"Прелестные создания" - читать интересную книгу автора (Шевалье Трейси)

6 Я была в него слегка влюблена

Предполагается, что если ты спас кому-то жизнь, то это связывает вас навеки. У нас с Мэри так не случилось. И я ее не виню. Но то, что я выкапывала ее тогда из оползня, воспользовавшись лопатой Адмирала Антика и работая наперегонки с приливом и обломками, сыпавшимися по обе стороны от нас, впоследствии поставило нас дальше от друг от друга, чем в тот день.

Было чудом, что Мэри осталась жива, да еще и невредима, особенно учитывая ужасную смерть Адмирала Антика от удушья всего в нескольких футах от нее. Страшные синяки покрывали все ее тело, но сломанными оказались только некоторые кости: несколько ребер и ключица. Это продержало ее в постели пару недель — не так долго, чтобы удовлетворить доктора Карпентера, но она отказалась лечиться дольше и вскоре снова появилась на взморье, туго перебинтованная.

Я была поражена тем, что после всего, через что ей пришлось пройти, она намеревалась снова совершать охотничьи вылазки. Более того, она не изменила своим привычкам, но продолжала ходить вдоль подножия утесов, где могли сходить оползни. Когда я высказала предположение, что Молли и Джозеф Эннинги поймут ее, если она решит покончить с охотой, Мэри заявила:

— В меня ударила молния, меня накрыло оползнем, но я в обоих случаях выжила. Должно быть, Бог уготовил мне что-то иное. Кроме того, — добавила она, — я не могу себе позволить остановиться.

Вдобавок к долгам отца, от которых и спустя несколько лет после его смерти семья все еще не до конца избавилась, теперь они задолжали и доктору Карпентеру. Он хорошо относился к Мэри в силу их взаимного интереса к окаменелостям, а также из-за того удовольствия, которое испытывал, осознавая, что его врачебный опыт спас ее от последствий удара молнии. Однако ему все равно следовало заплатить за лечение Мэри, а также Фанни Миллер, как настаивала ее семья. Эннинги не оспаривали этого требования. Что еще удивительнее, они не ожидали, чтобы за лечение Фанни заплатил Уильям Бакленд; Молли Эннинг даже не позволила мне написать ему об этом от их имени.

— Ему это легче себе позволить, чем вам, — убеждала я ее, когда навестила Мэри, чтобы дать ей Библию, которую она хотела почитать, пока еще оставалась в постели. — К тому же Фанни оказалась на взморье только из-за него.

Молли Эннинг, пересчитывавшая горстку пенни, вырученных от продаж окаменелостей со стола у входа в мастерскую, ответила без промедления:

— Если бы мистер Бакленд чувствовал, что ему следует заплатить, он предложил бы сделать это, прежде чем возвращаться в Оксфорд. Я не собираюсь гоняться за ним ради его денег.

— По-моему, он вообще об этом не думал, ни так, ни иначе, — сказала я. — Он ученый человек и в жизненных делах мало что смыслит. Но если пояснить ему, что к чему, то он, уверена, почтет это своим долгом и заплатит доктору Карпентеру за лечение обеих — и Мэри, и Фанни.

— Нет.

Упрямство Молли Эннинг обнаружило определенную гордость, присутствия которой в ней я до тех пор не осознавала. Большинство вещей она измеряла деньгами, но в данном случае, я уверена, она понимала, что деньги не главное. Замешан в этом Уильям Бакленд или не замешан, Эннинги подвергли ни в чем не повинную девушку опасности, основательно ее искалечив. Теперь Фанни не могла рассчитывать на удачное замужество, а может, и вообще была обречена остаться старой девой. Ее миловидность могла бы сослужить ей большую службу, но большинству мужей из рабочего слоя общества скорее понадобилась бы жена, способная пройти милю-другую. Никакие деньги не могли возместить того здоровья, что Фанни потеряла навсегда. Молли Эннинг восприняла это как своего рода наказание и хотела уплатить по счету.

Мэри никогда не говорила о том часе, что она была завалена оползнем, пока я ее не нашла. Но это испытание изменило ее. Я часто улавливала в ее глазах рассеянное выражение, словно она прислушивалась к кому-то, кто взывал с вершины Блэк-Вена, или к доносящемуся с моря крику чайки. Смерть явилась и разбила свой лагерь на берегу, рядом с нею, забрав Адмирала Антика и пощадив ее, но напомнив ей о своем присутствии и о пределах ее собственной жизни. В какую-то пору все мы начинаем остро ощущать свою неизбежную смерть, но обычно это происходит, когда мы бываем старше, чем была тогда Мэри.

Столкновение Мэри со смертью произошло в то время, когда она еще и не созрела толком. Однажды я помогала Молли Эннинг снять бинты, перевязывавшие сломанные кости Мэри, и обнаружила, что под плохо сидящим платьем она скрывает женственную фигуру с хорошими пропорциями талии, груди и бедер. Возможно, плечи у нее были слегка сгорблены из-за ее привычки смотреть себе под ноги, а пальцы с ободранными костяшками загрубели и потрескались из-за постоянных раскопок. Она не была такой изящной, как Маргарет в ее возрасте. Но у нее была свежая, яркая внешность, способная привлекать мужчин.

Она тоже начала это чувствовать. Стала тщательнее умывать лицо и руки, попросила у Маргарет немного того крема, что та состряпала, пытаясь защитить мои собственные руки от иссушающего воздействия глины голубого лейаса. Приготовленный из пчелиного воска, скипидара, лаванды и тысячелистника, крем был хорош для обработки ранок и растрескавшейся кожи, но Мэри наносила его себе на кисти рук, локти и щеки, и я начала ассоциировать ее с этим запахом, занятной смесью лекарственного и растительного ароматов.

Волосы у Мэри всегда были тускловато-коричневыми, а из-за ветра они плотно прилегали к ее голове, не рассыпаясь колечками-завитками, что были тогда в моде. Но она, по крайней мере, ежедневно расчесывала свою челку, а остальные волосы стягивала в пучок, который покрывала чепцом или шляпкой. Я не уверена, шли ли ей во благо усилия, прилагаемые ею к своей внешности, потому что ее репутация была уже основательно подпорченной из-за того времени, что она проводила с мистером Баклендом, даже в присутствии злосчастной Фанни в роли компаньонки. Случай с оползнем при прочих равных условиях мог бы принести Мэри какое-то сочувствие, но увечья Фанни вызвали большое возмущение среди рабочего люда, и многие сочли ее просто злодейкой. Если она и пыталась смягчить кожу своих ладоней и пригладить волосы, то это не могло делаться ради какого-нибудь мужчины из Лайма, которого она надеялась бы заполучить в свои сети. Она слишком открыто пренебрегала правилами, выполнение которых ожидалось от девушки ее положения.

Мэри почти не обращала внимания на то, что говорят о ней другие, и эта ее черта меня одновременно и восхищала, и приводила в отчаяние. Возможно, я немного завидовала тому, что она со своим презрением к общественным установкам может быть так свободна, как не дано женщине моего класса. Я слишком хорошо знала о суждениях, которые выносятся в обывательских домах, когда кто-то заходит слишком далеко в своем поведении, даже если это происходит в таком свободомыслящем городке, как Лайм.

Может быть, Мэри не заботила та перспектива, что уготовил ей Лайм. Она провела очень много времени с людьми более высокого положения — главным образом со мной, но также и с Уильямом Баклендом и разными джентльменами, которые приехали в Лайм после того, как услышали о допотопных тварях, найденных Мэри, или увидели их. Это немного вскружило ей голову и укрепило в надеждах, что она сумеет как-то вырваться из тесного провинциального мирка. Не думаю, чтобы она когда-нибудь всерьез рассматривала кого-нибудь из этих мужчин как потенциального поклонника: большинство джентльменов ставили ее немногим выше умненькой горничной. Уильям Бакленд больше прочих ценил ее талант, но был слишком занят своими научными построениями, чтобы обратить на нее внимание как на женщину. Такой мужчина стал бы сплошным разочарованием, как я в скором времени случайно позволила себе обнаружить.

Ибо интерес, испытываемый Мэри к мужчинам, возбудил и мой собственный, который я полагала умершим, но который, как выяснилось, просто дремал, как розовый куст, нуждавшийся лишь в небольшом внимании садовника, чтобы попытаться расцвести. Однажды я пригласила Уильяма Бакленда пообедать с нами в коттедже Морли, чтобы он заодно мог посмотреть мою коллекцию. Приглашение он принял с энтузиазмом, который был направлен, как подозревала я, на мои окаменелости, однако, позволила себе думать я, мог не исключать и меня самое. Потому что партия между ним и мной не была такой уж безумной идеей. Разумеется, я была на несколько лег старше — и слишком старой, чтобы иметь много детей. Но нет ничего невозможного на свете. Молли Эннинг последнего своего ребенка родила в сорок шесть. Уильям Бакленд и я были сходного социального положения и соответствовали друг другу по интеллектуальным интересам. Конечно, я не была до такой степени образованна, как он, но много читала. Я достаточно знала о геологии и окаменелостях, чтобы поддерживать его как жена в его ученых занятиях.

Маргарет, всегда быстро распознававшая романтический потенциал даже в своей стареющей сестрице, поощряла эти мысли, распространяясь о живых глазах мистера Бакленда и приставая с расспросами, что я надену к обеду. То, что началось как сердечный интерес, возросло до такого наката безмолвного возбуждения, что к назначенному дню нервы у меня так и зудели.

Мы прождали его два часа, в течение которых Бесси хмыкала и громыхай горшками на кухне, прежде чем мы сдались и уселись за испорченный обед, который я через силу ела. Хотя бы потому, что была обязана Бесси за ее особое старание. Она была уже на грани очередного заявления об уходе и непременно сделала бы его, если бы я отказалась от еды. Кроме того, я не желала демонстрировать сестрам свое разочарование, хотя каждый кусок давался мне с огромным трудом.

На следующий день я не искала встречи с Уильямом Баклендом, но все равно столкнулась с ним на берегу, в кои-то веки без Мэри. Он радостно меня приветствовал, но когда я упомянула, что огорчена тем, что не увидела его днем раньше, выглядел удивленным.

— Так это вчера я должен был обедать с вами, мисс Филпот? Потому что, видите ли, вчера я услышал, что кто-то в Ситауне нашел длинный ряд позвонков, и мне пришлось отправиться гуда, чтобы посмотреть самому. И, знаете ли, я рад, что сходил, потому что они хорошо сохранились, но все же нисколько не похожи на позвонки крокодила, найденного Мэри. Я думаю, не принадлежат ли они абсолютно другой допотопной твари.

Не раскаиваясь в своей ошибке, он также не почувствовал, что я расстроена. Для него было совершенно в порядке вещей, что осмотр необычных позвонков имеет приоритет над любым званым обедом.

Я лишь пожелала ему доброго дня и направилась в другую сторону. Тогда-то я и поняла, что только женщине, которая окажется настолько красивой, чтобы отвлечь его от научных интересов, или настолько терпеливой, чтобы смириться с ними, удастся выйти замуж за Уильяма Бакленда.

Я полагала, что на этом наши отношения и закончатся, а новых увлечений я уже не заведу. Мне и в голову не приходило, что в моей жизни появится полковник Бёрч.

В то лето, когда полковник Бёрч приехал в Лайм, Мэри пребывала в довольно странном состоянии. С одной стороны, та тварь, что обнаружили они с Джозефом, приобрела большую известность. Чарльз Кониг купил необычный экземпляр у Музея Баллока и выставил его на обозрение в Британском музее. Он назвал его ихтиозавром, что значит «рыба-ящер», поскольку с точки зрения анатомии тот находился между двумя этими видами. Он и другие изучали его и публиковали статьи, в которых высказывали предположения о том, что ихтиозавр являлся морским пресмыкающимся, поскольку дышал воздухом и плавал, как рыба. Статьи эти, одалживаемые мне Уильямом Баклендом, я читала с огромным любопытством, отмечая, что никто из них не затрагивал щекотливых вопросов о замысле Создателя по поводу этих тварей. Они, по сути, совсем не касались религиозных аспектов. Возможно, следовали манере Кювье, который никогда не упоминал в своих работах о промысле Божьем. Для меня было облегчением принять ихтиозавра именно в таком виде: как древнее морское пресмыкающееся со своим названием.

Мэри это далось тяжелее, и она часто по-прежнему называла его крокодилом, как и большинство местных жителей, хотя в конце концов остановилась на «ихтике». Ей казалось, что новое научное название отбирает у нее найденную ею тварь даже более бесповоротно, чем новый владелец. Образованные мужчины обсуждали ихтиозавра на своих конференциях и писали о нем статьи, а Мэри не участвовала в их научной деятельности. На нее полагались в деле нахождения образцов, но не в их изучении. Эта пора оказалась трудной — на протяжении более года ей не удавалось найти целого ихтиозавра, хотя изо дня в день она прочесывала Церковные утесы и Блэк-Вен.

Однажды я предложила поискать вместе хрупкие звезды и криноиды на участке берега возле Ситауна, в нескольких милях к востоку от Чармута. Обычно мы не забирались так далеко, но я думала, что перемена окружающего вида пойдет Мэри на пользу, и предложила пойти к Ситауну, чтобы увести ее от бесконечного топтания на одном и том же пляже в поисках неуловимого монстра. Мы выбрали для этого солнечный день, когда отлив благоприятствовал раннему отправлению в путь. Она миновала Церковные утесы и Блэк-Вен достаточно охотно, но возле уступа Гавриила, сразу за Чармутом, начала оборачиваться и смотреть назад, словно утесы, оставшиеся там, призывали ее обратно.

— Там сзади что-то вспыхивает, — заявила она. — Разве вы не видите?

Я помотала головой и продолжала идти вдоль берега, надеясь, что она последует за мной.

— Вот опять что-то блеснуло, — сказала Мэри. — Ой, смотрите, мисс Филпот, как вы думаете, а вон тот не к нам направляется?

По берегу поднимался какой-то мужчина. Хотя на пляже были и другие люди, не пренебрегшие хорошей погодой и чудесным утренним светом, он проходил среди них так, словно точно знал, в чем состоит его цель, и этой целью были мы. Высокий и прямой, в долгополой красной шинели и сапогах, он шагал легко и уверенно. Форменные латунные пуговицы поблескивали в солнечном свете. Меня не часто трогает вид мужчины, но то, что этот ясно давал понять, что направляется именно к нам, породило во мне такой трепет, которого я долго не могла забыть.

