И он увидел, что невысокая, грузная фигура медленно приближается к нему. Автоматически Филатов отвел правую ногу назад, держа в руках матрац и белье.

– Не бойся, – произнес незнакомец и неожиданно закашлялся, да так сильно, что это продолжалось добрую минуту. Однако за это время никто не произнес ни слова.

– Проклятая астма, – с облегчением произнес незнакомый человек, лицо которого Филатов уже смог разглядеть. Это был полноватый, грузный человек. Не старый, но лицо его выглядело изможденным. Взгляд незнакомца Филатову показался совсем не злым, а подвижные и хитроватые глаза говорили о том, что кажущаяся вальяжность и спокойствие – это скорее маска на лице этого человека.

– Давай знакомиться, – продолжил зек. – Ты чей будешь?

– Моя фамилия Филатов, – четко и довольно громко ответил новый арестант.

– Филатов, говоришь? – еще раз прокашлявшись, отметил старший. – Имя-то у тебя есть?

– Юрий, – коротко ответил Филатов.

– Чем занимаешься, или какой масти, если таковая имеется? – спросил собеседник и неожиданно протянул сигарету. А потом, видя, что у Филатова в руках спальное барахло, – сказал: – да ты не стесняйся, матрац положи вот сюда. А пока давай побалакаем немножко.

– Я работал шофером в коммерческой организации «Фармацея», занимающейся производством лекарств.

– По какой статье сюда попал?

– Пока по 210 УК РФ.

– Да вроде ты на организатора-то не похож.

– Это скорее уловка.

– И что, сразу сюда попал?

– Нет, пять дней в «Петрах» сидел.

– Ну, ясно, о подвигах твоих мы тебя позже поспрашиваем. А сейчас ложись вон туда – там есть свободное место.

В этот момент Филатов смог разглядеть в полумраке лицо собеседника. На вид ему было под пятьдесят. Хотя, возможно, и меньше, подумал Филатов, просто тюремная жизнь наложила свой отпечаток. Глаза выдавали в нем по-своему мудрого человека, – пронзительные и одновременно спокойные.

Собеседник всем видом показывал, что собирается отходить ко сну, но потом неожиданно развернулся и представился:

– Я – смотрящий за камерой – Копченый.

Утро наступило с лязгом замков в коридоре и грохотом сапог и ботинок охранников. Филатов, хоть и не спал всю ночь, но ощутил, что такое тишина в тюрьме – совершенно не зловещая, а благостная. Как в армии, здесь была важна каждая минута сна, однако привычный ритм мог нарушить обычный шмон.

В кружки втыкаются кипятильники. Сначала розетки занимают старшие. Неудивительно, что у одной из них сидел первый знакомый в этой камере человек, авторитет Копченый. Он, встретившись глазами с Филатовым, предложил отведать утреннего чаю.

– Что, небось, не спал, первую ночь-то? – вместо приветствия спросил Копченый.

– Есть такое дело!

– По первости почти у всех так, – продолжил тему Копченый. – Правда, бывает и иначе: зарежет кого в подворотне и спит, как сурок, хоть бы хны. И что, много надумал? – снова улыбаясь, спросил Копченый.

– Да чего думать, я и сам не могу понять, откуда подстава.

– Подставляют обычно свои, – неожиданно с верхнего яруса спустился незнакомый посиделец в тельняшке и пошел, так и не продолжив своей реплики, к параше.

– Всяк бывает, – подытожил Копченый, – но ты, я чувствую, долго тут не задержишься.

Наступившую тишину разорвала реплика одного из сокамерников Филатова, необычайно говорливого и постоянно корящего свою судьбу.

– Я тоже по первости на волне сидел, даже хотели заявленьице подавать, – завыл один из сидельцев. – Пацаны с соседних шконок поинтересовались, а не «декабрист» ли я, запальчик вышел и никто, естественно, меня не дождался, хотя ведь знала, трехдырая, что нагонят меня еще до суда, семье спасибо да пацанам, что не забыли!

