"Прощай, принцесса" - читать интересную книгу автора (Мадрид Хуан)

Глава 21

Войдя в вестибюль Главого управления полиции на улице Канильяс, Гадес уверенно направился к двери с надписью «Дежурный инспектор». Я следовал за ним. В комнате я увидел три стола, за одним из которых сидел полицейский без пиджака. Он просматривал список происшествий за сегодняшний день.

Гадес спросил:

— Ну что, Луис, как там мой птенчик?

Луис, толстый усатый мужчина средних лет, поднял голову от бумаг и посмотрел на нас отсутствующим взглядом.

— Нормально. — Он пожал плечами. — Сидит там же, где ты его оставил.

— Да, хорошо… Слушай, это мой приятель, он пойдет со мной. — Гадес показал на меня пальцем. — Есть возражения?

— Да никаких. Я ухожу через… — полицейский посмотрел на часы, — через… двадцать семь минут. Меня сменит Вихиль, вот ему это и скажешь.

— А тот консьерж приходил?

— Да, он был здесь в девять тридцать. Такое ощущение, что мужик раньше служил в гражданской гвардии. Опознал задержанного, рассказал, что в тот раз вор был одет в форму сотрудника газовой службы да еще имел при себе фальшивое удостоверение, которое отдал охраннику. Поняв, что держит в руках поддельный документ, тут же поднялся на этаж Дельфоро, но мошенник уже спустился во внутренний дворик.

— О нем что-то известно?

— Да, сейчас.

Луис начал рыться в куче бумаг и папок, наваленных на столе. В итоге он выудил коричневый скоросшиватель — такие использовались еще в мое время. И подал нам два сколотых вместе листа с шапкой «ГЛАВНЫЙ ОТДЕЛ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ УБИЙСТВ. ДЕЖУРНЫЙ ИНСПЕКТОР. ПРОИСШЕСТВИЯ».

Гадес начал внимательно читать.

Тем временем в вестибюль вошло несколько человек. Эти мужчины и женщины служили в самых элитных отделах, но я знал, что все они начинали когда-то в «Ночном патруле». Они прошли мимо, отлично одетые, подтянутые, болтающие о чем-то своем. Кое-кто сейчас работал в отделе по расследованию убийств, другие — в отделе общественной безопасности, в информационном, в отделе экономических преступлений, отделе расследования международных преступлений — испанском Интерполе…

— Этот задержанный — хорошая добыча, — сказал Гадес, указывая на врученные ему листы.

Группа полицейских прошла через зал и направилась к лифтам. Ни один из них не удостоил меня даже взглядом.

Я вспомнил полицейского, что проверял мои документы на вилле Сараголы, о Луисе Санхусто. В мои времена для полицейских было стандартной практикой иметь подработку на стороне, хотя формально это и запрещалось. Некоторые из моих сослуживцев ухитрялись в свободное время трудиться таксистами, билетерами в кино, охранниками в супермаркетах и даже телохранителями с почасовой оплатой. Официальное жалованье было очень маленьким, а потому начальники, не исключая Драпера, смотрели на происходящее сквозь пальцы. Они и сами искали дополнительный источник доходов. Птицы более высокого полета, скажем так — высшая полицейская каста, делали это на свой лад. Они становились руководителями служб безопасности, консультантами по подбору персонала и даже проводили частные расследования для банков и крупных фирм.

Это было возможно благодаря графику дежурств, называемому «американским»: полные сутки работы — двадцать четыре часа, — а затем три дня отдыха, так что можно было вполне свободно распоряжаться личным временем и наниматься в другие организации. Однако со временем стало ясно, что у такого порядка есть довольно серьезные минусы. Так что во многих отделах и комиссариатах, для того чтобы покончить с подобными нарушениями, были введены две смены — дневная и ночная. Но ничего не изменилось. Дело в том, что работу полицейского довольно трудно контролировать, ни один комиссар или начальник отдела не в состоянии точно сказать, чем в данный момент занимается каждый из его подчиненных. Подобная практика уже настолько вошла в жизнь, что никто даже не пытался скрыть наличие у себя второй работы. Когда какого-нибудь высокопоставленного полицейского провожали на пенсию или просто смещали с должности, этот человек тут же переходил в частную фирму — на зарплату втрое больше той, что получал на государственной службе. Так же дело обстояло и с начальством из Министерства внутренних дел. Я знаю несколько таких, кто, уйдя в отставку, мгновенно становились председателями или членами совета директоров компаний, занимающихся продажей оружия, или частных охранных фирм. Если так поступало начальство, что требовать с простых полицейских?

Отдел собственной безопасности мало интересовался этим вопросом, если речь не шла о случаях откровенной коррупции, — как случилось с моей группой, с «Ночным патрулем», где все без исключения работали на крупную фирму по продаже недвижимости.

