Глава восьмая КРУШЕНИЕ БЕЛОГВАРДЕЙСКИХ РЕЖИМОВ НА ЮГЕ И В СИБИРИ. КАДЕТЫ И ВРАНГЕЛЬ

3 ноября 1919 г. в Харькове члены партии «народной свободы» из Ростова, Киева, Екатеринослава, Одессы собрались на свою очередную конференцию. Ей суждено было стать последним кадетским форумом на русской земле. В Харькове еще резче, чем четыре месяца назад в Екатеринодаре, обозначился сдвиг партии вправо. На конференции полностью господствовали правокадетские настроения. И тон здесь задавали правые — П. Д. Долгоруков, В. А. Степанов, П. И. Новгородцев, Н. В. Тесленко, А. В. Тыркова. Последняя высказалась с предельной откровенностью: «Наши практические задачи очевидны… Мы должны прежде всего поддерживать армию, а демократическую программу отодвинуть на второй план. Мы должны создавать правящий класс, а не диктатуру большинства. Универсальность идеи западной демократии — обман, который нам навязывали политики. Мы должны иметь смелость взглянуть прямо в глаза дикому зверю, который называется народ». Нельзя не согласиться с У. Г. Розенбергом, который комментировал это заявление следующим образом: сама Тыркова нашла в себе мужество публично сказать то, в чем многие кадеты были глубоко уверены уже в 1905 г.; она выразила то, что вынесли многие либералы из всего революционного опыта России¹.

Решения, принятые конференцией, требовали полной поддержки военной диктатуры без каких-либо ограничений. Выше уже говорилось об утвержденном в Харькове «Проекте положений по аграрному вопросу», целиком отражавшем интересы «ограбленных собственников». Конференция призывала положить конец всем «беззакониям и беспорядкам в деревне», порожденным революцией. Столь же категоричными были резолюции по национальному вопросу, сурово осуждавшие любые «федералистские» течения, оправдывавшие великорусский шовинизм, антисемитизм и т.п.

По решению конференции кадеты, принимавшие участие «в правительстве и управлении», освобождались от «надзора и указаний партийных комитетов», поскольку «на высоте ответственного государственного служения» им виднее насущные задачи власти. В резолюциях выдвигалось требование, чтобы «планы переустройства органов высшего управления» не колебали «основ национальной диктатуры» (т.е. не предусматривали ответственности власти перед выборными учреждениями)².

На Харьковской конференции кадеты, писал Долгоруков, закрепили «партийную тактику на всем Юге России, во всех партийных организованных группах, до Харькова, Киева и Одессы включительно, вполне согласную с тактикой наших кавказских и сибирских товарищей, а также и московских, судя по письму Щепкина»³. Одним словом, это был единый курс кадетской партии на территории России.

Против подобной линии протестовали в подробных письмах на имя председателя кадетского ЦК П. Д. Долгорукова Петрункевич и Винавер, жившие в то время во Франции. Они, как уже говорилось, упрекали своих однопартийцев в том, что те изменяют программе и духу партии и не берегут «завоеваний» Февральской революции. Кадеты, действовавшие в России, с жаром отвергали эти обвинения. «В отчаянной борьбе, в мертвой схватке, при которой мы присутствуем и в которой посильно принимаем участие, — писал в ответных письмах Долгоруков, — не время и не место говорить и заботиться о „завоеваниях революции”»⁴. Самое важное из этих завоеваний, утверждал он, «исцеление от народническо-социалистической маниловщины». Если в экстраординарных обстоятельствах кадеты отошли от своей прежней программы, то это отнюдь не измена ей, заявлял председатель кадетского ЦК. Ведь вследствие войны и революции ситуация стала совершенно иной. Поэтому «было бы непростительной догматичностью и косностью партии, может быть, ее смертью, если бы мы при выработке реальной для данного момента тактики годами дожидались изменения программы всероссийским съездом, ни на йоту не отступая от нее». В то же время следует обратить особое внимание на то, что отступление от партийных позиций представлялось кадетскому руководству не временным, не преходящим. В будущем, подчеркивал Долгоруков, кадетам «придется приступить к неизбежному коренному пересмотру программы»⁵.

В Харькове речь шла о том, какой будет политика кадетов в «новой» России, окончательно завоеванной белой армией. Конференция должна подтвердить, говорилось в докладе Долгорукова, обязательность длительного периода жесткой диктаторской власти, необходимой для «воссоздания» России после победы над большевиками. Предложение председателя кадетского ЦК встретило дружное одобрение аудитории; лишь один из делегатов голосовал против⁶. Постановления харьковского совещания партии «народной свободы», писал Струве, «производят впечатление долго подготовлявшегося и продуманного сдвига кадетской партии направо»⁷.

В связи с этим необходимо подчеркнуть, что установки, зафиксированные конференцией в Харькове, складывались в середине октября — в тот период, когда положение на фронтах способствовало самым оптимистическим настроениям в кадетской среде. «В это время, — писал Долгоруков, — мы были полны надежд, отряд Май-Маевского достиг Орловской губернии, все были уверены в скором достижении Москвы»⁸. В такой, казалось бы, благоприятнейшей ситуации кадетская партия не в лице своих отдельных членов, а как единая организация, в официальном порядке обнаружила полный отход от прежних демагогических деклараций, продемонстрировала единство своих лозунгов и целей с правым флангом белогвардейского лагеря. Вырабатывая основы будущей политики в послевоенной России, кадеты открыто противопоставляли диктатуре пролетариата диктатуру буржуазно-помещичьей контрреволюции, без стеснения отбрасывали прочь «фиговые листки» показного демократизма. Такова была позиция партии «народной свободы» в предвкушении победы. Поэтому «харьковский этап» представляется нам определяющим при оценке эволюции российского либерализма в годы гражданской войны.

Между тем соотношение сил на Южном фронте коренным образом изменилось. Наступление Красной Армии ширилось не по дням, а по часам. «Несмотря на невероятные трудности, — говорилось в приказе Реввоенсовета 14-й армии от 8 ноября 1919 г., — холод и распутицу, бездорожье, снежную метель, вы, красные герои… не только остановили продвижение деникинских банд, но выхватили из рук их Орел, Кромы, Дмитровск, Севск… разгромили его лучшие отборные офицерские полки…»⁹. Эти успехи подняли боевой дух красноармейцев, укрепили в них уверенность в победе.

Победы под Орлом и Воронежем, говорил В. И. Ленин, показали, что перелом наступил. «Но нам надо, чтобы наше наступление из мелкого и частичного было превращено в массовое, огромное, доводящее победу до конца», поскольку по всем признакам именно на этом фронте «в ближайшие, если не недели, то во всяком случае месяцы, решается судьба войны»¹⁰.

Еще в 1918 г. в «деникии» действовали многочисленные партизанские отряды. Руководство ими на Дону осуществлялось через Донское бюро РКП(б), работавшее в тесном контакте с политотделом Южного фронта. Партизанским движением в Причерноморье руководили Екатеринодарский подпольный большевистский комитет, образованный в марте 1919 г. и утвержденный затем ЦК в качестве областного Северо-Кавказского комитета РКП(б), а также Новороссийский подпольный комитет Коммунистической партии. Руководящим центром большевистского подполья и повстанческо-партизанского движения на Украине стало Зафронтовое бюро во главе с секретарем ЦК КП(б)У С. В. Косиором.

Подпольные большевистские организации проводили гибкую тактику по отношению к мелкобуржуазным националистическим партиям, к анархистским движениям, стремясь использовать эти силы в борьбе против деникинского режима.

Осенью 1919 г. партизанское движение на Юге России и на Украине превратилось в настоящую войну против белогвардейцев. Этому способствовали и большевистская агитация, и перелом в настроении крестьянства, испытавшего на собственном опыте тяжкий гнет деникинщины, и успешное наступление Красной Армии.

Поворот в развитии военных действий был необычайно стремительным. В считанные недели победное настроение в белогвардейском лагере сменилось тревогой и страхом — одно поражение следовало за другим. 17 ноября Красная Армия освободила Курск. Затем началось неудержимое наступление советских войск, поставившее Деникина перед неизбежным крахом¹¹.

Военные поражения белых армий пагубно влияли на состояние их тыла, сопровождались резким обострением внутренних социальных и национальных отношений. Деникинский тыл разлагался и рушился.

Перед лицом грядущей катастрофы кадеты пытались искать спасение в изменении внутриполитического курса. На необходимости этого горячо настаивала газета «Донская речь», которая с осени 1919 г. выпускалась в Ростове донским комитетом партии «народной свободы».

Конкретные предложения, связанные с реорганизацией системы управления, содержались в «Тезисах по вопросу о политическом курсе», составленных Н. И. Астровым и одобренных правлением Национального центра. 17 декабря этот документ рассматривался в Особом совещании.

Национальный центр предлагал Деникину срочно осуществить следующие меры: создать центральный правительственный орган из лиц, «способных на решительные волевые действия», «не уклоняясь ни вправо, ни влево»; создать ответственное перед властью министерство внутренних дел; образовать при высших административных органах в провинции так называемые «советы» из местных чиновников, представителей торговли, промышленности, кооперативов, ученых обществ и учреждений и т.д. Тезисы предусматривали «суровые меры» против спекуляции, взяточничества, грабежей и других преступлений, «расстраивающих жизнь тыла армии»¹².

В «Тезисах» подчеркивалось, что власть должна опираться и ориентироваться на среднебуржуазные слои города и деревни. Предлагалось пересмотреть отношение к национальным «государственным новообразованиям», чтобы «заинтересовать их в содействии борьбе армии». Особое внимание хотелось бы обратить на пункт, предусматривавший «осторожные, но решительные меры против сознательного и бессознательного провоцирования (выделено нами. — Н. Д.) идеи монархии»¹³. О побудительных мотивах такой формулировки уже говорилось выше.

Одновременно Астров и группа близких к нему членов Особого совещания, входивших в состав Национального центра, — Степанов, Челищев, Федоров и др. — обратилась к Деникину с запиской, в которой констатировала, что «общее смущение и тревога на фронте и в тылу требуют решительных, немедленных и ярких действий», и предлагала, распустив Особое совещание, образовать вместо него так называемый Совет при главнокомандующем в составе семи человек. В записке говорилось: «В обращении к армии и населению можно было бы указать, что новая власть устранит в своих действиях допущенные раньше ошибки и, беспощадно карая нарушителей гражданского мира, грабителей и насильников, возьмет под свою защиту все население»¹⁴.

