"Если бы Гитлер не напал на СССР…" - читать интересную книгу автора (Кремлёв Сергей)

Глава 1. Жаркая зима 40–41-го годов…

Заканчивался 1940 год. Наступал год 1941-й…

И фюрер все чаще возвращался мыслями к Брестской встрече. Теперь, по прошествии времени, он все более удивлялся деловому, непомпезному её характеру, который был задан сразу же, с первых минут, Сталиным.

Да, именно Сталиным!

Никаких мишурных парадов и почетных караулов, которые так утомляли его в Риме у дуче, ни тысячных оркестров, ни фейерверков. Солдатская строгость крепостных верков и солдатская простота деловых бесед… И такой же деловой парад… — нет, не парад, а показ новейшей боевой техники, в том числе — и в деле.

Всё в Бресте отличалось от европейского протокола не только по форме, но и, похоже, по содержанию. Предложения Сталина были интересны и внушительны. Фюрера поразила и демонстрация русской танковой мощи — перед его мысленным взором теперь нередко вставала картина могучей лавины, перемалывающей траками стальных гусениц ноябрьскую землю Белоруссии…

Новые русские танки, и особенно дизельный Т-34, не давали теперь ему покоя — как и Гудериану, ставшему после Бреста задумчивым, как-то особенно собранным. Фюреру все чаще вспоминался глуховатый голос Сталина, сказавшего тогда ему на ухо на скверном немецком языке очень не скверные слова: «Никогда эти танки не пойдут по ту сторону границы».

Это было бы просто замечательно, но слова — всего лишь слова… А вот как Сталин будет в этом, только начинающемся, году действовать?.. В ОКВ план «Барбаросса» постепенно приобретает все более конкретный вид. Но будет ли в нем нужда? Что ж, это должно было показать уже ближайшее будущее.

Ближайшее, только что ушедшее, прошлое радовало не очень-то… Англия от мира отказалась. У дуче ни в Европе — на Балканах, ни в Африке особых успехов не наблюдалось. Зато обозначились возможные неудачи в итальянской Ливии.

Ливия… Древняя пустынная, песчаная страна, как редкостными изумрудами украшенная оазисами с влекущими к себе названиями — Марада, Джало, Джерабуб, Сива…

Жизнь в Ливии, как и вообще в Северной Африке, вытянута вдоль побережья. Вот — синее Средиземное море… Если смотреть на восток, то налево от него — Европа. А направо? Географически направо Африка, но исторически, цивилизационно — это скорее Азия.

Арабы, берберы…

Когда-то запад Северной Африки был под властью мавров. Теперь здесь тоже были мавры, но — под властью Испании: Сахара, Марокко… Далее, к востоку, — французские Алжир и Тунис. Древние римские колонии… Когда-то там, на мелководном, трудном для штурма берегу, стоял соперник Рима — Карфаген.

А ещё восточнее, между ныне французским Тунисом и английской вотчиной — Египтом, протягивается плоскогорная Ливия. Ныне — итальянская… Единственный крупный залив — Большой Сирт. В западной части Ливии — провинция Триполитания с центром в Триполи. Основанный финикийцами чуть ли не три тысячи лет назад как их колония Оэа (Эя), названный позднее арабами Тарабулус-эль-Гарб, Триполи стал одним из двух крупных ливийских портов. Вторым был Тобрук в восточной ливийской провинции Киренаике, граничащей уже с Египтом.

Древние земли…

И — стратегически важные земли.

В СЕНТЯБРЕ 40-го года главком итальянских войск в Северной Африке и генерал-губернатор Триполитании маршал Родольфо Грациани начал с территории Ливии наступление на Египет силами восьми дивизий. Фюрер тогда предложил дуче помощь, но тот её отклонил. Итальянцы шли в приморской зоне в направлении к Александрии и вначале шли неплохо, заняв к 16 сентября Сиди-Баррани уже на египетском побережье… И вот «под занавес» 1940 года — 9 декабря — англичане начали успешное контрнаступление. 16 декабря пал Эс-Салум, а до того без боя был вновь занят Сиди-Баррани. Итальянцев оттеснили опять в Ливию.

22 декабря Грациани в донесении Муссолини сообщил, что британское наступление в Западной пустыне было предпринято за несколько дней до того, как намечалась итальянская атака, и признал факт «подавляющего превосходства» бронетанковых частей противника. Итальянцам катастрофически не хватало бронетехники, и фюрер сразу вспомнил, что в Бресте Сталин предлагал ему поделиться с союзниками рейха старыми советскими танками, которые на африканском театре военных действий, против бриттов, могли оказаться не такими уж и старыми.

Сталин, правда, имел в виду Румынию — чтобы успокоить Антонеску. И речь шла всего о сотне танков. Фюрер сам усмехнулся этому «всего…». Для Грациани и это значило бы много…

Ещё в начале декабря 1940 года, 3-го числа, Гитлер говорил с Гальдером о выделении техники Италии.

— Сколько мы можем выделить дуче грузовых автомашин, Гальдер? — спросил он тогда начальника Генерального штаба сухопутных войск.

— До восьмисот, мой фюрер… — ответил тот, сверившись с записями. — Первая очередь — двести пятьдесят машин к первому января сорок первого…

— А потом? — нетерпеливо поторопил генерала фюрер.

— Вторая очередь — возможно, сто машин к первому марта, остальные — к первому мая.

— Итого, к началу весны мы им дадим всего три ста пятьдесят?… Негусто… А горючее?

— С горючим плохо, — вздохнул Гальдер. — А с автопокрышками ещё хуже.

Да, тут и сотня русских танков была бы для Грациани подарком судьбы. И только ли для Грациани? Ведь англичан надо сдержать — как минимум. А как максимум надо отсечь их от ближневосточной нефти и самим воспользоваться ею или в интересах продолжения войны, или — в интересах мира с островитянами.

Однако Англия мириться не желала. В конце декабря 1940 года в военном кабинете Черчилля произошли знаменательные перестановки. Эдуард Галифакс ушел с поста министра иностранных дел и был назначен послом в США. Новым шефом Форин Офис стал многолетний оппонент Галифакса — красавчик Антони Иден. Бывший лидер фракции тори в палате общин капитан Дэвид Генри Реджинальд, 1-й виконт Маргессон, стал государственным секретарем по военным делам — военным министром. Пост министра обороны Черчилль сохранил за собой.

