"Бурелом" - читать интересную книгу автора (Глебов Николай Александрович)

ГЛАВА 11

Наутро, к удивлению Василия, разговор о Глаше первым начал Андриан.

— Вот чо, сынок. Болтает народ насчет Гликерии. Будто не раз видели тебя с ней на гумнах. Смотри, парень, упреждаю, донесется до Савелия, кишки из тебя двоеданы вымотают, да и ей не сладко придется.

Слушая отца, Василий думал: «Как же быть? Оставить Глашу я не могу и встречаться опасно». Василий поднял голову и посмотрел на отца:

— Ладно, тятя, поберегусь и Глаше об этом скажу. Разве отправить ее пока на кордон. Там у ней тетка родная живет.

— А ты чо о чужой жене заботишься?

— Вся и забота: добьется развода — женюсь на ней.

— Девок мало?

— Никого мне, кроме Гликерии, не надо. И не приневоливай.

— Ты чо отца с матерью почитать не стал? Поди, у Кирилла этой мудрости нахватался?

— Нет, Красиков говорит, что стариков уважать надо, прислушиваться к их советам.

— Смотри-ко, умный совет дает, хотя и политик. Наших, стало быть, деревенских обычаев придерживается. — Глаза Андриана потеплели. — Ладно. С Ильей сам поговорю. Видишь ли, тут какое дело, — пересаживаясь ближе к сыну, заговорил он. — У Ильи-то лошадь за зиму ослабла, едва ли дотащит их до кордона. Не близко ведь, да и распутица. Дам своего коня. К вечеру только не забудь овсом его покормить. А днем чуть чо — пусть в голбец Гликерию спрячут. Да и ты на глаза Сычевым не лезь. Мы с Ильей одни это дело обтяпаем.

Перед отъездом Василию хотелось повидать Глашу, но, помня совет отца, не показывался в переулке, где она жила.

В следующую ночь стороживший Гликерию Савелий ничего подозрительного возле ее избы не заметил И успокоенный ушел домой.

Между тем Глаша вместе с отцом, захватив небольшой узел, ушла огородами к избе Андриана, где их ждала уже запряженная в телегу лошадь.

Кордон, где жила Феоктиса, родственница Глаши, находился вдали от проезжих дорог, в лесной глухомани, куда редко наезжали люди.

На рассвете Илья с дочерью были уже далеко от Косотурья. Едва заметная дорога вела в глубь леса, петляла возле болот, вбегала на пригорки, покрытые густым сосновым молодняком, и тянулась среди величавых лесных гигантов.

В низинах местами еще лежал дряблый снег, на колеса наматывалась липкая грязь, и лошадь с трудом тащила телегу.

Когда яркое солнце поднялось выше вершин деревьев, стало отогревать слегка застывшую за ночь землю, путники достигли кордона. На лай собак вышел объездчик, полный, с окладистой бородой мужчина. Увидев Илью с дочерью, долго тряс им руки. Цыкнув на собак, он торопливо начал открывать ворота.

Феоктиса приезду гостей обрадовалась.

— Целую зиму, кроме своего мужика Левонтия, людей не видела, а тут на-ко — Ильюша с Глашей приехали. Да как это вы надумали? Почему Глаша без Савелия? — начала она расспрашивать гостей.

Илья подробно рассказал о Глашином житье в сычевском доме и стал просить оставить ее на лето.

— Восподи! — всплеснула руками Феоктиса. — Пускай живет хоть век. Нам со стариком веселее будет. Да к тому и ноги у меня стали болеть. Слава богу, хоть помощницу привез, — посмотрела она благодарно на Илью.

Погостив у Левонтия два дня, Илья стал собираться домой. Глаша решила проводить отца до смолокурни.

— Тятенька, если придет Савелий, шибко-то его не гоните. Все же он не плохой человек. — Опустив глаза, Глаша стала теребить концы платка. — И жалко мне его, но от того старого пса нет житья. Еще прошу тебя, тятенька, как учуешь, что Василия берут в солдаты, заранее мне весточку подай. Передай мамоньке земной поклон, — Глаша повернулась к отцу. — Не суди меня, тятенька, — и горько заплакала.

Губы Ильи дрогнули.

— Я виноват во всем, а не ты. Не устоял... — Поцеловав на прощанье дочь, Илья взял вожжи. — Оставайся с богом.

Телега скрылась из вида. Тяжело вздохнув, Глаша побрела к кордону.

Потянулись однообразные дни. Утром управа со скотом, днем копка огорода. Подоив вечером корову, Глаша, поужинав, уходила в отведенную ей маленькую горенку. Так прошел май.

В это время события в сычевском доме развивались бурно. После тщетных поисков жены Савелий запил. Не раз Митродора уговаривала сына бросить пить, каждый раз Савелий обещал исправиться и вновь напивался. Лукьян ходил мрачнее тучи.

