"Прощай, принцесса" - читать интересную книгу автора (Мадрид Хуан)
Глава 9
Я посмотрел на часы. Было около двух ночи. Рядом на кровати, повернувшись ко мне спиной, лежала Хуанита. Отсветы огней неоновой вывески яркими пятнами проникали в комнату через открытую балконную дверь. Казалось, спальня украшена праздничной иллюминацией. Восемнадцать лет назад этого не было. А вот сама комната, похоже, мало изменилась, хотя, если хорошенько присмотреться, многое в ней теперь не так, как раньше. Наверное, и я уже не был прежним. За эти восемнадцать лет произошло много всего, но старые раны лишь внешне покрылись рубцами.
Нет, комната все-таки уже не та. За прошедшие годы она стала другой. Хуанита перекрасила стены в бежевый цвет, да и безделушек на полках прибавилось. Вон той куколки в арагонском платье, например, не было или этой маленькой Эйфелевой башни. Но вот запах кожи Хуаниты оставался прежним — тонкий, легко узнаваемый аромат. Все происходящее казалось ожившим сном, в котором между нами не случилось никакого разрыва.
Мои воспоминания о ней — должно быть, единственное, что совершенно не изменилось.
Потом мы поругались. И очень громко кричали. Не исключено, что я ее оскорблял. Вполне возможно. Во всяком случае вел я себя как крепко обиженный человек. Вышел настоящий скандал. Двое голых людей в одной постели, орущих друг на друга. Мы ведь прекрасно знали, как сделать друг другу больно! Дошло до того, что Каталина осторожно постучала костяшками пальцев в дверь и спросила у Хуаниты, все ли в порядке. И та ответила, что все нормально.
Но она плакала. Я никогда раньше не видел плачущую Хуаниту. Это были тихие слезы.
Я вылез из постели, надел трусы, прошел на кухню и закурил «Дукадос». На стене в кухне громко тикали часы, снизу доносились приглушенные звуки музыки, шум голосов и смех. В голове теснились воспоминания об этом доме, об этой женщине.
Охваченный новым приступом ярости, я быстро оделся и вышел из «Золотых пузырьков», даже не попрощавшись с Каталиной, которая проводила меня изумленным взглядом.
На площади Карлоса Камбронеро какой-то пьяный бородач сидел прямо на земле, рядом с банкоматом Банка Мадрида. Через площадь прошла компания, состоявшая из нескольких парней и пары девушек, наверное, они искали еще открытый в этот час бар. Я поднял воротник своего нового пиджака — в Мадриде уже начинались осенние холода.
Хуанита, давясь рыданиями, призналась, что врала все эти годы. Врала, когда утверждала, что не знает, от кого беременна. Притворялась равнодушной, когда позволила мне уйти.
Она сказала, что Сильверио — мой сын.
Мне срочно нужно было найти открытый бар.
В «Мануэле» рядом со мной за стойкой расположился какой-то небритый тип, лицо у него было странного голубоватого цвета, или это мне только показалось. Он принес стакан и бутылку светлого рома, которую поставил перед собой. Рядом сидела худосочная женщина в очках — все в квартале звали ее Ромерос.
— Кошмар, какой ты помятый, — сказала она мне.
— Убирайся отсюда, Кармен! — закричал Мигелито.
Ромерос исчезла, а тип с голубоватым лицом повернулся ко мне:
— Хотите выпить рома? Валяйте, я угощаю, — сказал он.
— Нет, спасибо, я предпочитаю то, что сейчас пью.
Я сидел на соседнем табурете и какое-то время беседовал с Мигелито, компаньоном Хесуса. Мы обсуждали Дельфоро и убийство Лидии, но я умолчал, что работаю на Матоса. К моему большому удивлению, сюда никто не приходил, ни один полицейский не осведомлялся о Дельфоро или тем более обо мне. Тогда откуда же получил информацию Гадес?
Пьяный тип продолжал что-то говорить, обращаясь ко мне, несмотря на то что я по-прежнему беседовал с Мигелито. Но я не понимал его пьяных речей. Периодически его монологи превращались в невнятное бормотание.