30 декабря Деникин упразднил Особое совещание, заменив его «правительством при главнокомандующем». Этот орган власти просуществовал слишком недолго, чтобы можно было судить о направлении его деятельности. Однако характерно, что во главе нового правительства стояли генерал А. С. Лукомский — бывший глава Особого совещания — и А. В. Кривошеин, хорошо известный своей правизной. Уже одно это показывает, что о коренном повороте политического курса не могло быть и речи. Все сводилось лишь к изменению тактической линии.

Что касается Национального центра, то он, как писал Астров, «тесно связал себя с Особым совещанием» и «умер вместе с ним, получив предварительно смертельную рану в Москве в августе 1919 г.»¹⁵ (имеется в виду ликвидация кадетской подпольной организации).

С каждым днем в белогвардейском лагере усиливалось неотвратимое ощущение конца. Но кадеты не сдавались, судорожно пытаясь отыскать какие-нибудь дополнительные резервы помощи «белому делу». 21 декабря из Ростова в США выехала «особая миссия главного командования» Вооруженных сил Юга России во главе с членом кадетского ЦК П. П. Гронским. Официальная цель ее состояла в «установлении более дружественных отношений между Россией (белогвардейской. — Н. Д.) и США»¹⁶.

Тогда же в «Донской речи» появилась статья левого кадета П. Е. Рысса, призывавшая в борьбе против Красной Армии вновь опереться на Германию¹⁷, где имеется сильное течение, желающее оказать военную помощь России», т.е. белогвардейцам. Еще два года назад кадеты, споря об ориентации, изобретали разного рода исторически-психологические обоснования своего внешнеполитического курса. Теперь было не время для подобных мудрствований. Автор статьи с циничным прагматизмом предлагал «во имя национальной политики» ориентироваться на державы, союз с которыми «выгоден в настоящем». В политике нет любви и ненависти, рассуждал он, есть только правильно понятый расчет. «Стоя на перепутье, — писал Рысс, — зорко будем смотреть, какая дорога удобнее, какой путь короче»¹⁸.

В последний период существования деникинского и колчаковского режимов вновь дала о себе знать, несмотря на дальность расстояния и отсутствие непосредственной связи, синхронность настроений и действий кадетских идеологов военной диктатуры в разных концах страны. Недаром руководители Национального центра подчеркивали, что «при решении общих вопросов на Юге и в Сибири независимо друг от друга приходят к аналогичным решениям»¹⁹.

Осень 1919 г. ознаменовалась новыми победами Красной Армии в Сибири. В огромной степени этому способствовало партизанское движение. Во второй половине 1919 г. объединенные отряды партизан составляли целые армии. Центральный Комитет РКП(б) направлял их действия, посылая партизанам своих связных. Объединение отрядов, руководимых подпольными большевистскими комитетами, усилило их боевую мощь. Партизаны парализовали колчаковский тыл. Они взрывали мосты и железные дороги, громили белогвардейские гарнизоны, оттягивали на себя вражеские части с фронта, дезорганизовывали снабжение белой армии, подрывали ее моральный дух. Партизанам удавалось освобождать целые районы, в которых они сразу же восстанавливали Советскую власть.

Партизанское движение в Сибири ширилось и росло с каждым днем. К осени 1919 г. оно достигло небывалого размаха — по неполным данным, в нем участвовало более 100 тыс. человек²⁰. Огромную роль в этом сыграло сибирское большевистское подполье.

Несмотря на беспощадный террор, большевики продолжали вести активную организационно-пропагандистскую работу в массах. Председателю колчаковского Российского общества печатного дела (РОПД) кадету Клафтону сообщали с мест, что «всюду ведется чуть не открытая агитация большевизма» и справиться с ней «местные организации бессильны». Управделами колчаковского Совета министров кадет Тельберг получал бесчисленные телеграммы о том, что «большевистская агитация имеет успех и увлекает темные массы населения на активные выступления»²¹.

Кадеты по-прежнему пытались нейтрализовать идеологическое воздействие большевиков на широкие слои трудящегося населения Сибири. «Кто говорит, что правительство реакционно, тот лжет», — громогласно утверждал Пепеляев, выступая 7 августа перед жителями Тобольска и призывая «общество» оказать правительству «действительную помощь». Он возглавил кампанию за организацию «добровольческого движения». Но трудящиеся Сибири не желали сражаться за белое дело. Удавалась вербовка лишь правых элементов, составивших дружины «Святого креста» и «Зеленого знамени». Пепеляев выступил горячим пропагандистом этих дружин. В дневнике он писал, что ему советуют «не связывать своего имени с этими „черносотенцами” и их движением», и тут же, бравируя, заявлял: «Я же предпочитаю связывать»²².

Пропагандистская машина колчаковщины, возглавлявшаяся Н. В. Устряловым и А. К. Клафтоном, проводила ожесточенную антисоветскую кампанию. Клеветническая травля Коммунистической партии, Советской власти велась и в устных выступлениях колчаковских агитаторов, и в прессе, и в издававшейся сотнями тысяч экземпляров разного рода печатной продукции. РОПД и его так называемое Прессбюро, руководимое Устряловым (которого в левых кругах прозвали «теоретическим столпом омского разбоя»), каждый день выпускали не менее 100 тыс. экз. листовок, воззваний, плакатов, брошюр и т.д. Колчаковские приспешники не жалели денег на психологическую обработку масс, надеясь ее количественным размахом заглушить революционизирующее влияние большевистской правды. Чем плачевнее для белогвардейцев становились дела на фронте, тем судорожнее развивали свою деятельность кадетские идеологи. К осени 1919 г. ежедневный выпуск только одних листовок был доведен ими до 40 тыс. экз.²³

Подлинный смысл этого пропагандистского «взрыва» накануне краха был разоблачен в выпущенном Омским комитетом РКП(б) в августе 1919 г. воззвании «Последние дни сибирской реакции». Чтобы скрыть от народа приближение своего неизбежного банкротства, говорилось в воззвании, идеологи колчаковщины ухватились, как утопающий за соломинку, за последнее средство — ложь и клевету. «В сотнях тысяч экземпляров один за одним вывешиваются на стенах, заборах и столбах полные пошлой грязи и подделки разного рода уродливые бумажные выкидыши; в таком же количестве и такого же содержания… раздаются по рукам в виде бюллетеней и других воззваний…» Большевики подчеркивали: «Все это направлено на то, чтобы еще раз обмануть народные массы… У них нет больше средств. Народ, которому они хотели нести „свободу”, весь против них»²⁴.

Между тем силы Красной Армии сосредоточивались для решительного удара по Колчаку. Реввоенсовет Восточного фронта, обращаясь к реввоенсоветам армий, требовал: принять «все меры, чтобы каждый коммунист на фронте отчетливо знал, что мы теперь должны сломить Колчака, чего бы это ни стоило… Решается вопрос не об Ишиме и Омске, а о Москве и Петрограде»²⁵.

14 октября части Красной Армии перешли в наступление. В результате двухнедельных боев им удалось отбросить противника на 250 км. 22 октября был взят Тобольск, 30 октября — Петропавловск, 4 ноября — Ишим. Теперь красные отряды продвигались к столице «колчакии».

Огромную помощь в освобождении Омска оказал пролетариат города, руководимый подпольной большевистской организацией. Осенью 1919 г. на собраниях омских большевиков-подпольщиков подробно обсуждались вопросы, связанные с усилением борьбы против белогвардейцев. Листовки, распространявшиеся Омским комитетом РКП(б) среди рабочих города, призывали их организоваться и готовиться к восстанию²⁶. Рабочие тормозили проводившуюся колчаковцами эвакуацию, устраивали забастовки на железной дороге, выводили из строя паровозы и вагоны. В результате подавляющая часть вывозившихся колчаковцами грузов попала в руки красноармейцев.

Когда 14 ноября красные войска подступили к Омску, там вспыхнуло восстание рабочих. Восставшие вместе с двумя переправившимися через реку Омь полками Красной Армии очистили город от белых, захватили огромные трофеи. Фронт разваливался, белогвардейские части в полной сумятице удирали со своих позиций, солдаты и офицеры тысячами сдавались в плен. Колчаковский Совет министров бежал в Иркутск еще 10 ноября. Вслед затем из Омска по забитому эшелонами железнодорожному пути двинулся поезд самого «верховного правителя».

Бегство, паника, неразбериха, абсолютная дезорганизация власти… В этой катастрофической обстановке, бывший председатель колчаковского правительства Вологодский был заменен новым премьером — В. Н. Пепеляевым, возглавившим так называемое «ответственное министерство». Пепеляев и его сподвижники-кадеты все еще верили в возможность благополучного исхода, пытались убедить в этом широкие массы (в начале октября, в самый канун решающего наступления Красной Армии, выходившая в Иркутске кадетская газета «Свободный край» писала: «Положение, как никогда, устойчиво»²⁷).

В середине ноября, в момент полного развала колчаковского тыла, сибирские кадеты уповали на спасение путем запоздалых реформ. Пепеляев надеялся, что сможет осуществить их, обеспечив себе почти не ограниченную власть. Один из главных пунктов сформулированного им нового «Положения о Совете министров» гласил: «В обстоятельствах чрезвычайных, требующих быстрых и решительных мер, подлежащих одобрению верховного правителя, которое по какой-либо причине не может быть безотлагательно испрошено, предсовмин уполномочивается действовать всеми способами, не ожидая сего одобрения…»²⁸.

В Иркутске новый колчаковский премьер занялся переформированием состава Совета министров «с неуклонным намерением оздоровить всю систему управления страной»²⁹. Пепеляев настойчиво приглашал в свой кабинет местных эсеров, меньшевиков, народных социалистов, земцев, кооператоров, чтобы осуществить намеченную им программу «сближения с оппозицией» и, по его словам, «примирить правительство, сознающее и исправляющее свои ошибки, с обществом». На «негласной» встрече с эсерами Ходукиным и Колосовым Пепеляев заявил: «Я твердо решил ликвидировать военный режим и перейти к новому гражданскому управлению». Он выражал готовность ввести в правительство новых лиц, которых ему укажут, обещал добиться так называемого Земского собора, сократить министерский аппарат и т.д. Но собеседники Пепеляева не вняли уговорам. Чтобы общество поверило новому правительству, ответили они, «нужно устранить всех, виновных в создании диктатуры (Колчака. — Н. Д.) и ее ужасов, и прежде всего одного человека… — вас, Виктор Николаевич»³⁰.

