Фрагмент последней главы многотомного труда, излагающего историю Польши, Литвы и Руси. Известно, что при описании современных ему событий знаменитый летописец и историк Ян Длугош пользовался только достоверными и проверенными сообщениями очевидцев этих событий. Ян Длугош умер в начале 1480 года.

"Сообщение о том, что Московия вырвалась на свободу, наш летописец поместил в главе, описывающей события 1479 года. Тем временем вся без исключения мировая историография относит конец татарского ига к году 1480, имея в виду осеннее стояние на Угре, о котором Ян Длугош ничего знать не мог, поскольку в это время уже покоился в могиле. Стало быть, лишь на основании событий, имевших место ранее, счел он возможным то единственное их следствие, которое действительно стало реальностью, хотя происходило все в обстоятельствах, крайне драматических и совершенно не поддающихся предвидению. Таким образом, наша великая средневековая хроника содержит правдивое известие о факте, который свершился после смерти ее автора…"

Павел Ясенца, современный польский историк

Глава десятая ГОРЯЧАЯ ОСЕНЬ НА РЕКЕ УГРЕ

…— Пора, наконец, принимать ре­шение, — едва сдерживаясь, сказал князь Андрей Боль­шой, шагая из угла в угол.

— Но ты понимаешь, что рано или поздно это пло­хо для нас кончится, — свистящим шепотом, будто опасаясь подслушивания, ответил Борис.

— Хватит молоть чушь! — закричал Андрей.

— Не ори, Горяй! — крикнул в ответ Борис.

— Нет, я тебя совсем не понимаю, брат, — взял себя в руки Андрей. — Давай по порядку. Мы зачем все это начинали? Чтобы он вернул нам то, что положено! Так? Так. Мы добились своего. Он испугался. Он дает нам земли. В чем же дело? Разве мы не победили?

Князь Волоцкий тяжело вздохнул, но не сказал ни слова.

Андрей продолжал ходить из угла в угол.

— Послушай, — сказал вдруг Борис, — я совсем за­был, там же сидит этот, как его… Картымазов. Ну, мой с Угры, помнишь?

— А-а, смышленый такой — помню. Мы его еще в Москву посылали! Ну и что?

— Да, он уже две недели просится — все что-то ска­зать хочет.

— Ну ты хорош, брат! А может, важное что?

— Да нет, когда б важное, так бы и сказал.

—Ну а коль неважное, чего время-то терять?

— Уж будто времени у нас нету! Давай послушаем, что простой дворянин скажет! Сам же помнишь — он толковый дядька.

— Ну зови, мне-то что — твой человек!

— Эй, Ванька, — приоткрыл дверь князь Борис. — Там дворянин Картымазов дожидается, подавай-ка его сюда!

Картымазов вошел и с достоинством поклонился.

— Ты, кажется, что-то хотел сказать? — спросил Бо­рис. — Ничего, что здесь мой брат? У меня нет от него секретов.

— Напротив, я очень рад возможности высказать свои мысли в присутствии князя Углицкого — ведь ему тоже служат такие же, как я, дворяне, но, быть мо­жет, не у всех хватает смелости высказать то, что я на­мерен, хотя я знаю — большинство из них думают так же, — склонил голову Картымазов.

— Мы слушаем, — нахмурился Борис.

Картымазов слегка побледнел и начал говорить, об­ращаясь к своему князю, но время от времени погля­дывая и на Андрея.