– Да отстань ты от него, Таракан, – обратился Копченый к говорливому сокамернику, – достал уже всех! Это успокоило незадачливого говоруна, который на время отвернулся к стене. – Сейчас о себе подумать нужно, – продолжил он разговор, обращаясь к Филатову. – Если чекистам кость не бросишь – обязательно зеленкой лоб смажут: им ведь тоже отчитываться надо. А ты как думал? В жизни только так: ты – мне, я – тебе. Сам сперва для себя реши, что можешь им сказать, а чего – нет. И не на допросе колись – мало ли что еще они там из тебя выжмут, – лучше напиши заявление Генеральному прокурору. Расскажи все, что считаешь нужным, а дальше – молчок. Больше, дескать, ничего не знаю. Но после этого уже не расстреляют – ведь следствию помог.

– А ты, часом, не мент? Может, тебя мусорки к нам подослали разузнать, что да че? – неожиданно к говорящим подошел еще один сокамерник Филатова. Лицо это человека хранило несколько отвратительных шрамов, какие получают или в жестокой драке, или в поножовщине.

– Копченый, чего ты с ним бакланишь? – продолжал незнакомец.

– Кот, успокойся и закрой рот, – спокойно отреагировал на реплику сокамерника Копченый. – Это не твоего ума дело!

И, действительно, реплика старшего успокоила всех сидельцев, которые тут же переключились на другие проблемы и бытовые дела. Снова камера зажила своей жизнью. Кто-то говорил о бане, кто-то об обещанной администрацией прогулке на свежем воздухе, а кто-то о долгожданных передачах и о сволочах ментах, которые, по мнению сидельцев, не только шерстили передачи, но иногда отбирали то, что им было интересно.

– Мне бы совета спросить у знающих людей, – неожиданно сказал Филатов.

– Вот это правильно, – одобрительно заметил Копченый. – А люди, это старые посидельцы, люди в законе. У них надо спрашивать. Они знают, кто за кем стоит. Только это информация дорого стоит. Простым мужикам никто такой информации не даст.

Филатов промолчал, понимая, что ожидать помощи не приходится, хотя, вероятно, Барулин и Светлов уже бросились искать его.

– Ну, а теперь о серьезном, Юра. Расскажу тебе маленькую историю, чтобы ты понимал, что у нас здесь творится. В нашей камере сидела братва из новых. Вот таких придурков, которые у Аганесяна и прочих в шестерках ходят. Вели они себя нагло. Наших воровских обычаев и законов не уважают. Сидел у нас тут Петя Швед – известный авторитет – попал с этими отморозками в одну камеру. Поначалу все было нормально, а потом произошел конфликт у него с Акапяном, который из новых. Короче, Шведа избили и всех остальных. Они думали, что это им с рук сойдет, а нет. Легавые это так себе – затеяли в Бутырке криминальное расследование. Однако воры в законе, Юра, находящиеся в Бутырке, «поставили минус этой камере», то есть, иными словами, вынесли им приговор, а один из воров даже написал: «Ломать хребты и горбы на всех пересылках, сборках и так далее». Камера была известна еще тем, что в ней сидел маньяк-насильник по кличке Студент, который тоже принимал активное участие в избиении уголовного авторитета. Он тоже избивал «братву». И это еще больше привело в бешенство настоящих людей.

Однажды ночью неожиданно открылись двери камеры и вошли смотрящий и еще пара «быков». Они потребовали, чтобы наиболее активное ядро 4-й камеры пошло на разборку, на стрелку с ворами. Во время разговора началась перепалка, которая закончилась дракой. Ребят сильно избили и вынесли им смертный приговор. Братва из новых тогда прекрасно понимала, что после «минуса» и после этой стрелки участь их решена. Настроение у всех резко упало. Тогда они обратились ко мне – я был назначен смотрящим за этой камерой. Они просекли, что я хорошо знаю людей, и просили помочь восстановить истину. Мне пришлось рассказать через адвоката всю историю, кто прав, кто виноват. Конфликт исчерпали, а кому-то пришлось откупиться в воровской общак. Вот так, Юра, здесь решаются все вопросы. Слушай авторитетов, людей, будь честным мужиком или, на худой конец, фраером, но не бычься и не устанавливай своих порядков, мы здесь этого не любим. Если видишь, что кто-то обидел тебя – скажи смотрящему, но сам в драку не лезь.

