"Серебряный леопард" - читать интересную книгу автора (Мейсон Ф. Ван Вик)

Глава 5 БИБЛИОТЕКА

Во дворце Бардас все замерло, было так тихо, что явственно слышалась даже команда сержанта охраны, сменявшего караул на улице. Эдмунд де Монтгомери, сидя в кресле в глубоком раздумье с опущенной на грудь головой, невидящим взором уставился в пламя жаровни.

Аликc в монастыре! Аликc в голой и тесной келье. Аликc – послушница, ее нежное тело в тяжелом белом облачении. Аликc, отрезанная от тепла и всех радостей жизни на земле.

Почему Аликc де Берне сделала такой фатальный шаг? Почему? В его ушах ясно, как будто они были только что произнесены, звучали ее слова:

«Я буду верить тебе, моя единственная любовь, как ты веришь мне. Призываю Господа Бога в свидетели того, что, пока я живу, не стану больше ничьей женой. Ни единого человека. Только Эдмунда де Монтгомери».

Пальцы его сжали деревянные подлокотники в форме львиных голов. Так вот что значила ее клятва – ни единого человека, кроме Эдмунда де Монтгомери. Ни единого человека. Она и не выйдет ни за одного человека, но станет невестой Христа.

Снова ему вспомнился тот вечер на зубчатой стене Сан-Северино. Он так ясно представлял себе ее милое лицо, освещенное звездами, мягкое и теплое прикосновение ее губ. Нет, он не может ее упрекнуть в нарушении верности слову, но образ Аликc, запечатленный в его памяти на фоне каменной стены, побуждал каждую клетку его тела восстать против свершающегося.

Что же делать? Что предпринять? Поискать судно, плывущее в Италию, и вернуться в Сан-Северино прежде, чем голова Аликc лишится копны золотистых локонов, которые он так любил гладить. Предотвратить минуту, когда она навсегда заключит брачный союз с самым великим Владыкой всего сущего? Эдмунд задыхался от отчаяния.

Но мог ли он вернуться, не поступившись честью? Обет крестоносца должен быть выполнен. Кроме того, леди Аликc никогда не вернулась бы в мир ради свадьбы с нарушившим свою клятву рыцарем, душа которого обречена на вечные муки. И тем не менее… все его существо взывало к любимой, рыдало по хрупкой красоте Аликc, по незаменимой прелести ее присутствия.

– Это лишено смысла, – пробормотал он, не замечая маленькую мышку, которая выбежала погреться у жаровни. – Нет. О возвращении нельзя и помышлять. У герцога много врагов, а эти византийцы столь же ненадежны, как летний шквал над рекой Арен.

Рыжая голова в задумчивой печали склонилась еще ниже, а глаза Эдмунда уже стали слипаться, когда он неожиданно заметил, что мышь готова обратиться в бегство. Отклонившись в сторону, он извлек кинжал, но в эту секунду на его плечо легла мягкая рука. Нет, это был не убийца – маленькая гибкая фигурка в разлетавшемся платье аметистового цвета возникла перед ним.

– Уберите ваш смертоносный клинок, милорд.

Черты Сибиллы, всегда отличавшиеся классической красотой и нежностью, казались мягче обычного. Возможно, потому, что она с особой тщательностью и искусством нанесла белила и румяна на лицо, умело подчеркнув его очарование.

– Как вы опрометчивы, франк. Я могла бы уже давно заколоть вас, если бы захотела. – В шутку она похлопала по тонкому стилету, торчащему у нее за желтым шелковым поясом. – Право, сэр Эдмунд, когда же вы научитесь остерегаться? И не поворачиваться спиной к незапертой двери?

Он пожал плечами:

– Возможно, было бы лучше, если бы вы отправили меня к праотцам.

Выражение лица молодой женщины вдруг изменилось.

– Я довольно долго стояла у вашего кресла, наблюдая всю глубину вашей печали, и сердце мое защемило от жалости. Что за прискорбные известия вы получили? – Она стала на колени рядом с ним. – Не бойтесь, Эдмунд, довериться мне. Я могу быть чрезвычайно благоразумной… если решу именно так поступать, – добавила она, загадочно улыбнувшись.