Подойдя ближе, он улыбнулся. Это был поразительный мужчина лет пятидесяти, с прямой военной выправкой, столь приятной у военных, аккуратный, подтянутый и уверенный в себе. Лицо у него было морщинистым, глаза щурились от ветра и солнца, но это его только красило. Когда он снял свою треуголку и поклонился, я увидела пробор в его густых черных волосах, слегка тронутых сединой.

— Леди, — провозгласил он, — я искал вас все утро и счастлив, что наконец-то вас нашел.

Он водрузил обратно свою треуголку, заставив покачиваться белые перья, которыми она была украшена. Волосы у него были такими густыми и волнистыми, что шляпе угрожала опасность соскочить с его шевелюры и упасть на песок.

Я никогда не доверяла мужчинам с чересчур длинными волосами. Такие прически бывают только у тщеславных, чересчур самонадеянных мужчин.

— Я полковник Бёрч, командовал первым гвардейским полком. — Он сделал паузу, переводя взгляд с одной из нас на другую, затем устремил свое внимание на Мэри. — А вы, должно быть, та замечательная Мэри Эннинг, которая нашла несколько образцов ихтиозавров, верно?

Мэри кивнула, не в силах отвести от него взгляд.

Разумеется, каждый, кто знал о Мэри, должен был знать и то, что она молода и низкого происхождения, и меня нельзя было принять за нее, хотя бы учитывая то, что одежда и манеры у меня лучше. Однако же я почувствовала острый укол ревности из-за того, что этот статный мужчина вышагивал по берегу не ради меня.

Это сделало меня более колкой.

— Полагаю, вы хотите, чтобы она нашла экземпляр и для вас, как поручают торговцу гравюрами найти такую, чтобы ее можно было повесить на видном месте в доме.

Мэри метнула в меня встревоженный взгляд, потому что такая грубость была не в моих обычаях, но полковник Бёрч рассмеялся:

— Дело в том, что я действительно хочу, чтобы Мэри помогла мне найти ихтиозавра, если только она того пожелает.

— Конечно, сэр!

— Вам придется спросить разрешения у ее матери и брата, — сказала я. — Иначе это будет нарушением приличий. — Язвительные замечания так и срывались у меня с губ: я не могла их удержать.

— А, это ничего не значит — они согласятся, — вмешалась Мэри.

— Конечно, я поговорю с вашей семьей, — сказал полковник Бёрч. — Вам совершенно не следует опасаться меня, Мэри, равно как и вам, мисс…

— Филпот.

Конечно, он уже умозаключил, что я не замужем. Разве замужняя леди оказалась бы на взморье, вдали от дома, в поисках никчемных костей? Я наклонилась, чтобы поднять кое-что с песка. Это был всего лишь голыш, формой походивший на ластовую кость ихтиозавра, но я уделила ему больше внимания, чем он того заслуживал, чтобы только не смотреть на полковника Бёрча.

— Давайте вернемся и спросим маму прямо сейчас, — предложила Мэри.

— Мэри, мы направлялись в Ситаун, ты что, забыла? — напомнила я ей. — Искать звезды и морские лилии. Если ты пойдешь обратно в Лайм, то этот день у нас пропадет.

Вмешался полковник Бёрч:

— Я могу сопроводить вас в Ситаун. Это ведь довольно далекий путь, чтобы леди одолевали его одни, не правда ли?

— Семь миль, — буркнула я — Разумеется, нам по силам пройти такое расстояние. Мы делаем это постоянно. Обратно доберемся в экипаже.

— Я прослежу, чтобы вы сели в этот экипаж, — объявил полковник Бёрч. — Не хочу, чтобы на моей совести было то обстоятельство, что я оставил двух леди без защиты.

— Нам не требуется…

— О, спасибо, полковник Бёрч, сэр! — перебила меня Мэри.

— Морские лилии, говорите? — сказал полковник Бёрч. — Пентакриниты? У меня у самого есть несколько прелестных образцов. Когда-нибудь покажу их вам, если хотите. Они хранятся в моем номере в Чармуте.

Я нахмурилась из-за бестактности его предложения. Мэри, однако же, здравомыслие изменило.

— Я хотела бы их увидеть, — сказала она. — У меня дома тоже есть криноиды, приглашаю вас посмотреть на них, сэр. Криноиды, аммики, куски крока… ихтиозавра, все такое.

Девчонка уже была им очарована. Я покачала головой и крадущейся походкой двинулась дальше по пляжу, опустив голову и притворяясь, что охочусь, хотя шагала я слишком быстро, чтобы что-нибудь заметить. Через мгновение они последовали за мной.

— Что такое звезда? — донесся до меня вопрос полковника Бёрча. — Никогда не слышал о такой вещи.

— У них форма как у звезды, сэр, — объяснила Мэри. — Центр обозначен контуром цветка с пятью лепестками, и из каждого лепестка выдается длинная, извилистая ножка. Очень трудно найти такую, чтобы все пять ножек были целыми. Один коллекционер особо просил меня найти звезду, у которой ничего не было бы отломано. Вот почему мы идем так далеко. Обычно я остаюсь между Лаймом и Чармутом, у Блэк-Вена и уступов возле города.

— Это там вы нашли ихтиозавров?

— Там, а одного на монмутском пляже, чуть к западу от Лайма. Но они могут залегать и здесь. Просто здесь я их еще не искала. Вы когда-нибудь видели ихтиозавра, сэр?

— Нет, но я о них читал и видел рисунки.

Я фыркнула.

— Я, Мэри, приехал сюда на все лето, чтобы пополнить свою коллекцию окаменелостей, и очень надеюсь, что вы сумеете мне помочь… Так!

Полковник Бёрч остановился. Я оглянулась. Он наклонился и поднял кусок криноида.

— Очень хорошо, сэр, — сказала Мэри. — Я как раз собиралась посмотреть, что это такое, но вы меня опередили.

Он протянул его ей.

— Это вам, Мэри. Я не лишу вас такого прелестного экземпляра. Это мой вам подарок.

Это действительно был прекрасный образчик, развертывавшийся веером, как лилия, в честь которой их и назвали.

— Нет-нет, сэр, он ваш, — сказала Мэри. — Это вы его нашли. Я никогда не смогу принять его от вас.

Полковник Бёрч взял ее руку, вложил в нее криноид и сомкнул ее пальцы вокруг него.

— Я настаиваю. Мэри. — Он обхватывал ее кулак своей ладонью и смотрел ей в глаза. — Вы знаете, что криноиды — это не растения, какими представляются, но животные?

— В самом деле, сэр? — Мэри смотрела прямо ему в глаза. Она, конечно, знала о криноидах. Я ее научила.

Я шагнула в их сторону.

— Полковник Бёрч, я вынуждена просить вас выказывать надлежащее уважение, иначе потребую, чтобы вы нас покинули.

Полковник Бёрч опустил свою руку.

— Мои извинения, мисс Филпот. Находки окаменелостей так меня волнуют, что мне становится трудно собой владеть.

— Владеть собой вам необходимо, сэр, или же мы с вами не пойдем.

Он кивнул и, когда мы продолжили путь, стал держаться позади, на почтительном расстоянии. Некоторое время мы шли молча. Но полковник Бёрч долго молчать не мог, и вскоре они с Мэри начали переговариваться у меня за спиной: он расспрашивал ее о том, какие окаменелости она предпочитает, о ее методе охоты, даже о ее мыслях о том, что являет собой ихтиозавр.

— Не знаю, сэр, — сказала она о самой зрелищной своей находке. — У ихтика вроде бы есть что-то от крокодила, немного от ящерицы, немного от рыбы. Но есть что-то такое, что свойственно только ему. Вот это-то и есть самая трудная часть головоломки. Как она укладывается в общую картину?

— Что ж, я полагаю, у вашего ихтиозавра есть свое место на Аристотелевой лестнице природы, — сказал полковник Бёрч.

— А что это такое, сэр?

Я сморщилась от досады. Мэри совсем не нуждалась в разъяснениях, потому что я сама давно изложила ей эту теорию. Она с ним флиртовала. Конечно, он обрадовался возможности покрасоваться перед ней своими знаниями. Мужчины это любят.

— Греческий философ Аристотель предположил, что все твари могут быть размещены на ступенях некоей лестницы, начиная от низших растений и вплоть до высшего совершенства, каковым является человек в цепочке творения. Так что ваш ихтиозавр в этой цепочке может занять место между ящерицей и крокодилом, к примеру.

— Это очень интересно, сэр. — Мэри помолчала. — Но это не объясняет тех особенностей ихтика, которые не похожи ни на что и не согласуются с отличительными особенностями других видов. Как уложить его в эту цепочку, если он ни на кого не похож?

Полковник Бёрч внезапно остановился, присел на корточки и поднял какой-то камень.

— А это не… Нет, конечно же нет. Я ошибся. — Он бросил камень в воду.

Я улыбнулась. Он мог ослеплять своей роскошной шевелюрой, но вот образованность у него была поверхностной, и Мэри с легкостью это раскусила.

— А как насчет вас, мисс Филпот? Что вам нравится собирать? — Двумя проворными шагами полковник Бёрч поравнялся со мной, спасаясь бегством от неудобного вопроса Мэри. Я не искала его внимания, потому что не была уверена, смогу ли я его выдержать, но быть невежливой не могла.

— Рыбу, — ответила я как можно короче.

— Рыбу?

Хотя я не хотела с ним говорить, но не смогла удержаться от того, чтобы продемонстрировать ему кое-какие свои познания.

— Это главным образом Eugnathus, Pholidophorus, Dapedius и Hybodus. Последнее — это древняя акула, — добавила я, когда на лице у него отобразилось полное незнание латыни. — Названия, конечно, родовые. Разные их виды еще не идентифицированы.

— У мисс Филпот дома собрана большая коллекция окаменелой рыбы, — вставила Мэри. — Люди все время приходят, чтобы на нее посмотреть, правда, мисс Филпот?

— В самом деле? Очаровательно, — негромко произнес полковник Бёрч. — Я непременно тоже нанесу вам визит, чтобы увидеть вашу рыбу.

Он был осторожен, и я никогда не смогла бы обвинить его в грубости, но в его тоне слышатся легкий сарказм. Рыбе он предпочитал ихтиозавра. Как, впрочем, и большинство ученых мужей, с кем мне доводилось говорить. Они не понимают, что ископаемая рыба, с ее накладывающимися одна на другую окаменевшими чешуйками и четко очерченными плавниками, являет образчик необычайной красоты — красоты, которая зиждется на простоте и определенности. Полковник Бёрч, со своими сияющими пуговицами и пышной шевелюрой, никогда не мог постичь такого изящества.

— Вам лучше поторопиться, — резко сказала я, — иначе прилив застанет нас раньше, чем мы доберемся до Ситауна. Мэри, если ты не перестанешь разговаривать, тебе никогда не удастся найти звезду для своего заказчика.

Мэри нахмурилась, но терпеть полковника Бёрча было свыше моих сил. Я повернулась и зашагала к Ситауну, не замечая никаких окаменелостей у себя под ногами.

Чтобы пополнить свою коллекцию, полковник Бёрч провел в наших краях несколько недель, снимая комнаты в Чармуте, но ежедневно появляясь в Лайме. Его притязания на внимание Мэри были неожиданны и безграничны. Она выходила с ним на взморье каждый день. Сначала я сопровождала их, потому что, пусть даже Мэри не было до этого никакого дела, я все же беспокоилась о том, что подумают в городе. Когда мы бывали втроем, я пыталась найти тот удобный ритм для прогулок, когда мы с Мэри выходили только вдвоем, сосредоточиваясь каждая на своей охоте, но чувствуя ободряющее присутствие друг друга. Этот ритм был нарушен полковником Бёрчем, которому нравилось идти рядом с Мэри и говорить без умолку. Подлинным свидетельством ее охотничьих способностей стало то, что ей вообще удалось найти что-то тем летом, когда он все время что-то лепетал у нее под боком. Но она его терпела. Более чем терпела — она души в нем не чаяла. Для меня вместе с ними места на пляже не было. Я выходила с ними трижды, и этого мне хватило.

Подполковник Бёрч был мошенником. Мне следует вновь это повторить: «подполковник» Бёрч был мошенником. Это было одной из его мелких уловок — опускать приставку «под-», производя себя в более высокое звание. Не упоминал он и о том, что давным-давно вышел в отставку из гвардии, хотя любой, кто хоть немного в этом разбирался, видел, что он носит старую форму, состоявшую из длинной шинели и кожаных бриджей, а не укороченную шинель и серо-голубые рейтузы нынешних офицеров. Он был рад греться в лучах славы, которую гвардия снискала в битве при Ватерлоо, участия в которой он не принимал.

Что еще хуже, за три дня прогулок по пляжу с ним вместе я обнаружила, что он не ищет окаменелости. Он не утыкался глазами в землю, как это делали мы с Мэри, но наблюдал за нашими лицами и следовал за нашими взглядами, так что когда мы начинали наклоняться, подаваясь вперед, он протягивал руку и подхватывал с земли то, на что мы смотрели до этого, но не успели поднять сами. Со мной он испытал этот метод лишь однажды, прежде чем мой гневный взгляд заставил его отказаться от таких проделок. Мэри была терпимее, а может, ослеплена своими чувствами, позволяя ему красть у нее многие экземпляры и называть их его собственными находками.

Любительщина полковника Бёрча была мне отвратительна. Несмотря на весь свой показной интерес к окаменелостям и крепкую военную выправку, он не был склонен рыться в грязи в поисках экземпляров. Он находил свои образцы или с помощью своего бумажника, или посредством своих чар, или перехватывая их у кого-то другого. К концу лета у него образовалась прекрасная коллекция, но все экземпляры нашла для него Мэри. Подобно лорду Хенли и другим мужчинам, приезжавшим в Лайм, он был скорее коллекционером, а не охотником; он покупал свои экспонаты. Я не понимала, как Мэри могла находить его привлекательным.

