"Че Гевара. Книга 1. Боливийский Дедушка" - читать интересную книгу автора (Шаинян Карина)
ГЛАВА 2 ЧЕЛОВЕК-КАТАЛИЗАТОР
Из дневника Дитера Санта-Круз – Камири – Ятаки, август, 2010 год
В дряхлом автобусе психоделической расцветк, с надписью «Королева сельвы» на борту. Я здесь единственный европеец, и чувствую себя неуютно. Остальные пассажиры – индейцы-крестьяне, обремененные мешками и корзинами. Один затащил в салон курицу, и она суматошно кудахчет, когда автобус подбрасывает на колдобинах. Дорога ведет мимо нефтяных месторождений – покров джунглей там нещадно содран, и буровые вышки кажутся скелетами ископаемых деревьев. Всякий раз, когда сельва расступается, открывая вид на новый клочок красной, взрытой земли, сидящий рядом со мной седоусый старик делает вид, что прицеливается из ружья, и ухмыляется беззубым ртом. В конце концов эта пантомима надоела мне; после остановки в поселке нефтяников, аккуратном, как пластиковый макет, я пересел на свободное место в пустом ряду. Асфальт закончился, и автобус немилосердно трясет. Попробую заснуть.
Когда я проснулся, автобус стоял на пыльной площади, окруженной домишками из необожженного кирпича. Пассажиры быстро разошлись; я остался один. «Королева сельвы», громко дребезжа, развернулась и укатила прочь. На Камири опустилась влажная, одуряющая тишина, лишь подчеркиваемая отдаленным собачьим лаем и звоном насекомых. Я оглядел рывшуюся в отбросах свинью, рекламу кока-колы над дверью крошечного магазина через дорогу. Прихлопнул москита, впившегося в руку, и всерьез задумался, не вернуться ли следующим же автобусом в Санта-Круз.
Но что я буду делать дальше? Я невиновен, и присяжные с этим согласились. Никто не был виновен, но заголовки в местной газете вопили: «Учитель-убийца оправдан». Я не вернусь в Нюрнберг, даже если вдруг мне вернут место в школе. Я не вынесу этих взглядов.
– Дитер! – окликнули меня. Обернувшись, я не поверил своим глазам: на пороге магазина стояла монахиня. – Вы же Дитер, правда? – радостно спросила она, подойдя поближе.
Это была индианка лет двадцати пяти. Несмотря на тяжелый рюкзак на спине, резиновые сапоги и длинную рясу, она двигалась легкой, чуть танцующей походкой.
– Таня, – она с улыбкой протянула руку. – Мой отец назвал меня в честь девушки из отряда Че, а я стала монашкой. Здесь все так перемешалось.
Отпустив мою руку, она непринужденно задрала подол. Я поспешно отвел глаза, но под рясой монахини оказались потертые джинсы. Таня вытащила из кармана пачку сигарет, зажигалк, и с видимым удовольствием закурила.
– Вас должен был встретить отец Хайме, но он приболел. Лодка готова, но, может быть, вы хотите передохнуть? Здесь есть бар.
Я покачал головой. Как бы ни выглядел мой новый дом – добраться до него хотелось как можно скорее.
Таня подхватила рюкзак, и мы спустились к реке. По медленной, рыжевато-мутной Парапети плыли нефтяные пятна и обрывки пакетов. У шаткого причала покачивалось узкое каноэ. Новенький красный мотор на почерневшей от времени корме казался чужеродным наростом. Я уже собирался сесть в лодку, когда Таня схватила меня за рукав.
– Стойте!
Присмотревшись, я увидел красную, в ярких желтых и черных пятнах, змею. Таня подтянула к себе весло, одним сильным ударом размозжила ей голову и подняла за хвост.
– Водяная змея, очень ядовитая, – она покачала длинным телом перед моим лицом, и я невольно отшатнулся. Я ожидал, что Таня выбросит тварь в воду, но девушка аккуратно свернула змею в кольца и сунула в рюкзак.
– Она съедобна, если отрезать голову, – сказала она, поймав мой удивленный взгляд.