– Сегодня вечером они будут здесь – доверительно сказал Копченый.

Филатов промолчал, понимая, что все это вполне реально, хотя не верилось в рассказ смотрящего за камерой.

– А ты, братан, не напрягайся, – отдыхай сейчас. Но предупреждаю тебя, не говори ничего лишнего.

Филатов промолчал.

– Ты мне нравишься, Филатов, – ухмыльнулся Копченый так, что Филатов сразу не понял, всерьез он это говорит или нет. – Э, да ты мне не веришь? Зря! Мне здесь все верят. Потому что я человек, братан, понимаешь? А все остальные таковыми назваться не могут. И дело не в том, что я сильный человек, а потому, что меня уважают.

Филатов посмотрел на его руки – они были все в шрамах и наколках – по всему этому можно было многое сказать о человеке, но самое главное, что эти руки поведали многое, ломали последний ломоть хлеба на зоне, а могли и кого-нибудь лишить жизни.

А теперь в этих твердых, испещренных морщинами руках заключается чья-то жизнь.

– Что, нравится? – ухмыльнулся беззубой улыбкой Копченый.

Филатов тоже ухмыльнулся в ответ и невольно отвернулся и посмотрел в зарешеченное окно. Что там на воле? Где Барулин? Светлов? Неужели никто не заметит его отсутствия? Или, наоборот, за этими стенами они предпринимают попытки узнать, куда он пропал? Филатов не привык к бездействию, тупому сидению в одной точке. Он наблюдал за арестантами и понимал их действия, все были заняты каким-то делом. Кто-то перечитывал в двадцатый раз потрепанный журнал, а кто-то строчил письмо или жалобу на волю. Но в большей степени люди были заняты обычным трепом. Был и свой поэт, которого звали Сережа. Когда он затягивал какие-нибудь стихи или песню, вся камера ухохатывалась, а иногда внимала ему серьезно.

Филатов постоянно ощущал на себе любопытные взгляды сокамерников, которые как будто вопрошали: как ему выпал такой почет сходу въехать в их коллектив.

– Э, да ты не грусти, – все так же обнажив беззубую улыбку, произнес Копченый. – Я тебе скажу вот что, – вдруг став серьезным, признался: – Сегодня будет шмон. Но это так, для отвода глаз. Здесь это происходит не так часто. Но после этого вертухаи успокаиваются, как будто бы сделали большую работу. Идут, напиваются или уходят домой, зная, что получат за свою сучью работу.

Незаметно прошел день. И после вечернего шмона, когда все успокоились, наступила странная тишина. Странная, потому что здесь ее не может быть по определению. В тюремном коридоре всегда можно было слышать какие-нибудь звуки, шаги проходящих конвоиров и лязг замков. В тишине можно было услышать даже мысли лежащего рядом на нарах собрата по несчастью. Но нет ничего более странного, чем тишина в тюрьме.

Филатов понял, что это произойдет скоро. Откроются двери и появится он – Ашот, кого боятся даже охранники, а администрация не может ничего сделать. Точнее, может с ним сделать все, что угодно.

Филатов представлял Ашота худым и высоким мужчиной, который молча вершит судьбы людей. Но если он согласился прийти и поговорить, значит он не такой сильный. Значит, ему нужны такие, как Филатов. А может быть это последние секунды, когда Филатов спокойно размышляет обо всем этом. Может, эта встреча будет последней и это элементарная подстава. Он мысленно разбил помещение камеры на несколько квадратов, чтобы отыскать возможные пути отхода, возможные блоки в этом спертом пространстве. «Если их будет несколько человек, то, может быть, это и к лучшему – они не смогут развернуться и у меня будет преимущество. А если это в самом деле подстава и они рассчитывают настроить против меня всю камеру, – думалось в тишине Филатову. – Нет, нельзя никому доверять». Размышляя, Филатов подумал, что, может быть, никакого Ашота нет и все это выдумки для простачка. Все сейчас преспокойно дрыхнут, а я чего-то жду. При этом Филатов невольно улыбнулся. «А может ты стареешь, старый бродяга?» – подумал он про себя.

