"Серебряный леопард" - читать интересную книгу автора (Мейсон Ф. Ван Вик)

Глава 1 ГОРОД КОНСТАНТИНА

Существовавший уже почти восемь веков город, основанный Визасом из Мегары на фракийской стороне пролива Босфор [13], величественно раскинулся на полуострове, там, где воды Босфора сливаются с Пропонтисом, который также называют Мраморным морем. Даже самые бывалые путешественники бросали изумленные взгляды на желтовато-серые каменные стены, снабженные высокими башнями, стоящими на расстоянии полета стрелы одна от другой. Эти стены протяженностью в шестнадцать миль окружали Константинополь с его бесчисленными роскошными виллами, ряды которых начинались у самой полосы прибоя и взбирались все выше по холмам.

На тонком кончике Золотого Рога, как назывался полуостров, стояли огромные дворцы, а над всеми ними высился словно парящий в небе купол Святой Софии – памятник величию Юстиниана Первого и гению его архитекторов.

Расположенная на оживленном торговом перекрестке тогдашнего цивилизованного мира, Византия в гораздо большей степени, чем ее имперский предшественник Рим, могла претендовать на звание «пупа земли». А город Константинополь, коему еще в течение пяти веков суждено было оставаться центром христианства, город этот походил на остров, на который один за другим накатывались грозные валы – вторжения варваров.

После месячного пребывания в Византии Эдмунд де Монтгомери начал понимать, в каком плачевном положении находилась империя. Ведь на просторах Азии, сразу за узким проливом Босфор, уже носились турецкие всадники, которые вот-вот могли проникнуть за городские стены и фактически уже вступили в пригороды Хризополя.

От графа Мориса Склера, седого и хромого ветерана, который в 1072 году участвовал в закончившейся катастрофой битве у Манзикерта в Центральной Анатолии, он узнал о смертельной борьбе между императором Романом Диогеном и Алп Арсланом, предводителем сельджукских орд.

После поражения при Манзикерте самые богаты и густонаселенные области – наилучшие места для вербовки воинов – были утрачены, и с тех пор турки-сельджуки, вихрем носившиеся на своих быстроногих лошаденках, стали безжалостно опустошать западную часть Малой Азии и в конце концов захватили Иерусалим и большой, окруженный мощными стенами город Антиохию. Однако там они задержались, так как вышли к землям, которые находились под властью сарацинов, также последователей Мухаммеда.

Турецкие орды, ведомые Алп Арсланом и его наследниками, Яги Сияном и Кылыдж Арсланом, по лучившим кличку Красный Лев, разоряли богатейшие провинции империи, вырубали фруктовые сады и оливковые рощи, стирали с земли не только деревни, но и города.

Граф Морис уверял, что можно много дней скакать по когда-то богатому и цветущему анатолийскому плато и не встретить человеческого жилья, если не считать таковым зловонные палатки из козьих шкур – турецкий кочевой лагерь.

Эдмунд, по-прежнему восторгавшийся чудесным городом Константинополем, теперь уже, однако, не глазел на все с открытым ртом, точно саксонский простак на придорожной ярмарке. Он начал внимательно присматриваться к людям, сновавшим по узким и грязным улочкам, и вскоре, с помощью сэра Тустэна, научился распознавать различные группы населения, например, наемников, которые охраняли город; в полном вооружении, в иноземных одеждах, они слонялись по улицам и скорее напоминали хозяев города, чем наймитов империи. Среди этих варваров, защитников Византии, были и выходцы из Центральной Азии. Невероятно уродливые, они выделялись высокими скулами, приплюснутыми носами, узкими глазами и пучками сальных волос. Еще более многочисленными были турки-сельджуки; кривоногие и беспокойные, они в большинстве своем происходили из племен, враждебных Арслану. Таких варваров редко можно было увидеть пешими – они обычно разъезжали на своих приземистых лошаденках. На службе у Алексея Комнина были и представители других диких племен – болгары, словены, печенеги, половцы и многие другие.

