"Прелестные создания" - читать интересную книгу автора (Шевалье Трейси)

4 Не задавайте лишних вопросов!

На протяжении жизни я сталкивалась с несколькими людьми, которые вызывали у меня иногда легкое, иногда сильное презрение, но никто не возмущал меня больше, чем сэр Генри Хоуст Хенли.

Лорд Хенли явился повидаться со мной на следующий день после того, как братья Деи извлекли из утеса череп. Он не почистил ботинки о скобу у входа и пронес уличную грязь в нашу гостиную. Когда Бесси объявила о его приходе, Луизы не было дома, Маргарет вышивала, а я писала письмо нашему брату, чтобы поведать ему о том, что произошло на взморье накануне. Маргарет слегка вскрикнула, сделала лорду Хенли книксен и, извинившись, прошмыгнула в свою комнату наверху. Хотя ей часто приходилось видеть семью Хенли на службах в храме Святого Михаила, она никак не ожидала, что он когда-либо заявится к нам в гости и увидит ее в домашней обстановке.

Лорд Хенли был очень удивлен поспешным уходом Маргарет, из чего явствовало, что он ничего не знал о размолвке между нею и его другом Джеймсом Футом. Допустим, с тех пор минуло несколько лет — и он мог предполагать, что Маргарет это давно пережила. Или, может, он обо всем забыл: он был не из тех мужчин, которые помнят о том, что обычно подолгу заботит женщин.

Маргарет, однако, все помнила. Старые девы ничего не забывают. Я понимала ее чувства.

Так же, представлялось мне, не заметил лорд Хенли и наших чрезвычайно редких визитов в поместье Колуэй-Мэнор, иначе он не явился бы в коттедж Морли. Он был человеком скудного воображения, неспособным взглянуть на мир глазами кого-то другого. Из-за этого его интерес к окаменелостям представал совершенно абсурдным: для того чтобы поистине оценить, что собой являют окаменелости, требуется скачок воображения, на который он был неспособен.

— Вы должны извинить мою сестру, сэр, — поспешно сказала я. — Как раз перед вашим приходом она жаловалась на кашель. Ей не хотелось бы, чтобы ее болезнь передалась нашему гостю.

Лорд Хенли кивнул, пытаясь быть терпеливым. Здоровье Маргарет явно не было причиной его визита. По моему настоянию он сел в кресло у огня, но на самый краешек, словно бы для того, чтобы в любое мгновение вскочить.

— Мисс Филпот, — начал он, — я слышал, вчера вы обнаружили на взморье нечто экстраординарное. Крокодила, так ведь? Мне очень хотелось бы на него посмотреть. — Он озирался вокруг себя, как будто ожидал, что тот уже выставлен на обозрение в нашей гостиной.

Я не удивилась тому, что он знает о находке Эннингов. Хотя лорд Хенли был слишком важной персоной, чтобы принадлежать к кругу болтливых языков Лайма, он все же часто нанимал каменотесов, поскольку его земли граничили с морскими утесами, откуда он добывал камень для строительства. По сути, лучшие свои экземпляры он получал от них — те откладывали для него находки, попадавшиеся в камне, который они дробили, зная, что это обеспечит им дополнительную плату. Должно быть, братья Деи рассказали ему, что они выкопали для Эннингов.

— Ваши сведения, как всегда, точны, лорд Хенли, — ответила я. — Но нашла его юная Мэри Эннинг. А я лишь позаботилась о его извлечении из грунта. Теперь этот череп в ее доме на Кокмойл-сквер.

Уже тогда я даже не вспомнила о том, что на самом деле крокодила нашел Джозеф. Вероятно, так и должно было быть, если учесть его застенчивую натуру, которая не позволяла ему поправлять людей, когда они говорили о той твари как о находке, принадлежащей исключительно Мэри.

Лорд Хенли знал об Эннингах, потому что Ричард Эннинг продал ему несколько экземпляров окаменелостей. Однако он не принадлежал к тем, кто мог бы пойти к ним в мастерскую, и был явно разочарован, что череп находился не в коттедже Морли, который представлялся ему более приемлемым местом для нанесения визита.

— Пусть они доставят его мне, чтобы я мог его осмотреть, — сказал он, вскакивая на ноги, словно внезапно осознав, что теряет со мной свое время.

Я тоже встала.

— Он довольно тяжел, сэр. Разве Деи не сказали вам, что этот череп составляет четыре фута в длину? Они достаточно потрудились, доставляя его от Церковных утесов на Кокмойл-сквер. Эннинги, конечно же, не одолеют подъема к поместью Колуэй-Мэнор.

— Четыре фута? Великолепно! Завтра утром я пришлю за ним свой экипаж.

— Я не уверена… — Здесь я себя прервала.

Мне было неизвестно, что собираются делать с черепом Мэри и Джозеф, и я решила, что будет лучше не говорить за них, пока я не узнаю их планов.

Лорд Хенли, казалось, полагал, что может заявить свои права на этот экземпляр. Возможно, так и было — утесы, где он был найден, находились на землях Хенли. Однако ему следовало заплатить охотникам за их работу и за их умение находить окаменелости. Мне не нравилась позиция коллекционера, который платит другим, чтобы они находили экземпляры, которые он бы выставлял как свои. Заметив жадный блеск в глазах лорда Хенли, я дала себе слово обеспечить Мэри и Джозефу хорошую цену за их крокодила, ибо знала, что он предпочтет иметь дело со мной, а не с Эннингами.

— Я поговорю с Эннингами и выясню, что можно будет сделать, лорд Хенли. В этом можете быть уверены.

Когда он ушел, а Бесси стала подметать ту грязь, что он после себя оставил, Маргарет спустилась в гостиную, и глаза у нее были красные. Она уселась за фортепиано и стала играть меланхоличную пьесу. Я потрепала ее по плечу, пытаясь хоть как-то взбодрить:

— Не печалься, сестрица.

Маргарет перестала играть и повела плечом, сбрасывая мою руку.

— Ты не знаешь, что я чувствовала. Если тебе не хочется выходить замуж, то это еще не повод считать, будто твоя сестра тоже мечтает остаться старой девой!

— Я никогда не говорила, что не хочу замуж. Просто мне никто не удосужился сделать предложение. Теперь я смирилась с этим, живу сама по себе. Думала, что и ты тоже перестала его вспоминать.

Маргарет снова заплакала. Я не могла этого вынести, потому что она заставила бы заплакать и меня, а я никогда не плачу. Оставив ее, я укрылась в столовой наедине со своими образцами. Пусть ее утешает Луиза, когда вернется.

Позже в тот день я воспользовалась визитом лорда Хенли как предлогом пойти на Кокмойл-сквер. Мне хотелось обсудить с Эннингами его визит к нам, неподдельный интерес к находке, а также выяснить, что именно нашла Мэри на взморье, потому что она говорила мне о своем намерении поискать крокодилов скелет. Придя туда, я первым делом направилась в кухню, чтобы поговорить с матерью Мэри. Молли Эннинг стояла у кухонной плиты, помешивая какое-то варево, запахом походившее на бульон из бычьих хвостов. Младенец тихо хныкал, лежа в ящике в углу кухни.

Я положила на стол сверток.

— Бесси замесила слишком много крутого теста для печенья, испекла его и полагает, что вы, возможно, не откажетесь от некоторой части, миссис Эннинг. Здесь еще круг сыра и кусок пирога со свининой.

В кухне было холодно, огонь в плите едва горел. Мне следовало бы прихватить с собой и уголь. Я, конечно, не стала говорить ей о том, что Бесси испекла это печенье только но моему настоянию. Какие бы трудности Эннинга ни испытывали, Бесси им не сочувствовала, считая — как, полагаю, считалось и в других добропорядочных домах Лайма, — что мы, общаясь с ними, роняем свое достоинство.

Молли Эннинг пробормотала слова благодарности, но взгляда не подняла. Я знала, что она обо мне невысокого мнения, поскольку я для нее была воплощением того, чего она никак не желала для своей дочери: незамужней девицей, помешанной на окаменелостях. Я понимала ее страхи. Моя мать тоже не пожелала бы мне такой жизни — равно как и я сама несколько лет тому назад. Однако теперь она представлялась мне не столь уж скверной. В некоторых отношениях я была гораздо свободнее тех дам, что вышли замуж.

У матери Мэри, высокой худосочной женщины, чепец был неряшлив, а некогда белый фартук давно приобрел серый оттенок. Из десяти детей, которых она родила, выжили только трое, и один из них — младенец в углу — не производил впечатления пышущего здоровьем крепыша-карапуза. Казалось, что долго он не протянет. Я огляделась, ища няню или служанку, но там, разумеется, никого не было. Заставив себя подойти к ребенку, я слегка потрепала его, из-за чего малыш только сильнее расплакался. Никогда не знала, как обращаться с младенцами.

— Оставьте его, мэм, — сказала мне Молли Эннинг. — Если ему уделять внимание, будет только хуже. Скоро он и так успокоится.