С приходом демократии началась эпоха частных охранных предприятий. Я помню, как мы обсуждали новость о том, что Министерство внутренних дел легализовало подобного рода фирмы. Руководители банков и крупных финансовых корпораций всегда скептически относились к способности государства обеспечить их безопасность, а потому сразу же кинулись подписывать контракты с охранными фирмами. Вскоре к ним присоединились ювелирные концерны, сети супермаркетов. И через некоторое время обнаружилось, что офисы госучреждений, муниципалитетов, даже министерств обслуживаются в основном частниками.

И вот теперь на свет вылезла связь Луиса Санхусто с Сараголой и «Тоталсекьюрити». Я должен был хорошенько все обмозговать. Сарагола проявлял слишком большой интерес к тому, что я делал в его доме. Естественно, он и не думал открывать мне всю известную ему информацию, но я понял, что знает он очень многое. Так какое же отношение имел Сарагола к Лидии Риполь?

Гадес наконец оторвался от досье, и я успел перехватить направленный на меня пытливый взгляд. Потом он сказал:

— О чем это ты так крепко задумался?

— Тебе знакомо название «Тоталсекьюрити»?

— «Тоталсекьюрити»? — повторил он. — А что с ними не так?

— Видишь ли, Гадес, дело в том, что, пока полиция все еще является государственной, должен по крайней мере сохраняться и определенный контроль над ней как со стороны парламента, так и со стороны общественных организаций. Конечно, не слишком строгий, но все же более пристальный, чем в частных фирмах. Вот о чем я думал.

— Задержанный уже семь часов меня дожидается. Тебе разве не интересно с ним познакомиться?

Я кивнул.

— Ну, тогда идем!

Камеры для заключенных находились в подвале, как и в любом полицейском участке. В комиссариате на улице Ла-Луна, где я проработал больше десяти лет, было двадцать две камеры. Тогда он был чем-то вроде окружного комиссариата, которому подчинялись еще три или четыре, то есть теоретически он контролировал весь центр Мадрида, а значит, самый большой район столицы. Но постепенно такой порядок себя изжил. И теперь того центрального отделения уже не существует. Осталась лишь пара кабинетов, где выдавали удостоверения и паспорта. А функции, которые выполнял наш комиссариат, перешли к комиссариату на улице Леганитос.

В нынешнем Главном управления полиции я до этого дня не был ни разу. Впрочем, его и перевели-то сюда совсем недавно. Прилегающие здания подновили и отдали в распоряжение полиции, и все вместе теперь напоминало гигантский муравейник. Мы шли по коридору подвального этажа среди снующих туда-сюда людей. Некоторые из них закончили дежурство и уже переоделись в гражданское, чтобы отправиться домой. Они перебрасывались репликами с коллегами, чье рабочее время только начиналось. Полицейские из региональных отделов выходили из кабинетов группами по два-три человека, надев куртки или пиджаки, которые позволяли им передвигаться по городу, не выставляя напоказ оружие, прятавшееся за брючным ремнем или в наплечной кобуре.

Стандартная картина пересменки.

Я следовал за Гадесом, которому все никак не удавалось обойти пару полицейских, мужчину и женщину, которые тычками гнали перед собой последних на сегодня задержанных — двух накачанных наркотиками девиц, с трудом держащихся на ногах. Они наверняка будут бушевать всю ночь, требуя выдать им метадон.

Вся группа остановилась в конце коридора у столика регистрации, чтобы выполнить положенные формальности перед водворением задержанных в камеру. Гадес прислонился спиной к стене, раскрыл папку и протянул мне листы, которые вручил ему дежурный инспектор:

— Полюбопытствуй, пока есть время.

Арестованного звали Лоренсо Гомис Каскарро, он родился в Хаене. Тридцать четыре года, разведен, детей нет, в настоящее время проживает в Мадриде. Также известен как Кролик или Фигура. Точное место жительство неизвестно. Профессия — переплетчик. Последнее место работы — «Графикас Селариан» (1992). Арестам подвергался начиная с семнадцати лет. В послужном списке ограбления, угоны автомобилей, нанесение побоев, кражи со взломом, употребление и хранение наркотиков с целью сбыта. Четыре года провел в тюрьме «Оканья» за групповое вооруженное нападение на имение «Лас Росас». По приговору ему полагалось двенадцать лет лишения свободы, однако в 1996 году Лоренсо было разрешено условно-досрочное освобождение. Но уже через два месяца он перестал являться в судебные инстанции, где ему полагалось отмечаться. С тех пор находится в розыске.

Но это только вершина айсберга — за сухими холодными строчками скрывалась убогая жизнь отвергнутого обществом человека, одного из многих подобных ему. Кажется, я мог представить себе его жалкое существование без детства и без будущего. Перед глазами вставали картины нищеты, отцовских запоев… Школу он бросил, рос на улице, с женой развелся. Если рассудить, все это не слишком-то отличалось от моей собственной жизни.

