"Новая игра" - читать интересную книгу автора (Семенова Мария, Разумовский Феликс)

Песцов. Люди и зверолюди

— Ну и что будем делать? — Фраерман глянул на часы, нахмурился и обвёл общество глазами. — Ох, не нравится мне всё это. Не люблю непоняток…

Было отчего встревожиться. Доктор Эльза Киндерманн с её учёным секретарём точно провалились сквозь землю. Не были на ужине, не появились к отбою, не отзывались даже сейчас, хотя время близилось к полуночи. Почём знать, может, холм сторожат? Залегли тандемом и бдят в четыре глаза, не моргая? Вот уж будет международное сотрудничество — век не отмоешься. И то если обойдётся без пулемёта…

Кстати, о пулемёте.

— А нам что, — отозвался Коля Борода. Зевнул и потянулся к старому, проверенному MG-42.[63] — В крайнем случае посмотрим, что и как, прикинем хрен к носу. Информация лишней не бывает.

Как его ни отговаривали, сколько ни предлагали «Кристалла» за вредность, он пить не захотел, сразу встал в строй. Да ещё и прихватил самое, на свой взгляд, действенное орудие укрепления германо-русской дружбы.

— Определимся и закроем вопрос, — поддержал Песцов.

Прозвучало это немного двусмысленно. Почти как в нестареющем анекдоте о киллерах, поджидающих в парадной клиента. Клиент, известный своей пунктуальностью, очень сильно опаздывает, и один убивец говорит другому: «Слышь, Вась, я уже беспокоюсь, может, с ним что-то нехорошее произошло…»

Наливайко шёл замыкающим, дав Шерхану команду «рядом». В светлом небе висела серебряная луна, шелестел ветер, покачивал на болотах рдесты…

Жуткий вой раскатился над торфяниками, прозвучав гораздо страшней, чем в фильме о баскервильской собаке. Страшней уже потому, что кино, в котором нас так приятно и дозированно пугают, мы смотрим из безопасного кресла, вполне отдавая себе отчёт: на самом-то деле никто нас за бок не схватит, всё понарошку. А здесь — вот оно, не в иллюзорном зазеркалье экрана, а рядом, и не из синтезатора, а из реальной глотки, и оттого по животу сразу разбегаются ниточки льда.

Только компания, слушавшая этот вой, подобралась не очень-то робкая. Никто не кинулся прочь с воплями «мама». Глухо зарычал Шерхан, недобро усмехнулся Краев, Коля Борода потянул с плеча пулемёт…

— Ну ни хрена же себе! — ругнулся вполголоса Наливайко. — Это ещё что, блин горелый, такое?

— Полагаю, уважаемый профессор, это оборотень, — вежливо пояснил Мгиви. — У нас таких называют аниото — люди-леопарды. А вообще… ну и бардак же у вас. Даже на болотах…

— Оборотень, — вроде даже обрадовался Наливайко. Шерхан продолжал сдержанно рокотать, и профессор похлопал его по вздыбленной холке: — Ну всё, всё, малыш, успокойся…

И тотчас же позади, почти там, откуда они пришли, раздался чудовищный треск, будто что-то могучее и стремительное мчалось лесом, не разбирая дороги. Звук приближался, нарастал, казалось, вот-вот накроет… но не накрыл, начал стихать, удаляться куда-то к северо-востоку. Двигаясь, что интересно, по идеальной прямой.

— Может, кабан?.. — немного дрогнувшим голосом предположил Наливайко, чьё материалистическое мировоззрение с трудом принимало возможность оборотничества.

Мгиви фыркнул, а Коля Борода с некоторым трудом расцепил пальцы, сжавшие холодный металл.

«Так-то вот. У нас не то что без нагана — без пулемёта в люди не выйдешь…»

— Скорее уж носорог. — Песцов насторожился, вслушался, перехватил поудобней лопату… И в это время снова раздался вой. Страшный, душераздирающий, бьющий по натянутым нервам, словно кнутом. Теперь он звучал точно впереди. Ни дать ни взять — прямо с холма.