Впрочем, нет, понимала. Я сама была слегка в него влюблена. Несмотря на все мои придирки, я находила его привлекательным: не только физически, хотя этого не отнимешь, но и благодаря его интересу к окаменелостям, казавшемуся подлинным и всеобъемлющим. Когда он не флиртовал с Мэри, то был способен — и склонен — обсуждать происхождение ихтиозавров, а также причины вымирания видов. Он также ясно излагал свое мнение о роли Бога, причем без того, что могло бы показаться недостатком почтения или богохульством. «Я уверен, что у Бога есть занятия получше, что присматривать за каждой живой тварью на этой земле, — сказал он однажды, когда мы, застигнутые приливом, возвращались в Лайм по тропе, шедшей через утес. — Он проделал изумительную работу, чтобы создать все то, что Он создал; теперь, конечно, Ему нет необходимости следить за развитием каждого червя или акулы. Он заботливо следит за человеческим родом, а не за всем царством природы, и Он убедительно показал это, создав именно нас по Своему образу и подобию и послав именно к нам Своего Сына». Полковник Бёрч заставил это прозвучать так ясно и здравомысляще, что мне захотелось, чтобы его услышан преподобный Джонс.

Итак, перед нами был мужчина, который думал и говорил об окаменелостях, который поощрял нас, женщин, искать их, который не стал бы возражать против того, что я регулярно порчу свои перчатки. Моя злость на него коренилась не столько в раздражении из-за его неспособности быть в большей мере охотником, нежели коллекционером, сколько в возмущении тем, что он никогда, ни на единый миг не воспринимал меня, почти свою ровесницу, как леди, за которой он мог бы ухаживать.

Что бы я ни думала о полковнике Бёрче, не мне было решать, что Мэри делать с ним и чего не делать. В этом должна была разобраться Молли Эннинг. За годы знакомства мы с Молли пришли к взаимному пониманию, так что она стала менее подозрительной, а я — не столь пугливой, как прежде. Будучи малообразованной и не видя в наших открытиях ни поэзии, ни философии, она не отрицала их важности для меня и других. Возможно, эту важность она измеряла в пенсах, которые обеспечивали ее семью пищей, одеждой и кровом, но она не высмеивала важность наших увлечений. Окаменелости для нее стали предметом продажи, столь же значимым, как пуговицы или морковь, бочки или гвозди. Если она и находила странным то, что я не продаю найденные мною образцы, то ничем этого не выказывала. В конце концов, с ее точки зрения, я в этом не нуждалась. Луиза, Маргарет и я не могли позволить себе чего-то чрезмерного, но мы никогда не испытывали страха перед судебным приставом или работным домом. Эннинги, однако, жили на грани голода, а это помогло обострить их природную сообразительность. Молли Эннинг сделалась очень расчетливой продавщицей, способной там и сям выжимать дополнительные шиллинги и пенсы.

Она завидовала моим доходам и моему положению в обществе — каким бы ни было общество в Лайме, — но она и жалела меня, потому что я никогда не знала мужчины, никогда не чувствовала безопасности, даруемой браком, или тепла младенца у себя на руках. Это уравновешивало зависть, оставляя ее нейтральной и, в разумных пределах, терпимой ко мне. Что до меня, то я восхищалась ее деловым чутьем и способностью находить выход из трудных обстоятельств. Она не часто жаловалась, пусть даже и имела на это право, дарованное трудной жизнью.

К несчастью, Молли Эннинг позволила себе подпасть под чары полковника Бёрча почти в той же мере, что и ее дочь. До этого я всегда полагала, что она хорошо разбирается в людях, и ожидала, что ей удастся разглядеть в Бёрче корыстного интригана, каким он и был. Возможно, подобно Мэри, она чувствовала, что полковник был первой реальной — и, вероятно, единственной — возможностью для ее дочери подняться из тяжелой жизни своего класса в более преуспевающий мир.

Не думаю, чтобы полковник Бёрч изначально намеревался ухаживать за Мэри. В Лайм его пригнала лихорадка, которую испытывают многие и которая побуждает искать сокровища на том берегу, где старые кости с их намеками на более ранние миры стали цениться на вес серебра. Трудно бросить искать допотопных тварей после того, как заразишься этим. Однако полковнику Бёрчу представилась и необычная возможность проводить целые дни с никем не сопровождаемой женщиной, и он не устоял.

Но сначала он должен был одержать победу над ее матерью. Он добился этого, бесстыдно с ней флиртуя, и Молли Эннинг, возможно впервые в жизни, потеряла голову. Стесненная бедностью, Молли в те годы, что последовали за смертью Ричарда Эннинга, наслаждалась своим маленьким счастьем, но испытывала постоянное беспокойство о деньгах и страшилась перспективы быть отправленной в работный дом. Теперь же статный отставной военный целовал ей руку, говорил комплименты по поводу ее домоводства и просил у нее разрешения пройтись по берегу вместе с Мэри. Она, так возмущавшаяся Уильямом Баклендом с его невинными вылазками в обществе Мэри, теперь отбросила всякую осторожность, подкупленная поцелуем и одним или двумя добрыми словами. Может быть, она просто устала постоянно быть начеку?

Лавка, в которой Молли Эннинг продавала окаменелости приезжим, перестала давать прибыль от торговли однообразными образцами, такими как аммониты и белемниты, потому что Мэри перестала собирать другие окаменелости, игнорируя заказы других коллекционеров на морских ежей, грифеи или хрупкие звезды. Хорошие образцы, которые она находила, Мэри отдавала полковнику Бёрчу или поощряла его поднять их самостоятельно. Однако Молли не жаловалась на свою дочь. Я помогала, как только могла, отдавая ей свои находки, потому что собирала я главным образом останки окаменевших рыб, а остальные образцы оставляла другим. Но у Эннингов почти не было запасов, и у них росли долги булочнику и мяснику, а вскоре, с приходом холодов, им предстояло задолжать еще и угольщику. И все же Молли Эннинг ничего не говорила — возможно, время, проведенное Мэри с полковником Бёрчем, представлялось ей инвестицией, которая окупится в будущем.

Поскольку мать ее этого не хотела, я пыталась сама поговорить с Мэри о полковнике Бёрче. При высоком приливе они не могли выходить на берег, и он останавливался в «Трех чашах» или отправлялся в Курзал, куда Мэри, конечно, не ходила. Тогда она или помогала матери, или отчищала для полковника Бёрча его экземпляры, или просто бродила по Лайму в оцепенении. Я встретила ее однажды, когда поднималась по переулку Шерборн-лейн, который вел из центра города на Сильвер-стрит. Я выбирала его, когда не чувствовала себя достаточно общительной, чтобы приветствовать каждого, кто мог повстречаться мне на Брод-стрит. Мэри бездумно шла вниз по этому переулку: глаза у нее были устремлены на Голден-Кэп, а по лицу блуждала улыбка, сиявшая чарующей задушевной радостью. На мгновение мне почти поверилось, что полковник Бёрч мог всерьез ухаживать за ней.

Такой счастливый ее вид уколол мое ревнивое сердце, и, когда она поприветствовала меня, я не стала себя сдерживать.

— Мэри, — спросила я резко, без той предварительной болтовни о пустяках, что облегчает подобные разговоры, — оплачивает ли полковник Бёрч твое время?

Мэри встряхнула головой, словно стараясь пробудиться, и встретила мой взгляд.

— Что вы имеете в виду?

Я переложила корзину, которая была при мне, из одной руки в другую.

— Он забирает все время, что отведено у тебя на охоту. Платит ли он за это? Или хотя бы за те окаменелости, которые ты для него находишь?

Мэри сузила глаза.

— Вы никогда не спрашивали у меня такого ни о мистере Бакленде, ни о Генри де ла Беше, ни о ком-либо еще из тех джентльменов, с которыми я ходила на охоту. Разве полковник Бёрч от них чем-нибудь отличается?

— Отличается, сама знаешь. Хотя бы тем, что другие сами находили свои окаменелости или же платили тебе за те, что ты для них находила. А полковник Бёрч тебе платит?

В глазах Мэри промелькнуло сомнение, которое она тут же скрыла под улыбкой.

— Он сам находит свои антики. Ему не за что мне платить.

— В самом деле? А что же в таком случае ты находишь на продажу? — Не дождавшись от Мэри ответа, я добавила: — Я, Мэри, видела, что за антики лежат на столе у твоей матери на Кокмойл-сквер. Там почти ничего нет. Она торгует сломанными аммонитами, которые раньше ты выбрасывала в море.

Приподнятое настроение Мэри сошло на нет. Если таковым было мое намерение, то я в нем преуспела.

— Я помогаю полковнику Бёрчу, — заявила она. — В этом нет ничего дурного.

— А он за это должен платить. Иначе получается, что он использует тебя ради собственной выгоды и делает твою семью беднее. — Здесь, когда мои слова могли возыметь положительный эффект, мне и следовало остановиться. Но я смогла удержаться от более сильного нажима. — Его поведение не свидетельствует в пользу его характера, Мэри. Лучше бы тебе не общаться с таким человеком, потому что в конце концов это принесет тебе только боль. В городе уже ползут сплетни, причем гораздо худшие, чем когда ты сопровождала Уильяма Бакленда.

Мэри метнула в меня разгневанный взгляд.

— Это все ерунда. Вы совсем его не знаете, не так, как я. Вам бы лучше перестать слушать сплетни, иначе вы сами станете сплетницей! — Оттолкнув меня, она торопливо пошла дальше по переулку.

Никогда прежде Мэри не бывала со мной такой грубой. Раньше она держалась со мной как робкая девушка, а теперь мы словно бы говорили на равных.

Впоследствии мне стало не по себе от того, что я ей сказала, и от того, как это было сказано, и во искупление своей вины я решила заставить себя снова выходить на охоту вместе с Мэри и полковником Бёрчем, чтобы притупить острые языки Лайма. Мэри восприняла мой поступок с благодарностью, потому что любовь сделала ее склонной к прощению.

Вот почему я оказалась с ними у Блэк-Вена, когда они наконец нашли ихтиозавра, которым полковник Бёрч так жаждал пополнить свою коллекцию. Я в тот день почти ничего не находила, потому что была в отчаянии из-за поведения Мэри и полковника Бёрча, которые еще более открыто выражали свою привязанность, чем несколько недель назад: трогая за руку, чтобы прилечь внимание друг друга, перешептываясь, обмениваясь улыбками. На какое-то ужасное мгновение я задалась вопросом: а не уступила ли ему Мэри окончательно? Но потом рассудила: если бы это было так, она не старалась бы вроде бы невзначай коснуться его руки. Я не знала супругов, которые ласкали бы друг друга с такой охотой. Они в этом не нуждались.

Я как раз обдумывала это, когда увидела, что Мэри замерла на уступе и смотрит вниз с таким же выражением, какое я видела у нее сотни раз до этого. Именно степень ее неподвижности сообщила мне, что она что-то нашла.

Полковник Бёрч прошел несколько шагов, потом остановился и вернулся.

— В чем дело, Мэри? Вы что-то увидели?

Мэри колебалась. Возможно, если бы она знала, что я все вижу, то не сделала бы того, что сделала.

— Нет, сэр, — сказала она. — Ничего. Я просто… — Она выпустила из руки молоток, который с лязгом упал наземь. — Простите, сэр, у меня немного закружилась голова. Наверное, от солнца. Не могли бы вы подать мне молоток?

— Конечно.

Полковник Бёрч нагнулся, чтобы его поднять, замер, потом опустился на колени. Он поднял взгляд на Мэри, как будто пытаясь прочесть, что написано у нее на лице.

— Вы что-то нашли, сэр?

— Вы знаете, Мэри, мне кажется, что да!

— Это спинной позвонок, так? Знаете, сэр, если его измерить, то можно определить длину вашей твари. Потому что каждый дюйм диаметра соответствует пяти футам длины. Диаметр этого составляет около полутора дюймов, значит, тварь будет примерно в восемь футов длиной. Посмотрите вокруг, нельзя ли вскрыть другие ее части в этом уступе. Вот, возьмите мой молоток.

Она отдавала ему своего ихтиозавра, и он это знал. Я отвернулась, испытывая отвращение. Когда они возбужденно обследовали очертания твари в уступе, я стала наобум разбивать камни, просто чтобы чем-то себя занять, пока меня не позвали посмотреть на находку полковника Бёрча. Я едва смогла заставить себя на нее взглянуть, о чем очень жалею, потому что это, вероятно, был самый лучший ихтиозавр, когда-либо найденный Мэри, и всегда очень впечатляет, когда видишь какого-нибудь из них вкрапленным в его природную среду, до того как он будет извлечен из камня. Мне пришлось из вежливости поздравить его.

— Отлично, полковник Бёрч, — сказала я. — Он великолепно пополнит вашу коллекцию. — Я подпустила в свой голос легчайший оттенок сарказма, но никто из них этого не уловил, потому что полковник Бёрч заключил Мэри в объятия и закружил ее, как будто они были на балу в Курзале.

Следующие две недели ушли у них на то, чтобы братья Деи выкопали ихтиозавра, и на то, чтобы отчистить его от наслоений камня в мастерской Эннингов, причем всю тонкую работу выполняла Мэри. Она трудилась так усердно, что у нее покраснели глаза. Я не заходила туда, пока она его препарировала, потому что опасалась столкнуться с полковником Бёрчем в тесной мастерской. Собственно, я избегала его как только могла. Не вполне успешно, однако.

Как-то вечером Маргарет убедила меня поиграть в карты в Курзале. Я редко туда ходила, потому что он был полон молодых леди и ухаживающих за ними мужчин, а также матерей, наблюдавших за происходящим. Избранные друзья, которыми я обзавелась в Лайме, были больше склонны к умственной деятельности, например молодой Генри де ла Беш или доктор Карпентер и его жена. Обычно мы встречались в домах друг у друга, а не в Курзале. Но Маргарет нужен был партнер, и она настояла, чтобы я пошла с ней.

Посреди игры там появился полковник Бёрч. Я, конечно, сразу заметила его, а он меня — он перехватил мой взгляд, прежде чем я успела его отвести, и подошел прямо ко мне. Занятая своими картами, я ответила на его приветствие как можно суше, но это не помешало ему стоять надо мной и обмениваться репликами со зрителями. Другие игроки смотрели на меня с удивлением, и я начала играть плохо. Как только мне удалось совладать с собой, я притворилась, что у меня болит голова, и выбралась из-за стола. Я надеялась, что полковник Бёрч займет мое место, но он последовал за мной к эркерному окну, где мы оба стали смотреть на море. Мимо проплывал корабль, готовый пришвартоваться у Кобба.

— Это «Единство», — сказал полковник Бёрч. — Завтра, когда он отчалит в Лондон, на нем поплывет мой ихтиозавр.

Несмотря на нежелание вовлекаться в разговор, я не удержалась от вопроса:

— Значит, Мэри уже закончила свою работу над тем экземпляром?

— Его поместили в специальный ящик, и как раз сегодня она залила его гипсом. Когда гипс подсохнет, она его упакует.

