"Бурелом" - читать интересную книгу автора (Глебов Николай Александрович)

ГЛАВА 1

Теплое, но уже не летнее солнце, ласково греет опустевшие поля Зауралья, жнивье, на котором поблескивают капли росы.

Иногда перед взором путника полыхнет среди разнолесья багряный куст рябины, прошелестит пожелтевшими листьями молодая осинка и поникнет ветвями над жухлой травой. Не слышно певчих птиц. Только на озерах, когда еще не спадет утренний туман, озорно кричат утки.

В один из таких дней на ток косотурского богатея Лукьяна Сычева ехал с возом снопов его сосед по пашне Андриан Обласов.

Воз был небольшой. Сидя на нем, Андриан изредка понукал заморенную лошаденку.

«Торопиться не к спеху, — размышлял он. — У Лукьяна еще две клади молотить да хлеб других мужиков. Успею, лишь бы ведро постояло. — Андриан посмотрел на величаво плывшие облака. Когда они на какой-то миг закрывали солнце, поле и лес казались сумрачными. — Хлеб цепами так не обмолотишь, как машиной, а она одна на все Косотурье, да и та у Сычева, — продолжал размышлять Обласов и, поворочавшись на возу, закурил. — Фарт Лукьяну — свой хлеб уберет вовремя, обмолотит за сухо и ссыплет в амбары, а тут вот жди. Ладно, добрая погода, а ежели ненастье? Сгорит весь хлеб в кладях или израстет. Беда. — Андриан тяжело вздохнул, поправил сломанный козырек фуражки и поскреб пятерней затылок. — Опять же у Лукьяна, значит, сноповязалка заграничная, две лобогрейки, кони, разная живность да исшо маслобойка. Живет как кум королю. Иди-ко подступись. — Узкое, продолговатое лицо Андриана с резко выступавшими скулами, острым подбородком стало злым. — Прижал все село. Хлеба не хватит, к кому идти? К Лукьяну. Недоимку староста теребит — кому в ноги падать? К Сычеву. Выручи, дай деньжат. А он, брат, пособит, да так, что потом волком взвоешь. Василко всю весну робил у него за три рубля, которые взял осенесь, — вспомнил Андриан про сына, — и теперь носилки с соломой таскает у него на молотьбе. Работа тяжелая. А надо. Откажись, молотить твой хлеб не будет. Жила. — Андриан смял потухшую цигарку и ссыпал остатки табака: в почерневший от грязи кисет.

Проехав небольшой колок, Андриан увидел ехавшего верхом сычевского коногона — мальчика лет двенадцати, который вел коней в ближний участок леса, где обычно паслись хозяйские лошади.

— Выпряг? — спросил его добродушно Андриан.

— Ага, — мальчик остановил коней.

— Кладь не кончили? — продолжал расспрашивать Обласов.

— Не-ет, много еще осталось. — Помолчав, коногон сказал: — Дядя Андриан, на ток приехала Бессониха. Мужики бают, что она хочет перегнать машину, к себе в Камаган.

— Ишь ты, — сокрушенно произнес Андриан. — Стало быть, мы отмолотились, — криво усмехнулся он.

— Не знаю. — Мальчик тронул коня поводом.

— Вот так притча, — протянул недовольно Андриан и дернул за вожжи. — Ну ты, трафа! — Часто запинаясь, лошаденка поплелась к видневшемуся невдалеке току.

«Выходит, Лукьян свой хлеб обмолотит за ведро, а наш жди ненастья. Не вовремя принес лешак Февронию. Не баба, а черт в юбке, — выругал он мысленно дочь Лукьяна. — Что там у заимщиков молотилок нет, что ли? Да ее покойный муж никогда из Косотурья не брал машину. А ей, вишь, подай. Горя мало, что у нас хлеб не обмолочен. Такая же язва, как и отец». — В сердцах Андриан хлестнул вожжами лошадь. Та сначала попятилась, потом рванула, и старый гуж слетел с оглобли. Андриан слез с воза и подошел к лошади, развязал супонь у хомута и молча перепряг коня. «Правильно говорится: где тонко, там и рвется, — шагая за возом, думал Обласов. — Богатому житье, а бедному вытье. Однако скоро ток. — Андриан обошел воз и взял коня за повод. — Василко, похоже забился в солому, спит после обеда», — оглядывая опустевший ток, подумал он и начал сбрасывать снопы на кладь.

Покрытый густой пылью с остью, молчаливо стоял молотильный барабан. Приводные ремни повисли, конный привод и брошенные тут же хомуты казались покинутыми в спешке. Времени на отдых своим людям Лукьян давал мало.

