"«Если», 1991 № 01" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Андерсон Пол, Хайнлайн...)

Пол Андерсон Нет мира с королями

Рисунок Михаила Златковского

— Песню! «Чарли» спой! Давай «Чарли»!

Все были пьяны, и младшие офицеры за дальним концом стола орали немногим громче, чем старшие, — рядом с полковником. Ковер и оконные драпировки слегка приглушали возгласы, топот сапог, дробь кулаков по столешнице и звон стаканов. Из плясавших под потолком теней свешивались полковые знамена; игра их складок словно добавляла что-то к царившему здесь хаосу. Светильники на прикрепленных к стене кронштейнах и камин озаряли бликами спортивные трофеи и оружие.

Осень приходит рано в эти края. За окнами, путаясь между сторожевыми вышками, барабанил дождь, ревел ветер, и этот тоскливый музыкальный фон проникал повсюду, будто в подтверждение легенды: каждый раз в ночь на 19 сентября павшие на поле брани покидают свои могилы и пытаются присоединиться к празднеству — вот только не знают как. Но никого эта музыка не беспокоила — ни в зале, ни в казармах, за исключением, быть может, дежурного майора. Третья дивизия — «Рыси» — славилась как самая буйная часть в армии Тихоокеанских Штатов Америки, а полк «Бродяги», охранявший форт Накамура, считался самым необузданным.

— Давайте, ребята! Поехали! Если у кого-то есть что-то похожее на голос в этой проклятой Сьерре, так только у вас, — крикнул полковник Маккензи. Он сидел, откинувшись в кресле, с расстегнутым воротником черной форменной рубашки, расставив ноги, держа в одной руке трубку, а в другой — стакан с виски. Тяжелое тело, помятое лицо, голубые глаза в лучиках морщин, покрытые налетом седины стриженые волосы и вызывающие рыжие усы.

— «Чарли, мой милый, мой милый, мой милый», — затянул капитан Хале.

— Прощу прощения, полковник.

Маккензи резко повернулся и увидел склонившегося к нему сержанта Ирвина. Что-то в его лице заставило полковника насторожиться.

— Да?

— Только что пришла шифровка. Майор Спейер просит вас срочно придти.

Вспомнив последние новости из Сан-Франциско, Маккензи похолодел. Спейер был равнодушен к выпивке и сам вызвался дежурить в праздничную ночь. Впрочем, любой из «Рысей» полагал, что, даже залив в себя виски до барабанных перепонок, он более пригоден к службе, чем любой трезвенник. Маккензи выбил трубку, встал и, наметив себе прямую линию, направился к двери, взяв по дороге с вешалки портупею и пистолет.

В пустом мрачном переходе шаги звучали преувеличено громко. У основания лестницы полковник миновал две пушки, захваченные в бою у Рок-Спрингс в войне за Вайоминг поколение назад, и двинулся наверх. Шаг ступеней был слишком крут для его лет, но здесь все было массивным, десятилетиями строилось из гранита Сьерры, да и должно было быть таким: часть охраняла ключ к сердцу страны. Не одна армия разбилась об эти одетые камнем брустверы, прежде чем была умиротворена Невада, и немало молодых ребят ушли с этой базы, чтобы уже не вернуться.

«Но никогда еще форт не подвергался нападению с Запада. Боже, если ты существуешь, не дай этому случиться и впредь…».

В штабе было пусто — ни привычной суеты вестовых, ни старательных писарей, ни галдящих офицерских жен, поджидающих полковника. В безлюдье еще громче слышались свист ветра за стеной и стук дождя в окно.

— Полковник пришел, сэр, — доложил Ирвин неровным голосом. Сержант сглотнул и закрыл за собой дверь.

Спейер стоял у стола командира — девственно чистого, за исключением чернильницы, аппарата внутренней связи и портрета Норы, сильно выцветшего за десятилетие после ее смерти.

Маккензи перевел взгляд на майора, высокого худого мужчину с обозначившейся лысиной и кривым боксерским носом. Форма на нем казалась вечно неглаженой. Но он обладал самым острым умом среди офицеров «Рысей», а книг прочитал на своем веку больше, чем все остальные вместе взятые. Официально Спейер считался адъютантом командира; на самом деле он был старшим советником.

— Ну? — спросил Маккензи. Казалось, алкоголь не только не оглушил его, но сделал чувства обостренными: он улавливал тепло, идущее от светильников (когда же они получат нормальный генератор, чтобы жить с электричеством?), ощущал массивность пола под ногами, видел трещину на обоях, знал, что печь остыла. Желая выглядеть спокойным, он засунул большие пальцы за ремень, покачался на каблуках.

— Ну, Фил, что стряслось?

— Телеграмма из Сан-Франциско, — ответил Спейер, протягивая ему листок бумаги, который нервно комкал в руках.

— Угу. Почему они не передали по радио?

— Телеграмму труднее перехватить. Это шифровка. Ирвин расшифровал ее для меня.

— Ну и что в этой писульке?

— Посмотрите. Тем более, это вам. От командования.

Маккензи начал вчитываться в каракули Ирвина.

«Настоящим уведомляем вас, что Сенат Тихоокеанских Штатов принял закон об импичменте Оуэну Бродскому, бывшему Судье Тихоокеанских Штатов Америки, и отстранил его от должности. С 20.00 сего дня в соответствии с законом о преемственности Судьей ТША является Хэмфри Фэллон, бывший вице-судья. Угроза общественному порядку со стороны подрывных элементов заставляет ввести военное положение по всей стране, начиная с 21.00 сего дня. В связи с этим вам направляются к исполнению следующие инструкции:

1. Переданная информация является строго секретной, пока не будет сделано официального сообщения. Нарушители, а также лица, получившие эту информацию, подлежат полной изоляции.

2. Все оружие и боеприпасы, кроме десяти процентов наличного количества, должно быть изъято и тщательно охраняться.

3. Командование гарнизоном форта Накамура примет полковник Саймон Холлис, который выступает утром из Сан-Франциско с одним батальоном. Он должен прибыть в форт Накамура через пять дней. Вы возглавите группу возвращающихся в Сан-Франциско (ее состав назовет полковник Холлис) и доложите о своем прибытии бригадному генералу Мендоса в форте Бейкер. Во избежание провокаций возвращающиеся должны быть разоружены; только офицерам разрешается оставить личное орудие.

4. Для вашего личного сведения: старшим помощником полковника Холлиса назначен капитан Томас Даниэлис.

5. Еще раз напоминаем: по соображениям национальной безопасности в стране объявлено военное положение. Требуем абсолютной верности законному правительству. Любые мятежные акции будут беспощадно пресечены. Каждый, кто предоставляет помощь или сочувствует фракции Бродского, виновен в государственной измене.

Генерал Джералд О'Доннелл, Главное Командование».

Гром прокатился в горах, словно артиллерийский залп. Прошла минута, прежде чем Маккензи скомкал и бросил лист на стол. Он медленно собирался с мыслями, ощущая странную пустоту.

— Они решились, — сказал Спейер негромко. — Они это сделали.

— И что же?

Маккензи уставился майору в лицо. Спейер отвел взгляд, тщательно скручивая сигарету, но заговорил быстро и резко, будто все давно обдумал:

— Я догадываюсь, что там произошло. «Ястребы» носились с идеей импичмента с тех пор, как Бродский согласился на компромисс в пограничном споре с Западной Канадой. У Фэллона собственные амбиции. Но его сторонники в меньшинстве, и он знает это. Когда Фэллона избрали вице-судьей, «ястребы» немного успокоились. Но ненадолго — потому что Бродский еще не так стар и едва ли мог умереть, открыв дорогу Фэллону, а более половины Сената — это трезвомыслящие, умеренные вожди кланов, которые вовсе не считают, что ТША получили свыше мандат на объединение континента. Я не понимаю, как импичмент мог пройти через Сенат, если он был собран в полном составе. Скорее, они проголосовали бы против Фэллона.

— И все же Сенат был созван, — заметил Маккензи. Его собственные слова казались ему сказанными кем-то посторонним.

— Конечно. Вчера. Чтобы «обсудить ратификацию договора с Западной Канадой». Но вожди разбросаны по всей стране, каждый сидит в своем центре. Им нужно было еще добраться до Сан-Франциско. Несколько подстроенных задержек, — к примеру, рухнул мост, — и десяток самых верных сторонников Бродского не смогли попасть вовремя. Кворум есть, все сторонники Фэллона на месте — и у «ястребов» чистое большинство. К тому же они собрались в праздник, когда горожане забывают о политике. И сразу — импичмент и новый Судья.

Спейер свернул, наконец, сигарету и сжал ее зубами, нервно роясь в карманах в поисках спичек. Его щека слегка подрагивала.

— Думаете? — чувствуя огромную усталость, пробормотал Маккензи.

— Конечно, до конца я не уверен, — рявкнул Спейер. — Да и никто не может быть уверен — пока не будет слишком поздно.

Коробок хрустнул в его ладони.

— Они сменили верховное командование, как я заметил?

— Да. Хотят быстро заменить всех, кому не доверяют, а де Баррос был человеком Бродского. — Спичка вспыхнула, осветив ввалившиеся в затяжке щеки. — Мы тоже входим в число подозрительных. Полку оставлен минимум оружия, чтобы никто не вздумал сопротивляться, пока не прибудет новый полковник. Обратите внимание, он двигается с батальоном. Так, на всякий случай. Иначе мог бы вылететь самолетом и быть здесь завтра.

— Почему не поездом? — Маккензи втянул дымок сигареты и полез за трубкой. Она еще хранила тепло в кармане рубашки.

— Может быть, все, что движется по рельсам, отправили на север: доставить войска поближе к вождям кланов, чтобы предупредить восстания. В долинах, в общем, спокойно. Там мирные фермеры и колонии Ордена Эспер. Они не будут стрелять по солдатам Фэллона.

— Так что нам делать?

— Полагаю, Фэллон совершил переворот в каких-то законных формах, — ответил Спейер. — Был кворум. Теперь никто не докажет нарушения Конституции. Я перечитал эту проклятую телеграмму несколько раз. Тут многое скрыто между строк. Например, я думаю, что Бродский на свободе. Если бы он был под арестом, они так не беспокоились бы о сопротивлении. Очевидно, охрана вовремя его укрыла. Конечно, теперь за ним начнется охота.

Маккензи давно достал трубку, но забыл о ней.

— Вместе с нашей заменой идет Том.

— Да, ваш зять. Ловко придумано, разве нет? Что-то вроде заложника, отвечающего за ваше поведение. А с другой стороны, скрытое обещание, что ваша родня не пострадает, если вы явитесь, как приказано. Том хороший парень. Он не даст своих в обиду.

— Это ведь и его полк. — Маккензи пожал плечами. — Я знаю, он хотел бы воевать с Западной Канадой. Он молод и… и много наших погибло в стычках в Айдахо. Детей, женщин…

— Да, — сказал Спейер. — Но решать вам, Джимбо. Что вы будете делать?

— О, господи, не знаю! Я только солдат. — Мундштук трубки треснул в его пальцах. — Мы ведь не личная милиция одного из вождей. Мы поклялись защищать Конституцию.

— Я не считаю, что уступки Бродского по поводу наших требований в Айдахо могут быть основанием для импичмента. По-моему, он прав.

— Ну…

— Это настоящий переворот. Быть может, вы не следили за последними событиями, Джимбо, но не хуже меня знаете, что означает захват Фэллоном поста Судьи. Самое малое — это война с Западной Канадой. Фэллон выступает также за сильное центральное правительство. Он сумеет сломить старые кланы, их вожди и молодежь погибнут в боях. Эта политика восходит к библейским временам. Других обвинят в сговоре с людьми Бродского и разорят их штрафами. Общины Ордена Эспер получат новые земельные владения, так что орденская конкуренция разорит еще немало поместий. Начнется межклановая вражда. Вот так мы и двинемся к славной цели воссоединения.

— Если руководство Ордена Эспер стоит за Фэллона, что мы можем сделать? Я немало слышал о пси-взрывах. И не могу требовать от моих солдат испытать их на себе.

— Джимбо, даже если вы попросите ваших людей вынести взрыв бомбы Дьявола — для вас они сделают и это. Маккензи командуют «Бродягами» уже пятьдесят лет.

— Да, честно говоря, я надеялся, что когда-нибудь Том…

— Мы с вами предчувствовали, что что-то варится. Помните наш разговор неделю назад?

