"Потерянные мемуары Джейн Остин" - читать интересную книгу автора (Джеймс Сири)

Глава 22

Приятно было навестить Генри и его жену Элизу в их доме на Слоун-стрит, длинной нарядной аллее в предместьях Лондона. Помимо их собственного блестящего общества и всех соблазнов находящегося поблизости города, в их пользу говорили также две французские горничные и превосходный французский повар.

Моя дражайшая кузина Элиза (дочь сестры отца) выросла во Франции, и жизнь ее казалась мне красивой и волнующей, хоть и с трагическим оттенком. Ее первого мужа, графа Жана Капо де Фейида, гильотинировали в 1794 году, а единственный сын умер в детстве. Генри, хоть и был десятью годами моложе Элизы, влюбился в нее в шестнадцатилетнем возрасте и через десять лет наконец уговорил даму сердца принять его предложение. Я всегда восхищалась Элизой. Она была утонченной, музыкальной и очень хорошенькой, с живыми манерами, большими яркими глазами и лукавым личиком в обрамлении легкомысленных кудряшек. Ее способность совершать расточительные покупки представлялась общеизвестной, а платье неизменно оказывалось самым роскошным в комнате.

Финансовое положение брата часто бывало шатким даже задолго до женитьбы на столь экстравагантной особе, но в те времена банк Генри процветал: он держал в городе несколько удачно расположенных отделений и вел светский образ жизни.[45]

— Уверен, это твоя лучшая работа, Джейн, — с энтузиазмом объявил Генри, когда мы вкушали творения восхитительной cordon bleu[46] одним поздним июльским вечером.

Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы сделать копию «Чувства и чувствительности». Всю дорогу до Лондона я держала ее в сумке на коленях, опасаясь выпустить драгоценную рукопись из виду больше чем на мгновение. Генри с пылким интересом прочел все три тома в первую же неделю после нашего приезда, и сейчас их изучала Элиза.

— Роман мне нравится, — призналась Элиза. — Я так поглощена чтением, что мне не терпится к нему вернуться.

— Вы слишком добры, — ответила я. — У книги множество изъянов, я совершенно недовольна ею.

— Боюсь, она никогда не будет довольна, — вздохнула Кассандра, — хоть и начала писать ее в двадцать два и едва ли не весь последний год провела, совершенствуя каждую главу.

— Возможно, это не самая подходящая книга для предложения издателю, — тревожно сказала я. — Я не вынесу, если ее купят и забудут, как «Сьюзен». Возможно, мне стоит вернуться и переделать «Первые впечатления».

— Я тебя не понимаю, — покачал головой Генри. — Эта книга великолепна и к тому же закончена. Ты ведь давно мечтаешь стать полновесным автором? После всех своих усилий ты, несомненно, желаешь увидеть работу опубликованной?

— Конечно желаю, — согласилась я, — но…

— Никаких «но», — отрезал Генри. — Мы должны действовать быстро, Джейн. Следует отдать ее на суд, пока полемика сердца и рассудка еще представляет интерес для общества. Когда-нибудь, боюсь, сей предмет, лежащий в основе твоей истории, совершенно перестанет волновать мир.

Итак, Генри начал поиски издателя, а мы с Кассандрой занялись прогулками по городу и нанесением визитов старым знакомым, Смитам и Кукам, мисс Бекфорд и мисс Мидлтон, у которых находили приятное скромное общество, наслаждались доброй беседой с умными людьми и выпивали огромное количество чая. Погода стояла неизменно хорошая и жаркая. Элиза присоединилась к нам в нескольких вылазках по магазинам, во время которых мы дивились ее выносливости, расточительности и поразительному чувству цвета и стиля (как-то раз она купила больше шляпок, чем я когда-либо видела). Мы с Кассандрой обходились более практичными приобретениями: штопальным хлопком, шелковыми чулками и перчатками, хотя в одной лавке я обнаружила десять ярдов клетчатого муслина прелестной расцветки, за которые пришлось заплатить по семь шиллингов за ярд.

Одним особенно примечательным вечером Генри взял нас на спектакль в «Лицеум». Элиза, простудившись накануне, предпочла остаться дома. Я не вспомню, что за пьесу мы тогда смотрели и какие известные актеры в ней играли. Память об этом жива во мне из-за людей, с которыми довелось повстречаться в антракте.