Эдмунд старался научиться распознавать все эти варварские народы, так как сэр Тустэн как-то заметил, что от этого, возможно, будет зависеть его жизнь.

Расталкивая толпу, с высокомерным презрением к азиатским «собратьям по оружию» проходили кавалеристы императорской гвардии. Среди них особо выделялись неуклюжие светловолосые саксонцы, а также варяги. Эти последние, как объяснили Эдмунду, относились к северному народу, который в течение нескольких поколений двигался с Финского залива через земли руссов к Черному морю.

Эдмунда особенно заинтересовали многочисленные франкские наемники, которые отчаянно подыскивали себе занятие, обивая пороги военного министерства. Свирепые, невежественные и алчные, именно они, по словам сэра Тустэна, эти люди в рубашках, покрытых железными бляхами, никому не уступали в бою и проявляли завидную преданность, когда им регулярно платили.

На небольших и грязных рынках, остро насыщенных запахами пряностей, ковры, ткани, драгоценности и благовония с Ближнего Востока лежали рядом с янтарем, мехами и полотном из Западной Европы. Торговля шла по крайней мере на полусотне языков и диалектов, большинство из которых было непонятно даже одноглазому ветерану. Греческий язык, к счастью наиболее распространенный, был доступен сэру Эдмунду. Конечно, то здесь, то там до него долетали обрывки разговоров на нормано-французском, итальянском и саксонском.

Бывший граф, потряхивая рыжей шевелюрой, часто протирал глаза, осматривая мощные двойные стены протяженностью в четыре с половиной мили, которые защищали столицу Византии со стороны суши. Он все еще краснел при воспоминании о своем упрощенном представлении, будто замок Сан-Северино является вершиной инженерного искусства.

Даже теперь ему казалось, что он, проснувшись однажды, воочию убедится, что все чудеса, поразившие его здесь, в действительности лишь плод его живого воображения. Тем не менее он в благоговейном трепете взирал на колоссальную статую Константина Великого, который в 324 году после Рождества Христова перевел столицу империи из Рима в город Византии. Еще более захватывающее зрелище представлял собой ипподром, огромный каменный монолит, вмещающий более пятидесяти тысяч человек, что больше всего населения Суссекса. Глядя на ряды каменных скамей, вздымавшихся все выше и выше к небесам, он задавался вопросом: не игра ли это воображения под влиянием какого-нибудь дурмана. Осмотр огромных правительственных зданий, роскошных дворцов и бесчисленных церквей рождал в его неискушенном разуме недоверие и амбиции.

По пути к вилле графа Мориса Склера в квартале Августеон двое норманнов зашли на базар, где торговали тощие крючконосые торговцы с большими черными, неспокойно бегающими глазами.

– А к какому народу принадлежат эти люди? – поинтересовался Эдмунд, отметив их тщедушное телосложение и неизменно маленькие руки и ноги.

– Эти расторопные и шумливые торговцы, – объяснил сэр Тустэн, – арабы или сарацины. Неверные. Почитатели Мухаммеда.

– Неверные! Что же эти богохульные собаки делают здесь в качестве свободных людей? – Пальцы Эдмунда сжались на рукоятке меча.

– Оставьте, если не хотите, чтобы с вас заживо содрали кожу, – бросил одноглазый рыцарь. – Здесь всегда соблюдали закон, по которому купцы любой расы или верования могут свободно торговать в пределах городских стен. Если, конечно, они не нарушают мира в империи.

Удивление Эдмунда еще более возросло, когда на этот базар ворвался небольшой отряд легкой кавалерии. – темнолицые, узкобедрые воины, над головами которых раскачивались копья, увенчанные пучками окрашенных красной краской конских волос. Они были вооружены странными на вид изогнутыми мечами, а за их широкие кожаные пояса было засунуто по нескольку кинжалов. У каждого из этих свирепого вида варваров был круглый щит и конический шлем из серой стали с золотой насечкой. Шлемы, как заметил Эдмунд, поддерживались тесемками из белого полотна, туго обвязанными вокруг головы воина.