— Угу.

— Я тогда напомнил вам, что Конституция и написана для того, чтобы «подтвердить исконные свободы отдельных регионов».

— Оставьте меня в покое! — крикнул Маккензи. — Я не знаю, кто теперь прав и кто виноват!

Спейер замолчал, разглядывая командира сквозь пелену дыма. Маккензи прошелся по комнате, ставя каблуки с глухим барабанным звуком. Внезапно он с силой швырнул на пол сломанную трубку.

— Хорошо. Ирвин славный парень и будет держать рот на замке. Отправьте его перерезать телеграфную линию в нескольких милях от форта. Пусть это выглядит, как будто ее порвал ветер. Видит Бог, провода рвутся довольно часто. Официально мы не получали шифровки из главного штаба. Это даст нам несколько дней, чтобы связаться с командованием Сьерры. Я не хочу идти против генерала Крукшанка. Завтра мы приготовимся к действиям. Отбросить батальон Холлиса будет нетрудно, да им еще нужно время, чтобы собраться с силами. Потом выпадет снег, и мы будем отрезаны на всю зиму. Только наш полк умеет ходить на лыжах. До весны мы установим связь с другими частями и организуем какую-то оборону. Ну а к весне… видно будет. Пойду расскажу все Лауре.

— Да.

Спейер стиснул плечо Маккензи. В глазах полковника были слезы.

Маккензи спустился по парадной лестнице, машинально ответил на приветствие часового и направился к южному крылу здания, где была его квартира.

Дочь уже легла. Он взял фонарь с крюка в тесной маленькой прихожей и вошел в ее комнату. Она всегда спала здесь, когда ее мужу приходилось по службе уезжать в Сан-Франциско.

Секунду Маккензи не мог вспомнить, зачем отправил туда Тома. Он потер свой шишковатый затылок, как будто надеялся обнаружить там что-то. Ах, да, предположительно — он послал его за новым комплектом обмундирования для полка. На самом деле — чтобы убрать его отсюда, пока не кончится политический кризис. Том человек искренний и открытый, поклонник Фэллона и Ордена Эспер. Это вело к трениям с другими офицерами. Последние были, как правило, отпрысками вождей кланов или выходцами из благополучных семей, которым вожди покровительствовали. Этих офицеров вполне устраивал нынешний порядок вещей. Но Том Даниэлис начинал рыбаком в нищей деревушке на побережье у Мендочино. Когда лова не было, Том ходил в школу местной общины Эсперов. Научившись читать и писать, он вступил в армию и добился офицерского звания только благодаря своим способностям и упорству. С тех пор он никогда не забывал, что Эсперы помогают бедным и что Фэллон обещал помогать Эсперам… Ну, и битвы, слава, воссоединение, федеральная демократия — эти лозунги недешево стоят, когда вы молоды…

Комната Лауры почти не изменилась за год ее супружеской жизни. Тогда ей было всего семнадцать, и здесь все еще обитали существа, которые принадлежали девочке, собиравшей волосы в хвостик и носившей крахмальную юбку: плюшевый медведь, заласканный до полной бесформенности, кукольный домик, сделанный отцом, портрет матери, написанный капралом, погибшим позже у Солт-Лейк-Сити. Как похожа Лаура на мать!

Тяжелые волосы, струившиеся по подушке, в бликах фонаря отливали золотом. Маккензи коснулся дочери со всей нежностью, на какую только был способен. Она проснулась мгновенно.

— Папа! Что-нибудь с Томом?

— Все в порядке.

— С ним беда, — сказала Лаура. — Я слишком хорошо тебя знаю.

— Нет, он жив и здоров. И надеюсь, будет впредь.

Маккензи взял себя в руки и в нескольких словах рассказал ей все, но пока он говорил, у него не было сил смотреть ей в лицо. Закончив, он сидел неподвижно, слушая шум дождя.

— Ты намерен бунтовать, — прошептала она.

— Я намерен запросить командование района Сьерра и поступить так, как мне прикажет мой командир, — сказал Маккензи.

— Ты знаешь, что он тебе скажет; Особенно, если уверен в твоей поддержке.

Маккензи передернул плечами. Начинала болеть голова. Раннее похмелье? Чтобы заснуть, надо еще немало выпить. Впрочем, спать не придется — сейчас не время. Завтра он соберет полк во дворе и обратится к солдатам, как всегда делали Маккензи перед «Бродягами».

Лаура сидела, обдумывая услышанное, затем произнесла безучастно:

— Тебя ведь не отговорить… — Маккензи покачал головой. — Ладно. Тогда завтра утром я выезжаю.

— Хорошо. Дать тебе коляску?

— Не нужно. Я езжу верхом лучше тебя.

— Как хочешь. Но возьми двух солдат для охраны. — Маккензи вздохнул. — Может быть, ты убедишь Тома…

— Нет, не могу. Не проси меня об этом, папа.

На прощанье он дал ей последний дар:

— Я не хочу, чтобы ты здесь оставалась. У тебя свой долг. Скажи Тому, что я по-прежнему думаю: ты верно выбрала его. Спокойной ночи, утенок.

Слова вылились скороговоркой, но он не смел задерживаться. Когда она заплакала, он развел ее руки и вышел из комнаты.


— Не думаю, что будет много убитых.

— Я тоже… по крайней мере, на этом этапе. Хотя, конечно, без жертв не обойтись.

— Ты говорил мне…

— Я говорил тебе об ожиданиях, Мюир. Ты не хуже меня знаешь, что Великая Наука оказывается точной только на широкой шкале истории. А индивидуальные события подвержены статистическим отклонениям.

— Не слишком ли все это просто для описания гибели в грязи существа, наделенного чувствами?

— Ты новичок на этой планете. Теория — это одно, а ее приспособление к потребностям практики — совсем другое. Думаешь, мне не бывает больно, когда я пытаюсь реализовать наш план?

— Верю, верю. Но жить с чувством вины от этого не легче.

— С чувством ответственности, ты хочешь сказать. Различие вполне реально. Ты читал отчеты и смотрел фильмы. А я прилетел с первой экспедицией. И пробыл здесь два столетия. Их страдания — для меня не абстракция.

— Но когда мы их обнаружили, все было совсем по-другому. Последствия междуусобной ядерной войны были тогда ужасающе свежи. Тогда эти несчастные, погибающие от истощения и безвластия, нуждались в нас — а мы ничего для них не сделали! Мы наблюдали.

— Ты впадаешь в истерику. Могли ли мы, явившись сюда впервые, мало что понимая, вмешаться и стать еще одним деструктивным элементом? Элементом, воздействие которого мы сами не могли предсказать? Это было бы преступным, как преступно хирургу приступать к операции, даже не прочитав историю болезни пациента. Нам приходилось скрытно изучать их, работать, не покладая рук, раздобывать информацию. И только семьдесят лет назад мы почувствовали себя достаточно уверенными, чтобы ввести первый новый фактор в это избранное нами для эксперимента общество. Мы обретаем все новые знания, и наш план будет соответственно скорректирован. Может быть, потребуется тысяча лет, чтобы завершить нашу миссию.

— А тем временем они самостоятельно выбрались из-под обломков разрушенного ими мира. Они находят собственные решения для своих проблем. Так какое право имеем мы…

— Я начинаю удивляться, Мюир, какое право имеешь ты причислять себя хотя бы к ученикам психодинамики. Подумай, что такое на самом деле их «решения». Большая часть планеты остается в состоянии варварства. Этот континент восстанавливается быстрее, потому что до катастрофы, именно здесь были сконцентрированы технология, знания, опыт. Но посмотри, какие социальные структуры у них возрождаются? Чересполосица враждующих между собой государств, унаследовавших былую территорию. Возродился феодализм, политическая, экономическая и военная власть вновь, как в архаичные времена, принадлежит земельной аристократии. Наречия и субкультуры развиваются собственными несовместимыми путями. Слепое поклонение технологии, унаследованное от прошлого, может в конце концов вновь привести их к машинной цивилизации, столь же аморальной как та, что рухнула три столетия назад. Неужели ты подавлен, потому что революция, инспирированная нашими агентами, идет не так гладко, как нам хотелось бы? Знаешь ведь формулу Великой Науки: либо пять тысячелетий жалкого прозябания, на которое обречена эта раса при самостоятельном развитии, либо три мощных рывка, пусть даже они причинят им страдания и мы будем тому виной.

— Да, конечно, я понимаю, я поддался эмоциям. Но поначалу это трудно выдержать.

— Скажи спасибо, что твой первый опыт реализации нашего плана оказался относительно мягким. Худшее впереди.

— Мне говорили.

— Абстрактно. Но подумай о том, что нас окружает. Правительство, которое вознамерилось восстановить страну в былых границах, неизбежно втянется в войны с сильными соседями. В ходе этих войн непосредственно и под воздействием экономических законов, которых они не понимают, земельная аристократия и свободные землевладельцы будут уничтожены. Им на смену придет уродливая демократия, в которой будет преобладать сначала коррумпированный капитализм, а затем грубая сила тех, кто сумеет захватить аппарат управления. В этой системе не будет места для обнищавшего пролетариата, бывших земельных собственников и иностранцев, ставших подданными страны в результате завоеваний. Эта публика послужит плодородной почвой для всякого рода демагогов. Империя будет проходить через бесконечный ряд восстаний, гражданских беспорядков, периодов деспотизма, упадка, внешних вторжений. О, у нас должно быть множество «решений», прежде чем мы закончим работу.

— Скажи… Ты думаешь, когда мы увидим конечный результат… мы сможем смыть с себя их кровь?

— Нет. Как раз мы и заплатим самую высокую цену.


Весна приходит в Сьерру холодной и влажной. Снег медленно тает в лесах и предгорьях, вздувшиеся реки ревут в каньонах. Первая зелень на осине кажется несравнимо более нежной, чем у елей и сосен, рвущихся к ослепительному небу. Но вот вы поднимаетесь выше линии лесов, и мир открывается в мертвой беспредельности. В нем только камень, снег и свист ветра. Да ворон парит низко над скалами, опасаясь жестокого ястреба.

Томас Даниэлис, капитан полевой артиллерии лойялистской армии Тихоокеанских Штатов, свел лошадь на обочину. За его спиной десяток солдат, с ног до головы покрытых грязью, пытались вытащить из глинистого месива орудийный тягач. Его мотор, работающий на спирте, едва вращал колеса. Пехота выглядела измученной, на такой высоте вообще было трудно дышать, особенно после ночевок на холоде и маршей с пудом грязи на каждом сапоге.

Цепь людей извивалась вверх по дороге от скалы, похожей на бушприт корабля, к видневшемуся вдали перевалу. Порыв ветра донес запах пота.

Но они отличные солдаты, подумал он. Его рота получит сегодня горячий обед, даже если придется зажарить ротного сержанта-квартирмейстера.

За этой горной цепью лежали земли в основном пустынные, на которые притязали Святые. Сейчас они не были опасны, с ними велась даже кое-какая торговля. Поэтому никто не заботился о том, чтобы чинить горные дороги, а железнодорожный путь заканчивался у Хэнгтауна. Так что экспедиционному отряду в район Тахо предстояло пробираться по необитаемым лесам и плато, покрытому льдом. Да поможет им Бог!

И да поможет Бог тем, кто остался в форте Накамура, подумал Даниэлис. У него пересохло во рту. Стиснув руки на поводьях, он без нужды сильно пришпорил лошадь. Искры брызнули из-под копыт, сабля ударила по ноге Даниэлиса, и бедное животное вынесло его на гребень перевала.

Бросив поводья, он достал полевой бинокль. Отсюда ему был виден горный ландшафт с беспорядочным нагромождением скал и долинами внизу, по которым плыли тени облаков. Даниэлис все еще не мог отыскать окулярами крепость. Естественно, рано еще. Он знал эти места. Хорошо знал!