В тот теплый летний вечер в театре было жарче, чем хотелось бы. Опустился занавес после первого акта, и, пока Генри беседовал с другом, мы с Кассандрой перебрались в фойе, где, несмотря на изобилие людей, царила относительная прохлада. Мы и полминуты не провели там, когда услышали знакомый пронзительный голос: «Вот так вот! Мисс Остин! Мисс Джейн Остин!» — и увидели, как миссис Дженкинс, чудовищно выглядевшая в своем атласе и жемчугах, пробивается сквозь толпу с племянницей Изабеллой на буксире.

Мое сердце подскочило от удивления и тревоги, в особенности при виде Изабеллы, столь юной и прелестной в платье из бледно-розового шелка, с такой же лентой в темных волосах, украшенных букетиком цветов.

— Леди! Леди! — крикнула миссис Дженкинс, и обе женщины, шелестя юбками, подошли к нам. — Вот радость-то! Мы сто лет не виделись, право, сто лет! Изабелла, ты помнишь Джейн и Кассандру Остин? Моих дорогих подруг из Саутгемптона, которые, к несчастью, переехали?

— Рада нашей новой встрече, — сказала Изабелла, протягивая руку и прохладно улыбаясь.

Я вспомнила, как миссис Дженкинс пообещала продолжить свои набеги на Лондон с племянницей, даже когда та выйдет замуж.

«Совершилось ли уже бракосочетание?» — гадала я.

Длинные белые перчатки Изабеллы не позволяли понять, носит ли она кольцо.

— Как чудесно встретить вас, — сказала я вежливо, хотя сердце мое колотилось так громко, что я едва соображала, что к чему. — Вы обе прелестно выглядите.

— О! Благодарю вас, — ответила пожилая женщина. — Не жалуюсь, не жалуюсь. Пока я могу каждое утро вставать с улыбкой и целый день проводить с племянницей, все прочее мне безразлично.

Она осведомилась о здоровье матушки и поинтересовалась, пришелся ли нам по вкусу новый дом.

— Что привело вас в Лондон? — спросила она, насытившись нашими рассказами.

— Мы навещаем брата Генри, — уклончиво ответила я.

Давно ли вы в городе, леди? — осведомилась Кассандра.

— С самого начала сезона, — сказала миссис Дженкинс.

— Все было просто божественно, — заявила Изабелла. — Сперва ежегодная выставка в Королевской академии, затем водоворот восхитительных балов и вечеров, Дерби и, разумеется, Аскот. Ах, у меня голова идет кругом при одной только мысли об этом! Но сейчас, — добавила она, недовольно хмурясь, — сезон почти закончился. Все леди думают лишь о том, в какие загородные дома отправятся и кого там встретят, а мужчины говорят об одних только тетеревах, тетеревах, тетеревах.[47]

— Несомненно, вы с нетерпением предвкушаете возвращение в деревню после столь долгой отлучки, мисс Черчилль, — сказала я, и желудок мой завязался узлом крепче любого морского. — Или мне следует говорить… вы уже миссис Эшфорд?

Изабелла нахмурилась.

— У вас нет оснований полагать, что я уже замужем, мисс Джейн, ведь в таком случае мне никогда бы не позволили оставаться здесь так долго и весело проводить время с тетушкой.

— Но она выйдет замуж, и скоро, — радостно сказала миссис Дженкинс. — Свадьба назначена на последнюю неделю декабря. Она будет рождественской невестой.

— Как мило, — выдавила я и быстро добавила: — Как ваши труды, мисс Черчилль?

Изабелла недоуменно уставилась на меня.

— Мои что?

— Труды. — Повернувшись к миссис Дженкинс, я пояснила: — Мы с мисс Черчилль имели удовольствие встретиться в прошлом году в Дербишире, где мне представилась возможность прочесть историю ее собственного сочинения.

Взор юной леди прояснился, и она хохотнула.

— Ах, вот вы о чем! Но это было так невероятно давно, я обо всем позабыла! Я собиралась послать вам записку, мисс Джейн, с благодарностью за добрые слова, но мне так и не удалось завершить тот рассказ. Писать — ужасно утомительное занятие и требует слишком много времени. У меня сразу начинает болеть голова.