Глава «вишистской» Франции, маршал Петэн, отверг требование Гитлера о передаче французского флота в распоряжение Германии. 13 декабря 1940 года он отставил с поста министра иностранных дел Лаваля — против того интриговала группировка адмирала Дарлана, обвиняя Лаваля в… интригах. Гитлеру такой шаг престарелого маршала пришелся не по вкусу, но Петэн не согласился на восстановление Лаваля, заменив его Фланденом.

Жан Франсуа Дарлан стал в «правительстве Виши» премьером, и было большим вопросом — усиливало ли это позиции Германии во Франции. Адмирал был фигурой противоречивой, мог кланяться и нашим, и вашим. А по ту сторону Средиземного моря во французских владениях распоряжался Максим Вейган — не очень-то подчинявшийся Петэну и склонный к германофобии.

Франко в Испании, как и ранее, выжидал. Хорошо ещё, что он лично был к рейху настроен весьма лояльно. Однако рассчитывать на Испанию пока не приходилось.

В Финляндии, правда, победила прогерманская ориентация на войну — 19 декабря 1940 года в противовес Хело, выдвинутому антивоенными кругами, президентом был избран Ристо Рюти. За три месяца до этого Рюти подписал в Берлине соглашение, по которому Финляндия обязывалась принять участие — в случае конфликта Германии с Россией — в боевых действиях на стороне рейха. В своей новогодней речи 31 декабря 1940 года Рюти сформулировал свой политический курс так: «Укреплять и углублять дружественные отношения с Германией».

К тому же и шведы ещё в июле 1940-го согласились на транзит по шведским железным дорогам германских военных материалов и войск (формально — «отпускников») в Норвегию и Финляндию. В Стокгольме была учреждена германская транспортная комендатура.

Но всё это были частные успехи вдали от центра событий. Центром же их оставалась Срединная Европа, хотя нерв ситуации болезненно бился и по ту сторону Средиземного моря — на его Африканском побережье.

БРЕСТСКИЙ поворот в Германии был воспринят в целом с радостью. Ещё бы! В тяжелой для рейха мировой ситуации вдруг появился некий просвет. И он рождал новые надежды и новые обнадеживающие перспективы.

Рад был развитию дел после Бреста и московский посол рейха Шуленбург. Он словно помолодел. И он сам, и его доверенное окружение сейчас как дурной сон вспоминали то время, когда русскую внешнюю политику вел «Максим Литвинов». Дипломаты рейха в Москве всегда относились к нему с недоверием и враждебностью, но ведь и Меер Моисеевич Валлах-Литвинов не очень-то их жаловал — как и его доверенное окружение. В этом отношении был типичной фигурой заведующий отделом печати Наркоминдела Евгений Гнедин, лощеный еврей немного за сорок лет. Сын небезызвестного Парвуса-Гельфанда, он родился в 1898 году в Дрездене и появился в Москве в 1920-м, с 1922 по 1939 год подвизаясь то — с перерывами — в НКИДе, то — в московских газетах. В 1924-м Гнедин заведовал в наркомате торгово-экономическим отделом, с 1931-го по 35-й был замзавом иностранной редакции «Известий», а в 1935–1937-м — первым секретарём полпредства в Берлине.

С 1937 года Гнедин заведовал уже отделом печати наркомата и много крови попортил как Шуленбургу, так и всему московскому германскому посольству.

Граф фон Шуленбург рассчитывал на поворот Сталина в сторону Германии уже с осени 38-го года и с нетерпением ожидал отстранения Литвинова с поста наркома иностранных дел, а заодно — и ареста его приспешников, включая Гнедина. В мае 39-го граф этого дождался. И вот теперь, почти два года спустя, Шуленбург иногда просто не верил, что в том же особняке на Спиридоновке он становится все более желанным гостем.

В декабре 1940 года прошли переговоры между Шуленбургом и Молотовым. С Шуленбургом были заведующий восточноевропейской референтурой отдела экономической политики германского МИДа — аусамта — доктор Шнурре и советник посольства Хильгер. Первая беседа 12 декабря 1940 года заняла чуть больше часа, вторая же, 21 декабря, затянулась почти на два часа.

12 декабря германский посол затронул вопрос весьма тонкий:

— Герр Молотов! Мы уже просили вас разрешить транзит двух наших самолётов и ящиков с запасными частями и медикаментами в Японию для германского корабля, который будет находиться в Кобе. Германская сторона заверяет вас, что эти грузы не предназначены для японского правительства. Для вашего удобства они могут быть отправлены из Владивостока в Японию на регулярном торговом пароходе, чтобы германский корабль не заходил во Владивосток.

Молотов — и так всегда сдержанный — вовсе нахмурился:

— Не пойму… Этот вопрос окружен таинственностью и непонятен. Вначале речь шла о самолётах. Теперь прибавляются еще какие-то ящики. Мы не можем решать здесь с закрытыми глазами.

Шуленбург чуть замялся, но ответил внятно:

— Вообще-то все просто… Дело в том, что в Тихом океане оперирует наш вспомогательный крейсер, и все предметы предназначены для него. То, что мы окружаем вопрос тайной, — естественно… Германия находится в состоянии войны… Думаю, для вас было бы неудобно, чтобы крейсер зашёл во Владивосток.

— Но, господин посол, это дело затрагивает не только советско-германские, но и советско-японские отношения. Почему бы вашему крейсеру, зайдя в Японию, не получить все это у японцев?

— Герр Молотов, нужных частей и медикаментов Япония не производит. А поскольку грузы нужны нам, а не японцам, это касается лишь нас и вас. Мы надеемся, что советская сторона пойдет навстречу Германии.

Молотов все хмурился, и Шуленбург предложил:

— Возможно, советское правительство желает получить заверения японского правительства в том, что оно согласно с этой операцией?

— А оно согласно?

— Да.

Советский премьер задумался… Теперь все было действительно ясно. Соглашаясь на такой транзит, Москва пусть скромным, но реальным делом поддерживала военные усилия немцев против англичан. Как англичанам, так и янки это понравиться не могло. И, с учётом всего, услуга была не такой уж и пустячной. Сталин и Молотов много размышляли над этим запросом немцев, прикидывая и так, и этак… Ещё не зная о назначении и типе корабля, оба отлично сознавали деликатность дела. Без серьезных причин так никто не секретничает.

Однако, все взвесив, Сталин решение в принципе принял. В конце концов нейтральная Америка поставляла воюющей Англии не то что военные материалы, но даже вооружения. А это — услуга поважнее простого транзита. Так что ответ у Молотова был заготовлен, и это был ответ «Да!».

И это «да» Шуленбург 12 декабря получил.