Я пожал плечами и осторожно шагнул в лодку, надеясь, что в каноэ больше не скрывается никакого зверья.
Таня завела мотор, присела на узкую скамейку и снова закурила.
– Вы сами из Ятаки? – наконец спросил я. Таня кивнула. – Но наверняка грамотны…
– Я закончила курсы медсестер в Камири, – ответила Таня с гордостью. – Только мне нельзя часто уходить из монастыря. А отец Хайме стар, болен и слишком увлечен… – она неопределенно помахала рукой, – своими исследованиями. К тому же он недолюбливает детей. Нам очень нужен учитель, хорошо, что вы согласились… – Таня подняла глаза на меня: – Вы просто не знаете, как спросить, почему я ушла в монастырь?
– Ну что вы, я…
Лицо Тани стало упрямым, губы поджались.
– Я оступилась, – сухо сказала она и принялась возиться с мотором.
Где-то в дельте Парапети
Чем ближе к дельте, тем медленнее становится течение. К западу от Камири Парапети называют «Рекой смерти» – там она пробивается сквозь скальный массив, образуя множество порогов. Здесь же, в Ориенте, на границе гигантских болот, в которые впадает река, мутная вода спокойна и медлительна. Парапети распалась на лабиринт рукавов и стариц. Берега скрылись за тростником, и я потерял всякую ориентацию в пространстве. Из зарослей, потревоженные стуком мотора, вспархивают белые цапли («Похожи на изможденных ангелов, правда?» – бросила Таня через плечо); пару раз я заметил стайки уток и кружащих в небе грифов. Здесь уже чувствуется горячее влажное дыхание низменности Чако – запах туманов, несущих лихорадку, и древней, таинственной жизни
Записывая свои впечатления от Камири, я украдкой рассматривал девушку. Лицо Тани кажется высеченным из красного песчаника резкими, но точными движениями. В ней странно сочетаются готовность радоваться самым простым вещами и затаенная горечь. Сидя за рулем лодки, она посматривает на меня насмешливо и чуть подозрительно. Кажется, ей не очень нравится, что я делаю записи.
Таня ошарашивает меня и сбивает с толку. Одно хорошо: мне уже не хочется вернуться. Это было бы затруднительно: мы плывем уже несколько часов; мотор мощный, и, по моим подсчетам, лодка прошла не меньше сотни километров.
Я снова думаю, что деревня, затерянная в сельве, – как раз то, что нужно для избавления от ночных кошмаров и чувства вины. Антидепрессанты не помогают, а мой психотерапевт, похоже, считает, что меня все-таки надо было посадить. У него самого маленькая дочка.
Нас окружает сельва. Бежать некуда, я упустил момент, когда это еще было возможно.
Ятаки
Стоило лодке причалить, и нас тут же окружила толпа детей. Мои будущие ученики, полуголые и чумазые, смотрели блестящими черными глазами, изредка перекидываясь парой фраз. Взрослые держались в стороне и лишь поглядывали издали, не оставляя своих дел. Таня бросила несколько слов на местном диалекте, и кольцо детворы распалось. Монахиня провела меня по деревне: дом для собраний, дом священника – всего лишь лачуги с крышами из пальмовых листьев. Сколоченный из досок крест над дверьми – очевидно, церковь. Две новенькие хижины – кровли не успели даже пожелтеть. Та, что побольше – школа. Поменьше – новый дом для приезжего учителя.
На пороге Таня оставила меня. Вот моя жизнь на ближайший год: зеленые сумерки, воздух, насыщенный влагой, запахи плесени и рыбы и непостижимые люди вокруг.
Прибежала девочка лет десяти и принесла разложенные на банановом листе кусочки юкки и беловатого, чуть обугленного снаружи мяса. Судя по нетронутым огнем кусочкам шкурки, на обед мне зажарили ту самую змею. Я должен к этому привыкнуть.
Камири, август, 2010 год
Дикий визг, вопли и грохот выстрелов едва не оглушили Ильича Чакруна. Двое мальчишек рвали друг у друга из рук мышку, пока третий яростно лупил по клавиатуре, громя монстров. Еще полдесятка висели у них на плечах, горластые и чумазые, заглядывали в монитор и азартно вопили в ответ на каждый выстрел.