— Да, это очень странно, Тони. Ты говоришь, что сюда должен был прийти какой-то легавый и расспрашивать о вас с писателем? — Он скривился, выражение его лица должно было обозначать крайнюю степень сомнения. Потом продолжил: — Говорю тебе, я прекрасно помню, как вы двое тут пили — ты и Дельфоро. Не уверен, что смогу точно назвать день, но это был конец прошлого месяца, мне так кажется. И кажется, ты ушел чуть раньше, а этот тип, Дельфоро, просидел еще довольно долго, насколько я помню. Он был пьян в стельку — вот это точно. Он еще попросил у меня пару стаканов теплой воды, надеясь, что таким образом сможет прогнать хмель. Но сюда не приходил ни один полицейский. Уж я-то бы знал!
Пьяница с бутылкой рома теперь вещал что-то о своей жене и о каком-то пляже. Я расслышал краем уха:
— Нужно уметь обращаться с женщиной. А мы не умеем.
— А что, если полицейский приходил в тот день, когда у тебя был выходной? Могло такое быть, Мигелито?
— Да, конечно, могло… Но мне бы рассказали, непременно рассказали бы. О таких вещах не молчат, такие вещи долго обсуждают. Обсасывают детали. Нет, мне бы точно сказали.
Есть много типов профессиональных пьяниц, чаще всего это люди, которым не хватает духу раз и навсегда покончить со своей никчемной жизнью, и они делают это медленно и постепенно, тихо спиваясь у себя дома или в каком-нибудь баре. Я повидал за свою жизнь всяких пьяниц — агрессивных, слезливых, несносных, похотливых, болтливых, но хуже всех были те, кто напивался как свинья. Этот тип рядом со мной, похоже, относился к разряду трепачей, причем это был подвид болтунов, нуждающихся во внимании собеседника. Я прикончил свой джин-тоник и попросил у Мигелито сразу целую бутылку джина Larios, стакан с колотым льдом, лимон и четыре бутылочки тоника. Сегодня ночью я собирался надраться.
Интересные метаморфозы происходят с пьяным человеком. После первых двух рюмок он становится похож на обезьяну — эдакое веселое и болтливое животное. Затем, если продолжает пить, превращается в ягненка — тихого и спокойного, который ни к кому не пристает. Следующая стадия — попугай — дружелюбный трепач, а уж потом наступает момент, когда человек становится волком или тигром, ищущим лишь ссоры и повода устроить потасовку. А вот те, кто не умеют остановиться вовремя, допиваются до свинского состояния. Они блюют, потому что даже не могут дойти до сортира, и при этом желают непременно найти себе женщину. В конце концов человек просто отключается.
На каком этапе опьянения сейчас находился я?
Трудно сказать. Скорее всего, на стадии ягненка. Я жалел себя и страшно злился на Хуаниту. Она жестоко посмеялась надо мной, отложив на восемнадцать лет признание, что Сильверио — мой сын. И как же она решила сделать это в итоге?! Выбрав момент, когда лежала голой в моих объятиях, орошая при этом мою грудь слезами. Она, видите ли, не хотела принуждать меня жениться на ней, вот почему не призналась раньше. Какой идиотизм! Вот почему она тогда заявила, будто не знает, кто отец ребенка. А теперь обвинила меня в том, что я ей тогда поверил! «Как ты мог подумать такое про меня, Тони?»
Меня снова накрыло горячей волной бешенства. Я постепенно входил в стадию тигра. Ярость клокотала в венах, в такой момент я мог запросто врезать кому-нибудь по физиономии. Мне нужен был лишь повод. А ведь по крайней мере уже пять лет я не устраивал драки ни в одном баре. Надо было успокоиться и вернуться в состояние ягненка. Но стоило мне вспомнить про Хуаниту, я вновь приходил в бешенство.
К четырем утра я успел прикончить полбутылки джина. В баре оставалось только два занятых столика — там веселились шумные компании, а за стойкой на табуретах сидели я и тип с голубоватым лицом.
Мигелито дремал у кассы.
До меня вдруг дошло то, что пытался втолковать весь вечер это пьяный, он все время повторял что-то вроде:
— Последние слова, которые говоришь кому-то, очень важны.
Я повертел головой. Субъект явно обращался ко мне. Впрочем, об этом можно было догадаться — больше говорить было не с кем. Он продолжил:
— Знаешь, что было последним, что я сказал своей жене?
