"Секретный фарватер" - читать интересную книгу автора (Платов Леонид Дмитриевич)

Глава седьмая ПОПРАВКА К ЛОЦИИ

Добравшись ползком до протоки, Шубин и Шурка удивились: вешки на месте не было.

— Срезало под корень, товарищ гвардии старший лейтенант, — доложил Чачко. — Тут шхуна проходила, стала поворот делать, а ветер дул ей в левую скулу. Капитан не учел ветерка и подбил вешку. Прямо под винты ее!

— Неаккуратный ты какой, — шутливо упрекнул Шурка. — Тебе шхеры с вешкой сдавали, а ты…

Но, взглянув на гвардии старшего лейтенанта, юнга осекся.

Шубин подобрался, как для прыжка. Глаза, и без того узкие, превратились в щелочки. Таким Шурка видел его во время торпедной атаки, когда, подавшись вперед, он бросал: «Залп!»

Исчезновение вешки было кстати. Оно упрощало дело. Конечно, исчезновение заметят или, быть может, уже заметили. Фашистские гидрографы поспешат установить другую вешку — по створным знакам. Но пока протока пуста и подводные камни не ограждены. Нечто разладилось в створном механизме.

Если вешки нет, рулевые сосредоточат свое внимание на створных знаках — на этих беленьких «зайчиках», которые выглядывают из кустов.

Шубин оглянулся. Что ж, поиграем с «зайчиком»! Заставим его отпрыгнуть подальше от воды. Но сделать это надо умненько, перед самым уходом из шхер.

Он нетерпеливо взглянул на часы, поднял глаза к верхушкам сосен. Начинают раскачиваться. Чуть чуть. Ветер дует с веста. Это хорошо. Нанесет туман.

Как «специалист по шхерам», Шубин знал местные приметы. Перед штормом видимость улучшается. Сейчас, наоборот, очертания предметов становились неясными, расплывчатыми. Да, похоже — ложится туман.

Но прошло еще около часа, прежде чем по воде поползла белая пелена. Она делалась плотнее, заволакивала подножия скал и деревьев. Казалось, шхеры медленно оседают, опускаются на дно.

Самая подходящая ночь для осуществления задуманного!..

— Юнга! Всю команду — ко мне! Боцману оставаться на катере, стать к пулемету, нести вахту!

— Есть!

Тьма и туман целиком заполнили лес. Спустя несколько минут послышались шорох, шелест, сопение. Строем «кильватера», один за другим, подползали к Шубину его матросы.

— Коротко: задача, — начал Шубин. — Торпед у нас нет. Из пулемета корабль не потопишь. А потопить надо. Но чем топить?

Молчание. Слышно лишь, как устраиваются в траве матросы, теснясь вокруг своего командира.

— Будем, стало быть, хитрить, — продолжал Шубин: — За спиной у меня — задний створный знак! — Он похлопал по камню. — Там, у воды, — передний. Пара «зайчиков» неразлучных… А мы возьмем да и разлучим их!

— Совсем уберем?

— Нет. Немного отодвинем друг от друга. Много нельзя, утром заметят. А посреди протоки — камешки!

— О! И вешек нет?

— Снесло вешку. Этой ночью мы командуем створом. Куда захотим, туда и поворотим.

— А поворотим — на камешки?

— Угадал!

Быстро, не дожидаясь команды, матросы вскочили на ноги. Будто не было бессонной ночи и мучительно долгого, утомительного дня.

Сперва попытались своротить камень с ходу — руками. Навалились, крякнули. Не вышло.

Тогда выломали толстые сучья и подвели их под камень.

Он качнулся, заколебался. Степаков поспешно подложил под сучья несколько небольших камней, чтобы приподнять рычаг.

Шубин нетерпеливо отодвинул Дронина и Фадденчева, протиснулся между ними:

— А ну ка, дай я!

С новой энергией матросы навалились на камень.

— Дронин, слева заходи! Наддай плечом!

Так повторялось несколько раз. Сучья ломались. Степаков подкладывал под них новые камни, постепенно поднимая опору.

По бычьи склоненная шея Шубина побагровела, широко расставленные ноги дрожали от напряжения. Камень с белым пятном накренялся все больше. И вот — медленно пополз с пригорка, ломая кусты ежевики и малины, оставляя борозду за собой!

Шубин сбежал вслед за ним. «Зайчик» по прежнему на виду. Но линия, соединяющая передний и смещенный задний створные знаки, выводит уже не на чистую воду, а на гряду подводных камней, к дьяволу на рога!

Ну что ж! Так тому и быть! Через час или два катер уйдет, ночь в проливе пройдет спокойно, а утром «зайчики» сработают, как «адская машина», пущенная по часовому заводу.

Но получилось иначе.