Когда-то этот длинный зал с земляным полом был танцклассом. Его держала американка, бывшая звезда бальных залов, древняя, как те благородные па, которым она собиралась обучать «бедненьких индейцев». Но жители Камири предпочитали танцевать в барах или просто на улице, и совсем не собирались выкладывать деньги за то, чтобы их этому учили. Разоренная американка уехала; какое-то время помещение пустовало, а потом перешло в руки ее более предприимчивого земляка, Сирила Ли. Тот поставил в зале несколько компьютеров, кофеварку, холодильник с колой и пивом и нанял в Санта-Крузе парня по имени Бу, законченного параноика, который мечтал жить поближе к природе, но при этом отлично разбирался в сетях. В качестве жилья ему выделили квартирку над залом. Стена, обращенная к Парапети, отсутствовала, и по утрам можно было, не вставая с постели, наблюдать за роющимися в плавучем мусоре цаплями, если, конечно, не шел дождь. Кроме того, в туалете жила сварливая летучая мышь, несчетное количество крупных тараканов и мокрицы. Мистер Ли справедливо полагал, что условие близости к природе выполнено с лихвой.
Несмотря на увлеченность игрой, Ильича заметили. На мгновение стало чуть тише: одно дело избивать монстров на экране, и совсем другое – ненароком рассердить шамана. Ильич кивнул в ответ на нестройные приветствия и прошел в дальнюю часть зала, которая неофициально считалась местом для взрослых. За спиной у него раздалась автоматная очередь и победные крики.
Старый Макс Морено, высокий и тощий, с морщинистым лицом ящерицы и длинными желтоватыми усами, похожими на пучки сухой травы, мучительно медленно тыкал в клавиши задубелым от возни с землей пальцем. С тех пор как старик узнал о существовании Интернета, он не вылезал с форумов садоводов и сайтов, торгующих семенами. Сад Макса Морено выглядел все страннее и экзотичнее, и торговцы из Санта-Круза, приезжавшие за очередной партией нежного и яркого товара, с каждым разом выглядели все более озадаченными.
За соседней машиной сидела, сосредоточенно хмурясь, молодая монахиня. Ильич с удивлением узнал Таню. В последние несколько лет она почти не появлялась в Камири, и видеть ее, закутанную в черную монашескую рясу, у Ли было странно и грустно. Не то чтобы они были друзьями, но Ильич с детства привык покровительствовать девушке, которая была на десять лет младше. Когда-то их отцы были товарищами по партии. Оба были родом из лесных индейцев – Ильич иногда со странным чувством нереальности представлял, как его дядьки и кузены обстреливают отравленными стрелами какую-нибудь геологоразведочную экспедицию, в то время как отец рассуждает о мировой революции.
Оба были такими пламенными марксистами, что даже имена своим детям выбрали, исходя из идеологических соображений. Двух младших братьев Ильича звали Ленин и Владимир. Оба постарались дать детям приличное образование, но отцу Ильича, человеку по местным меркам почти богатому, это далось намного легче. Примерно в тот момент, когда Ильич, уже инициированный шаман, отправился изучать физику в университет Ла-Паса, а заодно осваивать все тридцать способов колдовства с помощью эмбрионов ламы и сушеной эфедры, дружба двух коммунистов дала сбой. Синьор Чакруна погрузился в поиски и эксперименты, все чаще внимая голосу аяваски, уверенный, что именно она подскажет ему верный путь, и стараясь передать полученные знания сыну. Отец Тани заклеймил шаманизм, а заодно и теоретическую физику, как буржуазный предрассудок. А чуть позже Ильич попросил Таню помочь ему проверить одну гипотезу…
– В Ятаки новый учитель, – напряженно сказала Таня, кивнув шаману. Ее ноздри подрагивали от гнева.
– А за каким чертом его, такого распрекрасного, занесло в нашу глушь, не думал? А я вот думала.