Я отошла от ящика и огляделась, стараясь не обнаруживать своего смятения из-за убожества помещения. Кухня обычно являет собой самую гостеприимную часть дома, но у Эннингов ей недоставало уютного тепла и ощущения обеспеченности, которые поощряли бы желание там задержаться. Колченогий обшарпанный стол, три стула возле него, буфет с несколькими щербатыми тарелками — вот все, что у них было. На столе не было ни хлеба, ни пирожков, ни кувшина с молоком, как в нашей кухне, и я ощутила внезапный прилив чувства благодарности по отношению к Бесси. Сколько бы она ни ворчала, но кухня у нее всегда была полна съестного, и это изобилие порождало уют, пронизывающий весь коттедж Морли. Атмосфера уверенности, которую она создавала, была тем, что мы, сестры Филпот, видели изо дня в день у себя в доме. Если же ее у вас нет, то, наверное, под ложечкой сосет так же, как от настоящего голода.

«Бедная Мэри, — подумала я. — Целый день провести на холодном взморье и вернуться вот в такую обстановку».

— Я пришла, чтобы повидаться с Мэри и Джозефом, миссис Эннинг, — произнесла я. — Они где-то поблизости?

— Джо сегодня получил работу на мельнице. А Мэри внизу.

— Вы видели тот череп, что они принесли вчера со взморья? — не удержалась я от вопроса. — Крайне необычная вещь.

— Не было времени.

Молли достала из корзины кочан капусты и принялась с яростью его шинковать. Главной ее чертой были руки, хотя совсем не такие, как у Маргарет с ее легкомысленными жестами. Руки Молли были заняты работой: что-то помешивали, вытирали, отчищали.

— Но он же здесь, внизу, — настаивала я, — и очень даже стоит того, чтобы на него взглянуть. Вы можете это сделать прямо сейчас, а я присмотрю за супом и за ребенком, пока вы ходите.

— Это вы-то присмотрите за ребенком? Хотелось бы мне такое увидеть, — фыркнула Молли Эннинг. Ее смешок заставил меня покраснеть.

— За этого крокодила они, как только его отчистят, получат очень хорошую плату. — Я заговорила о черепе в том единственном ключе, который, я знала, мог ее заинтересовать.

И в самом деле, Молли Эннинг подняла наконец взгляд, но ответить не успела — по лестнице, топоча башмаками, поднялась Мэри.

— Вы пришли, чтобы увидеть крока, мисс Филпот?

— И тебя тоже, Мэри.

— Тогда пойдемте вниз, мэм.

На протяжении тех лет, что мы прожили в Лайме, я много раз бывала в мастерской Эннингов: чтобы заказать Ричарду Эннингу очередной шкафчик или чтобы отдать Мэри какие-то экземпляры на чистку или забрать их, хотя чаще она сама приходила ко мне. Пока Ричард Эннинг изготовлял шкафы, это помещение являло собой поле битвы между стихиями, представлявшими две стороны его жизни, — деревом, которым он зарабатывал на пропитание, и камнем, в котором удовлетворял свой интерес к природному миру. В одной стороне комнаты у стены все еще громоздились штабеля древесины, тщательно обработанные рубанком, а также фанерных полос меньшего размера. На полу, засыпанном древесной стружкой, там и сям стояли банки со старым лаком и лежали разные инструменты. За месяцы, прошедшие после смерти Ричарда Эннинга, в этой части мастерской мало что изменилось, хотя я подозревала, что Эннинги продали часть досок, чтобы купить еду, и вскоре продадут все остальное, включая инструменты.

В другой стороне комнаты находились длинные полки, заваленные скальными обломками, которые заточали в себе экземпляры, еще не высвобожденные молотком Мэри. Кроме того, на полках и на полу, вне какого-либо порядка, который я могла бы различить в тусклом освещении, стояли разномастные клети с обломками белемнитов и аммонитов, камней со следами от рыбьей чешуи и многих других образчиков недоделанных или низкокачественных окаменелостей, которые никогда не будут проданы.

По всему помещению лежал покров тончайшей пыли. Раскрошенный известняк и сланец образуют липкую глинистую взвесь, а та, высыхая, становится вездесущей пылью, почти такой же мягкой и мелкой, как тальк, скрипящей под ногами и сушащей кожу. Эту пыль я прекрасно знала, равно как и Бесси, которая горько жаловалась на то, что ей приходится прибирать за мной, когда я приношу домой экземпляры, найденные в утесах.

Я содрогалась отчасти от холода подвала, в котором не горело огня, отчасти из-за того, что меня расстраивал царивший в комнате беспорядок. Отправляясь на взморье для пополнения своей коллекции, я приучила себя к дисциплине и не подбирала каждый найденный мною окаменевший обломок, но искала целые экземпляры. И Бесси, и мои сестры восстали бы против меня, если бы мне пришло в голову тащить в дом все, что ни попадя. Коттедж Морли был нашим убежищем от грубого внешнего мира. Чтобы окаменелостям вообще дозволялось в него попасть, их необходимо было приручить — отчистить, каталогизировать, снабдить этикеткой и поместить в застекленный шкаф, в котором их можно было бы рассматривать безопасно, без какой-либо угрозы нашей повседневной жизни. Хаос в мастерской Эннингов был для меня указанием на нечто худшее, чем дурное ведение домашнего хозяйства. Здесь присутствовали неразбериха и неумение отличать важный образчик от ненужной и бесполезной находки. Я знала, что Ричард Эннинг был бунтовщиком, что даже годы спустя все еще ходили поразительные слухи о возглавленном им бунте против завышенных цен на хлеб. В их семье все были нонконформистами, что, пожалуй, довольно обычно для Лайма, который благодаря своей изолированности представлялся неким пристанищем для независимых христиан. Какой-либо неприязни к нонконформистам я не испытывала. Но все же задумывалась, не сможет ли Мэри теперь, когда ее отца не стало, некоторым образом выгадать, привнеся в свою жизнь определенный порядок — если не духовный, то хотя бы материальный.

Однако мне приходилось мириться и с обилием грязи, и с кавардаком, чтобы увидеть то, что было водружено на стол посреди комнаты и окружено свечами, словно языческая жертва. Но свечей было слишком мало, чтобы осветить это надлежащим образом. Я дала себе слово обязать Бесси занести сюда несколько штук, когда она в следующий раз спустится с нашего холма за покупками.

На взморье, где было так много других зевак, у меня не было особой возможности обследовать этот череп. Теперь, видимый полностью, он представлялся чем-то вроде модели горного ландшафта, неровного и узловатого, с двумя буграми, выпяченными наподобие могильных курганов бронзового века. Крокодилья ухмылка казалась теперь, когда я видела ее целиком, совершенно потусторонней, особенно в мерцании свечей. Из-за этого у меня возникло такое чувство, будто я заглядываю через окно в глубокое прошлое, туда, где прятались такие чужеродные твари.

Долгое время я смотрела на череп молча, обходя вокруг стола, чтобы обследовать его со всех сторон и под всеми углами. Он все еще был заточен в камне, и ему требовалось много внимания со стороны лезвий, иголок и кисточек Мэри — да и молотку тоже предстояло немало работы.

— Постарайся ничего не разбить, когда будешь его чистить, Мэри, — сказала я, чтобы напомнить себе, что это предмет для обработки, а не сцена из готического романа, которыми Маргарет обожала себя пугать.

У Мэри возмущенно искривилось лицо.

— Да уж не разобью, мэм. — Однако ее уверенность была только показной, потому что она колебалась, ошеломленная важностью своей задачи. — Хотя работа будет долгой, и я не знаю, как с ней лучше управиться. Жаль, что папы нет рядом, — он подсказал бы мне, что делать.

— Я принесла тебе книгу Кювье в качестве руководства, только вот не уверена, насколько она сможет помочь.

И я раскрыла книгу на странице с рисунком крокодила. Этот рисунок я изучала и раньше, но теперь, стоя рядом с черепом и с рисунком в руке, ясно осознавала, что это был не крокодил или же не такая разновидность крокодила, которая нам известна. Рыло у крокодила притуплено, челюстная кость идет неровно, зубы подразделяются на множество групп разных размеров, а глаза являют собой простые бусинки. У этого же черепа была длинная, гладкая челюсть и однородные зубы. Глазница напомнила дольку ананаса, что подали мне за тем обедом у лорда Хенли, когда я обнаружила, как мало он знает об окаменелостях. Хенли выращивали ананасы в своей оранжерее, и для меня это стало редкостным угощением, испортить которое не смогло даже невежество хозяина дома.

Но что же это такое, если не крокодил? Однако я не стала делиться с Мэри своими сомнениями насчет этого животного, как начала было на взморье, прежде чем не успела все как следует обдумать. Для таких нелегких вопросов она была слишком юна. Из тех разговоров об окаменелостях, что случались у меня с жителями Лайма, я уяснила себе, что мало кто хотел углубляться в неведомые знания, предпочитая держаться своих предрассудков и скорее оставлять неразрешимые вопросы Господней воле, нежели находить разумное объяснение, которое могло бы оспорить уже устоявшиеся, но, возможно, невежественные взгляды. Следовательно, все они предпочли бы называть это животное крокодилом, а не останками той твари, которая жила здесь много лет тому назад и больше не встречается в наших краях.

Эта мысль была слишком радикальной для большинства жителей, чтобы ее всерьез обдумывать. Даже я, считавшая себя непредубежденной, была немного ею шокирована, ибо она подразумевала, что Бог не предусмотрел, что Он будет делать со всеми созданными Им животными. Если Он предпочел не вмешиваться, предоставляя Своим тварям вымирать, то какую судьбу Он уготовил для нас? Мы тоже со временем вымрем? Глядя на этот череп с его огромной глазницей, я чувствовала себя так, словно стояла на краю утеса. Увлекать с собой в эту пропасть сомнений и Мэри было несправедливо.