Не заладилось с моторами. Шубин сидел на корточках возле люка, светя мотористам фонариком. Юнга старательно загораживал свет куском брезента. Хорошо еще, что туман лег плотнее.

Ночь была на исходе.

Шубин думал о разлаженном створе. Первая же баржа, которая пройдет утром мимо острова, выскочит на камни. Сюда спешно пожалуют господа гидрографы для исправления створных знаков, и шубинский катер, если не уйдет до утра, будет, конечно, обнаружен.

Впрочем, Шубин никогда не жалел о сделанном. Это было его жизненное правило.

Решил — как отрезал!

Да и что пользы жалеть? Механизм катастрофы пущен в ход. Его не остановишь, даже если бы и хотел.

Кто то протяжно зевнул за спиной.

— Что? — спросил Шубин, не оглядываясь. — Кислотность поднимается?

— Терпения нет, товарищ командир! — признался Чачко.

— Ну, терпение… Оно ведь наживное, терпение то! Помнишь, как маяк топили?

— Маяк? — удивился Шурка.

— Ну да. Ходили в дозоре. Ночь. Нервы, конечно, вибрируют.

— Необстрелянные были, — пояснил Чачко.

— Сорок первый год! Вдруг прямо по курсу — силуэт корабля! Я: «Аппараты — на товсь! Полный вперед!» И сразу же застопорил, потом дал задний ход. Буруны впереди!

— Камни?

— Они самые. Это я маяк атаковал.

Шурка засмеялся.

— Есть, видишь ли, такой маяк в Ирбенском проливе, называется «Колкасрагс». Площадка на низком островке, башня с фонарем, фонарь по военному времени погашен, а внизу каемка пены. Очень схоже с идущим на тебя кораблем. Давно это было. Тогда, правда, были мы с тобой, Чачко, нетерпеливые!

Даже сердитый боцман соизволил усмехнуться.

И вдруг смех оборвался. По катеру пронеслось: «Тсс!» Все замерли, прислушиваясь.

Неподалеку клокотала вода. Потом раздалось протяжное фырканье, будто огромное животное шумно вздыхало, всплывая на поверхность.

Подводная лодка! И где то очень близко. В тумане трудно ориентироваться. Но, вероятно, рядом, за мыском.

Шубин — вполголоса:

— Боцман, к пулемету! Команде гранаты, автоматы разобрать!

Он вскарабкался на берег, пробежал, прячась за деревьями. Юнга неотступно следовал за ним.

Да, подводная лодка! В туманной мгле видно постепенно увеличивающееся, как бы расползающееся, темное пятно. Балластные систерны продуты воздухом. Над водой вспух горб — боевая рубка, затем поднялась узкая спина — корпус.

Лязгнули челюсти. Это открылся люк.

С воды пахнуло промозглой сыростью, будто из погреба или из раскрытой могилы.

В тумане вспыхнули два огонька. На мостике закурили.

Шубин услышал несколько слов, сказанных по немецки. Голос был тонкий, брюзгливо недовольный:

— Ему полагалось бы уже быть здесь.

Второй голос — с почтительными интонациями:

— Прикажете огни?

— Нет. Не доверяю этим финнам.

— Но я думал, в такой туман… Молчание.

На воде слышно очень хорошо. Слова катятся по водной поверхности, как мячи по асфальту.

— Финны мне всегда казались ненадежными, — продолжал тот же брюзгливо недовольный голос. — Даже в тридцать девятом, когда Европа так рассчитывала на них.

Подводная лодка покачивалась примерно в тридцати метрах от Шубина. Ее искусно, под электромоторами, удерживали на месте ходами, не приближаясь к берегу, чтобы не повредить гребные винты.

Юнга пробормотал вздрагивающим голосом:

— Товарищ командир, прикажите! Гранатами забросаем ее!

Шубин промолчал. Гранатами подлодку не потопить. Шуму только наделаешь, себя обнаружишь.

Из тумана донеслось:

— Не могу рисковать… Мой «Летучий Голландец» стоит трех танковых армий…

— О да! Где появляется Гергардт фон Цвишен, там война получает новый толчок…

— Тише!

До Шубина, напрягавшего слух, донеслось лишь одно слово: «Вува». Затем в слоистом тумане, булькающем, струящемся, невнятно бормочущем, запрыгали, как пузырьки, странные звуки: не то кашель, не то смех.

Сзади кто то легонько тронул Шубина за плечо.

— Чачко докладывает, — прошептали над ухом. — Моторы на товсь!

— Светает, — донеслось из тумана.

Второй голос сказал что то о глубинах.

— Конечно. Не могу идти в надводном положении на глазах у всех шхерных ротозеев.

Туман стал совсем пепельным и быстро разваливался на куски. В серой массе его зачернели промоины.