Всадники сидели на высоких, обтянутых овчиной седлах и использовали такие короткие стремена, что их бедра принимали горизонтальное положение.

– Смотрите же хорошенько, друг Эдмунд, – последовал совет ветерана. – Это и есть туркополы, кровные братья турок, с которыми мы вскоре столкнемся в бою. Взгляните, как легко они носят оружие и как быстры их лошади.

Припомнив проповеди брата Ордерикуса, Эдмунд нахмурился, наблюдая, как эти конники весело болтают между собой. При виде двух франков, возвышавшихся над толпой, один из туркополов выкрикнул обидное замечание, на которое сэр Тустэн ответил с такой быстротой и легкостью, что варвары вначале приняли рассерженный вид, а затем расхохотались.

Путь сэра Тустэна теперь пролегал через несколько шумных аллей, на которых венгры, копты и евреи в грязных шубах и желтых кафтанах протягивали руки к белым мантиям крестоносцев, предлагая различные товары – вышивки, резные вещи из слоновой кости и душистого сандалового дерева. Толпа торговцев становилась настолько плотной, что вскоре оба норманна были вынуждены обнажить мечи, чтобы обеспечить себе проход.

Особо досаждали гнусаво причитающие нищие, на удивление отвратительные слепцы, часто однорукие или одноногие.

Тустэн пояснил, что это следствие судебного приговора: отсечение конечностей служит здесь распространенным наказанием даже за мелкие преступления, но к ослеплению обычно приговаривают подозреваемых в предательстве, дезертирстве или шпионаже.

Одетые в живописные лохмотья попрошайки назойливо тянули к прохожим свои тощие руки; вонь от их покрытых язвами тел была почти невыносимой. Несколько раз норманны проходили мимо валявшихся без движения тел в забитых грязью канавах.

– Что с ними? – спросил англо-норманн. – Это какой-то трюк?

– Нет. Эти бедняги умерли от болезни или, что еще вероятнее, от голода. Они будут лежать, покуда завтра не появятся чистильщики улиц.

Вид группы полуголых, похожих на волчат детей, которые играючи выковыривали глаза мертвецу заостренными палками, показался Эдмунду таким тошнотворным, что он отошел в сторону и столкнулся с цепочкой косматых вьючных верблюдов, которых погоняли иссиня-черные нубийцы. Умудренные опытом пешеходы быстро отходили в сторону, опасаясь быть укушенными этими дурно пахнущими животными с печально известным неустойчивым нравом.

Подлинным удовольствием было вступить, наконец, в квартал Августеон, куда густой гомон рынков и базаров долетал лишь как легкий шелест. Вершины величественных кедров, сикомор с оголенными ветвями, -рожковых деревьев и багряника четко проступали над высокими белыми стенами строений, покачиваясь от холодного бриза с Мраморного моря. Вскоре ветер стал таким холодным и пронизывающим, что оба рыцаря плотно закутались в свои плащи.

Вилла влиятельного в политических кругах патриция графа Мориса Склера оказалась небольшим, лишенным пышности строением, но была исключительно удачно расположена на небольшом холме, с которого открывался вид на сапфировую голубизну Мраморного моря.

В море как раз выходила длинная быстроходная сторожевая галера, охранявшая побережье от сарацинских пиратов. Ее восемнадцатифутовые весла Ритмично подымали яркие брызги, когда она проплывала мимо причаленного императорского парусника. Было четко видно каждую деталь этой большой триремы, даже деревянного дракона на ее носу. Через него, пояснил сэр Тустэн, можно выпускать исключительно секретное вещество, известное как «греческий огонь» – зажигательную жидкость, которую нельзя потушить водой.

Сэр Тустэн постучал в небольшую калитку, проделанную в широких, утыканных гвоздями воротах. Калитка открылась, и в проеме появился остроскулый сторож с желтоватым лицом и косящими глазами.