— Князь, ты хорошо знаешь, что я всегда верно слу­жил тебе. После Шелонской битвы ты оказал мне честь, похвалив за мужество, сделал своим дворяни­ном и пожаловал меня и моих потомков клочком тво­ей земли, где до этого я жил как твой слуга и воин, а прежде слуга и воин твоего батюшки великого князя Василия Васильевича. Теперь это имение зовется Картымазовкой, оно стало гнездом моего рода, там про­текли самые счастливые минуты моей жизни, там я женился, там родились мои дети — дочь и сын, там выросло целое село, но ты сам хорошо знаешь, что земля эта порубежная и жить на ней вовсе не легко. Много раз я и мои соседи, независимо от того, на чьей земле они живут и кому служат, приходили друг другу на помощь, поддерживали, а иногда и спасали друг друга, когда вместе боролись против многочис­ленных разбойников, грабителей и злодеев, которые нападали на нас со всех сторон. Мы научились жить мирно, дружно, и все было хорошо до тех пор, пока зимой прошлого года ты не прислал ко мне Ивана Артюхова, а с ним людей Оболенского-Лыко с приказом исполнять то, что Артюхов скажет. Уже тогда я сразу понял, что начинается что-то недоброе. Я безукориз­ненно выполнил свой долг, но это досталось мне до­рогой ценой — я едва не потерял уважение своего зя­тя — мужа моей любимой дочери, и дружбу соседа, ко­торого люблю, как сына. Не моя вина, что Артюхов не выполнил поручения, — он не послушался моих сове­тов, пренебрег опасностью и погиб, а клочки посла­ния, которое он вез, попали в руки великого князя, и тот очень рассердился на Оболенского. Ты лучше ме­ня знаешь, что потом произошло. Когда вы, князья, вызвали со всех концов земли своих дворян, мы при­были по первому зову. Мы — ваши слуги, и мы обяза­ны повиноваться, но, как говорится в Священном Пи­сании, добрый хозяин должен заботиться о своих слугах и выслушивать иногда их чаяния. Так выслу­шайте же то, о чем говорят шепотом между собой ва­ши верные слуги — рядовое дворянство, — и попы­тайтесь понять их. Сейчас Московское княжество сто­ит перед лицом смертельной угрозы! Огромное татарское войско растянулось по берегам Оки и Угры более чем на шестьдесят верст! Наши земли и дома, наши жены и дети в опасности! Почему же мы стоим здесь, а не мчимся спасать их? Ведь все понимают: ес­ли Ахмату удастся перейти на этот берег — наше кня­жество будет покорено надолго, наших сыновей сде­лают ордынскими рабами, а жен и дочерей — налож­ницами! От лица ваших дворян, князья, я умоляю вас — помиритесь с братом, давайте двинемся все вме­сте на Угру и остановим врага!

Картымазов низко поклонился и медленно выпря­мился.

— Спасибо за верную службу, — сказал князь Борис, и голос его чуть дрогнул. — Спасибо, Картымазов, я всегда высоко ценил тебя. Мы с братом как раз обсуждаем этот вопрос. Я думаю, еще сегодня мы примем решение. Ступай.

Картымазов вышел.

Братья молчали.

Андрей вдруг обнял Бориса и сказал:

— Прости меня, брат, что втянул тебя в это… Чует мое сердце, что рано или поздно нам придется дорого заплатить…

— Брось, Горяй, — улыбнулся Борис. — Все начал я. К тому же меня поддержал Иосиф, а я ему верю — это провидец…

В дверь постучали, и вошел взволнованный по­стельничий Бориса Иван:

— Князь, прибыл игумен Волоцкий Иосиф и покор­но просит тебя пожаловать к нему — он ждет в гости­ной зале.

— Сам Иосиф? — поразился Борис.

— Легок на помине, — печально улыбнулся Анд­рей. — Ну иди. Посмотрим, что он теперь скажет. Впрочем, я и так знаю.

— И я догадываюсь, — вздохнул Борис и вышел.

…Однако Иосиф сказал совсем не то, чего ожидал от него Борис. После приветствий, благословения и целования ру­ки игумен спросил:

— Скажи мне, князь, а где у вас тут проходят бого­служения?

— В основном в местном храме, — удивился Борис.

— А кто служит?

— В последнее время отец Кирилл… Он местный, из Великих Лук..

— В последнее время… А раньше?

— Ну-у… Раньше, кроме него, иногда очень хорошо служил отец Аркадий… Дорошин… Из Новгорода, ка­жется… У него был замечательный голос…

— Почему «был»?

