"Дух, брат мой" - читать интересную книгу автора (Грешнов Андрей Борисович)

Кабул, осень 1979 года

.

Ахмаджан встретил «мошаверов» (советников) подчеркнуто вежливо, попросив зайти на несколько минут к нему в кабинет. Меня, впрочем, оставили за его пределами, в комнате для советников — видимо, как политически незрелого. Совещались они около часа. Затем Пясецкий объявил, что для переводчиков (нас на тот момент было двое) вводятся дежурства по бригаде, в том числе и ночные. Это меня вовсе не порадовало — накануне я познакомился с симпатичной девушкой из группы медицинских советников, работавшей медсестрой в афганской клинике нейрохирургии. Галя Живова, собственно, и спасла мне жизнь, вовремя затолкав в медицинский УАЗ и отправив в госпиталь «Чарсад бистар» («Четыреста коек») на лечение, когда вертолет доставил меня с тифом из Джелалабада. Но те неприятности ждали меня еще только следующим летом.

Перспектива проводить ночи среди кровожадных заговорщиков энтузиазма не вызывала, но делать было нечего. Дежурить, так дежурить. Мы с переводчиком-азербайджанцем Азимом менялись через два дня на третий, заезжая домой лишь для того, чтобы выспаться и помыться. В бригаде по ночам как-то не спалось. В задачи переводчиков входило сообщать вечером по телефону советникам о том, что происходит в бригаде. В силу субъективных причин я этого сделать не мог: сама мысль о прогулках с оружием в кромешной тьме по территории воинской части меня угнетала, и уже часов в пять я начинал выстраивать баррикады из мебели возле двери и около окна, наивно надеясь, что это меня спасет в случае нападения. Ночь напролет я обнимал «калаш» и торопил приход утра. Однажды ночью ко мне постучали…

Ахмаджан налил в красивые пиалы зеленого чаю, который за минуту до этого принес его денщик. Сам порезал лимон, предложил открытую пачку «Мальборо». Говорили долго и, как мне показалось, откровенно. Комбриг пристально смотрел мне в лицо своими красивыми карими глазами с удивительно длинными ресницами. Он начал первым, как бы упреждая мой немой вопрос. «В партии произошли большие перемены, Андрей. Ты многого не знаешь, но я хочу, чтобы между нами «кошки не бегали». — Думаешь, я не знаю, что ты там мебель двигаешь? — спросил он и ухмыльнулся в пышные, очень аккуратные густые усы. — Не надо, мы к тебе хорошо относимся, ничего не бойся. Я невольно покраснел, но оправдываться не стал. Вместо этого задал вопрос в лоб: — «Ахмаджан, а вы человека убить можете? Ну, не так как в бою, а просто — взять и убить?» На его лице не дрогнул ни один мускул. «Ты, Андрей, кого имеешь в виду? Я никого не убивал. Я могу лишь уничтожить предателя из этого вот пистолета, — Ахмаджан достал из ящика стола ТТ и положил на стол. — Ты представляешь, что такое танковый батальон с полными боекомплектами в городе? Видимо, не очень. Если бы предатели сделали свое дело, Андрей-джан, могло пролиться много крови. — Он вдруг побледнел и нервно затянулся. — Ее еще может пролиться много, очень много…»

Мы долго сидели и курили, пили чай и коньяк, играли в шахматы, рассказывая, кто о чем — я о своих родителях и сестре, он — о жене и детях. Передо мной сидел красавец-капитан, с иголочки одетый, чисто выбритый, невероятно преданный, как мне тогда казалось, своему воинскому долгу.

Последующие события показали, что Ахмаджан на деле оказался порядочным человеком, и хотя принимал участие в репрессиях против неугодных Амину офицеров, искренне и по-хорошему относился к советским советникам вообще и ко мне в частности. Однако, все это не помогло ему, когда он был арестован в 1980 году после ввода в Кабул советских войск. Он был адъютантом Амина, и этим все сказано.

