Проза

Рик Кук, Эрнест Хоган Обсидиановая жатва

— Я всегда любил тебя, мальчик мой, — пророкотал дядюшка Тлалок, улыбаясь и показывая два ровных ряда инкрустированных нефритом зубов.

Я вежливо кивнул, пригубил горький шоколад и прислушался к стуку назойливых молоточков в висках, гадая, какой камень на этот раз держит за пазухой старый ублюдок.

На первом этаже «Дворца Колибри» завывали струнные и глухо бухали ударные. Классическая мелодия разворачивалась, крепла, взлетала на крещендо: это почти полностью лишенный слуха очередной объект привязанности дядюшки Тлалока рвал уши посетителей, увлеченно излагая неудачный конец романа между Курящейся Горой и Белой Леди. Подумать только, она и близко не подошла к высокой ноте! Так, прокаркала что-то. Когда-то с подобных певиц за подобные штучки содрали бы шкуру! Но времена меняются, мир, как известно, шагает к гибели семимильными шагами, поэтому она с улыбкой раскланялась под дружные аплодисменты и даже умудрилась покраснеть сквозь желтую краску, которой более чем старательно вымазалась перед выступлением. Сочетание этой самой краски и естественного румянца придавало ей вид скорее желтушный, нежели привлекательный.

Глаза щипало от дыма табака и травки, смешанного с приторно-сладкой, отдающей сосной вонью копаловых[1] благовоний, почти заглушавших запахи специй и цветов лимона, с легкой примесью смрада застарелой мочи, доносившегося из туалета в конце коридора.

Дядюшка Тлалок, такой же жирный и уродливый, как его тезка, Бог Дождя, откинулся на спинку кресла, того самого, с резным изображением Смерти под правым подлокотником и Чудища Земли — под левым.

— Признаюсь, что смотрю на тебя, скорее, как на племянника, чем на служащего.

Дело плохо.

Каждый раз, когда дядюшка разражался элегическими тирадами насчет «почти родства», я ждал очередного подвоха. Очевидно, и на этот раз он припас для меня нечто особенно подлое.

Старый негодяй сделал знак стоявшей на коленях девушке с бутылкой пульке в тоненьких ручках. Та мгновенно скользнула вперед, чтобы наполнить его чашу. И хотя ей давно проткнули барабанные перепонки, так что бедняга была совсем глуха, он все же воздержался от разговоров, пока девушка не удалилась, так же бесшумно, как пришла.

Дядюшка старательно огляделся, заговорщически подмигнул, подался ко мне, стоявшему на коленях у его ног, на совесть приложился к черепу, служившему ему кубком, и зловонно рыгнул.

— У меня для тебя небольшое задание.

— Я ваш покорнейший слуга, господин мой дядюшка.

— Твой кузен Девять Оленей…

А, чтоб тебя! Так я и думал. Вот это попал!

— Я знаю его, дядюшка-цзин.

Хорошо еще, что голос меня не выдал!

— Он послушник Магистра Смерти.

— Я слышал.

— Магистр Смерти кое-что хранит в своем храме. Мне хотелось бы знать, как это существо… погибло и что еще известно о нем твоему кузену.

— Мне дозволено знать, что это за существо, дядя-цзин?

Дядюшка Тлалок помедлил, словно взвешивая, какую долю правды стоит мне открыть, и нагнулся еще ниже.

— Это хуэтлакоатль. Можно сказать, важная птица.

Когда я вышел из «Дворца Колибри», шел дождь, мелкая теплая морось, вызывающая не слишком приятные ассоциации: почему-то все время казалось, будто это сам Тлалок мочится на меня. Совсем как этот шлюхин сын, его тезка, с которым мне только сейчас довелось беседовать.

Я поплотнее закутался в плащ с отороченным перьями капюшоном, рассеянно потеребил мягкий пух. Перышки колибри, знак воина, бога войны, самого Леворукого Колибри, и следовательно, неоспоримого символа благородства. Разумеется, самые знатные аристократы дополняли перья колибри плюмажем из хвостов кетцалей, символа бога Кетцалькоатля, но я давненько не имел дел с аристократами, как высшего, так и низшего ранга, а еще дольше не общался с членами собственного рода. Правда, как я, так и мои родственники предпочитали сложившееся положение вещей. Но дядюшка Тлалок отдал распоряжение, а его слово практически заменяло закон в Английском квартале.

Я переступил через спящего на обочине нищего, откинул голову, распрямил плечи и направился к храму Магистра Смерти: само воплощение Чада Колибри, идущего в Поле Цветов, навстречу судьбе.

Стража у храмовой ограды беспрекословно пропустила меня, руководствуясь столь бесспорными признаками, как мой плащ, родовая татуировка на щеках и осанка. Ни один из наемников дядюшки не пробрался бы так легко в священный квартал Атлнахуака: поэтому старый ублюдок и выбрал меня для этой проклятущей работенки.

Храм Магистра Смерти находился в дальнем конце священного квартала, рядом с заливом, и с подветренной стороны. Я, спокойно и не вызывая любопытных взглядов, прогуливался между аристократами, священниками и слугами, собравшимися здесь в этот час. Включенные прожектора заливали раскрашенные резные фризы неприятно ярким светом. То тут, то там неоновые трубки обводили верхушки пирамид багрово-красным — цветом свежей крови, и пурпурным, оттенка крови свернувшейся. Все казалось иным: немного резче, грубее, чем я помнил, хотя было ясно, что священный квартал не изменился.

Впрочем, и Девять Оленей тоже. Такой же тощий и вихляющийся, как в детстве. Годы ничего не смогли поделать с его безвольным подбородком, а нефритовая губная затычка[2] искусной работы только подчеркивала ущербность владельца. Нужно признаться, мы всегда недолюбливали друг друга.

— Не ожидал увидеть тебя снова, — честно признался он, когда храмовый слуга ввел меня к нему.

Я бросил взгляд за его спину, на каменные столы, нагруженные какими-то свертками и тщательно задрапированными предметами.

— А мне казалось, ты только и ждешь, что я рано или поздно объявлюсь.

Время, очевидно, оказалось столь же бессильно улучшить чувство юмора, сколь и усовершенствовать линию подбородка.

— Не думал увидеть тебя живым, — поправился Девять Оленей. — Тебе вообще не следует здесь бывать.

Я улыбнулся; вернее, обнажил зубы в оскале, неплохо усвоенном с тех пор, как подвернулась работа на дядюшку Тлалока.

— Можешь позвать стражу и вывести меня отсюда, — мягко посоветовал я. — Разумеется, в таком случае мне придется найти тебя в другом месте, чтобы решить наше дельце.

Судя по выражению его лица, до него дошли просочившиеся в мою почтенную семейку слухи о том, что случилось с последним родственничком, посмевшим прогневать меня.

— И что тебе надо? — мрачно осведомился он.

— Хочу взглянуть на одного из твоих подопечных. И услышать все, что ты можешь о нем сказать.

— Подопечных? Имеешь в виду животное?

Что же, его предположение вполне закономерно. В обязанности Магистра Смерти входит сбор трупов животных, подохших по всему юроду, равно как и тел Людей, принесенных в жертву, а также казненных преступников. Но мой кузен чертовски хорошо понимал, что речь идет не о животном, да и голос его выдавал.

— Я имел в виду хуэтлакоатля.