Я положила книгу на стол рядом с черепом.

— Ты искала утром его скелет? Нашла что-нибудь?

Мэри помотала головой.

— Там копался Адмирал Антик. Только недолго — случился оползень! — Она содрогнулась, и я заметила, что у нее трясутся руки. Она взяла молоток, словно бы для того, чтобы чем-то их занять.

— Он не пострадал?

Хотя мне не было дела до Уильяма Локка, я не хотела бы, чтобы он погиб, особенно такой ужасной смертью, под обломками скал, внушавшими ужас и мне, и другим охотникам.

— С ним ничего страшного не произошло, — хмыкнула Мэри, — но вот скелет крока погребен теперь под грудой щебня. Мы не скоро его сумеем откопать.

— Какая жалость.

Под сдержанной этой фразой я укрыла свое разочарование. Я очень хотела увидеть кости такой твари. Это могло пролить свет на кое-какие вопросы.

Мэри постукивала молотком по краю камня, отбивая с челюсти полоски слюды. Казалось, она в меньшей мере расстроена этой задержкой — возможно, потому, что была более привычна к терпеливому ожиданию еды, тепла, света.

— Мэри, лорд Хенли нанес мне сегодня визит и расспрашивал об этом черепе, — сказала я. — Он хочет его увидеть, и есть перспектива, что он тебе за него заплатит.

Она подняла на меня разгоревшийся взгляд.

— Правда? И сколько же он заплатит?

— Я думаю, он мог бы дать тебе за него пять фунтов. Я могу договориться с ним об условиях. Думаю, он этого от меня и ждет. Но…

— Что, мисс Элизабет?

— Я понимаю, что деньги тебе нужны. Но если ты подождешь, пока не отыщешь скелет, то, думаю, сможешь продать весь экземпляр дороже, чем если бы он был поделен на части. Этот череп и сам по себе необычен, но вместе с костяком он смотрелся бы еще лучше. — Даже произнося это, я понимала, насколько это для Мэри трудное решение. Мне следовало бы подробно обсудить этот вопрос с ее матерью.

— Мэри, мистер Блэкмур хочет посмотреть на крока! — крикнула сверху Молли Эннинг.

— Скажи, чтобы зашел через полчаса! — крикнула в ответ Мэри. — Мисс Филпот еще не закончила. — И, повернувшись ко мне, с гордостью добавила: — Люди целый день заходят к нам, чтобы на него посмотреть.

На лестнице появилась Молли.

— Его преподобие Глид тоже ожидает своей очереди. Скажи своей мисс Как-там-ее, что посмотреть желают и другие. Можно подумать, что у нас тут открылся магазин модного платья, — проворчала она.

Это натолкнуло меня на мысль, каким образом этот крокодил мог бы приносить Эннингам немного денег, если бы они были готовы подождать, пока найдется скелет. И тогда им не пришлось бы везти череп в Колуэй-Мэнор, чтобы его увидел лорд Хенли.

На следующее утро Мэри, Джозеф и двое его друзей посильнее перенесли череп в Курзал на главной площади, сразу за углом от дома Эннингов. Зимой помещения там почти не использовались, к неизбывному отчаянию Маргарет. В главном зале имелось большое эркерное окно, обращенное на юг, в сторону моря, и впускавшее достаточно света, чтобы выставленный там экземпляр был хорошо виден. Посетители, поток которых не иссякал, платили по пенни, чтобы на него посмотреть. Когда прибыл лорд Хенли — я посылала мальчика с запиской, чтобы его пригласить. — Мэри хотела было взять пенни и с него, но я нахмурилась, и тогда она угрюмо насупилась в ответ.

Мне не стоило беспокоиться. Лорду Хенли не было никакого дела до настроения Мэри. По сути, ее он почти и не заметил, но вместо этого устроил представление, рассматривая череп через увеличительное стекло, которое принес с собой. Мэри так хотелось воспользоваться этим стеклом самой, что она оставила свою угрюмость и завертелась у плеча лорда Хенли. Она не осмелилась попросить у него это стекло, но я, когда он передал его мне, чтобы я тоже осмотрела через него черен, предоставила такую возможность и ей. Сходным образом он адресовал вопросы насчет того, где был найден череп и как он был извлечен, мне, и я отвечала за Мэри.

Лишь когда он спросил о местопребывании скелета, ей удалось-таки ответить прежде меня:

— Мы не знаем, сэр. В том месте случился оползень, и если он находится там, то теперь погребен. Я за ним пригляжу. Просто нужен хороший шторм, чтобы его вымыло наружу.

Лорд Хенли уставился на Мэри. Он, я думаю, недоумевал, с какой стати она вдруг заговорила; он уже забыл, что она имеет ко всему этому самое прямое отношение. К тому же и выглядела она не очень презентабельно для джентльмена: темные ее волосы были спутаны из-за постоянного пребывания под открытым небом и отсутствия расчески, ногти — зазубрены и обрамлены глиной, а туфли — заляпаны грязью. За последний год она сильно прибавила в росте, не имея нового платья, и кромка юбки теперь слишком уж поднялась, а кисти и запястья высовывались из рукавов. По крайней мере, лицо у нее было выразительным, несмотря на обветренные щеки и неухоженность кожи. Сама я к ее внешности привыкла, но сейчас, взглянув на нее глазами лорда Хенли, покраснела от стыда за нее. Если это она ответственна за экземпляр, который он уже почитал своим собственным, то лорд Хенли может быть все же ей благодарен.

— А экземпляр великолепный, не правда ли, лорд Хенли? — вмешалась я. — Только необходимо его отчистить и обработать, за чем я, разумеется, присмотрю. Но подумайте, как потрясающе будет он выглядеть, если его когда-нибудь воссоединят с его костяком!

— Сколько времени потребует очистка?

Я взглянула на Мэри.

— По меньшей мере месяц, — сказала я наугад. — Возможно, что и дольше. Никто раньше не имел дела с такой огромной тварью.

Лорд Хенли хмыкнул. Он пожирал череп глазами, словно это была оленья отбивная под соусом. Ему явно хотелось забрать его в Колуэй-Мэнор немедленно — он был из тех, кто, раз приняв решение, не любит ожидать результатов. Однако даже он понимал, что этот экземпляр требует работы — не только для того, чтобы он предстал в своем лучшем виде, но и для его сохранности. Череп долгое время был зажат в утесе между слоями скальных пород, защищавших его от воздействия воздуха и обеспечивавших его влагой. Теперь, будучи освобожденным, он вскоре иссохнет и начнет крошиться, если только Мэри не покроет его лаком, который ее отец использовал для своих шкафов.

— Что ж, договорились, — сказал он. — Месяц на очистку, а потом доставьте его ко мне.

— Мы не отдадим череп, пока не найдется скелет, — провозгласила Мэри.

Я нахмурилась, глядя на нее, и помотала головой. Я пыталась мягко подвести лорда Хенли к мысли об уплате сразу и за череп, и за кости, а Мэри грубо вмешивалась в мои деликатные переговоры. Но, не обратив на меня внимания, она добавила:

— Голову будем держать на Кокмойл-сквер.

Лорд Хенли уставился на меня.

— Мисс Филпот, с какой стати эта девочка берется судить о том, что произойдет с этим экземпляром?

Я кашлянула в свой носовой платок.

— Видите ли, сэр, это она его нашла вместе со своим братом, так что, полагаю, ее семья имеет на него кое-какие права.

— В таком случае где же отец? Мне пристало говорить с ним, а не… — Здесь лорд Хенли умолк, как будто произнести «женщина» или «девочка» представлялось ему чересчур недостойным.

— Он умер несколько месяцев назад.

— Ну, тогда с матерью. Приведите сюда мать, — сказал лорд Хенли так, словно приказывал груму привести его лошадь.

Трудно было вообразить Молли Эннинг, ведущей торг с лордом Хенли. Днем раньше мы договорились с ней, что я попытаюсь убедить лорда Хенли подождать полного экземпляра. Ее личное участие в деловых переговорах мы даже не обсуждали. Я вздохнула:

— Сбегай за своей матерью, Мэри.

Мы ждали их появления в неловком молчании, находя прибежище в рассматривании черепа.

— Глаза у него слишком уж большие для крокодила, вы не находите, лорд Хенли? — спросила я наудачу.

Лорд Хенли пошаркал туфлями по полу.

— Это просто, мисс Филпот. Это одно из ранних произведений Создателя, а потом Он решил дать чудищу глаза поменьше.

— Вы хотите сказать, что Бог его отверг? — удивленно подняла я брови.

— Я хочу сказать, что Богу понадобился более совершенный вариант — тот крокодил, которого мы сейчас знаем, — и Он заменил его.

Я никогда не слыхивала ничего подобного. Мне хотелось, чтобы лорд Хенли как-то развил свою мысль, но он всегда высказывался так скудно, что места для расспросов совершенно не оставалось. Он заставлял меня чувствовать себя идиоткой, даже когда я понимала, что сам он куда больший идиот, нежели я.

Так что мне нисколько не было жать, когда Молли Эннинг прервала наш разговор. К счастью, она не принесла с собой плачущего младенца, но явилась в сопровождении Мэри и запаха капусты.