Я молча смотрел на него мутным взглядом.
— Я сказал ей: «Да пошла ты!» Именно это я ей и сказал. А знаешь, что произошло потом? Ладно, расскажу… Мы отдыхали на пляже, в красивейшем месте… называется Ла-Гуардиа, это на юге Гранады, и было… что-то около шести или половины седьмого утра… Алисии, моей жене, очень нравилось встречать рассвет у моря, когда вся природа такая девственно-чистая… как будто мир рождается заново, говорила она… и… в тот день она снова позвала меня на берег…
Я протянул руку к своей бутылке и налил немного джина в стакан. Теперь я слушал, что он говорит. Этот тип застрял в стадии ягненка — он жалел себя, холил и лелеял свое чувство. Мне нужно было как можно быстрее сматываться. Но он все говорил, а я продолжал напиваться.
— Это было… в воскресенье, и должен был состояться конкурс рыбаков, знаешь такой?.. Одно из состязаний для рыбаков, которые устраивают в день Девы Марии в деревнях, понимаешь? По всему берегу торчали из песка удочки… одна рядом с другой, их еще с вечера воткнули в песок… Ну а еще там была компания юношей и девушек, на этом пляже, — три девчонки и четыре парня, или наоборот? Не помню, но это и не важно… Они купались голышом, все были раздеты, а эти девушки… не знаю, как рассказать тебе о них… они были прекрасными, юными и стройными, особенно одна из них, я смотрел на нее не отрываясь и сказал что-то вроде «Привет!» или «Привет, красотка!», не помню… Прошло десять лет, целых десять лет…
Мигелито клевал носом, скрестив руки на груди. Я допил то, что оставалось в стакане, и позвал его:
— Мигелито.
Он открыл глаза, а я сказал:
— Дай счет, я пойду.
Он оценивающе посмотрел на бутылку. Я выпил больше половины.
— Тебе всю считать или по стаканам?
— На твое усмотрение.
Тип со странным лицом все бубнил мне на ухо:
— …А моя жена возмутилась и спросила: «Ты что делаешь? Зачем на нее так смотришь?» Или что-то в этом духе, не знаю… А я ответил: «Да пошла ты!»… «Да пошла ты!» — повторил он. — И тогда она бросилась в воду…
— Слушай, я, пожалуй, возьму с тебя за полбутылки — пятьсот за джин и сотню за тоник, то есть всего получится шестьсот. Ну что, по предпоследней? Давай, выпей за мой счет.
— Нет, спасибо, я пошел. Возьми.
Я протянул ему купюру в тысячу песет.
— А я сел на песок и нахально глядел на ту девушку, у которой совсем не было стыда, понимаешь? Она наслаждалась тем, что на нее смотрят. Наверное, была поддатой или под наркотой, это я сейчас так думаю, а может, просто подростковая бесшабашность. Но все дело в том, что я продолжал пялиться на нее и…
— И за этого сеньора возьми с меня. — Я показал на пьяного.
— Тони, он выпил целую бутылку рома, он почти каждую ночь так делает. Это ровно тысяча. И твоей бумажки недостаточно. — Он потряс в воздухе банкнотой.
— Потом я услышал крики… Кто-то кричал в воде, и это была моя жена. Но я не придал значения… Подумал: да пошла она…
Я достал еще одну тысячную купюру и протянул Мигелито. Потом повернулся к типу, который продолжал свой монолог, обращаясь теперь к стакану.
— Слушай, Тони, спасибо тебе, — сказал Мигелито.
— Крики становились все отчаяннее, и я… я поднялся на ноги… Солнце уже взошло, но я увидел, что она… Боже мой! Она запуталась в лесках от удочек, и вода вокруг окрашивалась в алый цвет. Я кинулся… кинулся в воду и вытащил ее на берег, и… бедренная артерия, я потом узнал, мне потом сказали, что она пропорола себе рыболовным крючком бедренную артерию, рана в пять сантиметров. Всего пяти минут хватило… хватило, чтобы она истекла кровью и… — Он поднял голову, не видя меня, не видя никого. — Знаете, каким было последнее слово, которое я ей сказал? Знаете? — Теперь он обращался ко мне.