—Отец Аркадий скоропостижно скончался, — Бо­рис перекрестился, — две недели назад. Съел что-то несвежее и, говорят, в страшных муках на следующий день помер.

— Кто говорит?

— Служка с ним был.

— Где этот служка?

— Уехал… Не знаю… Я не интересовался… Кажется, обратно в Новгород.

— Так я и думал, — с какой-то странной досадой протянул Иосиф и глубоко вздохнул. — Схоронен ли он по христианскому обычаю?

— Да, конечно, на местном кладбище. Отец Кирилл знает.

— Хорошо, оставим это. Вообще же я приехал по­говорить с тобой о другом. Но прежде у меня к тебе просьба.

— Слушаю и выполняю, отче, говори.

— Мне нужны четыре-пять сильных молодых вои­нов, чтобы проделать одну работу.

— Сейчас?

—Да.

— Ваня! — крикнул Борис, и Иван тут же появился на пороге.

— Скажи сотнику Сидорову, пусть выделит прямо сейчас пять-шесть человек в распоряжение отца Иоси­фа.

— Нет-нет, — сказал Иосиф, — в распоряжение моего помощника инока Феофана, который приехал со мной.

— Уже сделано, — поклонился Иван и исчез за две­рью.

— Князь, — начал Иосиф, — я приехал, чтобы поговорить с тобой о важных делах…

— Слушаю, — покорно сказал князь Борис, глядя в глаза Иосифу.

— Я долго думал обо всем, что случилось в послед­нее время, — Иосиф замолчал, потом вздохнул и про­должал: — Я уже покаялся перед Господом нашим и слезно просил прощения за грех мой. Теперь и пред тобой каюсь, князь. Ныне ясно вижу: попутал нас бес нечистый, ох попутал. Сперва тебя, а потом я сам в со­блазн впал. Скажу тебе откровенно: помнишь, когда зимой еще признался ты мне, что обиду вы с Андреем на брата держите, я хоть и нехотя, но поддержал вас, думая — ведь есть в том правда, что вы за старый по­рядок радеете. Так ведь было испокон веков и так должно остаться! Потому и согласился благословение свое дать. А потом надоумил меня Господь, что не так это все есть…

Иосиф замолчал, как бы задумавшись. Он искал простые слова, чтобы объяснить князю понятным ему языком, что пришла пора в корне изменить не только политику и поведение, но и вообще взгляды на уст­ройство мира…

…Ну не могу же я ему рассказывать, как снизошло вдруг на меня некое озарение и понял я, что не все старое хорошо, ибо, когда бы так было, мир бы ос­тановился — не росли б цветы, не завязывались пло­ды, не вырастали бы новые деревья. Не так Господь устроил этот мир, чтоб все было всегда по-старо­му, а так, чтобы все в нем постоянно изменялось и обновлялось. И в жизни природной, и в жизни челове­ческой, и равно в делах державных. Вот приезжают иноки из дальних стран, рассказывают, что где ви­дели, что где слышали, а порой и книги привозят но­вые. И что же? По всем странам, хоть на запад по­гляди, хоть на восток, похожее деется. Старые дер­жавы распадаются, на их месте новые растут… Но там лишь они выживают, где есть мудрый и силь­ный государь, который один своею рукою всем управ­ляет. Самодержавная власть — вот то, что прихо­дит сейчас на смену старому многовластию… Как мне объяснить удельному князю, что скоро он пере­станет быть удельным и, как бы это ни было плохо для него, придется с этим смириться, потому что так нужно для укрепления могущества державы… Потому что иначе — как она выстоит, когда тут Новгород бунтует, там ливонцы наступают, отту­да Казимир грозит, а с четвертой стороны полчища

172

ордынцев идут… Да нет, пришлиуже… Стоят на по­роге… Конечно, укрепление самодержавия грозит ос­лаблением и притеснением церкви, но есть, есть воз­можности не допустить этого. Однако это потом,позже, когда можно будет все спокойно обдумать. Апока главное — сохранить и защитить державу…

— Не так это все, — повторил Иосиф, положив руку

на плечо князя Бориса.