У сибирских эсеров и меньшевиков были другие планы. Сознавая обреченность колчаковского режима, они готовили восстание против него и надеялись захватить власть в собственные руки. Для этого на Всесибирском совещании земств и городов в середине ноября 1919 г. был создан специальный межпартийный антисоветский орган — так называемый Политцентр³¹. Свои цели он сформулировал следующим образом: «Мы произведем переворот, остановим наступление Красной Армии… выбросим большевиков из Сибири и остановимся на Урале»³². Надежды на создание «буферного» буржуазно-демократического государства подогревались позицией интервентов, которые, видя приближение краха Колчака, готовы были поддержать эсеро-меньшевистский Политцентр как реальную силу в дальнейшей борьбе против Советской власти.

Потерпев неудачу в стремлении сблизиться с оппозицией, Пепеляев ввел в состав Совета министров посланцев Национального центра: приехавших с Юга, от Деникина, Червен-Водали и Бурышкина, а также добравшегося в Сибирь из Парижа Третьякова. Соединившись по прямому проводу с Колчаком 22 ноября 1919 г., Пепеляев говорил о «резкой критике власти всеми кругами», о том, что он убедился «в общей ненависти к нынешней уродливой двоевластной военной системе внутреннего управления тылом». Колчак ответил: «Я по-прежнему считаю вас единственным лицом, способным создать твердую правительственную власть». Далее Пепеляев перечислил свои условия: «1) верховный правитель управляет страной через назначенных им министров, командование воюет; 2) необходимо проникновение в народ, сближение с оппозицией, объединение здоровых (читай: антисоветских. — Н. Д.) сил страны; 3) отказ от исключительно военной системы управления страной, поддержка широкого добровольческого движения, решительное вступление на путь законности и борьбы с произволом, сокращение ведомств; 4) расширение прав Государственного земского совещания; 5) попытка сближения с чехами»³³.

Как видим, почти все пункты программы Пепеляева близко перекликаются с астровскими «Тезисами». Если в период военных успехов белогвардейщины кадеты дружно «равнялись направо», то во время поражений они словно по команде делают шаг влево — ратуют за демократизацию власти, за союз с мелкобуржуазными партиями. Накануне крушения кадетская партия вновь возвращается к тактическим приемам, уже испробованным ею на первом этапе борьбы против Советской власти и отброшенным тогда за негодностью.

Кадетские теоретики изобретали «достойное» обоснование подобных, зигзагов. «Политика вообще не знает вечных истин, — писал, например, Устрялов. — В ней по-гераклитовски „все течет”, все зависит от наличной „обстановки”, „конъюнктуры”, „реального соотношения сил”»³⁴. Это лишний раз доказывает, что для буржуазии демократия — всегда средство, а не конечная цель.

В начале декабря Пепеляев, оставив Третьякова своим заместителем, выехал из Иркутска навстречу Колчаку (поезд которого медленно двигался из Омска) с намерением добиться отречения «верховного правителя» в пользу Деникина, созыва Земского собора и других уступок «демократии».

Показной характер этих демонстраций полевения сибирских кадетов как нельзя лучше доказывается тем, что в то самое время, когда Пепеляев сделал ставку на «либерализацию» режима, часть его однопартийцев во главе с Третьяковым бросилась в другую крайность. Если сначала в поисках силы, способной помочь в борьбе против Красной Армии, они безуспешно пытались вести переговоры с белочехословацким командованием³⁵, затем обращались к представителям союзников (но те не скрывали, что считают правительство Колчака конченным)³⁶, то в середине декабря они устремили свои взоры на японского ставленника атамана Семенова, олицетворявшего собой самую черную реакцию.

Обращение к Семенову кадеты оправдывали «объективными обстоятельствами». «Нет пути, кроме вооруженной борьбы с большевиками, — заявлял, например, Волков, — и на этом пути нужно идти с кем угодно, не исключая атамана Семенова»³⁷. Переговоры с атаманом облегчались тем, что одним из ближайших к нему людей по-прежнему оставался кадет Таскин, занимавший теперь должность управляющего гражданской частью.

Конечно, за Семеновым стояла Япония. Но и это не могло служить препятствием — ведь сибирские кадеты неизменно рассчитывали на широкую интервенцию с ее стороны. Вспомним переговоры Востротина с японским военным руководством весной 1918 г. В марте 1919 г. Пепеляев писал в своем дневнике: «Всякое наше сближение с японцами не только не обострит отношений с союзниками, напротив, они вынуждены будут к большему вниманию… Уже месяца через 2 можно достичь появления японцев на нашем фронте»³⁸. Устрялов даже пытался подвести под непристойное кадетское японофильство целую «философско-экономическую» базу: «Никто из русских, — писал он, — не отрицает специальной заинтересованности Японии в нашей дальневосточной окраине. Предоставление ей известных концессий и экономических льгот было бы только справедливым признанием ее национальных прав. Россия ныне не в силах сама эксплуатировать все свои естественные богатства, и тем более немотивированной явилась бы ее неуступчивость в сфере этого вопроса»³⁹.

19 декабря Третьяков выехал для переговоров с Семеновым в Читу. Предполагалось добиться помощи атамана за счет передачи ему всей власти к востоку от Байкала. На территории же западнее Байкала власть должна была перейти к брату премьер-министра генералу А. Пепеляеву. Этот план поддерживало большинство сибирских кадетов⁴⁰, поскольку как писал Устрялов, «жестокая судьба воочию обнаружила, что наполеоновский мундир, готовившийся для Колчака русскими национал-либералами, не подошел к несчастному адмиралу»⁴¹.

В отсутствие Пепеляева и Третьякова функции главы правительства были возложены на А. А. Червен-Водали. В книге советского исследователя С. Г. Лившица «Империалистическая интервенция в Сибири в 1918–1920 гг.» ему дается следующая характеристика: бессарабский помещик, появившийся в Сибири летом 1919 г. для «ловли счастья и чинов»⁴².

Как нам представляется, Червен-Водали был видным деятелем кадетской контрреволюции. Нотариус из Твери, вступивший в 1905 г. в местную организацию кадетской партии⁴³, он затем переехал в Москву, был членом Торгово-промышленного союза, активным участником «девятки», Правого и Национального центров. Из Москвы бежал на Юг, оставался у Деникина до марта 1919 г. Когда в Екатеринодаре были получены письма сибирских кадетов, просивших своих однопартийцев приехать в Сибирь и помочь в «государственной работе», Червен-Водали вместе с Н. К. Волковым по поручению Национального центра отправились в далекий путь. Четыре месяца они добирались из Одессы — через Коломбо — до Омска, где сразу же включились в работу Восточного отдела кадетской партии⁴⁴. Червен-Водали был человеком идеи, готовым ради нее на жертвы, неукоснительно следовавшим партийной дисциплине. В этом он был схож с такими деятелями кадетской партии, как С. В. Панина, П. Д. Долгоруков, Д. И. Шаховской.

В данной связи следует заметить, что многие представители российской контрреволюции по своему психологическому складу, по идейной позиции были гораздо более сложными и неоднозначными фигурами, а потому и более опасными противниками, чем их иногда изображают.

В Иркутске Червен-Водали опирался на местных кадетов — городского голову Е. П. Кузнецова, председателя местного отдела партии «народной свободы» Д. А. Кочнева. Всемерную помощь ему оказывал редактировавший местную кадетскую газету «Русское дело» Устрялов, который поддерживал колчаковское «правительство» «как мог, до последней минуты его существования»⁴⁵.

В колчаковском Совете министров, штаб-квартирой которого стала гостиница «Модерн», никто уже не работал. Все жили на чемоданах, лихорадочно запасались иностранной валютой, фальшивыми паспортами. Министры один за другим придумывали себе командировки на восток, уезжали и не возвращались⁴⁶. Единственной функцией правительства оставалось печатание бумажных денег, что оно исправно и делало, доведя курс рубля с 30 руб. за доллар в августе до 500 в декабре⁴⁷. А в это время тысячи людей в Иркутске голодали, больные и раненые замерзали в нетопленых госпиталях, не было света, эпидемия тифа уносила все новые и новые жертвы.

Обстановка в городе с каждым днем накалялась. Еще в конце ноября здесь состоялось нелегальное совещание большевиков — представителей Иркутска, Владивостока, Томска и Новониколаевска, на котором был образован Сибирский комитет РКП(б) во главе с опытным подпольщиком, членом партии с 1900 г. А. А. Ширямовым. Комитет руководил большевистским подпольем, подготовкой рабочих выступлений и партизанским движением. В сложнейшей обстановке тех дней большевикам приходилось не только вести ожесточенную борьбу против белогвардейского диктаторского режима, но и разоблачать маневры меньшевиков и эсеров, не препятствуя в то же время их выступлениям против Колчака. Комитет делал все возможное, чтобы в решающий момент овладеть положением и утвердить Советскую власть⁴⁸.

В начале декабря 1919 г. объединенное совещание Сибирского комитета РКП(б), Иркутского губкома и его военного штаба приняло ряд решений о тактике по отношению к Политцентру. Хотя предполагалось выступать одновременно с ним, задачу момента большевистское руководство видело в том, чтобы «еще больше углубить и сделать совершенно непроходимою ту пропасть, которая отделяет теперь эти партии (меньшевиков и эсеров. — Н. Д.) от масс»⁴⁹. Губернский военно-революционный штаб разослал во все партизанские отряды приказ немедленно подтянуться к городу. Революционные силы Иркутска были приведены в состояние боевой готовности⁵⁰.

В ночь на 25 декабря в предместье города Глазкова, на левом берегу Ангары, началось организованное Политцентром восстание. Вскоре повстанцы заняли Знаменское предместье за рекой Ушаковкой. Колчаковские министры оказались в отчаянном положении. Червен-Водали вел непрерывные переговоры то с поездом Колчака и Пепеляева, то с Читой, умоляя Третьякова: «Торопите подмогой, каждый час дорог»⁵¹. Политцентр через представителей земства и городской думы вступил с министрами в переговоры о передаче власти. Министры соглашались и на отставку «верховного правителя», и на радикальное изменение состава кабинета, и на созыв Земского собора, настаивая лишь на свободе передвижения по железной дороге для отступавшей колчаковской армии и для самого Колчака⁵².

В этой ситуации от большевиков Иркутска требовалась исключительная гибкость в проведении своей политической линии, чтобы, с одной стороны, сохранить самостоятельность и не входить ни в какие политические соглашения с Политцентром, а с другой — поддержать его выступление против колчаковцев и воспользоваться им для объединения собственных боевых сил и получения оружия. Сибирский комитет РКП(б) сосредоточил все свои силы на организации и вооружении рабоче-крестьянских дружин. Эту задачу удалось выполнить с успехом. Например, дружина Глазковской большевистской организации за два дня выросла до 450 человек. Ее хорошо обмундировали, вооружили не только винтовками, но даже артиллерией и пулеметами.