— Да, я знаю. Мы никогда не можем найти верного слова. Как будто захлопываем у кого-то перед носом дверь, так? Вот что мы делаем, когда ссоримся.
Вот что я ответил, а несчастный алкоголик согласился:
— Именно так… И знаете, за все эти годы… За все эти годы не прошло ни дня, чтобы я не думал о ней…
Я выскользнул из бара.
«Пузырьки» были закрыты — вывеска не горела. Я несколько раз постучал. Каталина открыла дверь.
— А, это ты, — только и сказала она.
— Она все еще наверху?
— Там, где ты ее оставил. Даже не спускалась сюда. Слушай, зачем ты пришел?
Я не ответил и вошел в бар. Она заперла дверь, подошла ко мне, заглянула в глаза:
— Я задала тебе вопрос, Тони.
— Я скажу это ей, Каталина. Это касается ее, а не тебя. Я вернулся, этого недостаточно? — Но, кажется, ей и в самом деле было этого недостаточно, она встала передо мной, пристально глядя мне в глаза. — Ты ведь все знала про Сильверио, так?
— Конечно знала. А ты как думаешь? Хуанита и я — мы как родные сестры. И что ты намерен сейчас сделать? Мне нужно закрывать кассу.
— Это хорошо, Каталина, занимайся кассой. А я пойду наверх, к ней.
Она вдруг с силой сжала мое плечо. Я даже не подозревал, что она такая сильная.
— Если ты обидишь ее, клянусь, я убью тебя, Тони.
Я не ответил. Просто подождал, когда она уберет руку. Когда она меня отпустила, я прошел через бар, откинул штору, поднялся по лестнице и вошел в жилую часть дома. Здесь было тихо и темно. Я заглянул в спальню. В полумраке угадывались очертания лежащей в постели Хуаниты. Кажется, она не шевельнулась с тех пор, как я ее оставил. Я разделся и лег рядом, обнял ее, а она нащупала в темноте мою руку и прижалась губами к ладони.
Как раньше.
В то утро телефонный звонок застал его лежащим на кровати, и пытающимся справиться с очередным приступом удушающего кашля, после которого он обычно отплевывался кровью. Когда кашель поутих, Медведь подумал, что, пожалуй, в самом деле слишком много пил последнее время, возможно, потому что он поселился в этом пансионе, «Вилла Сара», который находился совсем близко от пивной Пепе Мартина, располагавшейся прямо на углу, в верхней части поселка Салобренья. Было очень сложно удержаться, чтобы, проходя мимо, не зайти и не пропустить стаканчик. Какой дорогой ни направляйся к пансиону, в глаза вечно бросается ярко светящаяся вывеска, внутри полно девиц со своими сутенерами — это были русские из ночного бара «Московские ночи», который находится в нижней части поселка, где Медведь никогда не бывал. А если девушек там еще не было, он все равно заходил в призывно манящую огнями дверь, чтобы дождаться их в пивной, а потом наговориться на родном языке и выпить водки «Столичная». Справедливости ради надо сказать, что Медведь никогда не напивался, он опрокидывал в себя пару рюмок, а потом поднимался по пологому склону до пансиона и уходил в свою комнату, где, засыпая, разглядывал потолок, покрытый рельефными трещинами, рисунок которых напоминал ему карту какой-то неизвестной страны с озерами, реками и горами. А на следующий день Медведь просыпался, почему-то страдая от жестокого похмелья.
Наверное, ему стоило уехать из этого пансиона, покинуть странный поселок, найти себе другое место для жительства, где бы он не стал столько пить и не чувствовал бы острой боли при кашле, забраться в какую-нибудь дыру, чтобы не слышать звуков родной речи, не встречать этих веселых девиц, не видеть всего того, что пробуждало столько воспоминаний. Может, ему стоило отправиться в путешествие по карте на потолке и затеряться в той незнакомой стране?
После четвертого или пятого звонка Медведь поднял трубку. Знакомый голос спросил, не собирается ли он в Мадрид. Там для него есть работенка. Медведь уточнил:
— Сколько?
Голос удивленно ответил:
— Да как обычно, Медведь, ты что, не в себе?