Впрочем, хватало в декабрьских беседах и взаимных «нет» — лишнего товара у обеих сторон было немного… Всё же в итоге русские согласились поставить рейху миллион тонн зерна из стратегического резерва при условии более значительных, чем до сих пор, ответных поставок из Германии.

Список этих поставок был и без того велик, и Германия лишь в обмен на русский глинозем обязалась поставить в СССР тридцать тысяч тонн алюминия и сто пятьдесят тонн кобальта.

ТАК шли дела в Москве… А в Берлин в конце ноября 1940 года, 28-го числа, приехал новый полномочный представитель СССР, сорокатрехлетний Владимир Деканозов. Он был назначен полпредом в ранге заместителя наркома иностранных дел, и это говорило само за себя. Тем не менее даже через полторы недели Деканозов еще не был принят Гитлером для вручения верительных грамот и нервничал.

12 декабря 1940 года его принял шеф аусамта Риббентроп в присутствии своего шефа протокола барона Дернберга.

— Рад видеть вас в моем кабинете вновь, герр Деканозов, — радушно приветствовал гостя рейхсминистр, — и видеть как доверенное лицо господина Сталина и господина Молотова.

— Я тоже рад этому, господин Риббентроп, однако…

— Да, да! Я понимаю, что вы хотели бы поскорее представиться фюреру, и, вероятно, он примет вас в середине следующей недели. Сейчас его нет в Берлине — время военное…

После нескольких вполне светских фраз Риббентроп не выдержал:

— Герр Деканозов, вы, очевидно, грузин?

— Да…

— И, возможно, вы были знакомы с господином Сталиным с детства?

Деканозов улыбнулся:

— Нет, тогда мы знакомы не были… Да и вообще я на девятнадцать лет моложе…

Тут полпред улыбнулся еще шире и, взяв из рук переводчика Павлова нечто прямоугольное, плоское, тщательно упакованное, протянул его министру, сообщив при этом:

— Это вам личный подарок от товарища Сталина. Прошу прощения за задержку с передачей, но хотел вручить лично.

Освобожденный от упаковки, подарок оказался портретом Сталина. Риббентроп был явно польщен и рассыпался во вполне искренних благодарностях.

— О, я помню наши встречи в Москве… — повторял он. — Тогда был сделан очень важный шаг!

— Безусловно, — согласился полпред, и беседа вновь приняла светский характер.

— Вы, надеюсь, пробудете у нас долго, герр Деканозов, — говорил рейхсминистр, — и сможете стать свидетелем большого строительства в Германии… После окончания войны, а оно, думаю, ждать себя долго не заставит, будет реализован грандиозный план фюрера.

— Я слышал об этом.

— Будет построено триста тысяч новых квартир — до пяти-шести комнат в квартире… Нам надо обеспечивать рост населения, и здорового населения!

— У нас в СССР мы тоже много строим.

— Да, такое строительство возможно лишь при содействии государства… С окончанием войны нам предстоит решать большие задачи.

— А каким сроком вы определяете окончание войны, господин Риббентроп?

Но тут в ответ Деканозов не услышал ничего нового по сравнению с тем, что уже слышал от хозяина кабинета и Гитлера месяц назад: мол, Англия войну проиграла и скоро поймет это…

Вскоре разговор перешел на тему допустимости вероятного сближения финнов и шведов и закончился тоже вполне светски.

А через неделю, 19 декабря 1940 года, Деканозов под барабанный бой почетного караула проходил двором Имперской канцелярии. Рядом шли советники полпредства Кобулов и Семенов, неизменный переводчик Павлов и помощник военного атташе капитан 2 ранга Воронцов.

В кабинет фюрера вошли Деканозов, Павлов, начальник рейхсканцелярии Мейснер, заместитель шефа протокола Халем и немецкий переводчик.

Фюрер ждал их, стоя в огромном кабинете вместе с Риббентропом. Началась официальная процедура представления, а потом Гитлер предложил сесть и сразу же поинтересовался:

— Вы приехали с семьей, герр Деканозов?

— Ожидаю её скорого приезда, господин рейхсканцлер.

— Я не мог принять вас раньше, был очень занят…

— Я понимаю и особых трудностей не испытал, — успокоил Деканозов и прибавил: — Я весь в вашем распоряжении…

— Отлично! Думаю, вам надо будет вести переговоры нормальным путем, а я буду вмешиваться время от времени, когда будет нужно…

— Да, именно так договаривался товарищ Молотов с господином Риббентропом, и я в курсе этого…

— Отлично! Это очень хорошо, что вы присутствовали при наших беседах в ноябре…

Восточная внешность Деканозова не давала покоя и фюреру, и он осведомился на манер своего министра:

— Вы родом не из тех же мест, господин посол, что и господин Сталин?

— Нет, оттуда мои родители, а я родился в Баку.

— И издавна знакомы с господином Сталиным по революционной работе?

— Мне сорок два года, господин рейхсканцлер, а товарищу Сталину за шестьдесят… Я в партии лишь с двадцатого года, в Красной Армии — с восемнадцатого…

— Да?! Вы — самый молодой посол в Берлине! В былые времена никто не становился послом раньше шестидесяти пяти, теперь все изменилось! — воскликнул фюрер.

— В Германии тоже происходит выдвижение молодых кадров на разные отрасли государственной работы, — дипломатично заметил Деканозов, и Гитлер тут же подтвердил:

— О да, это раньше нельзя было стать послом или генералом, не дожив до шестидесяти пяти лет, а сейчас мы считаем генералов такого возраста уже старыми.

Фюрер был весьма любезен, но следующий его вопрос Деканозова вначале удивил.

— В вашем посольстве есть бомбоубежище?

— Плохое, по существу, это просто подвал.

— Тогда я могу предоставить в ваше распоряжение, господин посол, моего крупнейшего специалиста по этим вопросам министра Тодта — строителя наших автобанов. До войны мы строили ежегодно по тысяче километров отличных дорог, теперь мешает война.

— Благодарю! Я получил указание насчет этого и от товарища Молотова, — отвечал Деканозов, не понимая, с чего это канцлера интересует такой мелкий вопрос.

Не понял этого и Риббентроп и, вмешавшись, предложил:

— Эти детали можно будет обсудить со мной…

— Нет, тут нельзя успокаиваться, — не уходил от темы фюрер. — Наша зенитная оборона сильна, но один-два самолёта могут и прорваться. Я думаю построить во дворце Бельвю более солидное убежище.