— Проворонил жену, растяпа, — говорил он понуро стоявшему перед ним Савелию. — Убежала. Эх ты, дохлятина.

— Тятя, зачем такие слова? — Савелий ударил себя в грудь. — Ведь с Гликерией мы жили дружно. Зачем возводишь напраслину? Просил у тебя раздела, не дал. Может, через это ушла Глаша. Христом богом прошу — отпусти меня в отдел, имущества не надо, зато верну жену, верну спокой своей душе, брошу пить. — Савелий опустился перед отцом на колени. — Не погуби!

— Слизняк! — Лукьян пнул ногой Савелия и, не глядя на распростертого на полу сына, вышел.

Вечером, сидя в кабаке, Савелий жаловался своему собутыльнику — известному в Косотурье забулдыге Спирьке:

— Спиридон, мужик я али нет?

— Мужик, мужик, — охотно соглашался Спирька, поглядывая на бутыль.

— Ежели я мужик, почему мне отец раздела не дает? Сейчас вот приду и скажу ему: «Тятенька, если благословления на раздел нет, позвольте взять вас за грудки и потрясти как следоват».

Спирька схватился за бока:

— Ха-ха-ха! Взять Лукьяна за грудки и потрясти, — повторил он, задыхаясь от пьяного смеха. — Гы-гы-гы! Да тебе таракана не раздавить. Куда там орла, как Лукьян!

— Спиридон, и ты смеешься надо мной! — Савелий обхватил голову руками. Затем поднялся и, пошатываясь, глядя через голову Спирьки в темный угол кабака, где сидели какие-то подозрительные личности, заговорил глухо: — Что ж, смейтесь над Савелием Сычевым. Смейтесь... — Савелий, опустив голову, постоял в раздумье и вяло опустился за столик. — Бутылку смирновской, — сказал он буфетчику более спокойно.

Из кабака его увел знакомый мужик.

После ухода Василия с заимки Феврония долго еще лютовала над домашними. Досталось и Изосиму.

— В степи гололед, кормов близко нет, кони вот-вот дохнуть начнут. Где ты был раньше? Раз доверено тебе хозяйство, должен заботу иметь.

Изосим оправдывался:

— Надо бы лошадей сразу на ток перегнать, соломы там хватит, да и сено близко.

— Надо, надо... А почему не перегнал?

— Кто думал, что будет гололедица, — развел руками Изосим. — Лучше хотел сделать.

— Ладно, хватит, — Феврония прихлопнула рукой по столу. — Запрягай иноходца и поезжай за соломой. К утру чтоб была доставлена к месту тебеневки.

Изосим вышел. Мысли Февронии вернулись к недавним событиям. «Какая беда, что ударила Калтайку? Пусть знает хозяйскую руку. И нечего было вмешиваться Василию. Подумаешь, защитник нашелся. Теперь, поди, покаялся не раз. Вернется... — Феврония прошлась по комнате. — Ему ли не жилось у меня? Сыт, одет, что еще надо?» — Остановилась у окна, посмотрела на весеннюю лужу во дворе, где лопотал что-то своей подруге нарядный селезень. Перевела взгляд на крышу амбара, на голубей, что миловались, и, скрестив руки, вновь зашагала по комнате.

Наступила ночь. Феврония долго лежала с открытыми глазами, беспокойно ворочалась, поправляла несколько раз подушки. Несмотря на холодок, что тянулся через открытую форточку, откинула одеяло.

Рано утром пошла в малуху. Там было пусто. Василий не вернулся. «Подожду денька два-три, может, одумается, придет. Андриан-то не шибко ему обрадуется. Хлеба у них не густо. Не раз еще мне поклонятся».

Но надежда на возвращение Василия оказалась несбыточной. Весь апрель хозяйка камаганской заимки не находила себе места. То проявляла бурную деятельность по хозяйству, то целыми днями сидела, укутавшись в пуховый платок, почти не отвечая на вопросы домашних. Наконец, не выдержав, поехала в Косотурье.

Встретила ее Митродора. Лукьян с Нестором были на пашне. Савелий после очередной выпивки спал в маслобойне. За чаем мать жаловалась:

— Вот уж скоро месяц как сношка опять ушла из дому. Через это Савелий и пить начал. Просил спервоначала раздел у отца. Тот не дал. Я стала говорить старику: «Отдели ты их. Может, лучше жить станут». Куда там. Как гаркнет на меня: «Не суйся не в свое дело!» Да как не соваться? Я, поди, мать Савелию-то. Жалко. — Митродора поднесла платок к глазам.

— Где сейчас Гликерия?

— У отца живет. — И наклонившись к уху дочери, зашептала: — Баяли мне бабы, что Гликерия с Васькой Обласовым живет. Не раз видели их вместе.