— Пишут кого-то, что ли, тупым пером? — удивился Фраерман, сплюнул, прищурил карий глаз и вытащил из кармана финку. — Надо глянуть, хорошо, ночь белая… А пока, братцы, смотрите в оба по сторонам.

Без дальнейших приключений они вышли к излучине, обогнули лесистую горку и… сразу поняли, что опоздали. В ложбинке под кривой сосной как будто поработал экскаватор. В глубине раскопа виднелись прорубленные гнилушки брёвен, а между ними зияла дыра. Вход в подземелье. Рупь за сто — в блиндаж. В тот самый, козырный.

— Леопард меня съешь… — простонал Мгиви. Схватил в зубы фонарь — и ужом ввинтился в дыру.

Его не было очень долго…

— Эй, Мгиви, где ты там!.. — нагнувшись над провалом, тревожно закричал Фраерман. — Кореш, отзовись!

«Эх, Мгиви, Мгиви… В России живём. А в России — воруют…»

Наконец африканец выбрался на свет. Мрачный, грязный, какой-то постаревший. В руках он держал трость с выжженной вдоль черенка надписью по-немецки: «Восточный фронт — задница мира». Действительно, лучше не скажешь. Двадцать лет жизни — как в песок. Двадцать лет этапов, пересылок, лагерей, режима, ШИЗО… И ради чего?

Мгиви глубоко вздохнул и крепко сжал кулаки.

— Ладно, — сказал он. — Пусть себе плывёт, железяка хренова. А вот в какую сторону, мы сейчас будем посмотреть…

И он сперва заходил, потом запрыгал на травяном пятачке, всё выше и яростней:

— Хум, хум, хум…

— Зря стараешься, Мгиви, — негромко проговорил Краев. — Ничего тут не видно. Сплошные магические замки. И завесы…

— Что? — Мгиви остановился, округлил глаза. — Как это не видно? Даже тебе? Ты у нас, блин, кто? Джокер? Или как?..

Краев улыбнулся и проговорил — совсем тихо и не очень понятно:

— Мгиви, а что, разве что-то случилось?

Африканец задумался. Его кулаки, от напряжения едва ли не сыпавшие электрическими зарядами, начали мало-помалу раскрываться.

Коля Борода между тем, не вникая в магическую заумь, взял фонарь, перевернул бейсболку и нырнул в тёмный провал. Минут через пятнадцать он вернулся. Его глаза горели от возбуждения, рука сжимала эсэсовский кинжал, да не простой, а «кинжал чести».[64] На нетронутой временем цепочке перемежались мёртвые головы и древнегерманские руны, по ножнам бежали переплетающиеся свастики. Коля нашёл взглядом Мгиви, покачал головой и с укором сказал:

— Ну не знаю, какого рожна тебе надо… Там же клондайк, золотое дно! Да в таких кондициях, словно вчера положили!.. Вот что, давайте-ка заберём, сколько унести сможем, а завтра вернёмся и навалимся по полной программе…

— А до утра не долежит? — хмуро спросил Фраерман. Если Мгиви не доискался самого главного и помочь было никак нельзя, остальное, по мнению Матвея Иосифовича, могло спокойно зарастать лопухами.

— Может и не долежать, — сурово предрёк Борода. — В России живём! А нам гостиницу отбивать надо? Надо. Опять же резину на «Газели» нам Николай-угодник заменит? А детям харч?.. Тут же фарт, который выпадает раз в жизни. Какое до утра?!

Больше никто спорить не стал.

Мудрено ли, что по возвращении в лагерь даже у Песцова в голове осталась только одна мысль — спать. Он блаженно влез в сумрак палатки, вытянулся на спальнике, прислушался к сонному дыханию Бьянки… А вот как голова коснулась подушки — позже вспомнить не мог.