– Некоторые считают такие вещи своим долгом, – пожал плечами Ильич. – А другим просто нравится бывать в новых местах. Приятное с полезным…
– Приятное с полезным! – горько усмехнулась Таня. – Уверяю тебя, он не видит здесь ничего приятного, этот гринго. Он мне сразу не понравился.
– Так не понравился, что ты вернулась в Камири, чтобы проверить, кто он такой?
Таня кивнула и щелкнула по вкладке обозревателя.
– Посмотри, посмотри, кого нам прислали! – прошипела она, тыча курсором. – Дикарям не приходится выбирать, пусть их детей учит убийца, одну ученицу он уже угробил, так его прислали к нам… И предупреждать никого не надо, никто не узнает, разве эти варвары умеют пользоваться Интернетом!
Ильич вчитался в корявые строчки переведенной роботом заметки в провинциальной немецкой газете.
– Насколько я понимаю, это был несчастный случай, Таня, – спокойно сказал он.
– Несчастный случай? Я уже слышала от тебя о несчастном случае. Напомнить, почему я гнию на болотах?
– Таня!
– Этот Дитер – детоубийца, – убежденно произнесла девушка, и ее глаза опасно сузились. – Что ж, тем лучше. ЕМУ понравится. О, это заставит его наконец зашевелиться!
– Что ты задумала?
Таня хищно ухмыльнулось, и Ильич похолодел.
– Ты с ума сошла, – тихо сказал он.
– Вот это новость, – хохотнула Таня и встала. – Мне пора. Как там без меня мой любимый?
– Таня, постой. Ты же знаешь…
– Знаю, знаю. Найти человека, найти предмет… Вы с твоим папашей это уже двадцать лет твердите, а толку? Мне надоело ждать. Этот гринго клеился ко мне всю дорогу, слюни пускал – а вдруг обломится экзотического секса! И они все такие, все…
К ним подошел, чуть подпрыгивая, Бу, и Таня замолчала, вопросительно глядя на сисадмина.
– Тут один заглядывал, пока ты в гугле рылась, – сказал он. – Зря, кстати, они все запросы записывают и потом смотрят, кому что интересно, так заглянешь в порнушку, а потом ЦРУ…
– Бу, тебе что надо? – резко спросила Таня.
– Так этот, который заходил, он сам к тебе подойти побоялся. Я-то не боюсь, а он – да, говорит, дурная примета с тобой разговаривать, ты извини.
– Ничего.
– Так он просил тебе ретаблос отдать, чтоб ты в монастырь отвезла.
Таня кивнула и взяла размалеванную яркими красками дощечку. Взглянув на ретаблос, она с нервным смешком показала его Ильичу. На картинке был нарисован европеец, в ногу которого вцепилась огромная радужная змея. В углу плыл по лиловому небу вставший на дыбы зверь с нимбом вокруг маленькой длинной головы. Подпись гласила:
«Карлос был так беден, что от отчаяния решил продать свою землю одному гринго, который готов был дать половину денег в задаток. Но когда гринго пошел смотреть участок, его укусила змея, и он умер, а задаток остался у Карлоса и земля тоже, так что он смог раздать долги и купить новый насос для колодца. За это Карлос благодарит Святого Чиморте».
– Ну хоть кому-то повезло, – звенящим голосом проговорила Таня. Сердито тряхнув головой, она выбежала прочь. В открытую дверь порывом ветра швырнуло горсть пыли, и в детском углу загрохотал пулемет.
Задумавшись, Ильич не заметил, как к нему подошел Макс Морено, и вздрогнул, когда тот заговорил.
– Что так расстроило девочку? – спросил старикан, глядя в спину Тане.
– Ей не нравится новый учитель, – расплывчато ответил Ильич.
– Он гринго? Тогда я ее понимаю, – качнул головой Макс. – Помните геолога, что гостил у меня? Так вот представьте – зачитал мне «Великолепную изоляцию» Симпсона, а на вид такой приличный человек! Пришлось заказывать новую, а старого издания нигде нет… Надо будет привыкать заново – зато посмотрите, какая отличная обложка!