«Пожалуй, Василка не найти, — оглядывая большой зарод соломы, подумал Андриан и, увидев Лукьяна с Февронией, обедавших у догоравшего костра на опушке леса, направился к ним. Подойдя ближе, произнес обычное:

— Хлеб с солью!

— Давай присаживайся, — неохотно отозвался Лукьян и как бы невзначай заметил: — Вот только посуды чистой нет, — кивнул он на груду глиняных чашек, — не успели вымыть.

— Не голоден, посижу. — Андриан опустился на землю и украдкой посмотрел на Февронию.

Лет тридцати, рослая, с темно-карими, как у отца, глазами, высокой грудью, с косой, туго уложенной кружком на голове, прикрытой по-старообрядчески платком, дочь Лукьяна в девичьи годы слыла в Косотурье первой красавицей. Вышла замуж за богатого заимщика из Камагана старовера Филата Бессонова. Пожить с ним долго не пришлось. В прошлом году в день успения Филат пьяный съел лист пельменей и тихо скончался, оставив молодой жене заимку, около пятисот десятин земли, два косяка лошадей и прочую живность.

— Ну што, Андриан? — спросил Сычев. — Похоже, снопы все свозил в кладь?

— Все-то все, вот только когда молотить будем? — начал осторожно Обласов. — Ладно, ведро стоит, а ежели ненастье?

Лукьян погладил черную с редкой проседью, в колечках, как у цыгана, бороду.

— Кончу свои клади, машину отправлю в Камаган к Февронии.

— А наши клади? — Андриан приподнялся с земли.

— Будет время — обмолочу, — ответил равнодушно Лукьян.

— В случае ненастья зерно может прорасти и тогда пропадет хлеб. — Обласов поднялся во весь рост. — Мужику погибель.

— А кто тебе велел складывать здесь? Вез бы в овин.

— Лукьян Федотович, ведь ты сулился обмолотить.

— Ладно, ладно, хватит об этом. Ты вот лучше своего Ваську приструнь, чтоб зря не бухтел среди народа насчет еды. Давно ли мясо ели. Не выбрасывать же мне мослы собакам. От костей навар добрый, жаловаться на еду молотильщикам нечего. А твой-то Васька горланит: третий день хозяин одни мослы варит да и хлеба дает в аккурат. Ишь ты, радетель какой нашелся для обчества, — закончил сердито Лукьян.

— Дак как же с кладью? — после минутного молчания вновь спросил Андриан.

— Не знаю. — Сычев отвернулся от собеседника.

Андриан перевел глаза на Февронию.

— Кладь тебе обмолотим, только отпусти Василия с машинистом ко мне в Камаган, — ответила женщина.

— Зачем он тебе понадобился? — спросил сердито Лукьян.

— Нужен. — Феврония поднялась на ноги, подошла к Андриану. — Платой не обижу, пускай поживет у меня до покрова, а там, может, срядимся и на зиму. Я поехала, — повернулась она к отцу.

— К матери-то заедешь? — спросил Лукьян.

— Буду. — Феврония направилась к тарантасу, где ждал ее Изосим. — Трогай.

Лошади дружно взяли с места. Андриан посмотрел вслед уехавшим. «Крутой, однако, у нее характер, вся в отца. А Василка можно отдать к ней в работники. До покрова и один управлюсь, а зимой ему и вовсе делать нечего дома. Хотя и рослый парень, но женить еще рано — девятнадцатый только пошел». — Андриан вздохнул и зашагал к своей лошади.

Резкий звук сошника, висевшего на дереве, известил молотильщиков о начале работы.

Лукьян стал помогать коногону накладывать хомуты на лошадей и пристегивать постромки к валькам ваги.

«А тот красавчик опять балясы с девками точит», — увидев Василия Обласова в группе молодых работниц, недружелюбно подумал Лукьян. — Я тебя, голубчик, потешу, — злобно пробормотал он, — разуважу вместе с отчишком.

Мстительный Лукьян скрывал до времени свою ненависть к Андриану за то, что тот на мирском сходе подбил косотурскую бедноту не давать Сычеву пастбище на Белоноговской пади. Молотить хлеб Андриана Сычев согласился из-за выгоды. Он знал: Обласову платить за молотилку нечем и тот будет вынужден отдать Василия в даровые работники на все время молотьбы хозяйского хлеба.

— Эй вы там, — прикрикнул Лукьян на молодежь, — будет баловаться! — Подойдя к ним ближе, распорядился: — Берите грабли, становитесь к барабану, а ты, Василко, вместе с Прохором будешь таскать солому на вершину зарода. Понял?

— Понять-то понял, но я до обеда таскал, замена бы должна.

— Никакой замены. Работай. Носилки лежат сам знаешь где. Подойдет Прохор, и начинайте. А вы перетряхивайте солому почище, а то зерна много идет в зарод, — обратился Сычев к поденщикам.