Он сразу, без перехода, провалился в некий странный мир. Говорят, это и есть астральное путешествие, не признающее ни расстояний, ни времени. Запахи, звуки, ощущения, цвета были абсолютно реальны. На небе висело оранжевое солнце, порывистый ветер закручивал пыль, под сапогами Песцова хрустели комья мёртвого праха — уныло-серые, выжженные, спёкшиеся. Давным-давно, ещё при Пятой Династии, репты сбросили сюда бомбу, которую современное человечество назвало бы «теллуриевой», — и вот столько веков миновало, а все равно сушь, пекло, смерть, пустыня без воды и без жизни. И — ни камня на камне в память о том, что когда-то здесь стоял город, похвалявшийся целым миллионом живущих…

— Хвала тебе, вождь! Ты велик! — Четверо раненых, ковылявших к походной лечебнице, оглянулись навстречу Песцову и замерли, вытянулись, хлопнули ладонями по ножнам мечей. — Воистину велик! Воистину победоносен!

Сказали не потому, что заметили полководца, — от сердца сказали.

— Хвала и вам, победившим, — тронул свой меч Песцов. Кивнул и, оставляя в пыли цепочку следов, угрюмо зашагал дальше.

Ну да, они победили, но какой ценой?.. По всей пустоши до горизонта, сколько видел глаз, друг на друге лежали убитые — асуры и репты. Сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч. Тут же сновали Лекари, суетились Падальщики и бродили, утирая слёзы, вооружённые кинжалами Вдовы.

Лекари искали своих, в ком ещё теплилась жизнь, и перевязывали раны.

Падальщики ворошили груды вражеских тел, забирая добычу.

А Вдовы по праву, вручённому им войной, прерывали жизни раненых врагов…

Чернела, запекаясь, кровь, крошились от боли зубы, над полем уже собирались рои мух и кружило орущее вороньё. Жаркий, ощутимо плотный воздух густо напитался смрадами пота, дыма, крови и всего того, чему положено сохраняться у человека внутри. Истекая из разверстой плоти, соки жизни порождают запахи смерти.

Да уж, смерть нынче собрала богатый урожай…

«Мы всё-таки победили, — заставил себя собраться Песцов. Глубоко вздохнул и, подняв голову повыше, направился к своему шатру. — Жизнь продолжается. И уже без рептов… Как ни трудно в это поверить…»

У его шатра был расчищен просторный квадрат, оцепленный отборными воинами. Внутри прохаживались жрецы, стояли десятитысячные начальники, беседовали предводители дружественных асурам племён. Тут же, усиленно охраняемые, толпились пленные. Ренты всех мастей и достоинств. Им предстояло ещё до заката уйти из мира живых.

Пыль, вонь и ликующее возбуждение победителей переплетались с ожиданием смерти.

— Хвала тебе, вождь! — встретили Песцова единодушные крики. — Хвала тебе, вождь! Ты велик! С тобою победа!

От таких тысячных криков волнуется море, в горах сходят лавины, а земля содрогается и идёт трещинами, готовыми наконец-то принять семена жизни.

— И вам хвала, победители! — напрягая голос, отозвался Песцов. Поднялся по ступеням и уселся на ковре, подвернув усталые ноги. — Слава!

В душе постепенно просыпалась и росла гордость. Осознание собственного — что уж там — величия. Это ведь он, а не кто-нибудь другой собрал дружественные племена в единый Союз. Покончил с распрями и усобицей и — ох, дорогой ценой! — заманил рептов сюда, в пустыню, невыгодную им для сражения. В проклятое, обожжённое место, где законы Универсума отказывались работать и где всё решала лишь сталь — да ещё человеческая решимость и мужество пополам с бешеной ненавистью к поработителям. К угнетателям, растлителям, смертельным врагам всего живого на земле. К тем, чьё ненавистное имя в языке далёких потомков породит слово «рептилия» синонимом ему даже тысячелетия спустя будет «гадина»…

— Эй, асурская собака! Шакалий хвост сидеть не мешает? — прозвучал неожиданный голос. Язвительный и громкий, на пределе связок. — Не будь я связан, ты сразу поджал бы его! Ты — и вся твоя вонючая стая, все твои брехливые псы!