Время начиналось совсем смутное. Газеты сообщали «о раскрытии и предотвращении новых заговоров против товарища Амина». По ночам по микрорайону бесшумно шуршали «Волги» афганской службы безопасности (АГСА) — производились аресты. Главным «защитником» революции от посягательств заговорщиков на три месяца стал двоюродный брат Амина Асадулла, возглавивший это ведомство на несколько месяцев. Он рьяно бросился наводить «революционный» порядок в столице. По его приказу все водители автомобилей-такси должны были в течение 2-х недель перекрасить свои авто в желтый цвет. В противном случае их ждала конфискация транспортного средства и тюремное заключение сроком на полгода. Примечательно, что за некоторое время до этого люди Асадуллы взяли под свой контроль все автомастерские по покраске кузовов автомобилей, так что этот «революционер» за несколько недель стал богат как Крез. Прогуливал он свои капиталы красиво. В окружении сразу нескольких красивых девушек и свиты охранников в серых костюмах, обычно по вечерам в четверг, он прибывал в маленький ресторан, располагавшийся на углу Вазир Акбар Хан и Шахренау, где и «гудел» до утра. Некоторые девицы, как водится, куда-то потом безвозвратно исчезали. Мы, по молодости, также иногда, невзирая на запреты, посещали этот ресторан, где проводили редкие часы отдыха у маленького каменного водопада. Мне тогда казалось, что никто не знает о наших «прогулках», но однажды Ахмаджан, не скрывая тревоги, предупредил меня, что мое появление там крайне нежелательно. Я искренне удивился, откуда это ему известно, но вида не подал, послушался его и сменил место вечерней дислокации, променяв «водопад» на ресторанчик «Голден свит рестаурант», располагавшийся прямо в центре города.

Асадулла Амин тем временем вплотную взялся «курировать» Кабульское Радио и Телевидение — дикторши исчезали одна за другой. Одновременно он выступал и как блюститель нравственности дочерей своего кузена. Надо признать, дочки у Амина были одна красивее другой. У старшей был непродолжительный и бурный роман с популярным тогда певцом Ахмадом Захиром — мега-звездой кабульской эстрады. Что-то они тогда не поделили. Для Захира это закончилось плачевно: он был арестован по приказу Асудуллы и зверски замучен в застенках АГСА. По слухам, там над ним издевались, отрубили руки, оскопили, а затем задушили. В газетах появился некролог под заголовком: «Сердце певца революции не выдержало». В нем указывалось, что легковой автомобиль, в котором ехал Захир, попал в автокатастрофу на перевале Саланг.

Все происходившее тогда здорово напоминало мне свежевыученную Историю КПСС в ее разделе «Третий Московский процесс, или разгром бухаринского блока». Стиль работы Асадуллы Амина мало, чем отличался от методов «товарища» Ежова. Военных арестовывали сотнями вместе с женами и малолетними детьми и отправляли в «накопители», один из которых располагался в центре города неподалеку от пакистанского посольства. Потом, через 10 лет, я побывал в этой секретной тюрьме афганского МГБ, где разговаривал с приговоренным к смертной казни членом Исламской партии Афганистана. Казематы, надо сказать, мрачнейшие. «Накопленные» в период с понедельника до среды отправлялись затем в тюрьму Пули-Чархи, где безвозвратно исчезали.