Девять Оленей съежился и вздрогнул, как от удара.

— Нет! Нив коем, случае!

Я с преувеличенней небрежностью прислонился к стене и скрестил руки на груди.

— Как хочешь, кузен. Выбор за тобой.

Поколебавшись, он, очевидно, взвесил шансы и счел за лучшее согласиться на все, лишь бы я поскорее убрался. Он пожал плечами, махнул рукой и повел меня по короткому коридору. В конце находилась комната — узкая, с низкими потолками, но куда более опрятная, чем приемная. На полу были разбросаны душистые травы, газовые рожки отбрасывали яркий равномерный свет. Обычно подобные помещения предназначались для тел высшей знати и важных чиновников. То, что лежало сейчас на столе, при жизни не было ни аристократом, ни тем более чиновником, но явно «имело вес».

— Только побыстрее, — предупредил Девять Оленей, едва мы переступили порог. — Скоро за телом придут.

Я сделал знак, и кузен откинул красную простыню, прикрывавшую труп.

Существо на каменной плите было ростом с человека и ходило на двух ногах. На этом сходство с человеком кончалось. Зеленовато-серая кожа, меняющая цвет на мертвенно-белую между лапами. Вытянутая вперед морда с пастью, усаженной острыми зубами, предназначенными для того, чтобы кусать, рвать, терзать. Огромные средние когти на каждой задней лапе отведены назад в смертной судороге. Передние — чуть потоньше и более гибкие — тем не менее застыли в хищном хватательном жесте. Труп лежал на боку: перевернуть его на спину мешал хвост.

Хуэтлакоатли, древние повелители змей, таинственные обитатели Виру, лежавшего к югу континента. Несмотря на сотни лет торговли, набегов и случавшихся время от времени войн, несмотря на то, что они устроили торговую факторию на острове в заливе, раньше я никогда не видел их во плоти.

— Удовлетворен? — прошипел Девять Оленей, пытаясь прикрыть чудовище. Но я нахмурился и отстранил его. Труп был располосован от паха до шеи. На теле имелись и другие раны: колотые — в верхней части груди, и темная линия вокруг шеи — очевидно, след удавки.

Ткнув пальцем в зияющую рану, я покосился на Девять Оленей.

— Это было сделано после смерти, — признался тот. — При условии, что тварь функционирует, как человек или как животное. Сердце… или в чем там содержится его душа… перестало биться. Создание не было принесено в жертву.

Я нагнулся, чтобы получше рассмотреть трехпалые лапы со смертоносными когтями.

— Кровь была?

— Нет. И на большом пальце задней лапы тоже. А теперь, не будешь ли так добр убраться?

— Попозже. Итак, что еще можешь сказать?

— Ничего. Проваливай.

Не обязательно быть телепатом, чтобы понять, о чем он думает. Как аристократ, хоть и не слишком знатный, и отпрыск рода Тростников я имею полное право находиться здесь. Но принадлежность к роду и моя жизнь — это все, что не было отнято у меня при изгнании. И, несмотря на теоретические права члена рода, сомневаюсь, что властям понравится, если какой-то человек, даже самой безупречной репутации, станет шнырять здесь и совать нос в столь деликатные вещи, как мертвый хуэтлакоатль. Так что я очень легко могу лишиться головы. Но Девять Оленей куда больше заботится о собственной шкуре: случись что со мной — достанется и ему. И поскольку мой кузен высоко ценил свою карьеру (гораздо выше, чем мою жизнь), домыслить остальное было легче легкого.

— Мне спешить некуда: впереди вся ночь, — неторопливо сказал я.

Девять Оленей скрипнул зубами.

— Его прикончили там же, где нашли, в переулке… если, разумеется, эти твари истекают кровью, как животные.

Ну что же, укромный темный переулок — вполне подходящее место для подобной расправы. Я потянулся к нижнему краю убогого плаща, наброшенного на странное существо.

— Что это?

Девять Оленей неловко переминался с ноги на ногу.

— Не знаю. Клянусь, не знаю.

Я поднес тряпку к носу, фыркнул, пытаясь отогнать зловоние.

— Свечной жир.

Разжав руки, я снова осмотрел тело. Тот, кто сделал это, некоторое время постоял над трупом.

Девять Оленей почти приплясывал от волнения.

— Представители хуэтлакоатлей с минуты на минуту будут здесь, чтобы унести тело. Если тебя тут застанут, нам обоим несдобровать.

— Никаких душистых трав и скрученных полотнищ?

— Мы не знаем, какие обычаи практикуют хуэтлакоатли в таких случаях. Да иди же!

Больше здесь поживиться было нечем, и я подчинился. Немного подождал в тени, напротив храма Магистра Смерти, под резным изображением Чудища Земли, защищавшим меня от дождя, и хорошенько обдумал все, что узнал от кузена. Пока еще не время возвращаться но «Дворец Колибри». Дядюшка Тлалок любит подробные отчеты, а не тайны.

Первой загадкой была гибель твари. Как это произошло? Драка между хуэтлакоатлями? Возможно. Предположительно, они убивали, вспарывая животы острыми когтями задних лап и выпуская внутренности, но рана шла снизу вверх, а не наоборот, и, что всего интереснее, плоть была аккуратно разрезана, а не порвана. Следы же удавки и колотые раны на груди предполагали вмешательство человека. Потому-то, наверное, дядюшка Тлалок с таким пристрастием относился к этому делу.

Итак, предположим, хуэтлакоатля прикончили люди. Именно люди. Один держал удавку, кто-то орудовал кинжалом: убийц, скорее всего, было двое, судя по частоте ударов. Но мотив? Верно, тварей недолюбливали настолько, что они редко покидали свой сказочный остров в заливе и почти всегда путешествовали под охраной вооруженных воинов. Однако в данном случае ни о какой охране речи не было. Может, хуэтлакоатль осмелился выйти в город по какому-то необычному делу?

Шорох резиновых шин по мокрой от дождя мостовой заставил меня отступить глубже в тень. Паромобиль, длинный, низкий, такой же черный и блестящий, как гагатовое ожерелье Госпожи Смерти, подкатил ко входу в храм. Пар с шипением вырывался из-под капота. Чересчур широкая и низкая дверца распахнулась, изнутри показались четыре закутанные в плащи фигуры. Первые три пошли вперед, через минуту за ними последовала четвертая. Эти трое были людьми: сразу заметно, несмотря на скованные движения под бесформенными одеяниями. А вот четвертый — нет. Уж слишком он был гибким, каким-то растекающимся: семенил, подпрыгивал и проделывал все это совершенно естественно, в отличие от своих товарищей, которые вели себя, подчиняясь каким-то не известным мне правилам.

Существо то и дело подавалось вперед всем телом и высоко поднимало ноги. Ворота храма открылись, и все четверо исчезли.

Итак, что бы там ни было, представители сочли необходимым приехать за хуэтлакоатлем. Правда, мне почти ничего не было известно о них, но я точно знал: слишком пылкими чувствами по отношению к собратьям они не отличались. Очевидно, не родственные заботы привели сюда хуэтлакоатля со свитой. Интересно.

И с каждой минутой становится все интереснее.