— А как? — робко спросил Борис.

И тут Иосиф нашел простые слова для князя. Он взял его за плечи и, глядя прямо в глаза, произнес сво­им чарующим, проникающим в самую душу голосом:

— Единое княжество, единый государь, единая вера!

В этом — сила и спасение всех нас!

Иосиф смотрел прямо в глаза князя Бориса и уви­дел, как они наполняются слезами. Он перекрестил его и очень мягко, по-отечески добавил:

— А потому вам с Андреем следует помолиться ис­

кренне за здоровье и успехи старшего брата, по-хри­

стиански простить все его прегрешения перед вами,

попросить у него прощения за ваши грехи, поблагода­

рить за доброе отношение, принять все его предложе­

ния и немедля вместе со всеми войсками двигаться

ему на помощь, чтобы отразить страшное ордынское

нашествие. На завтрашнем молебне я дам вам на то

мое торжественное благословение…

Ни один мускул не дрогнул на лице князя Бориса, только одна слезинка выкатилась и потекла по щеке, растаяв в густых усах…

…— Ну что? — спросил Андрей брата.

— Все. Завтра игумен Волоцкий благословит нас на

мир с Иваном…

— Значит, даем Иванову посольству согласие?

— Значит, даем.

— Ладно, брат, не горюй. Мы сделали все, что мог­

ли. Авось как-то и обойдется.

— Авось.

Они помолчали.

— Знаешь, я думаю, давай-ка пошлем гонца — он

доскачет дня на три раньше, чем вернется посольство.

Пусть Иван будет спокоен.

— Правильно. Картымазова.

— Давай.

Князь Борис вышел.

В соседней комнате дежурил Иван.

— Пойди отыщи Картымазова, пусть срочно явится.

— Уже сделано, — вскочил Иван.

— А Сидоров вернулся?

— Да он тут рядом.

— Давай Сидорова и беги за Картымазовым.

Вошел Сидоров.

— Ты дал людей иноку Феофану?

— Да. Они только что пришли.

— И что же они делали?

— Раскапывали могилу.

— Что-что? — поразился Борис. — Какую могилу?

— Отца Аркадия.

— Зачем?

— Чтобы гроб открыть.

— Господи, — перекрестился князь Борис, — и что?

— А ничего. Пустой гроб.

— Как — пустой? Не воскрес же он?

— А он и не помирал. Так сказал моим людям Фео­

фан. Говорит, обманщик, мол, этот Аркадий, церковь

обманул, а теперь скрывается.

— Ай-ай-ай, как нехорошо вышло… А мы тут его

приняли, службы у нас служил…

— Ну а мы-то при чем, князь? Мы ж ничего не зна­

ли… Если б предупредили нас о том заранее, мы б его,

обманщика, вмиг схватили!

— И то верно.

Вошел Иван с Картымазовым.

— Пойдем-ка, Федор Лукич, со мной, — пригласил

его князь.

Они вошли, и Борис сразу перешел к делу.

-    Завтра мы даем ответ посольству великого князя

брата нашего Ивана. Мы принимаем все его условия,

миримся, и послезавтра все наше войско выступает на

Орду. Но мы хотим, чтобы наш брат узнал об этом

раньше, чем придет посольство. Сейчас же садись на

коня, скачи изо всех сил и передай великому князю

нашу братскую любовь, скажи, что клянемся ему в вер­

ности и поспешаем на помощь. А если что не так мы

сделали, пусть он нас простит, как Бог велел и как мы

ему все прегрешения простили.

-    Я с радостью выполню это поручение, — покло­

нился Картымазов.

— Я знаю. Потому тебя и посылаю. Оставайся при

великом князе до нашего соединения с ним, если он

не даст тебе других поручений.

— Слушаюсь.

Картымазов вышел.

— Ну что ж, — потер руки Андрей, — что ни делает­

ся — все к лучшему! Давно мы с тобой, брат, не воева­

ли по-настоящему! У меня уже руки чешутся! Скорей

бы на эту Угру! Ох и жарко там сейчас, наверное!