Вечером 25 декабря совещание Сибирского комитета РКП(б), Иркутского губкома и военного штаба приняло решение превратить начатое Политцентром выступление во всеобщее вооруженное восстание рабочих и крестьян. Члены Сибирского комитета РКП(б) возглавили руководство борьбой в районах Иркутска: А. А. Ширямов — в Знаменском предместье, К. И. Миронов — в Глазкове и И. В. Сурнов — в центре города⁵³.

Между тем Политцентр продолжал свой торг с колчаковскими министрами. Соглашение было почти уже заключено 27 декабря, когда в ночь на 28-е Третьяков сообщил из Читы, что семеновцы, являвшиеся авангардом японских войск, идут на Иркутск. Устрялов писал впоследствии: «Я отчетливо припоминаю нашу радость, когда в дни напряженных боев у Ангары и Ушаковки пришло известие о решении Японии ввести свои войска в пределы Иркутского военного округа». И еще: «Мы были готовы принять любую власть, лишь бы она удовлетворяла нашей основной идее»⁵⁴ (читай — идее борьбы против Советской власти).

28 декабря белогвардейцы перешли в контратаку и повстанческие части отступили за реку Ушаковку. Колчаковские министры приободрились. Решив прекратить переговоры и продолжать борьбу, они занялись даже организационной перестройкой: для большей мобильности и эффективности своей деятельности 28 декабря заменили наполовину разбежавшуюся министерскую коллегию оперативной тройкой (из Червен-Водали, военного министра генерала Ханжина и министра путей сообщения Ларионова), прозванной в народе «троекторией». В городе начала творить свое черное дело контрразведка⁵⁵.

На следующий день Червен-Водали объезжал фронт на Ушаковке. В кадетской газете «Русское дело» в связи с этим была опубликована заметка такого содержания: «Как сообщил А. А. Червен-Водали нашему сотруднику, все части произвели на него прекрасное впечатление и своим внешним видом, и настроением. Повсюду дарит уверенность в скорой и неминуемой ликвидации мятежа. Министр-председатель беседовал и с офицерами, и с юнкерами, и с солдатами на темы дня и благодарил за доблестное исполнение долга перед родиной»⁵⁶.

Но этот всплеск радостных упований оказался преждевременным. Начало белогвардейской контратаки послужило сигналом к мобилизации коммунистов. Они вошли в состав рабочей дружины, явившейся главной ударной силой на фронте по реке Ушаковке. Штаб Иркутского губкома был преобразован в Центральный штаб рабоче-крестьянских дружин, который фактически возглавил руководство всей вооруженной борьбой.

Главная задача большевиков состояла в том, чтобы добиться превращения военного выступления Политцентра в народное восстание. 29 декабря в Иркутске с самолета были разбросаны листовки, от имени РКП(б) призывавшие трудящихся включиться в вооруженную борьбу против контрреволюции. Под руководством большевиков формировались новые боевые дружины. Центральный штаб рабоче-крестьянских дружин организовал подвоз оружия и боеприпасов и обеспечил ими дружинников. По его приказу к городу стягивались партизаны.

Когда 30 декабря к Иркутску подступило семеновское войско, организованные большевиками рабочие дружины приняли на себя основной удар. Они обратили семеновцев в бегство.

В ночь на 31 декабря большевики освободили из тюрьмы более 400 политических заключенных, которые сразу же вошли в состав рабоче-крестьянской дружины, в ряды местной организации РКП(б). Был избран новый губком; возглавил его, как и прежде, А. А. Ширямов. Тем временем усилиями большевиков восстание разгоралось, охватывая все новые районы Иркутской губернии.

2 января Иркутский губком на совещании с партийным активом поставил перед ним задачу развернуть усиленную агитацию для вовлечения широких масс рабочих и крестьян губернии в вооруженное восстание, а также путем давления на Политцентр и «максимального использования создавшейся конъюнктуры» проводить «в жизнь лозунги Советской власти»⁵⁷.

В тот же день, 2 января, «троектория» начала новый тур торговли с Политцентром, который опирался на открытую поддержку союзнических комиссаров во главе с генералом Жаненом. Они же выполняли роль посредников в этих переговорах. Сохранилась запись (видимо, черновик телеграммы), сделанная рукой Червен-Водали: «Нижнеудинск, поезд верховного правителя, 3 января, 14 ч. 20 м. Мы настаиваем на том, чтобы Вы отказались от прав верховного правителя, передав их генералу Деникину… Это даст возможность сохранить идею единой всероссийской власти»⁵⁸.

Соглашаясь на все условия, колчаковские министры молили союзников поддержать, правительство, помочь в подавлении восстания, доказывая, что его результатом явится «переход к большевизму». Червен-Водали пытался добиться хотя бы кратковременного перемирия, чтобы злополучное правительство успело сбежать в Забайкалье, к Семенову⁵⁹.

Но иркутские большевики не собирались дожидаться, пока Политцентр санкционирует этот побег. Вечером 4 января они повели революционные войска в решающее наступление. Под натиском боевых дружин колчаковские части бросили свои позиции, не дождавшись прекращения словопрений в здании гостиницы «Модерн». Червен-Водали, Ларионов, другие министры и Гинс были захвачены там и взяты под стражу⁶⁰.

Восстание одержало победу. И хотя официально власть перешла в руки эсеро-меньшевистского Политцентра, фактически она принадлежала Иркутскому губкому РКП(б) и Центральному штабу рабоче-крестьянских дружин. «Население встретило переворот радостно, — вспоминал о тех днях находившийся тогда в Иркутске Л. А. Кроль. — Но далеко нерадостно были настроены члены Политического центра… Они уже чувствовали, что произвели переворот чужими силами, большевистскими, и эти силы теперь наседали, становились требовательнее, толкали к непосредственному большевизму»⁶¹. Кадеты отчетливо понимали истинный смысл происходящего. «Разумеется, было бы наивно думать, — сетовал Устрялов, — что падение иркутского правительства есть в какой бы то ни было степени торжество эсеров. Нет, все прекрасно знают, что это торжество большевиков» в его «завершающем и крайнем выражении»⁶².

Не прошло и 20 дней, как под давлением масс Политцентр вынужден был отказаться от власти в пользу Военно-революционного комитета, сформированного на заседании Иркутского губкома РКП(б) и возглавленного А. А. Ширямовым.

Так в Иркутске была восстановлена Советская власть. Но нужно было отстоять ее от приближавшихся к городу белогвардейских частей.

Это были остатки войск Колчака, в начале января потерпевшие сокрушительное поражение под Красноярском. Накануне наступления Красной Армии красноярские эсеры и меньшевики вкупе с кадетами создали Комитет общественной безопасности, пытавшийся сплотить население и стабилизировать фронт. Эти попытки оказались тщетными. После красноярской операции армия Колчака перестала существовать. Лишь группа в несколько тысяч человек во главе с генералами Каппелем и Войцеховским бежала к Иркутску⁶³. Подойдя к городу, каппелевцы предъявили ультиматум о выдаче им Колчака и Пепеляева, находившихся под арестом в Иркутске.

Заключению бывшего сибирского диктатора и его премьер-министра в тюрьму предшествовали следующие события.

26 декабря 1919 г. поезд Колчака прибыл на станцию Нижнеудинск, где по приказу штаба союзных войск был задержан белочехами вплоть до особого распоряжения. «Дни власти Колчака были сочтены, — писал в своих воспоминаниях А. А. Ширямов, — стоило лишь без всякого риска пнуть его ногой»⁶⁴. Именно это и сделали сначала союзники, поставившие крест на не оправдавшем их надежды адмирале, а затем белочехи, которые решили использовать головы Колчака и Пепеляева как выкуп за свой беспрепятственный выезд из Сибири. Оба они 15 января были переданы Политцентру. Передача происходила в присутствии члена Сибирского комитета РКП(б) И. В. Сурнова, а охрана Колчака и Пепеляева была организована Центральным штабом рабоче-крестьянских дружин. Под усиленным конвоем их доставили в губернскую тюрьму и поместили в одиночные камеры⁶⁵.

В тот же день в городе узнали о продвижении каппелевцев. К началу февраля они подошли уже вплотную к Иркутску. Почуяв приближение белогвардейцев, активизировались контрреволюционные элементы. По городу разбрасывались портреты Колчака, черносотенные прокламации, восхвалявшие его и призывавшие к его освобождению, контрреволюционные листовки. При обысках во многих местах обнаруживали спрятанное оружие, боеприпасы, военное снаряжение. Были совершены даже две попытки похитить Колчака и Пепеляева под видом вызова их на допрос, с предъявлением фальшивых документов от имени ревкома. Имелись сведения о том, что в городе существует тайная контрреволюционная организация, цель которой — освобождение «верховного правителя» и его премьер-министра⁶⁶.

Опасность положения до крайности усугублялась нависшей над Иркутском угрозой прорыва каппелевцев. Учитывая все эти факторы, Военно-революционный комитет 6 февраля 1920 г. постановил расстрелять Колчака и Пепеляева. Постановление заключалось словами: «Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв»⁶⁷. В ночь на 7 февраля приговор был приведен в исполнение.

Когда председатель губернской Чрезвычайной комиссии большевик С. Чудновский, войдя в тюремную камеру к Пепеляеву, зачитал ему постановление ревкома, тот упал на колени и стал слезно умолять о пощаде. «Он уверял, — вспоминает присутствовавший при этом комендант Иркутска Бурсак, — что вместе со своим братом генералом Пепеляевым давно решил восстать против Колчака и перейти на сторону Красной Армии. Я приказал ему встать и сказал: „Умереть достойно не можете… ”»⁶⁸. Вместе с Колчаком и Пепеляевым был расстрелян палач-вешатель, в период колчаковщины приводивший в исполнение смертные приговоры в иркутской тюрьме⁶⁹. Их общий конец представляется символичным: все трое были беспощадными палачами трудящихся Сибири.

20 мая 1920 г. в Новониколаевске состоялся суд над другими, не успевшими сбежать белогвардейскими преступниками. В их числе на скамье подсудимых ожидали расплаты Червен-Водали — последний премьер-министр Колчака — и Клафтон — преемник Пепеляева на посту председателя Восточного отдела ЦК партии «народной свободы», один из главных заправил колчаковской пропаганды. Согласно приговору они были расстреляны 23 июля 1920 г.

Так бесславно завершилась кадетская эпопея в Сибири. Почти одновременно с падением колчаковского режима в феврале 1920 г. рухнула власть буржуазии в северных районах страны. Но на Юге полыхал еще пожар гражданской войны, и там осколки партии, «народной свободы» продолжали свою деятельность.