— Но сами вы на «Единстве» не отплываете. — Я не была уверена, чего я хочу: то ли чтобы он остался, то ли чтобы он уехал, — но мне надо было знать о его планах.

— Я поеду вслед за ним в экипаже и остановлюсь сначала в Бате и Оксфорде, чтобы повидаться с друзьями.

— Теперь, когда вы получили то, ради чего приезжали, нет причин оставаться здесь дальше.

Как я ни старалась, чтобы голос мой звучал ровно, он все-таки дрогнул. Добавлять, что его поспешный отъезд после получения своего сокровища отдает дурным вкусом, я не стала. Я чувствовала на себе его взгляд, но не поворачивалась к нему лицом. Щеки у меня горели.

— Я получал очень большое удовольствие от наших разговоров, мисс Филпот, — сказал он. — Мне их будет недоставать.

Тогда я повернулась и посмотрела на него прямо.

— У вас сегодня очень темные глаза, — добавил он. — Темные и честные.

— Я сейчас пойду домой, — ответила я, как будто он спрашивал. — Нет, не провожайте меня, полковник Бёрч. Я этого не хочу. — Я отвернулась.

За нами, казалось, наблюдала вся комната. Я подошла к столу, чтобы попросить свою сестру сопровождать меня, и почувствовала настоящее облегчение, когда он за нами не последовал.

Думаю, месяцы, последовавшие за отъездом полковника Бёрча, были тяжелейшими для Эннингов — тяжелее даже времени после смерти Ричарда Эннинга, потому что тогда они, по крайней мере, пользовались сочувствием города. Теперь же люди просто думали, что они сами навлекли на себя свое несчастье.

Впервые в полной мере я поняла, какой огромный ущерб причинил полковник Бёрч репутации Мэри, когда сама, довольно скоро, услышала, что говорят люди. Однажды я отправилась в булочную — Бесси забыла туда заглянуть, но отказалась снова спускаться с холма. Войдя туда, я случайно уловила то, что жена булочника, который сам был Эннингом и приходился Мэри дальним родственником, говорила какой-то покупательнице:

— Она каждый день проводила на пляже с этим джентльменом. Позволяла ему заботиться о ней.

Она грубо хохотнула, но осеклась, увидев меня. Пусть даже никакие имена упомянуты не были, я поняла, кого она имела в виду: это явствовало из того, как вызывающе выпятила она подбородок, словно предлагая мне побранить ее за то, что она настолько невеликодушна.

Я не ответила на этот вызов. Это было бы подобно попытке перегородить дамбой реку. Вместо этого я ткнула пальцем в буханку, подняла брови и сказала звенящим голосом:

— Сегодня мне не очень-то нужен черствый хлеб. Зайду в другой раз.

Но это принесло лишь мимолетное удовлетворение, потому что Симьен Эннинг был единственным булочником в Лайме и нам придется продолжать покупать хлеб у его жены. Я вышла из лавки с красным лицом, и мне стало еще хуже из-за смеха, донесшегося мне вслед. Я задумалась, удастся ли мне когда-нибудь постоять за себя без того, чтобы почувствовать себя идиоткой.

В то время как Молли и Джозеф Эннинг страдали той зимой физически, многие дни обходясь жидким супом и еще более жалким запасом угля, Мэри не замечала ни того, как мало она ест, ни холода. Она страдала внутри.

Она по-прежнему приходила в коттедж Морли, но предпочитала навещать Маргарет, потому что та могла удовлетворить ее потребность в сопереживании, способности к которому недоставало нам с Луизой. Мы не теряли мужчин, как это произошло с Мэри и Маргарет, а притворяться было не в нашей природе. Не то чтобы Мэри чувствовала, что уже потеряла полковника Бёрча. Долгое время она оставалась преисполненной надежд и просто скучала по нему и его постоянному присутствию в ее жизни, имевшему место прошедшим летом. Ей хотелось говорить о нем с кем-нибудь, кто его знал и одобрял, или, по крайней мере, не позволял себе столь резко критиковать его характер, как я. Маргарет встречалась с полковником Бёрчем в Курзале, играла с ним в карты и даже пару раз с ним танцевала. Работая со своими окаменелостями за столом в обеденном зале, я слышала, как за дверью Мэри говорила с Маргарет, снова и снова заставляя ее рассказывать про танцы, про то, во что полковник Бёрч был одет, о чем они беседовали, совершая свои туры. Потом ей хотелось узнать все о картах, во что они играли, выиграл ли он или проиграл, что он при этом говорил. Маргарет не замечала таких подробностей, потому что полковник Бёрч не был для нее запоминающимся компаньоном. Его тщеславие и самоуверенность были чрезмерными даже для Маргарет. Однако для Мэри она придумывала детали, чтобы прибавить их к тому малому, что ей запомнилось, пока не возникала полная картина, изображавшая полковника Бёрча в минуты досуга. Мэри вбирала в себя все подробности, чтобы хранить их в памяти и тщательно обдумывать позже.

Мне хотелось велеть Маргарет, чтобы та перестала вспоминать небылицы, потому что страстное воодушевление девушки, подпитываемое обрывками чужих воспоминаний о вежливых танцах и азартной игре, тревожило меня, порождая в сознании образ Мэри, стоящей у Курзала, прижимающейся лицом к холодному стеклу, чтобы увидеть танцующих. Хотя я никогда этого не видела, меня не удивило бы, узнай я, что так она и делала. Я, однако, придерживала язык, потому что знала, что Маргарет желала Мэри добра и предоставляла ей то единственное малое утешение, что могла дать ей в ту пору. Я также была признательна Маргарет за то, что она никогда не рассказывала Мэри о моей краткой встрече с полковником Бёрчем в Курзале, хотя сама я вспомнила все подробности того дня.

Начинать переписку самой было бы неприлично, Мэри надеялась и ждала получить от полковника Бёрча весточку. Они с матерью время от времени получали письма — от Уильяма Бакленда, просившего о каком-нибудь образце, от Генри де ла Беша, сообщавшего, где он находится, от других коллекционеров, с которыми они сталкивались и которые чего-то от них хотели. Молли Эннинг переписывалась даже с Чарльзом Конигом из Британского музея, который выкупил первого ихтиозавра Мэри у Уильяма Баллока и был заинтересован в приобретении других. Все эти письма продолжали поступать, но среди них никогда не было конверта со строчками размашистого, быстрого почерка полковника Бёрча. Потому что я знала его почерк.

Я не могла рассказать Мэри, что это ко мне пришла весточка от полковника Бёрча через месяц после того, как он покинул Лайм. Он, конечно, не объяснялся в этом письме в любви, хотя у меня дрожали руки, когда я его вскрывала. Вместо этого он спрашивал, не буду ли я так любезна, чтобы поискать образец дапедиума, подобный тому, что я отдала в дар Британскому музею, поскольку он надеется пополнить свою коллекцию этой редкостью. Я прочла это вслух Маргарет и Луизе.

— Какая наглость! — вскричала я. — После такого пренебрежения, выказанного моей работе, взять и попросить меня об экземпляре, который к тому же так трудно найти! — Каким бы разгневанным ни был мой голос, втайне я была также и польщена тем, что полковник Бёрч уяснил для себя ценность моих находок настолько, чтобы захотеть получить экземпляр для собственной коллекции.

Все же я попыталась было бросить это письмо в огонь. Меня остановила Маргарет.

— Не надо, — попросила она, протягивая к нему руку. — Ты уверена, что там ничего нет о Мэри? Ни постскриптума, ни какого-нибудь зашифрованного сообщения для нее или о ней? — Она просмотрела письмо, но ничего такого не нашла. — По крайней мере, сохрани его для того, чтобы знать его адрес. — После этих слов Маргарет зачитала адрес вслух: такая-то улица в Челси, несомненно запоминая его на тот случай, если я сожгу это письмо позже.

— Хорошо, я сохраню его, — пообещала я. — Но отвечать на него не буду. Он не заслуживает ответа. И он никогда не получит ни одной из моих рыб!

Мы не рассказали Мэри о том, что полковник Бёрч прислал мне письмо. Это бы ее огорчило. Я никак не ожидала, что такой сильный характер, как у Мэри, окажется и таким хрупким. Но временами все мы становимся уязвимыми. Она продолжала ждать вестей от полковника Бёрча, говорить о нем и просить Маргарет описывать, как он держался в Курзале, и Маргарет ей уступала, хотя ложь причиняла ей боль. И мало-помалу румянец покинул щеки Мэри, яркий свет в ее глазах померк, плечи опять привычно сгорбились, а челюсть отяжелела. Мне хотелось плакать, когда я видела, что она в столь юном возрасте уже готова пополнить ряды старых дев.

Как-то раз солнечным зимним днем ко мне на Сильвер-стрит был нанесен нежданный визит. Я была в саду вместе с Луизой, на протяжении холодных месяцев скучавшей по садовым работам и искавшей что-нибудь, чем ей можно было бы заняться: распределяла мульчу вокруг спящих растений, проверяла луковицы, которые посадила, сгребала листья, залетевшие в сад, подстригала розовые кусты, упорно разраставшиеся. Холод не беспокоил нас, как когда-то, а на солнце вообще было удивительно тепло. Я заканчивала акварель, изображавшую вид на Голден-Кэп, надеясь, что низкое зимнее солнце позволит придать рисунку то магическое свойство, которого ему до сих пор недоставало.

Когда я добавляла облакам желтизны, появилась Бесси.

— Кое-кто хочет вас видеть, — буркнула она.

Отступив в сторону, она позволила мне увидеть Молли Эннинг, которая за все те долгие годы, что мы там жили, никогда не предпринимала попыток подняться до Сильвер-стрит.

Пренебрежительность Бесси меня рассердила. Несмотря на мою дружбу с Эннингами, Бесси со слишком уж большой готовностью разделяла взгляды остальных жителей Лайма на эту семью, даже когда достаточно узнала Мэри, чтобы вынести о ней собственное суждение. Я наказала ее тем, что встала и обратилась к ней:

— Бесси, вынеси, пожалуйста, стул для миссис Эннинг, и для Луизы тоже, а еще чай для нас для всех. — Повернувшись, добавила: — Вы не против присесть на воздухе, Молли? На солнце сегодня довольно тепло.

Молли Эннинг пожала плечами. Она, мол, не из тех, кому доставляет удовольствие сидеть на солнышке, но не станет мешать предаваться этому другим.

Я подняла брови, глядя на Бесси, которая медлила в дверном проеме, явно обозленная мыслью, что ей придется прислуживать кому-то, кого она считает ниже себя самой.

— Давай, Бесси. Сделай, пожалуйста, как я сказала.

Бесси пошла за стулом. Когда она скрылась в доме, я услышала смешок Луизы. Капризы Бесси очень забавляли моих сестер, хотя я по-прежнему беспокоилась, что она может от нас уйти, угрозу чего часто выражали ее тяжело опущенные плечи. Спустя все это время она упорно давала понять, что наш переезд в Лайм был сущим бедствием. С точки зрения Бесси, мои отношения с Эннингами — символ всего того неприличного, что было в Лайме. Бесси носила в своей груди барометр общественного мнения, по-прежнему установленный в соответствии с лондонскими стандартами.

Мне было все равно, что она думает, хотя из-за этого мы могли потерять служанку. Не заботило это и Луизу. Маргарет, полагаю, жила здесь более условной жизнью, по-прежнему время от времени бывая в Курзале, навещая другие добропорядочные семьи в Лайме и занимаясь благотворительностью. Она повсюду носила с собой баночки с кремом, который придумала для смягчения моих потрескавшихся рук, и раздавала крем всем, кто в этом нуждался.

Я указала на свой стул.

— Присаживайтесь же, Молли. Бесси принесет еще.

Молли Эннинг помогала головой — ей было неловко сидеть, пока я стою.

— Я подожду.

Казалось, она разделяла мнение Бесси, что нам не следует принимать никого из семьи Эннингов в качестве визитеров; и скорее это, а не дорога в гору удерживало ее от появления в коттедже Морли все это время. Когда ее взгляд остановился на моей акварели, я почувствовала смущение: не из-за качества рисунка, которое, как я уже поняла, не было особо хорошим, но из-за того, что нечто, до сих пор доставлявшее мне удовольствие, теперь казалось слишком дилетантским. У Молли Эннинг день начинался рано и заканчивался поздно, состоял он из многих часов работы, надрывающей спину. Она вряд ли находила время даже для того, чтобы посмотреть на этот вид, не говоря уж о том, чтобы усесться его рисовать. Что бы она ни подумала, взгляд ее ничего не выразил, но перенесся на куст роз. Луиза выглядела рядом со своими цветами менее легкомысленно, хотя и ненамного, потому что розы мало чему служили, кроме как украшению сада, и никому, кроме пчел, не доставляли удовольствия. Луиза, возможно, почувствовала то же, что и я, потому что поспешила закончить с кустом, который подравнивала, и положила на землю садовые ножницы.

— Я помогу Бесси принести поднос, — сказала она.

Когда были принесены еще стулья, столик, чтобы поставить на него поднос, и наконец сам поднос — причем все сопровождалось фырканьем и вздохами Бесси, — я начала сожалеть, что предложила выпить чаю на воздухе. Это тоже казалось легкомысленным, и я не собиралась поднимать такую суету. Потом, когда мы уселись, солнце зашло за тучу и сразу же стало холодно. Я чувствовала себя идиоткой, но была бы еще большей идиоткой, если бы сказала, что нам надо удалиться в дом, прихватив с собой чашки с чаем. Кутаясь в шаль, я обхватывала руками чашку, чтобы согреться.

Молли сидела с безучастным видом, без каких-либо замечаний предоставляя крутиться вокруг нее суматохе из чашек, блюдец, стульев и шалей. Я продолжала разглагольствовать о необычайно ясной погоде, о письме от Уильяма Бакленда, сообщавшего, что теперь он появится у нас через несколько недель, и о том, что Маргарет не может к нам присоединиться, потому что отправилась отнести баночку с кремом одной молодой матери, у которой воспалились соски.

— Полезная вещь, этот крем, — только и обмолвилась Молли.

Когда я спросила, как они поживают, она открыла причину своего к нам прихода.

— Мэри не в порядке, — сказала она. — Все время была не в порядке, как полковник уехал. Хочу, чтобы вы помогли мне это уладить.

— Что вы имеете в виду?

— С полковником я совершила ошибку. И знала, что совершаю, а все-таки совершила.