— Я Молли Эннинг, сэр, — сказала она, вытирая руки о фартук и озираясь вокруг, поскольку никогда раньше не бывала в комнатах Курзала. — Держу лавку окаменелостей. Что вы хотели?

Она была того же роста, что и лорд Хенли, и то, что она смотрела на него не снизу вверх, а на одном уровне, его вроде бы слегка подавило. Меня она тоже удивила. Я никогда не слышала, чтобы их мастерскую называли лавкой, как не слышала и о том, чтобы она ею особо занималась. Но теперь, без мужа, ей приходилось браться за новые задачи. Ведение бизнеса представлялось одной из них.

— Я хочу взять у вас этот экземпляр, миссис Эннинг. Если ваша дочь это допустит, — добавил лорд Хенли с ноткой сарказма. — Но ведь ваша дочь слушается вас?

— Разумеется, — ответила Молли Эннинг, мельком взглянув на череп. — Сколько же в таком случае вы хотите заплатить?

— Три фунта.

— Это… — начала было я.

— Я так думаю, многие джентльмены готовы заплатить больше, — сказала Молли Эннинг, заглушив мой голос. — Но мы возьмем ваши деньги, если пожелаете, как задаток за всю эту тварь, когда Мэри ее найдет.

— А если она ее не найдет?

— Да уж найдет, можете не сомневаться. Моя Мэри всегда находит что-нибудь этакое. Такая уж у нее особенность — всегда отличалась этим, с тех пор как в нее ударила молния. А ведь это на вашем поле было, да, лорд Хенли?

Несколько обстоятельств совершенно меня поразили: то, что Молли Эннинг так уверенно говорит с представителем знати; то, что она очень умно предоставила ему назвать свою цену, получив представление о стоимости предмета, цену которому она не знала; то, что у нее хватило ловкости так упомянуть об ударе молнии, чтобы ответственность за него вроде бы легла на лорда Хенли. Но самое удивительное состояло в том, что она, по сути, похвалила свою дочь как раз тогда, когда Мэри в этом нуждалась. От многих я слышала, что Молли Эннинг большая оригиналка, и теперь понимала, что они имели в виду.

Лорд Хенли не знал, что и сказать в ответ. Я вмешалась, чтобы ему помочь:

— Эннинги, конечно, уступят вам голову за три фунта, если тело не будет найдено в пределах, скажем, двух лет.

Взгляд лорда Хенли метался между Молли Эннинг и мною.

— Договорились, — ответил он в конце концов, тем самым снова подтверждая свою цену.

После изучения того черепа я обнаружила, что мне стало трудно спать, постоянно видя во сне глаза тех животных, в которые я заглядывала: глаза лошадей, кошек, чаек, собак. В них ощущалась какая-то ограниченность, отсутствие Божьей искры, и это пугало меня настолько, что я, пробуждаясь, больше не была в состоянии уснуть.

В воскресенье я задержалась после службы у церкви Святого Михаила, помахав рукой Бесси и своим сестрам.

— Я вас догоню, — сказала я и встала у стены, ожидая, пока викарий закончит прощаться с остальными прихожанами.

Преподобный Джонс был человеком невзрачным, с коротко остриженными волосами, а его тонкие губы изгибались и выворачивались, даже когда выражение лица пребывало в неподвижности. Если не считать обычных фраз вежливости, я никогда с ним не разговаривала, поскольку во время служб он всегда был до крайности нуден, с этим своим пронзительным голосом и тусклыми проповедями. Он, однако же, был служителем Господа, и я надеялась, что ему удастся направить меня и поддержать.

Наконец в церкви не осталось никого, кроме девочки, подметавшей пол. Преподобный Джонс шел меж скамеек, собирая листы с текстом псалмов и проверяя, не остались ли забытыми чьи-то перчатки или молитвенники. Меня он не замечал. Собственно, у меня было такое чувство, что он не хочет меня замечать. Покончив на сегодня с пасторскими обязанностями, он, вне всякого сомнения, думал об обеде, за который скоро усядется, и о последующем сладком сне в кресле у камина. Когда я прочистила горло, он поднял взгляд и не смог удержаться от мимолетной гримасы, напрягшей его рог.

— Мисс Филпот, это не ваш платок? — Он протянул мне лоскуток белой материи, вероятно надеясь, что от меня легко можно будет избавиться.

— Боюсь, что нет, ваше преподобие.

— Вот как. Возможно, вы ищете что-то другое? Кошелек? Пуговицу? Заколку для волос?

— Нет, я хотела обсудить с вами один предмет.

— Понимаю, — кивнул преподобный Джонс, выпятив губы. — Скоро уже пора будет обедать, а мне еще здесь надо закончить. Вы не возражаете? — И он продолжил обход церковных скамеек, поправляя на них подушечки, а я пошла следом.

Все это время я слышала, как скребет по полу метла девочки.

— Я хотела спросить у вас, что вы думаете об окаменелостях.

В попытке удержать его внимание голос мой прозвучал в пустой церкви выше, чем я намеревалась. Метла приостановилась, но преподобный Джонс продолжил свой путь по проходу и достиг дубовой кафедры, где взял и положил себе в карман собственный платок.

— Что я думаю об окаменелостях, мисс Филпот? Я о них не думаю.

— Но вы знаете, что они есть?

— Это скелеты, которые столь долгое время пробыли в скальных породах, что и сами окаменели. Большинству образованных людей это известно.

— Но эти скелеты — принадлежат ли они тем тварям, которые существуют и сегодня?

Преподобный Джонс поспешил к алтарю, где собрал свечки и прихватил напрестольную пелену. Поспевая за ним, я чувствовала себя полной идиоткой.

— Конечно существуют, — сказал он. — Существуют все твари, созданные Богом.

Он открыл дверь в проход слева от алтаря, который вел в маленькую заднюю комнату, где хранились церковная утварь и принадлежности. Через его плечо я увидела стоявшую на столе банку с этикеткой «Святая вода». Пока преподобный Джонс запирал в шкафу свечи и пелену, я оставалась в дверном проеме.

— Боюсь, я не понимаю вашего вопроса, мисс Филпот, — бросил он через плечо.

Я открыла свою сумку и высыпала себе на ладонь несколько окаменел остей. Мои карманы, сумки и кошельки по большей части были полны разных находок такого рода. Рот у преподобного Джонса искривился от отвращения, когда он мельком взглянул на содержимое: аммониты, стержни белемнитов, кусок окаменелого дерева, длинный черенок криноида. Он воспринял это так, словно я принесла в церковь лошадиный навоз на своих каблуках.

— Ради всего святого, зачем вы носите это с собой?

Не обращая внимания на его вопрос, я протянула ему аммонит.

— Мне хотелось бы знать, где обитает живой аммонит, ваше преподобие, потому что я никогда ни одного из них не видела.

Когда мы оба смотрели на окаменелость, я на мгновение почувствовала, что меня засасывает в ее спираль, все дальше и дальше по обратному ходу времени, к самому центру окаменелости.

Преподобный Джонс отозвался на зрелище аммонита более прозаично:

— Вероятно, вы не видели их потому, что они живут далеко в море и их тела вымывает на берег только после их гибели. — Он отвернулся, закрыл дверь и запер ее ловким поворотом ключа — жестом, который, казалось, доставлял ему наслаждение.

Я встала прямо перед ним, чтобы он не мог поторопиться уйти домой на обед. Собственно, он вообще никуда не мог двинуться, будучи запертым в угол. То, что он не в состоянии уйти, и мои неловкие вопросы, по-видимому, раздражали преподобного Джонса даже больше того, что я вытащила аммонит. Он склонял голову то в одну сторону, то в другую.

— Фанни, ты еще не закончила? — крикнул он.

Ответа, однако же, не последовало. Должно быть, та вышла, чтобы выбросить мусор, который намела с пола.

— Слышали ли вы о крокодильей голове, которую Эннинги нашли в утесах и сейчас выставляют в Курзале? — спросила я.

Преподобный Джонс заставил себя посмотреть прямо на меня. У него были узкие глазки, которые словно бы отыскивали далекий горизонт, даже когда были устремлены прямо перед собой.

— Да, я знаю об этом.

— Вы ее видели?

— У меня нет желания на нее смотреть.

Я не удивилась. Преподобный Джонс не проявлял любознательности ни к чему, кроме того, что в скором времени окажется у него на тарелке.

— Этот экземпляр не похож ни на одну тварь из ныне живущих, — сказала я.

— Мисс Филпот…

— Некто — собственно говоря, один из ваших прихожан — предположил, что это животное было отвергнуто Богом в пользу лучшего образца.

Преподобный Джонс выглядел ошеломленным.

— Кто это сказал?

— Неважно, кто это сказал. Мне просто хочется понять, имеет ли эта гипотеза какое-либо отношение к истине.

Преподобный Джонс отряхнул рукава своего облачения и поджал губы.

— Мисс Филпот, я удивлен. Я полагал, что вы и ваши сестры весьма сведущи в Библии.

— Так оно и есть…

— Позвольте мне внести ясность: вам, чтобы найти ответы на свои вопросы, достаточно заглянуть в Писание.

Он прошел обратно к кафедре, где лежала Библия, из которой он читал. Когда он начал листать страницы, появилась девочка.