Бельвю — это государственная резиденция, месяц назад Деканозов был там с Молотовым… «Зачем он мне все это говорит?» — подумал, недоумевая, Деканозов, а Гитлер, испытующе взглянув на него, прибавил:

— Имеющееся в Бельвю убежище недостаточно надёжно для пребывания в этом дворце больших государственных деятелей.

И Деканозов понял: «Это же он на Сталина намекает! Мол, безопасность обеспечим, пусть приезжает…» Но догадку эту оставил при себе.

Приём длился уже более получаса, время истекало, и его оставалось достаточно лишь для того, чтобы уточнить текущие детали и откланяться.

Год шёл к концу.

Но любой конец — это начало чего-то нового… И близящийся новый, 1941-й год обещал советскому полпреду хлопот полон рот.

Уж в этом-то он был точно уверен!

ЗАТО московский посол Британии Стаффорд Криппс к началу 1941 года не был уверен ни в чём… Полгода назад он с большими приключениями из-за летнего наступления вермахта во Франции добрался до русской столицы, и его тут же принял сам Сталин. И беседовал с ним три часа! Случай небывалый.

И вот сейчас русские становились все холоднее, и холоднее… Но если русский нарком Молотов уклонялся от встречи с английским послом, то русскому полпреду в Лондоне Ивану Майскому нельзя было уклониться от приглашения английского министра Идена.

23 декабря 1940 года Иден заменил в Форин Офис Галифакса, а уже 27 декабря Майский входил в его кабинет. При чопорном Галифаксе тут было сумрачно, а при новом хозяине — бодром, веселом, довольном — на всех столах в кабинете зажглись лампы. И сразу стало светлее и уютнее.

Кивнув на лампы, Иден пояснил, как бы извиняясь: «Я люблю, когда много света». Но тон англичанина был таков, словно вся эта иллюминация была устроена им в честь Майского… Да, русских пытались обхаживать. Ведь они стремительно уплывали из всех любовно взлелеянных планов Мировой Элиты. Вместо того чтобы обеспечивать головную боль Гитлеру, они заставили чуть ли не паниковать весь истеблишмент по обе стороны Атлантики. Ещё бы! Сталин и Гитлер — рядом, глаза в глаза!

Нет, надо было немедленно показать всем (и фюреру — прежде всего): никаких органических противоречий в сфере внешней политики между Англией и Россией нет. Мол, война Англии с Германией положения здесь ни в чем не изменила, и все идет, мол, как надо.

Иден так сразу об этом Майскому и заявил, прибавив:

— Я не думаю, чтобы вы могли желать нашего поражения — не из любви к нам, а просто потому, что это не соответствовало бы вашим интересам. Стало быть, и непримиримых конфликтов между нами нет…

Иден широко улыбнулся и заявил:

— Я приложу все силы к тому, чтобы наладить наши дружественные отношения, но…

Тут он улыбнулся ещё шире и закончил:

— Но такое налаживание станет возможным, если и с вашей стороны будет иметься соответствующее желание.

— Господин Иден, — возразил Майский, — корень осложнений лежит не на нашей, а на британской стороне… Британское правительство стремилось вмешиваться в такие дела, которые либо его вовсе не касаются, либо имеют весьма отдаленное отношение к английским интересам. Лучший пример тому — Прибалтика…

Иден тут же перебил полпреда:

— Не хотите же вы, чтобы мы вас за это похвалили?

Тон был якобы шутливым, но Майский — надо ему отдать должное, — не приняв «шутки», сухо ответил в том смысле, что мы, мол, и сами знаем, что хорошо, а что плохо, и чужих похвал не ждём.

— Однако мы не можем не реагировать, когда вы пробуете ставить палки в колеса наших самых естественных и законных действий, — продолжил он. — По Прибалтике вы наломали немало дров. И если хотите улучшения отношений, то надо заняться расчисткой почвы в балтийском вопросе. Вот вы задерживаете пять прибалтийских пароходов в Ирландии… А ведь они теперь наши…

Бедные пароходы! Человечество оказывалось на важнейшем распутье своей истории, а Майский все сводил к нескольким паровым посудинам! Тем более что Иден и их был намерен сделать предметом провокационно-«дружественной» демонстрации и заявил:

— Мне хотелось бы дать возможность Криппсу урегулировать данное дело в Москве…

Мотивы такой позиции английского министра иностранных дел были прозрачны — ему надо было создавать у всех впечатление прочности положения Криппса!

Майский, поговорив ещё о том о сем, собрался уходить, а Иден, как умелый зазывала, стал настойчиво приглашать.

— Бывайте у меня почаще, и не только по каким-либо конкретным делам, но и так — просто, когда ничего конкретного нет. Очень полезно, знаете ли, господин Майский, поддерживать живой контакт.

Ещё бы! Частые визиты — хотя бы просто руку пожать — советского полпреда к британскому министру для англичан дорогого стоили! Ведь за входной дверью Форин Офис наблюдали не только полисмены и швейцары, но и агенты абвера. А шефа абвера адмирала Канариса хлебом можно было не кормить, если дать ему возможность положить на стол фюреру достоверные материалы о подозрительной-де дипломатической активности этих коварных русских в Лондоне. Канарису было нужно в отношениях СССР и рейха одно — раздор.

Иден приглашал Майского, как бы подыгрывая адмиралу, а уж совсем напоследок сказал:

— В деле улучшения советско-английских отношений я рассчитываю на поддержку Криппса.

ИТАК, Иден стремился обеспечить Криппсу такие успехи в «налаживании» советско-английских отношений, которые кололи бы глаза немцам. Ведь, несмотря на яркий свет ламп на столах и бодрый вид, дела гордых бриттов шли неважно. 15 января 1941 года министр финансов США Генри Моргентау объявил, что до 1 января 1941 года Британия оплатила и затем получила от США военные материалы на сумму в 331 750 тысяч фунтов стерлингов.

Это были огромные деньги! Население в метрополии тогда составляло примерно 47 миллионов, то есть с одной среднестатистической английской души война уже содрала семь фунтов при содержании чистого золота в фунте стерлингов 7,32238 грамма по паритету 1929 года. В 1939 году фунт стоил 53,8 процента от золотого паритета. С учетом последнего прискорбного обстоятельства с одного человека приходилось примерно 28 граммов золота. С семьи в четыре человека — уже 112 граммов.

112 граммов червонного золота с семьи! Вот сколько к началу 1941 года стоили Уинстон Черчилль и его война тому рядовому англичанину, в преданной службе которому уверял нацию сэр Уинстон… А ведь война для Англии еще толком и не начиналась!