— Что вы, я уверена, что вы не…

— Мэри работала с полковником все лето, нашла ему хорошего крока и всевозможные антики для его коллекции, но ни разу не получила от него деньги. Я тоже о них не спрашивала, потому что думала, что он оплатит ее труд в конце сезона.

Я и раньше подозревала, что никакие деньги между полковником Бёрчем и семьей Мэри из рук в руки не переходили, но подтвердилось это только теперь. Возмущенная его поведением, я скрутила концы своей шали.

— Но он ничего не дал, — продолжала Молли Эннинг. — Просто уехал со своим кроком и антиками, а все, что он дал ей, так это медальон.

Я слишком хорошо знала об этом медальоне: Мэри носила его на шее, но всякий раз вытаскивала, чтобы показать Маргарет, когда они обсуждали полковника Бёрча. Там хранилась прядь его волос.

— И он ни слова не написал, с тех пор как уехал. Так что я сама ему написала. Вот где мне нужна ваша помощь. — Она полезла в карман старого пальто, бывшего на ней, а раньше, вероятно, принадлежавшего Ричарду Эннингу, и вытащила письмо. — Я его уже написала, но не знаю, дойдет ли оно до него в таком виде. Дошло бы, если бы было послано в такой городок, как Лайм, но Лондон же намного больше. Вы знаете, где он живет? — Молли Эннинг сунула письмо мне в руки. «Полковнику Томасу Бёрчу, Лондон» — вот что было написано вместо адреса.

— И о чем вы ему написали?

— Попросила денег за работу Мэри.

— Вы не упоминали о… женитьбе?

— С чего бы это я? — нахмурилась Молли Эннинг. — Ведь я не дура. К тому же это ему надо говорить, а не мне. Да, я, конечно, недоумевала насчет этого медальона, но потом не было от него вестей, так что… — Она потрясла головой, словно чтобы избавиться от глупых мыслей вроде брака своей дочери, и вернулась к более привычному для нее финансовому вопросу: — Он должен нам не только за все то время, когда отвлекал Мэри от поисков антиков, но и за те убытки, что мы несем сейчас. Это еще одна вещь, о которой я хотела рассказать вам, мисс Филпот. Мэри не находит антиков. И то плохо, что все найденное летом она отдавала полковнику. Но с тех пор как он уехал, она вообще ничего не находит. Нет, она каждый день отправляется на пляж, но ничего не приносит. Когда я спрашиваю почему, она говорит, что там ничего невозможно найти. Я несколько раз ходила с ней вместе — просто посмотреть — и увидела только то, что в ней что-то переменилось.

Я тоже это заметила, когда делала вылазку на взморье вместе с Мэри. Казалось, она не способна была так сосредоточиться, как раньше. Я видела, что ее взгляд блуждает по горизонту, по очертаниям Голден-Кэп или по отдаленным холмам Портленда, и понимала, что мысли ее в большей степени заняты полковником Бёрчем, нежели окаменелостями. Когда я спросила у нее, в чем дело, она просто сказала:

— У меня сегодня нет зоркости.

Я поняла: Мэри заботится об ином, теперь ей не до окаменевших костей на берегу.

— Что можно сделать, чтобы она снова стала искать антики, мисс Филпот? — спросила Молли Эннинг, проводя руками по коленям, чтобы разгладить свою юбку. — Вот о чем я пришла вас спросить — об этом и о том, как отправить письмо полковнику Бёрчу. Я подумала, что если я напишу и он пришлет деньги, то Мэри обрадуется и лучше будет управляться на пляже. — Она помолчала. — Я в свое время много писала писем с прошениями — ведь в Британском музее с выплатой денег не торопятся, — но никогда не думала, что мне придется писать письмо джентльмену наподобие полковника Бёрча. — Взяв свою чашку, она залпом выпила остатки чая. Подозреваю, она думала о том, как он целовал ей руку, и кляла себя за то, что попалась на его уловки.

— Почему бы вам не оставить письмо нам, чтобы мы переслали его в Лондон? — предложила Луиза.

Мы обе — и Молли Эннинг, и я — посмотрели на нее с признательностью за это тактичное решение: Молли — потому что ответственность за доставку письма по назначению перекладывалась на нас, а я — потому что теперь могла не признаваться ей, что полковник Бёрч мне писал.

— Я буду ходить вместе с Мэри на охоту, — пообещала я, — Буду за ней присматривать и постараюсь ее приободрить. — «И класть все окаменелости, что найду, ей в корзину, пока она не придет в чувство», — добавила я уже про себя.

— Не говорите Мэри про это письмо, — велела Молли, натягивая на себя пальто.

— Конечно, ни в коем случае.

Молли посмотрела на меня.

— Я не всегда склонна была доверять вам, — сказала она. — Теперь я уверена, что вы и вправду хорошо относитесь к моей дочке.

Когда она ушла, я повернулась к Луизе:

— Что мне делать?

— Подождем Маргарет, — ответила та.

Вечером, когда вернулась наша сестра, мы втроем уселись у огня и стали обсуждать письмо Молли Эннинг. Маргарет на этот раз оказалась в своей стихии. Это была одна из тех ситуаций, о которых она читала в своих любимых романах таких авторов, как Джейн Остин, с которой Маргарет давным-давно, во время нашего первого приезда в Лайм-Реджис, виделась в здешнем Курзале. Лайм-Реджис даже изображался в одной из книг мисс Остин, но я не читаю романов и не поддаюсь уговорам Маргарет, когда она просит меня прочитать хотя бы страницу. Настоящая жизнь куда запутаннее, чем любой роман, и зачастую вовсе не приводит к счастливой развязке, когда в последней главе порок наказан, справедливость восстановлена и героиню ожидает желанное замужество. Нам ли, сестрам Филпот, об этом не знать! Так что я терпеть не могла романы, которые лишь напоминали мне о том, что жизнь наша сложилась не совсем так, как нам хотелось бы.

Маргарет держала письмо обеими руками.

— О чем оно? Действительно только о деньгах? — Она вертела его перед глазами, как будто оно могло чудесным образом раскрыться и выдать свое содержание.

— Молли Эннинг не стала бы терять время на что-то еще, — сказала я, зная, что моя сестра думает не столько о деньгах, сколько о любовной тайне Мэри. — И она не стала бы лгать нам.

Маргарет провела пальцами по надписанному адресу.

— Все-таки полковник Бёрч должен его получить. Может, это письмо напомнит ему, о том, что его здесь помнят и ждут.

— Это письмо напомнит ему о том, что я так и не ответила на его просьбу, потому что, если я надпишу адрес, он поймет, что это я приложила руку, — ни у кого другого в Лайме его адреса нет.

— Речь не о тебе, Элизабет, но о Мэри, — нахмурилась Маргарет. — Ты что же, не хочешь, чтобы он получил это письмо? Или предпочла бы, чтобы он жил в полном неведении о том, как мучается его юная помощница? Разве ты не хочешь более счастливой развязки для них обоих?

— Ты говоришь так оттого, что начиталась своих романов, — набросилась я на нее, но вовремя остановилась. Я сжимала в руках экземпляр «Журнала Геологического общества», присланный мне мистером Баклендом. Чтобы успокоиться, я несколько раз глубоко вздохнула. — Я не считаю полковника Бёрча человеком чести. Если он ответит на это письмо, то он даст лишний повод несчастной девушке надеяться на благополучный исход.

— Но ты же взяла у Молли письмо, пообещав ей отправить его по почте!

— Верно, и начинаю жалеть об этом. Мне бы не хотелось принимать участие в этом деле. Это выглядит как-то унизительно! — Я понимала, что все мои доводы были очень шаткими.

Маргарет помахала конвертом у меня перед носом.

— Ты просто ревнуешь.

— Ничего подобного! — сказала я так резко, что Маргарет втянула голову в плечи. — Да это просто смешно, — добавила я, пытаясь смягчить свой тон.

Последовало долгое неловкое молчание. Маргарет положила письмо, затем подалась вперед и взяла меня за руку.

— Элизабет, ты не должна мешать Мэри обрести счастье, даже если тебе это никогда не будет суждено.

Я отняла у нее свою руку.

— Я возражаю вовсе не из-за этой чепухи.

— Тогда из-за чего же?

— Мэри — молодая девушка, из бедной семьи, совершенно необразованная, если не считать того, чему научили ее в приходской школе, — вздохнула я. — Полковник Бёрч владеет поместьем и родовым гербом. Он никогда всерьез не задумывался о браке с Мэри. Ты, конечно, это понимаешь. Понимает это и Молли Эннинг — вот почему она написала только о финансовой стороне вопроса. Даже Мэри в глубине души это понимает, хотя не хочет признать. Ты только понапрасну ее поощряешь. Он воспользовался возможностью улучшить свою коллекцию — бесплатно. Вот и все. Ей повезло, что он не обошелся с ней еще хуже. Обращение к нему с просьбой о деньгах, любая попытка возобновить отношения — все это лишь продлит ее бесплодные ожидания. Мы не должны руководствоваться в жизни какими-то отвлеченными романтическими представлениями. Надо смотреть фактам в лицо.

Маргарет просто ожгла меня взглядом.

— Даже мисс Остин никогда бы не допустила, чтобы такой неравный брак имел место в одном из ее романов, которые ты так любишь перечитывать, — продолжила я. — Если это не может произойти даже в книжке, то и в жизни, разумеется, никогда не произойдет.

Наконец-то мне удалось довести свою мысль до логического конца. У Маргарет сморщилось лицо, и она стала плакать, да так, что от неистовых рыданий начало содрогаться все ее тело. Луиза обхватила сестру руками, но ничего не сказала, потому что понимала, что я права. Маргарет так любила читать свои романы оттого, что они подавали совершенно иллюзорную надежду, будто у Мэри — или у нее самой — все еще остается шанс выйти замуж. Хотя мой собственный жизненный опыт был весьма ограничен, я знала, что ничего подобного никогда не случится. Это причиняло душевную боль, но правда, как бы она ни была жестока, лучше самой сладкой лжи.

— Это не честно, — выдохнула Маргарет, когда ее рыдания наконец стихли. — Ему не следовало уделять ей такое внимание. Проводить с ней так много времени, дарить ей медальон, целовать ее…

— Он ее целовал? — Меня пронзил укол ревности, которую я так тщательно старалась скрыть даже от самой себя.

Маргарет словно бы очнулась.

— Я не должна была рассказывать тебе об этом! Никому не должна была об этом рассказывать! Пожалуйста, ничего никому не говори. Мэри рассказала мне только потому, что… Ну, это ведь просто так восхитительно, когда говоришь об этом с кем-то еще. Ты как будто вновь возвращаешь то мгновение к жизни. — Она смолкла, думая, несомненно, о своих собственных поцелуях.

— Я ничего не хочу об этом знать, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал как можно более спокойно.

В ту ночь я плохо спала. На следующий день, прежде чем отнести письмо на Кумб-стрит, где находилась почта, я дописала на конверте адрес полковника Бёрча. Несмотря на все мои аргументы, которые я представила в споре с Маргарет, направленные против того, чтобы поощрять продолжение связи между полковником Бёрчем и Мэри, я в итоге не смогла взять на себя ответственность за ее судьбу и вынуждена была помочь Молли Эннинг отправить это самое письмо в Лондон.

Почтмейстер взглянул на письмо, затем, подняв брови, посмотрел на меня, и мне пришлось уйти, прежде чем он смог хоть о чем-нибудь меня спросить. Уверена, что во второй половине дня уже но всему городу ходили сплетни о том, что мисс Филпот отправила письмо… «Кому бы вы думали? Да, да, этому самому полковнику Бёрчу!»

Молли Эннинг напрасно ждала ответа. Письма она так и не получила.

Я надеялась, что на этом наши дела с полковником Бёрчем закончатся и больше мы его никогда не увидим. Окаменелости свои он получил, кроме дапедиума, которого я ему и не собиралась посылать, и мог теперь обратиться к другому модному коллекционированию, например насекомых или минералов. Именно так поступают джентльмены, подобные полковнику Бёрчу.

Мне никогда не приходило в голову, что я могу случайно встретиться с ним в Лондоне. Как говорила Молли Эннинг, «Лондон — это вам не Лайм». Население Лондона составляло миллион человек, что не шло ни в какое сравнение с двумя тысячами населения Лайма, а в Челси, где, как я знала, жил полковник, я бывала очень редко, разве что сопровождая Луизу в ее паломничествах в Ботанический сад, расположенный в том районе. Никогда не думала, что волной на берег в одно и то же место может выбросить два столь разных камешка со дна моря.

Каждую весну мы отправлялись в Лондон, горя желанием хоть на какое-то время покинуть Лайм, повидать своих родных и совершить обычный обряд, состоящий из посещений друзей, магазинов, галерей и театров. Если погода не баловала, мы часто отправлялись в Британский музей, до которого от дома нашего брата было рукой подать. С ранних лет мы были неплохо знакомы с его коллекцией.

Однажды, в особенно дождливый день, Маргарет задержалась в галерее, разглядывая собрание камей и печатных камней, меж тем как Луиза любовалась на верхнем этаже изысканной цветочной коллекцией Мэри Дефани, где были представлены причудливые растения, сделанные из бумаги. Я находилась на первом этаже, где целый ряд смежных залов занимала естественно-научная коллекция — в основном состоявшая из стендов с минералами, но теперь включавшая и четыре зала с окаменелостями. Значительное число экспонатов было привезено из окрестностей Лайма, включая несколько новых образцов допотопных рыб, подаренных мною для новой экспозиции.

Первый ихтиозавр Мэри тоже был там, выставленный в своем собственном застекленном шкафу и, к счастью, избавленный от жилета и монокля, хотя там и сям еще виднелись следы гипса, хвост оставался выпрямленным, а имя лорда Хенли по-прежнему красовалось на этикетке. Я уже несколько раз приходила посмотреть на этот экспонат и успела отправить письмо семье Эннинг, описав, как он теперь выглядит.

В зале, где только несколько посетителей переходили от стенда к стенду, было тихо. Я разглядывала череп, приписываемый бароном Кювье древнему мамонту, когда с другого конца помещения до меня донесся знакомый звонкий голос:

— Дорогая леди, стоит вам увидеть этого ихтиозавра, как вы поймете, насколько в более превосходном состоянии находится мой экземпляр.

Я на мгновение закрыла глаза, чтобы справиться с сердцебиением.