Когда прозвучало слово «Мадрид», Медведь подумал о своей матери, которая часто говорила об этом городе. В то же мгновение перед его мысленным взором предстали его сестра и он сам, когда они были еще совсем маленькими и с замиранием сердца слушали, как мама рассказывает им о своей молодости и о веселых танцах на городских площадях, которые не прекращались, даже когда Мадрид бомбила фашистская авиация.
Его память цепко удерживала несколько слов: Бомбилья, Лавапиес, Прадера-де-Сан-Исидро, парк «Ретиро» и другие — они всегда вызывали в памяти лицо его матери Кармен, которую все знали как Кармен-Испанка. Именно она и дала ему это прозвище. Сначала звала Мишуткой, потом он вырос и стал Медведем. А сестру мама называла Крошкой.
Медведь все еще лежал в постели, прижимая трубку к уху.
— Ты еще здесь? Я тебя не слышу.
— Да тут я. Что значит, как обычно? Так же, как в прошлый раз?
— Слушай, в чем дело? У тебя опять начались приступы?
— В прошлый раз я сделал двойную работу, а ты заплатил как обычно. Это с тобой что-то не в порядке, мужик. Я просто хочу знать, не будет ли и в этот раз работа двойной.
— Слушай, Медведь, кончай дурью маяться. Два лимона, как всегда, накладные расходы за твой счет. Если тебе подходит, берись за это дело, если нет — вали куда хочешь. Я доступно объясняю?
Говорящий был недоумком, потому так и разговаривал. Он был из тех людей, которые придают слишком много значения собственной персоне, всегда идеально одеваются и едят, не двигая челюстями, подцепляя на вилку микроскопические кусочки еды и с большой осторожностью отправляя их в рот. Медведь знал, что именно этот тип думает о нем. Он считает его чокнутым русским, безграмотным валенком и поручает самую грязную работу. Если ты единожды, принял его предложение и хорошо все сделал, тебя отметят и позвонят снова. Именно так и случилось с Медведем.
Только этот идиот не знал, что его русский наемник так хорошо делает свое дело, потому что сам давно мертв. Медведь умер в тот самый день, когда мать неожиданно бросила их — его и сестру — и их отправили в детский дом, словно каких-то сирот.
Когда это произошло, его душа словно высохла. Он убивал так хорошо, потому что сам уже не существовал. Только мертвые убивают.
Он сказал этому идиоту Алексису:
— Ты всегда доступно объясняешь. А теперь послушай, что я тебе скажу: среди подонков, что на тебя работают, среди всех этих накачанных жлобов не найдется ни одного, кто бы сделал все так, как я. Именно поэтому ты позвонил мне. Я доступно объясняю?
На том конце линии на некоторое время воцарилась тишина, потом голос зазвучал вновь:
— Позволь сообщить тебе кое-что, Медведь, в тот раз, когда ты, по твоим словам, сделал двойную работу, это было твое личное решение, а не часть нашего договора. Ты что, не помнишь?
Медведь повесил трубку. Больше всего ему хотелось, чтобы с ним сейчас была рядом его сестричка, его Крошка. Она бы сказала: «Поедем в Мадрид, Мишутка». Но сестра умерла от туберкулеза много лет назад, и лучшие из сохранившихся о ней воспоминаний были из детства.
Их жизнь рухнула в одночасье, когда исчезла мать, а им пришлось отправиться в детский дом. Потом Медведь пошел служить в армию, в войска специального назначения, и девять лет не возвращался в Москву. А когда вернулся, начал разыскивать сестру, но смог лишь выяснить, что она сбежала из детдома, как только ей исполнилось тринадцать лет, и больше никто ничего о ней не слышал. Даже в Испанском центре никто не знал, где она находится. Он разыскал ее два года спустя за вокзалом на пустыре, где она грелась у костра вместе с другими проститутками — под омерзительный хохот они пускали по кругу бутылку дешевой водки.
Он подошел к ним и громко позвал: «Крошка!» — и одна из женщин, жалкая и беззубая, медленно поднялась навстречу. Сначала Медведь не узнал ее, но она рванулась к нему, доверчиво прижалась к его груди, и оба заплакали. Он привел сестру в свой дом, отмыл, накормил и купил ей нормальную одежду, не спрашивая, чем она занималась все эти годы.