Н-да…

Дальше — больше… С 18 января 1941 года все мужчины и женщины в возрасте от 16 до 60 лет в обязательном порядке призывались в отряды противовоздушной обороны наряду с участием в противопожарной охране. А 21 января 1941 года британский министр труда Эрнест Бевин объявил программу принудительного набора в промышленность мужчин и женщин.

Итак, на Британских островах закручивалась крутая «демократия»… Зато Черчилль ровно за два месяца до этого — 21 ноября 1940 года — имел возможность вовсю витийствовать на открытии новой сессии палаты общин:

— Нас часто призывают выступить с декларацией о наших целях в войне… Но дела говорят за себя лучше слов. Сегодня, открывая новую сессию парламента, мы провозглашаем свою глубокую и искреннюю решимость сохранить жизненными и деятельными, даже под огнем противника, те парламентские институты, которые так хорошо нам служили, которые были основаны и воздвигнуты мудростью и гражданскими добродетелями наших предков и которые доказали, что они являются самыми гибкими институтами обеспечения правомерных и постоянных перемен и прогресса… Раскрывая врата в будущее…

Ну, и так далее…

То есть английский народ и другие народы Европы должны были переносить лишения, проливая пот, кровь и слезы, во имя того, чтобы сэр Уинстон и ему подобные и впредь имели невозбранное право упиваться высокопарной парламентской болтовней.

Однако было в речи Черчилля и нечто более существенное и конкретное. В конце он сказал так:

— До настоящего момента война велась между до зубов вооруженной Германией и на четверть или наполовину вооруженной Британской империей… С уверенностью и надеждой я жду того часа, когда арсеналы, учебные лагеря и наука Нового Света и Британской империи дадут нам то материальное превосходство, которое в сочетании с преданностью стойких сердец наверняка принесет человечеству победу и освобождение.

В то время в Новом Свете, то есть в США, уже набирали силу атомные работы, и на горизонте маячил будущий Манхэттенский особый инженерный округ по разработке Бомбы. В самой Англии в марте 1940 года два эмигранта-еврея из континентальной Европы — Пайерлс и Фриш — подготовили трехстраничный меморандум «О создании „супербомбы“, основанной на ядерной цепной реакции в уране».

Америка еще играла в изоляционизм, в нейтралитет; а Черчилль уже возвещал с парламентской трибуны о том часе, когда Новый Свет вновь — как двадцать с лишком лет назад — придет в Старый, чтобы «освободить» его «от тевтонов», а заодно — и от лишних запасов золота и независимости…

Вот так.

А цели войны?

Что ж, англосаксы ещё выступят с декларацией о целях войны — мы это с тобой ещё увидим, уважаемый мой читатель!

ИВАН же Майский за два дня до наступления 1941 года — 29 декабря 1940.года — повидался со стареющим патриархом «священной парламентской демократии» Ллойд Джорджем. Тот рассказал Майскому, что еле отбрыкался от настойчивой просьбы Черчилля занять пост посла в Вашингтоне.

— Но, господин Майский, наш посол в Штатах должен разговаривать чуть ли не двадцать четыре часа в сутки… Янки любят «потолковать»… Каждый сенатор, конгрессмен, банкир, предприниматель, крупный журналист и прочие хотят видеть непременно посла. Отказать — нажить врагов. Принимать — не иметь ни минуты отдыха… А мне, господин Майский, почти семьдесят восемь лет…

— И поэтому в Вашингтон поехал Галифакс? — полувопросительно, — полуутверждающе заметил Майский.

— Да! Он сильно сопротивлялся, а его жена была в бешенстве — она ведь фрейлина Её Величества… Двор тоже возражал, но…

— Я позавчера был у Идена, — сообщил русский полпред, и Ллойд Джордж с готовностью отреагировал:

— Я очень одобряю это назначение! Уверен, что Иден стремится к улучшению отношений с вами, и Черчилль хочет того же, но до определенных пределов… Он хочет выиграть войну без СССР, чтобы потом не платить вам слишком много… Он хочет победить гитлеризм чисто капиталистическими методами, то есть — военными средствами…

Майский слушал всё это развесив уши — как всегда, когда немцев ругали. Разве он мог отойти от школы Меера «Литвинова»?! А Ллойд Джордж продолжал:

— Англия могла бы победить в подлинном смысле этого слова, если бы в ходе войны она сбросила с себя, как змея, капиталистическую шкуру и превратилась бы, по существу, в социалистическую страну, но на такой поворот я не рассчитываю…

Тут бы Майскому и поймать долгогривого седого «льва» на слове и предложить: «А не хотите ли вы, сэр, высказать эту мысль публично — в парламенте, в печати?» Мол, много ли проку в том, что вы с глазу на глаз убеждаете в преимуществах социализма посла социалистической державы…

Если бы Майский нечто подобное предложил, то сразу же стало бы ясно, что Ллойд Джордж всего лишь наводит тень на и так туманный лондонский день и вбивает психологический клин между СССР и рейхом. Однако Майский промолчал, а «лев» вел дальше:

— Но я не верю и в победу Германии. И, таким образом, вроде бы вырисовываются возможности компромиссного мира. Но не сейчас! Сейчас Гитлер заломил бы такую цену, какой мы платить не готовы…

— И как же тогда? — поинтересовался всё же Майский.

— Думаю, Германия должна быть вначале достаточно измучена и ослаблена, чтобы пойти на разумный мир.

— В духе нового Версаля?

— О нет! Я против новой его репетиции…

— И какая же картина рисуется вам, сэр Дэвид, на сорок первый год?

— Примерно такая, — охотно разглагольствовал Ллойд Джордж. — Германия за зиму подготовится и будет готовиться к грандиозному удару против Англии на море и в воздухе, а также к попытке вторжения — может быть, весной. Однако разбить нас Гитлеру не под силу…

Майский внимательно слушал, а «лев» пророчествовал:

— Если проба сил в сорок первом окажется нерешительной, то следующей зимой могут создаться условия для заключения мира…

— Даже так?

— Да! И тогда СССР и США могли бы сыграть роль могущественных посредников.

Итак, «рецепт» Ллойд Джорджа для русских был таков: не особо дружить с фюрером, дружить с Иденом и готовиться к участию в умеренной торжественной порке ослабленной Германии.

— Впрочем, — заключил седой бритт, — загадывать на такой длинный, по нынешним временам, срок очень трудно… Могут всплыть новые моменты и факторы, которые к концу сорок первого года совершенно изменят ситуацию.