Даниэлис пытался разглядеть хоть какой-нибудь след противника. Жутко было продвинуться так далеко и не увидеть ни одного врага, раз за разом посылать разведку на поиски отрядов повстанцев и не находить их, сидеть напряженно в седле в ожидании снайперской стрелы — и ни одной стрелы не увидеть. Но старый Джимбо Маккензи не такой человек, чтобы прятаться за стенами, да и «Бродяги» не зря заслужили свою славу. Если Джимбо жив…

Даниэлис закусил губу и заставил себя сосредоточиться на том, что показывали ему линзы бинокля. Не думай о Маккензи, не вспоминай, как легко он мог перепить тебя, перекричать, переспорить. Как он хмурил брови над шахматной доской, где попадал в десять ловушек из десяти и никогда не обижался, как горд и счастлив был он на свадьбе… Не думай о Лауре, скрывающей от тебя частые слезы по ночам. Она носит под сердцем твоего ребенка и просыпается в одиночестве в пустом доме в Сан-Франциско от страшных снов беременности. И у каждого из этих пехотинцев, бредущих к крепости, где нашли свой конец несколько посланных против нее армий, есть кто-то дома. И кто-то — на стороне повстанцев. Не думай об этом. Лучше высматривай вражеский след.

Вот оно! Даниэлис напрягся. Всадник. Нет, свой: в армии Фэллона добавили к униформе одну голубую полоску. Вернувшийся разведчик. Даниэлис хотел сам выслушать доклад. Но всадник был пока на расстоянии мили, с трудом преодолевая заболоченное пространство, и капитан продолжал изучать местность.

Появился разведывательный самолет — неуклюжий биплан. Солнце сверкало в круге пропеллера. Рокот мотора рождал эхо в скальных стенах. Наверняка корректировщик-разведчик. Бомбардировщиком он быть не мог: форт Накамура неуязвим для того, что эта стрекоза могла на него сбросить.

Сзади о камень звякнуло копыто. Даниэлис выхватил пистолет, однако, увидев всадника, сразу же опустил оружие.

— Прошу прощения, Философ.

Человек в синей накидке дружески кивнул. Улыбка смягчила его суровое лицо. Ему было около шестидесяти, волосы седые, морщинистая кожа, но двигался он среди этих камней с ловкостью дикого козла. Золотой символ Янь и Инь поблескивал на груди.

— Сын мой, твои нервы напряжены до предела без всякой нужды, — сказал он. Слова его выдали чуть заметный техасский акцент. Члены Ордена Эспер повиновались законам тех мест, где они жили, но сами не претендовали ни на какую территорию. Для них было своим все человечество, быть может, все живое во Вселенной во все времена. Когда глава ордена предложил, чтобы Философ Вудворт сопровождал экспедицию в качестве наблюдателя, это не вызвало возражений даже у капелланов: все церкви сошлись на том, что учение Эсперов нейтрально по отношению к религии.

Даниэлис усмехнулся:

— Вы меня осуждаете? — Он вспомнил, как некий апостол посетил — по приглашению — его дом в Сан-Франциско, чтобы хоть немного успокоить Лауру. Утешение оказалось предельно простым: «Тебе придется мыть только одну тарелку после еды», — сказал апостол.

— Мне станет легче, если вы скажете, пользуясь данным вам даром, что ждет нас всех впереди.

— Я не посвящен в эти таинства, сын мой. Боюсь, я слишком погряз в материальном мире. Но кто-то должен заниматься практическими делами Ордена.

Вудворт задумчиво смотрел на вершины гор, как бы сливаясь с ними в одиночестве. Даниэлис не смел прервать его размышления. Он думал о том, какую практическую цель преследовало участие Философа в этом походе. Написать отчет, более глубокий и точный, чем могли подготовить простые смертные, не умеющие обуздывать свои впечатления и чувства? Может быть. А может, Эсперы решили принять одну из сторон в этой войне? С многими оговорками, но руководство Ордена все-таки разрешило использовать ужасающие пси-взрывы там, где Ордену возникала серьезная угроза. Они были более расположены к судье Фэллону, чем к Бродскому или прежним Сенату вождей кланов и Палате народных депутатов.

— И все же, — продолжил Вудворт, — я не думаю, что вы встретите здесь серьезное сопротивление. Когда-то, до того как я узрел истинный путь, я служил в рейнджерах у себя дома. Эта местность выглядит совсем пустынной.

— Если бы знать точно! — взорвался Даниэлис. — Всю зиму, пока нас сковывал снег, они могли делать здесь все, что хотят. Разведчики сообщали, что еще две недели назад здесь было оживленно, как в улье. Что они готовили?

Вудворт промолчал.

Слова рвались из Даниэлиса. Он не мог сдержать себя, он хотел избавиться от воспоминания о том, как Лаура прощалась с ним накануне второй экспедиции против ее отца, спустя шесть месяцев после того, как первая была разбита и только немногие вернулись домой.

— Если бы были резервы! У нас всего кучка грузовиков и несколько аэропланов. Снабжение армии идет с караванами мулов. Какой мобильности можно от нас ожидать! Но вот что действительно приводит меня в бешенство. Мы знаем как делаются вещи, которые существовали раньше. У нас есть старые книги, есть информация. Я знаком с электромехаником из форта Накамура, который делал транзисторные телевизоры размером с кулак. Я видел научные журналы, исследовательские лаборатории в области биологии, химии, астрономии. И все напрасно!

— Это не так, — мягко заметил Вудворт. — Как и мой Орден, научное сообщество становится межнациональным. Печатающие устройства, радиофоны, телепередачи…

— Я говорю, что это все напрасно. Напрасно в том смысле, что это не может остановить нас. Мы продолжаем убивать друг друга, и нет власти достаточно сильной, чтобы положить этому конец. Мы не в силах переложить руки фермера с рукоятей сохи на рычаги трактора. У нас есть знание, но мы не в состоянии им воспользоваться!

— Сын мой, вы пользуетесь им там, где не нужна концентрация промышленной мощи. Не забывай, что мир теперь намного беднее естественными ресурсами, чем был до бомбы Дьявола. Я видел Черные земли в Техасе, где огненная буря прошла по разработкам нефти.

Безмятежность Вудворта, казалось, дала трещину. Он отвел глаза и вновь устремил взгляд на горные пики.

— Нефть еще есть, — настаивал Даниэлис. — Есть уголь, железо, уран — все, что нам нужно. Но у нашего мира нет организации, чтобы взять все это. Вот почему мы собираем зерновые в центральной долине, получаем из них алкоголь, который движет немногие оставшиеся у нас моторы. Мы импортируем крохи того, что нам нужно, через чудовищно неэффективную цепь посредников. И все это пожирают армии. — Он сделал движение головой к той части неба, где стрекотал кустарно собранный самолет. — В этом основная причина необходимости объединения. Только после него мы сможем все восстановить.

— А другая? — мягко спросил Вудворт.

— Демократия — универсальный выбор. — Даниэлис сглотнул. — Тогда отцам и сыновьям не придется сражаться Друг с другом вновь.

— Это более серьезная цель, — сказал Вудворт. — Достаточно серьезная, чтобы Эсперы ее поддержали. Но вот то, что ты говоришь о машинах… — Он покачал головой. — Машинный мир — не для людей.

— Возможно. Хотя если бы у моего отца были кое-какие машины в помощь, он не надорвался бы на работе… Не знаю. Однако все по порядку. Сперва нужно победить в войне, а потом — вести дискуссии. Прошу прощения, Философ, я должен ехать.

Эспер поднял руку в знамении мира. Даниэлис послал лошадь в галоп.

Пробираясь по обочине, он увидел разведчика, которого остановил майор Якобсен, индейца из племени Клама, с луком через плечо. Многие солдаты из северных районов предпочитали стрелы ружьям Луки были дешевле, бесшумны, дальность, конечно, меньше, но с небольших расстояний убойная сила почти та же.

— Капитан Даниэлис, — козырнул ему Якобсен, — вы прибыли вовремя. Лейтенант Смит как раз начал докладывать, что обнаружила его разведка.

— И самолет, — добавил Смит невозмутимо. — Пилот рассказал нам по радио, что он видит, а мы проверили и убедились.

— И что же?

— Никого вокруг.

— Как это?

— Форт эвакуирован. И поселок. Ни души вокруг. Мы тщательно проверили все следы. Похоже, гражданские лица оставили форт раньше. Думаю, на санях и лыжах, в северном направлении, до какого-нибудь укрепленного пункта. Что касается полка, то солдаты начали отход в то же время, но постепенно. Весь полк, части обеспечения и полевая артиллерия покинули форт три-четыре дня назад.

Якобсен прищелкнул языком.

— И куда же они двинулись?

Порыв ветра заставил Даниэлиса придержать дыхание и взъерошил гриву лошади. За спиной он слышал медленный шаг, чавканье сапог, стон колес, вой моторов, крики погонщиков мулов. Но все это как бы в отдалении. Заменяя реальный мир, перед глазами Даниэлиса разворачивалась карта.

Лойялистская армия всю зиму вела тяжелые бои. Бродский сумел добраться до Маунт-Ренье, где была достаточно мощная радиостанция в крепости, взять которую штурмом не удалось. Вожди кланов и племена вооружились и восстали, полагая, что Фэллон угрожает их паршивым маленьким привилегиям. Вся деревенщина присоединилась к ним, будто не зная другой верности, кроме преданности хозяину. Западная Канада, также опасаясь Фэллона, предоставляла повстанцам помощь, которую даже трудно было назвать тайной.

И все-таки национальная армия была сильнее. Лучше снабжение, четче организация, а главное — ее объединяла идея, видение будущего. Командующий Макдоннелл выработал стратегию: сосредоточить верные силы в нескольких пунктах, преодолеть сопротивление вокруг, создать базы и восстановить порядок в окрестных районах, а затем двигаться дальше. Стратегия оправдалась. Правительство теперь контролировало все побережье, флот наблюдал за канадцами в Ванкувере и охранял важный торговый путь на Гавайи, под контролем была северная часть бывшего штата Вашингтон почти до Айдахо и центральная Калифорния до самого Реддинга на севере. Оставшиеся непокоренными поселки и городки были изолированы в горах, лесах и пустынях. Клан за кланом, отрезанные от снабжения и лишенные надежды, прекращали сопротивление под усиливающимся напором правительственных войск. По-настоящему серьезным противником оставалось только командование Сьерры во главе с генералом Крукшанком: настоящая армия, а не ополчение горожан, достаточно большая, хорошо обученная и под профессиональным командованием. Эта экспедиция против форта Накамура была только малой частью трудной кампании.

Но теперь, как выяснилось, «Бродяги» ушли. Не оказав сопротивления. Это означало, что должны отступить и их братья «Рыси». Нельзя рубить один якорь в цепи, которую вы хотите удержать. Значит?

— Вниз, в долину, — сказал Даниэлис и будто услышал, как наваждение, нежный голос Лауры, напевающей «Внизу в долине, долине тенистой…» — Они там.

— Боже мой! Невозможно! Мы бы знали об этом! — выкрикнул майор. — Даже у индейца вырвалось восклицание, словно его ударили в живот.

— Здесь множество лесных дорог и троп. Пехота по ним пройдет, если знать эти места. А наш противник их знает отлично. Труднее с повозками, большими орудиями, но им только нужно было вывести их нам во фланги. Теперь, если мы будет продолжать преследование, они разрежут нас на части.

— А восточный склон? — безнадежно спросил Якобсен.

— Чем он лучше? Полыни побольше?.. Нет, мы в ловушке. — Даниэлис стиснул луку седла так, — что побелели пальцы. — Готов поспорить, что это идея Маккензи! Его стиль.

— Но значит, они между нами и Сан-Франциско! А наши основные силы далеко на севере… «Между мной и Лаурой», — подумал Даниэлис.

Вслух он сказал:

— Я полагаю, майор, нам нужно немедленно связаться с командованием по радио. — Он заставил себя поднять голову, хотя ветер сек глаза. — Это не значит, что мы обречены. На открытом пространстве их даже легче будет разбить, нужно только суметь войти в соприкосновение.


Сезон дождей, ливших всю зиму на равнинах Калифорнии, заканчивался. Дорога, по которой вместе с другими двигался в громе копыт Маккензи, тянулась среди яркой зелени. На эвкалиптах и дубах только что пошла в рост свежая листва. За деревьями по обеим сторонам тянулись квадраты полей и виноградников, каждая клетка чуть другого оттенка, чем соседняя, а по бокам пространство на горизонте замыкали еле видные отсюда холмы. Фермерские дома больше не попадались. Эта часть долины Напа принадлежала общине Ордена Эспер с центром в Сент-Хелен.

За спиной Маккензи стоял неумолчный грохот: «Бродяги» на марше. Три тысячи сапог, орудия и повозки создавали шум, подобный землетрясению. Видимой опасности нападения не было. И все-таки с флангов колонну охраняла кавалерия. Солнце блестело на касках всадников и наконечниках пик.