«Тебя бы встряхнуть, борова», — посмотрев вслед хозяину, который шел к барабану, подумал Василий и, повернувшись к девушкам, шутливо толкнул одну из них в солому. Остальные дружно навалились на Василия. Послышался смех, визг, на парня полетели охапки соломы.

Как выстрел, щелкнул кнут коногона. Медленно заворочался чугунный вал, хлопнул приводной ремень, и, набирая обороты, голодным волком завыл барабан. От неровно поданного снопа барабан на какой-то миг захлебнулся, выбросил на грабли уже измятую солому и вновь завыл, ожидая очередной добычи. Молотьба началась.

Зарод соломы с каждым часом рос в ширину и высоту. Василий со своим напарником Прохором едва успевали убирать ее от грабельщиц. Уставшие за день парни к вечеру уже с трудом поднимались к вершине зарода. Ноги утопали в соломе, и носилки приходилось нести на уровне плеч. Мокрые от пота рубахи прилипали к телу. Ноги в коленках начали подкашиваться. Каждый раз, спускаясь с зарода с порожними носилками, Василий с надеждой поглядывал в сторону хозяина, стоявшего возле подавальщиц снопов, и каждый раз Лукьян, встретившись взглядом с молодым Обласовым, как будто не замечал его немой просьбы о замене. Когда наступил короткий перерыв, Василий и его напарник в изнеможении повалились тут же на солому.

— Жмет Сычев на молотьбу, спасу нет, — закинув руку под голову, произнес Прохор.

— На нас жмет, а машина что, смазывай почаще и гоняй коней. На такой зарод надо две-три пары носильщиков, а не одну. Где нам успеть вершить?

— Будем сваливать как попало, — отозвался Прохор.

— Ясно. Раз хозяин не дает подмогу, пускай после молотьбы вершит.

На току вновь загудел барабан. Василий с Прохором, захватив носилки, начали спускаться с зарода.

— Прижимистый, черт. Небось, Савелия с Нестором не пошлет на зарод, — продолжал Василий.

— Хозяйские сынки, — Прохор сплюнул.

Парни подошли к работавшим грабельщицам. Там уже была большая копна соломы.

— Ребята, нам уже некуда отгребать, давайте поживее, — заглушая шум барабана, выкрикнула одна из девушек.

— А ты хозяина заставь убирать солому, — сердито сказал Прохор и сунул носилки под копну.

— Как же, пойдет он, дожидайся, — усмехнулась грабельщица.

Копна соломы поплыла на носилках к зароду.

— Выдергивай, — неожиданно для Прохора скомандовал идущий впереди Василий.

— Подняться бы надо на зарод, — несмело заговорил Прохор.

— Пускай Лукьян лезет. Раз не дает смену, будем сваливать где попало. — Василий потянул носилки из-под копны.

— Эй, ребята! — услышали они зычный голос хозяина. — Что выделаете? — Размахивая руками, Лукьян торопливо зашагал к парням: — Спрашиваю, пошто на зарод не носите?

— А потому, что сил наших нет, — угрюмо ответил Василий. — Почему смену не даешь? Вчера две пары работали и то едва успевали, а нам с Прохором не справиться, из сил выбились.

Лукьян запустил пальцы под жилет, одетый сверх парусиновой рубахи, и шагнул к Василию.

— Язык-то, паря, у тебя тово, бойкий. Вам бы с отцом только на сходке его драть. Работайте, — произнес он резко.

— Не будем! — в тон ему ответил Василий.

— Как то исть не будем? — Глаза Лукьяна сузились. — Ладно, тогда ваш хлеб с отчишком не стану молотить. Понятно?

— Эко напугал. Не молоти, черт с тобой, — выругался Василий.

Заметив ссору, грабельщицы начали переговариваться. Коногон влез на вагу и, забыв про лошадей, опустил постромки, кони остановились. Вал перестал вращаться, барабан умолк. Почуяв неладное, к спорщикам подошел Андриан.

— Вот полюбуйся на своего сынка, — показывая на Василия, язвительно произнес Лукьян. — Видишь ли, не хочу работать. А ваш хлеб кто будет молотить? А?

Андриан сумрачно посмотрел на сына.

— Давай как-нибудь робь до вечера, а завтра с утра я с Петром возьму вторые носилки. — Старший Обласов чувствовал правоту сына, но боязнь, что хлеб останется на току необмолоченным, заставила старого крестьянина стать на сторону хозяина. — Не канителься. Давай робь, — сказал он угрюмо сыну.

Не говоря ни слова, Василий взялся за носилки.

— Пошли, — зло бросил он Прохору.

Молотьба продолжалась.