— Видели бы вы подушечку для иголок, которую она вышивает, — вставила миссис Дженкинс. — По собственному эскизу чертополоха.

— Уверена, подушечка весьма изящна, — ответила я.

В надежде окончить разговор я собиралась произнести какое-нибудь извинение и вернуться в свое кресло, когда внезапно рядом с Изабеллой появился красивый молодой джентльмен в темно-синем вечернем костюме.

— Добрый вечер, миссис Дженкинс, леди, — вымолвил он с официальным поклоном. — Мисс Черчилль, что за неожиданная радость найти вас здесь. Надеюсь, я не помешал?

Изабелла повернулась к нему с реверансом и притворно-застенчивой улыбкой.

— Разумеется, нет, сэр.

Лицо миссис Дженкинс стало непроницаемым. Я задумалась, кем может быть этот джентльмен.

— Душный вечер, не правда ли? — произнес он.

— О да, довольно тепло, — ответила Изабелла.

— Если вы желаете подышать свежим воздухом, мисс Черчилль, — сказал он, — у нас есть еще несколько минут до поднятия занавеса. Я с удовольствием сопровожу вас ко входу в фойе, где, как я заметил, немного дует из открытой двери.

— Вы так заботливы! — восхитилась Изабелла.

— Прошу прощения, сэр, — отрезала миссис Дженкинс, — но она не может принять ваше приглашение.

— Тетя, дорогая, умоляю, не будьте столь старомодны. Ничего дурного не случится, если я вместе с другом схожу подышать воздухом, и, как вы видите, в комнате полно дуэний.

Изабелла повернулась к джентльмену и взяла его под руку.

— Я буду исключительно благодарна, сэр, если вы покажете дорогу, — добавила она.

Молодые люди ушли вместе, а миссис Дженкинс, нервно озираясь, с укоризной захлопнула веер.

— О боже! Мне никогда с этим не смириться. Наша Изабелла слишком смела.

— Кто этот джентльмен? — поинтересовалась я.

— Его зовут Веллингтон. Он из весьма приличной шропширской семьи и когда-нибудь унаследует имение дядюшки. В этом сезоне он посетил, по-моему, решительно все мероприятия и явно не на шутку увлечен Изабеллой, хотя я недвусмысленно дала ему понять, что она обручена с другим. И все же она настаивает, что они просто добрые друзья. Я предупредила, что женщине ее положения совершенно не подобает так часто показываться в обществе постороннего мужчины, но она настаивает, что я переживаю из-за пустяков.

— С виду их общение действительно вполне невинно, — заметила Кассандра, глядя через фойе на главный вход, у которого стояла Изабелла и, улыбаясь, беседовала с мистером Веллингтоном.

— Возможно, вы правы, — ответила миссис Дженкинс, — но осторожность не помешает. О боже, тут и впрямь жарко. Мисс Остин, не окажете ли вы любезность сопроводить меня к двери, откуда мне откроется лучший обзор на племянницу и сего молодого повесу?

— С удовольствием, миссис Дженкинс, — согласилась Кассандра. — Я на секундочку, Джейн, — извиняясь, добавила она.

Пока я наблюдала, как миссис Дженкинс и Кассандра направляются к Изабелле и ее другу, за моей спиной раздался мужской голос с густым шотландским акцентом:

— Никто так не пленяет леди, как симпатичный мужчина в темно-синем костюме.

Я обернулась и увидела хорошо одетого джентльмена лет тридцати девяти с приятным лицом. Он наблюдал за Изабеллой живыми умными глазами и весело улыбался.

— Хорошо сшитый костюм и красивое лицо безусловно могут вскружить голову девушке, сэр, — ответила я, — но не наружность, а душа — вот что поистине пленяет леди.

Джентльмен поднял брови и перевел взгляд на меня.

— Сказано подлинным певцом современной романтики, мисс…

— Остин. Мисс Джейн Остин.

Я протянула ему руку в перчатке, и он принял ее с поклоном.

— Приятно познакомиться, мисс Остин. Я — мистер Вальтер Скотт.