Поздняя осень 1919—начало 1920 г. в южной части страны прошли под знаком победоносного наступления советских войск. Все нетерпимее становились противоречия внутри белогвардейского лагеря: между Деникиным и Кубанской радой, между Добровольческой армией и Донской армией и т.д. Острые внутриполитические конфликты не могли не отражаться на настроении казаков, составлявших значительную часть деникинского войска. ЦК РКП(б) искусно использовал эти противоречия, облегчая тем самым дальнейшее продвижение Красной Армии. В самом конце 1919 и начале 1920 г. одна победа следовала за другой: были освобождены весь Донбасс, Таганрог, Царицын, Новочеркасск, Ростов-на-Дону. Советские войска вышли к Азовскому морю, расчленив деникинскую армию на части: большая из них отступила на Северный Кавказ, меньшая — в Крым и к Одессе.

Последнее заседание ЦК партии «народной свободы» в Ростове, состоявшееся 28 декабря 1919 г., было одним из самых кратких за время его существования. И немудрено: сразу же по окончании заседания его участники в безумной спешке покинули город. Вышедшие в день освобождения Ростова кадетские газеты уверяли население, что волноваться нет оснований, что город ни в коем случае не будет оставлен белыми войсками: костьми ляжем, но не сдадимся⁷⁰. «Катастрофа наступила настолько быстро, — пишет в своих воспоминаниях А. Борман, — что накануне приказа об эвакуации мы сдали белье прачке и потом выхватывали его из прачечной в мокром виде. Все, кто был связан с белым движением, бросились на вокзал…»⁷¹.

С огромным трудом, всеми правдами и неправдами добирались до Новороссийска. В переполненном людьми городе разразилась эпидемия сыпного тифа (от него погибли Е. Н. Трубецкой и бывший министр Скоропадского И. А. Кистяковский). Паника и смятение охватили кадетов. 4 января Тыркова записала в дневнике: «Докатились до моря, как это произошло, никто не понимает… Все порвалось, перемешалось, спуталось… То, что мы считали ядром нарождающейся русской государственности, оказалось если не мыльным пузырем, то каким-то комком глины, который распался от первого толчка». И 9 февраля: «Как описать Новороссийск? Кадеты… беженцы, вши, больницы… Норд-ост. Люди перестали мыться. Нет белья. Спят на столах. Болтаются подошвы… Столкнуло всех на край бездны… Власть развалилась. Никто даже не знает, кто теперь начальство, где оно и как его зовут».

Еще одна запись в ее дневнике того времени: «Полтора месяца бродили верхи русской интеллигенции по грязным, холодным, бессмысленным улицам Новороссийска. Одинокие, разрозненные, ошеломленные, многие испуганные и все охваченные огнем тоски, они про себя переживали катастрофу. Порой собирались по два, по три и в нетопленных угрюмых безнадежно чужих комнатах нервно перебрасывались опытом последней горечи. И только недавно поняли, что надо вслух, хотя бы среди избранных, обдумать, осмотреться»⁷².

В начале февраля Деникин предпринял последнюю отчаянную попытку найти выход из положения — он вновь реорганизовал правительство. Идя на уступки казачеству, Деникину пришлось сдать свою основную позицию — диктатуру, согласиться на образование законодательного (а не «законосовещательного») органа и на создание «ответственного» министерства во главе с представителем донского казачества Н. М. Мельниковым. Эти меры были гораздо радикальнее умеренных предложений Астрова.

Вопрос об отношении к новому правительству рассматривался на первом заседании кадетского ЦК в Новороссийске 4 февраля 1920 г. Обсуждали резолюцию П. И. Новгородцева, «как отнестись к Верховному кругу, к казачьему министерству, к тому, что вместо диктатора у нас ответственное министерство». Степанов сформулировал свою позицию так: «Если будут военные победы, Деникин сбросит с себя всю эту чепуху и будут перемены. Если нет, то Деникин погибнет». Новгородцев уже не верил в возможность побед белой армии. По его мнению, России предстояло оказаться либо под контролем «иностранной жандармерии», либо под пятой «чумазого»⁷³ (так кадеты именовали рабоче-крестьянскую власть).

Кадетский ЦК вынес резолюцию о поддержке «южнорусского» правительства «как совершившегося факта, не входя в критику, его политической физиономии и личного состава»⁷⁴. В коалиционный кабинет вошли наряду с казаками донские кадеты В. Ф. Зеелер, В. А. Харламов, член Национального центра М. В. Бернацкий (между прочим, в состав правительства был включен также Н. В. Чайковский).

В Новороссийске было проведено еще несколько неофициальных партийных совещаний. На одном из них слушали письмо Астрова к Милюкову в Лондон с приглашением приехать в Новороссийск и заверениями, что «Деникин будет ему рад»⁷⁵.

Но главным из обсуждавшихся вопросов была предстоящая эвакуация. Пытались как-то участвовать в ее организации, но это не удавалось. На эвакуационном пункте, писала Тыркова в дневнике, «англичане хозяева, а русские вроде слуг».

Английский профессор Маккиндер, «присланный своим правительством заняться эвакуацией Новороссийска», выглядел, по ее словам, именинником. «Настоящий иноземец, решающий судьбу низшей расы»⁷⁶.

Видимо, о том же Маккиндере писал из Новороссийска Астров Пепеляеву: «Только что посетивший нас видный британец, говоря о России, вспоминал Судан, а для поднятия промышленности рисовал заманчивые перспективы ост-индских компаний даже без участия русских»⁷⁷. В. А. Степанов еще раньше в частном письме, сетуя на колонизаторские замашки союзников, назвал их политику «египтизацией» России⁷⁸. С этими жалобами перекликаются сообщения Милюкова из Лондона о тамошних настроениях: «Теперь выдвигается в более грубой и откровенной форме идея эксплуатации России как колонии (выделено Милюковым. — Н. Д.) ради ее богатств и необходимости для Европы сырых материалов»⁷⁹. Так, пусть втихомолку, для себя, кадетские лидеры признавали теперь, что несла русскому народу инспирировавшаяся ими интервенция.

И все же кадеты из деникинского окружения еще на что-то надеялись, еще строили планы. «Как только положение примет несколько более определенные очертания, — писал Астров 30 января генералу Романовскому, — мы начнем подготовлять общественное мнение к восприятию нового периода»⁸⁰.

Но чем определеннее становилось положение, тем более безнадежным делалось оно для Деникина и его сподвижников. В январе-феврале 1920 г. была очищена от белогвардейцев южная часть Украины, стала советской Одесса.

Ощущая приближение краха, южные кадеты прибегли к тому же крайнему средству, что и их однопартийцы в Сибири, — они явились инициаторами создания Общества добровольных отрядов с целью вовлечения в армию интеллигенции. «Именно интеллигенция, — заявлял председатель этого общества П. Д. Долгоруков, — должна провозгласить лозунг — все на фронт! — и претворить его в жизнь»⁸¹. Некоторые члены партии «народной свободы» пытались действовать личным примером: добровольно вступил рядовым в армию, например харьковский кадет профессор В. X. Даватц⁸².

Между тем бои на Северном Кавказе становились все тяжелее для деникинцев. В конце марта был освобожден Новороссийск. Остатки белой армии в страшной панике, в обстановке, по словам Милюкова, не поддающейся описанию, эвакуировались морем в Крым. Теперь на этом небольшом полуострове сосредоточились все оставшиеся силы и все надежды белогвардейского лагеря.

Новороссийская катастрофа явилась для Деникина последней каплей. Он был вынужден ретироваться с политической арены. Другого выхода не было — это сознавали даже его стойкие приверженцы, в том числе и кадеты. Как свидетельствует Оболенский, они понимали, что «Деникин, имя которого совершенно скомпрометировано в народных массах», «далее не может возглавлять противобольшевистское движение», что «он должен уйти и заменить себя другим лицом»⁸³.

2—4 апреля в Севастополе состоялось совещание высших командных чинов, которое должно было наметить кандидатуру нового главнокомандующего. Имя деникинского преемника давно уже муссировалось в белогвардейской среде. Это был барон Врангель, командовавший Кавказской армией. В результате конфликта с Деникиным, который зародился еще весной 1919 г. и обострился до крайности зимой 1920 г., Врангель оставил военную службу и уехал из России в Константинополь. Его кандидатуру выдвигали и поддерживали правящие круги Антанты, разочарованные военным и политическим банкротством Деникина. Врангель получил приглашение от английского командования прибыть в Севастополь и был доставлен туда на английском военном корабле. Приказом от 4 апреля Деникин передал власть Врангелю и навсегда покинул Россию⁸⁴.

Новый белый диктатор, девизом которого стала формула «левая политика правыми руками», предпочитал опираться не на обанкротившихся при Деникине кадетов, а на бывших царских чиновников во главе с Кривошеиным. Начальником Управления иностранных дел Врангель сделал П. Б. Струве, приехавшего в Крым в середине апреля.

Они сблизились еще зимой 1920 г. в Новороссийске, где жили в одном железнодорожном вагоне. Когда в марте после эвакуации из Новороссийска Струве оказался в Константинополе, он вновь встретил там Врангеля, который считал свою военную карьеру законченной. Коротая вдвоем вечера в турецких кофейнях, Струве и Врангель сошлись еще теснее⁸⁵. Интересно, что об этом альянсе тогда же был извещен В. И. Ленин. 26–27 марта на адресованном, ему конверте он сделал пометку: «О Струве (и Врангеле)»⁸⁶.

Несмотря на то что недавний соратник кадетов по Национальному центру, а в прошлом член кадетского ЦК Струве оказался у руля правления, партии «народной свободы» как активной политической силе не нашлось места возле трона нового властителя. По его поручению Струве, будучи в Париже, уведомил находившихся там кадетских лидеров, что появление членов их партии в Крыму не только «бесполезно», но и «вовсе нежелательно», ибо они окончательно «вышли в тираж»⁸⁷. Астров отмечал в связи с этим, что приезд в Россию Милюкова, обсуждавшийся на заседании ЦК в Новороссийске, теперь был бы «в полном несоответствии с положением дел… Его просто ухлопали бы современные политики Крыма»⁸⁸.