– Половец, – пробормотал Тустэн и, перебросив плащ через плечо и поправив свой меч, вступил на-дорожку.

Графа Мориса Склера и его жену, армянку с глазами, напоминающими терновые ягоды, которая лет пятнадцать назад, вероятно, была исключительно хороша, они застали в небольшом, обнесенном стеной садике – супруги кормили хлебом голубей, которые топтались у их ног.

Знакомясь с виллой, Эдмунд не переставал восхищаться спокойной прелестью маленького дворика, в центре которого находился небольшой круглый водоем; на гладкой воде плавали теперь уже побитые морозом кувшинки.

Граф Морис, в левом бедре которого остался наконечник турецкой стрелы, поднялся с кресла с некоторым трудом. Поприветствовав гостей с изысканной вежливостью, он жестом дал понять слугам, что они могут внести стаканы с медом, приправленным лепестками роз или фиалок и смешанным с водой.

День был настолько прохладный для начала зимы, что византиец набросил отороченный мехом плащ на свою ярко-зеленую тунику, расшитую золотом. В остроконечной бородке графа Мориса просвечивала проседь, но его темные глаза на классическом греческом лице светились живо и молодо. Графиня, поднявшись вслед за мужем, улыбнулась посетителям и, сопровождаемая женщиной-прислужницей, медленно удалилась в глубину садика и исчезла.

Чуть прихрамывая, граф Морис сделал небольшой круг по садику, внимательно разглядывая каждый куст, хотя большинство из них уже сбросило листья.

– Аа-а, Морис, вы не изменились, – улыбнулся сэр Тустэн. – Вы, как всегда, подозрительны… и осторожны.

– Потому-то, дружище Тустэн, я все еще жив, в то время как немало других отправилось стучаться в ворота рая, – заметил византиец. – Итак, не получили ли вы какого-нибудь сообщения от вашего государя? По Священному дворцу ходят слухи о продвижении герцога Боэмунда.

– Нет еще, – отвечал старый воин. – Я начинаю опасаться, что его курьеры перехвачены. Вам ведь прекрасно известно, что император не очень-то жалует человека, который едва не лишил его трона одиннадцать лет назад.

Темная голова патриция склонилась в согласном кивке.

– Это вполне могло случиться. Но скажите мне, удобно ли вам живется у двоюродной сестры графини Сибиллы Евдокии?

– Удобно и приятно.

Одноглазый норманн усмехнулся, бросив косой взгляд на Эдмунда; тот покраснел и притворился, что наблюдает за полетом голубей, которые кружили над садом, создавая приятную музыку с помощью тонких серебряных трубочек, прикрепленных к их крыльям.

– Дело в том, что леди Сибилла жаждет внимания моего друга и выполняет его малейшее желание.

Граф Морис повернулся к своему высокому, рыжеволосому гостю.

– А как поживает ваша сестра, сэр Эдмунд? – вежливо поинтересовался он. – Надеюсь, леди Розамунда не находит нашу зиму слишком суровой?

– В Англии зимы еще холоднее, милорд. Другое дело, что нам непривычно в ваших роскошных жилищах. Возможно, скоро мы подыщем себе дом попроще. У венецианских торговцев, которые проживают в Пере, по другую сторону Золотого Рога.

– Вот как? Значит, вам не по душе дворец Бардас?

– Не то чтобы не по душе, – сказал Эдмунд, сразу вспомнив про стальную кольчугу под своей туникой. – Вот только куда бы мы с сестрой ни пошли, везде за нами следят. Даже сейчас, я уверен, какой-нибудь шпион торчит у ваших ворот.

Византиец поджал губы. Потом заметил:

– В Константинополе все привыкли к слежке, осуществляемой круглые сутки. В вашем же случае без слежки никак не обойтись, поскольку все из партии Алексея Комнина знают, что вы вассал герцога Боэмунда Могучего.