Но их счастливая жизнь длилась недолго, меньше трех месяцев, у Крошки были настолько слабые легкие, что никакие врачи не могли ей помочь. Она умерла тихо, держа его за руку, в больнице, пристально глядя на брата и еле слышно повторяя: «Медведь, Мишутка…»
После он побывал во многих местах: Афганистан, Балканы… Наконец его разыскал в одном из борделей Йоханнесбурга бывший командир, этот болван Алексис, которого тогда звали Атанас Божилов. Он предложил работу в охранной фирме, которую собирался открыть в Испании. Он сказал, что ему нравится, как Медведь говорит по-испански. Совершенно без акцента. Основная часть сотрудников фирмы была набрана из таких же, как он, бывших солдат или полицейских Восточной Европы. Больше всего среди них было русских, но попадались и албанцы, чехи, болгары… Фирма обслуживала дискотеки, предоставляя услуги профессиональных охранников, но на самом деле занималась еще и другими делами, которые по понятным причинам не афишировались. Выбивание долгов и сведение счетов. Дела последнего типа поручались Медведю.
Ту двойную работу ему пришлось сделать в Марбелье два месяца назад. Как и сейчас, он валялся на той же кровати в той же комнате, разглядывая тот же самый потолок с его проклятыми трещинами, когда позвонил Алексис и предложил работу. Этот идиот сказал тогда: «Все дело займет у тебя пять минут, не более, Медведь», как обычно, стараясь принизить сложность поручения и его, Медведя, профессиональное мастерство.
Роскошный вестибюль отеля был заполнен элегантно одетой публикой. Это был тот тип людей, которые выбирают подобные гостиницы: богатые и тупые туристы, жирные тетки, увешанные драгоценностями, и дорого одетые мужчины, относящиеся по большей части к высшей касте управляющих. И ото всех пахло дезодорантом.
На Медведе тогда был костюм, в который он всегда облачался, когда шел на задание, серый неглаженый пиджак и белая рубашка с немного крикливым синим галстуком.
Русский поднялся на лифте на последний этаж, где располагались номера люкс, и разыскал комнату 2100. Он должен был постучать в дверь и сказать типу, который ее откроет, что ему привет от Алексиса. Только это, ничего более. Все дело должно было занять ровно пять минут. Медведь никогда не интересовался тем, что сделали или не сделали эти люди и заслуживали ли они такой судьбы. Это его совершенно не касалось. С другой стороны, Медведь полагал, что никто не заслуживал преждевременной смерти. И если такая неприятность с кем-то случалась, значит, человеку просто не повезло, он вытащил несчастливой билет в той странной лотерее, которую устраивал отнюдь не Медведь.
Но в тот раз все сразу пошло не так, как предполагалось. Дверь открыла девушка в банном халате. Крашеная блондинка лет восемнадцати с очень белой кожей и нахальным выражением лица. Она не выказала ни страха, ни беспокойства, просто спросила тихо:
— Тебя прислал Алексис?
— Да, — ответил озадаченный Медведь.
— Проходи, он завтракает.
Медведь вошел, а девица закрыла дверь. Откуда-то из глубины номера послышался мужской голос:
— Милая, кто это?
— Никто, горничная! — ответила она и снова понизила голос: — Слушай, я в душ, ты только не копайся долго.
И пошла прочь по коридору. Он последовал за ней до ванной комнаты, наблюдая, как соблазнительно виляют бедра под халатом. Потом девушка скрылась за дверью, а Медведь задержался на мгновение, раздумывая, что делать дальше. Девица, несомненно, была гостиничной проституткой. Непредвиденное затруднение. Или предвиденное? Ведь знала же она откуда-то, что его прислал Алексис?
Из-за двери послышался звук льющейся воды, он решил пока оставить девушку в покое и прошел в ближайшую комнату. Это была спальня с измятой постелью и разбросанной одеждой — мужской и женской, кое-где валялось нижнее белье. В конце концов Медведь добрался до гостиной в форме буквы «Г», одна из стен которой была сплошь стеклянной и выходила на горную гряду.