Когда прошел еще час, а может быть и больше, Филатов услышал, как открываются двери, и машинально приподнялся на нарах, чтобы вглядеться в гостей. «Значит, не врал Копченый», – подумал Филатов.

В камере, где и так мерцающе горел свет, показалось, что его стало еще больше – свет с коридора проник в камеру. Но поначалу в нее никто не заходил – кто-то стоял в коридоре и они переговаривались между собой. Он услышал отдаляющийся голос надзирателя, и тогда несколько человек вошли в камеру. Спящие все это время подследственные не поднялись со своих кроватей, никто не встал, чтобы подойти к гостям камеры, кроме Копченого.

Гости говорили негромко, и, всматриваясь в них, Филатов понял, что наверное ошибся, представляя себе Ашота. Все трое были абсолютно не выдающимися и не запоминающимися людьми. Если бы он встретился с ними на улице, то наверняка бы не приметил. Люди как люди. Тот, что заговорил с Копченым и вовсе был ниже других ростом, однако коренастый, жилистый мужик. Говорил в основном Копченый, и разговор этот можно было понять только местами. И дело тут было не только в специфической зековской лексике, но и в том, что говорилось все туманно. Ведь от разговора со старшим в камере зависело очень многое, и если вошедший авторитет мог заподозрить что-то неладное, он мог запросто закончить на этом разговор или неожиданно принять какое-нибудь решение. Наверняка смотрящий за камерой решал и другие вопросы, которые мог разрешить только Ашот.

То, что здесь, в образцовой по сравнению с другими местами камере, существовали и другие, воровские законы, Филатов смог убедиться хотя бы на последнем примере – надзиратель любезно согласился уйти в сторону, чтобы не мешать Ашоту заниматься своими делами. В последнее время Бутырка с новым начальником этого заведения переходила на новую форму работы. И все из-за того, что здесь недавно был совершен побег. Отвечать пришлось прежнему начальству, которое было в основном уволено или переведено в другие тюрьмы. А новый руководитель этого учреждения приехал из другого города и начал наводить свои порядки. Да и других надзирателей и всяческих чиновников стали преимущественно набирать из глубинки. Москвичи не хотели идти на такую работу. Впрочем, Филатову на все это было наплевать, ведь он собирался в скором времени выйти отсюда.

Видимо, разговор смотрящего и Ашота был закончен. Последний принимал какое-то решение.

Он услышал, что Копченый спросил Ашота о каком-то предстоящем этапе, о том, что в тридцатой камере может снова начаться беспредел с придурками, которые не уважают воровские законы и понятия.

– Они решили выбрать смотрящего в своей камере сами, – подначивал Копченый Ашота.

– Мне все равно, – Филатов услышал реплику. – Сейчас с ними трудно совладать, но пасти мы им закроем, – продолжил Ашот.

– Ты же знаешь меня, Ашот, я ведь могила! Только здесь наскоком не надо действовать.

– Знаю и без тебя разберусь... Ладно, кого ты нам хотел показать?

Филатов знал, что говорят о нем. Но он еще знал, что не стоит высовываться и проявлять заинтересованность.

Наступила пауза, и Филатов услышал, как к нему приблизился смотрящий.

– Филатов? – Копченый громко вызвал нового сокамерника.

– Я!

– Подойди, Ашот хочет с тобой поговорить.

Филатов быстро поднялся с лежанки. Он понял, что сейчас двенадцать пар ушей слушают. Но это не должно его смущать. У него свой разговор с Ашотом.