С фотографий смотрел худощавый мужчина с черными волосами, светлыми глазами и решительно сжатым ртом. А мне за резким прочерком его губ почему-то виделась широкая и обаятельная улыбка. Я вернул бумаги Гадесу.

— Его задержал экипаж патрульной машины вчера вечером — за драку в баре «Алуче». Кажется, парень с кем-то не поделил бабу. А когда документы пропустили через сканер, тот выдал, что арестованный находится в розыске. Теперь ему придется отсидеть полный срок — восемь лет. Тот дежурный инспектор, которого ты видел, Луис, — мой приятель по академии. Он вызвал меня, когда задержанный заявил, что готов сотрудничать. Парень хотел сдать банду румын, которые обчищают дома и виллы, за это мы должны будем его отпустить. Но на допросе он упомянул дом Дельфоро, Лукас вспомнил, что я расследую это дело, и позвонил. Когда мне сообщили о смерти Асебеса, я как раз работал с этим типом.

Наконец регистрация наркоманок закончилась. Гадес показал служебное удостоверение дежурному, мужчине лет пятидесяти с белыми волосами, который восседал за столом.

— Я иду допрашивать Лоренсо Гомиса, — сказал Гадес и вновь ткнул в меня пальцем: — Этот со мной, он бывший полицейский.

Дежурный молча протянул руку, и я вручил ему удостоверение личности. Охранник аккуратно переписал мое имя и адрес. Гадес спросил:

— Комната для допросов свободна?

Седой офицер отрицательно покачал головой, продолжая царапать что-то в журнале. Потом все-таки ответил, сунув мне в руки документ:

— Нет… И я думаю, она еще как минимум до двенадцати будет занята. Кстати, тут очередь, инспектор, восемь бригад ждут. Этой ночью двух женщин убили, вы не слышали? Тендерное насилие — так вроде теперь это называется. Вы лучше поищите какой-либо тихий кабинет где-нибудь там. — Он вздохнул. — Здесь у нас четырнадцать камер, теоретически каждая рассчитана на шесть заключенных. Но я в одну из них затолкал аж четырнадцать человек, мы даже женщин отдельно посадить не можем. — Он обвел нас усталым взглядом. — Нет ничего хуже дежурства в выходные.

— Доставьте Лоренсо Гомиса в мой кабинет, хорошо?

Охранник с усталым видом кивнул головой.

Кабинетом Гадесу служила крохотная каморка, размером не больше лифта, располагавшаяся на втором этаже. Гадес вошел туда, держа в руках бумажный стаканчик, в который налил кофе с молоком, положил сахар и тщательно перемешал. Внутри нас уже ожидал Гомис. Он сидел, положив на стол закованные в наручники руки. Его охранял совсем молоденький полицейский.

Я прикрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Свободных стульев не было. Полицейский спросил:

— Кто из вас инспектор Гадес?

Гадес протянул руку, и тот вручил ему бумагу:

— Распишитесь в том, что заключенный доставлен к вам, будьте так добры.

Гадес расписался, сел напротив арестанта и пододвинул к нему стаканчик. Гомис взял его обеими руками и начал прихлебывать.

— Если вас не затруднит, инспектор, спустите его, когда закончите, вниз, к столу дежурного. Вы собираетесь везти его к судьям? Я просто хочу предупредить, что в ближайшее время туда как раз отправляется машина с конвоем… А вообще, после двенадцати будет еще две или три оказии.

— Да, спасибо, я сообщу вам, когда надо будет его отправить.

— Если что-нибудь понадобится, обращайтесь.

— Непременно, не беспокойтесь.

Юноша вышел из кабинета. Гомис продолжал молча пить кофе с молоком, периодически с любопытством поглядывая на меня.

Пока Гадес беседовал с охранником, я мог спокойно рассмотреть заключенного. Он был очень худой, с узкими плечами, черные волосы находились в некотором беспорядке, но светлые внимательные глаза и взлохмаченные волосы придавали ему вид вполне покладистого и здравомыслящего парня. Такой мог бы считаться отличным сыном у любых родителей.

Гадес все это время занимался формальностями. Потом подождал немного, молча глядя на преступника, который явно тянул время, наслаждаясь горячим кофе с молоком.

— Ладно, шеф, — сказал тот наконец, — за кофе спасибо, премного благодарен, так сказать. В это время дня он очень даже кстати.

— Ты хорошо все обдумал, Лорен? Мне не хотелось бы терять свое драгоценное время, понял? — Инспектор несколько театрально глянул на часы. — Я сегодня целый день провел в хлопотах, пытаясь сделать для тебя кое-что. Ты можешь себе представить, чего я добился?