В какой-то мере приоткрыть завесу тайны над исчезновением военных мне невольно удалось во время проведения учебных танковых стрельб на полигоне 4-й танковой бригады. В Кабуле тогда стояла ясная и чуть ветреная погода. Я как-то заметил, что в районе полигона восточный ветер доносит до КП смрад, но по началу не придал этому особого значения — в Афганистане воняет везде, где только можно — и на улице, и в больнице, и в дукане, и в харчевне. Однажды после «отстрела» мишеней я отправился с командиром батальона БМП старшим лейтенантом Маджидом посмотреть, куда легли снаряды. Чем ближе мы приближались к горе, у подножия которой располагались танковые мишени, тем невыносимее становился запах — гнилостный и сладковатый. Метрах в 100 за фанерными «танками», куда ложился перелет, мы увидели собак. Обычно боязливые, на этот раз они никуда не убегали, и что-то рыли в свежей воронке, куда угодил один из снарядов. В зубах рыжего пса я увидел кусок человеческой руки. На мой немой вопрос Маджид только отвел глаза. Для меня это было уже слишком — голова кружилась, от смрада тошнило.

Свежезасыпанных траншей было три, каждая длиной метров по сорок. У одной из них стояла брошенная землеройная машина. Долговязый и нескладный Маджид, поняв, что ему несдобровать из-за того, что тарджоман (переводчик) стал невольным свидетелем творящихся здесь злодейств, постарался «переманить» меня в свои союзники. Он осознал в тот момент, что если я буду задавать кому-нибудь соответствующие вопросы, то он запросто может разделить участь этих несчастных. Вопросов я задавать не стал — под «дришами» (военная форма) по спине катился холодный пот, в голове тупо билась и болела жилка у виска.

— Это комбат-2 и его ребята, — выдавил из себя Маджид. — Я здесь ни при чем. И сразу замолчал, сам, испугавшись своих слов.

Уныло бредя обратно, я вспомнил, что действительно, командир второго батальона куда-то пропадает по выходным, что глаза его постоянно красные — то ли от гашиша, то ли от бессонницы, а Ахмаджан подчеркнуто не интересуется этим краснолицым здоровенным офицером. Я шел и думал, знают ли об этом комбриг и наши советники? И так и не смог ответить себе на этот вопрос.

Уже значительно позже, когда после ввода советских войск Ахмаджан еще некоторое время был «свободен», и находился лишь под домашним арестом в своем доме в Пули-Чархи, мы поехали (это делалось в строгой тайне) его навестить, заодно и морально поддержать. По дороге около маленького деревянного мостика на глаза опять попались свежевырытые траншей и ямы. Народ здесь в землю закатывали тысячами. Иначе, куда они все подевались, когда 1 января 1980 года двери кабульского централа открылись?

Тем временем, Ахмаджана внезапно перевели на новую работу наверх. Новым комбригом к нам был назначен майор Рузи, который еще месяц назад в чине стершего лейтенанта занимал пост замполита Национальной Гвардии. Он был правой рукой командующего Гвардией Джандада. В последствии оказалось, что это именно он вместе с начальником караульной службы президентского дворца Экбалем и начальником связи Гвардии Водудом задушил Тараки подушкой по приказу Амина. Роста Рузи был выше среднего, очень худой. Короткие, не очень густые, зачесанные набок черные волосы. Колючий, настороженный взгляд близко посаженных глаз, казалось, сверлил насквозь. При первом знакомстве я еще не знал, что разговариваю с убийцей главного афганского революционера, но интуитивно чувствовал, что этот человек мне неприятен. За время своего командования бригадой (это длилось всего 3 недели) он ни разу не улыбнулся. Рузи постоянно сидел один в своем (ахмаджановском) кабинете и никогда не оставался в части на ночь. Утром на работу его привозила темно-зеленая «Волга» Минобороны. Он по традиции здоровался с советниками и переводчиками у «кантина» (буфета) напротив комнаты отдыха советников, пожимая всем руки. Его узкая ладонь с длинными пальцами была железной.