Он молча подошел к авторитету и посмотрел ему в глаза. Наступила немая пауза. За это время еще два незнакомых человека остановились рядом с ним и вперились в него буравящими взглядами.

– Ты хотел со мной поговорить? – зевнув, спросил Ашот.

– Да, – коротко ответил Филатов.

– Ты знаешь, с кем говоришь? – спросил стоящий рядом подручный Ашота, но не успел договорить, как Ашот знаком показал ему заткнуться, и тот повиновался.

– Да, я знаю, – ответил Филатов. – Мне советовали с тобой поговорить.

– Интересно и кто же советовал?

– Смотрящий, а также адвокат Павел, с которым я сидел в Петрах пять дней.

Весточка от юриста явно заинтересовала Аганесяна:

– И как там Паша?

– Нормально. Его все уважают, а он помогает сокамерникам – пишет ходатайства.

– А ты вообще кто? – спросил Ашот.

Филатов предвидел этот стандартный вопрос.

– По вашим понятиям простой работяга. В последнее время работал на фирме «Фармацея» водителем. Это та фирма, которая в центре города на Арбате. В последнее время у нас стали происходить странные вещи. На руководителя фирмы уже несколько месяцев идет давление. Кроме того, на меня и на сотрудника фирмы недавно было совершено нападение, а потом меня повязали менты за участие в вооруженной группировке.

Ашот явно разочаровался в ответе и, потеряв интерес, посмотрел на реакцию своих корешей:

– Вы что-нибудь знаете об этой хате? – спросил Ашот, но так, что по интонации можно было понять, что ему просто на все наплевать.

– Вы должны знать, что на этот кусок земли, где «Фармацея», претендует Артур Аганесян.

Назвав эту фамилию, Филатов заметил, как Ашот поменялся в лице. Он как-то побелел, и Филатов понял, что сказал лишнего. Но, прочитав взгляд Филатова, Ашот сделал знак всем присутствующим, что все в порядке.

– Ладно, ты не грузи, – прервал его Копченый.

– Ты чего, примазаться хочешь? – добавил стоящий рядом с Ашотом заключенный, которому наверняка не терпелось осадить Филатова, показав, кто здесь кто.

Ашот не остановил своего подручного, решив, что стоит проверить новичка.

– А докажи, что ты дело говоришь!

Филатов секунду подумал.

– Я не в том положении, чтобы что-то доказывать, Ашот. Я хотел встретиться с тобой, потому что знаю, что здесь ты единственный человек, который может мне помочь разобраться в истории с фирмой, на которой я работаю. Но вопрос не в этом, – приободрился Филатов.

– А в чем же? – спросил авторитет.

– Я не думаю, что обвинения, которые мне выдвинули, серьезны. Поэтому я скоро выйду на свободу, возможно, это тебя заинтересует.

– И чем ты можешь быть мне полезен?

– Мне известно, что ты, Ашот, оказался в изоляции. Мне известна информация, что пропали твоя дочь и внук. Мне известно, что Аганесян, как минимум, насолил тебе.

– Фильтруй базар, – снова прервал его смотрящий за камерой, – Ашот и без тебя лучше знает, что к чему.

– Нет, постой, пусть говорит, – приказал авторитет.

– Если я выхожу, то я могу решить часть твоих дел.

– А что ты хочешь взамен?

– Ничего, – твердо отметил Филатов.

– Да он явно стукач! – снова обвинил Филатова человек из окружения авторитета.

– Я не знаю, как отвечать на выпады твоего человека, Ашот. Но обвинения эти безосновательные. Согласно обычаю, если я не ошибаюсь, смотрящие разбирают такие вопросы.

– Ладно, не суетись, – обратился Ашот к Филатову. – Я тебе верю, не знаю почему.

– Оставьте нас, – авторитет попросил братков отойти на несколько шагов в сторону.