Маккензи внимательно разглядывал показавшийся впереди поселок. Янтарного цвета стены и красные черепичные крыши прятались среди сливовых деревьев, покрытых сейчас морем белых и розовых цветов. Община была большой — несколько тысяч человек. Маккензи невольно напрягся.

— Думаете, мы можем доверять им? — спросил он не в первый раз. — Ведь у нас всего лишь договоренность по радио на право свободного прохода.

Спейер, ехавший сзади, кивнул.

— Полагаю, они не обманут. Особенно увидев наших ребят. Да и, вообще, Эсперы отвергают насилие.

— Однако если уж дело доходит до драки… Здесь не так уж много посвященных — Орден недавно обосновался в этих краях. Но когда так много Эсперов собираются вместе, все равно среди них есть несколько знакомых с техникой пси-взрывов. А я не хочу, чтобы моих ребят разорвало на части или чтобы они взлетели на воздух.

Спейер посмотрел на него искоса.

— Вы боитесь их, Джимбо?

— Клянусь, нет! — Маккензи сам не знал, правду он говорит или лжет. — Я их не люблю.

— Они делают много доброго. Особенно бедным.

— Не спорю. Хотя вожди кланов тоже заботятся о своих людях, и у нас тоже есть церкви и больницы. Я только не уверен, что благотворительность дает им право воспитывать сирот и обделенных таким образом, что они не могут жить нигде, кроме как в общинах Ордена. К тому же доходы от земельных владений делают их благотворительность необременительной.

— Цель такого воспитания, как вы знаете, Джимбо, ориентировать учеников на так называемый внутренний мир — чем американская цивилизация никогда особенно не интересовалась. Честно говоря, я зачастую завидую Эсперам — и не только из-за поразительных способностей, которые они в себе развивают.

— Вы, Фил? — Маккензи удивленно посмотрел на своего друга… Морщины четче обозначились на лице Спейера.

— Этой зимой я застрелил немало моих сограждан, — сказал он глухо. — Моя мать, жена и дети живут теперь в тесноте в форте Маунт-Лассен, и когда мы прощались, то понимали, что, возможно, расстаемся навсегда… Дай в прошлом я отправил на тот свет множество людей, которые лично мне не сделали ничего плохого. — Он вздохнул. — Я часто думаю, каково это — обрести мир внутри себя.

Маккензи старался не думать о Лауре и Томе.

— Конечно, — продолжал Спейер, — основная причина, почему мы с вами не доверяем Эсперам, заключается в том, что они представляют нечто нам враждебное. Нечто, способное взорвать саму концепцию жизни, с которой мы воспитаны и выросли. Знаете, пару недель назад в Сакраменто я зашел в университетскую лабораторию. Люди работают с химикалиями, электроникой, вирусами. Все это вполне совпадает с представлением образованного американца о нормальном ходе вещей. Но размышлять о мистическом единстве мироздания… Нет, Джимбо, редкий человек готов отринуть свою предшествующую жизнь и начать сначала.

— Пожалуй, — Маккензи потерял интерес к разговору. Поселение было теперь совсем рядом.

Полковник обернулся к скакавшему сзади капитану Халсу:

— Мы отправимся туда. Передайте подполковнику Ямагучи, что до нашего возвращения он остается за старшего. Пусть действует по своему усмотрению.

— Да, сэр.

Хале откозырял. Маккензи не было надобности повторять то, о чем давно договорились заранее, но он знал цену ритуалу.

Спейер держался рядом. Маккензи настоял, что на беседу они явятся вдвоем. Его интеллект, может быть, уступал мышлению высокопоставленного члена Ордена. Но с Филом он чувствовал себя спокойно.

Офицеры свернули с дороги и двинулись улицей поселка между украшенных колоннами зданий. Все поселение было небольшим и состояло из групп жилищ, объединявших родственные сообщества или сверхсемьи — их называли по-разному. Такая манера жить и селиться вызывала у некоторых враждебность к Ордену и множество грязных шуток. Но Спейер, который знал обычаи Эсперов, говорил, что сексуальных вольностей у них не больше, чем в окружающем их мире. Идея заключалась в попытке преодолеть в какой-то мере соблазн обладания вещами и воспитывать детей всем обществом, а не в одной семье.

На улицу, с любопытством разглядывая всадников, высыпала ребятня. Дети выглядели здоровыми и, если не считать естественного страха перед пришельцами, вполне счастливыми. Однако слишком серьезными, отметил Маккензи, и все одеты в одинаковые синие туники. Были на улицах и взрослые, не выказывавшие к чужакам никакого интереса, — при приближении полка они пришли в поселок с окрестных полей. Их молчание окружало всадников стеной. Маккензи почувствовал, как по ребрам потек пот. Доехав до центральной площади, он с трудом перевел дыхание.

Посреди площади был фонтан с бассейном в форме цветка лотоса, вокруг стояли цветущие деревья. С трех сторон площадь обрамляли массивные здания, напоминавшие склады, а с четвертой возвышалось храмоподобное строение с изящным куполом — очевидно, место собраний или резиденция власти. На ступенях стояло шесть человек в синих одеяниях: пятеро сравнительно молодых людей и один постарше со знаком Янь и Инь на груди. Его ничем не примечательное лицо выражало величайшее спокойствие.

— Философ Гейне? Меня зовут Маккензи, это майор Спейер. — Он злился на себя за собственную неловкость и робость. Молодых людей он понимал — они смотрели на него с плохо скрытой враждебностью. Но ему не удавалось встретиться со взглядом Гейнса.

Глава поселения склонился в поклоне.

— Добро пожаловать, господа. Зайдемте в дом.

Маккензи спешился, привязал поводья к балясине и снял каску. Заношенная коричнево-бурая униформа казалась ему особенно грязной и не соответствующей обстановке.

— Благодарю. Мы ненадолго.

Молодые люди следовали за ними через холл. Спейер кивнул на мозаику на стенах.

— Красиво, — заметил он.

— Благодарю вас, — ответил Гейне. — Вот мой кабинет.

Он открыл прекрасно отполированную дверь орехового дерева и жестом пригласил посетителей войти, оставив сопровождавших снаружи. В строгой комнате с выбеленными стенами стоял стол, несколько табуретов, на стене — полка с книгами. Распахнутое окно смотрело в сад.

Гейне сел. Маккензи и Спейер последовали его примеру, неловко ерзая на жестких стульях без спинок.

— Перейдем прямо к делу, — начал полковник.

Гейне не ответил. Маккензи был вынужден продолжать:

— Ситуация такова. Наши силы должны занять Калистогу, чтобы контролировать долины Нала и Лунную; во всяком случае, с северного направления. Именно здесь лучше всего разместить наш восточный фланг. Мы планируем устроить в поле укрепленный лагерь. Конечно, ваш урожай пострадает, но как только будет восстановлено законное правительство, вы получите компенсацию. Нам придется реквизировать необходимые продовольственные припасы и кое-какие медикаменты, однако без ущерба для людей; кроме того, все получат квитанции на оплату.

— Хартия Ордена освобождает нас от любых требований военного времени, — ровным голосом произнес Гейне. — Ни один вооруженный человек не должен вступать на территорию поселений Эсперов. Я не могу участвовать в нарушении закона, полковник.

— Если вы хотите остаться в строгих рамках закона, то позвольте напомнить вам, что и Фэллон, и судья Бродский объявили в стране военное положение. Обычные нормы отменены, — заметил Спейер.

Гейне улыбнулся.

— Поскольку только одно правительство может быть законным, — сказал он, — притязания другого ничего не значат. Для беспристрастного наблюдателя представляется, что позиции судьи Фэллона сильнее, тем более, его сторонники контролируют сплошные территории, а не разбросанные земли кланов.

— Теперь это уже не так, — парировал Маккензи.

Спейер остановил его жестом.

— Возможно, вы не следили за событиями последних недель, Философ. Позвольте мне напомнить, что командование Сьерры организовало наступление на сторонников Фэллона, и наши войска спустились с гор на равнину. Взяв Сакраменто, мы контролируем теперь реку и железную дорогу. Мы продвинулись на юг ниже Бейкерсфилда, и наши позиции на этом направлении выглядят очень сильными. Теперь, когда мы закрепили успехи на севере, войска Фэллона будут зажаты между нашей армией и отрядами могущественных кланов, которые удерживают районы Тринити, Шаста и Лассен. Факт нашего появления здесь заставил противника эвакуировать долину Колумбия, чтобы сохранить возможность защиты Сан-Франциско. Так что кто сейчас удерживает большую территорию — это вопрос.

— А что с армией, которая направлена против вас в Сьерру? — поинтересовался Гейне с очевидным знанием дела.

Маккензи нахмурился.

— Они обошли нас и дислоцированы теперь у Лос-Анджелеса и Сан-Диего.

— Потрясающе. Вы надеетесь устоять?

— Постараемся, — ответил Маккензи. — Местное население информирует нас о передвижениях противника. Мы всегда в состоянии сосредоточить силы на направлении атаки врага.

— Жаль, что такие богатые земли будут изуродованы войной.

— Жаль, — согласился Маккензи.

— Наша стратегия очевидна, — заговорил Спейер. — Мы нарушили все коммуникации противника, за исключением морских, что не очень-то удобно для армии, действующей вдали от побережья. Им трудно получать оружие, боеприпасы и особенно алкоголь для моторов. Мы опираемся на кланы, которые почти независимы от внешнего мира. Очень скоро наше преимущество над армией, лишенной корней, выявится в полной мере. Я думаю, что судья Бродский вернется в Сан-Франциско к осени.

— Если ваши планы осуществятся, — заметил Гейне.

— Это наши заботы, — Маккензи наклонился вперед, опустив кулак на колено. — Хорошо, Философ. Я знаю, вы предпочли бы видеть на высшем посту Фэллона, но у вас достаточно здравого смысла, чтобы не подписываться под проигранным делом. Будете сотрудничать с нами?

— Орден не вмешивается в политику, полковник, за исключением разве что случаев, когда нашему существованию угрожает опасность.

— Сказав «сотрудничать», я имел в виду лишь «не мешать».

— Увы, на нашей земле не должно быть военных сооружений.

Маккензи поднял взгляд на окаменевшее лицо Гейнса — уж не ослышался ли он?

— Иными словами, мы должны убраться?

— Да, — ответил Философ.

— Учтите, наша артиллерия нацелена на поселок.

— А вы будете стрелять по женщинам и детям, полковник?

— Нам это не понадобится. Мои люди просто войдут сюда.

— Через пси-взрывы? Умоляю, не обрекайте несчастных людей на гибель. — Гейне помолчал минуту. — Позвольте также заметить, что, потеряв полк, вы поставите под угрозу все ваше дело. Вы можете обойти наши владения и двигаться дальше к Калистоге.

«Оставив это гнездо фэллонитов у себя за спиной», — подумал Маккензи, стиснув зубы.

Гейне поднялся.

— Дискуссия закончена, джентльмены. У вас есть час времени, чтобы покинуть наши земли.

Маккензи и Спейер тоже поднялись.

— Мы еще не закончили, — сказал Спейер. Пот выступил у него на лбу. — Я хотел бы сделать несколько разъяснений.

Гейне пересек комнату и открыл дверь.

— Проводите этих господ, — приказал он пяти помощникам.

— Ну нет, клянусь Богом! — прорычал Маккензи, нащупывая кобуру.

— Дайте знать посвященным! — крикнул Философ.

Один из молодых Эсперов бросился к двери, и его сандалии застучали по каменному полу холла.

Маккензи заметил, что черты Гейнса слегка смягчились, но удивляться этому не было времени. Руки сами знали, что делать. Одновременно со Спейером он выхватил из кобуры пистолет.

— Займись посланцем, Джимбо, — крикнул Спейер, — а я прикрою этих четверых.

Рванувшись в дверь, Маккензи успел подумать о чести полка: правильно ли начинать враждебные действия, явившись парламентариями? Впрочем, Гейне прервал переговоры первым…

— Задержать его! — скомандовал Философ.

Четверо Эсперов бросились выполнять приказ, забаррикадировав собой двери. Маккензи не мог заставить себя выстрелить в безоружных. Он ударил рукояткой пистолета в лицо стоявшего к нему ближе молодого парня. Ослепленный брызнувшей кровью, тот попятился. Маккензи достал еще одного, шагнувшего в дверной проем слева, и ударил ногой по колену третьего. Путь был свободен. Маккензи пересек холл, выглянул на площадь. В боку кололо. «Стар становлюсь», — мелькнула мысль. Куда делся этот проклятый гонец? Сзади все было тихо, видимо, Фил овладел положением.