– Это личное горе, и не такое, которое вы могли бы понять, – ответил он, распрямляясь и вытягивая затекшие от длительного сидения ноги.

– Не будьте так уверены. Я… что ж, за свои двадцать восемь лет мне пришлось многое видеть и, возможно, многому научиться. Например, могу поклясться, что в настоящий момент вы крайне нуждаетесь в утешении. Пройдемте со мной в личную библиотеку Евдокии. Там горит уютный огонь. Возможно, рассказ о горе развеет вашу печаль.

Она с нежностью сомкнула свою руку на его руке, и на ее шее сверкнули бусы из венецианского стекла, подчеркнув темный глянец ее волос.

– Я бы успокоила вас, может быть, дала бы вам совет, дорогой Эдмунд. Не выпить ли нам чашу вина, прежде чем отправиться на отдых? Прием ведь давным-давно закончился. Какой скучный и затянувшийся вечер! Почему это франки не способны на разговоры, не касающиеся войны, женщин или охоты?

Безмолвно, как во сне, проследовал Эдмунд де Монтгомери за смутным силуэтом византийки – через холл в высокую бронзовую дверь с изображениями сцен из мифологии Древней Греции. Два больших кресла, обтянутых китайским шелком, стояли там, отбрасывая косые тени перед очагом, освещавшим стены, окрашенные в теплые алые тона. Потолок комнаты отсвечивал голубизной подобно летнему небу. На столике перед очагом находились изумительно выполненная ваза из венецианского стекла и кубки, более прекрасные, чем утренний туман, здесь же стояли блюда пирожных, фруктов и сыра.

Пламя выхватило из полумрака волнующие контуры фигурки Сибиллы, а она, грациозно передвинув кувшин с вином, согревшийся перед очагом, наполнила два высоких кубка. Исходивший от них пар нес в себе запахи гвоздики и корицы. Не обращая внимания на возражения Эдмунда, она вручила ему кубок, а сама опустилась в кресло. Пламя смутно освещало ее персиковые щеки, маленький решительный подбородок и вздернутый носик.

Помолчав несколько минут, Сибилла, отведя взор от пламени, нежным голосом спросила:

– Не могли бы вы, Эдмунд, поведать мне, кто это тайно приезжал к вам и какие новости побуждают вас столь мрачно смотреть на мир?

И хотя он перед этим решил ни за что не упоминать имени Аликc де Берне, к тому времени, когда византийка вновь наполнила его кубок, это намерение было как бы смыто потоком эмоций. И он услышал свой голос, повествующий о столь печальном для него событии.

Сибилла слушала, устремив взгляд на огонь, и лишь ободряюще улыбалась, когда он делал паузы. Время от времени она подымалась, чтобы предложить сыр или бисквиты. Не говоря ни слова, она снова и снова наполняла его кубок. Ему казалось, что ее платье стало прозрачным… и что это милое, умное создание действительно понимает всю глубину его отчаяния.

Барахтаясь в приятном потоке эмоций, он стал понимать, что краткие реплики собеседницы рассчитаны на то, чтобы вывести его из оцепенения, пробудить желание действовать. Графиня Сибилла, ставшая вдруг непреодолимо и неописуемо желанной, убеждала его, что жизнь коротка, а время быстротечно. Чего стоит оплакивание утраченной любви? Своим низким и мягко вибрирующим голосом она напоминала ему, что в Византии можно найти множество честных, знатных и богатых дам, причем без особых стараний со стороны столь знаменитого паладина, как он.

Когда его голова с сомнением покачивалась, Сибилла поспешно добавляла:

– Ни одна из них, конечно, не могла бы подняться до совершенств утраченной вами Аликc, но я знаю нескольких дам, которые многое бы отдали, чтобы стать хозяйками в тех огромных владениях, которые вы, безусловно, отвоюете у неверных. Помните же, Эдмунд, что вы полны жизненных сил и что не стоит печалиться об умершем прошлом.

– Возможно, – промолвил он, расслабляясь в своем удобном кресле.

Некоторое время спустя, когда он сидел, потягивая лесбосское вино и глядя на тонкую, освещенную пламенем фигурку женщины, такую миниатюрную в огромном кресле, им овладело приятное чувство отдохновения.