Не прошло и четверти часа, как ворота снова открылись, и оттуда выступили закутанные в плащи фигуры. Впереди шел человек, за ним — господин хуэтлакоатль, а потом и слуги, несущие большой сверток. Хуэтлакоатль первым уселся в паромобиль. Носильщики уложили труп и тоже сели. Агрегат громко фыркнул паром и умчался в ночь.

Я повернулся и направился к пристани. Но во «Дворец Колибри» не зашел. Ночь еще только начиналась. Ветер разогнал облака, открыв унылое беззвездное небо, нависшее над чернеющими водами залива. Гигантская статуя Богини Бурь улыбнулась мне, показывая выщербленные зубы и потрескавшиеся губы. В квартале Атлнахуака имелось немало улиц, которые следовало сегодня обойти.

«Двор Змей» мало походил на «Дворец Колибри». Последний представлял собой настоящую древность, в отличие от аляповатого современного сооружения. Жестяная модерновая музыка, вырывавшаяся из видавшего виды автомата, била по нервам. Публика тоже была сортом пониже, однако слово дядюшки Тлалока и здесь имело вес, так что некоторые из клиентов могли оказаться полезными.

Я остановился у входной ниши, стряхнул капли дождя со шляпы. Порыв ледяного воздуха из кондиционера пробрался под мокрый плащ и пробрал меня до костей. Я обвел взглядом зал в поисках нужного человека. К сожалению, выбор оказался не гак уж велик. Сторожа вечерней смены прикончили свое пойло и давно разбрелись по домам. Ночная смена завершится на рассвете. Остальные посетители — преступники, шлюхи и забулдыги — вряд ли могли мне помочь. Единственным подходящим человечком оказался Семь Дождей, одиноко сидевший в углу. Не совсем то, что нужно, но для начала сойдет.

Возраст Семь Дождей приближался к пятому десятку. На лице проступали морщины, шрамы грубо рассекали татуировки на груди и руках. Обрюзгшее лицо и отвислый живот выдавали завсегдатая баров и кабачков. Не успел я пересечь комнату, как он злобно ощерился.

— Итак, молодой господинчик, — воскликнул он чересчур громко, — решили почтить нас своим присутствием?

Я снисходительно кивнул.

— О, что вы, это я должен быть польщен, уважаемая ищейка, — сказал я с достоинством аристократа. — Позвольте мне выказать вам свое восхищение, заплатив за очередной горшок с пивом.

Он окрысился пуще прежнего, но я преспокойно устроился рядом, пытаясь решить, стоит ли игра свеч. Семь Дождей, похоже, вспомнил, что случилось в тот раз, когда он вел дело, или уразумел, на кого я работаю, и сообразил, что лучше не зарываться.

— Что, во имя девяти кругов ада, тебе от меня потребовалось? — проворчал он.

— Всего-навсего короткая беседа, а возможно, и шанс выказать потом мою благодарность.

Семь Дождей чертовски хорошо понимал, чья именно благодарность должна быть выказана, как, вероятно, и любой другой посетить бара. Но лучше о подобных вещах не упоминать.

Я передвинул стул так, чтобы никто не мог заметить движения моих губ.

— Сегодня недалеко от складов было совершено убийство.

— Ты думаешь, что я обязан запоминать каждого несчастного парня, которого угораздило влипнуть в передрягу и закончить жизнь с перерезанным горлом?

— Я не сказал, что это был парень.

Лицо Семь Дождей застыло.

— Ах, да, — промямлил он. — Тот тип…

— Где это было?

Его глазки беспокойно бегали, хотя губы едва шевелились.

— За складами, недалеко от английских доков. Между третьим и четвертым.

— Время?

— Обнаружили его за час до рассвета. Не наши люди, а случайный прохожий, матрос.

Его лицо расплылось в невеселой улыбке.

— Беднягу вывернуло наизнанку при виде находки.

— Какие-то улики?

На этот раз пауза длилась куда дольше.

— Нет. Никто ничего не заметил. Никто ничего не слышал. На месте происшествия ничего, кроме лужи блевотины.

Я кивнул.

— Поделитесь, если что-то пронюхаете?

— Во всяком случае, позабочусь о том, чтобы весточка достигла нужных ушей.

Это означало, что он не собирается дать мне шанс вытеснить его из поля зрения дядюшки и, следовательно, лишить всякой надежды на подачку.

Я кивнул и поднялся, ловко швырнув монету на стол, так что серебро громко зазвенело на каменной столешнице.

— За ваше прохладительное, друг мой, — манерно картавя, проворковал я и вразвалочку вышел под метафорический скрип зубов за спиной.

В ночи тяжело висело влажное соленое дыхание Богини Бурь. Я остро чувствовал нечто более опасное, чем обычное число духов болезней, плавающих в воздухе. Пот пропитал подушку и простыни. Я отбросил одеяло. В такие ночи уснуть невозможно.

В этот момент я что-то поймал взглядом и попытался рассмотреть его в темноте. Так и есть: неразличимая фигура двигалась к изножью кровати.

Мне страстно захотелось бежать или хотя бы дотянуться до меча под подушкой. Но я не смог не то что пошевелиться, а даже вздохнуть.

Незнакомец встал на колени. Поднял шкатулку, которую я держал в изножье. Откинул крышку, и оттуда вырвался холодный зеленый свет, упавший на лишенное кожи лицо.

Кожи, но не плоти. Глаза, мышцы — все присутствовало. Только вот кожа была содрана. Ну, разумеется, имелся всего один освежеванный человек, игравший в моей жизни значительную роль.

Я уставился в глаза, лишенные век, и узнал их. Цвет разбавленного шоколада.

— Дым?

Я так и не понял, улыбнулся ли он. У него не было губ.

— Пришел навестить свою кожу, — пояснил он. — В такие ночи без кожи бывает холодно.

— Как мило…

Его зубы блестели в зеленоватом свете.

— Я также пришел напомнить, что твоя жизнь проросла из моей смерти, как кукуруза пробивается из плоти Кукурузного бога.

— Моя жизнь! До чего же чудесно!

— И чтобы напомнить: именно ты мог стать тем, кто гуляет по ночам без кожи.

Он захлопнул крышку. Свет исчез. Я остался один.

Дрожа, я пополз к изножью кровати. И хотя лунный свет был совсем тусклым, толстый слой пыли на крышке не был потревожен. Никто не касался шкатулки. Дыма здесь не было. Наверное, мне приснился кошмар.

Я лишь однажды заглянул в шкатулку с кожей Дыма, когда дядя Тлалок отдал ее мне, после того как спас все, что осталось от моей жизни. С тех пор я не сумел заставить себя открыть ящичек и увидеть высушенную, аккуратно сложенную, покрытую татуировкой кожу.

— То, чего ты желаешь больше всего, — изрек дядюшка, собственными руками вручая мне шкатулку.

Он был прав… тогда. В то время моим единственным желанием было узнать о медленной мучительной смерти Дыма, навлекшего на мою голову позор и покинувшего в беде. Только, как и большинство даров дядюшки Тлалока, этот был обоюдоострым оружием, а острие казалось смертоноснее обсидианового наконечника стрелы. Покончив с моим врагом подобным образом, он лишил меня всякой возможности вернуться к прежнему существованию. Презентовав мне кожу, он неотвратимо связал меня с преступлением. И тем самым ненавязчиво напомнил, в чьих руках жизнь и смерть каждого обитателя Английского квартала.