Песцов повёл глазами на пленных, выцелил кричавшего и увидел, что тот принадлежал к самой худшей разновидности рептов. К высшей из их каст. Он был плечистый, огромного роста, и на голом животе был начертан фиолетовый крест в белом круге — знак рептояров. Он ждал ответа.

Песцов знал, каким должен был быть идеальный ответ. Надо презрительно усмехнуться и брезгливо, даже не поворачивая головы, приказать: а ну-ка, вырвать этому язык! Да засунуть в глотку! Поглубже!..

И вся недолга.

Но не за горами выборы в Совет Старейшин, и как бы не начали вспоминать, что главный герой сражения, победоносный полководец на самом деле полукровка, отверженный, потомственный мутант. Значит, надо устроить, чтобы никому не пришло даже в голову заикнуться об этом. Ни жрецам-истребителям, ни десятитысячникам, ни доблестным вождям союзных племён. И Песцов поднялся на ноги.

— Развяжите его, — велел он спокойно. Расстегнул тяжёлый ремень и потянул через голову кольчугу. — Дайте ему меч. Увидим, кто в самом деле хвост подожмёт.

Он был по-настоящему спокоен. Им двигал не истеричный порыв и не ощущение собственного всесилия, цена которому грош. На самом деле Песцов всё рассчитал до мелочей. Во-первых, рептояры в здравом сознании в плен не сдаются. Значит, этот крикун в бою уже получил, и очень не слабо. Во-вторых, он связан магическим узлом, то есть руки его утратили гибкость и силу. Ну а в-третьих… Как называли Песцова враги в бытность его ратником Правого Крыла? Те, что умирали не сразу, а успевали ещё сказать словечко-другое?.. Шестируким Дьяволом. Видят Боги, было за что…

Репта между тем развязали, дали ему меч «на полторы руки» и медленно, не снимая с шеи колодки, подвели к Песцову. Тот уже стоял на площадке, обнажив свой клинок и оценивающе глядя на репта.

Тут надо сказать, что видеть захватчиков в истинных обличьях способны были только жрецы-истребители. Песцов, как все прочие смертные, видел лишь тело молодого асура, в которое вселился рептояр. Мощное, широкоплечее, сплетённое из бугристых мышц, способное и к бою, и к землепашеству, и ко всякому доброму труду…

«Ах же ты, гадина…» Почувствовав, что свирепеет, Песцов глубоко вздохнул и сделал знак, чтобы у репта сняли с шеи колодку.

— Мало тебе одного поражения? Ползи сюда, гнида…

Репт начал — а чего ещё ждать — с подлости. Дёрнулась нога, шаркнула подошва, и в глаза Песцову полетела жжёная земля. А следом, почти без задержки, — остриё увесистого меча, способное проходить сквозь кости черепа, как иголка сквозь натянутую холстину.

Только Песцов оказался настороже. Мгновенно обезопасил лицо, ушёл с линии атаки и, минуя вражий клинок, своим как следует пометил ренту левую руку. Крик, кровь… Поди теперь размахнись как следует тяжёлым длинным мечом!

— Это тебе, гнида, за отца, — страшно улыбнулся Песцов. Играючи отбил новый отчаянный выпад и — справа налево, оседая на ногах, опустил со свистом свой меч. — А это за мать…

Удар пришёлся не в шею, не на ключицу — рептояру досталось с потягом по левому плечу. Снова крик, кровь рекой и отрубленная рука, упавшая в истоптанный прах. Живучего репта не спешила покидать тяга к жизни, он ещё махал мечом — исступлённо и без толку. Песцов не спешил его добивать. Пусть помается, пусть как следует ощутит близость грядущей смерти.