У небольшого сервировочного столика сидел человек, старик, наготу которого скрывало лишь полотенце, обмотанное вокруг бедер. Он смотрел на вошедшего без тени страха. Медведь расстегнул пиджак. Он всегда застегивался только на три пуговицы, так как редко мог подобрать себе подходящий костюм — все они, как правило, были ему малы. Медведь пересек комнату и уселся с противоположной стороны столика, напротив старика, чувствуя на себе внимательный взгляд его маленьких и живых глаз.
— Ты кто? — спросил тот, и Медведь заметил, как старик сжал в кулаке рукоятку ножа для масла.
— Не важно, — ответил он.
Натренированное ухо слышало звуки, доносящиеся из душа, и убийца ждал, что сделает или скажет его жертва. Медведь понимал, что перед ним сидит пожилой человек, высохший — кожа да кости — старик. Правда, у него были очень широкие ладони. Теперь он слаб, как птичка, но когда-то, по всей видимости, был сильным мужчиной, возможно даже, он был рабочим, сумевшим своими силами добиться многого в жизни. Ему было лет семьдесят. А еще он был русским, его соотечественником. Он говорил с сильным акцентом.
Медведь проследил, как старик откладывает в сторону ножик и откидывается на спинку кресла. Он наконец перестал рассматривать вошедшего и перевел взгляд на большое окно. На подносе, сервированном для завтрака, теснились мисочки с разными сортами мармелада, тарелочки с тостами, круассанами, выглядевшими так, будто их только что испекли, и масленка с куском свежего желтого масла. Без сомнения, все это заказала девушка, которая ждет сейчас в душе, пока Медведь закончит свою работу. Типичная картина — подобные девочки вечно заказывают море всякой снеди, а потом едва надкусывают булочку или тост, а к остальному даже не притрагиваются. Перед стариком стояла тарелка с недоеденной яичницей.
Наконец он заговорил, прервав затянувшуюся паузу:
— Тебя прислал мой зять?
— Не знаю. Я работаю на Алексиса.
— Алексис, — повторил старик. — Ну понятно теперь, в чем дело. Я давно мог бы догадаться… Мой старый приятель Алексей Гудонов! Когда-то он был моим сослуживцем. Наверняка мой зять нанял этого пса. Товарищ, ты русский?
— Да, я из Москвы. Но моя мать была испанкой, ее звали Кармен. — Медведь никогда раньше не разговаривал с теми, кого собирался убить, но этот человек поразил его своим спокойствием. А еще в душу Медведя закралась грусть. — Меня зовут Иосиф Морено, — представился он. — Фамилия досталась от матери. А имя Иосиф местные произносят как Хосе.
— Ты здорово говоришь по-испански, Иосиф, совсем без акцента, — сказал русский. — А я украинец, из Киева. Ты служил в армии?
Медведь не ответил, он взял кофейник и налил горячий кофе в пустую чашку. На подносе еще стояла чашка с остатками кофе, недопитого девушкой, рядом лежал надкушенный круассан и недоеденный тост. Медведь взял этот тост и внимательно изучил отпечаток зубов на нем. Потом положил обратно, сделал глоток кофе, отметив про себя, что он хорош, и начал аккуратно обгрызать один из круассанов, так чтобы не было следов.
— Могу предположить, что обещать тебе деньги бесполезно, так ведь? Хотя я могу сделать тебя очень богатым, если только пожелаешь. Все свои деньги я держу здесь, в Испании, в Марбелье. Банки в этот час уже открыты.
Медведь отложил в сторону круассан и поставил чашку с кофе. Старик смотрел на него, вытянув руки на столе.
— У меня был сын, Иосиф, такой как ты. Его убили в Афганистане талибы, купленные империалистами и ЦРУ. Его звали Иван, и он служил в войсках связи, отличный парень, который даже не оставил мне внуков. Я думаю, это кара за все мои грехи, Иосиф. Но у меня есть еще дочь, Таня. Эта сумасшедшая водилась с иностранцами, приезжавшими с Запада со своими тугими кошельками. Я поссорился с ней — видит бог, я пытался ее образумить. А она вышла замуж за этого самовлюбленного идиота, проклятого итальянца с кучеряшками, как у шлюхи. Да еще теперь он нанял Алексиса, который когда-то был мне почти что братом. Ты думаешь, это справедливо? Скажи мне, Иосиф, ты хочешь разбогатеть? Назови мне любую сумму, и я дам ее тебе, денег у меня хватит на все. И не волнуйся насчет Алексиса, я знаю, где его можно найти. Я убью его.