Полковник Бёрч вошел в зал, одетый, как обычно, в красный мундир, а рядом с ним, опираясь на его руку, вышагивала дама немногим старше меня. По ее черному одеянию можно было предположить, что она вдова. На ее спокойном лице застыло вежливое, но слегка рассеянное выражение. Она принадлежала к тем людям, которых я вряд ли узнала бы, если бы мне довелось вновь повстречаться с ними на улице.

Я замерла на месте, когда эта пара подошла к ихтиозавру Мэри. Оказавшись совсем близко, я стояла к ним спиной, и полковник Бёрч меня не заметил. Я слышала весь их разговор или, вернее, монолог полковника, потому что его спутница отвечала односложно и чаще просто кивала, выражая свое молчаливое согласие.

— Видите, какой это никудышный экземпляр в сравнении с моим ихтиозавром? — провозгласил он. — Как переломаны все его позвонки и ребра? И как много в нем недостающих частей? Смотрите, видите этот гипс, вон там, среди ребер, и вдоль позвоночника? Это работа мистера Баллока. Мой ихтиозавр, однако, ни в каких дополнениях не нуждается. Возможно, он меньше этого, но я нашел его целым и невредимым, так что все косточки были на месте.

— Изумительно, — прошелестела вдова.

— И подумать только, его посчитали крокодилом! Я, конечно, никогда с этим не соглашался. Я с самого начала знал, что это не крокодил, а неизвестная науке тварь, так что мне пришлось отправиться на поиски лично.

— Правда?

— Эти ихтиозавры являются одним из величайших научных открытий, когда-либо имевших место в истории.

— В самом деле?

— Насколько нам известно, сейчас ихтиозавров не существует. Они довольно давно вымерли. Это означает, дорогая моя, ученым следует поднять вопрос о том, отчего это произошло.

— Что же они думают по этому поводу?

— Некоторые предполагают, что они вымерли при Всемирном потопе; другие — что их убила какая-то катастрофа наподобие извержения вулкана или землетрясения. Какой бы эта причина ни была, их существование меняет наши представления о возрасте Земли. Мы полагаем, что она может быть старше тех 6000 лет, в которые оценивает ее возраст епископ Ушер.

— Как интересно! — Голос у вдовы слегка подрагивал, словно полковник взволновал ее до глубины души.

— Я как раз дочитываю публикацию барона Кювье, в которой он излагает свою гипотезу геологических катастроф, — продолжал полковник Бёрч, красуясь своими познаниями. — Кювье полагает, что мир формировался в череде ужасающих бедствий, катаклизмов такого огромного масштаба, что они создавали горы, иссушали моря и уничтожали целые виды животных. Сам Кювье не упоминает об участии в этих событиях карающей длани Божьей, но другие ученые мужи интерпретируют эти катастрофы как вмешательство Бога в Свое творение. Тогда Всемирный потоп может быть просто самым памятным из этих событий, что заставляет задуматься: а не грядет ли в будущем еще одно колоссальное наводнение, способное затопить весь земной шар?

— Поистине, тут есть о чем призадуматься, — неуверенно сказала вдова.

Как бы ни раздражал меня полковник Бёрч, его рассуждения о мире были любопытны. Будь я с ним рядом, у меня нашлось бы сказать нечто большее, нежели «есть о чем призадуматься».

Я могла бы и дальше стоять к ним спиной и не поворачиваться к полковнику Бёрчу, чтобы с ним не встречаться, если бы не то, что он сказал вслед за этим. Он не мог удержаться от хвастовства.

— Смотрю на все эти образцы и сразу вспоминаю о прошлом лете, что провел в Лайм-Реджисе. Там я, понимаете ли, очень наловчился в поисках окаменелостей. Нашел не только целого ихтиозавра, но и фрагменты многих других, а также большое количество пентакринитов — морских лилий, которые я вам показывал, помните?

— Я не расслышала названия. Как вы сказали?

— Пентакриниты, — рассмеялся полковник Бёрч. — Впрочем, разумеется, дорогая моя, я понимаю, что женщины не способны испытывать интерес к подобным вещам. Это удел мужчин.

Я повернулась к нему лицом.

— Хотела бы я, чтобы Мэри Эннинг слышала ваши слова, полковник Бёрч! Думаю, она бы с вами не согласилась.

Полковник Бёрч вздрогнул, хотя его военная выправка помогла ему скрыть замешательство. Он поклонился.

— Мисс Филпот! Какой сюрприз — и, конечно, удовольствие — найти вас здесь. Когда мы виделись в прошлый раз, то нас тоже окружали великолепные научные образцы. Позвольте представить вам миссис Тейлор. Миссис Тейлор, это мисс Филпот, с которой я познакомился во время своего пребывания в Лайме. Древние окаменелости — наш общий интерес.

Мы с миссис Тейлор кивнули друг другу, и, хотя ее лицо не утратило рассеянного выражения, черты ее, казалось, слегка заострились, так что я заметила ее тонкие губы и глубокие морщинки в углах рта.

— Что нынче происходит в Лайме? — спросил полковник Бёрч. — Его жители по-прежнему каждый день прочесывают берег в поисках древних сокровищ, свидетельствующих об обитателях более ранних геологических эпох?

Я предположила, что он таким образом спрашивал о Мэри. Мне, однако, не было нужды отвечать в том же духе. Я предпочла ответить прямо:

— Мэри Эннинг продолжает охоту за окаменелостями, если это то, о чем вы спрашиваете, сэр. И ее брат помогает ей, когда находит для этого свободное время. Но, по правде говоря, их семья едва сводит концы с концами, потому что за последние месяцы они почти ничего не нашли.

Пока я говорила это, глаза полковника Бёрча проследили за группой посетителей, направлявшейся в следующий зал. Возможно, ему хотелось исчезнуть вместе с ними.

— К тому же никому не пришло в голову заплатить им за их услуга, как вам должно быть известно из вашей корреспонденции, — добавила я, повысив голос и подпустив в него язвительности, что заставило миссис Тейлор поморщиться.

Как раз в это время в дальнем конце зала появились Маргарет и Луиза, искавшие меня, потому что нас в скором времени ожидали дома. Увидев полковника Бёрча, они остановились, а Маргарет побледнела.

— Мне бы очень хотелось поговорить с вами о семействе Эннинг более подробно, полковник Бёрч, — сказала я.

Мне было неприятно столкнуться с ним лицом к лицу, да еще в тот момент, когда он похвалялся знаниями перед своей спутницей, но то, что он сказал, будто женщины не способны испытывать интерес к науке, тем самым перечеркивая все наши с Мэри достижения, заставило меня не только обратиться к нему с упреком, но и напомнить, что он задолжал Мэри значительную сумму денег. Я просто должна была ему об этом сказать.

Однако, прежде чем я смогла продолжить, к нам подошла Маргарет, а следом за ней Луиза. Представления друг другу моих сестер и миссис Тейлор, а также банальные приветствия, обращенные к полковнику Бёрчу, прервали меня, чего, я уверена, и хотела Маргарет. Я дождалась, чтобы обмен вежливыми фразами иссяк, и уже тогда повторила:

— Мне хотелось бы поговорить с вами, сэр.

— Конечно, у нас есть о чем поговорить, — с неловкой улыбкой отозвался полковник Бёрч, — и я с удовольствием навестил бы вас, — кивнул он в сторону моих сестер, — но, к сожалению, мне вскоре надо быть в Йоркшире.

— Тогда придется поговорить прямо сейчас, не откладывая. Не возражаете?

— О, я не думаю, чтобы полковнику Бёрчу… — начала было Маргарет, но ее прервала Луиза, которая взяла миссис Тейлор под руку и сказала: — Вы любите цветы, миссис Тейлор? Если да, то вы должны увидеть коллекцию бумажных цветов мисс Делани — будете очарованы. Пойдемте со мной.

Потребовалась вся настойчивость Луизы, чтобы протащить миссис Тейлор через зал к выходу, а Маргарет плелась за ними вслед, бросая мне предостерегающие взгляды. Лицо у нее было слегка раскрасневшимся.

Когда они ушли, мы с полковником Бёрчем остались с глазу на глаз в полупустом зале, через высокие окна которого на нас лился серый свет дождливого дня. Теперь он выглядел озабоченным и немного раздраженным.

— Итак, мисс Филпот?

— Итак, полковник Бёрч?

— Вы получили мое письмо с просьбой прислать мне дапедиум?

— Ваше письмо? — Своим вопросом он застиг меня врасплох, потому что я думала о другом. — Да, я его получила.

— И не соблаговолили ответить?

Я нахмурилась. Полковник Бёрч явно уходил от неприятных для себя тем, поворачивая разговор в иную сторону. Его низкая тактика так разозлила меня, что я решила отвечать как можно более резко.

— Да, не ответила. Я не испытываю к вам почтения, полковник, и у меня нет желания делиться с вами моими находками. Согласитесь, что писать вам об этом было бы с моей стороны нетактично.

— Понимаю. — Полковник Бёрч покраснел, словно ему отвесили пощечину.

Думаю, никто прежде не говорил ему в лицо, что не испытывает к нему уважения. В самом деле, я не ожидала, что разговор примет такой оборот. Для него это было явно неприятно, а я испытывала странное волнение. Долгие годы жизни в провинциальном Лайме сделали меня довольно независимой в мыслях и словах, но никогда еще я не бывала столь резкой и грубой. Я опустила глаза и начала расстегивать и снова застегивать свои перчатки, чтобы чем-то занять дрожащие руки. Перчатки были новые, из галантерейной лавки в Сохо. К концу года они тоже придут в негодность из-за глины и морской воды.

Полковник Бёрч положил руку на стеклянную дверцу ближайшего к нему шкафа, как будто затем, чтобы поддержать себя. Там на полках красовалось множество двустворчатых моллюсков, которых при других обстоятельствах он мог бы внимательно разглядывать. Теперь он смотрел на них так, словно они его совершенно не интересовали.

— С тех пор как вы уехали, — сказала я, — Мэри не обнаружила ни одного ценного экземпляра, и теперь у ее семьи очень ограниченны средства, ведь все, что она находила прошлым летом, она отдала вам.

Полковник Бёрч поднял на меня взгляд:

— Это несправедливо, мисс Филпот. Я сам искал свои экземпляры.

— Нет, сэр. Не искали. — Я подняла руку, чтобы пресечь его попытку перебить меня. — Вы можете думать, что сами нашли все эти фрагменты челюстей и ребер, акульи зубы и морские лилии, но ведь это Мэри указала вам на них. Она находила их, а потом вела вас туда, чтобы вы считали, что и на этот раз вам так необыкновенно повезло. Вы не охотник за окаменелостями. Вы собиратель, коллекционер. Это большая разница.

— Я…

— Я видела вас на берегу, сэр, и все обстояло именно так. Не вы нашли того ихтиозавра. Его нашла Мэри, а потом бросила рядом с ним свой молоток и попросила вас поднять его, чтобы вы увидели кости этой твари. Я присутствовала при том событии и уверяю вас, что это ее ихтиозавр. И вы отняли его у Мэри. Мне стыдно за вас.

Полковник Бёрч оставался недвижим, склонив голову и выпятив губы.

— Возможно, вы не понимали, отчего она так поступает, — продолжила я немного мягче. — У Мэри широкая душа. Она всегда готова поделиться с друзьями своими лучшими находками. Вы заплатили ей хоть за один из образцов?

Полковник Бёрч принял сокрушенный вид.

— Она настаивала, что я сам их нашел и она тут ни при чем.

— А оплатили ли вы хотя бы то время, что она затратила на поиски окаменелостей для вашей коллекции, как о том просила в письме ее мать несколько месяцев назад? Мне известно о том письме, потому что это я передала ей ваш адрес. Я удивлена, сэр: вы упрекаете меня в том, что я не ответила на ваше послание, меж тем как вы сами оставили без ответа письмо, касающееся вещей гораздо более существенных, нежели коллекционирование окаменелой рыбы.

Полковник Бёрч промолчал.

— Знаете ли, полковник Бёрч, этой зимой я обнаружила, что Эннинги готовы были продать свой стол и стулья, чтобы заплатить за квартиру. Стол и стулья! Им пришлось бы обедать стоя.

— Я… я понятия не имел, что они в таком бедственном положении.

— Мне удалось убедить их не продавать свою мебель только тогда, когда я заплатила им авансом за будущую окаменелую рыбу, которую Мэри найдет для меня. Я предпочла бы просто дать им денег — я вообще-то нахожу образцы сама, а не плачу за них. Но милостыни они от меня не примут.

— В настоящий момент у меня просто нет денег, чтобы им заплатить.

Его слова были настолько просты и печальны, что я не могла придумать, что ответить. Мы оба молчали. Две женщины, рука об руку вошедшие в зал, при виде нас переглянулись и поспешили обратно. Должно быть, приняли нас за ссорящихся любовников.

Полковник Бёрч провел рукой по стеклянной дверце.

— Зачем вы написали мне то письмо, мисс Филпот?

— Я не писала вам писем и не собиралась писать. Мы это уже выяснили, — нахмурилась я.

— Вы прислали мне письмо о Мэри, правда без подписи. Письмо было анонимным, но чрезвычайно хорошо написанным, и автор сообщала, что близко знакома с Мэри, так что я подумал, что это, должно быть, были вы. Вместо подписи там стояло «та, которая желает вам счастья в браке», и это побудило меня задуматься о… возможной помолвке с Мэри.

Я уставилась на него: слова, которые он процитировал, напомнили мне манеру Маргарет, которая только о «счастье в браке» и думала. Я вспомнила ее румянец, когда она выходила из зала; о том, как внимательно читала она адрес полковника Бёрча на конверте, как обсуждала полковника с Мэри. Письма Молли о деньгах было недостаточно; Маргарет хотела, чтобы предметом обсуждения стал еще и брак. Будь проклято ее вмешательство, подумала я. Будь проклято ее увлечение никчемными романами.

Я вздохнула.

— Я не писала этого письма, хотя, кажется, догадываюсь, кем оно было написано. Впрочем, оставьте мысль о женитьбе. Это, разумеется, совершенно невозможно. — Далее я постаралась выражаться как можно яснее. — Сэр, вы должны понять, что вы просто-напросто ограбили семью Эннингов, лишив их средств к существованию, а Мэри — ее репутации. Это из-за вас они были вынуждены решиться продать свою мебель.

— Что вы хотите, чтобы я сделал, мисс Филпот? — вздохнул полковник Бёрч.

— Верните ей то, что она нашла, по крайней мере ихтиозавра, который принесет ей достаточно денег, чтобы расплатиться с долгами. Это самое меньшее, что вы можете сделать, какие бы финансовые трудности вы ни испытывали.