— Да уж, я думаю! — согласился Борис.

…На Угре было не просто жарко — на Угре все пы­лало.

Московские войска еще в июле начали занимать городки, поселения и деревни, расположенные вдоль берегов Оки и Угры, растянувшись извилистой поло­сой на шестьдесят верст. Но до самого конца августа в Медведевке, Бартеневке и Картымазовке все было тихо и спокойно. Только один раз по берегу Угры проехал в сопровождении небольшого отряда удалой и славный прошлыми победами князь Даниил Холм-ский. Вместе со старым воеводой Образцом, под ко­мандованием наследника престола, молодого велико­го князя Ивана Ивановича, он занимал рубеж в рай­оне Медыни вдоль реки Лужи за полосой густых и почти непроходимых для больших отрядов конницы лесов, покрывающих берега Угры. Князь Холмский по приказу Ивана Молодого объезжал тогда, еще в авгу­сте, порубежный берег Угры, так, на всякий случай, просто чтобы познакомиться с местностью, потому что все были уверены, что сюда ордынцы не дой­дут — будут атаковать на Оке, в районе Любутска, ме­жду Алексиным и Калугой, — там броды хорошие и лесов на берегу почти нет — конница может свобод­но передвигаться.

Князь Даниил заехал в каждое имение, в том числе и в Медведевку, где его принимали Анница и отец Мефодий. Князь подивился прекрасно обученным людям,охране, дисциплине и, назвав Медведевку «настоящей крепостью», поехал дальше.

И снова наступила зловещая тишина и напряжен­ное спокойствие ожидания беды, пока однажды в теп­лый сентябрьский вечер не примчался в сопровожде­нии Леваша Копыто посеревший от волнений и уста­лости купец Манин с окровавленной головой и синим рубцом на шее.

Он немедля передал Аннице все, что услышал от Сафата, не преминув рассказать и о своих злоключе­ниях.

И тут все зашевелилось и задвигалось во всех на­правлениях.

Во-первых, немедленно отправили гонца (выбор пал на Ивашку) в стан великого князя Ивана Иванови­ча, дабы он сам знал и батюшке передал сведения о передвижении основных сил Ахмата на Угру.

Во-вторых, в тот же день собрали военный совет, в который вошли Леваш Копыто, монах из Преображен­ского монастыря, Анница, отец Мефодий, Петр Карты-мазов с матерью, Анастасия Бартенева и лив Генрих, который управлял ее имением.

Представитель монастыря — бывший воевода, про­винившийся перед великим князем и выбравший вме­сто казни пожизненное иночество, — настойчиво предлагал всем жителям московских имений укрыться за крепкими стенами монастыря, который ордынцам, говорил он, ни за что не взять — пороха, пищалей и пушек достаточно, а запасов продовольствия — на год осады.

Однако Анница категорически не согласилась по­кидать свой укрепленный дом, заявив, что Медведевка так подготовлена к войне, что может сопротивляться не хуже монастыря. Остальные тоже не решились пе­ребираться в монастырь, и монах-воевода, обидев­шись, ушел, условившись тем не менее о координации действий против неприятеля, в зависимости от того, как будут вести себя ордынцы, когда появятся на той стороне.

В самом лучшем положении находился Леваш Ко­пыто, в самом худшем — Настенька.

Леваш Копыто не боялся татар по целому ряду при­чин, главная из которых заключалась в том, что он во­обще уже давно ничего и никого не боялся. Кроме то­го, он был литовским подданным — раз; под его ко­мандой в Синем Логе находились более двухсот вооруженных и хорошо обученных людей — два; его лучшими друзьями были все соседние дворяне, вклю­чая очень воинственных верховских князей, которые под предлогом общего сбора дворянства для похода на Москву уже создали небольшую армию около деся­ти тысяч человек, — три. Леваш был твердо уверен, что Ахмат или его уланы, которые явятся сюда вскоре, ни за что не рискнут ввязываться в полномасштабную войну с теми войсками союзника, для встречи и со­единения с которыми они сюда и прибыли, — такой конфликт ставил бы под угрозу саму идею совместно­го похода на Москву — они ведь не знали, что эти са­мые верховские князья — обыкновенные разбойники и служат на две стороны — то Москве, то Литве, в за­висимости от того, как им выгодно в данный момент. Так что, если обидят их общего любимого застольно­го друга, такого человека, как Леваш, они немедля станут на его сторону, не задумываясь, служат ли они при этом Литве или Москве.