Я чуть не ахнула вслух и не смогла скрыть свое изумление и благоговение. Мне никогда и в голову не приходило, что я встречу писателя столь прославленного, чьи стихи я многажды перечитывала, — и все же вот он, стоит передо мной в лондонском театре.

— Мистер Скотт! — воскликнула я, вновь обретя дар речи. — Какая честь и удовольствие познакомиться с вами, сэр! Вы настоящий поэт, сэр.

— Благодарю, — скромно ответил он, скупая улыбка и приглушенный голос выдавали его недовольство, — но вам, боюсь, более пристало читать Вордсворта.

— Прошу не путать. Его труды мне тоже нравятся, конечно, но я безмерно восхищаюсь живыми описаниями и неподдельным пафосом ваших баллад. Могу ли я осведомиться, над чем вы работаете в настоящее время?

— Над очередной небольшой поэмой.

— О чем она?

— Об англичанине по имени Уэверли, который отправился на Северное нагорье во время второго якобитского восстания. — Мистер Скотт со скучающим видом махнул рукой. — По правде говоря, я начинаю уставать от баллад, в особенности своих собственных. Я прекрасно понимаю, что навсегда останусь лишь второстепенным поэтом.

— Возможно, настало время, — дерзко и не подумав заявила я, — отойти от поэзии и выбрать новое направление.

Едва слова слетели с моих уст, как я ощутила, что краснею. Что завладело мной? Кто я такая, чтобы давать советы знаменитому писателю?

Мистер Скотт встретил мой смущенный взгляд широкой улыбкой.

— И какое новое направление вы предложили бы, мисс Остин?

Звонок возвестил о начале второго акта. Толпа направилась в зал, но мистер Скотт стоял и ждал моего ответа.

— Прозу, — ответила я.

— Прозу? — удивленно повторил он.

— Именно, сэр. В последнее время она вошла в моду. Возможно, вам следует превратить вашего Уэверли в роман.

— В роман? — засмеялся мистер Скотт. — Что за романтическая идея! Вы правда верите, что публика с интересом воспримет роман о выдуманных исторических фигурах?

— Почему бы и нет?

— Да потому, что прежде такого не бывало.

— Все когда-нибудь случается впервые, мистер Скотт. И если кто-то и сумеет написать настоящий роман об истории и любви, так это вы, сэр.

Он снова засмеялся.

— Смею сказать, если я и совершу такую попытку, то никогда не помещу свое имя на обложку.

— Как и я, сэр, — согласилась я тоже со смешком. — Но я уверена, что он будет популярен.

Мистер Скотт кивнул, лицо его стало задумчивым, он еще раз поблагодарил меня за добрые слова и с рассеянным поклоном удалился, бормоча под нос:

— А мысль любопытная. Роман…[48]

Мои собственные литературные амбиции, в отличие от надежд мистера Скотта, казалось, были обречены на неудачу. Несмотря на то что Генри несколько недель старался изо всех сил, он оказался неспособен заинтересовать издателей моей книгой.

— Это первый роман неизвестного автора, — с некоторым разочарованием объяснял Генри, глядя на титульную страницу, которая гласила: «Чувство и чувствительность. Роман в трех томах. Написан леди», — Не только неизвестного, но еще и безымянного! С теми ограничениями, что ты мне поставила, Джейн, сложно убедить кого-нибудь хотя бы прочитать его. Если ты позволишь мне сознаться, что книга написана моей сестрой, то, возможно, удастся добиться чьей-нибудь благосклонности.

— Нет, — решительно отказалась я. — Довольно и того, что ты представляешь автора. Я убеждена, что издатели выше оценят работу, если не заподозрят в ее авторстве одного из твоих родственников.

— Я думаю, она права, Генри, дорогой, — сказала Элиза. — Роману пойдет на пользу, если сочтут, что твои личные интересы не затронуты.

— Возможно. — Генри пожал плечами. — Это единственная твоя забота, Джейн? Если мне безмерно посчастливится отыскать издателя, тогда ты поставишь на романе свое имя?

— Нет. Я хочу остаться анонимной.

— Но почему? — сердито воскликнул Генри.

— Точно не знаю. Сложно объяснить.

Я отчаянно хотела опубликоваться, это верно, и в то же время мысль об известности оскорбляла меня.