– Признаюсь, мне нужна твоя помощь. Аганесян и в самом деле кинул меня. Он был моим подельником, а затем со мной произошла странная история, после которой я оказался здесь. Меня повязали с наркотой, хотя я не употребляю и перевозкой травки не занимался никогда. Кроме того, уже несколько месяцев, как Аганесян прекратил общение со мной. Все, о чем ты сказал мне, Филатов, – я уже слышал и убедился в правдивости этих слов. Аганесян нарушил все наши договоры. У меня на Бутырке с его человеком были проблемы. Пришлось утихомирить.

– Мне надо как-то разыскать Аганесяна: где он живет или отдыхает?

– Свободное время Аганесян обычно проводит в ресторане «Красный маяк». Это – одно из его любимых мест. Бывает там, как правило, каждую субботу, после семи вечера. Вот кстати, его фотография.

Филатов удивленно посмотрел на авторитета – откуда в тюрьме взялись фотографии?

Перед Юрием легли несколько фотоснимков – анфас, профиль, явно из ментовского досье. Грубые черты лица, тупой жирный подбородок, надбровные дуги, невольно воскрешающие в памяти статьи о неандертальцах да питекантропах...

– Еще одна фотография – это Армен – правая рука Аганесяна, – отметил Ашот, – здесь он в обнимку с двумя телками: даже на снимках видно, что это типичные ресторанные девочки.

– Вот еще, может пригодится – Олег Гаврилов – в уголовном мире известен как Гаврила. Тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения. Судимостей и даже приводов в милицию не имеет. Лидер бандитской группировки, по мнению многих, в последнее время превратился в неуправляемого «отморозка». Не признает никаких авторитетов. Под началом – около десятка бывших спортсменов, в основном силовиков: штангистов, борцов, боксеров. В его «бригаде» около двух десятков стволов, включая автоматы «Калашникова». Жесток, коварен, изворотлив, тщеславен. Поддерживает тесные связи с руководством Московского МВД, прокурорскими чинами. Любит показуху, красивую жизнь, ни в чем себе не отказывает. Свободное время проводит или на своей даче, или в казино.

– Понятно, – ответил Филатов.

– У меня к тебе, Юра, будет одна просьба: узнай и дай весточку, что там с дочкой Ритой и внуком моим Славиком. Связи с ними уже нет несколько дней, и я начинаю беспокоиться.

– Как их можно найти?

Ашот дал адреса на Рублевке и на Енисейской.

– Но мне очень важно, чтобы ты не светился и никого не подставлял. Я скажу тебе правду. Через моих людей мне стало известно, что Аганесян расправился с моей охраной. Так что, во всем нужна осторожность. Ты, не думай, – Ашот посмотрел на Филатова, что ты супермен и герой. Аганесян очень хитрый противник, но хребет он себе сломает только из-за своей жадности. Рано или поздно он поймает такую рыбу, которую не сможет проглотить.

В этот момент, присматривающий за дверью вертухай подал знак, что надо бы и честь знать. Поэтому так же тихо и властно, как Ашот пришел в эту камеру, он из нее и вышел, оставив сидельцев в полном оцепенении.

У следователя, по особо важным делам прокуратуры Москвы подполковника Шевцова день сегодня явно не удался. Последние две недели он вел два сложнейших дела с двумя трупами и запутанными данными. И тут на тебе: еще индуса на него «повесили»! Слава Богу, что не удавили для компании с другими жертвами, проходящими по висячим делам. Конечно, начальству было все равно, что у лучшего следователя Анатолия Шевцова и так дел невпроворот, что в помощниках еще зеленые ребята и все приходится делать самому.

Плох тот командир, для которого все происходящее вокруг – езда в незнаемое. Ему, что называется, сам Бог велел и по должности положено максимально использовать ситуацию.

«Вот что-то совсем не бьет в этой истории ничего, – мысленно посетовал Анатолий Иванович и еще раз с досадой вспомнил разговор с генералом. – А что бы случилось, если бы я тогда не согласился? – никто бы не выгнал и в должности не понизил, – а так копайся, старый хрыч, и разбирайся теперь, кто прав, а кто виноват!