— Чего, шеф?

— Я отправился в отдел расследования квартирных краж, тебе ведь хорошо знакомо это название, так?

Гомис промолчал.

— Там у меня хорошие друзья работают. Они тебя неплохо знают. И меня допустили поработать с архивами. За последние годы было совершено более трехсот краж, в которых хорошо заметен твой почерк, Лорен, где ты, так сказать, оставил свой фирменный знак. Так что, дружок, кончай заливать, что квартиру сеньора Дельфоро на улице Альфонсо Двенадцатого взяла банда румын. Никто в эту чушь не поверит.

— Эй, шеф, постой-постой. Я не имею отношения к этим подонкам. Триста ограблений, говорите? Это невозможно, шеф, клянусь здоровьем матери. Да разве такое может быть?

Лицо Гадеса выражало крайнее недоумение. Лорен ожесточенно поскреб подбородок:

— Ладно, слушайте, шеф, хочу быть с вами честным. Я в самом деле проник в дом этого мужика с улицы Альфонсо Двенадцатого, потому что был в очень бедственном положении, да еще и под кайфом, у меня был трудный период, шеф. Теперь все иначе, у меня есть девушка, понимаете? И у нас с ней все идет как надо. Я помогаю ей в баре. Вы уже разговаривали с ней, шеф? Что она вам сказала?

— Так мы ни к чему не придем, Лорен, серьезно тебе говорю. Если ты опять начнешь нести чушь, я просто встану и уйду. И устрою тебе веселую жизнь. Запомни это! Из-за тебя я потерял считай что целый день — и лучше не выводи меня из терпения. Нигде ты не работаешь, а история про девушку — не более чем плод больной фантазии. Ты меня за дурака держишь, Лорен? В общем, сейчас я встану и уйду, а тебя отвезут прямиком к судьям, которые позаботятся, чтобы ты отсидел оставшиеся тебе по приговору восемь лет. Восемь годочков, а через год состоится еще один суд, и вот там-то ты ответишь за все ограбления, о которых я говорил. Знаешь, сколько в итоге тебе хлебать баланду? Больше пятидесяти лет ты проведешь за решеткой. Это понятно? А теперь я спрошу еще раз. Что ты вынес из дома сеньора Дельфоро?

— Шеф, не надо так заводиться, здоровьем матери клянусь, я хочу с вами по-хорошему все решить, у меня есть для вас очень даже важная информация. Вы ведь помните, что я обещал днем?

Гадес с деланой скукой на лице откинулся на спинку стула, а Лорен внимательно посмотрел на меня. Я был старше Гадеса и, по его прикидке, должно быть, занимал более высокую должность, возможно даже, был комиссаром. Он страстно желал пойти на сделку, но не знал, с кем выгоднее говорить и о чем. И теперь он с бешеной скоростью прокручивал в голове разные варианты.

— Ну и что же у тебя за интересное сообщение, Лорен?

— Я уже объяснял, шеф. — Он нервно передернул плечами. — Я могу сдать банду румын, я все вам расскажу, а вы отпустите меня по добру по здорову. Шеф, я не могу еще целых восемь лет просидеть за решеткой, я уже нахлебался.

— Это ведь твоя банда, так?

— Моя банда? — Он опять метнул быстрый взгляд в мою сторону. — Нет… То есть… в смысле они ходят в бар к моей девушке, понимаете? И потому я в курсе их дел. Могу рассказать вам, куда они нанесут следующий визит. Это дом одного богача, очень важного человека, у него прорва денег, его по телику показывают… Представляете, какая для вас будет удача! Настоящая победа! А вам лично, шеф, наверняка сразу выйдет повышение по службе.

— Ну ты и свинья, Лорен… Просто смотреть на тебя противно, честно скажу. Ты ведь пытаешься продать собственных дружков, чтобы спасти свою шкуру. — Инспектор вновь посмотрел на часы. — Ладно, Лорен, нам пора. Ты в курсе, что консьерж из дома сеньора Дельфоро опознал тебя, кроме того, над входом в подъезд установлены камеры видеонаблюдения, запечатлевшие твою поганую рожу. Ты ведь был переодет в… Напомни-ка, под кого ты работал, Лорен? Постой, не говори, я сам. Ты прикинулся мастером по ремонту… чего? Что-то я запамятовал.

Инспектор сделал паузу.

— Работником газовой службы. Вот видишь, насколько я в курсе дела. А в дом ты проник через внутренний дворик — можно сказать, вскарабкался по стене, потому тебя называют Кроликом — ты очень уж шустрый, всюду сумеешь пролезть так? Что ты вынес из дома этого сеньора?

Да, Гадес был хорош. Без сомнения хорош.