– Сегодня мы слышали, – поведал он ей, что Кылыдж Арслан, великий турецкий султан, не только созвал своих вассалов со всех пределов владений, но также послал своего брата в качестве эмиссара к сарацинам на юг, убеждая их присоединиться к нему, чтобы уничтожить нас, едва мы вступим на равнины за горами. Я не знаю, как именуется эта провинция, но ведь у византийцев для нее, конечно, есть название.

– Может быть, вы имеете в виду провинцию Каппадокию, или Космодион, или Опсикон?

Он пытался запомнить эти названия, но безуспешно.

– Не в этом дело, но говорят, что неверные налетят на нас как саранча, которая опустошила здесь все прошлым летом, а по численности они будут равны песчинкам на побережье.

– А если даже и так, что из этого? – Сибилла придвинулась к нему на кресле, наклонясь вперед, платье ее распахнулось, обнажив нежные контуры грудей; увы, Эдмунд в это время теребил свои медно-рыжие кудри. – Чем больше их будет, тем выше честь победы, которая выпадет на долю доблестных рыцарей. Сколько бы их ни было, они не смогут противостоять ударам кавалерии франков. Мы отвоюем Гроб Господень.

Графиня Корфу наклонилась еще ниже, ее огромные фиалковые глаза буквально впились в Эдмунда.

– Конечно! Разве можете вы, крестоносцы, потерпеть неудачу? Разве вами не руководит такой мудрый и удачливый воин, как герцог Боэмунд Могучий?

– Правда, правда, – бормотал он. – Из того, что я слышу и вижу… да сравните его хотя бы с этим жалким хвастуном из Вермандуа… Нет, ни одна армия христианского мира не сравнится с нашей.

– Конечно, если только герцог прибудет до того, как другие западные властители, возбудив в нем страх и зависть, настроят нашего императора против него, – высказала свое мнение Сибилла, снова наполняя вином кубок воина. – Это легко было бы сделать, лишь напомнив нашему императору, что Боэмунд и Робер Гюискар, его отец, едва не захватили этот город. Так что прибудет ли он вскоре? Станет ли продвигаться к Константинополю по самой короткой дороге?

Луч инстинктивной осторожности, вспыхнув в мозгу англо-норманна, тут же погас, растворившись в дурманящих парах, которые, казалось, подымались из кубка.

Сибилла рассмеялась и поднялась, чтобы немного постоять перед пламенем, освещающим ее прелести.

Небрежный взмах руки как бы отстранил расспросы красавицы.

– Я не могу сказать вам этого.

– Но вы же знаете, Эдмунд, драгоценный мой, конечно, вы должны это знать. Или нет? Возможно, милорд из Таранто недостаточно доверяет вам?

– Это не так. Он очень верит мне. – Эдмунду становилось все труднее ясно выражать свои мысли.

– Тогда не говорите ничего больше. Прошу вас. Пусть это доверие останется незапятнанным, – промурлыкала она, а затем, поднявшись с кресла, окружила его аурой благоуханий – Ваша туника такая толстая, а ваш плащ такой тяжелый – не удивительно, что вы потеете как деревенский жених! Разрешите мне расслабить вам воротник и пояс.

Он едва понимал, что Сибилла уселась к нему на колени и одной рукой пытается расстегнуть серебряную брошь, закрепляющую воротник его туники.

Испустив деланно испуганный возглас, она покачала головой – и благоухающие локоны скользнули по его лбу и подбородку.

– Деспоина Евдокия, безусловно, огорчилась бы, Эдмунд, если бы узнала, что на ее прием вы надели рубашку из стальных колец. Ведь было так тепло, что вы, должно быть, чувствовали себя ужасно неудобно.

– Да, – вздохнул он, стягивая С себя плащ и верхнюю тунику. – Такая рубашка становится со временем страшно тяжелой.

Ощущение прохладных пальцев на его лбу, мягко проводящих по волосам, приятно волновало его.

– Как странно, что ваши локоны и локоны моего друга из Таранто почти одного цвета. Но почему бы и нет? Ведь вы оба могучие воины.