Ильич краем глаза заглянул в экран. На сером фоне, составленном из каких-то древних костей и зубастых черепов, красовался броненосец, и шаман невольно передернулся.
– Говорят, вы воевали на стороне Че, синьор Морено, – сказал он.
Макс задрал кустистые брови.
– Говорят, что малолетний хиппи, который присматривает за этими компьютерами, – агент ЦРУ, – язвительно улыбнулся он. – Вот ваш отец мог побывать в партизанах. Но не я.
– Отец всегда придерживался основной линии партии, – ответил Ильич. Отхлебнул кофе, разглядывая старика. – Вам нравится, как выживете, синьор Морено? – неожиданно спросил он. – Как все мы живем?
– Вот, значит, как… – проговорил Макс будто сам себе. – Вы же знаете, синьор Чакруна, я человек почти счастливый. Но я понимаю, о чем вы. Отцы троих из этих мальчишек, – он кивнул на победителей монстров, – потеряли свою землю, потому что там нашли нефть. Им выплатили какую-то компенсацию, но сейчас они живут на пособие. А брата моего, садовника, подстрелили во время охоты – вроде как случайно. Но скорее всего он забрел на кокаиновую плантацию. Спросить теперь некого, – старик помолчал, покусывая усы. – А эти мальчики не смогут заниматься тем, что любят, когда вырастут. У них даже не будет шанса узнать, что они любят, – разве что сильно повезет. В лучшем случае они будут обслуживать туристов. Так же, как сейчас это делаете вы. Только вы водите гринго в мир духов, а они будут таскать их до Ла-Игеры по тропе Че. Говорят, там уже поставили в трудных местах перила и вырезали ступеньки. И… – Макс задумчиво замолчал.
– И?… – подтолкнул его шаман.
– И нет, мне не нравится, как мы живем. Но мне бы не хотелось, чтоб мы стали жить еще хуже.
– Еще хуже?
– Так, как живет Таня, – объяснил Макс.
Майами, сентябрь, 2010 год
Феликс Родригес прошаркал вдоль бассейна и вошел в дом. Кондиционированная прохлада охватила его, и дышать стало легче. Он повалился в кресло; сосредоточился на дыхании, глядя на свои морщинистые руки, покрытые пигментными пятнами. Тело Родригеса одряхлело и разваливалось, но мозг все еще работал отчетливо. Даже когда старик отдыхал, его разум продолжал обрабатывать информацию. Что-то назревает, подсказывала интуиция. Родригеса одолевали воспоминания, дышать с каждым днем становилось все труднее, и возвращались давно позабытые кошмары.
Может быть, астма передается, как заразная болезнь, думал Родригес. Могут ли легочные спазмы, появившиеся вскоре после событий в Ла-Игуере, быть последним проклятием обреченного фанатика? Надо ли было вступать с ним в разговоры? За каким чертом вообще он полез в боливийскую эпопею? Все, кто был причастен к гибели Че, давно мертвы. Только Родригес дожил до старости, просыпается по ночам, задыхаясь от спазма в бронхах, и ему кажется, что в комнате воняет, как в клетке с хорьками.
Ноют колени. Ноет запястье, на котором Родригес столько лет носил трофейные часы, снятые с руки знаменитого мертвеца. Сынишка соседа расхаживает в футболке со знаменитым портретом. Отличный портрет, ничего не скажешь; он многое упростил. Это была удивительно красивая операция, нечто совершенно новое. Родригес, привыкший опираться на оружие, осведомителей и подкуп, поначалу скептически отнесся к ней, но увидев результат, был потрясен. В кампанию были втянуты социальные психологи, рекламщики, художники. Хорошо оплаченные левые журналисты раздували ноздри, припорошенные кокаином. Родригес многое мог бы рассказать о происхождении порошка, и в его глазах это становилось лишней виньеткой, добавляющей изящества операции…
Стоило подтолкнуть – и покатилось, как снежный ком. Че Гевара – поп-символ, Че Гевара – кумир обкуренных подростков… Кто круче – Че или Майкл Джексон? Конечно, Че, правда, он не пел и вообще, говорят, был за красных… О, ради такого стоит потерпеть дурацкие футболки. Терпит же Родригес тот адский грохот, который соседский мальчишка принимает за музыку…
На экране маячила багровая, будто обваренная, физиономия мистера Ли.