— Это была… книга, мне не хватило времени на остальное — просто не успел ничего другого прихватить. Я услышал, как открылась дверь, кинулся к окну и выбрался во внутренний двор.

— Но консьерж тебя все равно заметил. Он высунулся в окно и увидел, как ты спускаешься. — Гадес добавил своему голосу некоторую усталость. — А кроме книги, о которой ты упомянул, это, кстати, был Коран шестнадцатого века, ты украл старый автоматический пистолет Макарова. Будешь продолжать лгать мне, Лорен?

— Пистолет, шеф? Вы сказали пистолет? Да это неправда, шеф, клянусь здоровьем моей драгоценной матушки! Никакой пушки я из дома этого сеньора не уносил!

Гадес с заметным усилием поднялся на ноги:

— Ладно, хватит, пора тебе отправляется к судьям, Лорен. Мне надоело с тобой в игрушки играть.

— Постойте, шеф, ради здоровья вашей матушки, постойте, пожалуйста!

Гадес косо посмотрел на заключенного. Того била дрожь.

— Шеф, я… клянусь. Я украл книгу, этот Коран, но я его уже продал. Если хотите, я сдам вам имя и явку перекупщика. Я здорово подзаработал тогда, это была редкая книга, написанная на арабском. Но я… не брал никакой пушки, шеф. Богом клянусь.

Неожиданно он тихо заплакал, прикрыв лицо скованными руками. Парень рыдал почти беззвучно, лишь плечи его предательски вздрагивали.

Инспектор поднял телефонную трубку:

— Это Гадес, забирайте заключенного, он отправляется в суд.

Как же страшно я устал! Опершись на стойку в кафетерии Главного управления, находившемся на нижнем этаже, я попросил у официанта кофе. Гадес не проронил ни слова, с того момента как мы вышли из кабинета. Кажется, он тоже порядком утомился. Но ограничился чаем.

Вокруг толпились полицейские, служащие, обслуживающий персонал, они делали заказы, стараясь перекричать шум. Почему-то это вдруг напомнило мне ночной бар с девочками.

Я допил кофе и решительно сказал Гадесу:

— Все. Я домой.

— Да и я, наверное, тоже.

Я попытался было расплатиться, но инспектор меня остановил:

— Нет, нельзя — тут меня знают. Это моя территория.

Мы вышли на улицу. В дверях я сказал Гадесу:

— Благодарю. Тебе не обязательно было это делать. Но то, что Дельфоро соврал, будто у него украли оружие, еще не значит, что он убил Лидию.

— Да, возможно. Но он ведь соврал, так? В этом-то ты не сомневаешься? Маленькая такая ложь. Теперь можно потребовать у Дельфоро, чтобы он признался, где его Макаров. Ты не согласен? В любом случае это тяжело — узнать, что твой лучший друг обманывал тебя, правда ведь?

Я промолчал. Не дождавшись ответа, инспектор продолжил:

— Со мной тоже нечто подобное произошло. — Он печально улыбнулся. — Однажды я выяснил, что мой лучший друг, мы вместе учились, на самом деле продажная шкура.

— Гадес, я хочу расплатиться услугой за услугу. Слушай. Несколько дней назад я встретил в подъезде своего дома смуглого типа небольшого роста, но очень крепкого сложения. Голубые глаза, вьющиеся волосы, одет в форму дворника. Он сказал, что прислан фирмой «Служба уборки Очоа», чтобы заменить нашего консьержа, Асебеса. Также он назвал мне номер мобильного, чтобы я мог поговорить с другим типом, который мне все подтвердил. Больше он никогда не возвращался, чтобы навести порядок в нашем доме, и сколько я ни звонил по тому телефону, механический голос в трубке сообщает, что он отключен. Довольно странно для предприятия сферы обслуживания, так ведь? Загляни в бумаги и уточни час, когда, по мнению экспертов, был убит Асебес. Вполне может статься, что этот дворник был последним, кто видел его живым. — Я достал мобильник и продиктовал номер, но Гадес не торопился его записывать.

— Ты точно уверен, что это он?

— Да.

— И ты разговаривал с кем-то по этому телефону?

— Конечно. Он представился сеньором Очоа. Думаю, сейчас вы можете определить, кому принадлежит этот номер?

Он уверенно кивнул. Инспектор выглядел рассеянным, но я-то знал, что его мозг работает с огромной скоростью.

— Да, мы можем это сделать. У нас для этого есть самая современная техника. — В его голосе зазвучала ирония. — Метод называется «сотрудничество». Ребята из разведки держат у себя такие машинки. Мы можем попросить у них помощи. Технологии сильно улучшились за последнее время — не то что люди. Но что толку? Они имеются у крупных частных охранных фирм! И многие полицейские работают на них же. — Он говорил, глядя на улицу, но тут повернулся ко мне. — Ты помнишь, какие фильмы мы смотрели в детстве? Там всегда было понятно, кто плохой, а кто хороший. Все было просто. А теперь нет. Хорошие работают на плохих. А еще плохие нам частенько оказывают услуги. Все перемешалось!