С улицы на площадь вбежали люди в голубых одеяниях; в переднем Маккензи узнал посланца, показывавшего рукой на здание. С ним было семь или восемь мужчин постарше. Гонец отбежал в сторону, а группа быстро направилась вперед.

На мгновение ужас сковал Маккензи, но он быстро его подавил. «Рыси» не бегают ни перед кем, пусть это будут даже люди, способные взглядом вывернуть тебя наизнанку. «Если меня убьют — тем лучше, не придется не спать ночами, думая о Лауре».

Посвященные были почти у ступеней. Маккензи шагнул вперед и поднял оружие.

— Стойте! Поселок оккупирован на основании законов военного времени. Всем разойтись по домам!

— Что с нашим наставником? — негромко спросил один из них.

— Угадайте!.. С ним все в порядке. Вас тоже никто не тронет, если сами не попросите. Зарубите это себе на носу.

— Мы не хотим использовать псионику для насилия. Не вынуждайте нас.

— Ваш шеф послал за вами, хотя мы ровным счетом ничего не сделали, — возразил Маккензи. — Он думал о насилии, а не мы.

Эсперы обменялись взглядами. Самый высокий из них, тот, что задавал вопросы, кивнул головой. Остальные отошли в сторону.

— Я хотел бы видеть Философа Гейнса, — сказал высокий.

— Скоро увидите.

— Это надо понимать так, что он взят под стражу?

— Понимайте, как хотите. — Макккензи заметил, что множество Эсперов собираются за углом здания.

— Я не хочу в вас стрелять. Убирайтесь, иначе у меня не будет иного выхода.

— Тупик в своем роде, — заметил высокий. — Каждый из нас не желает нанести вред тому, кого он считает беззащитным. Позвольте мне проводить вас отсюда.

Маккензи облизнул потрескавшиеся губы.

— Если расчлененным на части — проводи. Нет — катись отсюда сам.

— Вы можете вернуться к вашим людям. Но я самым серьезным образом предупреждаю вас, что любой вооруженный отряд, который попробует сюда вступить, будет уничтожен. — Высокий подошел к лошадям.

— Какая из двух ваша?

Маккензи крутанулся на каблуках, бросился к двери и побежал вверх по лестнице, преследуемый по пятам людьми в синих одеяниях.

— Стойте, — снова крикнул Маккензи. — Стойте, или буду стрелять!

Он тщательно прицелился — чтобы остановить, а не убить. Холл наполнился грохотом выстрелов. Эсперы падали друг на друга с пулями в плече, ноге или бедре. В спешке Маккензи несколько раз промахнулся. Когда высокий человек, последний из преследователей, потянулся к нему, ударник пистолета щелкнул вхолостую.

Маккензи выхватил саблю и ударил ей высокого плашмя по голове. Эспер скорчился. Маккензи вновь устремился по лестнице. Все происходящее казалось ему каким-то нескончаемым кошмаром. Сердце яростно било в груди, будто готовое разорваться на части.

В конце лестничной площадки человек в голубом возился с замком железной двери. Другой топтался рядом.

— Вон отсюда! — Маккензи со свистом рубил воздух саблей. — Теперь я буду вас убивать!

— Давай скорее за помощью, Дейв, — сказал тот, что пытался открыть дверь, и Дейв бросился вниз по лестнице. — Ты хочешь быть уничтоженным? — спросил оставшийся.

Маккензи подергал дверь. Она была заперта.

— Сомневаюсь, чтобы ты мог это сделать, — процедил полковник. — Во всяком случае, без того, что там у вас внутри.

На миг повисла тишина, затем внизу послышался шум, и Эспер сказал:

— У нас ничего нет, кроме грабель и вил. Но и у тебя только этот клинок. Сдаешься?

Маккензи сплюнул на пол. Эспер неуверенно двинулся по лестнице вниз. И сразу показались атакующие. Судя по крикам, их было около сотни, но из-за поворота лестницы Маккензи видел не более пятнадцати крестьян с косами, вилами и прочим сельским инвентарем. Площадка образовала слишком широкий фронт для защиты, и Маккензи встал на лестницу. Здесь его могли атаковать не больше двух за раз.

Время застыло. Маккензи парировал и делал выпады. Клинок вошел в плоть и остановился у кости. Хлынула кровь. До бока полковника дотянулись вилы. Он перехватил их за рукоять и ударил по державшим ее пальцам. Теперь он увидел чужую кровь одновременно со Своей. «Царапина. Но колени становятся резиновыми. Мне не продержаться больше пяти минут».

Раздался звук трубы. Дробь ружейного огня. Кто-то вскрикнул. По полу первого этажа залязгали подковы. Шум перекрыла зычная команда:

— Не двигаться! Всем сойти вниз и сложить оружие. Стреляем при малейшем неповиновении.

Опираясь на саблю, Маккензи старался отдышаться. Когда ему стало чуть лучше, он выглянул в небольшое окно и увидел, что площадь заполнена конницей, а по звукам, доносившимся из-за домов, он понял, что и пехота уже недалеко.

По лестнице взбежал Спейер в сопровождении сержанта инженерных войск и нескольких рядовых.

— Все в порядке, Джимбо? Вы не ранены?

— Пустяки. Царапина… Действительно, царапина. Не стоит говорить.

— Да, похоже, вы живы. Ладно, ребята, попробуйте открыть эту дверь.

Солдаты принесли саперные инструменты и занялись замком со рвением, порожденным, очевидно, в значительной мере страхом.

— Как это вы появились здесь так быстро? — спросил Маккензи.

— Я чувствовал, что без неприятностей не обойдется, — ответил Спейер. — Услышав выстрелы, я выпрыгнул в окно и бросился к коню — примерно за минуту до того, как на вас напали эти косцы. Я видел толпу, когда поскакал с площади. Наша кавалерия сразу же двинулась за мной, а следом и пехота.

— Кто-нибудь сопротивлялся?

— Нет, но мы сделали для острастки несколько выстрелов в воздух. — Спейер выглянул из окна. — Все тихо.

Наконец, замок сдался и сержант распахнул дверь. Офицеры вошли в большую комнату под куполом. Они молча двигались вдоль стен, рассматривая странной формы металлические предметы, назначение которых даже не угадывалось — настолько все было странным. Маккензи остановился перед спиралью, выходившей из прозрачного куба, в глубине которого переливалось нечто бесформенное, вспыхивавшее иногда яркими искрами.

— Я-то думал, что, может быть, Эсперы нашли склад древнего оружия, сохранившегося со времен до бомбы Дьявола, — негромко заметил полковник. — Сверхсекретного оружия, которое так никогда и не было использовано. Но что-то не похоже, а?

— По-моему — медленно проговорил Спейер, — все это выглядит так, словно вообще сделано не человеческими руками.


— Неужели ты не понимаешь? Они заняли поселение! Это покажет всему миру, что Эсперы уязвимы! И в довершение катастрофы захвачен арсенал.

— Из-за этого не беспокойся. Ни один непосвященный не сможет активировать наши инструменты. Обмотки предохранителей пропустят ток только в присутствии индивидуума с определенным ритмом энцефаллограмм. Кстати, именно поэтому посвященные не могут передать секрет даже под пытками.

— Дело не в этом. Меня пугает разоблачение. Все узнают, что посвященные Эсперы вовсе не достигли непостижимых глубин психики, а просто получили доступ к передовым научным знаниям. Это не только воодушевит повстанцев, но, возможно, подтолкнет многих разочарованных членов Ордена выйти из него.

— Не сразу. В их обществе новости распространяются медленно. А потом, Мюир, ты недооцениваешь способность человеческого разума пренебрегать любыми фактами, если они противоречат привычным верованиям.

— Однако…

— Давай предположим худшее. Допустим, вера утрачена и Орден распался. Это большая неудача для вашего плана — но не фатальная. Псионика, пси-взрывы — только малая частица фольклора, которую мы сочли полезной для мотивации перехода на новые ценности. Есть ведь и другие, например, глубоко укоренившаяся вера в таинственное среди плохо образованных слоев населения. Если нужно, мы начнем сначала, только на какой-то другой основе. Точная форма вероучения несущественна, это всего лишь каркас для реальной структуры. В конечном счете будущая культура изживет все предрассудки, которые дали ей первоначальный импульс.

— Мы опоздали на столетие.

— Верно. Внедрить радикальный посторонний элемент теперь, когда общество уже развило собственные институты, намного труднее. Но я хочу убедить тебя, что задача в принципе осуществима. Кроме того, Эсперы могут быть спасены.

— Как?

— Нашим непосредственным вмешательством.

— Компьютер просчитал, что это неизбежно?

— Да, ответ получен недвусмысленный. Он нравится мне не более, чем тебе, но прямое действие вообще приходится применять чаще, чем нам хотелось бы… Конечно, было бы лучше создать такие естественные условия, чтобы искомый результат пришел дорогой эволюции. Это избавило бы нас от неизбежного комплекса вины из-за пролитой крови. Но, к сожалению, Великая Наука не снисходит до каждодневных подробностей практической жизни. Сейчас нам предстоит убрать с дороги реакционные силы. Укрепившаяся власть будет действовать против побежденных с такой жестокостью, что немногие из тех, кто знает, что произошло в Сент-Хелен, выживут, чтобы рассказать об этом. Остальные… доверие к ним будет подорвано их поражением. Предположим, эта история просуществует в течение жизни одного поколения, предположим, ее будут шепотом рассказывать здесь и там… И что? Те, кто верят в Развитие, только укрепятся в своей вере, отметая такие мерзкие слухи. По мере того, как все больше простых граждан и Эсперов будут принимать материализм, легенда станет казаться все более и более фантастической: так, придумали предки сказочку, чтобы объяснить себе вещи, бывшие недоступными их пониманию.

— Вот оно что…

— Ты несчастлив здесь, Мюир?

— Сам не пойму. Все так искажено.

— Скажи спасибо, что тебя не послали на одну из действительно враждебных планет.

— Я предпочел бы именно такую. Можно было бы забыть, как далеко я до дома.

— Три корабельных года.

— Ты так легко говоришь об этом! Словно три года в корабле не равны пятидесяти годам космического времени. Словно мы можем ожидать смену каждый день, а не раз в столетие. И словно исследованный нами район — не малая песчинка мироздания.

— Эта песчинка будет расти, пока не займет всю галактику.

— Знаю, знаю. Почему, по-твоему, я стал психодинамиком? Почему я пытаюсь вмешиваться в судьбу мира, к которому не принадлежу? «Создать союз разумных существ, который стремится к овладению тайны жизни Вселенной». Смелый лозунг! Но на практике, похоже, лишь немногие избранные виды смогут воспользоваться свободой в этой вселенной.

— Ты не прав, Мюир. Подумай о тех, в чьи дела мы, по-твоим словам, вмешиваемся. Подумай, какое применение они нашли ядерной энергии, когда овладели ей. При нынешнем темпе развития они вновь придут к ней через столетие или два. А вскоре после этого смогут строить космические корабли. Хотел бы ты, чтобы такая стая хищников оказалась на просторах галактики? Нет, пусть они внутренне цивилизуют себя, тогда мы увидим, можно ли им доверять. Если нет — они, по крайней мере, смогут оставаться счастливыми на своей планете, в рамках образа жизни, установленного для них Великой Наукой. Вспомни, с незапамятных времен они мечтали о мире на земле; однако им никогда не обрести его в одиночку. Я не превозношу себя до небес, Мюир. Но работа, которую мы здесь делаем, дает мне право чувствовать себя небесполезным в космосе.


Повышения быстро следовали в этом году — потери были велики. Капитана Томаса Даниэлиса произвели в майоры за участие в подавлении восстания жителей Лос-Анджелеса. После битвы у Марикопы, где лоялисты, несмотря на пугающие жертвы, не сумели взять опорный пункт повстанцев в долине Сан-Иоахим, он стал подполковником. Армии было приказано двигаться на север вдоль прибрежных холмов, что она и делала, не особенно опасаясь нападения с востока. Сторонники Бродского, казалось, были заняты закреплением своих последних успехов. Больше всего лоялистов пока беспокоили партизанские стычки с Отрядами кланов. После одного такого боя армия остановилась для передышки.