Будто материализуясь, уплотняясь на глазах, все четче вырисовывалась подводная лодка, которую почему то назвали «Летучим Голландцем». Она была словно соткана из тумана. Космы водорослей свисали с ее крутого борта.

Чачко удивленно пошевелился. Шубин пригнул его ниже к земле. Но он и сам не ожидал, что подводная лодка так велика.

— Наконец то! — сказали на «Летучем Голландце». — Вот и господин советник!

Стуча движком, между берегом и подводной лодкой прошла моторка. У борта ее стоял человек в штатском.

Он торопливо прыгнул на палубу лодки.

Неразборчивые оправдания.

Ворчливый тонкий голос:

— Прошу в люк! Вас ждут внизу!

Медленно раздвигая туман, который, свиваясь кольцами, стлался по воде, подводная лодка отошла от острова.

Шубин в волнении приподнялся. Куда она повернет: направо или налево?

Ведь створные знаки раздвинуты. Ловушка поджидает добычу!

Если подводная лодка повернет налево, чтобы лечь на створ…

Она повернула налево.

Низко пригибаясь к земле, Шубин и Шурка перебежали полянку, кубарем скатились на палубу катера.

— Заводи моторы!

Катер отскочил от берега, развернулся.

Некоторое время он шел малым ходом, соблюдая скрытность, потом, зайдя за мыс, дал полный ход.

Только бы моторы не подвели! Выносите из беды, лошадки мои милые, э эх, залетные!

Шурка выглянул из моторного отсека. Все мелькало, неслось в пенном вихре. Ветки дерева хлестнули по рубке.

И вдруг сразу стало очень светло и далеко видно вокруг.

Лучи прожекторов шагали над шхерами. Они приблизились к протоке и скрестились над подводной лодкой, которая билась в каменном капкане.

Шубин оглянулся только на мгновение.

Наши бы самолеты сюда! Но он не мог вызвать самолеты — рация не работала.

И надо было спешить, спешить! Пяткам уже горячо в шхерах.

Он правильно рассчитал — под шумок легче уйти. В смятении и неразберихе береговая оборона этого участка так и не поняла, кто пронесся мимо. Трудно было вообще понять, что это такое: с развевающимися длинными полосами брезента, с сосновыми ветками, торчащими из люков, с охапкой валежника, прикрывающей турель пулемета!

Да и внимание привлечено к тому, что творится на середине протоки — у подводной каменной гряды. На помощь к лодке уже спешат буксиры, которые оказались поблизости. Надрывно воют сирены.

Шубин вильнул в сторону, промчался по лесистому коридору, еще раз повернул.

С берега дали неуверенную очередь. Боцман не ответил. Строго настрого приказано не отвечать!

И это было умно. Это тоже сбивало с толку.

Несуразный катер, чуть не до киля закутанный в брезент, похожий на серо зеленое облако, благополучно проскочил почти до опушки шхер.

Но здесь, уже на выходе, огненная завеса опустилась перед ним.

Фашистские артиллеристы стряхнули с себя наконец предутренний сладкий сон. По всем постам трезвонили телефоны. Наблюдатели как бы передавали «из рук в руки» этот сумасшедший, идущий на предельной скорости торпедный катер.

Гул моторов приближается. Внимание! Вот он — бурун! Залп! Залп!

Катер мчался, не убавляя хода, не отвечая на выстрелы.

Голова трещала, разламывалась на куски от лопающихся разрывов. Снаряд! Лавина воды обрушилась на палубу. Всплеск опадает за кормой.

Внезапно катер сбавил ход.

Механик доложил Шубину, что осколок снаряда попал в моторный отсек. В труднодоступном месте пробит Трубопровод. Обороты двигателя снижены.

Авария! И как раз тогда, когда фашистские артиллеристы начали пристреливаться!

Но Шубин не успел приказать ничего. Все сделалось само собой, без приказания. Мгновение — и катер опять набрал ход!

— Мотористы ликвидируют аварию своими средствами! — доложил механик.

Шубин кивнул, не спуская глаз с расширяющегося просвета впереди, между лесистыми берегами.

«Своими средствами…» Вот как это выглядело.

Скрежеща зубами от боли, Степаков по медвежьи, грудью, навалился на отверстие, откуда только что хлестала горячая вода.

— Резину!

Юнга поспешно наложил на пробоину резиновый пласт, крепко прижал его. И лишь тогда Степаков со стоном отвалился от трубопровода.

— Не бросай!

Но Шурка и сам понимал, что нельзя бросать. Скорость! Нельзя сбавлять скорость!