Дым этой ночью больше не вернулся, но все мои сны были тяжелыми и населенными вещами и событиями, которые я предпочел бы забыть. Я проснулся мгновенно и вскочил, сжимая меч, прежде чем рассмотрел человека, стоящего у постели. Это был мой слуга Уо, бесстрастно взирающий на меня, несмотря на готовый вонзиться в него клинок.

— К вам посетитель, — объявил он, убедившись, что я обрел подобие сознания.

— Кто?

Уо пожал плечами.

— Она под вуалью.

— Оружие?

Его плоское крестьянское лицо оставалось равнодушным.

— Высокородная дама.

Она стояла посреди гостиной, неестественно выпрямившись и держа руки по бокам, словно боялась, что запачкается, если притронется к чему-нибудь. Мантилья украшена одним, достаточно скромным рядом вышивки, указывающей на положение, но не определяющей род.

— Госпожа?

Она повернулась лицом ко мне, не снимая мантильи. Глаза, хоть большие и темные, недостаточно скошены, чтобы казаться по-настоящему красивыми. Похожи на глаза другой женщины, жившей в далеком прошлом.

Память ледяными когтями вцепилась в мое тело.

— Мы одни? — осведомилась она, когда слуга вышел.

Я кивнул, и она сбросила мантилью. Ничего не скажешь — хороша, хотя вряд ли может считаться неотразимой. Череп не уплощен, как у людей из рода Лягушек, волосы блестящие, губная затычка так же мала, как нефритовые катушки в ушах. На подбородке четыре линии, как у всех знатных замужних дам. Понадобилось не меньше секунды, прежде чем я сложил все части головоломки и узнал ее.

— Что же, по крайней мере ты не пьян, — заметила дама.

— Три Цветка?

— Леди Три Цветка, — жестко и холодно уточнила она.

Значит, не поддастся ни на дюйм.

— Чем же я могу служить пресветлой леди?

Ее глаза сверкнули. Когда-то, в другой жизни, она была старшей сестрой той, на которой, я собирался жениться. Кто же она теперь?

— Девять Оленей рассказал о встрече с тобой.

— Не удивлен, что мой кузен не способен держать язык за зубами. Неужели этого достаточно, чтобы ты примчалась ко мне?

— Скажем так: это напомнило мне о твоем существовании, — фыркнула она, подчеркнув последнее слово, будто я и в самом деле давно отправился в мир иной. Что же, с ее точки зрения, так оно и произошло.

— Так что привело тебя сюда?

— Родственница. Четыре Цветка.

Ого! Скорее всего, карточный долг, и Три Цветка использует наше давнее знакомство, чтобы кокетством и мольбами отделаться от обязательств и как-то выкрутиться.

— Я не знаю такой.

— Она была совсем ребенком, когда ты ушел.

Снова многозначительная тяжесть на последнем слове. Но меня уже тошнило от ее высокомерия, от всего того, что она символизировала, от лица Дыма с ободранной кожей, неотвязно плавающего в сознании. Впрочем, я смягчил голос:

— Леди, очевидно, вам что-то понадобилось. Вы полагаете, что, оскорбляя меня, скорее добьетесь цели?

Пауза.

— Ты прав, — неожиданно признала она. — Я пытаюсь отыскать Четыре Цветка. Она исчезла три дня назад, предположительно, похищена на Лесном рынке.

— Предположительно?

— Ее горничная услышала приглушенный вскрик, обернулась, но госпожа уже исчезла.

Я вопросительно поднял бровь, и гостья разом вспыхнула:

— Горничную весьма тщательно допросили. Но она упорно повторяла одно и то же.

— В таком случае Четыре Цветка действительно была похищена.

Леди Три Цветка пронзила меня негодующим взором.

— Я желаю, чтобы ее возвратили.

— В таком случае предлагаю посредничество. Могу дать вам имя…

— Посредники утверждают, что им ничего не известно об этом деле, — перебила она.

Это отрезвило меня. Похищение людей было древней, если не почетной профессией — и, кстати, одной из причин, по которой знать держала своих женщин и детей под строгим надзором. Но в таких вещах существовал определенный порядок, можно сказать, протокол. А это требовало участия посредников.

— Три дня, говорите?

— Утро последнего дня Оцелота.

Вполне достаточно, чтобы посредник успел связаться с семьей.

Я мысленно перебрал все версии. Самая очевидная была одновременно и самой неприятной. Вполне вероятно, что похитители перестарались, и теперь девушка мертва. А может, это и впрямь необычайно сложное дело. Что-то пошло наперекосяк или другие родственники жертвы были извещены, но предпочли держать язык за зубами. Словом, мало ли что могло случиться!

— Четыре Цветка — важная персона?

— Она происходит из рода самого императора Монтесумы[3].

Вежливый способ объяснить, что она очень знатна, но и только.

Ни положения, ни титула, ни состояния. Родственница-компаньонка Три Цветка, выбранная, возможно, за имя и ранг, возвышающий ее над слугами, хоть и ненамного. Но молодая аристократка могла привязаться к такому существу, особенно если ее родная сестра была красивой, бессердечной и пустоголовой.

Я тряхнул головой, стараясь вернуться к действительности.

— Значит, тут не совсем то, что вы думаете. Лучше возвращайтесь домой и ждите известий.

— Я желаю, чтобы ее нашли!

— Воображаете, будто стоит мне щелкнуть пальцами, и она возникнет из воздуха?

— Думаю, что ты можешь связаться со своими дружками, которые занимаются похищением людей.

— Они мои коллеги, а не друзья, и похищают исключительно за выкуп.

Тут мне в голову пришла весьма интересная мысль.

— Четыре Цветка — хорошенькая?

— Очень, — отрезала благородная леди, но, очевидно, тут же поняла мой намек, потому что смертельно побледнела.

— Думаю, ты прекрасно знаешь и содержателей борделей, — с холодной яростью прошипела она.

— Многих, — согласился я, ехидно улыбаясь. — Но мои знакомцы не настолько глупы, чтобы связаться с высокородной барышней, похитив ее прямо на улице средь бела дня.

«Разве что им хорошо заплатят. Или пообещают защитить от дядюшки Тлалока и его приспешников».

А вот эти соображения я не собирался высказывать вслух..

— У нее были любовники?

— Она была нетронутой, — заверила Три Цветка. — Горничная подтвердила это перед смертью.

— Поклонники? Легкий флирт?

— Я бы знала это.

— Вот как…

Я долго молчал.

— Я хорошо заплачу за возвращение Четыре Цветка.

Она полезла под плащ и швырнула чем-то в меня. Я инстинктивно увернулся, и об пол со звоном ударился кисет из оленьей кожи.

— Думаю, для начала этого хватит.

Я пинком отбросил кисет к ногам гостьи.

— Я берусь за это дело не ради денег.

Она впервые улыбнулась.

— Больше ты от меня ничего не получишь. Мой муж не сможет восстановить тебя в правах, а если бы и мог, я бы на этом не настаивала.

— В те времена, когда еще уважали порядок и приличия, вас бы раздели догола и били кнутом на всех площадях за то, что посмели явиться ночью к мужчине, да еще не родственнику, — усмехнулся я, задумчиво разглядывая ее. — Впрочем, такое и сейчас случается.