ЧТО КОНКРЕТНО имел в виду Ллойд Джордж, предположить было трудно. Возможно, он втайне надеялся на английскую атомную «супербомбу» — ее разработка уже началась. А возможно, он рассчитывал на разрыв Гитлера и Сталина или…

Впрочем, этих «возможно» насчитывалось немало. Но в одном был прав матерый парламентский то ли лев, то ли волк: в сорок первом году могли «всплыть» на поверхность мировой политики самые неожиданные факторы.

За день до беседы Идена с Майским итальянский коллега Идена, Галеаццо Чиано, принял римского коллегу Майского — полпреда СССР в Италии Николая Горелкина. И тоже по своей инициативе…

Чиано сразу взял быка за рога:

— Дуче желает установить более тесные отношения между Италией и Советским Союзом как в области экономической, так и политической. Между нашими странами нет спорных вопросов, границы не соприкасаются, а внутренние вопросы не могут быть каким-либо препятствием. Горелкин кивнул, соглашаясь.

— Наш договор 1933 года о дружбе, ненападении и нейтралитете остается в силе, но желательно бы, синьор Горелкин, пересмотреть его в духе современной обстановки, в духе новых интересов…

Горелкин и тут кивнул, но предпочел уточнить — что имеется в виду? Чиано пояснил:

— Мы готовы признать ваши новые границы, ваши права на Черном море и в Азии и даже ваши интересы на Балканах. Наши интересы — права в Средиземном море… Это наши предложения, господин посол, а что предложите вы — будет видно…

Чиано хмыкнул, ухмыльнулся, широко улыбнулся и признался:

— Вы, господин посол, человек партийный. Я тоже человек партийный и государственный, и лично я желаю прорабатывать дела с коммунистическим государством, нежели с… — тут министр взял тон презрительный, — демократическим, где каждый тянет туда, куда ему хочется… Это моё персональное мнение, но в делах международных я предпочитаю иметь дело с коммунистической властью.

Коммунисту Горелкину спорить тут было не с чем, тем более что министр уже заканчивал, сообщив напоследок:

— Переговоры по этому вопросу могут быть проведены или в Москве между господином Молотовым и послом Россо, или тут между вами и мной.

Вернувшись к себе, Горелкин тут же прошёл к шифровальщику полпредства. А Сталин, читая шифровку полпреда из Рима, пришедшую с грифом: «Вне очереди. Особо важно. Строго секретно», сказал Молотову:

— Вот так, Вячеслав… Похоже, лёд тронулся… Дуче тоже хочет с нами дружить по-новому.

Фамильярности со Сталиным Молотов себе не позволял, однако на этот раз не удержался и не без ехидцы в голосе поинтересовался:

— Так, может, нам и Муссолини в Брест пригласить?

— Зачем в Брест? — вполне серьёзно возразил Сталин. — У нас для этого и Ялта найдётся…

— Так сразу и Ялта? — опять не удержался Молотов.

— Не сразу… Пока поговори с Россо здесь, в Москве, — успокоил Молотова Сталин.

НО ЕЩЁ до Россо Молотов имел беседу с японским послом Татекавой. Накануне, 27 декабря 1940 года, с ним долго и трудно разговаривал один из молотовских замов — Соломон Лозовский… Темы их разговора были нудными, но, увы, в делах с японцами пока неизбежными: пограничные конфликты; японские рыболовные шхуны в наших территориальных водах; неплатежи японской судостроительной фирмы Мацуо Докьярд, которая ещё в 36-м году, получив от нас аванс в полтора миллиона иен на постройку трёх пароходов, в марте 38-го расторгла договор, не возвращая ни неустойки, ни процентов и курсовой разницы, ни даже аванса.

Теперь Молотову предстояло занятие не менее скучное — препираться с японцем насчет многострадальной рыболовной конвенции: квоты, иены, проценты, курс Госбанка и арендные платежи… Говорили и о «неплательщике» Мацуо…

— Я знаю господина Мацуо лично, — пожимал плечами Татекава, — и он не такой человек, чтобы заниматься неуплатой взятых сумм… Думаю, сам Мацуо ни при чём — сейчас главой фирмы стал Каваминами, он, похоже, и задерживает аванс…

— Советская сторона имеет дело с фирмой Мацуо Докьярд и судит о положении дел по фактам, — сухо ответствовал Молотов.

На том Татекава откланялся. И «японская» часть дипломатического 1940 года заканчивалась не в лучшем духе для обеих держав… Однако новый, 41-й год мог принести вполне положительные перемены.

Однако не только большими делами во внешнем мире жила социалистическая Россия… Хватало забот и помельче, но — забот приятных… В декабре 1940 года нарком внешней торговли Анастас Микоян и Ян Орсага — уполномоченный Президента Словакии — подписали в Москве Договор о торговле и судоходстве между СССР и Словацкой республикой. Тогда же, в декабре, из Софии пришла шифровка советского полпреда в Болгарии о предложениях болгарского правительства по товарообороту с СССР на 1941 год. Болгарский лев весил чуть больше одной сотой грамма золота, и в долларах весь взаимный оборот составлял примерно 19 миллионов. Но это был мирный обмен в мирных целях.

И это было подороже золота.

А в феврале 1941 года Советская Россия заключила торговое соглашение с Швейцарской Конфедерацией. Горная республика должна была поставить нам станки, электрооборудование, турбины, генераторы, электромоторы, паровые котлы, гидравлические прессы, точные приборы в обмен на зерно, лесоматериалы, нефтепродукты, хлопок, марганцевую и хромовую руду…

Где-то гремели бои, рушились под бомбами дома и гибли их жители, где-то кто-то замышлял новые войны во имя новых барышей, а жизнь брала своё… И планета, и люди на ней хотели жить — творя, создавая, строя и наслаждаясь плодами своего труда, именуемыми на официальном языке договоров «произведениями почвы и промышленности, происходящими из территории Высоких Договаривающихся Сторон».

9 ЯНВАРЯ 1941 года в Бергхофе фюрер проводил совещание с главкомом сухопутных войск Браухичем. Присутствовали начальник штаба Верховного командования вооруженных сил Кейтель, начальник штаба оперативного руководства ОКБ Варлимонт и недавно назначенные 1-й обер-квартирмейстер Генерального штаба сухопутных войск пятидесятилетний Фридрих Паулюс и начальник оперативного отдела пятидесятитрехлетний полковник Адольф Хойзингер. Шеф двух последних — Гальдер — находился до 15 января в отпуске, и его на совещании представлял Паулюс.