— Ваше преподобие, сэр, я все подмела.

— Спасибо, Фанни. — Преподобный Джонс смотрел на нее какое-то время, потом сказал: — Я хотел бы, чтобы ты еще кое-что для меня сделала, дитя мое. Подойди к Библии. Хочу, чтобы ты прочла из нее немного для мисс Филпот. За это ты получишь еще одно пенни. — Он повернулся ко мне: — Фанни Миллер и ее семья присоединились к прихожанам церкви Святого Михаила несколько лет назад, покинув конгрегационалистов, потому что были глубоко обеспокоены охотой за окаменелостями, которую не прекращают Эннинги. Англиканская церковь яснее истолковывает Библию, чем некоторые из нонконформистских церквей. Тебе здесь намного спокойнее, не правда ли, Фанни?

Фанни кивнула. У нее были широкие, кристально чистые голубые глаза и гладкие темные брови, контрастировавшие с ее светлыми волосами. Но хотя глаза были лучшей ее чертой, доминировали в ней не они, а лоб, который тревожно наморщился, когда она посмотрела в Библию.

— Не пугайся, Фанни, — подбодрил ее преподобный Джонс. — Ты очень хорошая чтица. Я слышал тебя в воскресной школе. Начинай отсюда. — Он коснулся пальцем начала отрывка.

Она прочла прерывающимся шепотом:

— «И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый».

— Отлично, Фанни, здесь можешь остановиться.

Я думала, он покончил с проповедью, заставив полуграмотную девочку прочесть отрывок из Книги Бытия, но преподобный Джонс продолжил:

— «И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так».

Через несколько строчек я перестала слушать. Я их и так знала и не могла вынести его пресного голоса, которому недоставало глубины, ожидаемой от человека его положения. По правде говоря, я предпочитала безыскусную декламацию Фанни. Пока он читал, я опустила взгляд на страницу. Слева от библейских слов располагались отпечатанные красным примечания епископа Ушера с хронологической раскладкой библейских событий. Согласно им, Бог создал небо и землю в ночь накануне 23 октября 4004 года до н. э. Меня всегда поражала эта точность.

— «…И был вечер, и было утро: день шестый».

Когда преподобный Джонс закончил, мы все некоторое время молчали.

— Видите, мисс Филпот, это и в самом деле очень просто, — сказал преподобный Джонс. Теперь, когда при нем была Библия, он казался гораздо увереннее. — Все то, что вы видите вокруг себя, пребывает в том виде, который установил Бог в самом начале. Он не создавал животных, чтобы затем от них избавляться. Это предполагало бы, что Он совершил ошибку, а ведь Бог, конечно, всеведущ и на ошибки неспособен, так?

— Полагаю, что да, — уступила я.

Рот у преподобного Джонса искривился.

— Вы так полагаете?

— Конечно да, — поспешно сказала я. — Простите, дело просто в том, что я смущена. Вы говорите, все, что мы видим вокруг себя, пребывает точно в таком виде, в каком было сотворено Богом. Горы, моря, скаты, холмы. Тот же самый ландшафт, что и в самом начале.

— Конечно. — Преподобный Джонс осмотрел свою церковь, опрятную и спокойную. — Вот мы со всем и разобрались, правда, Фанни?

— Да, ваше преподобие.

Но я еще не разобралась.

— Значит, каждая скала, которую мы видим, пребывает в том виде, в каком создал ее Бог в самом начале, — настаивала я на своем. — А скалы, как говорится в Книге Бытия, были созданы первыми, прежде животных.

— Да-да. — Преподобный Джонс начинал терять терпение, и рот его жевал воображаемую соломинку.

— Если дело обстоит так, то каким образом скелеты животных попали внутрь скал и стали окаменелостями? Если скалы уже были созданы Богом до животных, то как получилось, что их кости находятся в скалах?

Преподобный Джонс уставился на меня, и рот его наконец обрел неподвижность, сделавшись натянутой прямой линией. Лоб Фанни Миллер выглядел как вспаханное поле. В тишине скрипнула одна из скамеек.

— Бог поместил окаменелости в скалы, когда создавал их, чтобы испытать нашу веру, — ответил он наконец. — И Он явно испытывает вашу веру, мисс Филпот.

Если что-то и испытывается, то это моя вера в вас, подумала я.

— Так, я действительно очень опаздываю на обед, — продолжил преподобный Джонс. Он взял с кафедры Библию таким жестом, как будто опасался, что я могу ее украсть. «Не задавайте лишних вопросов!» Вот что мог бы он с таким же успехом сказать.

Никогда больше не расспрашивала я преподобного Джонса об окаменелостях.

Лорду Хенли пришлось ждать почти два года, прежде чем обнаружился скелет крокодила. Поначалу, когда я видела его в церкви, в Курзале или на улице, он обыкновенно кричал:

— Где кости? Еще не выкопали?

Я всякий раз вынуждена была объяснять, что оползень по-прежнему не дает доступа к яме и не может быть с легкостью раскопан. Он, казалось, ничего так и не понял, пока мы с Мэри и Джозефом не привели его однажды взглянуть на оползень собственными глазами. Он был испуган, но также и зол.

— Никто не говорил мне, что склон так сильно загроможден камнями, — заявил он, топнув ногой по пузырящейся глине. — Вы ввели меня в заблуждение, мисс Филпот, вы и Эннинги.

— Да нет же, лорд Хенли, — ответила я. — Вспомните, мы говорили, что расчистка может занять до двух лет и что если в течение этого срока кости не будут открыты, то череп вы получите без учета затрат на поиски скелета.

Он по-прежнему был зол и не захотел ничего слушать, а потому вскочил на серого коня, на котором разъезжал повсюду, и галопом поскакал вверх по взморью, разбрызгивая волны на мелководье.

Обуздала лорда Хенли не кто иная, как Молли Эннинг. Она всего лишь позволила ему разразиться гневной речью. Когда у него уже не оставалось слов и сбилось дыхание, она сказала:

— Вы хотите вернуть свои три фунта, я отдам их вам прямо сейчас. Есть куча других, готовых купить этот череп, причем за лучшую цену. Вот, забирайте свои деньги.

Она полезла в карман своего фартука, словно там и впрямь имелись три фунта, которые на самом деле давно уже были потрачены. Лорд Хенли, разумеется, пошел на попятную. Я завидовала тому, насколько уверенно Молли держала себя с таким человеком, хотя и не говорила ей об этом, потому что в ответ она с горечью сказала бы: «А я завидую вашему годовому доходу».

В конце концов лорд Хенли утратил интерес к крокодилу. Чтобы искать окаменелости, требуется терпение. Только Мэри, Уильям Локк и я оставались настороже и обследовали оползень после каждого шторма и прилива. Мэри старалась попасть туда первой, но иногда Уильяму Локку удавалось проскользнуть впереди нее.

К счастью, лихорадка свалила его в постель, а нас с Мэри однажды что-то выгнало рано утром из дома, в тот самый день, когда она нашла то, что искала. Сильнейший шторм продолжался два дня и был слишком неистов, чтобы кто-нибудь рискнул выйти на взморье, пока он не закончится. На третье утро, проснувшись с рассветом, я была встречена непривычной тишиной — и все поняла. Оставив свою теплую постель, я быстро оделась, набросила накидку, нахлобучила шляпу и поспешила на взморье.

Солнце едва высунулось из-за горизонта у Портленда, и на берегу никого не было, кроме знакомой фигурки вдали. Добравшись до окончания Церковных утесов, я увидела, что оползень исчез — шторм отдраил берег начисто, словно ожидая особого гостя. Мэри, взобравшись на уступ, образованный дырой, била молотком по утесу. Я окликнула ее, и она обернулась.

— Он здесь, мисс Филпот! Я его нашла! — крикнула она, спрыгивая с утеса.

Мы улыбнулись друг другу. В это краткое мгновение, прежде чем началась вся суета, мы вместе наслаждались одиночеством и беспримесной радостью оттого, что сокровище нашлось.

Братьям Деям потребовалось два дня, чтобы извлечь тело, причем работали они непрерывно, от отлива до прилива. Когда они извлекали кусок за куском и выкладывали их на землю, создавалось впечатление, что перед нами собирают мозаику. Как и во время выкапывания черепа, собралась толпа, чтобы понаблюдать за Деями и рассмотреть крокодила. Некоторые были в восторге и живо высказывали догадки о его происхождении. Другие хоть и наслаждались зрелищем, но представляли его в мрачном свете.

— Это монстр, вот что это такое, — приговаривал кто-то.

— Посмотрите-ка на крока, что придет и сожрет вас в постели, если будете плохо себя вести! — так стращала мать своих детей.

— Боже, какое уродство, — говорил еще один. — Поскорее бы лорд Хенли запер его в своем доме!

Лорд Хенли тоже явился посмотреть на него, но даже не спешился.

— Отлично, — провозгласил он, меж тем как его конь норовил отпрянуть в сторонку, словно бы предпочитая оставаться на расстоянии от каменных глыб. — Я пришлю свой экипаж, как только все здесь будет готово.

Казалось, он забыл, что чистка и сборка скелета потребует нескольких недель. И он еще должен был согласиться с ценой, прежде чем Эннинги ему его уступят.