Он помолчал и опять повернул лицо в сторону улицы, где в этот самый миг парковались две полицейские машины с выключенными фарами. И тут я понял, что мой собеседник погружен в глубочайшую тоску. Молодой полицейский тридцати с небольшим лет. Он мог бы быть моим сыном.

— Спасибо за информацию, и, думаю, незачем привлекать высокие технологии, чтобы узнать, чей это номер. Кажется, я знаю владельца мобильного. Так что мы избавим отдел от лишних хлопот. — Он посмотрел на меня. — Знаешь что? Я собираюсь уйти из убойного отдела. Я собираюсь… Я попросил перевести меня в комиссариат города Мотриля, это в провинции Гранада. Моя жена — учительница начальных классов, ей предложили место в соседнем поселке под названьем Салобренья, она будет там директором школы. — Гадес задумался. — Отличная профессия — школьный учитель, ты не находишь? Я ведь тоже хотел стать учителем, то есть получил эту профессию, но никогда не работал по специальности и, наверное, зря. Мы с женой познакомились в педучилище.

— Ты бросаешь это дело?

— Да, именно так… И дело, и свой отдел. Я уже сказал тебе. Мы уезжаем в Мотриль. Я буду полицейским при комиссариате.

— А ты можешь сказать почему?

— Ты хочешь слишком много знать, Тони. А это вредно. И будь осторожен.

Существует масса разнообразных способов убить писателя. Самый простой из них — поставить человека к стенке и расстрелять. Так покончили с Бабелем и со многими другими в разные исторические эпохи. Но можно поступить по-другому, более хитроумно, но не менее жестоко. Я говорю о навязанном властями забвении, о глухом безразличии, когда человек по приговору сверху обречен словно бы перестать существовать.

Чтобы убить писателя, достаточно лишь прекратить печатать его книги, не посвящать ему ни одной строчки в критике, вычеркнуть упоминание о нем из обзоров литературных школ и течений. Казалось бы, это сложно осуществить в мире, где пресса, искусство и культура полностью не зависят от интересов бизнеса или конкретных экономических групп. На деле здесь нет ничего сложного. Средства массовой информации сконцентрированы в немногих руках — и в итоге всего две крупные группы контролируют всю культурную жизнь в нашей стране. Власть над ней зависит от передела сфер влияния на рынке: если одни входят в большую силу, то и управление культурой переходит в руки их приспешников, если другие — то именно они нажимают на пружины культурной индустрии, включая официальные средства воздействия.

Обе группы держат у себя на службе целый штат нанятых писателей и представителей других творческих профессий, которые быстро занимают все ключевые посты в органах управления культурой. Они создают некое единое направление. И, неожиданно попав в такую искусственно созданную среду, неугодный писатель очень быстро становится маргиналом и чувствует отчаяние. Без поддержки крупных газет, ведущих телеканалов, без репортажей в специализированных журналах его работа многое теряет. Книг продается с каждым разом все меньше, а издатели платят все более низкие авансы. Такой писатель должен искать другой род деятельности, если хочет выжить. В итоге он страдает от депрессий, страдает манией преследования и даже впадает в параноидальное состояние. Как правило, собственная семья отворачивается от такого человека, а друзья, устав от его скандальных выходок и пьянства, истерик и саркастических шуточек, постепенно отдаляются, махнув на него рукой. В итоге человек остается наедине с выпивкой и погружается в отчаяние, начинает ненавидеть людей — и пишет все меньше и меньше.

Несложно представить, каков будет конец этого автора. Скорее всего, он умрет раньше положенного срока, погубленный циррозом и всеобщим пренебрежением, что станет якобы результатом невыносимого характера. Критики и литературоведы, не обратившие ровно никакого внимания на его творения, возможно, и напишут несколько отчасти даже благожелательных фраз в посвященном ему некрологе, объясняя, кем он мог стать, что обещал его талант и во что превратился.

Все это мне отлично известно.

В середине мая нынешнего злосчастного года, последнего года уходящего тысячелетия, меня пригласили на один из телеканалов, чтобы взять интервью. Когда передача закончилась, ко мне подошла секретарша и сказала, что дон Рикардо Сарагола, которого все зовут просто Ричи, ожидает меня в своем кабинете. Он хочет переговорить со мной. Естественно, я пошел — ведь я знал, кто такой Сарагола.