– Ну? – спросил Родригес, не включая камеры. По лицу Ли скользнула растерянность, но он тут же осклабился и помахал толстой, покрытой густой рыжей шерстью ручищей.
– Как здоровье, дядюшка? – бодро спросил он. – Как дела на пляже? Соскучились по нашим деревенским сплетням?
– Не стоит делиться слишком личным, – мягко сказал он.
– У меня отличный сисадмин, дядюшка Феликс, – все также жизнерадостно ответил Ли. – И при том – конченный параноик. Ну, знаете: кругом агенты ЦРУ, правительство не спускает глаз с граждан, свобода и права личности в опасности, прослушивается все… – Ли загоготал. – Там еще было что-то про облучение и разрушение тонких миров и лобных долей мозга, но это не так важно. Главное – бороться со шпионами. Мальчик позаботился, чтобы добрый начальник мог побеседовать с родственниками интимно, без того, чтобы секретные службы совали нос в разговор. Ваши парни и то не смогли бы устроить все надежнее. Ну как, можно и о личном поболтать, а?
– В прошлый раз ты объявился, чтобы рассказать о новом учителе-растяпе и шамане, которому вдруг надоели туристы. Если свежие новости такие же…
– Шаман, кстати, собирается переселиться в Ятаки. Странный выбор, правда? Гнилое место…
– А еще считается местом силы. И даже такой олух, как ты, дорогой племянник, мог бы уже об этом знать.
– До сих пор он без этой силы прекрасно обходился.
Родригес молча кивнул. Пожалуй, над переездом синьора Чакруна стоит подумать. Конечно, мотивы у него могут быть своеобразные, но… Родригес давно усвоил, что игнорировать действия шаманов – себе дороже.
Ли выжидательно поглядывал на камеру. Его физиономия кривилась от сдерживаемой ликующей улыбки. Очевидно было, что в запасе у агента есть новости и посерьезнее, но он собирается смаковать их как можно дольше, растягивая удовольствие.
– Это все? – холодно спросил Родригес.
– Нет, – торопливо ответил Ли. – Наша почтальонша разругалась со своим дружком и пришла просить, чтобы я вывесил ее анкету на сайте знакомств. Пришлось ей фингал в фотошопе замазывать и заодно морщины. Не поверите, дядюшка Феликс, час убил!
– Это, конечно, важно.
– Еще важнее то, что пока я возился с ее физиономией, она напилась.
– И?
– Оказывается, у нашего пенсионера-цветовода есть любимая внучка.
– Вот как, – проговорил Родригес.
– И две недели назад он отправил ей подарочек на день рожденья. Круглая дата, двадцать пять лет. Небольшую бандероль. Наша бедненькая Розита была возмущена. Она считает, что отправлять ценные подарки и при этом ни разу не написать письма – некрасиво и не по-родственному. Черствость синьора Морено прямо-таки поразила ее. Сердце кровью обливается, как подумаешь о бедной девочке, которой дед так долго не уделял внимания. Я предположил, что письма были электронные.
– Как давно Розита работает на почте?
– Восемь лет.
– Так-так…
– Бандероль ушла Хулии Морено в Москву.
– В Москву! Хорош пенсионер…
– Вы тоже пенсионер, – ухмыльнулся Ли. – Может, не знал, что у него есть внучка? – предположил он. – Бывает же.
Родригес устало прикрыл глаза.
– Я вас уволю, Ли, – процедил он. – Возможно, все это время у нас под носом был предмет! И вы… – он устало махнул рукой. – Что-нибудь еще?
– Мало что ли? – набычился Ли, глядя исподлобья бледными водянистыми глазами. – Я свои денежки отработал.
Родригес посидел с закрытыми глазами, размышляя. Потом взял телефон, набрал по памяти номер.
– Мне нужны сведения о Хулии Морено, Москва, – сказал он. – И свяжите меня с Орнитологом.