Старик был неплохим, в сущности, типом, тем более что он не делал ничего дурного. Сейчас этот человек всего лишь пытался спасти свою жизнь, что естественно для любого. Во всяком случае он достойно держался, не умолял пощадить его и не рыдал.
— Все с тобой понятно — тебя не купишь, — со вздохом подытожил он. — Ты не похож на эту свинью — моего зятя. Ты ведь из тех, кто всегда держит свое слово, так? А ведь теперь уже ни на кого нельзя полагаться, никому нельзя верить на слово, оно потеряло всякую цену.
Медведь молча доел круассан и допил до последней капли свой кофе. Потом закинул руку за спину, достал оружие, массивный пистолет ТТ, и положил его на стол.
— Ух ты! — восхитился старик. — Давненько я не видел такого. Он твой, товарищ?
Медведь молча смотрел на него.
— У меня был такой, когда я служил в армии. Можешь выполнить одну мою просьбу? — Он запнулся было, но продолжил, хотя Медведь не ответил: — Не хочу, чтобы меня нашли в таком виде. Я могу хотя бы одеться? — Он встал, придерживая полотенце рукой. — Мои вещи в спальне.
Старик, все так же держа рукой полотенце, подошел к стеклянной стене. Стоя спиной к Медведю, он продолжал что-то говорить. Тот взял со стола пистолет правой рукой и поднялся, прихватив с дивана одну из подушек. Синюю и очень мягкую.
А старик все рассказывал:
— …Я многое повидал, товарищ, я прожил интересную, полную приключений жизнь. Я помню старые добрые времена расцвета моей родины, я познал любовь прекрасных женщин. Только вот с дочерью мне не повезло, а этот проклятый итальяшка…
Медведь не дал ему закончить, он приблизился сзади, приложил подушку к голове и нажал на курок, не забыв прикинуть угол выстрела так, чтобы пуля не пробила стекло. Тело старика кулем упало на пол, и лежавший там ковер начал стремительно напитываться кровью. Убийца прошел через гостиную и толкнул дверь ванной комнаты. Она была наполнена паром. Девушка отдернула шторку, демонстрируя мокрое, порозовевшее от горячей воды тело. Теперь она казалась напуганной.
— Что… что ты хочешь? — только и смогла выдавить из себя она, тщетно пытаясь улыбнуться. — Что ты сделаешь со мной?
Русский выстрелил дважды, постоял немного, наблюдая, как все еще текущая из душа вода окрашивается затем в алый цвет. Потом пошел в спальню и аккуратно собрал с пола барахло старика, чтобы одеть труп.
Телефон снова зазвонил, Медведь немного подождал и поднял трубку только после третьего звонка. На том конце послышался все прежний голос:
— Это ты, Медведь?
— А кто еще здесь может быть?
Он все так же валялся в постели, практически в той же позе, что и раньше. Лежал на спине, уперев взгляд в потолок, не в силах заставить себя подняться, выйти на улицу и спуститься в пивную Пепе Мартина. Медведь представил себе Алексиса, сидящего за своим рабочим столом у телефона, защищенного от прослушивания. Такую игрушку он смог достать через израильтян. Ненавистный голос шефа впивался в мозг.
— Ладно, послушай, я тут подумал. Знаешь… мне кажется, это будет… я думаю, будет нормально, если в этот раз я предложу тебе три лимона. Идет?
Медведь так и видел, как тот сидит, заложив ногу за ногу, откинувшись на спинку эргономичного кресла. Когда речь заходила о нем, о Медведе, Алексис обычно говорил: «Это настоящее животное, русский зверь, можно сказать, недочеловек. Мы вместе служили в Афганистане». Медведь случайно услышал один раз, как тот рассказывает о нем очередному клиенту, не зная, что «настоящее животное» находится неподалеку. Русский зверь!
— Три миллиона, хорошо. Что еще?
— Ты должен отправиться в Мадрид. На тебя уже зарезервирован номер в отеле под названием «Виктория», который находится на площади Санта-Ана. Ты запомнил? А документы и деньги я вышлю тебе как обычно. Понятно?