После того, как по Кабулу поползли слухи об удушении вождя революции аминовскими «соколами», Рузи бесследно испарился. Впоследствии он объявился где-то на территории Ирана. О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно. К нам снова прислали старого знакомого — Ахмаджана. Я почему-то очень обрадовался этому событию, повеселели и советники. Вместе с афганскими офицерами это событие решено было широко отпраздновать. На чамане у бригадного клуба солдаты зажарили двух баранов, приготовили плов. По традиции, мошаверы привезли молдавский коньяк «Белый Аист». После непременного тоста за нерушимость афгано-советской дружбы офицеры набросились на мясо. Баранов разорвали на части со скоростью звука. Все это произошло настолько неожиданно, что в моей руке осталась совершенно пустая тарелка, и положить на нее было уже просто нечего. Мое невольное смущение с противоположного конца стола заметил Ахмаджан. Казалось, он самолично вызвался по жизни меня опекать — оторвал половину своего куска бараньей лопатки, не спеша, обогнул стол и переложил ее мне на тарелку. «Зэндэ (живы) будем — не забудем», — сказал он на ломанном русском и улыбнулся. Улыбка его была настолько искренняя и обезоруживающая, что я, поддавшись ее гипнозу, сразу забыл обо всех своих страхах и сомнениях.

Жизнь катилась своим чередом. Репрессии не прекращались. Амин вместе со своим двоюродным братом взялся за духовенство. Работа по «строительству социализма» шла как в центре, так и на местах: вырезались целые семьи и кланы, причем как противников социалистического пути развития, так и соратников по партии. Помимо заговорщиков из «интеллигентского» крыла НДПА — «Парчам» (Знамя), зачистка шла и в стане рабоче-крестьянского крыла «Хальк» (Народ), поддерживающего Амина. Все больше героев революции падало от рук изменников Родины. Все больше некрологов о них, безвременно ушедших из жизни, печатали газеты.

Слово «душман» — сокращенно «дух» — тогда еще не было в ходу. Врагами режима были «эхваны» (братья). Против НДПА первыми выступили именно представители духовенства и пуштунские племена, которым оказала финансовую помощь исламская организация «Братья-мусульмане». Самым популярным шлягером того времени, денно и нощно крутившимся в радио- и телеэфире, была песенка про неминуемую погибель «братьев шайтана». «Нафрин бату бэ карэ ту, эхванэ шайатин» («зубодробительный удар по вашим делишкам, братья шайтана») вертится у меня в голове и по сей день. Однако «братки» почему-то не гибли подобно мухам, как это предписывала им песня, а наоборот, размножались со страшной быстротой.

Еще летом 79-го мы вдвоем с молодым советником батальона БМП Костей Корневым, прибывшим в Афганистан из Молдавии, вооруженные на двоих одним пистолетом Макарова, свободно могли съездить на ГАЗике в соседнюю провинцию Парван, чтобы проверить дислоцировавшуюся там нашу роту. Помню, «полетел» у нас на машине бензонасос в каком-то глухом кишлаке. Кругом одни камни, да красноватый песок. Ветер задувает как бешеный. В общем, безрадостная ситуация. Сели на капот перекурить. Вдруг, откуда ни возьмись, появились люди. Дали напиться, принесли свежей морковки. Где-то раздобыли старую камеру, из которой сообща вырезали прокладку на бензонасос. Узнав в нас русских, местные очень обрадовались тому, что мы не китайцы. Тогда китайцев они недолюбливали, уж не знаю, по какой причине. Я, правда, спросил: «А мы что, на китайцев похожи?» Оказалось, что они вообще никогда иностранцев не видели.

К исходу осени о таких «идиллических» поездках не могло уже быть и речи. Вместо прежнего, радушного приема у крестьян, которые традиционно со времен Дауда уважали военных, теперь там можно было запросто схлопотать пулю. Почти в каждой семье были репрессированные. Образ советского военного советника уже четко ассоциировался у них с пособниками аминовского режима.

Именно в то время произошел первый «откат» волны военных советников — перестали приезжать замполиты, их сокращали, На их места прибывали зампотехи, по афгански — «мосташары». Военная техника, которая все чаще использовалась режимом против недовольных, требовала ремонта и обслуживания.