Лишь единицы из руководства кадетской партии (Новгородцев, Долгоруков, Челищев, Оболенский, Степанов, затем приехавший из Англии Карташев) остались в Крыму при Врангеле, но в качестве частных лиц, не занимая официальных постов в его правительстве⁸⁹. Часть кадетских лидеров приняла это положение как должное, некоторые даже старались обосновать его логически и теоретически. «Россия представляет теперь из себя клокочущее море, — писал в те дни П. Д. Долгоруков, — русская государственность — утлое судно, потерпевшее аварию… И если нам и не суждено быть в командном составе этого судна, мы должны работать в кочегарном отделении, должны спуститься в трюм, выкачивать воду и заклепывать пробоины, чтобы не дать погибнуть судну»⁹⁰.

Еще в январе 1920 г. Новгородцев так формулировал свой «политический прогноз»: теперь «придется идти политически правее, социально левее», предрекая таким образом направление врангелевского курса. А в июне тот же Новгородцев писал из Крыма за границу Астрову, что кадеты «вместе с Деникиным неумолимым историческим роком выброшены из политической борьбы» и он не видит условий, при которых они «могут вернуться в ближайшем будущем к активной политической роли». Эта роль, отмечал он, по праву принадлежит теперь бюрократам старой закалки, и вот почему: «большевики победили кадетов своим уменьем властвовать… И способностью осуществлять свои мысли. Этот дар власти… они взяли из той школы суровой партийной дисциплины… которую все они прошли и которая подобрала у них особый отбор людей с особым закалом воли… И естественно, что… на смену кадетам должны были прийти люди, выросшие также в атмосфере служебной дисциплины, государственного служения, практического дела»⁹¹.

Сколько громких слов наговорили в свое время кадеты, сколько бумаги исписали, обрушивая громы и молнии на головы царского государственного аппарата, объявляя его единственным виновником всех бед и несчастий России! И вот итог: на представителей этого самого аппарата, на николаевских сановников-бюрократов возлагали они теперь свои последние надежды!

Эмигрировавшие за границу кадеты из бывшего окружения Деникина оценивали «черного барона» и его политику более осторожно. Так, Астров сомневался, не опасен ли «диапазон» программы Врангеля («он стал не только к.-д., он стал и с.-р., оставаясь глубоким черносотенцем»), но тем не менее считал: «Опыт интересен. Это высший образец надпартийности и всепоглощения (выделено Астровым. — Н. Д.)»⁹². Зато уж оставшиеся в Крыму члены партии «народной свободы» испытывали к режиму Врангеля самые верноподданнические чувства. «Сейчас, — писал Новгородцев Астрову, — в первый раз после 27 февраля — если не считать большевиков (знаменательная оговорка! — Н. Д.) в России появилось правительство в точном смысле этого слова, а не только по названию. Здесь не колеблются, не рефлектируют, не состязаются в силе аргументации, а просто действуют и исполняют приказания»⁹³. Долгоруков в мемуарах объяснял свою преданность Врангелю следующим образом: «Он был ближе к типу диктатора, а это в настоящее время и требовалось, а потому я… всецело и убежденно стал его поддерживать как в Крыму, так и за рубежом»⁹⁴.

Горстка кадетов пыталась продолжать свою партийную жизнь. В воспоминаниях Челищева о Севастополе в летние месяцы 1920 г. говорится: «Долгоруков горит, пылает, делает публичные доклады, собирает какие-то совещания», на которых первый вопрос, «как поддержать престиж власти, дать ей авторитет и опору»⁹⁵.

9 мая 1920 г. под председательством П. Д. Долгорукова состоялось совещание членов партии «народной свободы», «пребывающих в Севастополе». На нем присутствовали 25 кадетов из Москвы, Петрограда, Харькова, Тифлиса, Екатеринодара, Симферополя, Ялты и Севастополя. Совещание постановило, что «главной задачей партии в настоящий момент является укрепление государственности и национальной власти (т.е. врангелевской диктатуры. — Н. Д.)». «В дополнение и развитие тезисов Екатеринодарской и Харьковской конференций» совещание приняло следующие положения, получившие «высочайшее одобрение» со стороны Врангеля⁹⁶:

«партийные деятели и органы должны стремиться главным образом к сплочению на надпартийной государственно-национальной работе возможно более широких слоев общества;

партия должна принять участие в создании надпартийного союза, и члены партии должны стремиться играть активную роль в нем;

желательна деятельная работа членов партии в прессе и, в частности, основание в Севастополе газеты, долженствующей проводить надпартийные, национально-государственные лозунги партии;

на первом месте должна стоять интенсивная творческая созидательная работа, а не критика»⁹⁷.

Пример «интенсивной созидательной работы» на благо нового режима подавал бывший премьер кадетского Крымского правительства С. С. Крым. В июне 1920 г. он, как явствует из дневниковой записи М. С. Маргулиеса, привез в Лондон 60 тыс. ведер вина «удельного ведомства, спасенного им в Крыму от разгрома», надеясь «удачно продать их и раздобыть таким образом Врангелю валюту». В последующие месяцы Крым курсировал на зафрахтованных на его имя торговых судах между Феодосией и Марселем, пополняя белогвардейскую казну путем продажи крымского вина и ячменя и гордясь тем, что приносит Врангелю «огромную прибыль»⁹⁸.

В соответствии с решениями Севастопольского совещания собравшиеся в Крыму кадеты направляли свои усилия на создание надпартийной организации, поддерживающей диктатора. Под председательством П. Д. Долгорукова возникло так называемое Объединение общественных и государственных деятелей, имевшее аналогичную с Национальным центром платформу и ставившее основной задачей всемерную поддержку белой армии. Летом 1920 г. Объединение развернуло широкую деятельность, главным образом путем устройства публичных собраний, на которых выступали Врангель и его министры. Подробные отчеты об этих собраниях помещались в крымской прессе, и такой способ «ознакомления широкой публики с политикой командования» встречал полное одобрение со стороны Врангеля⁹⁹.

Находившимся в Крыму кадетам намеченный «черным бароном» курс в целом вполне импонировал. Оболенский, по его словам, скорее бы присоединился к обратной формуле — «делать правую политику левыми руками», однако, подчеркивал он, «собственно относительно существа нужной политики у нас как будто не было больших разногласий. Только для «правых рук» она была левой, а для «левых рук» — правой»¹⁰⁰.

Но когда в разговоре с Оболенским Врангель сообщил, что предполагает в целях привлечения на свою сторону крестьян декларировать передачу им всех земель, его собеседник, всегда находившийся на левом фланге кадетской партии, отнюдь не одобрил такого намерения. Оболенский, рассказывая о своих возражениях Врангелю по земельному вопросу, сам подчеркивает парадоксальность ситуации. «Это был курьезный спор „левого” общественного деятеля с „правым” генералом, — пишет он, — спор, в котором первый находил планы второго слишком радикальными»¹⁰¹.

Врангель назначил Оболенского членом предварительной комиссии по выработке основных положений земельной реформы¹⁰², просил заходить к нему в каждый приезд из Симферополя (где тот жил). Врангелевский премьер Кривошеин любезно принимал его вне очереди. Оболенский не обольщался этими знаками внимания. Он сознавал, что нужен Врангелю «лишь в качестве декорума общественности при осуществившемся диктаторе», общественности, «с которой до поры до времени нужно было ладить». Но такое положение его вполне устраивало. В шутку своим знакомым Оболенский называл себя «земским собором при самодержце Врангеле»¹⁰³.

Единственное официальное поприще, на котором крымский диктатор нуждался в услугах кадетов, — это выполнение ответственных дипломатических миссий. Так, Родичев получил предложение быть представителем в Польше, Гронский — в Литве и т.д.¹⁰⁴

Большую помощь в сношениях с правительствами Франции и Англии оказывал Врангелю Маклаков. В сентябре 1920 г. он на неделю приезжал из Парижа в Крым, чтобы, с одной стороны, информировать Врангеля о позиции Франции, и в частности ее президента Мильерана, об оценке зарубежным общественным мнением деятельности «правителя Юга России», а с другой, чтобы по поручению французского правительства «выяснить положение» Крыма. Убежденный со слов Врангеля в полной неприступности полуострова, он поспешил сообщить эти радостные сведения своим покровителям во Франции¹⁰⁵.

К весне 1920 г. почти все активно действовавшие в «деникии» кадеты перебрались за границу. С этого времени, как указывает В. В. Комин, для партии «народной свободы» «начался заграничный период истории»¹⁰⁶. В разных странах образовалось несколько кадетских групп: в Константинополе, Софии, Белграде¹⁰⁷.

В Финляндии существовала кадетская группа, состоявшая из членов бывшего окружения Юденича (Д. Д. Гримм, Г. И. Новицкий и др.) и издававшая газету «Новая русская жизнь» (несколько видоизменившая свое название «Русская жизнь», по-прежнему редактировавшаяся Гриммом)¹⁰⁸.

Значительным влиянием в эмигрантской среде пользовалась берлинская группа. Перебазировавшиеся туда из Гельсингфорса И. В. Гессен и А. И. Каминка организовали «русское издательство». «Так как нам удалось собрать капитал довольно значительный, — писал Гессен в частном письме, — то мы надеемся развить широкую деятельность»¹⁰⁹. Затем в Берлин по их приглашению приехал В. Д. Набоков. С середины 1920 г. эта группа стала выпускать газету «Руль», с 1922 г. — многотомный «Архив русской революции», где печатались воспоминания белоэмигрантов о событиях в России 1917–1920 гг. Берлинская группа выступала в поддержку армии Врангеля, за союз с реакционной военщиной и дворянско-помещичьими организациями и последовательно отстаивала монархическую идею.

Весной 1920 г. возникла парижская группа партии «народной свободы», которую возглавил переехавший в том же году из Англии во Францию П. Н. Милюков. Через некоторое время он стал редактором выходившей в Париже эмигрантской газеты «Последние новости». Именно из недр парижской кадетской группы вышла знаменитая «новая тактика» российской контрреволюции.

Зарождение ее относится к апрелю 1920 г., когда находившиеся в то время в Париже кадеты (специально приехавший из Лондона П. Н. Милюков, М. М. Винавер, М. М. Федоров, А. И. Коновалов, В. А. Степанов, П. П. Гронский, Б. Э. Нольде, М. С. Аджемов, И. П. Демидов, Н. К. Волков, П. Е. Рысс и др.) провели совещание с целью «попытаться установить общую линию поведения по отношению к Врангелю», а следовательно, и вообще к белой армии. Был сделан ряд сообщений: Федоровым, Степановым и Тройским — о внутренней политике Деникина; Демидовым — о «понижении морального и дисциплинарного уровня Добровольческой армии»; Свечиным — об отрицательном отношении к ней со стороны крестьянства; Рыссом — о недовольстве правым курсом кадетского руководства в среде рядовых членов партии. «Общее впечатление этой информации было то, — резюмировал Милюков, рассказывая о совещании, — что такое положение не может продолжаться и что партия должна для сохранения своей демократической репутации изменить свою тактику по отношению к генералам».