Даниэлис шел по лагерю. Среди тесных рядов палаток отдыхали солдаты: дремали, болтали, играли в карты. В душном воздухе царили запахи пота, лошадей, готовящейся на кострах еды. Зелень окрестных холмов уже потеряла свежесть и обрела летний темно-зеленый цвет.

Даниэлис был свободен от дел вплоть до совещания, назначенного генералом, но одна мысль не давала ему покоя. «Я стал отцом, — неотступно думал он, — и еще не видел своего ребенка. А может, так лучше?» Он вспомнил майора Якобсена, умершего у него на руках под Марикопой. Трудно было поверить, что в человеке столько крови. Если, конечно, можно назвать человеком существо, дрожавшее от боли и страха накатывающейся темноты.

«Война казалась мне делом чести и славы. Нет, это голод, жажда, усталость, страх, смерть. Я сыт этим по горло. Когда все закончится, займусь бизнесом. Неизбежная экономическая интеграция даст простор для людей с деловой жилкой — можно будет продвинуться и без оружия в руках». Эти мысли приходили к Даниэлису уже не первый месяц.

На его пути стояла палатка, где обычно допрашивали пленных. Два конвоира как раз ввели в нее молодого, плотно сложенного угрюмого парня. На рубашке у него были сержантские нашивки и знак Уордена Эчеварри, главы клана, доминировавшего в этой части прибрежных гор.

Повинуясь внезапному импульсу, Даниэлис вошел следом. За походным раздвижным столом горбился капитан Ламберт, готовивший необходимые в подобных случаях бумаги.

Увидев перед собой Даниэлиса, офицер разведки встал.

— Да, сэр?

— Вольно. Я просто решил послушать.

— Хорошо. Постараюсь, чтобы вам было интересно. — Ламберт снова уселся и посмотрел на пленного, стоявшего с опущенной головой между конвойных. — Мы хотели бы, сержант, узнать кое-что.

— Я не скажу ничего, кроме имени, звания и места жительства, — глухо произнес пленный.

— Это мы еще посмотрим. Ты не иностранный солдат. Ты бунтовщик против правительства собственной страны.

— Ничуть! Я человек Эчеварри.

— И что из того?

— А то, что для меня Судья тот, кого назовет Эчеварри. Он сказал — Бродский. Значит, бунтовщики вы.

— Закон изменен.

— Вы шутите. Фэллон не имел права менять закон. Я не деревенщина, капитан, я ходил в школу. И каждый год вождь читает нам Конституцию.

— Я не намерен спорить с тобой! — рявкнул Ламберт. — Сколько винтовок и сколько луков в твоем отряде?

Молчание.

— Давай поступим проще. Я не требую от тебя предательства. Я только хочу, чтобы ты подтвердил информацию, которой мы уже располагаем.

Пленный отрицательно покачал головой. Капитан сделал жест в сторону конвоя. Один из солдат, схватив пленного за руку, слегка выкрутил ее в локте.

— Эчеварри не поступил бы так, — выговорил пленный побелевшими губами.

Ламберт снова сделал жест, и конвойный сильнее заломил руку пленного.

— Прекратите, — вмешался Даниэлис. — Хватит!

Солдат отпустил пленного, обескураженно гляда на начальство.

— Я поражен, капитан Ламберт. — Лицо Даниэлиса покраснело от бешенства. — Если это обычная практика, вы будете преданы военно-полевому суду.

— Нет, сэр, — сказал Ламберт слабым голосом. — Честно… Просто они отказываются говорить. Что же мне делать?

— Следовать правилам войны.

— С бунтовщиками?

— Уведите этого человека, — приказал Даниэлис. Конвоиры поспешно вышли из палатки.

— Простите сэр. Дело в том, что я потерял много людей. И не хочу потерять еще из-за отсутствия информации.

— Я тоже. — В Даниэлисе проснулось сочувствие. Он присел на край стола и начал скручивать сигарету. — Но видите ли, мы ведем необычную войну. И парадоксальным образом именно поэтому должны особенно строго придерживаться конвенций.

— Я не совсем понимаю, сэр.

Даниэлис сделал сигарету и протянул ее Ламберту — словно оливковую ветвь.

— Повстанцы не выглядят таковыми в своих собственных глазах. Они остаются верными традиции, которую мы хотим разрушить. Давайте признаем: средний вождь клана — как правило, неплохой лидер. Вполне возможно, что он захватил власть сильной рукой во времена хаоса. Но теперь его семья интегрирована с регионом, которым она управляет. Вождь хорошо знает свои места, людей, живущих вокруг; он становится символом общины, ее независимости, достижений и обычаев. Если у вас беда или просьба, вам нет нужды пробираться сквозь дебри безликой бюрократии — идите прямо к вождю. Его обязанности очерчены так же ясно, как ваши собственные, и они вполне оправдывают его привилегии. Он ведет своих людей на битвы и на торжественные церемонии, придает цвет и значение жизни. Его и ваши предки росли вместе на этой земле две или три сотни лет. Он и вы принадлежите этой земле.

Мы должны смести этот порядок, чтобы не застыть в своем развитии. Но нам этого не сделать, если все будут настроены враждебно. Мы не армия вторжения, мы, скорее, нечто вроде Национальной гвардии, пытающейся подавить локальные беспорядки. Оппозиция — неотъемлемая часть нашего общества.

Ламберт зажег ему спичку. Даниэлис затянулся и закончил:

— Поймите, капитан, что армии и Фэллона, и Бродского сами по себе невелики. Мы — компания младших сыновей, бедных горожан, неудачливых фермеров, авантюристов, людей, которым кажется, что на военной службе они обрели не найденную ими в гражданской жизни семью.

— Боюсь, это для меня слишком сложно, сэр, — сказал Ламберт.

— Неважно. Просто помните, что в войне участвует гораздо больше людей, чем в армиях. И если вождям кланов удастся создать объединенное командование, это будет означать конец правительства Фэллона. К счастью, их разделяют география и собственная провинциальная гордыня. Не надо только доводить их до белого каления. Нужно, чтобы свободный фермер и вождь клана думали: «Ну что же, эти фэллониты не так уж плохи. Если занять по отношению к ним правильную позицию, я не только ничего не потеряю, но могу кое-что и выиграть». Понимаете?

— Кажется, да.

— Вы неглупый парень, Ламберт. Не нужно выбивать информацию из пленных. Выманивайте ее.

— Я попробую, сэр.

— Хорошо. — Даниэлис посмотрел на часы, которые вместе с пистолетом были ему вручены при производстве в первый офицерский чин. — Мне пора. Увидимся.

Он вышел из палатки в приподнятом настроении. «Нет сомнений, я прирожденный проповедник и могу неплохо развивать идеи, которые приходят мне в голову». Он услышал мелодию: под деревом собралась группа солдат, в руках одного из них было банджо. Даниэлис начал насвистывать. Хорошо, что после поражения у Марикопы и этого марша на север, смысл которого был неясен, боевой дух армии оставался на высоте.

Возле палатки командующего стояли часовые. Даниэлис пришел одним из последних и занял место в конце стола напротив бригадного генерала Переса. В воздухе клубился табачный дым, присутствующие переговаривались вполголоса. Лица казались напряженными.

Разговоры смолкли, когда появилась фигура в синем одеянии со знаком Янь и Инь на груди. Даниэлис с удивлением узнал в нем Философа Вудворта. В последний раз он встречал Вудворта в Лос-Анджелесе и думал, что тот остался в городе в центре Эспера. Может быть, Философ прибыл в связи с каким-то особым поручением…

Перес представил его.

— У меня есть важные новости, господа, произнес генерал очень спокойно. Каждый может считать честью для себя присутствовать здесь сегодня. Это означает, во-первых, что вы пользуетесь абсолютным доверием и умеете хранить тайну, а во-вторых, что вы призваны осуществить операцию исключительной важности и трудности.

Только сейчас Даниэлис сообразил, что на совещании нет нескольких офицеров, которым полагалось бы по рангу сидеть за этим столом.

— Повторяю, — сказал Перес, — любая утечка — и наш план рухнет. В этом случае война продлится еще многие месяцы, а может быть, и годы. Вы знаете, насколько сложно наше положение. Оно еще более ухудшится, как только мы израсходуем наши запасы, поскольку противник перерезал линии снабжения. Мы даже можем быть разбиты. Я не пораженец, нет. Я реалист. Мы даже можем проиграть войну. Но если наш план сработает, мы покончим с противником еще в этом месяце.

Он сделал паузу, чтобы все усвоили сказанное, и продолжил:

— План разработан Главным Командованием совместно с руководством Эсперов в Сан-Франциско несколько недель назад. — Перес глубоко вздохнул. — Вы знаете, что Орден нейтрален в политических конфликтах. Но вы также знаете, что он защищает себя, когда подвергается нападению. Повстанцы такое нападение совершили. Они взяли поселение Ордена в долине Нала, к тому же начали после этого распространять об Эсперах злостные слухи. Вы хотите что-нибудь добавить к этому, Философ Вудворт?

Человек в синем кивнул.

— У нас есть собственные методы получения информации, разведывательная служба, как вы сказали бы, так что я готов познакомить вас с фактами. Сен-Хелен захватили в тот момент, когда большинство посвященных находились в Монтане, где они помогали основать новое поселение.

«Каким образом они так быстро передвигаются? — подумал Даниэлис. — Телепортация или что-нибудь другое?»

— Я не знаю, был ли противник информирован об этом или то была простая удача повстанцев. Словом, когда два или три посвященных пришли и попросили бунтовщиков удалиться, произошла стычка, и посвященные были убиты, прежде чем смогли действовать… Сен-Хелен сейчас оккупирована. Мы не планируем немедленных мер к ее освобождению, потому что в таком случае пострадают невинные.

Что касается слухов, которые распространяет командование противника… Что ж, на их месте я делал бы то же самое. Всем известно: наши посвященные способны на то, что недоступно другим. Солдаты, причинившие ущерб Ордену, могут опасаться сверхъестественного мщения. Вы образованные люди и знаете, что у посвященных нет ничего сверхъестественного; просто они умеют использовать скрытые силы, таящиеся в каждом из нас. Вы знаете также, что Орден не признает мести. Но простые солдаты погрязли в невежестве, и офицеры, естественно, должны как-то поднять их дух. Они решили фальсифицировать какие-то машины и объяснить солдатам, что это и есть оружие, которым пользуются посвященные. Оружие мощное, но, как и любую другую технику, его, мол, можно вывести из строя.

Все это представляет определенную угрозу Ордену, и мы не можем оставить безнаказанным нападение на наших людей. Вот почему руководство решило помочь вашей стороне в конфликте. Чем скорее кончится эта война — тем лучше для всех.

Раздалось несколько ликующих восклицаний. Перес поднял руку:

— Не торопитесь. Посвященные не будут воевать за вас, поднимая в воздух наших противников. Для них вообще было непросто принять решение встать на нашу сторону. Насколько я понимаю, внутреннее развитие каждого Эспера будет отброшено назад применением насилия. Они приносят большую жертву. По букве своей хартии, они могут применять пси-взрывы только для защиты своих поселений. Нападение на Сан-Франциско, где расположена их штаб-квартира, будет расценено именно таким образом.

Осознание того, что здесь готовится, оглушило Даниэлиса. Он с трудом различал следующие слова Переса.

— Давайте рассмотрим стратегическую ситуацию. Сейчас противник удерживает половину Калифорнии, Орегон, Айдахо и значительную часть Вашингтона. Мы используем последний небольшой сухопутный проход к Сан-Франциско, пока противник не попытался перерезать и его, потому что он развивает свой успех на побережье и потому что мы создали сильный гарнизон в городе, угрожающий ему с тыла.

Их шансы на взятие города крайне невелики. Мы по-прежнему удерживаем все порты южной Калифорнии. Наши морские силы намного превосходят все, что есть у врага: практически только шхуны, предоставленные вождями прибрежных кланов. Самое большее, что они могут сделать, это перехватить конвой со снабжением, да и здесь игра не стоит свеч. И уж, разумеется, им не проникнуть в залив — с нашей-то мощной артиллерией по обеим сторонам Золотых Ворот.

Тем не менее, конечная цель противника — Сан-Франциско. Это понятно. Место совещаний правительства, столица нации, промышленный центр. Итак, вот наш план. Мы снова обрушимся на командование Сьерры, ударив под Сан-Хосе. Вполне логичный маневр: разрезать их силы в Калифорнии надвое.