Назвать его крысой было бы несправедливо по отношению к этим грызунам. Он начал свой путь с самых низов, долгое время работал водителем, потом подался в строительный бизнес. Известно, что тогда в его кабинете в рамках висели два портрета — Гитлера и Франко. Его предприятие получало практически все подряды на строительство школ, зернохранилищ и социального жилья вплоть до 1977 года.[25] А тремя годами ранее, в 1974-м, Сарагола убрал с глаз долой оба портрета и начал заигрывать с умеренными правыми. Он занялся издательской деятельностью и стал печатать школьные учебники, превратившись в демократа-центриста. При франкистском режиме очень и очень мало кто отважился бы совершить такой прыжок.

И если основу своего состояния он заложил в годы франкизма, то с приходом демократии его богатство и влиятельность возросли вдесятеро. Доподлинно известно, что дон Рикардо владеет газетой с самым большим тиражом в стране, а также многими изданиями в провинциях, теле- и радиоканалами, издательствами и культурными фондами. И ни для кого не секрет, что большинство высших должностей в Министерстве культуры, включая Институт Сервантеса и Испанские культурные центры за границей, занимают мужчины и женщины, которые в той или иной форме зависят от его предприятий.

Могущество этого человека неизмеримо. Я знаю это, так как работал в одном из его журналов — он назывался «Разрыв» — в самом начале Переходного периода к демократии, когда Рикардо объявил себя демократом-поссибилистом.[26] Это дело подвернулось мне случайно. В тот период Сарагола нуждался в журналистах левых взглядов для своих изданий. А когда он счел нужным опять поменять позицию, он закрыл журнал и вышвырнул всю редакцию в полном составе на улицу. Мы тут же начали бурную кампанию против бывшего хозяина и его империи — тогда еще было возможно писать подобные вещи, а я был молод.

Но мы ничего не добились.

В любом случае теперь никто не рискнул бы поднять голос против Сараголы. Даже те газеты и политические группы, которые настроены против него. Между ними заключен пакт. Ты не трогаешь меня, а я не суюсь в твои дела.

Уже почти четыре месяца прошло с тех пор, как Сарагола встретил меня в своем кабинете с распростертыми объятиями. Он не знает, что наш разговор записывался на пленку (кассета № 10), а это показывает: власть и тщеславие не позволили ему даже представить себе, что какой-то презренный червь вроде меня, несчастный бумагомаратель может пойти против его воли.

Я использовал совершенно обычный диктофон, служащий мне в повседневной работе, — он размером всего с шариковую ручку. Sienmes Martinus, сделанный в Германии, можно совершенно свободно купить в «Шпионской лавке» на улице Веласкеса в Мадриде за вполне разумную цену. Как правило, он лежит у меня в верхнем кармане пиджака вместе с шариковыми ручками. Поэтому заметить его трудно. С его помощью я записываю диалоги, услышанные в самых разных местах: в метро, автобусах, кабаках…

Эти пленки нужны мне не потому, что я не помню, о чем шла речь, а для того, чтобы не упустить ни одной нужной детали, добиваясь правдоподобия. Тренированная память позволяет мне воспроизвести любую услышанную мимолетно и чем-то заинтересовавшую беседу. Я могу повторить интонации, паузы, даже наиболее характерные жесты. Это очень важная черта, которую писатели годами развивают в себе, по крайней мере те писатели, которые стремятся сделать свои диалоги живыми и правдоподобными.

Качество записи нельзя назвать идеальным, но все слова слышны очень четко. Ее невозможно использовать как доказательство в ходе судебного процесса, но, вполне вероятно, эта пленка может пролить свет на преступление. В любом случае, Тони, тебе необходимо достать ее. И если ты решишь сделать копию, никому не говори об этом. Храни ее в надежном месте.

Вместе с Сараголой в кабинете находился еще один человек — смуглый мужчина небольшого роста, которого Ричи представил как своего «сотрудника». Его звали Луис Санхусто, он служил в разведке и работал на Сараголу. Тогда я этого не знал, но как только встреча закончилась, немедленно набрал номер Марселя Рико, старинного приятеля, с которым мы начинали еще в «Разрыве». Марсель написал целую книгу об империи Сараголы, назвав ее «Новые пираты Средиземного моря. Дело Сараголы». Я рассказал ему о персонаже, которого увидел рядом с миллионером, и он тут же понял, о ком идет речь. Этот тип был хорошо ему знаком. Впоследствии он даже показывал мне его фотографии вместе с Сараголой. Это был шеф его личной службы безопасности и в то же время действующий сотрудник главного отдела информации в должности начальника бригады спецопераций. И тот факт, что этот Санхусто совмещает два таких, казалось бы, несовместимых занятия и никто не может призвать его к порядку, лишний раз доказывает безграничность власти Сараголы.