— Я не… вы знаете, я ведь искренне увлечен Мэри и часто о ней думаю.

— Не будьте смешны, — фыркнула я. — Подобные сантименты совершенно неуместны.

— Может быть, вы и правы.

Сказать то, что думала, было невероятно трудно, но я себя заставила.

— Я бы посоветовала вам подумать о невесте, которая была бы ближе к вам по возрасту, положению в обществе и разделяла бы ваши естественно-научные интересы.

Мы уставились друг на друга, но в это мгновение в дальнем конце зала появилась миссис Тейлор, преследуемая моими сестрами и выглядевшая так, словно она надеялась, что полковник Бёрч ее спасет. Когда она поспешно завладела его рукой, я могла только закончить шепотом:

— Вы должны вести себя достойно, полковник Бёрч.

— По-моему, нам следует поторопиться, а то мы опоздаем к обеду, — провозгласила миссис Тейлор, твердо сжав свои тонкие губы.

Затем они оставили нас, пообещав заглянуть к нам на Монтэг-стрит, прежде чем мы вернемся в Лайм. Я знала, что этого не произойдет, просто кивнула и помахала на прощание рукой.

Стоило им уйти, как Маргарет разразилась слезами.

— Прости, мне так жаль, мне не следовало писать то письмо! Я пожалела об этом, как только отнесла его на почту!

Луиза недоуменно взглянула на меня. Я, однако, не торопилась прощать Маргарет за ее необдуманный поступок. На это мне потребовалось несколько дней, потому что, как я считаю, вмешательство в чужие любовные дела заслуживает наказания.

Покидая Британский музей, я почувствовала облегчение, словно переложила на плечи полковника Бёрча то бремя, которое до этого несла. По крайней мере, я представляла интересы семейства Эннингов, а не свои собственные. Тогда у меня не было ни малейшего понятия, изменит ли это хоть что-нибудь, однако очень скоро ситуация прояснилась.

Объявление об аукционе первым увидел мой брат. Как-то вечером, придя из конторы, Джон присоединился к нам в гостиной на втором этаже с большими окнами с видом на улицу. Дома его ожидало целое семейство: кроме нас троих и нашей невестки другая наша сестра, Франсис, приехала из Эссекса погостить вместе с двумя своими детьми, восьмилетней Элизабет, названной в мою честь, и трехлетним Френсисом. Они бегали по комнатам за Джонни, который явно находил удовольствие, играя со своими кузеном и кузиной. Потом дети стали подрумянивать галеты над огнем, разведенным в камине исключительно для этой цели, потому что стоял теплый майский вечер. Они так близко подносили галеты к пламени, что те подгорали, и пока я разгоняла дым и отчитывала детей, я не замечала необычно сосредоточенного выражения на лице у брата. Потом дети угомонились.

— Сегодня я увидел кое-что в газете, что, знаю, тебя заинтересует, — наморщив лоб, сказал мне Джон.

Он протянул мне газету, сложенную так, чтобы на виду оказалось взятое в рамку объявление. Пока я пробегала его глазами, щеки у меня покраснели. Я подняла глаза от газеты и оглядела домочадцев. Даже Джонни смотрел на меня внимательно. Когда все семейство не отводит от тебя взгляда, это немного действует на нервы.

Я откашлялась, прочистила горло.

— Похоже, полковник Бёрч распродает свою коллекцию, — пояснила я. — Аукцион назначен в Музее Баллока на следующей неделе.

Маргарет открыла от изумления рот, а Луиза бросила на меня сочувственный взгляд и потянулась за газетой, чтобы самой прочитать объявление.

Я стала на все лады прокручивать эту новость в уме. Знал ли полковник Бёрч, что собирается продать свою коллекцию, когда мы встретились в Британском музее? В этом я усомнилась, приняв во внимание тот тон, с которым он говорил о своем ихтиозавре миссис Тейлор. Более того, он ведь непременно сказал бы мне об этом? С другой стороны, я так ясно выразила свое недовольство его поведением, что он, возможно, не пожелал ставить меня в известность о том, что собирается обратить свои окаменелости в наличные. Все образцы, которые дала ему Мэри, теперь пойдут в его пустые карманы. Мои слова не оказали на него совершенно никакого воздействия. От бессилия глаза мои наполнились слезами.

Луиза вернула мне газету.

— Они будут выставлены на предварительный просмотр, — сказала она.

— К Музею Баллока я и близко не подойду, — отрезала я, доставая новый платок. — Я и так знаю, что есть в этой коллекции. Мне нет нужды это проверять.

Но позже, когда мы с Джоном остались наедине в его кабине, обсуждая наше финансовое положение, я перебила его сухое изложение цифр.

— Ты проводишь меня в Музей Баллока? — спросила я, не отрывая глаз от гладкого наутилуса, которого я нашла на монмутском пляже и подарила ему в качестве пресс-папье. — Хочу, чтобы пошли только ты и я. Мне бы лишь проскользнуть туда и осмотреться, вот и все. Остальным знать об этом не обязательно. Не хочу, чтобы они поднимали шум.

Мне показалось, что ему это не очень понравилось, но он скрыл свое недовольство под маской вежливости, как заправский адвокат.

— Можешь на меня положиться, — сказал он.

Несколько дней Джон не упоминал о предстоящей нам вылазке, но я знала своего брата и верила, что он все устроит. Как-то вечером за ужином он объявил, что ему нужно, чтобы на текущей неделе мы зашли к нему в контору и ознакомились с некими документами, которые он для нас подготовил.

Маргарет сделала гримасу.

— Разве ты не можешь принести эти бумаги домой?

— Это должно произойти в конторе, потому что необходимо присутствие коллег, чтобы все засвидетельствовать, — объяснил Джон.

Маргарет тяжело вздохнула, а Луиза промахнулась вилкой, не сумев поддеть кусок трески, так что тот проехался по ее тарелке. Действительно, наш брат, хотя я любила его и уважала, временами казался мне чересчур скучным, особенно после того, как мы переехали в Лайм и стали встречаться не чаще одного раза в год.

— Конечно, — добавил Джон, метнув взгляд в мою сторону, — нет необходимости приходить вам всем. Одна из вас могла бы выступить как представительница ваших интересов.

Маргарет и Луиза посмотрели на меня, надеясь на то, что я их выручу и не откажусь. Я выдержала уместную паузу, потом вздохнула:

— Этим займусь я.

Джон кивнул.

— После мы пообедаем в моем клубе. Четверг тебя устроит?

Четверг был первым днем предварительного просмотра, а клуб Джона располагался на Мэлл-стрит, неподалеку от Музея Баллока.

К четвергу Джон сумел подготовить какой-то очередной документ о правах наследства, который я могла бы подписать, чтобы его уловка не оказалась ложью. И мы действительно пообедали в его клубе, но ограничившись всего одним блюдом, так что в Египетский зал прибыли как раз вовремя. Я содрогнулась, когда мы вошли в желтое здание, где статуи Ирис и Озириса по-прежнему надзирали за входом. Несколько лет назад, увидев там ихтиозавра Мэри, я дала себе клятву никогда туда не возвращаться, какими бы соблазнительными ни были выставленные там экспозиции. Теперь я нарушала этот обет.

Окаменелости полковника Бёрча помещались в одном из малых залов. Хотя они и были представлены как музейная коллекция и разделены на группы сходных образцов — пентакринитов, фрагментов ихтиозавров, аммонитов и т. д., — окаменелости находились не в застекленных шкафах, а просто лежали на столах. Полный скелет ихтиозавра был установлен в центре зала, и при виде его у меня так же захватило дух, как и в ту пору, когда он находился в мастерской Эннингов.

Что удивляло меня даже больше, чем выставка окаменелостей из Лайма в Лондоне, — потому что я уже была свидетельницей такой экспозиции в Британском музее, — так это толпа народа, собравшаяся в зале. Повсюду можно было видеть мужчин, бравших окаменелости в руки, изучавших их, обсуждавших их с другими. Зал гудел от интереса, и я слышала, как колотится мое сердце. Других женщин там, однако, не было, и я цеплялась за руку брата, испытывая некоторую неловкость.

Несколько минут спустя я начала узнавать кое-кого из присутствующих, главным образом тех, кто приезжал в Лайм за окаменелостями и заходил в коттедж Морли, чтобы посмотреть мои находки. Хранитель Британского музея, Чарльз Кониг, стоял рядом со скелетом ихтиозавра — возможно, сравнивал его с тем экземпляром, который за год до этого купил у Баллока. Он ошеломленно обводил взглядом зал. Уверена, он был бы донельзя рад заполучить столько посетителей в залы своего музея. Но его коллекция не предназначалась для продажи, а ведь именно возможность обладания этими диковинами и заставила посетителей тесниться перед столами.

В другом конце зала я заметила Генри де ла Беша и как раз пробиралась к нему, когда услышала, как кто-то окликнул меня по имени. Я вздрогнула, испугавшись, что это мог быть полковник Бёрч, но, повернувшись, я, однако, с облегчением увидела улыбающиеся лицо.

— Мистер Бакленд, как я рада вас видеть, сэр, — сказала я. — Полагаю, вы незнакомы с моим братом: позвольте представить вам Джона Филпота. А это преподобный Уильям Бакленд, он часто бывает в Лайме и разделяет мою страсть к окаменелостям.

Мой брат поклонился.

— Я, конечно же, много о вас слышал, сэр. Вы читаете лекции в Оксфорде, если не ошибаюсь?

Уильям Бакленд кивнул в ответ.

— Да, в самом деле. Для меня большое удовольствие познакомиться с братом леди, к которой я питаю столь глубокое уважение. Знаете ли вы, сэр, что ваша сестра знает об окаменелой рыбе больше, чем кто-либо еще? Она такая умница! Даже Кювье мог бы у нее поучиться!

Я вспыхнула от похвалы, исходившей от такого человека. Брат тоже казался удивленным и поглядывал на меня искоса, словно ища подтверждений только что услышанному.

Подобно многим, Джон считал мое увлечение допотопными тварями причудой, а посему никогда не обсуждал со мной сколько-нибудь основательно те научные знания, что были обретены мною на протяжении многих лет. Джон не ожидал, что меня знают в столь высоких сферах. Я и сама не ожидала такого. Это напомнило мне, что когда-то я недолгое время рассматривала Уильяма Бакленда в качестве своего возможного жениха. Давнишняя мысль об Уильяме Бакленде как о своем супруге теперь вызывала у меня желание усмехнуться.

— Кажется, на этот аукцион собирается весь научный мир, — продолжал мистер Бакленд, — Камберленд здесь, и Сауэрби, и Гринау, и ваш земляк, Генри де ла Беш. А встречались ли вы когда-нибудь с преподобным Конибером, когда он приезжал в Лайм? — Мистер Бакленд указал на мужчину, стоявшего рядом с ним. — Он собирается написать научный труд об ихтиозавре и представить свои открытия Географическому обществу.

Преподобный Конибер поклонился. У него было строгое многозначительное лицо с длинным носом, который, казалось, вперялся в меня, словно указательный палец.

Уильям Бакленд понизил голос:

— Я сам уполномочен бароном Кювье предложить свою цену на целый ряд образцов. В частности, ему нужен череп ихтиозавра для его музея в Париже. Один я заприметил. Хотите, покажу вам?

Пока он говорил, я отыскала взглядом полковника Бёрча — тот держал в руке челюстную кость, показывая ее собравшимся вокруг. Увидев его, я содрогнулась от боли.

— Элизабет, ты хорошо себя чувствуешь? — спросил брат.

— Прекрасно.

Прежде чем я успела шагнуть в сторону, чтобы скрыться из поля зрения полковника Бёрча, он посмотрел поверх челюстной кости, которую держал, и увидел меня.

— Мисс Филпот! — крикнул он.

Положив кость на стол, полковник начал проталкиваться через толпу.

— Знаешь, Джон, — сказала я, — у меня голова закружилась. Здесь так много народу и слишком жарко. Нельзя ли выйти подышать?

Не дожидаясь ответа, я поспешила к двери. К счастью, столпотворение посетителей отделяло меня от полковника Бёрча, и мне удалось скрыться, прежде чем он меня настиг. На улице я свернула в какой-то темный переулок, который прежде мог бы ужаснуть меня своим безобразным видом, но сейчас предпочтительнее было находиться там, чем быть вынужденной разговаривать с человеком, который одновременно и привлекал меня, и отталкивал.

Когда мы вышли на Джермин-стрит рядом с магазином, где Джон обычно покупал себе сорочки, он взял меня под руку.

— Какая ты смешная, Элизабет.

— Наверное, да.

Больше он ничего не сказал, но нашел кеб, чтобы вернуться обратно на Монтэг-стрит, и в дальнейшем говорил только о делах, не упоминая о том, где мы были. В кои-то веки я порадовалась, что моего брата мало интересует психология человеческих эмоций.

Однако на следующее утро за завтраком, когда я просматривала присланную мне Уильямом Баклендом статью под названием «Связь между геологией и религией находит объяснение», Джон невзначай сунул в нее каталог аукциона с перечнем всех образцов, которые намеревался продать полковник Бёрч. Я стала внимательно его изучать, притворяясь, что читаю статью мистера Бакленда.

Однократное посещение Музея Баллока должно было бы вполне удовлетворить мое любопытство к этому аукциону. Мне не было нужды снова видеть выставленные на торги окаменелости и возбужденных покупателей. И конечно же, не надо было мне снова видеть полковника Бёрча и быть вынужденной выслушивать, чем он попытается оправдать свои действия. Я не хотела ни слышать, ни видеть его.

В день аукциона я проснулась рано утром. Если бы мы были в Лайме, я бы встала и села у окна с видом на Голден-Кэп, но в Лондоне мне казалось неудобным слоняться ни свет ни заря по дому брата. Поэтому я оставалась в постели, глядя в потолок и стараясь не разбудить Луизу.

Позже мы с сестрами сидели в гостиной, просматривая список покупок, которые уже сделали и которые еще надо было сделать, поскольку позже на той же неделе мы возвращались домой. Мы всегда покупали в Лондоне то, чего нельзя было достать в Лайме: хорошие перчатки и шляпки, добротные туфли, книги, бумагу для акварелей. Я вся была как на иголках, словно с минуты на минуту ожидала прибытия гостей. Племянники и племянница были тут же, и их детские игры действовали мне на нервы, пока я не выбранила Френсиса, который слишком громко смеялся. Все посмотрели на меня.

— Ты что, плохо себя чувствуешь? — спросила невестка.