А вот у Настеньки дела обстояли гораздо хуже.

Надо начать с того, что сам статус имения в настоя­щую минуту не был до конца определен.

Имение Бартеневка, только в прошлом году пере­шедшее в подданство Великого Московского княжест­ва, находилось практически за рубежом — на литов­ской стороне порубежной Угры. До сих пор Филиппу Бартеневу не пришел из королевской канцелярии формальный ответ на его складную грамоту, и у Бар­теневых не было документа, подтверждающего согла­сие литовской стороны на их отход к Москве. По­скольку все литовские соседи знали предысторию это­го события, никаких трудностей или непонимания с их стороны не было. Но как поведут себя татары, об­наружив на землях своего союзника московское иму­щество, за которым они как раз сюда идут, предста­вить было нетрудно.

Неожиданно возникла и другая проблема.

Несмотря на то что Генрих оказался действительно очень способным и расторопным управляющим, ог­ромное строительство, задуманное Филиппом и бурно начатое во время его краткого пребывания дома, ста­ло быстро увядать сразу после его отъезда. Неслыхан­ная наивность свежеиспеченного богача, заплативше­го всем вперед за еще не сделанную работу, привела к плачевным результатам. Несмотря на все старания и уговоры Генриха, мастеровые начали потихоньку исчезать, и к концу июля их число уменьшилось из пятидесяти до десяти. Два ученых строителя стали се­товать, что они не могут работать с таким малым ко­личеством людей. Дело кончилось тем, что однажды ночью в начале сентября исчезли и ученые строители вместе с последним десятком мастеровых, оставив не­достроенными каменные стены будущего великолеп­ного дома («почти замка», как говорил жене перед отъездом Филипп), груды камней и кучи мусора по всей деревне; более того — имение стало теперь еще более беззащитным, чем раньше, — старый, прогнив­ший частокол вокруг деревни снесли начисто, а но­вый не успели построить — и теперь только груды свежих, смолистых бревен окружали Бартеневку со всех сторон.

В связи со всем этим на военном совете было ре­шено, что Настенька с детьми незамедлительно пере­езжает в Медведевку, переезжают туда также все ее лю­ди — люди Медведева единогласно решили потеснить­ся и принять в свои дома соседей, пока не минует ордынщина. В Бартеневке останутся на страже домов и строительного имущества Генрих с четырьмя моло­дыми ребятами, прошедшими боевые учения в летнем лагере Анницы. В случае появления татар они немед­ленно отступают через брод или по реке в Медведевку.

В Картымазовке решено было укрепиться и в слу­чае нападения татар держаться самостоятельно, сколь­ко окажется возможным.

Однако реальная жизнь, как это почти всегда и бы­вает, внесла свои поправки к решениям военного со­вета в Медведевке.

Как только Ивашко доложил великому князю Ивану Ивановичу Молодому о сообщении Сафата, тот немед­ленно принял решение выдвинуться всеми своими войсками на самый берег Угры.

Противоборствующие войска появились на берегу почти одновременно.

Все началось с того, что ночью, переплыв Угру, в Медведевку прибежал бледный и не на шутку испуган­ный Генрих с тремя бартеневскими людьми. Четверто­го схватили ордынцы, неожиданно напавшие передо­вым разведывательным отрядом после полуночи.

Уже через час запылало на том берегу, на месте Бартеневки, огромное зарево, а к утру явился огорчен­ный и озабоченный Леваш и привез того, четвертого.