За отца, съеденного живьём. За мать, вкопанную в землю. За молодую жену, насаженную на копьё вместе с так и не родившимся первенцем.

Убить бы тебя ещё тысячу раз…

— Держи ещё, гад. — Песцов легко увернулся, поднырнул под меч и с бешеной силой, разворачиваясь всем телом, приласкал супостата по ноге — калёным лезвием под колено. Хрустнули кости, распались сухожилия… Жутко скалясь, репт на мгновение застыл, орошая землю кровью и удерживаясь, кажется, силой собственного крика. Потом судорожно выгнулся, дёрнул подбородком, как будто хотел опереться на клинок, и упал на спину. Вскрикнул, перевернулся на бок, утробно взревел и притих. Страшный, наполовину четвертованный. Плавающий в крови. Но ещё живой. Пока…

— Это тебе не девок портить, гад, — брезгливо сплюнул Песцов. И, вытащив священный нож — Клинок Последнего Вздоха, — принялся медленно рассекать рептояру горло. — Ну вот, ещё один грех с души…

Под руками билось липкое и горячее, а человеческие зрачки репта постепенно становились вертикальными, змеиными. Наконец Песцов довершил дело и с диким криком:

— Это тебе, дрянь, за всех наших асуров! — одним прыжком вскочил обратно на возвышение, торжествующе взмахнул ножом и мечом…

И вынырнул из сновидения.

— Песцов, ну что ты блажишь, — пробормотала Бьянка и судорожно зевнула. — И так башка как котёл, а ты ещё тут со своими асурами. — Что характерно, странные персонажи песцовского сна её ничуть не смутили. — Ох, ведь предупреждали меня — не пей со скифами, ох, не пей…[65]

Скоро оказалось, что водка с коньяком и вином не ей одной отозвалась скорбью. На кухне было хоть и многолюдно, но не особенно радостно. Мгиви, Приблуда и мрачный Фраерман являли живую картину «после вчерашнего». Они дружно тянули из кружек крепкий чай, но Бьянка, вероятно, подтвердила бы, что Сократ над чашей с ядом цикуты выглядел гораздо бодрей. Наливайко, чуть менее зелёный, жевал бутерброд. Одному Краеву всё было, кажется, нипочём. Он сидел нога на ногу и весело принюхивался к запахам из котла, над которым колдовала Варенцова. Что до самой Оксаны, её предками, без сомнения, были те самые скифы.

— Здравствуйте, товарищи, — хрипло поприветствовал Песцов. Быстро взвесил разные линии поведения и решил подлизаться. — А вам, товарищ полковник, особый привет, пламенный, революционный… Кваса не осталось случаем холодненького? А то Федька, тьфу, Бьянка помирает, ухи просит… — Хрипатый голос из фильма дался ему без большого труда. Песцов кашлянул и добавил слезу: — Тётенька, а пивка случаем не осталось? На парочку раков?..

В глазах у него стояли искренняя тоска, мука, скорбь и тихая надежда. Та самая, что умирает последней.

— Если ухи просит, значит, ещё пока не помирает, — рассудила Оксана и наклонила над кружкой гигантский огнедышащий чайник. — Кашу будешь? С мясной подливкой?.. Ну, тогда постись, пока не проголодаешься. Потому что всё наше пиво там же, где раки, а раков, — она зачем-то оглянулась, — сегодня кто-то ночью сожрал. Ага, и не таращи мне глаза. Взял и сожрал. Даже панцири явно не все выплюнул.

Грешным делом Песцов перво-наперво поискал глазами профессорского Шерхана. Тот, по обыкновению, лежал под скамьёй, на которой расположился хозяин, вот только обожравшимся и благодушным среднеазиат вовсе не выглядел. Время от времени он косился в сторону немецких палаток — и весьма убедительно изображал раскаты далёкой грозы.

— А где Колян? — усаживаясь за стол, поинтересовался Песцов. — Где дети?