— Голова разламывается. Пожалуй, пойду наверх и прилягу. — Я встала, не обращая внимания на встревоженные шепотки. — Все пройдет, если немного посплю. Пожалуйста, не будите меня к обеду. Я спущусь позже.

Поднявшись к себе, я присела на несколько минут, набираясь смелости. Потом задернула шторы, чтобы в спальне был полумрак, и так разложила подушки под одеялом, чтобы каждый, кто мог бы сюда заглянуть, подумал, что я лежу в кровати. Я сомневалась, что смогу одурачить этим Луизу, но рассчитывала на то, что она меня пожалеет и ничего никому не скажет.

Надев шляпу и набросив накидку, я крадучись спустилась на первый этаж. Из кухни доносились постукивание кастрюль и голос кухарки, а сверху слышался детский смех. Пробираясь к выходу, я чувствовала себя преступницей и немного дурой. В жизни не совершала ничего подобного, и решиться на такой безумный поступок в сорок один год от роду, конечно, было смешно. Мне надо было просто заявить, что я иду на аукцион, договорившись с сопровождающим, например с Генри де ла Бешем. Но мне невыносимы были расспросы и все доводы, которые мне бы пришлось приводить в свое оправдание. Я не была уверена, что смогла бы объяснить, зачем мне понадобилось появляться на аукционе. Я не собиралась ничего покупать на этом аукционе. Те немногие экземпляры окаменелой рыбы, которые полковнику Бёрчу удалось собрать, не шли ни в какое сравнение с моими. К тому же не было сомнения, что я расстроюсь, когда увижу, как плоды усердной работы Мэри навсегда переходят в чужие руки, попадая в закрытые частные собрания. И все же я чувствовала, что должна лично присутствовать на этом важном событии. В конце концов, даже сам великий Кювье мог в скором времени стать обладателем одной из находок Мэри, пусть он и не узнает, что именно она нашла этот череп. Я должна была там присутствовать ради Мэри.

Открывая тяжелую входную дверь, я замерла, услышав какой-то звук у себя за спиной. Придумав такое очевидное оправдание, как головная боль, что я могла бы сказать слугам или сестрам, если бы они сейчас меня застигли?

С лестницы на меня во все глаза смотрел мой племянник Джонни. Мгновением позже я поднесла палец к своим губам. Глаза у Джонни расширились еще сильнее, он кивнул и неслышно спустился по ступенькам.

— Куда вы идете, тетушка Элизабет?

— Мне надо выполнить одно поручение. Потом я расскажу тебе об этом, Джонни, если ты пообещаешь мне не говорить остальным, что я ушла. Ты сохранишь нашу тайну?

Джонни кивнул.

— Хорошо. Ну а ты что делаешь здесь, внизу?

— Меня послали к кухарке осведомиться о том, скоро ли будет готов суп.

— Тогда ступай, увидимся позже.

Джонни направился на кухню, но приостановился и посмотрел, как я выскальзываю через входную дверь. Я не могла поручиться, что он сохранит тайну, но вынуждена была ему довериться.

Я защелкнула за собой замок, спустилась, постукивая каблуками, с крыльца и поспешила прочь, не оглядываясь. Я не замедляла шаг, пока не свернула за угол и дом брата не скрылся из виду. Тогда я остановилась, прижала ко рту платок и глубоко вздохнула. Я была свободна.

Оказавшись на Грейт-Расселл-стрит, у Британского музея, я осознала, что другие женщины ходят парами или группами, со служанками или мужьями, отцами или подругами. За исключением случайной служанки, только мужчины шли по улицам сами по себе. Хотя я часто поступала так в Лайме, мне до тех пор не доводилось ходить одной по лондонским улицам; я всегда была вместе с сестрами или братом. В Лайме жители были меньше озабочены такими условностями, но здесь никто не ожидал, чтобы леди моего положения появилась на улице без сопровождения. Я обнаружила, что и мужчины, и женщины глазеют на меня как на ненормальную. Внезапно мне представилось, что я выставлена напоказ, что воздух вокруг меня холоден и пуст, что я словно бы иду с закрытыми глазами и в любое мгновение могу на что-нибудь наткнуться. Я прошла мимо мужчины, который уставился на меня блестящими черными глазами, и еще одного, который, казалось, жаждал меня поприветствовать, но попятился, увидев мое суровое лицо.

Я собиралась добраться до Музея Баллока пешком, но из приема, оказанного мне на такой довольно безобидной, знакомой дороге, как Грейт-Расселл-стрит, стало ясно, что я не смогу одна пройти через Сохо до Пикадилли. Я озиралась в поисках кеба, но их либо не было, либо они не останавливались, когда я поднимала руку.

Я подумывала обратиться за помощью к какому-нибудь мужчине, но все они так пристально смотрели на меня, что это меня отпугивало. Наконец я остановила мальчишку, бежавшего позади лошадей, чтобы подбирать навоз, и посулила ему пенни, если он найдет мне кеб. Однако ждать его оказалось едва ли не хуже, чем идти, потому что, стоя на месте, я привлекала еще большее внимание. Один мужчина спросил, не заблудилась ли я, другой предложил мне разделить с ним экипаж. Возможно, оба искренне желали мне помочь, но к тому времени мне уже казалось, что все они задумали недоброе. Никогда мне не было так ненавистно то обстоятельство, что я была женщиной, но и мужчины в тот миг вызывали у меня откровенную неприязнь.

Когда мальчишка вернулся наконец вместе с кебом, я испытала такое облегчение, что дала ему два пенни. Внутри было душно, темно, тихо и пусто; я откинулась и закрыла глаза. Теперь у меня и вправду разболелась голова.

Из-за того что я поздно решилась выйти, а также из-за задержки, вызванной поисками кеба, аукцион, когда я добралась до Музея Баллока, был уже в разгаре. Зал был набит битком: все места оказались заняты, да и сзади люди стояли в два ряда. Теперь я извлекала выгоду из своего пола: ни один мужчина не станет сидеть, оставив леди стоять. Мне предложили несколько стульев, и я села на тот, что был в последнем ряду. Мужчина, рядом с которым я села, вежливо кивнул мне, подтверждая наш общий интерес к науке. Хотя на этот раз я была одна, а не в сопровождении брата, прежней подозрительности я не ощущала, потому что все были сосредоточены на той части зала, где велись торги.

На подиуме стоял мистер Баллок, коренастый человек с толстой шеей. Он виртуозно исполнял роль аукционера, растягивая слова и сопровождая их напыщенными театральным и жестами. Ему удавалось поддерживать возбуждение у публики, даже когда на продажу выставлялся целый ряд довольно однообразных пентакринитов. Я не удивилась, когда увидела, как много их перечислено в каталоге, потому что помнила: полковник Бёрч к ним неравнодушен. Должно быть, он действительно погряз в долгах, если решил расстаться с ними, равно как с ихтиозавром.

— Вы думаете, последний экземпляр был хорош? — возглашал мистер Баллок, поднимая над головой очередной пентакринит. — Что ж, тогда взгляните на эту красоту. Видите? Нигде ни трещинки, ни щербинки, идеальная форма во всем совершенстве. Кто сможет устоять перед этими чарами? Только не я, леди и джентльмены, только не я. В самом деле, сейчас я сделаю нечто в высшей степени необычное и сам предложу цену первым — две гинеи. Ибо что такое две гинеи, если я смогу подарить своей жене такой чудесный образец природной красоты? Лишит ли меня кто-нибудь моего приобретения? Что? Вы готовы так поступить, сэр? Как вы смеете! Это обойдется вам в два фунта десять шиллингов, сэр. Так? А вы предлагаете три фунта, сэр? Да будет так. Я не могу так биться за это чудо, как эти джентльмены. Я могу лишь надеяться, что моя жена простит меня. По крайней мере, мы знаем, что торг совершается ради достойной цели. Давайте не забывать, ради чего мы здесь собрались.

Его подход к ведению аукциона был необычен — я привыкла к более спокойному, сдержанному тону аукционеров, распродававших имущество из домов в Лайме. Но они выставляли на торги китайские тарелки и столы красного дерева, а не кости древних животных. Возможно, здесь требовался другой стиль. И этот стиль действовал: мистер Баллок продал каждый пентакринит, каждый акулий зуб и каждый аммонит за большую, чем я ожидала, цену. В самом деле, участники аукциона были удивительно щедры, особенно когда начали продаваться части ихтиозавров: челюсти, ребра, позвонки. Именно тогда к торгам присоединились те, с кем я была знакома. Преподобный Конибер купил четыре больших спинных позвонка. Чарльз Кониг прибрел нижнюю челюсть для Британского музея. Уильям Бакленд купил череп ихтиозавра для коллекции барона Кювье в Музее естественной истории в Париже, а также бедренную кость. И цены были очень высоки — две гинеи, пять гиней, десять фунтов.

Мистер Баллок еще дважды обращал внимание присутствовавших на достойную цель аукциона, заставляя меня ерзать на стуле. Меня приводило в ярость то, что выручка, идущая в карман полковника Бёрча, именовалась «достойным делом», и глубокое уважение, выказываемое ему со стороны публики, пробудило во мне желание поскорее оттуда убраться. Однако если бы я встала и начала протискиваться через толпу мужчин, стоявших позади меня, то привлекла бы к себе всеобщее внимание, так что я продолжала сидеть на своем стуле и кипеть от злости.

— Как все-таки замечательно поступил полковник Бёрч, — шепнул мне сидевший рядом мужчина, когда в торгах возникла пауза.

Я кивнула. Хоть я и не разделяла его восхищения, мне не хотелось спорить с незнакомцем о полковнике Бёрче.

— Это так благородно с его стороны, — продолжал мой сосед.

— Что вы имеете в виду, сэр? — спросила я, но мои слова остались неуслышанными, потому что мистер Баллок взревел, словно инспектор манежа в цирке:

— А теперь — самый прекрасный и необычный экземпляр из коллекции полковника Бёрча! Самое таинственное допотопное существо, чей собрат несколько лет украшал наш музей, к огромному удовольствию посетителей. Тогда мы называли его крокодилом, но некоторые из лучших британских геологов тщательно его изучили и пришли к выводу, что это другая тварь, нигде более в мире не найденная. Вы уже видели части его скелета, проданные сегодня: позвонки, ребра, челюсти. Теперь вы увидите, как все эти части сочетаются вместе в одном полном, совершенном и великолепном экземпляре. Леди и джентльмены, я представляю вам новый лот: ихтиозавр Бёрча!

Когда внесли установленный на стенде экземпляр, вся присутствующие встали на ноги. Даже я поднялась и вытянула шею, чтобы увидеть этого ихтиозавра, хотя давно уже тщательно изучила его в мастерской Эннингов. Такова была сила яркого и эффектного представления, устроенного мистером Баллоком. И это касалось не только меня. Уильям Бакленд тоже вытянул шею, равно как Чарльз Кониг, Генри де ла Беш и преподобный Конибер. Всех нас завораживали чары, исходившие от этого окаменевшего скелета.

Выглядел он действительно хорошо. Как это было и с другими, ранее проданными образцами, появление доисторического существа в изысканных лондонских интерьерах, в изящно меблированном зале, в атмосфере, столь отличной от атмосферы приморского Лайма и скупого берегового ландшафта, заставило ихтиозавра казаться пришельцем из другого мира. Его скелет выглядел древним, грубым и чужеродным. Трудно было представить себе, что такая тварь жила когда-либо на белом свете и даже занимала ступень на Аристотелевой «лестнице природы».

Торги были недолгими и закончились тем, что Королевский хирургический колледж приобрел скелет ихтиозавра за 100 фунтов. Мэри была бы довольна, подумала я, если бы получила эти деньги.

Ихтиозавр был последним лотом на торгах. Меня не было дома на Монтэг-стрит полтора часа; если удастся быстро найти кеб, я еще могла бы успеть вернуться в свою спальню, чтобы никто не заметил моего отсутствия. Я встала, готовясь выскользнуть так, чтобы те в зале, кого я знала, меня не увидели. Однако как раз в этот миг полковник Бёрч тоже решил покинуть свое место в первом ряду. Он подошел к подиуму и обратился ко всем собравшимся:

— Джентльмены! Леди и джентльмены! — Ибо он увидел среди толпы меня. Я застыла. — Я глубоко тронут вашим интересом к торгам и вашей щедростью. Как я извещал вас ранее, — продолжал он, устремив на меня свой взгляд и тем самым пригвождая меня к месту, чтобы я наконец услышала то, что он хотел сказать, — я выставил свою коллекцию на торги, чтобы собрать средства для одной очень достойной семьи, уроженцев славного города Лайма, — для Эннингов.

Я вскинула на него взгляд, но сдержалась и сумела не раскрыть от удивления рот.

— Вы любезно откликнулись на мой призыв, причем самым щедрым образом. — Полковник Бёрч не сводил взгляда с моего лица, словно для того, чтобы меня успокоить. — Но я еще не говорил вам, леди и джентльмены, что именно дочь этой семьи — Мэри Эннинг — нашла большинство образцов, составивших мою коллекцию, включая только что проданный полный скелет ихтиозавра. Она, — он сделал паузу, — возможно, самая замечательная молодая женщина, которую я имел счастье встретить. Она помогла мне этим летом в наших совместных поисках останков древних животных, так же как она вполне сможет в будущем помочь и вам. Восхищаясь образцами, которые вы сегодня приобрели, помните, что это она их нашла. Благодарю вас.

По залу разнеслась волна шепотков, а полковник Бёрч кивнул мне, затем отступил в сторону и был поглощен толпой мужчин в пальто и цилиндрах. Я начата проталкиваться к выходу. Все мужчины осматривали меня — не так, как это было на улице, но скорее с некоторым «научным» любопытством.

— Простите, это не вы Мэри Эннинг? — спросил один из них.

— О, нет-нет, — энергично помотала я головой. — Нет, я не Мэри Эннинг. — Он выглядел разочарованным, и я почувствовала, как это меня разозлило. — Меня зовут Элизабет Филпот, — пояснила я, — и я коллекционирую останки допотопных рыб.

Не все услышали мой ответ, потому что повсюду вокруг говорили о Мэри Эннинг. Почувствовав чью-то руку на своем плече, я не обернулась, но продолжала протискиваться сквозь толпу передо мной, пока не выбралась на улицу. Мне удавалось сдерживаться, пока я не оказалась в кебе, направлявшемся вверх по Пикадилли. Тогда я — та, которая никогда не льет слез, — начала плакать. Я плакала о себе самой.