Обеими руками он с силой прижимал резину к трубопроводу; фонтанчики, шипя, выбивались между пальцами. Боль пронизывала тело до самого сердца. Это была пытка, пытка! Но он терпел, не выпуская горячего резинового пласта, пока Дронин торопливо закреплял его. Сначала надо было протянуть проволоку вдоль трубопровода, потом старательно и аккуратно обмотать ее спиралью. На это требовалось время, как ни торопился Дронин.

Но вот наконец трубопровод забинтован.

— Все, Шурка, все!

Юнга выпустил резину из обожженных рук и упал ничком у мотора, потеряв сознание от боли.

Зато шхеры были уже за кормой. Катер быстро бежал на юг по утренней глади моря.

Юнга ничего не знал об этом. Он не очнулся, когда боцман смазывал и бинтовал его ожоги. Продолжал оставаться в беспамятстве и в то время, когда его вытаскивали из люка и осторожно укладывали на корму, в желоб для торпед.

— На сквознячке отойдет! — сказал Дронин. И в самом деле, обдаваемый холодными брызгами, юнга пришел в себя. Рядом натужно стонал Степаков.

Шурка приподнялся на локте и с тревогой оглянулся.

— Не клюнул бы нас жареный петух в темечко, — слабым голосом сказал он.

Это было выражение гвардии старшего лейтенанта. Понимать его следовало так: не бросили бы вдогонку авиацию!

Но уже приветливо распахивалась впереди бухта, где стояли наши катера…

Выслушав доклад Шубина, командир островной базы немедленно вызвал звено бомбардировщиков и послал их добить подводную лодку, севшую на камни.

Однако летчиков встретил в шхерах заградительный огонь такой плотности, что пришлось вернуться.

Через некоторое время попытку повторили. Одному из самолетов удалось прорваться к протоке. Она была пуста. Подводную лодку успели стащить с камней.

Команда шубинского катера очень горевала по этому поводу.

— Надо бы нам «зайчика» подальше отпихнуть! Хоть бы на полметра. Чтобы лодка плотней на камни села.

— Недоглядели ночью то!

— Да, маху дали. Жаль!

А к вечеру прилетел из Кронштадта Рышков, заместитель начальника разведотдела флота. Он был порывистый, настырный и прямо таки умаял Шубина расспросами. Весь разговор на палубе подводной лодки разведчик заставил восстановить по памяти — слово за словом. Шубин кряхтел, хмурился. Ведь разговор был почти бессвязный, состоял из каких то обрывков.

— Да ты хорошо ли знаешь немецкий? — усомнился Рышков.

— Помилуйте, товарищ капитан второго ранга! В училище на кафедре иностранных языков дополнительно занимался.

— Ну, ну! Продолжай!

К удивлению Шубина, больше всего заинтересовало разведчика брошенное вскользь слово «Вува».

— Вува! Неужели? — процедил Рышков сквозь зубы, и лицо его стало еще более озабоченным.

— И я удивился, товарищ капитан второго ранга. Женское имя ни с того ни с сего приплели!

— Женское? Это ты с какой нибудь Вавой спутал. Вува — новое секретное оружие, понял?

— Как?!

— Да, оружие. В геббельсовской печати его называют еще «клад Нибелунгов» или «заколдованный меч Зигфрида». А в обиходе запросто: «Вува», ласкательно уменьшительное от «ди Вундерваффе».

— То есть чудесное, волшебное оружие?

— Вот именно. Сокращенно: Вува!

Что ж, вполне вероятно!

Фашисты могли снабдить подводную лодку доселе неизвестным секретным оружием и направить под Ленинград. Недаром командир ее заявил, что там, где появляется его «Летучий Голландец», война получает новый толчок.

Ленинград выстоял блокаду. Ни бомбы, ни снаряды, ни холод, ни голод не взяли его. Теперь немецко фашистское командование для поднятия своего военного престижа готовилось к реваншу. Наносить удар удобнее всего было из района выборгских шхер.

Впрочем, это было, конечно, предположением, и довольно шатким.

— «Летучий Голландец», «Летучий Голландец», — задумчиво бормотал Рышков, постукивая себя карандашом по зубам. — Что это за «Летучий Голландец»?

Он задал Шубину еще множество вопросов, которые, по мнению моряка, никак не шли к делу. Потом заставил написать подробный рапорт и улетел с ним. А Шубин, проводив начальство, побрел домой.

По дороге он мысленно сочинял письмо Грибову в эвакуацию, хотя знал, что никогда не напишет и не отправит этого письма. Время то военное! Много про «Вуву» не напишешь!

Конечно, про «Летучего Голландца» еще можно бы написать, но шутливо, обиняками:

«Так, мол, и так, дорогой Николай Дмитриевич! Попал я недавно в легенду. Но, кажется, не в очень хорошую. Навязался на мою голову какой то, шут его знает, „Летучий Голландец“, и теперь хочешь не хочешь, а хлопот с ним не оберешься!..»