Она презрительно хмыкнула, накинула на голову мантилью и выплыла из комнаты. Уо, должно быть, встретил ее у двери, потому что я не услышал стука. Не успела она уйти, как я потянулся к текиле.

На следующий день я проснулся поздно, с распухшей головой, мерзким вкусом во рту и тошнотворным ощущением в животе, причем не только физическим. Дважды за последние дни мне пришлось иметь дело с призраками прошлой жизни, а это в два раза больше, чем я способен выдержать.

Переодевшись в чистые одежды, я наскоро проглотил холодную тамале, осевшую в желудке свинцовым комом, и поспешил на улицу. Скоро ворота рынка закроются, а мне нужно кое с кем повидаться.

Улицы вокруг рынка Огненного Цветка кишели носильщиками, рабами, женщинами и их служанками. Там и тут мелькали клетки с попугаями: клювы открыты, языки свисают, словно птицы погибают от жажды. Босоногая девчонка из рода Лягушек, едва достигшая брачного возраста, загородила дорогу на входе. На руках нищенка держала младенца с привязанными к голове деревянными дощечками, предназначенными для того, чтобы сплющить череп и добиться наибольшего сходства с земноводным, по имени которого был назван весь род. Заунывное бормотание попрошайки было прервано появлением увенчанного зеленым плюмажем аристократа со свитой. Нас обоих прижали к стене, но я быстро опомнился и последовал за процессией, замедлив шаг только дважды: когда аристократ остановился полюбоваться крохотной дочерью пуховщика, осторожно ощипывавшей тонкими костяными щипчиками перья с насаженной на железный вертел колибри, и возле татуировщика, создававшего подобие чешуи на красивом лице молодого человека.

Завсегдатаи рынка и покупатели постепенно расходились. Несколько торговцев уже закрывали палатки, а подметальщики принялись за работу. Я нырнул в лабиринт извилистых проходов между лотками, несколько раз огляделся, сориентировался и вскоре очутился возле узкого дверного проема, скрытого тростниковой циновкой, на которой еще проступало едва различимое под пятнами и царапинами изображение ягуара.

— Кто там? — прокаркал хриплый старушечий голос.

Я откинул циновку и ступил через порог в темноту.

— Пилигрим, алчущий мудрости и совета Матери Ягуара.

За спиной послышался шорох, словно кто-то расслабился, облегченно вздохнул, а возможно, и опустил оружие.

— Добро пожаловать, усталый путник, — откликнулся голос, на этот раз немного громче. Я направился ко второму проему, отодвинул занавеску и очутился лицом к лицу с Матерью Ягуара.

Она стояла на коленях перед низким глиняным алтарным столиком, бросая и перемешивая костяшки, чересчур мелкие для свиньи или оленя.

— Садись, сын мой, — пригласила она голосом куда более сильным и звонким, чем тот, который приветствовал меня у двери. — Что привело тебя сюда?

Она не поднимала головы, пока я не бросил на стол рядом с костяшками три серебряных монеты. Со старого, морщинистого, сплошь покрытого татуировкой лица на меня остро глянули живые, черные, пронизывающие, как обсидиановые наконечники стрел, глаза.

— Речь пойдет о девице по имени Четыре Цветка, высокорожденной особе, — начал я. — Говорят, ее похитили прямо с рыночной площади в последний день Оцелота. Семья разыскивает ее и будет благодарна за помощь.

Мать Ягуара кивнула.

— Я слышала эту историю, но ничего не знаю ни о девушке, ни о похищении. Никто из близких мне в мире духов тоже не ведает ни о чем подобном.

— Значит, личные мотивы? Похоть, возможно?

Мать Ягуара снова раскинула кости и покачала головой.

— Мне и моим духам ничего не известно, — повторила она.

Я задумчиво кивнул. Если платишь Матери Ягуара за сведения, и она взяла деньги, стало быть, скажет правду. А это означает, что и она, и ее окружение действительно находятся в неведении.

— Благодарю тебя за ответ, — сказал я, поднимаясь.

— А деньги? — напомнила старуха. Я положил на стол четвертую монету.

— Они твои. Я спросил, и ты поделилась своей мудростью. Не твоя вина, что ответ оказался иным, чем я ожидал.

Я повернулся и взялся за занавеску.

— Погоди, — обронила Мать Ягуара. Я повернулся и молча ждал, пока она бросала кости — раз, другой, третий…

— Эта девушка — не единственная, которую украли таким образом, — наконец изрекла Мать Ягуара. — Были и другие, все безупречного происхождения, хотя, к сожалению, не обласканные судьбой.

— И все девушки?

— Не только. Были и мальчики, несколько холостяков, незамужних женщин, возможно, равное число тех и других. Все произошло за последние две недели.

— Кто?

— Неизвестно. И почему — тоже.

Она снова обернулась к столу, откуда, как по волшебству, исчезли монеты.

Дядюшка Тлалок не выказал никаких эмоций, услышав мой рассказ о похищениях.

Солнце еще только садилось, и поэтому дядюшка пил мате вместо алкоголя. Нагнувшись к тыкве-горлянке, он сосредоточенно вытянул последние капли чая через золотую соломину и неохотно поднял жирную морду.

— Довольно забавно, — проворчал он, — вот только никак в толк не возьму, какое нам дело до всего этого.

Я нахмурился.

— Всегда можно взять выкуп, дядюшка.

— При условии, что похищенные живы, — отмахнулся он.

— А это не так?

— Против этого чересчур много обстоятельств. К тому же, как я понял, этой историей заинтересовался Тень Императора.

Я хотел расспросить поподробнее, но понял, что это не только глупо, но и опасно. И прикусил язык. Похищенных могут попросту принести в жертву, особенно тех, кто не имеет ничего более, чем знатное происхождение. А приносить в жертву людей могли только Император или императорские жрецы, для всех остальных это считалось государственной изменой, поскольку предполагало родство с богами, бывшее привилегией одного владыки. Да, именно Тени Императора поручалось расследование подобных дел. А от него лучше держаться подальше.

— Дядюшка, по-нашему, это как-то связано с убийством хуэтлакоатля?

— Ты сам сказал, что его в жертву не приносили. Кроме того. Тень Императора остался безразличен к этому происшествию.

Заерзав в кресле, он пососал пустую соломинку и шумно вздохнул.

— Нет, мальчик мой, подобную связь можно считать маловероятной. А пока у меня для тебя есть еще одна работенка. Та, что прольет свет на другое дельце.

Щурясь от полуденного солнца, я облокотился на низкие каменные перила и глянул вниз, на бывших повелителей всего живого.

Давным-давно близнецы-герои, Кетцалькоатль и Тецкатлинока, убили водяное чудовище Силпактли, а потом соорудили мир из его изломанного скелета. Так началось сотворение человечества.

За злобу, похоть и пороки боги поразили хуэтлакоатлей небесным огнем, и их правлению пришел конец. Только на южном континенте, скрытом за пеленой штормов и бурь, они остались — как предостережение человечеству и свидетельство величия богов.

По крайней мере, так рассказывают легенды. Лично я считаю, что если боги позволили человечеству перехватить бразды правления, то, по крайней мере, обязаны хотя бы извиниться перед хуэтлакоатлями.

В яме подо мной их было четверо: все жевали зеленую массу из кормушек, ввинченных в стены.