Однако при обсуждении вопроса о том, какова же должна быть эта новая тактика, мнения резко разошлись. Степанов горячо ратовал за немедленную помощь Врангелю и поиски средств для продолжения вооруженной борьбы. Милюков, возражая против этой точки зрения, настаивал на невозможности ведения борьбы в старых формах и на неприемлемости такой фигуры, как Врангель, в качестве вождя. Милюкова поддержало большинство собравшихся¹¹⁰.

5—7 мая в Париже состоялось новое трехдневное совещание членов партии «народной свободы», на котором обсуждался доклад Милюкова «об очередной тактике партии». Докладчик утверждал, что крайние точки зрения (полная поддержка Врангеля или полный отказ от вооруженной борьбы) «одинаково не соответствуют конституционным и демократическим принципам партии», что вооруженную борьбу надо продолжать, пока это возможно, «с окраины, русскими силами», но параллельно с этим партии следует усвоить новую «тактику действий изнутри», ибо дальнейшие ее тактические расчеты «должны исходить из факта разложения большевизма внутренними силами»¹¹¹.

8 мая на квартире у Маклакова участники совещания, а также специально приглашенные князь Г. Е. Львов и бывший лидер «Союза 17 октября» А. И. Гучков встретились с приехавшим из Крыма А. В. Кривошеиным¹¹². 29 мая, 7 июня, а затем в октябре состоялись встречи кадетской группы с П. Б. Струве. На всех этих встречах Милюков и его сторонники упрекали крымского диктатора в реакционности проводимой его ближайшим окружением аграрной, национальной и экономической политики и настаивали на серьезном «изменении тактики Врангеля».

В октябре 1920 г. основные направления тактической перестройки были сформулированы парижской кадетской группой в специальной пространной записке, предназначавшейся для отправки Врангелю. В ней содержался анализ причин краха «белой борьбы» — «ошибок», допущенных ее вождями, заключавшихся прежде всего в реакционности белогвардейщины, ее приверженности к монархической идее. Записка предлагала новый тактический курс, призванный «исправить» «ошибки» и повернуть борьбу контрреволюционных сил в новое русло¹¹³.

Забегая вперед, укажем, что некоторые положения этого курса, например идею об организации антисоветских мятежей, готовы были поддержать кадеты всех «оттенков». Так, один из лидеров проврангелевской группировки в партии «народной свободы» — В. Д. Набоков в 1920 г. говорил: «Бесспорно, растет убеждение, что большевизм не может быть искоренен силою оружия. Изнутри должны явиться здоровые и сильные элементы, которые нужны, чтобы покончить с большевизмом»¹¹⁴. Более того, милюковские тезисы были со временем взяты на вооружение многими группировками российской контрреволюции.

Особенно наглядно это проявилось во время вспыхнувшего в марте 1921 г. мятежа в Кронштадте. Как известно, его участники выдвигали анархистские лозунги, в том числе такой, как «Советы без большевиков». Эти лозунги были подхвачены практически всей белой эмиграцией, и прежде всего Милюковым и иже с ним. Тем самым, писал В. И. Ленин, Милюков «выдает действительную тактику действительной белогвардейской силы, силы капиталистов и помещиков: давайте поддерживать кого угодно, даже, анархистов, какую угодно Советскую власть, лишь бы свергнуть большевиков, лишь бы осуществить передвижку власти!»¹¹⁵. Умный вождь русской крупной буржуазии (как назвал В. И. Ленин Милюкова) «правильно учитывает уроки всех революций, показавших, что мелкобуржуазная демократия не способна удержать власти, служа всегда лишь прикрытием диктатуры буржуазии, лишь ступенькой к всевластию буржуазии»¹¹⁶.

В то время как Милюков и его окружение, предвидя скорый конец врангелевской авантюры, планировали новые формы борьбы против Советской власти, значительная часть кадетских деятелей еще уповала на ратные подвиги «черного барона». «Нольде говорит, — записала в своем дневнике А. В. Тыркова, — Врангель — это наша последняя ставка»¹¹⁷. Так же считали она сама, П. Д. Долгоруков, П. И. Новгородцев, К. Н. Соколов, А. В. Карташев, В. А. Степанов, В. Д. Набоков, И. В. Гессен и другие правые кадеты, призывавшие «к поддержке Врангеля, к полной поддержке, без всяких экивоков и оговорок»¹¹⁸. Оккупированный Врангелем Крым должен был стать, по их мысли, «как бы катушкой, на которую намоталась бы впоследствии вся остальная Россия»¹¹⁹.

Их расчеты совпадали с намерениями руководителей Антанты, организовавших после трех месяцев мирной передышки новый поход против Советской Республики.

25 апреля 1920 г. начала наступление на Украине армия буржуазно-помещичьей Польши, реорганизованная и оснащенная на средства империалистов США, Франции и Англии.

Кадетское руководство давно рассматривало Польшу как потенциального союзника в борьбе против Советской власти. Тесные контакты с польскими буржуазными кругами поддерживали в 1918–1919 гг. члены киевского отделения Национального центра. Один из них, И. П. Демидов, являвшийся также членом кадетского ЦК, еще в декабре 1918 г. писал Астрову: «Необходимо сделать переучет всех зарубежных сил, которые ходом событий должны явиться нашими помощниками… Здесь на первом месте стоит Польша (это не только мое мнение, а и широких польских кругов)… Польша должна явиться нашим помощником в борьбе с большевизмом… и она может явиться путем сношения с Англией и Францией»¹²⁰.

В феврале 1919 г. Демидов сообщает в Екатеринодар: «Здесь перед нами, наконец, стала реальная возможность завязать сношения с Польшей… Национальным центром (киевским. — Н. Д.) решено информировать Варшаву как следует и получить оттуда правдивую и хорошую информацию, которую и переслать затем вам, а дальнейшие шаги, — ответственные и по существу, будут зависеть уже от вас»¹²¹. О том, что такие шаги предпринимались, свидетельствует факт, зафиксированный в журнале заседаний правления Национального центра: 19 января 1920 г. Демидов был направлен «с миссией в Польшу»¹²². Какова была эта миссия и увенчалась ли она успехом, неизвестно, но ясно одно: к агрессии Польши кадетская партия приложила руку так же, как и ко всем другим международным антисоветским акциям этого периода.

6 июня в поддержку белополяков по указке Антанты выступили войска Врангеля. Навстречу им были двинуты части Красной Армии, приостановившие наступление белогвардейцев. Однако врангелевцам удалось захватить значительную территорию в Северной Таврии.

В конце июля по требованию Антанты Врангель снова перешел в наступление, чтобы сорвать военные успехи Красной Армии на польском фронте. В то же время он рассчитывал овладеть Таманским полуостровом, превратив кубанские земли в базу обеспечения своих войск людьми и продовольствием, а затем вторгнуться в Донскую область. Захват Кубани предполагалось осуществить при помощи кулацких восстаний и действовавших на Кубани и Дону казачьих банд.

Стране вновь грозила серьезная опасность, 2 августа ЦК РКП(б) постановил, ввиду огромного значения Южного фронта, выделить его в самостоятельный фронт. 21 и 22 августа Московская губернская конференция РКП(б) вынесла резолюцию, призывавшую оказывать всемерную помощь и содействие Южному фронту и «развить широкую агитацию среди рабоче-крестьянских масс за добровольческое вступление в ряды Красной Армии для борьбы с Врангелем»¹²³. В короткий срок была проведена мобилизация коммунистов. Московская, Петроградская, Уральская, Украинская партийные организации направляли на фронт лучших своих представителей. В войска сражавшихся против Врангеля 2-й Конной и 13-й армий влилось 960 членов РКП(б). Это пополнение в сочетании с усилившейся политико-воспитательной работой среди бойцов обеспечило повышение их боевого духа, укрепление воинской дисциплины¹²⁴.

Моральное состояние советских войск было несравненно выше, чем армии Врангеля. Именно это в конечном итоге определило исход сражений на Юге страны, поскольку и по численности, и по техническому оснащению белогвардейские части поначалу обладали преимуществом. Врангелевская армия насчитывала 80 тыс. солдат и офицеров, получила от Антанты первоклассное снаряжение¹²⁵, однако, по признанию одного из врангелевских генералов, в ней была «полная дезорганизация, недоверие к командованию и угроза восстания в пользу большевиков [в тылу]»¹²⁶.

12 октября был подписан мирный договор Советской России с Польшей. Это дало возможность сосредоточить все силы для нанесения решающего удара по Врангелю. Особое внимание ЦК уделил укреплению партийных организаций в войсках Южного фронта. К концу октября 1920 г. в них было более 700 партийных ячеек, объединявших 16 700 коммунистов. Такого мощного коммунистического ядра до этого не имел ни один из советских фронтов¹²⁷.

Красная Армия начала решающее наступление 28 октября, Она проявила, по словам В. И. Ленина, «необыкновенный героизм», «одолев такие препятствия и такие укрепления, которые даже военные специалисты и авторитеты считали неприступными»¹²⁸.

Партия вела вооруженные силы революции на последний бой. «Наступил судный день для крымского барона… — говорилось в обращении Политотдела 13-й армии. — Вся российская белогвардейщина здесь перед вами, красноармейцы… Один удар — и ее не будет… Размахнитесь же, красные бойцы крымского фронта, размахнитесь и ударьте на врага, как только может ударить Красная Армия рабоче-крестьянской революции!»¹²⁹

15 ноября началась эвакуация врангелевцев из Крыма. В панике бежали они к портам, бросая артиллерию, броневики, танки, аэропланы… Еще раньше переправились за границу ненужные теперь члены правительства Врангеля, окружавшие его разного рода политики, и в том числе последние осколки кадетской партии. Только за пять ноябрьских дней на турецкий берег высадилось около 150 тыс. беженцев из Крыма, в том числе 70 тыс. солдат и офицеров. Берлинская кадетская газета «Руль» сообщала, что число покончивших с собой во время эвакуации, сброшенных и бросившихся в море не поддается учету¹³⁰.

17 ноября победоносное наступление Красной Армии завершилось окончательным разгромом белогвардейцев и освобождением Крыма. Над Врангелем была одержана «полная, решительная и замечательно быстрая победа», которую В. И. Ленин назвал «одной из самых блестящих страниц в истории Красной Армии»¹³¹.