От люфтваффе был начальник Генерального штаба ВВС Ганс Ешоннек. От флота — начальник Главного военно-морского штаба главного командования военно-морских сил Отто Шнивинд.

Совещание началось в 12 часов 15 минут.

— Господа! — обратился к генералам фюрер. — Нам сегодня предстоит обсудить широкий круг вопросов. Начнём с операции «Марита»…

«Марита» — это поддержка дуче в Греции… Браухич, поднявшись с места, сообщил, что для успеха в Греции войска, выделенные по этому плану, не смогут принять участия в планируемой Восточной операции. К тому же планируется ввод войск в Болгарию.

— Если мы войдём ещё и в Болгарию, то могут вмешаться русские, — задумчиво сказал Гитлер. — Но, думаю, вскоре можно будет использовать соединения, предназначенные для прикрытия со стороны Турции.

Фюрер имел в виду переговоры с турками, которые менее чем через полгода завершились подписанием германо-турецкого договора.

— Итак, операцию «Марита» мы проводим, господа, — резюмировал он в конце обсуждения. — А «Феликс»?

План «Феликс» предполагал захват Гибралтара и десанты на испанские Канарские острова и португальские Острова Зелёного Мыса… В той ситуации, в какой Гемания оказывалась, такие действия были бы решительно авантюрой, тем более что фюрер уже понял — вопрос об использовании Испании как союзника пока отпал. И он полностью отменил план «Феликс», объявив затем перерыв.

Продолжение последовало в 14 часов 45 минут. Теперь в зале был и Риббентроп, и фюрер начал с оценки общей обстановки:

— Господа! Англичане переоценивают свои возможности. Германия же производит больше стали, чем Англия и Франция, вместе взятые. То же — с алюминием… То есть наш экономический потенциал велик… Военный — тем более…

Генералы слышали это уже не раз и сейчас просто молчали. Так-то оно так, но Британия остаётся Британией, солнце над ней не заходит по-прежнему, а рейх уже растянул свои силы от холодного Нарвика до жаркой Ливии и от Ла-Манша до…

Эх, уже почти до Босфора…

Далековато!

А фюрер продолжал:

— Норвегия обеспечена… Франция колеблется, там хотят окончания войны, но часть населения готова к сопротивлению. Наша подготовка к операции «Аттила», — фюрер имел в виду план полной оккупации Франции, включая территории, контролируемые правительством в Виши, — не осталась незамеченной…

Генералы слушали уже с большим вниманием — французы действительно беспокоили. Их военный потенциал на континенте был нулевым, но вот колонии… Французская Северная Африка… Сирия…

А фюрер продолжал:

— Испания заняла нерешительную позицию… Малоперспективно, но надо ещё раз попытаться побудить Испанию к вступлению в войну…

Вспомнив о каудильо, фюрер поморщился. И так же, не согнав с лица скепсис, он перешёл к делам африканским:

— Война в Африке нас затрагивает мало… Если мы даже утратим Северную Африку, то всего лишь восстановится положение, существовавшее до 25 июня прошлого года. Однако крах в Африке может стать для Италии внутренней национальной катастрофой… А мы должны сохранить ее как союзника… Поэтому нам надо помочь итальянцам техникой и отправить на помощь Италии такое соединение, которое имело бы недостающие виды вооружения…

Фюрер обвел присутствующих взглядом синих глаз и закончил:

— Соединение должно быть подвижным и обладать достаточной ударной силой…

Выдержав паузу, он начал вновь:

— А теперь — о славянах… Вначале — Балканы… Югославия все вопросы оставляет открытыми, по-настоящему дружественна нам лишь Румыния. Болгария лояльна… Но царь Борис умён и слишком осторожен — боится потерять трон… Главное же — Россия…

И в зале сразу же установилась атмосфера неподдельного интереса… Россия и обнадеживала, и пугала… Россия была величиной важнейшей, но все еще не проясненной…

— Ещё недавно надеждой Англии были Америка и Россия… — фюрер говорил вроде бы не раз уже говоренное, однако слышалась тут и новая нотка. И она прорезалась всё сильнее:

— Но после моей встречи со Сталиным в Бресте я не исключаю возникновения новой ситуации — Россия может выйти из англосаксонских комбинаций.

И фюрер пояснил:

— Тут есть двойственность… Сталин умён и хитёр. Он все время увеличивает свои требования. При этом с точки зрения русской идеологии победа Германии недопустима… Но выгодно ли России поражение Германии с геополитической точки зрения?

Гитлер задал этот вопрос сам себе и сам же начал на него отвечать, рассуждая на ходу:

— Русские не мыслят категориями геополитики — они находятся в плену чисто классовых представлений… Однако в Бресте Сталин неожиданно проявил себя как умный геополитик… И это обнадеживает…

Такого генералы от фюрера не слышали ещё никогда. И впечатление от услышанного было настолько сильным и явным, что фюрер счел нужным возникший энтузиазм несколько охладить:

— Господа! Я лишь делаю предположение… Но план «Барбаросса» должен прорабатываться по-прежнему. Через два года Англия будет иметь сорок дивизий, а Америка вооружится до зубов. И это может побудить Россию к сближению с ними. Допустить такого нельзя…

Фюрер говорил до этого спокойно, но теперь, всё более возбуждаясь от мыслей, обуревавших его постоянно, уже горячо заявил:

— Англичане не дураки… Если они не будут видеть никакой перспективы, они прекратят борьбу… Ближайший выход — лишить их русской надежды. Но способа у нас для этого имеется два: или разгромить Россию и тогда Англия сдастся, или мы продолжим войну с ней при самых благоприятных условиях. Или… — фюрер прервался и уже вновь без выражения закончил: — Или добиться от России присоединения к «оси» — вначале хотя бы политически, а также — экономически… И тогда Англия то же может прекратить борьбу…

Совещание закончилось, а разработка «Барбароссы» продолжилась. 31 января 1941 года была готова уточненная директива по сосредоточению войск, где было сказано:

Этим завершился январь. Сорок первый год начинал свой второй месяц — морозный в России, жаркий в Африке…

Итак, начинался февраль.

ОДНИМ из результатов совещания 9 января стала отправка в Ливию экспедиционного корпуса «Африка» под командованием генерал-лейтенанта Эрвина Роммеля.

1 февраля 1941 года Браухич привел к Гитлеру генерала Функа, вернувшегося из Триполитании.

Гитлер был краток:

— Ваши впечатления, генерал?