Но мы не добьемся успеха — на случай такой атаки противник сосредоточил большие силы. После тяжелого сражения мы будем отброшены. И вот труднейшая часть задачи: после поражения сохранить образцовый порядок. Мы начнем отступление на север к Сан-Франциско. Противник неизбежно будет нас преследовать. Когда он втянется на полуостров, зажатый между океаном слева и заливом справа, мы обойдем его с флангов и атакуем с тыла. Посвященные ордена Эсперов будут в это время с нами. Противник окажется в клещах. Что не сделают посвященные, закончим мы. От командования Сьерры не останется ничего, кроме небольших гарнизонов.

Это блестящая стратегическая операция. Готовы ли вы ее осуществить?

Даниэлис промолчал, не присоединившись к голосам других. Он думал о Лауре.


Справа на севере шел бой. Иногда доносились орудийные залпы, затем барабанная дробь ружейного огня. Дым полз над травой и между стволами дубов, покрывавших эти холмы. Но на берегу был слышен только прибой, ветер и свист песка в дюнах. Маккензи ехал по кромке воды — коню здесь было легче, а всаднику лучше видно. Перед ним открывалась картина запустения: леса, прятавшие в себе остатки старинных домов. Когда-то эти места были плотно заселены, но бомба Дьявола вызвала огненный смерч, опустошивший эти места, и нынешнее редкое население мало что могло сделать на неплодородной почве.

Конечно, не по этой причине местность была сдана полку «Бродяг». Они пролили немало крови в этой войне, вытесняя фэллонитов из северной Калифорнии. Просто сейчас основные силы командования Сьерры приняли удар у Сан-Хосе, разбили противника и двигались, как и Маккензи, в направлении Сан-Франциско. Еще день-другой, и должны показаться белые стены города.

— Тяжело, — сказал Спейер.

— Да, всем тяжело, — ответил Маккензи с гневом. — Грязная война.

— Скоро начнется. Я чую опасность, что-то неладное происходит с нами.

Маккензи огляделся. Группами, конные и пешие, по долине двигались его солдаты; над ними стрекотал самолет.

Маккензи попытался взять себя в руки. Ведь это он предложил сегодняшний маневр на совещании у генерала Крукшанка — спуститься с гор на равнину; он разоблачил «легенду» Эсперов и он же скрыл от своих людей факт, что за этой «легендой» могло таиться нечто, о чем страшно было подумать. Он, полковник, войдет в историю, о нем еще лет пятьсот будут слагать баллады.

Но Маккензи не мог настроить себя на такой лад. Он знал, что не блистает умом, что измучен тревогой за судьбу дочери. Он боялся и за себя, боялся, например, ран, которые сделали бы его беспомощным инвалидом. Часто он помногу пил, чтобы заснуть. Полковник был чисто выбрит, чтобы поддерживать офицерское достоинство, он понимал, что если бы не ординарец, гревший для него воду, то выглядел бы таким же запущенным, как последний рядовой.

Маккензи попытался сосредоточиться на том, что происходило вокруг. За его спиной по берегу тянулась основная часть полка, с артиллерией, частично на механической тяге, частично на мулах, повозки, несколько грузовиков и один бесценный броневик. Рядом, не особенно соблюдая строй, двигались колонны пехоты с ружьями и луками. Песок заглушал шаги, так что были слышны только ветер и прибой, но когда их шум стихал, доносилась слабая мелодия: музыканты, в основном индейцы, выдували песню «Заговор против ведьм». Маккензи не верил в нечистую силу, но мелодия вызывала у него озноб.

«Все будет нормально, — успокаивал он себя. И тут же: — Но Фил прав — противник сейчас проявит себя».

Подскакал капитан Хале, осадил лошадь.

— Патруль доносит, что к востоку заметна серьезная активность. Похоже, на нас движется большая группа.

— Фил, давайте сюда, — сказал Маккензи в портативный передатчик, который он возил на седле. Правда, из Сан-Франциско глущили передачи на всех частотах, и нужна была значительная мощность, чтобы связаться на расстоянии даже в несколько миль. Поэтому разведка передавала сообщения через посыльных.

Полковник заметил, что стрельба в глубине полуострова стихла.

«Если они отойдут в центре и ударят по нашим флангам, где мы слабее…»

Едва слышный сквозь шум глушилок голос с полевого командного пункта армии подтвердил: активные передвижения слева и справа наводят на мысль, что фэллониты готовят прорыв. Но, возможно, это обманный маневр. Основная масса армии Сьерры останется на месте, пока ситуация не прояснится. Маккензи должен держаться, рассчитывая пока только на собственные силы.

— Будем держаться.

Маккензи устроил на вершине холма командный пункт, собрав вокруг штаб и посыльных. Артиллерия, конница и пехота строились внизу. Над головами начали кружить чайки, как бы заранее чувствуя поживу.

— Думаете, выстоим? — спросил Спейер.

— Уверен. Если они будут прорываться вдоль прибрежной черты, мы легко разрежем их на части, и они окажутся под сильным огнем. А если пойдут выше по холмам, то здесь у нас для оборонительных действий местность идеальная, прямо как в учебнике по тактике.

— Они могут попробовать обойти нас и ударить с тыла.

— Ну и что же. И это не лучший замысел. Тогда мы пойдем на Сан-Франциско, отступая, а не наступая.

— А вдруг гарнизон сделает вылазку?

— Пускай. По численности мы будем равны, но у нас получше с вооружением. И на нашей стороне вспомогательные силы кланов, привыкшие действовать в холмистой местности.

Сначала показались отдельные всадники в дюнах, затем из леса пошла основная масса. Разведчики доносили: отряд сильный, примерно вдвое больше людей, чем у нас, но меньше артиллерии, и у них не хватает горючего. Противник явно спешил сблизиться и атаковать, чтобы штыками и саблями компенсировать пушки «Бродяг».

Донеслось пение рожков. Кавалерия фэлллонитов опустила копья и набрала скорость, переходя в карьер, затем в галоп, пока земля не задрожала под лавиной конницы. За ними двинулась пехота и артиллерия по бокам. Между первой и второй цепью пехотинцев полз бронеавтомобиль, на котором не было ни ракетной установки, ни даже пулеметов. «Хорошие солдаты, — подумал Маккензи, — и хорошо идут». Ему была ненавистна мысль о том, что должно было случиться.

Обороняющиеся ждали, маскируясь в песке. На склонах холма, где засели минометчики и солдаты с винтовками, вспыхивали огоньки. Было видно, как падали с коней всадники, вдруг роняли оружие и валились на колени пехотинцы, но цепи смыкались и упорно шли вперед. Маккензи взглянул на батарею гаубиц внизу. Наводчики стояли, прильнув к дальномерам и прицелам. Ямагучи, сидевший верхом в нескольких метрах за линией орудий, взмахнул саблей: пушки рявкнули, в дыму сверкнул огонь, и картечь с визгом понеслась к наступающим.

В дело вступили лучники. Стрелы летели по крутой траектории между барражировавшими в небе чайками, затем шли вниз в поисках цели. Орудия на левом фланге противника остановились и дали залп. Тщетные потуги… но, видит Бог, они мужественные ребята! Маккензи заметил, как чуть дрогнула волна наступающих. Настало время для его конницы и пехоты.

— Приготовиться к атаке, — сказал он в передатчик.

В это время двигавшийся в цепях наступающих автомобиль притормозил. Внутри его раздался какой-то треск — достаточно громкий, раз он был слышен сквозь взрывы, и бело-голубой луч прошел над ближайшим холмом. Маккензи зажмурил почти ослепшие глаза. Когда он снова открыл их, увиденное вызвало мысль о безумии. На кромке воды корчился один из «Бродяг» в горящей одежде. Вся эта часть побережья поднялась чудовищной волной метров на двадцать и рухнула на склон холма, погребая горевшего заживо вместе с его товарищами.

— Пси-взрыв, — крикнул кто-то в ужасе. — Эсперы…

Трудно было в это поверить, но зазвучал рожок, и кавалерия Сьерры пошла в атаку. И снова целый кусок пространства с людьми и лошадьми приподнялся в воздух и обрушился вниз, хороня их всех под свежей насыпью. Маккензи видел мир вокруг будто сквозь пелену, казалось, мозг его бился о стенки черепа. Он видел, как идет третья волна, поднимая и сжигая заживо его людей.

— Они сотрут нас, — донесся сквозь гул звенящий голос Спейера. — Сейчас перегруппируются…

— Нет! — не слыша себя, прокричал полковник. — Посвященные должны быть в этой машине. Пошли!

Его жеребец в панике не слушался поводьев. Маккензи вонзил в покрытые потом бока шпоры и поскакал к своим гаубицам. Когда он спрыгнул возле орудия, жеребец ускакал прочь, но полковнику было не до того. Он увидел рядом Спейера, который уже возился с затвором. Маккензи прицелился в автомобиль Эсперов, казавшийся слишком маленьким, чтобы вызвать эти страшные разрушения. Спейер дернул за пусковой шнур, гаубица рявкнула и подпрыгнула. Снаряд взорвался в нескольких метрах от цели, брызнул песок и какие-то металлические куски. Спейер уже перезаряжал. Маккензи навел и выстрелил. На этот раз перелет, но автомобиль развернуло. Ударной волной Эсперов внутри, очевидно, контузило — во всяком случае пси-взрывы прекратились.

Но нужно было закончить дело, прежде чем противник успеет перестроиться. Маккензи бросился к грузовику своего полка, вооруженному ракетами. Дверца была распахнута настежь, экипаж бежал. Полковник сел на место водителя, Спейер — рядом и тут же прильнул к окулярам прибора наведения. Маккензи погнал машину вперед, на крыше развевался флажок полка. Спейер поймал цель и нажал кнопку пуска… Ракета прочертила огненный след, взорвалась… Броневичок Эсперов подпрыгнул на колесах, в боку его зияла пробоина.

Маккензи притормозил, выскочил из машины и через рваное оплавленное отверстие в металле влез в вонючую полутьму. Там лежали двое Эсперов. Водитель был мертв. Второй посвященный стонал, заваленный обломками нечеловеческих инструментов, лицо его было залито кровью. Маккензи сорвал с трупа синий балахон и, взяв в руки попавшуюся ему изогнутую трубку, влез с подножки на крышу кабины. Спейер оставался на месте, пуская ракеты по ближайшим к ним группам противника. Маккензи, размахивая непонятным ему оружием и, будто флагом, синей одеждой, прокричал, пересиливая ветер: «Вперед, ребята! Они в нокауте! Вперед!»

Только одна пуля провизжала у его уха. И все. Вражеские солдаты — пешие и конные — словно вросли в землю. В чудовищной неестественной тишине Маккензи не понимал, слышит ли он рев прибоя, или так бурлит в венах кровь. Затем раздался рожок. Музыканты повели мелодию, ударили барабаны. Линии пехоты «Бродяг» двинулись к нему. К пехотинцам присоединилась кавалерия. Маккензи спрыгнул в песок и сел рядом со Спейером в полковую машину.

— Едем назад, — сказал он. — Бой закончен.

— Заткнитесь, — сказал Том Даниэлис.

Философ Вудворт смотрел на него в немом изумлении. Туман серым покрывалом укутал скрывшуюся в лесу бригаду; только звук шагов и колес выдавал присутствие людей. Шел дождь, одежда намокла и тяжело давила на плечи.

— Сэр… — запротестовал майор Лескарбо. Глаза на его изможденном лице широко раскрылись.

— Как я смею требовать от высокопоставленного Эспера помолчать о вещах, в которых он ничего не понимает? — зло процедил Даниэлис. — Что ж, давно пора кому-нибудь это сделать!

Вудворт пришел в себя.

— Я только сказал, сын мой, что мы должны сосредоточить наших посвященных, чтобы ударить по центру армии Бродского. Что здесь неверно?

Даниэлис сжал кулаки.

— Ничего. Кроме того, что это навлечет на нас еще большую катастрофу, Чем та, которую вы нам устроили.

— Частная неудача, — возразил Лескарбо. — Они разгромили нас на западе, зато мы потеснили их фланг здесь у залива.

— И в результате мы разрезаны надвое, — ответил Даниэлис. — С тех пор Эсперов мы не видели. Теперь повстанцы знают, что Эсперам нужны грузовики для перевозки их оружия и что они могут гибнуть не хуже прочих. Артиллерия бьет по их позициям, отряды партизан нападают на них и тут же скрываются в лесу; наконец, можно просто обходить пункты, где есть Эсперы. Так у нас не хватит посвященных!