В Кабуле тем временем стали спешно, один за другим, закрываться приличные магазины и рестораны, доставшиеся в наследство республике еще от президента Дауда. Мой любимый «Голден свит» с традиционной индийской кухней, находившийся напротив Зеленого базара — излюбленного места шопинга совграждан — был взорван братьями-мусульманами за то, что его хозяин посмел работать в священный месяц Рамазан и продавать там пиво. Открытые плавательные бассейны, построенные тем же Даудом для военной элиты, стояли без воды, полуразрушенные. Мини-маркеты распродавали остатки молочных продуктов, сыров, курятины, модных журналов. Закрывались антикварные лавки, где в то время еще продавались шкуры барсов, именное холодное оружие белогвардейцев, оказавшихся в Афганистане в итоге гражданской войны, тульские самовары с медалями и эмблемами древних купеческих семей царской России. Их хозяева уезжали из страны в основном Индию и Пакистан.

Впоследствии молоко и молочные продукты на многие годы станут для Афганистана редкостью, доступной лишь богатым, а место экзотических мехов займут дубленки времен советской оккупации. Жизнь тускнела на глазах, надвигалась свойственная эпохе перемен разруха.

В кинотеатры стало ходить небезопасно — в «Синема-парк» вполне могли пырнуть ножом. Кабульский Университет превратился в рассадник антисоветчины, и его также не рекомендовано было посещать. Вооруженные группы противников режима все чаще нападали на посты военных, машины с горючим. Тревожная обстановка складывалась в Джелалабаде — там контрреволюционеры оказывали наиболее упорное сопротивление властям, им открыто стал помогать Пакистан. В частях Кабульского гарнизона усиливалось брожение. То там, то здесь вспыхивали стихийные вооруженные выступления военных. Наиболее крупное из них — в 7-й пехотной дивизии было подавлено с помощью танков 4-й и 15-й ТБР. Неизвестные произвели подрыв склада боеприпасов на учебных военных Курсах «А», в центре города. Оружие — пулеметы, патроны и гранаты — разлетелось на многие километры вокруг. Организаторов этих выступлений, как правило, расстреливали без особых церемоний. Преданные Амину командиры танковых экипажей из нашей бригады заступили со своими боевыми машинами на охрану Гостелерадио и других ключевых объектов города. Несколько наших танков «реквизировали» для охраны дворцового комплекса Тадж-Бек — Дар уль-Аман.

Амин, видимо, подспудно чувствовал, что его вполне может постичь судьба, которую он сам уготовил Тараки. Не было у него особой надежды на наших военных — когда его люди кончали Товарища Нура, они вроде обо всем знали, но не вмешались, да еще предстояло разобраться в истории с гробами, в которых, по слухам, вывезли в Союз его сторонников. А ну, как его самого задумают прикончить? К американцам обращаться с этим вопросом было просто глупо — если русские узнают, а с их контрразведкой узнают точно, его, скорее всего, постараются оперативно уничтожить. Гарантией его безопасности могла стать лишь громогласная поддержка Советского Союза и проведение в жизнь марксистского учения, подкрепленные присутствием советских войск. Ведь не станут же, ей-богу, на виду у всего мира марксисты-ленинисты лишать жизни вождя себе подобных? В противном случае престижу СССР на международной арене придет конец. Расчет Хафизуллы Амина был, по его мнению, вполне логичен. Он с удвоенной энергией стал просить советское руководство ввести в Афганистан войска, хотя бы один полк. Что советские солдаты хороши — он уже понял. Его как-никак охранял прибывший недавно в Кабул из СССР «мусульманский батальон» — черноволосые парни, похожие на афганцев. В отличие от Тараки, с войсками Амину не отказали.

В то время для меня это было более чем удивительно и странно, так как одновременно с его просьбами о вводе войск среди афганских офицеров усиленно циркулировали слухи о том, что русские-де пытались отравить Амина, причем аж несколько раз.