Я ожидала, что буду вовлечена в эти торги, но вскоре после того, как экземпляр был доставлен в мастерскую, обнаружила, что Молли Эннинг уже управилась со сделкой и лорд Хенли уплатил им за него двадцать три фунта. Более того, ей хватило ловкости заставить его отказаться от каких-либо прав на другие окаменелости, найденные на принадлежащих ему землях. Она даже приготовила заявление об этом, которое он подписал, меж тем как я полагала, что она неграмотна. Даже мне не удалось бы справиться лучше.

Лишь когда скелет был очищен и помещен рядом с черепом, мы смогли наконец увидеть, что это за существо: внушительный монстр в восемнадцать футов длиной, не похожий ни на что, о чем нам когда-либо приходилось слышать. Это был не крокодил. И дело было не только в огромном глазе, длинном гладком рыле и ровных зубах. У него к тому же имелись скорее ласты, чем ноги, а туловище являло собой продолговатую бочку, сплетенную из ребер, шедших вдоль мощного хребта. Заканчивалось оно длинным хвостом, изогнутым несколькими позвонками ниже. Это заставляло меня вспомнить и о дельфине, и о черепахе или о ящерице, и все же ни один из этих вариантов не был вполне верным.

Я никак не могла избавиться от мыслей о том, как лорд Хенли назвал эту тварь отвергнутой Богом, и о том, что на это ответил преподобный Джонс. Как воспринимать каменного монстра, я не понимала. Большинство из тех, кто приходил взглянуть на этот экземпляр, просто называли его крокодилом, как и сами Эннинги. Было проще думать, что он им и был, возможно, необычной разновидности, обитающей в какой-то другой части света — скажем, в Африке. Но я знала, что это что-то иное, а после того, как увидела его целиком, перестала упоминать о нем как о крокодиле, вместо этого называя его допотопной тварью, найденной Мэри.

Джозеф Эннинг соорудил для него деревянный каркас, и, как только Мэри отчистила кости и покрыла их лаком, они закрепили в этом каркасе куски известняка, которые держали кости. Потом она добавила тонкий слой штукатурки вокруг всего экземпляра, чтобы выделить кости и придать всему однородный вид. Она была довольна делом своих рук, но после того как скелет исчез в Колуэй-Мэноре, ей ничего не приходилось о нем слышать от лорда Хенли, который, похоже, утратил интерес к этому экземпляру, подобно тому как охотник не дает себе труда попробовать мясо оленя, которого он убил. Хотя, конечно, лорд Хенли был не охотником, но коллекционером.

У коллекционеров имеется перечень предметов, которые они желают заполучить, и выставочный шкаф для любопытных вещей, ради заполнения которого работают другие. Время от времени они могут выходить на взморье и прогуливаться по нему, хмурясь на утесы, словно разглядывая выставку скучных полотен. Они не могут сосредоточиться, потому что скалы выглядят для них одинаково: кварц похож на кремень, известняк тоже. Находят они вряд ли что-то большее, нежели несколько разбитых аммонитов и белемнитов, но величают себя экспертами. Потом они покупают у охотников все, что значится в их перечне. У них почти нет подлинного понимания того, что они коллекционируют, или даже сколько-нибудь особого интереса. Они знают, что коллекционировать окаменелости модно, и этого для них достаточно.

Охотники же час за часом, день за днем проводят под открытым небом, при любой погоде, и лица у нас обожжены солнцем, волосы спутаны ветром, глаза постоянно прищурены, ногти зазубрены, а кончики пальцев изранены, кисти рук обветрены. Наши туфли окаймлены глиной и покрыты пятнами от морской тины. Одежда у нас к исходу дня становится грязной. Часто мы ничего не находим, но мы терпеливы, мы усердны и нас не расхолаживает возвращение с пустыми руками. У нас может иметься свой собственный особый интерес — не поврежденная хрупкая звезда, белемнит, окаменелая рыба со всеми чешуйками на своем месте, — но мы открыты для всего, что предлагают нам утесы и береговая линия. Некоторые, подобно Мэри, продают то, что находят. Другие, подобно мне, сохраняют свои находки. Мы делаем для своих экземпляров этикетки, записываем, где и когда они были найдены, и выставляем их в застекленных шкафах. Мы изучаем и сравниваем экземпляры, мы делаем выводы. Мужчины излагают свои теории на бумаге и публикуют их в журналах, которые я читаю, но в которые не могу внести свою лепту.

Заполучив тварь, найденную Мэри, лорд Хенли перестал коллекционировать окаменелости. Возможно, что счел крокодила вершиной своих достижений. Те, кто относится к окаменелостям более серьезно, знают, что их поиски никогда не завершатся. Всегда найдутся другие экземпляры, которые предстоит досконально изучить, потому что, как и с людьми, каждая окаменелость уникальна. Их никогда не может быть слишком много.

К несчастью, это не было последним разом, когда я имела дело с лордом Хенли. Хотя время от времени мы кивали друг другу на улице или сидя на церковных скамьях, какое-то время я мало общалась с ним. Когда же мне случилось близко с ним пообщаться в следующий раз, то случилось это при крайне странных обстоятельствах.

Все началось в Лондоне. Мы наведывались туда ежегодно, каждой весной, как только дороги становились достаточно просохшими для поездки. Всякий раз это было нашим вознаграждением за очередную зиму, пережитую в Лайме. Мне не особо досаждали штормы и отрезанность от мира, потому что это обеспечиваю хорошие условия для поисков окаменелостей. Однако Луиза лишалась возможности заниматься садом, из-за чего расстраивалась и по большей части молчала. Но еще горше было наблюдать за тем, какой серой и меланхоличной становится Маргарет. Она любила летний сезон — чтобы ее расшевелить, нужны были тепло, свет и разнообразие гостей. Она терпеть не могла холод, и коттедж Морли представлялся ей тюрьмой, когда Курзал с окончанием сезона становился безлюдным и никто не наведывался в Лайм, чтобы поразвлечься. Зимние месяцы предоставляли ей слишком много времени на размышления об уходящих годах, об утрате своих перспектив и привлекательности. Лишаясь свежей округлости, свойственной юности, она становилась все более худой и морщинистой. К марту Маргарет просто увядала, напоминая мятую ночную сорочку.

Лондон был для нее тонизирующим средством. Он всем нам давал добрую порцию хорошего настроения, старых друзей и новых мод, вечеринок и вкусностей, новых романов для Маргарет и журналов по естественной истории для меня, а также радости от присутствия в доме ребенка: наш маленький племянник Джонни доставлял нам много искренней радости. Выезжали мы в конце марта и оставались там от месяца до полутора месяцев, в зависимости от того, насколько сильно раздражала нас наша невестка, а мы, в свою очередь, ее. Слишком застенчивая, чтобы выказать это прямо, жена нашего брата от недели к неделе становилась все более придирчивой и отыскивала причины, чтобы оставаться у себя в спальне или же в детской с Джонни. Она, полагаю я, считала, что мы огрубели из-за жизни в Лайме, мы же находили ее слишком погруженной в суетливую столичную жизнь. Лайм воспитал в нас дух независимости, удивлявший куда более консервативных лондонцев.

Мы много выходили — навестить друзей, на спектакли, в Королевскую академию и, разумеется, в Британский музей, который располагался так близко к дому брата, что его можно было видеть из окон гостиной на втором этаже. Я никогда не упускала возможности склоняться над ящиками, в которых хранилась коллекция окаменелостей музея, затуманивая своим дыханием стекло, пока служители не начинали хмуриться. Я даже передала музею в дар чудесный экземпляр дапедиума, окаменелой рыбы, которой была особенно горда. За это Чарльз Кониг, смотритель отдела естественной истории, весь месяц, что я посещала музей, не взимал с меня плату за вход. Коллекционер на этикетке был обозначен просто как Филпот, благодаря чему вопрос о моей половой принадлежности был аккуратно обойден.

В одно из наших весенних пребываний в Лондоне до нас стали доходить лестные отзывы о Музее Уильяма Баллока во вновь отстроенном Египетском зале на Пикадилли. В его обширное собрание входили произведения искусства, антиквариат, артефакты со всего мира, а также коллекция, относившаяся к естественной истории. Как-то раз наш брат повел нас туда, всех троих. Снаружи здание было выдержано в египетском стиле, с огромными окнами и дверьми со скошенными краями, как у входа в гробницу, колоннами с каннелюрами, увенчанными папирусными свитками, и статуями Ирис и Озириса, глядевшими на Пикадилли с выступов на карнизе над главным входом. Фасад здания был выкрашен желтой краской, и с большой вывески к прохожим взывало слово «МУЗЕЙ». Мне показалось это чересчур театральным по сравнению с соседними кирпичными зданиями; но, с другой стороны, именно такая цель и ставилась владельцем музея.

Возможно, я сочла такую архитектуру кричащей лишь потому, что привыкла к простым, беленным известью домам Лайма. Собрание, представленное в Египетском зале, было замечательно. В овальном зале у самого входа выставлялись разнообразные любопытные предметы со всех уголков земли. Там были африканские маски и украшенные перьями тотемы с тихоокеанских островов; крошечные глиняные фигурки воинов, отделанные жемчугом; каменное оружие и меховые накидки из областей с северным климатом; длинная, узкая лодка, называемая каяком, которая могла выдержать вес только одного человека, с резными веслами, декорированными узорами, выжженными по дереву. Египетская мумия была выставлена в открытом саркофаге из чистого листового золота.