– Что? Откуда это стало известно? Мы с сэром Тустэном заявили, что мы – свободные рыцари, ищущие того, кто стал бы нам платить за службу.

Веселый смех сорвался с уст тучного человека в зеленом, отороченном мехом плаще.

– Дюжина доносчиков переговорила с владельцем вашего судна и его командой еще до того, как оно причалило. Они узнали о вас все. Или почти все. В самом деле, сэр Эдмунд, не можете же вы предполагать, что византийский двор не знает, зачем вы здесь, и не знает, что вы гостите у принцессы Евдокии вместе со знаменитой, – он улыбнулся, – графиней Сибиллой?

Белая мантия крестоносца, в которую был облачен Эдмунд, вспыхнула на солнце, алый крест на ней запламенел, когда он поднялся на ноги, свирепо сверкая глазами.

– Значит, никто не верит, что мы с сэром Тустэном относимся к рыцарям, не имеющим господина, что мы здесь в поисках заработка?

Острая бородка графа Мориса стала раскачиваться из стороны в сторону, а смех его был столь громкий, что две серые ангорские кошки в испуге бросились в кусты.

– Нет, никто не верит, – сказал он наконец.

– Полагаю, что у сэра Тустэна не возникало в этом отношении никаких иллюзий?

– Конечно нет, – кивнул бывший констебль из Сан-Северино. – В Византии просто принято, чтобы приезжие предлагали какое-нибудь безобидное объяснение своего присутствия. – Он принял серебряный кубок с подноса, принесенного из виллы высоким нубийским рабом. – Скажите мне, Морис, вы по-прежнему преданы императору?

– Ваш проклятый острый франкский язык навлечет на вас беду, – недовольно проговорил византиец. – Неужели вам так трудно проявлять сдержанность?

– Чрезвычайно трудно. Так что ж, у вас имеются разногласия?

– Бывший император Никифор мой кузен со стороны матери. Мы были воспитаны как братья. Можно ли ожидать, что я забуду, какое жалкое существование он влачит теперь… Слепой монах с обритой головой, заточенный в одном из монастырей на острове Принкипо. – Глаза графа гневно сверкнули. – Весь мир считает Алексея Комнина узурпатором, который восстал против человека, пригревшего его и поверившего ему!

– Но разве не найдутся и такие, которые поклянутся, что, сделав это, Алексей спас империю от гибели? – проговорил Тустэн.

Граф Морис раздраженно подергал свою короткую бородку, и благоухающее масло из нее увлажнило его накрашенные ногти.

– Такое возможно. Никифор был слаб и непостоянен. И тем не менее диадема по праву принадлежит не Алексею, и я бы… – Он осекся, затем поспешно добавил: – Забудьте о моих последних словах, сэр Эдмунд, прошу вас! Мне ни к чему пурпурное одеяние. Опасно иметь кровь семьи Ботаниатов в своих жилах, настолько опасно, что Гордиан Ботаниат, один из моих кузенов, распорядился оскопить своего старшего сына, чтобы тот не был ослеплен или убит сторонниками Комнина.

Со стороны города из-за высокой белой стены раздались трубные звуки фанфар и глухой бой барабанов. Тустэн вопросительно взглянул на хозяина.

– Сейчас не время для смены караула. Что же это означает?

– О, это прибыл тщеславный и напыщенный франкский властитель, именующий себя Хью Великим из Вермандуа и утверждающий, что является братом короля Франции. Теперь его со всеми почестями провожают в Львиный дворец.

– А каковы речи этого франкского принца? – осторожно поинтересовался Эдмунд.