Ордынцы долго не церемонились. Узнав, что име­ние принадлежало московитам, они немедленно подожгли его со всех сторон. Огромная масса подготов­ленных для частокола бревен вспыхнула быстро, и к полудню от Бартеневки осталось одно пепелище и груда черных от сажи каменных руин.

Схваченного ими молодого парня они заставили смотреть на пожар, велев ему навсегда запомнить это последнее в его жизни зрелище и рассказать о нем хо­зяевам, чтобы знали, как Орда поступает с теми, кто не платит вовремя дань.

Затем они выкололи ему глаза и подбросили Лева-шу, зная, что он в хороших отношениях с московски­ми соседями.

Самому Левашу повезло. На его землях остановился  ставший к этому времени тысяцким старый знакомый Сайд, который был здесь с покойным Богадуром и проникся уважением к Левашу. Он сам попросил у Азов-Шаха, в прямом подчинении которого находил­ся, чтобы тот направил его сюда, поскольку он уже знал эти места.

Сайд сразу же нанес Левашу дружеский визит, при­вез богатые подарки и заверил, что никаких бесчинств или притеснений людям Леваша от его людей не бу­дет, а если кто-то из ордынцев совершит хоть малей­ший проступок в этом направлении, Сайд лично в присутствии Леваша снесет виновному голову.

Не успело наступить утро, как на берег Угры с мос­ковской стороны вышло из лесу войско великого кня­зя Ивана Ивановича с пищалями и разнообразными пушками, от огромных до совсем маленьких.

Поскольку воевода Образец знал о летней дуэли Анницы с Богадуром, а ко всем людям, проявившим военное мастерство, он относился с исключительным уважением, боровский наместник лично нанес ей ви­зит вежливости. Он формально спросил разрешения занять берег Угры на землях, принадлежащих Медве­деву, но за пределами поселения Медведевка, на что, разумеется, получил согласие — Анница прекрасно понимала, что воевода мог здесь все занять, ни у кого ни о чем не спрашивая, но догадалась также, что Об­разца к ней привело любопытство. Он с уважением потрогал большой тисовый лук, пообещал, что его воины не будут докучать хозяевам, и откланялся, заве­рив, что всегда будет готов оказать семье Медведевых помощь во всем.

Больше всего повезло Картымазовке. Наименее за­щищенная, она в одночасье стала неприступным фор­том. С согласия Василисы Петровны и Петра Картыма-зовых на их подворье остановился сам князь Холм-ский, в результате чего вокруг расположился целый полк охраны, так что ни о каком неожиданном напа­дении не могло быть и речи.

Напротив брода через Угру, на границе земель Мед­ведева и Картымазова, была выставлена целая пушеч­ная батарея. Впрочем, к вечеру пушки и пищали уже торчали вдоль всего берега.

На следующий день тихие берега реки Угры пре­вратились в кромешный ад.

Татары, пользуясь густыми зарослями, подбирались к берегу и осыпали московских пушкарей градом стрел и матерных слов.

Немедленно вступили в дело пищали и пушки, гро­хот стоял неимоверный, по обе стороны реки горел сухой лес, едкий пороховой дым смешивался с дымом горящих деревьев и кустарников, закрывая порой не­бо и солнце, превращая яркий день в тусклые сумерки.

И так теперь было каждый день.

Тяжелее всех это переносила Настенька.

Высокие языки пламени над лесом, означающие ги­бель дома, который лишь совсем недавно стал ее до­мом, потрясли Настеньку гораздо больше, чем Анницу, для которой это был дом ее детства.

Настенька рыдала весь день, у нее пропало молоко, а ночью с ней случился странный приступ — ей каза­лось, что пришли татары и сейчас ее снова похитят.

Анница не отходила от золовки всю ночь.

Утром на смену ей пришел худой, осунувшийся Генрих.

Он попросил разрешения посидеть с «хозяйкой», как он ее почтительно всегда называл. Анница согла­силась, потому что уже сутки не спала, да и сама На­стенька наконец задремала.