Он поднял глаза, глядя на освещенные контуры женского лица, которое все приближалось к нему, чувствовал зовущую теплоту ее легкого тела под тонкой нижней туникой. Как изумительно мягка была Сибилла и как легка. Ее голова теперь покоилась под его подбородком, пальцы их рук переплелись.

– Вы даже не можете себе представить, как долго и как упорно я спорила с герцогом по поводу того, куда ему следует двигаться после того, как он переплывет Адриатическое море и снова вступит в Грецию. – Голос ее теперь был едва слышен. – Представляете? Он пренебрег моим самым искренним советом и настаивал на том, что поведет свою армию по Македонии через… дайте вспомнить… да, через Охриду и Додону. – Она еще теснее прижалась к его широкой, мускулистой груди. – А знали вы, что его армия в действительности отплывает не из Бари, как он говорил, а из Бриндизи?

Его рука жадно потянулась к кубку. Глядя на колыхающиеся длинные полотняные занавески, прикрывавшие деревянные ставни окон библиотеки, он сделал большой глоток вина, согревший его, а затем окунулся в иное приятное ощущение – ее щека теперь прижимается к его щеке, нежная рука обвивается вокруг шеи, а плотные груди касаются его тела.

– Вы не правы, прекрасная леди, – проговорил он сонно. – Милорд герцог планировал такой путь, но уже давно отказался от него…

Треск углей в очаге остановил его. Освещенная огнем среди погруженной в сумрак библиотеки Сибилла задержала дыхание, а затем ее рука потянулась к пряжке на его поясе и расстегнула ее.

– Давайте, – предложила она, улыбаясь ему прямо в глаза, – освободимся от этой отвратительной железной рубашки.

Графиня Корфу оказалась такой проворной, что через несколько мгновений плотные стальные кольца со звоном упали на пол рядом с поясом, кинжалом и амулетом с противоядиями. Эдмунд сидел теперь с голой грудью, если не считать нижней туники из белого полотна. Она же снова уселась к нему на колени, начала пальцами щекотать ему ухо, а потом нежно его пощипывать.

– Нет, это ты, наверное, ошибаешься, любовь моя, – продолжала она, – именно этой дорогой лорд Боэмунд и собирается следовать. Я в этом уверена.

– Нет, – настаивал он заплетающимся языком, – он не пойдет следом за армией Франции, Фландрии и Бульона. Крестоносцы опустошат весь край, разгонят или возьмут в плен ее жителей, хотя они их братья-христиане. – Эдмунд облизнул губы, внезапно ставшие жесткими и сухими. – Говорю вам, что он высадится в Дураццо.

– А потом? – Голос ее прозвучал равнодушно.

– Линия продвижения проходит по реке Апсас до места, называемого Антипатрия. Так мне кажется. Потом вассалы спустятся еще по какой-то реке, не знаю ее названия. Как бы там ни было – она протекает между горой Боюс и горой Тимфе по пути к Элимее, а затем через Тирессу, Алорус, а оттуда к Фессалоникам. Понимаете? Он… великий руководитель, великий властитель. Оч-чень храбрый и знаменитый…

– О, я так рада. Впрочем, моя любовь к нему истощилась. Вы, теперь только вы!

Он рухнул на нее с таким пылом, что она закричала, а Эдмунд как в розовом тумане увидел, что она выскользнула из своих аметистовых одежд и прильнула к нему обнаженным серебристым телом. Затем в позыве страсти все остальное потеряло смысл.

Задыхающаяся, в экстазе, все еще прерывисто дыша, Сибилла поднялась с кресла и облачилась в свои одежды. С тонким, шелестящим звуком стилет выскользнул из ножен. Не без колебания Сибилла подняла узкий стальной клинок на уровень его сердца.

– Пьяный глупый франк! – промолвила она. – У тебя не должно остаться воспоминаний об этом!

Подобравшись и выпрямившись, чтобы изо всех сил нанести удар, она на минуту застыла – никто не узнает, в этом циничном обществе никому нет дела до исчезновения какого-то рыцаря – но клинок отклонился в сторону.

– О, Эдмунд, Эдмунд! Почему? Почему я осуждена на это чувство к тебе – грубому отродью варварства и дикости?