Когда один выпрямился, голова оказалась всего футах в четырех от парапета, при том, что эти особи отнюдь не считались великанами: всего-навсего двуногими обжорами, волочившими тело и хвост почти параллельно земле. Какой-то из них поднял голову и, не обращая внимания на то, что листья едва не вываливались из пасти, равнодушно уставился на меня. Интересно, что старые повелители всего сущего думают о новых?

Но тварь отвела глаза и снова потянулась к кормушке.

Я видел больших хуэтлакоатлей и настоящих великанов, достаточно огромных и злобных, чтобы считаться полубогами, и таких, кто отличался глупостью и неповоротливостью. Очевидно, южный континент кишит всеми видами тварей, словно явившихся из ночных кошмаров.

Но до сих пор все, что я увидел сегодня в императорском зверинце, не будило воображения.

День выдался на редкость солнечным, поэтому здесь было полно знатных людей и их слуг. Встречались и простолюдины, допущенные по специальному разрешению, а проще говоря, догадавшиеся дать небольшую взятку стражникам. Простолюдины вырядились в лучшие праздничные платья, аристократы накинули яркие мантии, подобающие их положению. Люди казались куда более красочными, чем хуэтлакоатли, и гораздо более интересными, нежели гигантские емкости с водяными чудовищами и клетки с мохнатыми северными зверями.

Я вынудил себя перевести взор на хуэтлакоатлей, переваливавшихся внизу, но в эту минуту что-то, задев мое плечо, упало в яму. Хуэтлакоатли попятились и нервно захрюкали. Потом рядом с первым предметом, красно-зеленым манго, приземлилась связка бананов. Обернувшись, я увидел зрителей, столпившихся у барьера — судя по дешевым туникам, сплошь простолюдинов. Бормоча молитвы, они швыряли в яму фрукты, словно верующие, приносящие жертву. Кое-кто даже раскачивался взад-вперед с закрытыми глазами, словно в экстазе.

К площадке уже бежали два надсмотрщика. Они обрушили удары тяжелых палок на молящихся и в два счета рассеяли вопящих бедняг. Один стражник ударил молодую женщину по почкам. Та качнулась, и надсмотрщик опустил палку на ее голову. Женщина пыталась бежать, но стражник вцепился в нее, ловко орудуя жезлом.

Подождав, пока они окажутся ближе, я небрежно переменил позу. Стражник споткнулся о вытянутую ногу и растянулся в грязи. Пока он барахтался на земле, я взял руку молодой женщины и глазами показал на узкий закоулок между клетками. Несмотря на стекавшую по щеке кровь, она улыбнулась и в мгновение ока исчезла. Я приложил все силы, чтобы помочь надсмотрщику. К тому времени, как он от меня отделался, девушка вместе с остальными была уже далеко.

Несколько стражников спустились в яму и принялись деловито собирать подношения. Они шныряли между неуклюжими морщинистыми лапами, смело лезли под хвосты, сгребая остатки раздавленных фруктов. Хуэтлакоатли все еще нервничали, и я с минуты на минуту ждал, что служителей разотрут по земле, как манго.

За моей спиной раздался тихий свист. Все четыре особи насторожились и, подняв головы словно по команде, подступили к стене. Я инстинктивно попятился и сунул руку под плащ, нащупывая рукоять меча.

— Все в порядке, — раздался голос за моей спиной. Я снова повернулся и оказался лицом к лицу со стариком в грязном плаще с тройной оторочкой из перьев, знаком среднего круга знати. Старик опирался на тяжелую резную трость.

— Это они меня почуяли. Не правда ли, красавчики?

При звуках его голоса хуэтлакоатли принялись посвистывать и шипеть. Старик доковылял до парапета и посмотрел вниз. Животные прижались к стене и продолжали тянуть головы, пока старик не перегнулся через барьер под весьма опасным углом и не почесал тростью эти острозубые рыла.

— Ну, как мы сегодня? — проворковал он. — Здоровы и счастливы?

Более мелкие пытались подпрыгнуть, чтобы дотянуться мордами до его трости.

— Великолепны, правда? — спросил он, не отрывая от них глаз. — Видите ли, я их матушка.

Он искоса взглянул на меня, очевидно, желая убедиться, что слова произвели желаемый эффект.

— Должно быть, роды были трудными, дядюшка?

Старик весело закудахтал, продолжая скрести тростью головы хуэтлакоатлей.

— Я растил их с первой минуты появления на свет, — сообщил он, выпрямляясь, к очевидному разочарованию «деток». — Был первым, кого они увидели, вылупившись из яиц. Проводил с ними ночи и дни, пока они сидели в гнезде, кормил жеваными листьями. Став постарше, они ходили за мной по пятам. О да, они мои дети.

— Вы хорошо их знаете? Я имею в виду хуэтлакоатлей.

Расплывшееся в улыбке лицо словно пошло трещинами.

— Так же, как и остальных. Я Четыре Орла, хранитель императорских животных.

— Что вы можете рассказать о хуэтлакоатлях?

— Больше, чем вам захочется знать, юноша. Вы и не поверите, на что они способны.

— Не согласитесь разделить свою мудрость со мной — за чашей пульке?

Снова эта неповторимая улыбка.

— Показывайте дорогу, молодой господин.

Продавец спиртного поставил свою тележку, разукрашенную бесчисленными портретами леди Майяхуэль, изобретательницы священного напитка, у самых ворот зверинца. Я приобрел пару тыкв, удостоился небрежного благословения, и мы вместе с Четыре Орла устроились в теньке, прислонившись к стене. Старик жадно втянул в себя спиртное, вытер рот и блаженно вздохнул.

— Чертовы идиоты, — бросил он, мотнув головой в том направлении, где еще недавно стояли нарушители порядка. — Никак им не втолкуешь, что животные не могут переварить фрукты. Верная гибель.

— Может, именно поэтому они и бросаются плодами?

— Скорее, считают, что поклоняются хуэтлакоатлям, делают приношения на алтарь их богов.

Он снова сделал добрый глоток из горлянки.

— На самом же деле обрекают на гибель бедняг, если вовремя не прийти им на помощь. Это все кутерьма вокруг новых богов, сэр… Ничего хорошего из такого не выйдет.

Я торжественно кивнул, словно услышал от старика невесть какую истину.

— Но сами хуэтлакоатли — что вы можете сказать о них?

— Ах, — фыркнул он, прикладываясь к горлянке. — Они размножаются и процветают только на Виру, как вам известно. Только там. Здесь им плохо. Как, впрочем, и любому человеку, окажись он на Виру.

— Но вон те, — осведомился я, ткнув пальцем в зверинец, — похоже, хорошо устроились?

— Только благодаря нашим заботам, — возразил старик. — На протяжении долгих веков многие поколения учились этому. Есть много разновидностей хуэтлакоатлей, и у каждой имеются свои, почти неуловимо различающиеся потребности. В том вольере живут утконосы. Он не годится для длинношеих или иглохвостых. А если попытаетесь посадить туда гигантских пожирателей мяса, они в два счета вырвутся на волю, и тогда берегитесь, посетители!

Очередной глоток из горлянки.

— Дело в том, что пожиратели мяса могут прыгать.

— А язык у них одинаковый?

Старик снова закудахтал.

— У тех, что там? Да это просто животные. Что-то вроде помеси оленя и ягуара. Только говорящие особи обладают равным человеку интеллектом.