Генрих сел на скамье в углу и тихонько стал наи­грывать на своей лютне.

Как только рассвело, грохнула пушка где-то далеко, потом ближе другая, и следом бабахнул целый залп совсем недалеко…

Настенька проснулась.

Генрих поднялся, встал на колени возле ее постели" и, взяв руку Настеньки, осторожно поцеловал.

На его глазах выступили слезы.

— Это я во всем виноват, — сказал он. — Я уговорил

Филиппа начать это дурацкое строительство…

— Нет-нет, Генрих, что ты говоришь, — слабо воз­

разила Настенька, — при чем тут это? Татары все рав­

но пришли бы… Я знала, я знала, что они придут…

Я знала, что они придут за мной… Пресвятая Матерь

Божья, спаси и сохрани! Я боюсь… Я боюсь, что меня

снова увезут! Генрих, я боюсь!!! — закричала она.

— Ну что ты, хозяюшка моя, успокойся, никто тебя

в обиду не даст — смотри — друзья рядом, войско мо­

сковское вокруг стоит — кто же тебя отсюда увезет?!

— Все равно я боюсь… Меня увезут и убьют, я знаю…

Я боюсь, Генрих…

И тогда лив Генрих снял со своей шеи большой круглый медальон из серебра с вытисненным на нем изображением Богородицы с младенцем.

— Это самое дорогое, что у меня есть, — сказал

он. — Моя матушка дала мне это и сказала: здесь вол­

шебный эликсир — если ты им смажешься, тебя не

возьмет никакое оружие. Даже само то, что будешь но­

сить его на своем теле, защитит тебя от всех бед. Вот

посмотри!

Генрих поднес медальон к глазам Настеньки, и то­гда она увидела, что это не просто украшение или об­разок — это плоская серебряная бутылочка с малень­кой серебряной крышечкой. Генрих осторожно от­крыл эту крышечку и поднес к носу Настеньки. Сильный аромат, вызывающий странное чувство успо­коения, опьянения и удовольствия, пахнул на нее.

— Что это? — изумленно прошептала она.

— Это и есть волшебный эликсир. Я только два раза

смазывался им перед самыми страшными сражения­

ми — чуть-чуть… Шею и руки. И вот представь — все

вокруг меня падали убитыми, а я не получил ни одной

царапины. Оба раза. И вообще, пока я его ношу, меня

никто никогда не ранил.

— Никогда? — недоверчиво спросила Настенька.

— Ни разу, — заверил Генрих.

Он вложил медальон в ее руки.

— Прошу тебя, прими это в знак моего огромного

почтения к тебе. Вот видишь — ты только вдохнула

аромат волшебного бальзама, и тебе сразу стало спо­

койней. Все твои страхи пройдут, как только ты наде­

нешь его на шею…

— Правда? — нерешительно спросила Настенька.

— Ручаюсь, — приложил руку к сердцу Генрих.

— Спасибо, — слабо улыбнулась Настенька, прини­

мая медальон. — А ничего, что у меня тут крестик?

— Христос и Богородица будут вместе хранить те­

бя, — улыбнулся Генрих.

Настенька надела медальон.

— И правда, вроде спокойнее стало, — сказала она

и пожала руку Генриха. — Еще раз спасибо тебе, Ген­

рих, ты очень славный.

Генрих растроганно поклонился, галантно поцело­вал ручку Настеньки и тихонько вышел.

Настенька глубоко вздохнула и впервые за послед­ние дни крепко уснула, несмотря на грохот пушек.

И ни ей, ни Генриху даже в голову не могло прий­ти, какие роковые и страшные последствия будет иметь это маленькое событие и как изменит оно судь­бу нескольких людей…

Но что такое жизнь и судьба отдельных человече­ских личностей перед лицом другого грандиозного события, которое уже началось, уже происходило и которому суждено было изменить жизнь и судьбу це­лых племен и народов.

Началось величайшее действо, навсегда оставшееся в истории как Стояние на Угре.