Эти последние тоже вполне могли пройтись по пиву и ракам.

— Ушли блиндаж потрошить, — хмуро ответил Фраерман. — Мы, кстати, сейчас допьём, сконцентрируемся и тоже пойдём. Потому что ноблесс оближ,[66] ведь так, Василий Петрович?

— Ещё как оближ, — важно подтвердил Наливайко, крякнул и с видом мученика, которому льют в горло свинец, дожевал бутерброд.

Песцов проследил взгляд Шерхана и поинтересовался:

— А что фашисты? Так и не появлялись?

Сон понемногу бледнел в памяти, он тщетно силился вспомнить, присутствовали ли там боевые псы, грозные ловцы змей, похожие на Шерхана.[67]

— He-а, не появлялись, — осторожно, опасаясь сглазить, порадовался Приблуда. — Даст Бог, и совсем не появятся. Болота у нас глубокие, простора хоть отбавляй…

— Зато водитель в лёжку лежит, — сказал Наливайко. — Совсем плох. То бредит, то ругается, какого-то штандартенфюрера зовёт.

Как бы в подтверждение его слов со стороны палаток раздался мучительный крик, заставивший Шерхана вскочить и поднять дыбом шерсть на хребте. Так, наверное, кричат вздёргиваемые на дыбу. Песцов сразу вспомнил вопли репта из своего сна. В потоке животного рёва постепенно вычленились слова, и не нужно было быть знатоком немецкого языка, чтобы распознать площадную брань.

— О, герр штандартенфюрер! — исходили вселенской тоской редко попадавшиеся цензурные вставки. — Раствор!.. Битте, битте!.. О, герр штандартенфюрер…

Фраерман не выдержал, покосился на Мгиви:

— Может, всё же сходишь посмотришь?..

Потомственный шаман поперхнулся остывшим чаем.

— Нет уж, только не это! Я с монстрами — никаких дел! Только кошмаров по ночам мне ещё не хватало…

— Э-э, ты на кого это тянешь-то, а? — неожиданно вмешался Приблуда. — Какой он тебе, на хрен, монстр? Он же в натуре вор! На себя посмотри, белый ты наш и пушистый…

— А ну-ка че![68] — вспомнил прошлое Фраерман. Вздохнул и требовательно посмотрел на Мгиви. — А в самом деле, почему это монстр? Объясни уж, кореш.

Непоняток Матвей Иосифович не любил. А на тяжкую похмельную голову и подавно.

— Ладно, братцы, я, пожалуй, пойду… — Песцов дипломатично поднялся. — Увидимся у блиндажа.

В палатке Бьянка жадно присосалась к запотевшему бидону с квасом, невнятно поблагодарила, повернулась на другой бок и приготовилась снова заснуть.

— А у нас на кухне ЧП, — мстительно сообщил ей Песцов. — Кто-то ночью сожрал всех оставшихся раков. Прикинь? Оксана говорит, тут не иначе лохнесское чудище постаралось.

Бьянка чуть повернула голову и открыла один глаз.

— Тоже мне, бином Ньютона, — сонно пробормотала она. — К следам бы хоть присмотрелись. Никакая это не Несси, это оборотень из Аненербе, паршивый германский ликантроп. Вчера, если помнишь, было полнолуние. А у них, как трансформируются, аппетит знаешь какой? Вот он раков и унюхал… Теперь вот орёт. Жрать меньше надо… Не удивлюсь, если совсем брюхо порвал, эти фашисты, они ведь ни фига толком сделать не могут, одна болтовня про немецкое качество…

Голос Бьянки затих, она свернулась калачиком и натянула на ухо спальник. Снилось ей, судя по улыбке, что-то очень приятное…

За столом на кухне в это время беседовали на сходную тему.