— Вот почему я и предлагаю сосредоточить их в одну группу, способную противостоять врагу, — сказал Вудворт.


«Да, эти пираты захватили конвой с продовольствием. Поскольку все радиопередачи глушились, нельзя было послать сигнал помощи. Они выбросили продукты за борт и погрузили на суда отряды кланов. Предатель или шпион передал им опознавательный сигнал. Теперь город открыт, и Лаура там одна без меня».

— Мы идем! — закричал Даниэлис. Бригада с громом двигалась за ним. Их натиск с яростью безнадежности разметал противника. Но Даниэлис уже не знал об этом. Граната попала ему в грудь.


На юге и на востоке бой еще продолжался. Взбираясь верхом по крутым улицам, Маккензи видел окутывавший эти районы дым и обломки, еще недавно бывшие домами. Но в целом город уцелел. Белые стены, крыши, шпили церквей в переплетении улиц — Сан-Франциско остался таким, каким Маккензи помнил его с детства. Залив сверкал своим обычным великолепием.

Но у него не было времени любоваться красотами или даже думать о том, где могла находиться Лаура. Атака на Твин-Пикс должна быть стремительной, потому что штаб-квартира Эсперов, конечно, будет защищаться. По улице с другой стороны этого великолепного холма Спейер вел остальную часть «Бродяг». А на вершине, на якобы священной земле стояли два похожих на фонтаны высоких здания, куда вход был запрещен для всех, кроме посвященных. Их возвели в свое время со сказочной быстротой, в течение нескольких недель.

— Трубач, сигнал атаки. Живо!

Звуки взвились к небу и упали. Пот заливал лицо Маккензи. Если его убьют, то после всего пережитого это не так уж важно, но полк, его полк…

Пламя пересекло улицу, тротуары вспучились, опали и превратились в оплавленные дымящиеся траншеи. Маккензи с трудом удержал коня.

— Артиллерия, открыть огонь!

Гаубицы и 75-миллиметровые орудия выстрелили залпом, снаряды с шумом ушли к цели и с грохотом разорвались на стенах.

Маккензи приготовил себя к пси-взрыву, но его не последовало. Когда дым первого залпа рассеялся, полк двинулся вперед, а орудия продолжали яростный обстрел, обнажая каркас и обрушивая облицовку.

И тут показалось нечто невиданное. В здании не было этажей или комнат. Оно скрывало в себе почти такой же высоты сверкающую колонну, похожую на артиллерийский снаряд невероятных размеров.

«Космический корабль, — понял Маккензи. — Да, разумеется, древние строили космические корабли, и мы намерены повторить это когда-нибудь. Но такое!..»

В обломках можно было различиить несколько трупов в синих одеяниях. Немногие уцелевшие бежали к кораблю. Лучник пустил стрелу, она упала, не долетев до стабилизаторов ракеты, но Эсперы остановились и были взяты в плен. Маккензи вошел внутрь. Что-то, что не было человеческим существом, лежало в обломках, истекая кровью темно-фиолетового цвета. Когда люди узнают об этом, Ордену придет конец. Полковник не чувствовал радости. В Сан-Хелен он понял, Какие стоящие люди эти верующие!

Впрочем, сейчас не время для размышлений. Второе здание стояло нетронутым; нужно помочь Спейеру. Но тут в миниприемнике раздался его голос:

— Идите сюда, Джимбо. Заваруха окончена.

И на мачте небоскреба взвился флаг Тихоокеанских Штатов.

У входа караулили заметно нервничающие часовые. Маккензии спешился, и капрал проводил его через холл в комнату — фантазию из арок, цветов, мозаик и панно. Четверо оборванных пехотинцев держали под прицелом двух существ, которых допрашивал Спейер. Птичье лицо одного из них пряталось в ладонях о семи пальцах, рудиментарные крылья трепетали от рыданий.

«Так они способны плакать?» — изумленно подумал Маккензи и внезапно испытал желание обнять это существо и утешить.

Второе стояло, выпрямившись, в одеянии из металлической ткани. Топазовые глаза неотрывно смотрели в лицо Спейеру с высоты чуть более двух метров, а голос с приятным акцентом произносил по английски:

— …звезда в пятидесяти световых годах отсюда. Она едва видна невооруженным глазом, но не в этом полушарии.

Майор — весь напряженное внимание — подался вперед, как будто собираясь клюнуть:

— Когда вы ждете подкрепления?

— Следующий корабль придет сюда примерно через столетие, на нем будет только персонал для смены. Мы изолированы пространством и временем. Только немногие могут работать здесь и строить мосты между разными типами сознания, преодолевать эту пропасть.

— Да, — сухо кивнул Спейер. — Лимит скорости света. Если, конечно, вы говорите правду.

Существо вздрогнуло.

— Нам ничего не остается, как говорить правду и молиться, что вы нас поймете и поможете. Реванш, завоевание, любая форма насилия немыслимы, когда стороны разделены таким пространством и временем. Наш труд творился в уме и в сердце. Даже сейчас еще не поздно. Самые важные факты еще можно скрыть… О, послушайте меня, для блага ваших еще не родившихся поколений!

Спейер повернулся к Маккензи.

— Все в порядке? Их осталось в живых около двадцати — похоже, единственные на Земле. Вот этот — главный.

— Слушайте, слушайте, — продолжало существо. — Мы пришли к вам с любовью. Мы мечтали вести вас, помочь вам самим идти к миру. О да, мы тоже выгадывали: получали еще одну расу в космосе, которая со временем могла бы стать нашим братом. Но во Вселенной много разумных видов. Ради вашей же пользы старались мы направить ваше будущее.

— Не вы это выдумали — контролировать историю. На Земле и до вас многократно пытались вести «единственно верным путем». В последний раз эта идея привела к бомбе Дьявола. Так что спасибо.

— Но мы знаем точно! Великая Наука предсказывает с абсолютной уверенностью…

— Предсказывает это? — Спейер взмахом руки указал на затемненную комнату.

— Погрешности неизбежны. Нас слишком мало, чтобы следить за каждой деталью. Но разве вы не хотите положить конец войнам, всем вашим архаичным страданиям? Вот в чем мы предлагаем вам помощь.

— В итоге вам удалось развязать достаточно гнусную войну.

Существо заломило пальцы.

— Это была ошибка. Но план остается верным и только он приведет ваш народ к миру. Я, путешествующий между солнцами, готов упасть к вашим ногам и умолять вас…

— Стойте спокойно. — Спейер слегка отодвинулся. — Если бы вы выступили открыто, как честные люди, вы нашли бы себе слушателей. Может, и немало. Но, оказывается, ваше доброжелательство должно быть скрытным. Вы знаете, что хорошо для нас. А нас никто не спрашивает. Боже милосердный, в жизни не слышал ничего более самонадеянного!

Существо воздело руки:

— Неужели вы всегда говорите детям правду?

— Если они для нее готовы.

— Ваша детская культура пока не готова знать о таких вещах.

— Кто уполномочил вас считать нас детьми?

— А вы откуда знаете, что вы — взрослый?

— Берясь за взрослую работу и делая ее. Конечно, мы земляне совершили немало страшных ошибок. Но они наши собственные Мы учились на них. Вы же со своей паршивой психонаукой пытаетесь определить рамки для человеческого ума и затолкать его туда. Хотите воссоздать у нас централизованное государство, да? А вы не думали, что феодализм может больше устраивать человека? Место в мире, которое можно назвать своим и быть его частью, община со своими традициями и честью, возможность для личности принимать решения, которые что-то значат, оплот свободы против сильного центра, которому вечно нужно все больше и больше власти, тысяча различных образов жизни… Мы строили на Земле сверхдержавы, и они всегда рассыпались. Я думаю, сама идея централизма ложна. И вдруг на этот раз нам удастся что-то лучшее. Почему бы не попробовать мир маленьких государств: слишком укорененных на территории, чтобы рассыпаться, слишком маленьких, чтобы угрожать. Постепенно они поднимутся выше мелкой зависти и сохранят свое лицо. Тысяча разных подходов к нашим проблемам. Тогда, может быть, мы и решим некоторые из них…

— Вам никогда это не удастся, — ответило существо. — Вы будете повторять цикл вражды.

— Я думаю иначе. Но кто бы ни был прав — а Вселенная слишком велика для таких предсказаний — здесь на Земле мы сможем сделать свободный выбор. Уж лучше смерть, чем… приручение. Люди узнают о вас, как только судья Бродский будет восстановлен на своем посту. Не раньше. Наш полк услышит об этом сегодня, город завтра — для того, чтобы никому не пришла в голову идея вновь спрятать правду. К тому времени, когда прилетит ваш следующий корабль, мы будем готовы — на собственный манер, каким бы он ни был.

Существо накинуло капюшон на голову. Спейер повернулся к Маккензи.

— Хотите что-нибудь сказать, Джимбо?

— Нет, — проворчал Маккензи. — Не знаю, что еще добавить. Давайте организуем здесь командный пункт, хотя, полагаю, войне скоро конец.

— Да. Вражеские войска капитулируют повсюду. Им больше не за что сражаться.


На улице было тихо — город все еще не вернулся к нормальной жизни. Служанка провела Маккензи во внутренний дворик и удалилась. Он подошел к Лауре, сидевшей на скамье под ивой. Она увидела его, но не поднялась; ее рука лежала на спинке колыбели. Маккензи остановился, не зная, что сказать. Как она похудела!

Наконец, она промолвила — так тихо, что он едва расслышал:

— Том умер.

— О, нет! — У него потемнело в глазах.

— Я узнала об этом позавчера, когда ко мне пришли несколько его людей. Он был убит у Сан-Бруно. Маккензи не осмелился бы сесть с ней рядом, но ноги не держали его, и он опустился на затейливо уложенные плиты дворика, не в силах поднять глаза.

— Ее голос звучал безучастно:

— Так стоило оно того? Я говорю не только о Томе, но и о многих других, убитых из-за какой-то политики.

— Много больше стояло на карте.

— Да, я слышала по радио. И все же цена слишком высока. Я пыталась понять, но не могу. У него не было сил защищаться.

— Может, ты и права, утенок.

— Я не себя жалею. У меня есть Джимми. Но Том не увидел так много…

Маккензи внезапно понял, что здесь с ними ребенок, и ему следует взять своего внука и подумать о будущей жизни. Но он был слишком опустошен.

— Том хотел, чтобы его назвали в твою честь. «А ты Лаура?» — подумал он и спросил вслух:

— Что ты намерена делать дальше?

— Придумаю что-нибудь.

— Вернемся в Накамура.

— Нет. Только не туда.

— Ты всегда любила горы. — Он заставил себя посмотреть ей в лицо. — Мы могли бы…

— Нет. — Она встретила его взгляд. — Джимми не вырастет солдатом. — Лаура чуть поколебалась. — Я уверена, что кто-нибудь из Эсперов продолжит их дело, на новой основе, но с теми же целями. Он должен верить во что-то отличное от того, что убило его отца. И сделать это сущим. Согласен?

Маккензи встал, преодолевая вращение Земли.

— Не знаю. Никогда не был мыслителем. Можно мне взглянуть на него?

— Отец…

Он нагнулся над колыбелью и посмотрел на маленького спящего человека.

— Если ты снова выйдешь замуж и родишь девочку, ты назовешь ее в честь матери? Лаура уронила голову и стиснула кисти рук.

— Я должен идти, — быстро сказал Маккензи. — Если позволишь, навещу тебя на днях.

Лаура обняла его и заплакала. Он гладил ее волосы и утешал, как делал это, когда она была маленькой.

— Ведь ты хочешь вернуться в горы? Там твоя страна, твой народ, ты им принадлежишь!

— Ты знаешь, как сильно я этого хочу.

— Так почему же… Его дочь выпрямилась.

— Не могу, — сказала она. — Твоя война кончилась. Моя только начинается. Эту волю воспитал он сам. Поэтому Маккензи только тихо произнес:

— Надеюсь, ты ее выиграешь.

— Может быть. Через тысячу лет.

Когда он ушел, стояла непроглядно темная ночь. В городе не было света, зато над крышами сияли звезды. Солдаты взвода сопровождения казались во мраке притаившимися разбойниками. Они отсалютовали ему и тронулись, держа ружья наготове. Но в ночи не было ничего, кроме цоканья подков.


Перевел с английского Сергей АНДРЕЕВ.