— Самые неблагоприятные, мой фюрер! У итальянцев нет ни воли, ни возможности к сопротивлению.

— Наша поддержка может выправить положение?

— Да, если в Ливию будет переброшено соединение, способное вести наступательные действия. Англичане сейчас ослаблены.

Эта оценка совпадала с мнением Гитлера. Пора было принимать решения… Хотя фюрер и оценил африканский театр как малозначащий, в потенциале он мог стать очень важным. Успех в Египте и дальнейшее продвижение в сторону Ирака могли дать «оси» нефть Ближнего Востока. А захват Суэца означал бы контроль над настолько важной стратегической коммуникацией, что…

Словом, Роммель мог сделать в Африке много — если у него достанет на это сил и средств… Энергии же и таланта ему было не занимать… В 1941 году генералу шел пятидесятый год, и первый боевой опыт он получил ещё в Первую мировую войну, причём — опыт блестящий. Лучшим подтверждением тому стали Железные кресты 1-го и 2-го классов и главный германский орден с французским названием «Pour le Merite»…

В 1937 году Роммель написал книгу «Пехота наступает», привлекшую внимание Гитлера, и вскоре стал командиром батальона сопровождения фюрера. В Польскую кампанию Роммель был комендантом полевой ставки и личного поезда Гитлера. А во Французской кампании 7-я танковая дивизия Роммеля вышла к Шербуру с огромными трофеями, и ее командир получил Рыцарский крест.

Теперь ему предстояла африканская эпопея.

Итальянцам в Африке приходилось туго. 19 января 1941 года британские силы предприняли крупные операции против них в Эритрее и Эфиопии. Наступали они и в Ливии: 22 января был взят Тобрук, 7 февраля захвачен порт Бенгази — решающая позиция Восточно-Ливийского фронта. 9 февраля английские танки, наступая от Бенгази, подошли уже к границам Триполитании.

Немцам приходилось спешить. И 14 января 1941 года британское Адмиралтейство объявило о первом нападении германских пикирующих бомбардировщиков на британские военные корабли в Средиземном море. 7-го же февраля Роммеля приняли Браухич и Гальдер. Главком сухопутных войск и начальник Генерального штаба поставили перед улетающим в Африку командующим немецкими сухопутными войсками в Ливии основную задачу — добиться, чтобы Грациани отходил на Триполи в боеспособном состоянии.

Вскоре Роммель был уже в Триполи и сразу же разошелся с Грациани во взглядах на то, что надо предпринимать. Итальянцы были склонны обороняться, Роммель же видел в этом путь к краху и хотел как можно скорее начать наступление.

— Господа! — убеждал он итальянских генералов. — Надо упредить генерала Уэйвелла в подтягивании своих сил…

— Какими средствами? — уныло вопрошал его Грациани.

— Наличными и теми, которые вскоре здесь будут!

— Их хватит лишь для обороны.

Тогда я буду действовать самостоятельно, полагаясь лишь на себя, — зло заявил будущий «Лис пустыни» и всемерно форсировал переброску своих войск, прежде всего 5-й легкой пехотной дивизии, усиленной частями 3-й танковой дивизии.

А В МОСКВЕ Сталин внимательно следил за ситуацией — она принимала все более интересный вид. Все лондонские уловки Идена Сталин понял верно, как и московские уловки английского посла Криппса, но пока предпочел взять стратегическую паузу. И этот факт также не прошел мимо внимания в Берлине и в Лондоне.

Криппс осаждал первого заместителя Молотова по Наркомату иностранных дел Андрея Вышинского с просьбой выяснить — не может ли Иден приехать в Москву, чтобы встретиться со Сталиным. Вышинский отрицательного ответа не давал, но ссылался на крайнюю-де загруженность товарища Сталина в связи с предстоящей сессией Верховного Совета СССР.

Криппс не сдавался… И приняв его в очередной раз, 25 февраля 1941 года, Андрей Януарьевич вдруг сказал:

— Господин Криппс, сегодня я могу сообщить вам ответ советского правительства…

Англичанин напрягся в ожидании, а Вышинский, явно не без удовольствия, ибо был умницей, выждал мгновение и сообщил:

— Советское правительство считает, что сейчас ещё не настало время для решения больших вопросов путем встречи господина Идена с руководителями СССР.

Криппс дернулся, что-то хотел сказать, но Вышинский ему этого не дал и закончил:

— Тем более что такая встреча политически не подготовлена…

Криппс сдержался — он как-никак представлял родину джентльменов — и поблагодарил за быстрый ответ, а потом прибавил:

— Ваши слова «сейчас ещё не настало время» дают мне основание думать, что такое время может в будущем наступить. Я верно вас понял?

Вышинский, как всегда элегантный, безукоризненно одетый и безукоризненно воспитанный, сдержанно ответил, что его ответ достаточно ясен и что, вообще говоря, наступление такого времени когда-либо в будущем не исключено.

— Но в будущее заглядывать трудно, — напомнил он.

Криппс задумался и, в раздумья же погруженный, повторил:

— Да, действительно трудно…

Затем ещё раз поблагодарил за сообщение и удалился.

Весь этот диалог занял не более семи минут.

С 15 ПО 20 ФЕВРАЛЯ 1941 года в Москве проходила XVIII Всесоюзная конференция ВКП(б)… С докладом «Хозяйственные итоги 1940 года и план развития народного хозяйства СССР на 1941 год» на ней выступил председатель Госплана Николай Вознесенский.

Резолюцию Конференции «Правда» опубликовала 19 февраля. Первый ее раздел назывался «Успехи и недостатки в работе промышленности и транспорта». Что ж, успехов хватало, недостатков — тоже… Увеличились добыча угля, выпуск сталей специальных марок и качественного проката, меди и алюминия. Россия освоила выпуск новых сложных машин и станков. И оборонные отрасли росли опережающими темпами.

«Правда» писала:

Второй раздел резолюции был отведен анализу причин недостатков… Коротко можно было все их свести к одному: расейская лень, расхлябанность и «авось» в сочетании с верхоглядством и вульгарными хищениями.

Всего этого было, увы, с избытком. Но ведь было с избытком и другого — веры в себя и в будущее, сил для жизни и борьбы, решимости жить и бороться.

Начинался 1941 год — предпоследний в третьей пятилетке. Последним ее годом был год 1942-й. Но до него ещё надо было дожить.

Заканчивался февраль…

Заканчивалась зима.

И жаркая зима готовилась перейти в ещё более жаркую весну.