— Одно дело — писать для семьи и близких друзей. Но если этой книге суждено выйти в свет, мне будет крайне неуютно сознавать, что незнакомцы знают мое имя и делают обо мне необоснованные выводы.

— Я понимаю чувства Джейн, — сказала Кассандра, с состраданием сжимая мою руку.

— Я думаю, вы обе просто смешны, — бросил Генри.

— А разве ты не знаешь, как люди относятся к романисткам? — гневно возразила я. — Более скромные особы моего пола показывают на них пальцем, глазеют, отпускают замечания, подозревают в ученом гоноре и избегают их общества. Я не вынесу испытующих взоров. Я лучше стану ходить по канату.

— Возможно, циркачке было бы проще издаться, — заметил Генри.

— Джейн, дорогая, — нежно произнесла Элиза, — ты чудесная писательница. Уверена, читатели отнесутся к тебе с почтением. Ты должна гордиться тем, что делаешь. Нет нужды прятаться за анонимностью.

— Она навек погрязнет в анонимности, если мне не удастся продать ее книгу, — мрачно усмехнулся Генри.

— Отнеси ее еще куда-нибудь, — предложила Кассандра.

— Я обратился ко всем, кого знаю.

— Тогда обратись к тем, кого не знаешь, дорогой, — сказала Элиза.

— Что ты предлагаешь, дорогая?

— Я думаю, нам пора устроить скромный вечер.

В представлении Элизы скромный вечер был soirée на двадцать пять пар, назначенный еще до конца недели. Событие затевалось с некоторой поспешностью, поскольку кузине казалось, что его необходимо провести до двенадцатого августа, то есть до конца сезона, когда все лучшие лондонские семейства разъедутся по деревням.

По настоянию жены Генри пригласил своих самых богатых клиентов и друзей, а также знакомых, которые могли иметь связи в издательских кругах. Меня переполняла благодарность за усилия, предпринятые ради моего блага, и, хотя я возражала, что никогда не смогу отплатить, Элиза настаивала, что любит давать вечера и все лето собиралась устроить хоть один, а повод просто великолепен.

Я переживала, что надеть, поскольку мое лучшее платье, прелестный белый муслин с рукавчиками-пелеринами, выглядело несколько поношенным. Платье Кассандры, приятного бледно-лимонного оттенка, казалось немногим лучше. Элиза помогла украсить наши наряды новыми поясками и оборками из тонкого кружева и вызвала парикмахера, чтобы сделать нам прически.

Как всегда случается накануне подобных событий, в предшествующую неделю не обошлось без множества волнений, тревог и неприятностей, но в конце концов, когда в восемь вечера начали съезжаться гости, все проблемы благополучно разрешились. Дом был изящно декорирован цветами, буфет ломился от изобилия заманчивых закусок, а гости, элегантно одетые и толпящиеся в гостиной, казались совершенно довольными.

Мы с Кассандрой вели в дальнем углу приятную беседу со своими друзьями Куками, когда Элиза (облаченная, разумеется, по последней моде в божественное белое шелковое платье, корсаж и подол которого украшены кружевом, жемчугом и розовыми атласными розочками) взяла меня под руку и увлекла на другой конец комнаты.

— Видишь того плотного джентльмена? — тихонько заговорила она, прикрываясь веером. — Он адвокат в издательском доме. А про того бородатого джентльмена в фиолетовом костюме Генри сказал, что у него есть друг, который знаком с братом издателя. Несомненно, здесь не меньше полудюжины мужчин, у которых могут оказаться полезные связи. Генри полон решимости побеседовать со всеми сегодня же.

— Я в долгу перед вами обоими, — призналась я.

На моем лице, наверное, отразилось волнение, поскольку Элиза весело улыбнулась.

— Не бойся, Джейн, он просто трудится в роли твоего представителя, на чем ты твердо настояла. Твоя тайна в полной безопасности.

— Спасибо, — с облегчением ответила я.

Когда Элиза извинилась и ускользнула поприветствовать очередного гостя, рядом со мной внезапно появился Генри.

— Ах вот ты где, сестрица дорогая! Ты ни за что не догадаешься, кто явился ко мне в контору сегодня утром в поисках тебя — как гром среди ясного неба!

Я обернулась и, к безмерному удивлению, увидела перед собой мистера Эшфорда.