Он снял пиджак и посмотрел на часы. Было 2.35 ночи. Дома жена уже его не ждет. А завтра нужно готовить отчет. Он достал сигарету и закурил, глубоко затягиваясь и наблюдая, как за окном утихает гул машин шумной Москвы. Докуривая сигарету, он услышал стук в дверь и понял, что это майор Наседкин.

– Зайдите! – не оглядываясь на дверь, громко произнес Шевцов.

– Товарищ подполковник, разрешите? – спросил зашедший в кабинет Наседкин.

– Да заходи! Ну, что накопал? – грозно встретил своего подчиненного Шевцов и затушил окурок в железной пепельнице на столе.

– Я попытался проработать версию с отравлением. Задержана и мною была допрошена валютная проститутка Бобко Светлана Владимировна, уроженка Киева, кстати, без прописки.

– Давай короче, – резко остановил докладчика Шевцов. – Эти детали мне ни к чему.

– Так вот, она утверждает, что была с Рашем Сингхом только в баре и провела его до лифта. Короче, никто ничего не видел и не слышал.

– А потерпевший что про барышню говорит?

– Я звонил в посольство. Два часа не могли его позвать. Но потом мне удалось с ним поговорить, но без толку. Индус так напуган, что от комментариев отказался и даже собирается отбыть ближайшим рейсом из Москвы.

– Твою мать! – громко выругался Шевцов. – Ну как, майор, работать в этой ситуации? А отпечатки пальцев?

– Все чисто, Анатолий Иванович. Работали профессионалы.

– Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

– Анатолий Иванович, – открывая красную папку и то и дело сбиваясь, начал говорить Наседкин. – Здесь не все так просто. Гражданин Индии Раш Сингх ехал заключать многомиллионный контракт с НИИ...

– Ну и что тут такого?

– А то, что «Фармацея» на грани. По словам заместителя Барулина, на фирму наседает «Мосстройинвест» – крупная строительная фирма.

– Так, и что дальше? – спросил Шевцов и достал из пачки новую сигарету.

– Если это правда, получается, что строительной фирме было выгодно, чтобы сделка не состоялась. Это косвенно подтверждает и компания против «Фармацеи» в прессе.

– А с директором ты поговорил?

– Да, по телефону. Но он не смог уделить мне много времени. Говорит, что готовится к симпозиуму, который пройдет через два дня на Кипре.

Кроме того, здесь появляется этот Филатов. Мы пробили его – опасный человек. Владеет всеми видами оружия, служил в горячих точках. Более того – несколько лет назад был замечен в криминальных разборках, работал инкассатором в одном из банков. В «Фармацее» появился недавно. Неизвестно, с чьей подачи. Вполне возможно, что это человек Аганесяна.

– Ишь, какой ты прыткий, Наседкин! Привык портачить, а потом дела белыми нитками шить!

– Ну что вы, Анатолий Иванович! – обиделся Наседкин. – У нас же ничего нет, вот и приходится рассматривать все версии.

– Не знаю как тебе, майор, но Филатов мне показался непричастным ко всему этому. Зачем ему ввязываться в это? По картотеке он чист. Я поговорил с ним, – ведет он себя нормально. Кроме того, я знаю, где он служил, это недалеко от тех мест, где и мне пришлось покувыркаться. Не верю я в его причастность.

– Я понимаю вас, Анатолий Иванович. Но согласитесь, что и это не аргумент. Сейчас в Москве очень много таких случаев, когда появляется новый человек, как бы на разведку, а потом смотришь – фирма тю-тю!

– Да знаю, не тараторь ты! – с недовольством на лице ответил Шевцов. – Но, понимаешь, – в этот момент полковник достал еще одну сигарету, – меня чутье еще никогда не подводило. Сейчас мы можем потерять время и упустить крупную рыбу, а человек будет сидеть напрасно. И потом, долго мы его держать не сможем и придется его отпустить.

– Воля ваша, – согласился Наседкин, но я бы лучше этого не делал.