В следующей комнате, гораздо большей, помещалась коллекция живописных полотен «старых мастеров», как нам сказали, хотя мне они представлялись копиями, сделанными равнодушными студентами Королевской академии. Интереснее были ящики с чучелами птиц, от простой английской синицы до экзотичной красноногой олуши, привезенной капитаном Куком с Мальдивских островов. Маргарет, Луиза и я с удовольствием их изучали, потому что, живя в Лайме, стали внимательнее относиться к птицам, нежели в те времена, когда жили в Лондоне.

Однако маленькому Джонни птицы быстро наскучили, и он вместе со своей матерью прошел в Пантерион — самое большое помещение музея. Едва ли не в ту же секунду он прибежал обратно.

— Тетушка Маргарет, пойдем, ты должна увидеть огромного слона!

Схватив свою тетку за руку, он потащил ее в следующий зал. Озадаченные, мы последовали за ними.

Слон и в самом деле был огромен. Я никогда раньше не видела этого животного, равно как гиппопотама, страуса, гиену или верблюда. Это все были чучела, расставленные под куполообразным окном в потолке в центре зала, на огороженной травянистой площадке, там и сям утыканной пальмами, что должно было изображать их среду обитания. Мы стояли и смотрели, потому что это и впрямь было редкостным зрелищем.

Будучи маленьким и не ценя раритетов, Джонни не задержался надолго у этой композиции и начал бегать по всему залу. Он подбежал ко мне, когда я рассматривала боа-констриктора, обернувшегося вокруг пальмового дерева у меня над головой.

— Там твой крокодил, тетушка Элизабет! — Он дергал меня за руку и тыкал в сторону небольшой экспозиции в дальнем конце помещения.

Мой племянник знал о лаймском чудище, которого он, как и все прочие, упорно называл крокодилом. Ко дню рождения Джонни я сделала для него две акварели с изображением крокодила: на одной были представлены собственно окаменелости, а на другой — то, как он, в моем воображении, выглядел, когда был жив. Я сразу же пошла с Джонни, любопытствуя узнать, как выглядит настоящий крокодил, и желая сравнить его с тем, что нашла Мэри.

Джонни, однако, не был не прав: это действительно был «мой» крокодил. Я так и разинула рот, глядя на эту экспозицию. Тварь Мэри возлежала на гравийном бережку рядом с лужей воды, по краям которой торчали тростники. Когда Мэри только нашла этот скелет, он был сплющен и кости его перемешались, но она чувствовала, что ей надо оставить все в первозданном виде, воздержавшись от попыток реконструкции. Очевидно, Уильям Баллок не ощущал такого стеснения, высвободив все тело из каменных глыб, его удерживавших, по-новому закрепив кости, чтобы у ласт были четкие очертания, выставив позвонки в прямую линию и даже добавив ребра, наверное сделанные из гипса, там, где их недоставало. Что еще хуже, они набросили ему на грудную клетку жилет, просунув ласты в отверстия для рук, и водрузили небывалых размеров монокль у одного из его выдающихся глаз. Возле морды располагалось множество животных, которыми крокодил мог бы питаться: кролики, лягушки, рыба. По крайней мере, они не додумались до того, чтобы разинуть ему пасть и сунуть ему в глотку какую-нибудь из жертв.

На этикетке значилось: «Окаменевший крокодил. Найден Генри Хоустом Хенли в дикой местности Дорсетшира».

Я всегда полагала, что этот экземпляр до сих пор пребывает в одной из многочисленных комнат Колуэй-Мэнора, установленный на стене или же водруженный на стол. Увидеть его на выставке в Лондоне разложенным в театральной «живой картине», столь чуждой всему, что я о нем знала, и заявленным лордом Хенли как его собственная находка было для меня шоком, из-за которого я оцепенела.

Когда к нам с Джонни подошли остальные наши домочадцы, первой ко мне обратилась Луиза:

— Это отвратительно.

— Зачем лорд Хенли покупал его, если потом просто переправил в этот… цирк? — Я огляделась вокруг и содрогнулась.

— Полагаю, он на этом немало выгадал, — сказал мой брат.

— Как только мог он так обойтись с экземпляром Мэри? Смотри, Луиза, они распрямили ему хвост, а ведь она так старалась, чтобы он оставался в том виде, в каком она его нашла. — Я указала на хвост, у которого больше не было изгиба в кончике.

В Лайме все были впечатлены его необычностью и относились к нему с безмолвным восхищением. В Музее же Баллока он был всего лишь еще одним экспонатом среди множества других, причем даже не тем из них, который внушал наибольший благоговейный страх. Хотя мне очень не нравилось видеть его разложенным и одетым столь смехотворно, во мне росла злость на посетителей, которые окидывали его лишь беглым взглядом, прежде чем поспешить к более бросающимся в глаза слону и гиппопотаму.

Джон переговорил с одним из служителей и выяснил, что экземпляр этот выставлялся с прошлой осени, а значит, лорд Хенли владел им всего несколько месяцев, прежде чем перепродал.

Я была так зла, что не смогла осмотреть остальную экспозицию. Джонни утомило мое настроение, да и всех остальных тоже, кроме Луизы, которая повела меня в «Фортнум» выпить чашку чая и выговориться, не беспокоя остальных родственников.

— Как только мог он его продать? — повторила я, неистово мешая свой чай крошечной ложечкой. — Как мог он взять столь необычное существо и продать скелет тому, кто наряжает его как куклу и выставляет так, словно это кукла? Как он только посмел?

Луиза накрыла мою руку своей. Бросив ложку на стол, я подалась вперед.

— Знаешь, Луиза, — начала я, — по-моему… по-моему, это и не крокодил вовсе. Анатомия у него совсем не такая, как у крокодила, но никто не желает сказать об этом публично.

Серые глаза Луизы оставались ясными и спокойными.

— Что же это такое, если не крокодил?

— Тварь, которая больше не существует. Допотопная тварь. — Я выждала немного, проверяя, не обрушит ли Господь на меня Свой гнев с потолка. Однако ничего не случилось, лишь официант подошел к нам, чтобы снова наполнить наши чашки.

— Как такое может быть?

— Они вымерли.

— Ты упоминала о вымерших тварях, когда читала Кювье, но Маргарет велела тебе прекратить, потому что ей от этого было не по себе.

Я кивнула.

— Кювье предположил, что некоторые виды животных вымирают, если не приспособлены выживать в нашем изменчивом мире. Эта мысль тревожит людей, потому что из нее следует, что Бог в этом не участвует, что Он, однажды сотворив животных, устранился, предоставив им умирать. Кроме того, есть и такие, как лорд Хенли, который говорит, что эта тварь являет собой раннюю модель крокодила, что Бог создал ее, а потом отверг. Кое-кто полагает, что Бог использовал Всемирный потоп для того, чтобы избавиться от нежелательных Ему животных. Но эти теории подразумевают, что Бог мог допускать ошибки и нуждаться в их исправлении. Понимаешь? Все эти идеи людям очень не по душе. Многие, как наш преподобный Джонс, считают, что проще всего воспринимать Библию буквально и говорить, что Бог создал мир и всех тварей за шесть дней и что мир по-прежнему пребывает точно таким же, каким был тогда. И расчеты епископа Ушера, согласно которым возраст мира составляет 6000 лет, они считают скорее утешительными, нежели ограничительными или абсурдными. — Из тарелки с бисквитами, стоявшей между нами, я взяла печенье и разломила его пополам, вспоминая о своем разговоре с преподобным Джонсом.

— Как же в таком случае он объясняет, откуда взялась та тварь?

— Полагает, что они плавают у побережья Южной Африки и что мы их еще не обнаружили.

— Это может быть правдой?

— Моряки увидели бы их, — помотала я головой. — Мы сотни лет плаваем по всему свету, но никогда подобных существ не видели.

— Значит, ты считаешь, что то, на что мы смотрели в Музее Баллока, является окаменелым скелетом животного, которое больше не существует. Оно вымерло по причинам, которые могут быть, а могут и не быть промыслом Божьим, — старательно выговорила Луиза эти слова, словно бы затем, чтобы фраза стала кристально ясной и для нее, и для меня.

— Да.

Луиза усмехнулась и взяла бисквит.

— Это, безусловно, очень удивит некоторых из прихожан церкви Святого Михаила. Возможно, преподобному Джонсу придется попросить тебя перейти в нонконформистскую церковь!

Я покончила с печеньем.

— Честно говоря, я не вижу, чтобы нонконформисты хоть в чем-то были другими. Может, их доктрина отличается от доктрины англиканской церкви, но те нонконформисты, с которыми я знакома в Лайме, толкуют Библию так же буквально, как и преподобный Джонс. Они никогда не примут идею вымирания, — вздохнула я. — Тварь Мэри нуждается в изучении анатомами наподобие Кювье в Париже или геологами из Оксфорда или Кембриджа. Они, пожалуй, смогли бы дать убедительные ответы. Но этого никогда не произойдет, пока Баллок будет выдавать его за экзотического дорсетского крокодила!

— Могло быть и хуже, если бы он оставался упрятанным в подвале Колуэй-Мэнор, — возразила Луиза. — По крайней мере, здесь его увидит большее число людей. А если соответствующие люди — твои ученые геологи, к примеру, — увидят его и распознают его ценность, они могут прийти к решению, что его стоит изучить.