— Почему монстр? — мрачно переспросил Мгиви, глотнул чаю и далеко, со злостью сплюнул сквозь зубы. — Да потому, что монстр он и есть! Оборотень, зверочеловек, триумф немецкой практической диплотератологии.[69] И потом… я его что, пидором назвал? Не понимаю, что это тут некоторые окрысились? Может, он по масти и вор, но по сути своей — голимый оборотень… А я с ними никак, хватит мне наших людей-леопардов. Пообщаешься — потом ночами приходить будут. Самая гнусная порода. Ну, само собой, после чёрта и шквароты…

Кондрат смотрел на него исподлобья.

— Триумф, бля, вервольф, дипло… тера… тьфу! Больно ты, братуха, умный стал, надо бы у тебя проверить… хм… — Приблуда покосился на Фраермана и не договорил. — Короче, слабо по простому-то объяснить? Для тех, кто академиев не кончал…

Мгиви улыбнулся и подмигнул, гася возникшее было напряжение.

— Если по-простому, — проговорил он, — рулила этот твой смесь бульдога с носорогом. Гибрид, пальцем деланный. Генно-модифицированный продукт, понимаешь?

— А-а, — кивнул Приблуда. — Так бы сразу и говорил…

— А плодит этих гибридов, — продолжал Мгиви, — наука тератология. Причём уже очень давно, чёрт знает с каких времён. Так что в этом мире уже и не поймёшь, где нормальный человек, а где урод… Оттого, братуха, и живём вот так. По-уродски.

— Ещё одна сакральная наука древних, — скептически буркнул Наливайко. Посмотрел на Краева, тяжело вздохнул и отведал каши. — Что-то не очень я верю в искренность мадам Блаватской, авантюристка она, по-моему.[70] И вообще, на что нам эта наука, у нас Чернобыль есть. Да и без Чернобыля такие экземпляры попадаются…

А сам покосился на улёгшегося Шерхана и вспомнил сперва дауфмана Зигги, потом соседского кобеля породы московская сторожевая.[71] «А что, если действительно?..»

Краев задумчиво кивнул.

— Диплотератология, — проговорил он. — Древние греки унаследовали её от египтян. Что-то такое припоминаю… — И вдруг, мотнув головой, ругнулся: — Чёрт!

Побелевшая Варенцова чуть не выронила поварёшку, но Олег ничего не заметил. Ему — причём не в первый уже раз — показалось, будто неведомый канал подсоединил его память к компьютеру. Огромному, несусветно мощному и под завязку набитому информацией решительно обо всём. Стоило даже неосознанно послать ему запрос — и поток данных едва не отправил Краева в глубокий нокаут. Страшные египетские зверолюди явили ему свою суть, Сфинкс и Химера открыли бережно хранимые тайны, а Сирин, Алконост, Гриф-птица и Гамаюн[72] сели, казалось, прямо на плечо… В мозгу улёгся опыт восточных магов, египетских жрецов, Агриппы, Парацельса, Сен-Жермена, Калиостро, великих знающих и посвящённых всех времён[73] — вплоть до Уотсона с Криком, открывших структуру ДНК, и дальше, дальше, по восходящей спирали, к тонким полям, информационному взаимодействию и волновой генетике с её удивительным обоснованием многих древних воззрений…[74]

Поняв, что происходило, Олег исполнился лихости и мысленно вопросил: «А дальше? Дальше что будет?..»

Ноосфера ехидно промолчала. «А дальше, — ответил сам себе Краев, — будет то знание и то будущее, которое создадим мы…»

— Раствор!.. — надрывно звучало неподалёку. Вот так. Высокие вибрации, Сцилла, Харибда, Тифон с Минотавром, прошлое, будущее… И немецкий водитель-вервольф, снова принявшийся вопить дурным голосом.

— Раствор, герр штандартенфюрер! Битте, битте… Краев потёр лоб, смущённо улыбнулся и наконец-то заметил тревогу в глазах Варенцовой.

— Пойду крышу ему подклею, пока напрочь не съехала, — сказал он и поднялся. — Только без меня к блиндажу не уходите! Я быстро…