Разгром Врангеля поставил последнюю точку в истории вооруженной борьбы Советской Республики против объединенных сил внутренней и внешней контрреволюции¹³². «Страна, — говорилось в подписанном В. И. Лениным Постановлении Совета Труда и Обороны от 24 декабря 1920 г., — наконец, может отдохнуть от навязанной ей белогвардейцами трехлетней гражданской войны, приступить к залечиванию нанесенных ей бесчисленных ран и заняться восстановлением столь пострадавшего за эти годы народного хозяйства»¹³³. Победоносный для Советской Республики исход гражданской войны означал полную и окончательную ликвидацию кадетской партии на российской земле.

Однако лагерь контрреволюции не желал смириться со своим сокрушительным поражением. «Наша белогвардейщина, — говорил В. И. Ленин, — передвинулась через границу, отъехала на трое суток пути и сидит там и подкарауливает, имея опору и поддержку западноевропейского капитала»¹³⁴. В эмигрантском далеке продолжалось изобретение все новых и новых прожектов борьбы против Советской власти. И здесь кадетам по-прежнему принадлежала одна из ведущих ролей.

Вся монархистская и правокадетская эмиграция возложила свои надежды на бежавшую из России армию Врангеля, видя в ней единственное средство реализации возможности вернуться на родину. На общем собрании представителей всех без исключения эмигрантских организаций Константинополя 15 ноября 1920 г. была единогласно принята резолюция, предложенная членом кадетского ЦК Н. В. Тесленко. В ней подчеркивалось, что все собравшиеся, без различия партий, «считают борьбу с большевизмом продолжающейся и видят в лице генерала Врангеля, как прежде, главу русского правительства и преемственного носителя власти, объединяющей русские силы, борющиеся против большевизма»¹³⁵.

Иную позицию заняли левокадетские круги. Как мы помним, в октябре 1920 г. парижская кадетская группа подготовила для Врангеля документ, анализировавший причины краха «белого дела». Он не дошел до адресата — полный разгром врангелевской армии сделал ненужными рекомендации кадетских экспертов. Однако их труды не пропали. Записка легла в основу разработанной Милюковым «новой тактики», которая была провозглашена им в докладе «Что делать после крымской катастрофы? (к пересмотру тактики партии Народной свободы)», сделанном на заседании парижского комитета партии кадетов 21 декабря 1920 г. Принципиальные положения «новой тактики» сводились к следующему: необходимо считать открытую вооруженную борьбу извне законченной и военную диктатуру отмененной; признать принципы республики, федерации и радикального решения аграрного вопроса; главные усилия нужно направить на разложение Советской власти внутренними силами¹³⁶.

Вновь, как и в 1918 г., Милюков совершил резкий поворот, разошедшись с подавляющим большинством своих однопартийцев. Ему казалось, что «новая тактика» поможет найти выход из тупика, вернуть утраченную Россию. Вместе с тем избранная Милюковым самостоятельная линия позволила ему занять прежнюю позицию политического лидера и теоретика, которому верят и за которым идут.

«Новая тактика» отнюдь не предполагала прекращения борьбы против Советской власти, она призывала лишь к видоизменению форм этой борьбы, к трансформации ее идейных лозунгов. «Внутри России, — утверждал Милюков, — произошел громадный психический сдвиг и сложилась за эти годы новая социальная структура… В области аграрных отношений… во взаимоотношениях труда и капитала произошли такие изменения», что «в России мы можем идти только с программой глубокой экономической и социальной реконструкции»¹³⁷. Руководить антисоветской борьбой должны были, по мысли Милюкова, эмигрантские политические центры из-за границы, опиравшиеся на «пятую колонну» внутри страны, перед которой выдвигалась задача провоцировать на выступления против Советской власти мелкобуржуазные слои населения. Именно этим слоям принадлежала ключевая роль в милюковской стратагеме. Основной расчет делался на их противопоставление рабочему классу, диктатуру которого предполагалось заменить буржуазно-демократической республикой. О том, что под этим подразумевалось господство буржуазии, недвусмысленно свидетельствует применявшаяся Милюковым терминология: «формально-демократическая республика» с сильной властью¹³⁸.

Изменение программных установок предопределяло и перемену союзника. Блок с помещичье-монархическими группировками предлагалось теперь заменить союзом с правыми эсерами. Правящие круги капиталистических стран, как указывает Л. М. Спирин, также подталкивали кадетов и эсеров к сближению. «Надо считаться с мнением Европы, — призывал Милюков. — Для нее нужна идея соглашения социалистических партий с буржуазными»¹³⁹.

О начале переговоров кадетов с эсерами в феврале 1920 г. рассказал впоследствии Винавер в газете «Последние новости»: «Небольшой кружок членов кадетского центрального комитета (Аджемов, Коновалов, Маклаков, Нольде, Родичев и я) собирался тогда раза два в неделю у меня, и на одном из таких собраний поручено было мне совместно с Коноваловым вступить в сношения с группой парижских эсеров». Беседы с ними велись на основе следующих пунктов, выработанных кадетами в заседании 13 февраля:

«1) сохранение целости России, не останавливаясь перед федеративным или даже конфедеративным устройством;

2) жертва социальными преимуществами отдельных классов в интересах установления внутреннего порядка — в частности, отказ от отобрания у крестьян земли;

3) отдельные группы бессильны. Достижение цели возможно только при отсутствии партийных трений»¹⁴⁰.

17 февраля эсеры ответили, что ввиду неосведомленности о позиции их партии в России и необходимости вступить с нею в сношения, группа эсеров, стоящая принципиально за совместные действия с кадетами, воздерживается пока от их осуществления, оставляя вопрос на будущее время открытым.

Крымская катастрофа, по словам Винавера, «встряхнувшая опять всю русскую общественность», поставила кадетско-эсеровское объединение на практическую почву. Теперь кадеты, возглавляемые Милюковым, и правые эсеры, руководимые Авксентьевым, пытались создать «национальный комитет» с участием в нем бывших членов Учредительного собрания¹⁴¹.

На совещание, открывшееся 8 января 1921 г., прибыло около 30 членов Учредительного собрания из 59, находившихся к этому времени в эмиграции. Партию «народной свободы» представляли П. Н. Милюков, М. М. Винавер, А. И. Коновалов, В. А. Маклаков и Ф. И. Родичев. Кадеты заявили на совещании, что они не имеют намерения создавать какой-либо орган власти или возрождать Учредительное собрание 1917 г., но надеются лишь найти путь к установлению согласованных действий для «освобождения» России. Возвращение к прошлому невозможно, сказал Милюков, «строится новая Россия, Россия народовластия, федерации и крестьянской поземельной собственности»¹⁴².

В связи с этим совещанием в кадетских группах в Берлине, Лондоне, Белграде, Софии, Константинополе разгорелись ожесточенные споры, приведшие к окончательному размежеванию остатков партии «народной свободы» на «правых» и «левых»¹⁴³.

Правые кадеты вместе с октябристами и представителями реакционно-монархических группировок организовали 5 июня 1921 г. в парижском отделе «Мажестик» съезд Русского национального объединения. Активную роль в подготовке и проведении съезда играли видные кадетские деятели А. В. Карташев, В. Д. Набоков, М. М. Федоров, Ю. Ф. Семенов и др. Среди участников съезда были кадеты из Парижа, Берлина, Белграда, Константинополя, Софии. Из 18 представленных докладов и сообщений основным был доклад Карташева «О задачах, характере и программе национального объединения».

Принятая по докладу резолюция подчеркивала необходимость сплочения всех политических «надпартийных» организованных сил «для неотложного избавления отечества от коммунистической власти». В резолюции содержалось демагогическое заявление о том, что социальный строй будущей России должен основываться на принципе «внеклассовости». Вместе с тем в ней выдвигалось категорическое требование незыблемости принципа частной собственности.

Съезд провозгласил продолжение борьбы всеми способами и прежде всего вооруженным путем. В телеграмме Врангелю участники съезда единодушно выражали ему свое «глубокое уважение»¹⁴⁴.

На съезде был избран так называемый Национальный комитет из 74 человек во главе с А. В. Карташевым. Комментируя итоги съезда, Милюков подчеркивал, что если бы его участникам удалось захватить власть в России, то у народа было бы меньше свободы, чем при Николае II¹⁴⁵. И все же именно за ними пошла преобладающая часть эмигрантов-кадетов. Как констатировала «Правда», съезд Русского национального объединения завершил раскол партии «народной свободы» и закрепил политический блок большинства кадетов с монархистами¹⁴⁶.

Тогда 20 кадетов во главе с П. Н. Милюковым (в том числе бывшие члены ЦК М. М. Винавер, П. П. Гронский, И. П. Демидов, Н. К. Волков, В. А. Харламов, А. И. Коновалов, а также П. Е. Рысс, Б. И. Эльяшев и другие, не принадлежавшие к руководству партии) объявили об образовании Демократической группы партии «народной свободы», а через год — о создании Республиканско-демократического объединения совместно с авксентьевской группой правых эсеров¹⁴⁷. «Нас объединяло с эсерами, — подчеркивал Милюков, — признание необходимости продолжения борьбы с большевиками и отрицание прежних методов борьбы»¹⁴⁸.

И «правые» и «левые» кадеты еще долгие годы, пререкаясь между собой, имитировали кипучую партийную деятельность, строили планы дальнейшей борьбы против Советской России, вели нескончаемую антисоветскую пропаганду. Но даже некоторые из них уже понимали, что белоэмигрантские «моськи» не в силах воспрепятствовать неуклонному движению вперед Советского государства, помешать росту его мощи, его международного авторитета.

«Думаете ли Вы, — писал, например, Маклаков Шульгину в 1923 г., — что теперь именно эти люди, которые оказались настолько бессильными при имевшемся в их распоряжении влиянии и моральном, и чисто политическом, при наличности у них громких репутаций… при всех тех возможностях и удобствах для воздействия, которые были в их руках, что эти люди, которые, несмотря на все это, были сброшены первым движением еще не разнуздавшейся массы, что эти самые люди здесь, на эмигрантском положении, перессорившись между собой, потеряв все возможности действовать, опостылевши и своим и чужим, что эти люди… сумеют сделать то бесконечно трудное дело, которое никому еще не удавалось»¹⁴⁹, —повернуть колесо истории вспять.

Широко известны ленинские слова: «исторически побеждает тот класс, который может вести за собой массу населения»¹⁵⁰. Рабочий класс России в союзе с трудящимся крестьянством под руководством Коммунистической партии отстоял завоевания Октябрьской социалистической революции, навсегда покончил с господством помещиков и буржуазии. Эта историческая победа знаменовала собой полный и окончательный крах главной политической силы буржуазии — кадетской партии.