Об этом я не подумала. Луиза всегда была более благоразумной, нежели я. Разговор с ней принес мне облегчение и немного утешил.

Когда в следующем месяце мы вернулись в Лайм, я, даже не повидавшись с Мэри Эннинг, отправилась прямиком в Колуэй-Мэнор. Я не предуведомила лорда Хенли о своем визите и не сказала своим сестрам, куда иду, но пошла через поля, лежавшие между коттеджем Морли и замком Колуэй, не обращая внимания на полевые цветы и цветущие живые изгороди, по которым скучала в Лондоне. Лорда Хенли не было дома, но я направилась к одной из границ его поместья, где он присматривал за рытьем сточной канавы. Весна, пока нас там не было, выдалась дождливой, и к тому времени, когда я добралась до него, у меня промокли и испачкались туфли и кромка платья.

Лорд Хенли восседал на сером коне, наблюдая за тем, как работают его люди. Меня раздражало, что он не спешился и не стоял среди них. К тому времени все, что бы он ни сделал, разозлило бы меня, потому что у меня был целый месяц, на протяжении которого я копила свой гнев. Ради меня он, однако же, спешился, поклонился и поздравил с возвращением в Лайм.

— Как прошло ваше пребывание в Лондоне? — Произнося вежливые фразы, лорд Хенли разглядывал мою забрызганную слякотью юбку, вероятно думая, что его жена никогда не показалась бы в обществе в такой грязной одежде.

— Все было очень славно, спасибо, лорд Хенли. Меня, однако, поразила одна вещь, которую я увидела в Музее Баллока. Я-то думала, что экземпляр, купленный вами у Эннингов, по-прежнему остается в замке Колуэй, но обнаружила, что вы перепродали его мистеру Баллоку.

Лицо у лорда Хенли засияло.

— А, значит, крокодил выставлен в музее? Как он смотрится? Надеюсь, они не наделали ошибок в моем имени.

— Да, ваше имя там значится. Я, однако, очень удивилась, когда увидела, что на этикетке не упомянута ни Мэри Эннинг, ни даже Лайм-Реджис.

На лице у лорда Хенли ничего не отобразилось.

— С какой стати упоминать там о Мэри Эннинг? Он ей не принадлежал.

— Мэри нашла его, сэр. Разве вы об этом забыли?

— Мэри Эннинг — просто рабочая, — фыркнул лорд Хенли. — Она нашла крокодила на моей земле. Как вы знаете, Церковные утесы входят в мою собственность. Думаете, вот им, — кивнул он на людей, ворочавших мокрую почву, — принадлежит то, что скрывается в этой земле, лишь потому, что они это выкапывают? Конечно нет! Все принадлежит мне. Кроме того, Мэри Эннинг относится к женскому полу. Упоминать о ней излишне. Мне приходится представлять ее, как и многих других жителей Лайма, которые не могут представить себя сами.

На мгновение мне показалось, что воздух потрескивает и жужжит, а свиноподобное лицо лорда Хенли выпячивается, едва не касаясь моего. Это мой гнев искажал все вокруг.

— Зачем же вы так суетились, чтобы завладеть этим экземпляром, если собирались только перепродать его? — спросила я, когда наконец справилась со своими эмоциями.

Конь лорда Хенли начинал перебирать ногами, и он погладил его по шее, чтобы тот успокоился.

— Он слишком загромождал мою библиотеку. Там, где он сейчас, ему намного лучше.

— Так оно и есть, если вы отнеслись к нему так бесцеремонно. Не ожидала от вас такого поступка, лорд Хенли. Это роняет ваше достоинство. Всего доброго, сэр.

Я повернулась, не горя желанием увидеть, какое впечатление произвели на него мои слабые слова, но когда, оступаясь, пошла обратно через поле, услышала его лающий смех. Он не окликнул меня, как, возможно, сделали бы другие.

На ходу я сыпала проклятьями себе под нос, а потом стала произносить их вслух, поскольку никого не было рядом, кто мог бы меня слышать.

— Будь ты проклят! Ублюдок. Чертов, чертов ублюдок.

Никогда не говорила я таких слов вслух, даже про себя ими не пользовалась, но тогда была настолько разъярена, что мне просто необходимо было выговориться. Я злилась на лорда Хенли за то, что он высокомерно отнесся к научному открытию, просто вытер о него ноги; за то, что обратил тайну мировой древней истории в нечто банальное и глупое; за то, что имел наглость упомянуть при мне о моей половой принадлежности как о чем-то таком, чего надо стыдиться. «Не стоит упоминания», вот оно как.

Но еще больше я злилась на саму себя. К тому времени я прожила в Лайме девять лет и стала дорожить своей независимостью. Однако так и не научилась противостоять всем этим лордам Хенли. Я не сумела сказать ему, что именно думаю о его продаже допотопной твари таким образом, чтобы он все понял. Вместо того он посмеялся надо мной и заставил меня почувствовать, что это я совершила что-то предосудительное.

— Ублюдок! Чертов ублюдок!

— Ой!

Я подняла взгляд. Как раз когда я переходила через мостик над рекой, Фанни Миллер шла по дорожке, ведущей к центру города. Она явно слышала меня, потому что щеки у нее были ярко-красными, лоб нахмурен, а широко открытые от удивления глаза напоминали мелкие лужицы.

Бросив на нее испепеляющий взгляд, я и не подумала извиняться. Фанни заторопилась прочь, время от времени оглядываясь, словно опасалась, что я могу последовать за ней, продолжая браниться. Несмотря на весь ее ужас, ей, вне всякого сомнения, не терпелось рассказать своим родным и друзьям, как крепко бранится эта ненормальная мисс Филпот.

Хотя меня и удручала необходимость рассказать Мэри о том, какая судьба постигла ее тварь, я никогда не принадлежала к тем, кто откладывает дурные новости: промедление лишь делает вести еще хуже. После полудня я пошла на Кокмойл-сквер. Молли Эннинг направила меня к заливу Пинхей, к западу от взморья Монмут, где какой-то приезжий поручил Мэри извлечь гигантский аммонит.

— Хотят украсить им свой сад, — со смешком добавила Молли Эннинг. — Совсем рехнулись.

Я вздрогнула. В саду коттеджа Морли имелся гигантский аммонит диаметром в фут, который Мэри помогала мне выкапывать; я подарила его Луизе на Рождество. Наверное, Молли Эннинг ничего об этом не знала, ведь она никогда не приходила к нам на Сильвер-стрит. «Зачем на холм взбираться, коль в том нет особой нужды?» — частенько говаривала она.

Но вот деньгам за этот аммонит Молли Эннинг, конечно, обрадуется. После продажи своего монстра лорду Хенли Мэри безуспешно охотилась за другим полным экземпляром. Находила только обломки — челюстные кости, сросшиеся позвонки, веер маленьких ластовых костей, — что приносило немного денег, но гораздо меньше, чем если бы она нашла целый скелет.

Я обнаружила ее возле Змеиного кладбища — теперь я называла его Аммонитовым кладбищем, — которое примирило меня с Лаймом много лет тому назад. Ей удалось вырезать аммонит из уступа, и она засовывала его в мешок, чтобы тащить по берегу в город, — тяжелая работа для девочки, даже если она к подобным вещам привыкла.

Мэри радостно меня приветствовала. Она не раз говорила, что скучает по мне, когда я уезжаю в Лондон. Она рассказала мне обо всем, что она нашла, пока меня не было, о том, что ей удалось продать, и о том, кто еще выходил охотиться на взморье.

— А как было в Лондоне, мисс Элизабет? — спросила она наконец. — Купили ли вы какие-нибудь новые платья? На вас, я вижу, новая шляпка.

— Да, так и есть. Какая же ты, Мэри, наблюдательная. Так, мне надо рассказать тебе кое о чем, что я видела в Лондоне. — Я сделала глубокий вдох и рассказала ей о том, как мы пошли в Музей Баллока и обнаружили там ее тварь, в откровенных выражениях описав ее состояние, вплоть до жилетки и монокля. — Лорду Хенли не следовало продавать его человеку, который отнесся к нему так безответственно, как бы много людей его ни увидели, — закончила я. — Надеюсь, ты теперь и близко к нему не подойдешь с какими-либо будущими находками. — Я не рассказала ей о том, что только что виделась с лордом Хенли и что тот поднял меня на смех.

Мэри слушала, и карие ее глаза расширились лишь тогда, когда я упомянула о том, что хвост твари был выпрямлен. За исключением этого, ее реакция была совсем не такой, какой я ожидала. Я думала, она разозлится из-за того, что лорд Хенли нажился на ее находке, но в данный момент ее больше интересовало внимание, оказываемое ее находке в лондонском музее.

— Много было посетителей? — спросила она.

— Изрядно. — Я не стала добавлять, что другие экспонаты пользовались большим успехом.

— Много-премного? Больше даже, чем число людей, живущих в Лайме?

— Гораздо больше. Его выставляют уже несколько месяцев, значит, я думаю, его увидели тысячи посетителей.

— И все они смотрят на моего крока, — улыбнулась Мэри, и ее глаза ярко вспыхнули, когда она обратила их к морю, словно высматривая на горизонте череду зрителей, ожидающих увидеть, какой будет ее следующая находка.