Черт! Зря потраченное время! Целый день псу под хвост!

Раньше я никогда не думал о том, что хуэтлакоатли ничуть не глупее людей, хотя предполагал, что они больше, чем просто звери.

— Мы ничего не знали о них, пока не добрались до южных земель, — пояснил Четыре Орла. — Они огромные, мощные и странные, поэтому люди и пытаются им поклоняться.

— А тамошние жители когда-нибудь приносили в жертву хуэтлакоатлей?

— Это еще зачем? — фыркнул старик. — С какой целью? Их кровь не увеличит урожай кукурузы, смерть не поможет умилостивить наших богов. Они более древние создания — иной порядок магии, если вы верите в подобные вещи.

— Так вы никогда не слышали о случаях принесения в жертву хуэтлакоатлей?

— На этом континенте? Никогда.

— Я слышал, что в их организмах содержится сильное снадобье. Очень ценное.

Старик вскинул голову и окинул меня настороженным взглядом.

— Кто наплел вам подобную чушь? В хуэтлакоатле не содержится ничего, кроме костей, внутренностей и мышц, как в любом животном или человеке. Уж кому это знать, как не мне! Достаточно я их навидался, внутри и снаружи.

— Ничего такого, ради чего хуэтлакоатля стоило бы располосовать от горла до хвоста?

На этот раз старик проницательно усмехнулся:

— Я этого не сказал. Сначала следует приобрести знание.

Нечто вроде ясновидения?

— Знания будущего?

— Черт, да нет же! Знание хуэтлакоатлей. Каким образом они функционируют. И как именно связаны с нами.

— Так мы родственники?

— Не близкие. Они гораздо ближе к ящерицам и змеям, а особенно к крокодилам и птицам. Но да, мы имеем некоторое отношение друг к другу. Как все животные.

Он высосал все пульке и выжидающе уставился на меня.

— Позвольте угостить вас еще одной порцией, — предложил я, поднимаясь, чтобы направиться к тележке торговца.

Пока торговец наполнял горлянки молочно-белым эликсиром, я обдумывал сказанное, а когда шагал обратно, у меня уже была готова новая обойма вполне конкретных вопросов.

— Говорят, — начал я, когда старик поднял нос от горлянки, — что жрец может предсказать будущее по оленьим внутренностям.

Или человеческим.

— Какая же разница, зверь это или хуэтлакоатль? — спросил я.

— Говорят, англичане рождаются с невероятно цепкими пальцами ног, чтобы крепче хвататься за землю и не скатиться с нее, — парировал он. — Даже те, кто верит подобным вещам, стараются не высказывать их вслух!

— И все же…

— И все же ты гоняешься за призраками, — перебил старик, выливая остаток пульке на землю и выпрямляясь. — Относишься к этим созданиям, как к чему-то сверхъестественному, не из нашего мира. Уверяю, это вовсе не так. Они из того же мира и той же плоти, что и мы. Правда, старше. Гораздо старше, но от них нечего ждать чудес. А теперь благодарю за щедрость, молодой господин, но прошу меня извинить. Пойду поищу укромный уголок, чтобы облегчиться.

Едва я успел выйти на сушу из водного такси и направиться к «Дворцу Колибри», как уже через две улицы понял: за мной следят. Один человек, на расстоянии, достаточном, чтобы не представлять очевидной угрозы. Однако я, сделав вид, что поправляю складки плаща, наполовину вытащил меч из ножен и не замедляя шага, продолжил путь.

Возможно, преследователь ошибся и идет не за тем? В конце концов, мало кто посмеет навлечь на себя гнев дядюшка Тлалока, напав на его человека, к тому же выполняющего поручение хозяина.

Ну да, как же!

Я миновал еще пару кварталов, когда сзади послышался тихий свист и из мрака выскользнули еще трое — кряжистые, плотные, все, как один, закутанные в черные плащи из грубой шерсти. На головах серые тюрбаны, свободные концы которых, разрисованные черепами, скрывают лица.

Я повернулся лицом к тому, кто наступал слева, притворяясь, что шарю под плащом в поисках меча. Мужчина на миг застыл, и наши взгляды скрестились. Я скорее почувствовал, чем увидел, как смыкается кольцо.

Пора!

Я ударил назад и сквозь ткань плаща пронзил того, кто стоял за спиной. Отступил в сторону, полоснул нападавшего справа. Он отскочил, предоставив мне возможность на секунду сосредоточиться на том, что слева. Быстрый выпад снизу вверх — и я ощутил, как мое лезвие впилось в чью-то плоть и царапнуло кость. Незнакомец схватился за руку и, следовательно, вышел из игры, а я тем временем занялся моим приятелем справа. Тот подступал все ближе, низко держа меч для завершающего удара.

Одним ловким движением я сорвал с себя плащ и швырнул ему в лицо, а сам отскочил в сторону и шагнул вперед. Он сумел вовремя увернуться, но все же потерял равновесие и не успел опомниться, как я раскроил ему череп. Прижавшись спиной к стене, я оглядел поле боя. Раненый ковылял вниз по улице. Другой, с расколотым черепом, был мертв, да и третий скоро к нему присоединится. Пока что он катался по земле, держась за живот. Тот, кто следил за мной и свистел своим приятелям, давно исчез. Я тяжело дышал, а руки так тряслись, что меч долго не мог попасть в ножны. Черт! И это был мой почти лучший плащ! Кровь забрызгала перья, и теперь их ничем не отчистишь!

Я так и оставил его поверх трупа в качестве визитной карточки и, в последний раз осмотревшись, поспешил во «Дворец Колибри». Дядюшка Тлалок терпеть не может, когда его люди опаздывают, и такой довод, как нападение троих неизвестных, в его глазах не выглядит достаточно убедительным.

После доклада дядюшке я уселся в баре «Дворца Колибри», где, прихлебывая снежное вино и продолжая держаться спиной к стене, обдумывал свой следующий шаг. Дядюшку Тлалока развеселил и умеренно заинтересовал рассказ о моем приключении с Серебряными Черепами. Лично меня это позабавило куда меньше. Зато заинтересовало крайне. Очевидно, кому-то очень не терпится увидеть меня мертвым. То есть таковых всегда было немало, но сейчас их ряды значительно пополнились. Недаром этот кто-то не постоял за ценой и нанял одну из самых могущественных шаек в Английском квартале. Но кто он, этот неизвестный? Кого я в последнее время умудрился так обозлить? Три Цветка? Вряд ли. И уж, разумеется, это не связано с поручением дядюшки Тлалока.

В любом случае, представить невозможно, чтобы кто-то из Английского квартала натравил на меня Серебряных Черепов. Все знали: они громилы и бандиты — но, по мнению местных жителей, ограничивались угрозами и избиениями. Могли, конечно, и ноги переломать, но вот насчет убийств… Сомнительно. А это означает, что у нанявшего их куда больше денег, чем опыта. Подобная нить размышлений вновь привела меня к леди Три Цветка, что, разумеется, было чистым вздором.

Тень Императора? Еще глупее. Если бы они хотели моей смерти, я уже успел бы отдать концы. В результате несчастного случая, в честном поединке, от рук неизвестных преступников, а может, и в храме самого Магистра Смерти — но уж никто не подумал бы впутать в такое дело грязное отребье вроде Серебряных Черепов. Может, предупреждение Тени Императора? Нет, это слишком бредовая идея, даже для Английского квартала.