Не заметила мать, как побледнело лицо дочери. Феврония шумно поднялась с лавки.

— С Васькой, говоришь? — стремительно подошла к вешалке и стала одеваться. «Так вот он на кого променял мою любовь! Погодите, голубчики, я покажу вам обоим». Феврония накинула шаль и выбежала из комнаты.

— Куда ты? — крикнула Митродора.

Феврония сердито махнула рукой и вышла за ворота. На улице ни души. Не замечая луж, Феврония зашагала в сторону чистовских изб. «Теперь понятно, почему Василий не вернулся ко мне. А та тихоня, дорогая сношка, обвела нас обоих с Савелием. Пригрели змейку на свою шейку. Погоди, доберусь до тебя, голубушка. Запоешь не своим голосом. Я тебе не Савка, штоб за нос водить...». Лицо Февронии пылало от гнева. К избе Ильи она подбежала, не чуя ног. Пнула дверь и вошла в избу. Илья сидел возле опечка и ковырял шилом хомут.

— Где Гликерия? — не здороваясь, спросила она резко.

Илья не спеша отложил свою работу и спокойно произнес:

— Добрые люди здороваются, а ты что, сорвалась с привязи, что ли?

— Я спрашиваю, где Гликерия? — притопнула ногой Феврония.

— Ты что командуешь здесь? — Илья поднялся с лавки. — А ну-ко давай отчаливай отсюда, дорогая сватьюшка, пока ремнем тебя по мягкому месту не огрел.

Феврония подбоченилась:

— Испужалась я шибко, — пропела она с издевкой и решительно шагнула к столу. — Куда упрятал Глашку? — Феврония пристукнула кулаком по столешнице.

— Да ты что, одурела, что ли? Уехала Гликерия, а куда, знать тебе не надобно.

— Халудора, потачником дочери стал! — Хлопнув дверью, Феврония вышла.

Илья покачал ей вслед головой:

— Правильно говорят: баба да бес — один у них вес.

Гнев Февронии не остывал. «Пойду, однако, посмотрю к избе Обласовых», — думала она.

Старый Обласов с женой и сыном ужинали.

— Хлеб-соль, — бросила Феврония с порога избы.

— Садись с нами ужинать, — пригласил нежданную гостью Андриан.

— Сыта.

— Сытого гостя легче потчевать.

— Не хочу, — усаживаясь на лавку, резко сказала Феврония.

«Поди, хлеб просить пришла, что забрал у нее с осени», — подумал Андриан и отложил ложку. В избе наступило неловкое молчание. Василий поднялся из-за стола и, отойдя к печке, вынул кисет и начал свертывать «козью ножку».

— Ты хоть при гостье-то не кури. Сам знаешь, они не любят табака, — покосился Андриан на сына.

— Открою заслонку.

— Печку выстудишь, — вмешалась мать.

Василий молча положил кисет в карман и посмотрел украдкой на Февронию. «Зачем пришла?» — подумал он с неприязнью. Молодой Обласов продолжал стоять у печки, недобро поглядывая на гостью. Но, встречаясь с ее глазами, отводил взгляд в сторону, и гнев Февронии проходил. Ее губы дрогнули в едва заметной улыбке.

— Ну, фармазон, как живешь? — спросила уже мягко Феврония молодого Обласова. — Почему не сказался, что ушел с тебеневки?

— Сама знаешь. — И, помолчав, спросил в упор: — Зачем избила Калтая?

— Да ведь он мухамет некрещеный, — пожала в удивлении плечами Феврония.

— Что из этого? Калтай такой же человек, как и ты.

Гостья всплеснула руками:

— Ты что, одурел? Вздумал меня с кобылятником немаканым сравнивать, — покачала она укоризненно головой.

— И то правда, — поддакнула мать Василия. — Слыхано ли сравнивать православного человека с каким-то мухаметом, прости господи.

Андриан сердито посмотрел на старуху, но промолчал.

— Ну как, поедешь в Камаган или нет? — спросила примирительно Феврония.

— Нет, не поеду. Осенью мне в солдаты. А может, и раньше возьмут. Да и отцу надо помочь избу переставить.

— Я могу послать лес и плотников, — продолжала уговаривать Феврония.

— Из Косотурья никуда не поеду. — Василий отвернулся к печке.

— Что ж, неволить не буду. — Феврония поднялась со скамьи. — А насчет рекрутчины поговорю с волостным писарем. Может, отсрочку даст. Переделает бумагу и все. Ему ведь не привыкать. Подумай. Я проживу здесь с неделю и перед отъездом зайду. — Поклонившись старикам, Феврония постояла у порога, посмотрела на молодого Обласова, хотела что-то сказать, но, подавив вздох, нажала плечом на дверь.