Сарагола предложил мне написать серию репортажей в его главный журнал — «Колорес семаналес», выходящий по понедельникам как дополнение к газете «Насьон», чей тираж составляет два миллиона экземпляров. Он сказал, что речь в статьях должна идти о наследнике престола и женщинах, так как «необходимо расстроить нелепую помолвку его высочества с одной тележурналисткой». У него есть доказательства того, что она вела весьма сомнительный образ жизни, а теперь изо всех сил рвется наверх, и, если принц вступит в брак с вышеозначенной особой, это может «поколебать престиж Королевского дома».

Он пообещал, что развернет широчайшую кампанию в других средствах массовой информации, принадлежащих ему, включая радио и телевидение. И не забыл сообщить, что за услугу отблагодарит меня.

«Я хочу возобновить наши деловые отношения, Хуанито, — сказал он. — Нам не нужно было ссориться, так?»

Тут все было понятно. Сарагола отлично знал, что я убежденный республиканец, и, без сомнения, читал статьи, в которых я критиковал некоторые действия короля, прежде всего его позицию во время попытки государственного переворота 23 февраля, участие в отставке Суареса[27] и темные связи с нефтяными концернами Кувейта. Из всего этого Ричи сделал вывод о моем прохладном отношении к монархии, а потому избрал мою кандидатуру как наиболее подходящую.

Я молча выслушал все, что он хотел мне сказать. Тщеславие этого человека не знает предела. Я сделал вид, будто принимаю его предложение, а он посулил мне огромные деньги, да еще сверх того публикацию всех моих романов, в чем до этого его издательства мне отказывали. Он все время повторял, что дает мне «полную свободу действий», а сам руководствуется только интересами Испании. Нация в опасности.

Он охарактеризовал претендентку на звание принцессы как «несчастную сумасшедшую, которая попала под влияние сил, желающих контролировать Королевский дом»: «черные времена настанут для Испании, если эта женщина превратится в будущую королеву».

Тот тип, что был с Сараголой, который впоследствии оказался шефом его службы безопасности, добавил еще много чего — вся информация, по его заверениям, «была досконально проверена». Он рассказал о беспорядочных половых связях девушки и проблемах с наркотиками.

Тони, я могу точно передать каждое слово Сараголы, описать перемещения по кабинету, движения его рук, но я очень тороплюсь закончить и, думаю, ты ничего не упустишь, прослушав кассету, которую я записал на той встрече с этим бандитом и начальником его охраны. На пленке номер десять ты найдешь весь наш разговор, а ведь я провел в его кабинете почти целый час.

За долгие годы нашей дружбы ты рассказал мне о многих способах совершения преступлений, о том, как можно обмануть, украсть и обесчестить, но никогда ни слова не сказал о насилие другого рода, которое можно назвать государственным, то есть которое совершается государством или крупными корпорациями. Ты конечно же понимаешь, о чем я говорю? Иногда в наших беседах мы все-таки затрагивали эту тему. Ты помнишь?

На самом деле природа этого явления стара как мир, и ошибается тот, кто считает, что беспредел власти сейчас сильнее, чем вчера или позавчера. И глупо думать, будто такие человеческие качества, как жестокость и презрение к ближнему, сильно отличаются в наш век благовоспитанных инженеров, разрабатывающих атомную бомбу, от того, какими они были у людей эпохи палеолита. Насилие попадает под защиту закона — то есть становится государственным, — когда действующая власть хочет заставить уважать себя. Но оно преследуется законом в том случае, если отдельные индивиды, гонясь за выгодой, действуют, не считаясь ни с кем. Именно об этом ты мне столько раз рассказывал.

Я уверен, что индивидуальная преступность действует как контрапункт крупномасштабной преступности, за которой стоят правительства и гигантские корпорации как таковые. В любом уголке планеты правительства и промышленные концерны загрязняют природу, обкрадывают и порабощают население, развязывают кровопролитные войны, подавляют восстания, усмиряют несогласных, бросают в тюрьмы, пытают и убивают, за деньги покупают молчание и вербуют сообщников, лгут и лишают свободы выбора. Иногда, но с каждым разом все реже, завеса тайны приоткрывается, и рассказы, пусть и неполные, о подобных преступлениях появляются в прессе и книгах. Но никто, или очень мало кто, не понимает настоящего смысла подобных разоблачений. Все мы ожесточились, все мы озабочены лишь собственным выживанием в проклятых каменных джунглях и проводим большую часть времени, глядя в телевизор и потребляя то, что нас заставляет покупать ловкая реклама, будь то автомобили, дома с бассейнами, книги или обувь известных марок.

Все это, дорогой друг, делается лишь для того, чтобы заставить нас забыть, что за этой возведенной в закон жестокостью скрывается безудержная эксплуатация, которая привела к тому, что треть мирового населения живет за чертой бедности.

Но достаточно, я устал. Сейчас уже ночь, и Лола давно спит, уютно устроившись у меня под боком, она решила простить меня и вернуться. Я продолжу завтра, если меня не арестуют до того.