Единственное, в чем я был уверен: подобное внимание мне не по душе. Теперь придется не только постоянно быть начеку, но и выплатить изрядную сумму Серебряным Черепам за убитого члена банды, а кроме того, заказать новый плащ.

Я продолжал потягивать вино, размышляя о своем портном. Предмет, разумеется, куда более приятный, нежели Тень Императора или шайка головорезов.

Я бродил по темным улицам под мрачным беззвездным небом. Духи болезней медленно проплывали мимо, задевая меня на лету.

Глухой переулок наполнился быстрым мелодичным щебетом. Голубая колибри сражалась с черной бабочкой. Шум битвы становился все громче. Я убежал.

Но тут в меня полетел крутящийся каучуковый мяч. Я уже готов был отбить его, как в детстве. Но мяч внезапно перестал вертеться и подскакивать.

И оказался не мячом, а освежеванной головой Дыма.

— Кого ты обидел на этот раз, Счастливчик? — спрашивает голова.

Чей-то голос приказывает:

— Счастливчик, сюда!

Я знаю этот голос. Слишком хорошо.

Я вдруг оказался в знакомом квартале, где родился и рос и куда мне запрещено возвращаться.

Я оборачиваюсь и вижу Два Оцелота, стоящую в дверях ветхой хибары, построенной в стиле Лягушек. На ней наряд невесты, только губы выкрашены черным, как у уличной девки.

— Счастливчик, где ты был все эти годы? — спрашивает она, и взгляд при этом куда дружелюбнее, чем у старшей сестры.

Я изо всех сил стараюсь вежливо отвести глаза.

— Ты знаешь. И я знаю. Нам не позволено об этом говорить.

— Неужели я так ужасна? Предпочитаешь мою сестру Три Цветка?

— Нет.

Она подступает ближе, и я замечаю: с ее лицом что-то не так.

Кожа отстала и висит складками, словно неудачно пригнанная маска.

— Почему ты так смотришь на меня? Неужели я настолько уродлива?

Она забирает в горсть отвисшую кожу и, резко потянув, отрывает. Мне является лицо ее сестры Три Цветка.

— Скучаешь по старым временам и прежней жизни? — шипит она. — Мечтаешь быть джентльменом, а не громилой?

— Я тот, кем меня сделал Бог, — бросаю я и поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Счастливчик, — окликает ее мягкий голос. Какие-то непривычные нотки останавливают меня на полпути. Сердце, кажется, вот-вот разорвется, но я против воли все же оглядываюсь на Три Цветка.

— Боги ли создают нас или мы сами себя создаем? — спрашивает женщина.

По ее коже, как по волнам, пробегает рябь, и она мгновенно вспухает. Изнутри прорываются головки могильных червей, похожие на маленькие белые фурункулы, и принимаются пожирать ее лицо, за исключением зубов, которые становятся все длиннее и острее, пока на тонкой женской шее не возникает пасть хуэтлакоатля.

Следующий день начался так же, как и предыдущий. Я проснулся поздно, с головой, затянутой туманом вчерашнего алкоголя. Разумеется, Три Цветка не удостоила меня повторного визита. Я подождал, пока руки и ноги (в отличие от головы) стали слушаться, и решил прогуляться. Легкую кольчугу скрывала подбитая ватой туника, поверх которой был натянут обычный плащ. Для сезона дождей одежки явно было многовато, зато в подобном наряде я чувствовал себя в относительной безопасности.

Я вышел из своего жилища, стараясь держать ухо востро. На улице было полно народу: расфуфыренные торговцы с эскортами, скорее, подобающими аристократам; чересчур роскошно разряженные личности, чьи занятия были трудноопределимы, хотя, очевидно, малопочтенны; сгибавшиеся под тяжестью грузов домашние слуги, чье одеяние резко контрастировало со стенами домов, облицованными яркими изразцами. На углу торговец продавал с тележки фруктовые соки. Все, как обычно, никаких внешних раздражителей. Похоже, сегодня ничто не будет действовать мне на нервы.

Я лениво, с беспечным видом шествовал по тротуару, хотя желудок сжимался каждый раз, когда кто-то проходил мимо. Я успел пройти уже два квартала, когда кто-то меня окликнул:

— Сэр Счастливчик!

Рядом топал мальчишка лет десяти в грязной желтой тунике, мигом определявшей его как не слишком ценного домашнего слугу.

— Я знаю человека, у которого есть для вас кое-что, — прошипел он, не шевели губами. При этом глазенки бегали, а голова так быстро вертелась, словно мальчишка опасался соглядатаев. Очевидно, поручение доставило ему немало удовольствия. Не то что мне. Поэтому я удостоил его пренебрежительного взгляда.

— И кто он такой?

— Прекрасная леди, которой недостает вашего общества.

Начало было вполне банальным для уличного сводника, но я успел опустить глаза и вовремя заметил, как мальчишка шевелит пальцами, делая знак. Знак ягуара.

— Только не здесь, — проворчал я, замахиваясь, как дли удара. — Проваливай!

Парень нагло ухмыльнулся и нырнул в толпу. Я возобновил неспешную прогулку, на следующем же углу свернул направо и зашагал к рынку.

К тому времени как я туда добрался, ворота уже закрылись, но найти Мать Ягуара оказалось несложно. На улице третьеразрядных винных лавок и низкопробных борделей, теснящихся вдоль рыночной ограды, имеется притончик под названием «Отдых Стервятника», где Мать Ягуара и ведет свой провидческий бизнес. Как обычно, Матушка сидела в крохотном самом дальнем закутке, в стороне от двери и, без сомнения, поближе к одной из своих многочисленных лазеек.

— Я нашла кое-что интересное для тебя, — сообщила она, не поднимая головы, не успел я усесться напротив.

— Любое слово мудрой женщины — как шум весеннего дождя в ушах моих, — напыщенно объявил я. Она заквохтала и пожала мне руку под столом. Я ощутил, как старуха чертит пальцем знак золота, молча отнял руку и сунул ей под столом три золотых монеты. Голова Матери опустилась на высохшую грудь. Она вроде бы впала в транс или глубокий сон, и я терпеливо ждал, пока она раскачивалась взад и вперед, а дыхание становилось все ровнее.

— Одного из тех нашли, — проговорила она наконец, отрешенно, словно и вправду спала. Мои губы едва шевельнулись.

— Выкупили?

— Мертвый, совсем мертвый, — тихо запричитала она. — На улице складов. Позади английских доков. Отпрыск знатной фамилии из рода Водяного Чудовища.

То есть, говоря обычным языком, аристократ, но кроме этого, ничем не примечателен и дожил до среднего возраста, так ничего и не достигнув.

— Как его отыскали? — спросил я, думая о хуэтлакоатле.

— По запаху, — проныла Мать Ягуара. — Запаху тех, кто умирает медленно. Ему вспороли живот много дней назад.

— Принесен в жертву?

— Кто знает? Кто знает? — взвыла Мать Ягуара, но тут же понизила голос до шепота.

— Другие пришли и унесли его, прежде чем явился Магистр Смерти. Тени упали, и бедняга исчез навсегда. Навсегда, — повторила она еще тише и уткнулась носом в стол, явно лишившись чувств.

— Спасибо за твою мудрость, