"В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках" - читать интересную книгу автора (Мак Нил Уильям)

Большая история

Эта книга написана настолько прозрачным языком — который стоило немалого труда сохранить при переводе на русский — что фундаментальное исследование Уильяма Мак-Нила запросто можно счесть за популярный бестселлер. Тем более, что речь здесь идет об одном из архетипических предметов коммерческой книжной популяризации — истории изобретения всевозможных «чисто мужских» смертоносных железок вроде арбалетов, мушкетов, алебард, пушек, митральез, торпед и прочих порою завиральных «свинтопрульных агрегатов». В сущности, все так и есть. Эта книга, среди прочих ее достойных качеств, еще и бестселлер, который вот уже более двадцати пяти лет с момента первой публикации остается в списке наиболее продаваемых книг солидного Издательства Чикагского университета. Интеллектуальными бестселлерами становились и предшествующие труды профессора Мак-Нила: лаконично, хотя жутковато озаглавленная монография «Чума и народы», либо остающийся в печати уже пятое десятилетие классический фолиант «Восхождение Запада», который сразу после публикации к изумлению академических редакторов и самого автора попал в список десяти наиболее популярных рождественских подарков праздничного сезона 1963 г.^{1}

Дело, конечно, в том, что Мак-Нил никогда не бывает скучным, менторски назидательным или непролазно теоретичным. В то же время его книги оставляют у читателя (испытайте на себе) ощущение трезвого прояснения. Стиль изложения неброский, но безукоризненно добротный и элегантный, как шотландский твид. Рассуждения Мак-Нила целиком построены на англосаксонском здравом смысле и незаурядной эрудиции, молчаливо чурающихся континентального теоретизирования и философичности. Предмет же исследований неизменно грандиозен — будь то многовековое противостояние аграрных цивилизаций и степных кочевников, всемирная сеть торговли венецианских купцов, неожиданно нелинейная логика гонки вооружений, либо нарастающие с Бронзового века волны интеграции мира в единую систему, что мы по сегодняшней моде назвали бы глобализациями, а классически образованный Мак-Нил предпочитает говорить о периодах «соединения Ойкумены».

Сегодня, с осознанием роли экологии, большинство профессиональных историков склонно считать главным достижением Уильяма Мак-Нила ту самую «Чуму и народы». В этой книге было систематически и документально продемонстрировано, что эпидемии, известиями о которых полны средневековые хроники всего мира, не были случайными превратностями природы. Однако дотоле «глад и мор» упоминались историками как явления фоновые, трагические ноты в драматическом повествовании о деяниях великих личностей политики и культуры прошлого. Мак-Нил показал, что само возникновение и развитие ранее неведомых эпидемических заболеваний было структурной составляющей истории человеческой цивилизации, точнее, обратной стороной урбанизации, или попросту говоря городской скученности. Наряду с нарастающей концентрацией людских масс в городах, завоевательные походы и развитие дальней торговли — эти главные движители глобализаций древности и Средневековья — без ведома людей доставляли некогда сугубо местные, эндемические патогенные микробы в центры скопления населения. В результате возникала сложная циклическая динамика, своего рода гонка между приобретением доли иммунитета среди выжившего населения и все новыми видами эпидемических бактерий и вирусов. Судя по библейским источникам, которые с неожиданной стороны переинтерпретировал Мак-Нил, древнейшими эпидемическими заболеваниями были какие-то разновидности чумы и холеры, в позднеримском периоде и Средневековье возникает оспа. Первоначально крайне вирулентный и мучительно смертельный сифилис очевидно был занесен моряками Колумба из Америки. Но в ответ занесенные из Европы корь и ветрянка, как показал Мак-Нил, уничтожили от половины до 90 % индейцев — самый чудовищный геноцид в истории человечества, хотя испанские конкистадоры и не предполагали, какое оружие массового уничтожения они несли помимо мечей и аркебузов. В ответ на столь чудовищные и непонятные современникам людские потери среди обитателей Нового Света, европейцы стали завозить биологически стойких рабов из Африки. И так до самой смертоносной в истории эпидемии — гриппа «испанки», убившей в 1918 г. в несколько раз больше людей, чем Первая мировая война.

«Чума и народы» писалась в начале 1970-х гг., до выявления вируса СПИДа и последовавшей паники. Успехи антибиотиков и массовой вакцинации, как тогда многим казалось, сделали инфекционные эпидемии атавистическим пережитком и уделом лишь беднейших стран Третьего мира. Сегодня звучит курьезом, что в те годы два издателя подряд вернули уже весьма именитому Мак-Нилу его рукопись, сочтя предмет его нового исследования слишком непонятным, узкоисторическим и мрачноватым. Увы, оптимизм по поводу технического прогресса в очередной раз оказался преждевременным. В начале 1980-х гг. «Чума и народы» превратилась в одну из самых влиятельных книг по всемирной истории, а Уильям Мак-Нил был причислен к родоначальникам новейшего бурно развивающегося направления науки — экологической истории, стремящейся выявить непростой и крайне изменчивый характер взаимодействия человеческих сообществ с окружающей средой.

Сам Мак-Нил, впрочем, более скромно называет «Чуму и народы» развернутым примечанием к своему opus magnum «Восхождение Запада». В ходе работы над всемирной историей Мак-Нил постепенно осознавал, сколь фундаментальным фактором была демографическая динамика, в частности эпидемии, которые периодически выкашивали население. Воинский набор для самых известных походов древности, сбор налогов для поддержания великих империй, создание городов, храмов, дворцов — все это совершенно напрямую определялось тем, сколько людей проживало в той или иной стране и сколько ресурсов от них можно было получить. По словам Мак-Нила, «Стремление к мощи» представляет собой второе развернутое примечание к его версии всемирной истории. Если «Чума и народы» исследовала систематическое воздействие на человечество микропаразитических существ, бацилл и вирусов, то «Стремление к мощи» должно было высветить травмирующую и трансформирующую роль макропаразитизма — войн и силовых организаций.

Итак, желающие запросто могут читать «Стремление к мощи» как добротно сработанную историю военного дела и гонки вооружений. В то же время профессиональным специалистам, даже впервые знакомящимся с трудами Уильяма Мак-Нила, наверное, уже становится ясно, что это — англосаксонская аналогия всемирной истории более известного у нас французского историка Фернана Броделя.

У Броделя и Мак-Нила много совпадений в биографии и интеллектуальных интересах. Оба они выросли в маленьких старинных деревушках, на попечении своих бабушек и дедушек, которые продолжали фермерствовать, как и многие поколения их предков. Фернан Бродель родился в 1902 г. и вырос в Лотарингии. Мак-Нил родился в октябре 1917 г. и провел детство на острове Принца Эдварда у восточного побережья Канады, куда его ветвь клана Мак-Нилов переселилась из Шотландии в 1780 г. Оба историка вступали в профессиональную жизнь в межвоенный период, когда западные университеты еще оставались крохотными, элитарными и, заметим, скверно финансируемыми заведениями, где сохранялись интеллектуальные традиции и установки XIX века, а то и куда более ранней монастырской среды. Достаточно поглядеть на псевдоготическую архитектуру Университета Чикаго, где Уильям Мак-Нил провел более полувека в качестве студента и, после возвращения с войны, профессора всемирной истории. Отсюда и несколько старомодный, подчеркнуто элегантный стиль письма обоих историков (с поправкой, конечно, на национальную культуру) и их невероятная по современным меркам эрудиция. В наши узкоспециализированные времена приобретение такого кругозора чревато опасностью не защитить в срок диссертацию и, хуже того, не вписаться ни в одну из ниш на рынке научного труда.

И тем не менее такие историки, как Уильям Мак-Нил и Фернан Бродель, могли возникнуть только в XX веке. Дело даже не в том, что оба прошли через опыт Второй мировой войны^{2}. Главное достижение и Броделя, и Мак-Нила в том, что они реализовали условия для научного прорыва в историографии, которые сложились только к 1950 гг. Вскоре после войны во всем мире начался беспрецедентный рост университетов и исследовательских центров. Колоссально ускорившееся накопление научных знаний произвело эффект, который вполне можно было описать как перерастание количества в качество. Впервые стало возможно проследить основные процессы мировой истории, опираясь при этом на вполне надежные, профессионально обработанные, первично осмысленные и верифицированные данные, которые накопили историки отдельных стран и хронологических периодов. Тем не менее кому-то еще предстоял громадный труд и, заметим, требовалась немалая уверенность в своих силах, чтобы свести воедино разрозненные базы исторических данных. Во Франции это оказался Бродель, в Америке — Уильям Мак-Нил.

Задумаемся, а что могли в свое время читать по экономической и социальной истории, особенно о неевропейском мире, такие мыслители, как Монтескье, Маркс, да даже еще и Макс Вебер или Шпенглер? В те времена основной упор (и, заметим, интеллектуальный престиж) приходился на углубленное текстологическое знание, особенно религиозного и философского канона. Виртуозное владение мертвыми и современными языками было вознесено на высоты, едва ли возможные сегодня. Политическая история, прежде всего Запада, была подробно изучена по хроникам. Но это была преимущественно история идей и великих личностей, лишь самых верхних уровней общественной организации. При этом археология едва выходила из состояния элементарного поиска сокровищ, востоковедение и антропология «примитивных обществ» создавалась любителями из миссионеров и колониальных офицеров. Мы склонны забывать, что общественным наукам вообще-то пока всего три-четыре поколения от роду, что серьезные результаты, основанные на эмпирических обобщениях, стали реально доступны только к середине XX в.

В биографии известных ученых (как, впрочем, и художников) нередко можно четко вычленить момент озарения, точнее, кристаллизации дотоле неоформленных склонностей и интуитивных интересов. Характерно, что еще до войны, учась в аспирантуре, Мак-Нил избрал совершенно материалистическую и буквально приземленную тему — о роли картофеля в истории Ирландии. Вернувшись с войны, Мак-Нил начинает преподавать в своей чикагской Alma Mater курс по истории Западной цивилизации с античности до современности. Этот курс входил в экспериментальную программу обязательного базового обучения, которую по замыслу нового ректора Университета Чикаго должны были проходить все студенты, от философов до физиков. Замысел был грандиозен — возродить энциклопедизм эпохи Просвещения на уровне знаний XX в. Курсы преподавались совместно группами преподавателей с совершенно разных отделений университета^{3}. Мак-Нил, впрочем, выделился сразу способностью к ясному изложению сути того или иного исторического периода и талантом к четкому обобщению. В книге, которую Вы держите в руках, как будто все элементарно просто. Но ради эксперимента, попробуйте-ка писать и читать лекции в стиле Мак-Нила.

В ходе совместного преподавания Мак-Нил знакомится с такими впоследствии важнейшими историками своего поколения, как исламовед Маршалл Ходжсон и исследователь Московского царства Ричард Хелли. В те годы именно Университет Чикаго выдвигается на первое место в по всем интеллектуальным меркам. Скажем, став отцом семейства, свой первый семейный дом молодой профессор Мак-Нил покупает поблизости от работы, в чикагском Гайд-Парке, у физика Энрико Ферми. Соседом оказался экономист Милтон Фридман, которого Мак-Нил вспоминает как несносно заносчивого доктринера, совершенно не заинтересованного в том, как его идеи соотносятся с историческим опытом. Эти картинки дают некоторое представление о градусе интеллектуального напряжения и статусе той профессиональной среды, в которой работал Мак-Нил.

Момент же кристаллизации наступил, по всей видимости, в 1947 — 48 гг., во время командировки Мак-Нила в Англию для работы над книгой о Второй мировой войне и политических событиях в Греции. Ветеран недавней войны и молодой преподаватель из Чикаго оказался под началом самого Арнольда Тойнби, знаменитого историка цивилизаций, который вдобавок еще и приходился родственником жене Мак-Нила. Тойнби оставался полностью историком образца XIX века. В довоенные годы Тойнби предпринял грандиозное многотомное описание всей истории человечества, которую он подразделял на довольно своеобразную номенклатуру цивилизаций (так, Тойнби выделял отдельную Армянскую цивилизацию). Главное же, базовое для его взгляда на мир понятие цивилизации у Тойнби было сродни философско-поэтической метафоре, трактуемой как некая над-личностная органическая сущность, проходящая в своем развитии обычные жизненные фазы: от молодости до старения. К старости самого Тойнби подобные представления уже никак не соотносились с фактами и современным уровнем исторической науки. По свидетельству Мак-Нила, Тойнби это остро переживал, утратил творческую энергию и, вероятно, искал повода отказаться от дописания своего многотомного труда. Но будучи подлинным джентльменом, Тойнби через муки продолжал работу над потерявшей смысл книгой, превратившейся в епитимью.

Не знаю, отнести ли трезвость и прагматизм, столь свойственные Мак-Нилу, к его шотландскому фермерскому воспитанию, американскому характеру, или все-таки к осознанию реалий XX века, однако из общения с Тойнби он вынес два твердых убеждения — не попадать, подобно Тойнби, в интеллектуальную ловушку априорной схемы и все-таки попытаться пройти до конца дистанцию, которую не осилил даже столь великий предшественник. Сделать это надо было непременно в одном томе, пока не иссяк заряд сил у автора и терпение у его читателей.

Дальнейшая история работы Мак-Нила поучительна прежде всего тем, что по всей видимости обобщающие труды прорывного значения иначе и не создаются. В 1955 г. относительно молодой, но уже уверенный в своих силах, Мак-Нил обращается в Фонд Рокфеллеров с заявкой на грант, который бы позволил ему в течение следующих пяти лет преподавать только на полставки (Фонд компенсировал половину профессорской зарплаты) и, соответственно, проводить полгода в университетской библиотеке. Надо отметить, что к услугам Мак-Нила была несказанно богатая и удобная в работе Регенстайнова библиотека Университета Чикаго (по имени основного дарителя из известных чикагских миллионеров). Любые книги можно было самому брать с полок в хранилище и читать их либо тут же в кресле с торшером, либо за столом в читальном зале, или брать книги домой. Профессура была полностью обеспечена секретарями-машинистками, редакторами и корректорами, и не в последнюю очередь аспирантами, которым ради получения довольно тогда комфортных стипендий вменялось ассистировать в исследованиях своих профессоров. Надо сказать, даже французам оставалось завидовать таким условиям для работы.

Мак-Нил провел в библиотеке шесть лет в первый раз и затем еще возвращался туда регулярно. Ритм работы возник сам собой. Работа над каждой главой начиналась с неформального дружеского опроса коллег, специализировавшихся по данной тематике или хронологическому периоду. Однако, признает Мак-Нил, в первые пару недель он начитывал совершенно все подряд, боясь упустить что-то важное. На первых порах результатом, по его признанию, бывала полная мешанина в голове: имена, даты, факты. Однако после еще одной-двух недель начитывания материалов картинка как правило начинала быстро вырисовываться. Также становилось ясно, что из пары сотен книг и статей по данной теме реально требовалось прочесть лишь две-три, чтобы уловить основные тенденции и характеристики эпохи. Но чтобы понять, какие две-три работы окажутся наиболее полезны, все равно приходилось перелопатить пару сотен заголовков. Так после 5–6 недель библиотечной подготовки и предварительной апробации своих впечатлений в разговорах среди коллег, оставалось сесть и за одну-две недели написать очередную главу. Затем неделя отдыха — и снова в библиотеку, думать над следующей главой.

На словах звучит как-будто крайне незамысловато: почитал — изложил. Это все популяризация, а где оригинальная работа? Такова типичная критика с позиций профессиональной гильдии, где одним из главных мерил солидного ремесленного навыка считается кропотливость работы над миниатюрной темой, тем более, что такой подход почти сознательно избегает задевать интересы соседей по тематике. В профессиональном разделении труда и академических «делянок» одна из причин крайней редкости действительно сильных мегаисториков, отваживающихся на значительные обобщения. Но другая причина куда существенвв. Увы, это то едва уловимое теорией качество, которое называется большой талант. К Фернану Броделю, Эрику Хобсбауму, Уильяму Мак-Нилу либо Иммануилу Валлерстайну вполне приложима известная ироничная максима Томаса Эдисона, что гений — это на 90 % работа в поту, а остальное — озарение. Секрет именно в этом «остальном» — какие взаимосвязи могут разглядеть в хаотичном потоке исторических событий ученые высшей лиги и насколько доходчиво умеют подать материал, так, что потом все кажется едва ли не само собой разумеющимся. Тем более такие типично англосаксонские консерваторы, как Уильям Мак-Нил, старательно стирающие все черновые моменты из своей работы, любые отсылки к абстрактной теории. На самом деле, проза Мак-Нила глубочайше теоретична. Но, боюсь, великий старик не на шутку бы рассердился (как он умеет), если я бы взялся перечислять макросоциологические аллюзии, возникающие в его тексте. Эту игру оставим желающим. Мак-Нил остается верен только своей интуиции, питаемой незаурядным воображением и эрудицией.

В итоге многолетних трудов появились все-таки три книги: тысячестраничный (а все же только один!) том «Восхождения Запада» (1963), за которым последовали книги-примечания «Чума и народы» (1977) и «Стремление к мощи» (1982). Книги Мак-Нила оказались на изумление устойчивы к старению, как и сам их автор, который в свои 90 лет продолжает писать неизменно взвешенные и проницательные книжные рецензии для ведущих журналов, а также ворчит, что соседи по его маленькому поселку в Коннектикуте никак не соберутся на поселковые танцы^{4}. Книги Мак-Нила остаются в печати десятилетиями после первой публикации и продолжают использоваться в университетском преподавании. Дело все в той же эрудиции, природном скептицизме и практичности дедушки Вильяма Ивановича, как его почтительно величают ученики из России. На поверхности, работы Мак-Нила следуют общепринятой в его времена теории диффузии культурных и технических изобретений из центров цивилизации к окраинам. Как впоследствии признавал и сам Мак-Нил в предисловии к тридцатилетнему переизданию «Восхождения Запада», модернизационный диффузионизм воспринимался как само собой разумеющийся алгоритм всей истории не столько из-за элегантной простоты теории расширяющихся кругов, а оттого, что теория диффузии вполне отражала дух американского триумфа пятидесятых годов, на пике экономической и технологической эффективности (как ранее, в XIX в., однолинейный эволюционизм и теории диффузии соответствовали британскому имперскому моменту в истории). Но что замечательно — всякий раз, когда теоретический постулат вступает в противоречие с фактами, Мак-Нил строит свои обобщения на фактах, а если в исторических фактах, как обычно и бывает, случаются пробелы, то Мак-Нил просто руководствуется незаурядной, прекрасно натренированной интуицией, выстраивая логически мостики и без лишних слов отходя от постулата. Надо признать, в конечном итоге Мак-Нил оказывается прав в подавляющем большинстве случаев. Отчего его и почитают своим предтечей и Валлерстайн, и Джованни Арриги, и Чарльз Тилли, и Рэндалл Коллинз, и Ричард Лахманн^{5}.

Построения Мак-Нила далеко не есть последняя истина. Скажем, его поколению Китай представлялся отсталой, перенаселенной, бесперспективно беднейшей страной Третьего мира. Осознание инновационного приоритета и самих масштабов средневекового Китая начало приходить лишь в конце XX века. Есть сегодня и кое-какие порой существенные поправки к суждениям Мак-Нила, к примеру, о кочевой коннице. Но эти поправки, собранные в комментарии С. А. Нефедова, лишь уточняют и достраивают аналитическую картину, которую рисует Мак-Нил. Основа же, заложенная великим шотландским горцем, доказала свою прочность. На такой основе можно строить дальше. Так и должна развиваться наука.

Георгий Дерлугьян.

Университет Нордвестерн, г. Чикаго