– Его речи – речи пустозвона… Вы, должно быть, читали письмо, которое он направил нашему христолюбивому императору? – Граф Морис захихикал, ощупывая пальцами золотую с эмалью брошь у своего горла. – Могу процитировать самую любопытную часть его письма. «Знайте же, о цезарь, что я являюсь господином над всеми королями, поэтому готовьтесь принять меня в соответствии с моим высоким положением!» Этот Хью из Вермандуа привлекает к себе внимание в Священном дворце не из-за своих больших претензий, а потому что прибывает первым из крестоносцев, – пояснил граф Морис. – Другие отряды, насколько нам известно, идут через Грецию. Герцог Готфрид Бульонский со своими германцами и лотарингами вчера отбыл из Фессалоник, а за ними в нескольких днях пути следует Робер, называемый герцогом Нормандским. Другой Робер, граф Фландрский, также должен прибыть сюда до Рождества Христова. – Отливающие сталью серые глаза византийца глянули на Эдмунда. – А когда сподвижники графа Боэмунда рассчитывают увидеть купол Святой Софии и стать лагерем под нашими стенами?

Сэр Тустэн заговорил еще до того, как его спутник сообразил, что отвечать:

– Многое, мой друг, зависит от прибытия судов, нанятых у ненадежных венецианцев, которые, как вы знаете, являются союзниками императора.

– Знаю, – нахмурился граф Морис. – А насколько продвинулся на восток граф Раймонд Тулузский, которого иногда величают Сент-Жилем, со своим отрядом провансальцев? Здесь поговаривают, что они сильно отстают от остальных. Так ли это?

Тустэн пожал плечами:

– Император лучше осведомлен, чем мы сами…

– Будем надеяться, что они не рассеются по пути, поскольку у Раймонда самое большое войско, – заметил граф.

Англо-норманн сидел во вращающемся кресле с вытянутым от напряжения лицом, отчаянно пытаясь понять подоплеку беседы. Почему в этой Византии все так сложно, непонятно? И никто не говорит прямо, открыто, без подвохов. Почему?

Византиец поднялся, подошел к мраморной скамейке и поднял с нее алый шерстяной плащ, окаймленный серым мехом. Затем окинул рассеянным взглядом свой маленький дворик. Наконец, повернувшись к гостям, пробормотал:

– Вам следует передать герцогу Боэмунду следующее: он должен поторопиться, насколько это в его силах, и подойти к городу еще до того, как подтянутся другие отряды франков. Император намерен Держать гостей-крестоносцев подальше друг от друга и переправлять в Малую Азию каждый отряд, как только он подойдет. Император содрогается при мысли, что франки могут объединиться и осадить его столицу. – Горькая улыбка тронула толстые губы графа Мориса. – Не то чтобы западных властителей не ожидает теплый прием… Напротив, первые из прибывших могут рассчитывать на исключительно богатые подношения. Поэтому пусть Боэмунд Могучий поторопится. Ведь он – небогатый человек, а его вассалы настойчиво требуют подарков.

Эдмунд с удивлением воззрился на графа. Чего только не знали эти сладкоречивые греки о своих союзниках франках?…

– Алексей Комнин предоставит возможность объединиться вашим закованным в броню воинам только за пределами Константинополя, в Азии, откуда им и предстоит выступить против орд Кылыдж Арслана, которого называют Красным Львом ислама.

Сэр Тустэн сплюнул на мраморный пол.

– Значит, крестоносцам придется сражаться, чтобы отвоевать утраченные императором области в Малой Азии?

– Именно так. Ожидается, что они истощат свои силы в битвах, нужных Алексею, тогда ему будет легче подчинить оставшихся своей воле.

– Но мы идем для того, чтобы освободить Гроб Господень и изгнать неверных из Иерусалима! – вспылил Эдмунд.

– Вне всякого сомнения. – Крупный бриллиант, вставленный в ленту, стягивающую густые черные волосы византийца, вспыхнул, когда он энергично кивнул головой. – Это дело Боэмунда. Пусть позаботится, чтобы франки не оказались пешками в игре нашего императора. – В смехе графа зазвучали металлические нотки. – Из всех ваших франкских тугодумов только герцог Боэмунд может противопоставить вероломству вероломство и обман обману.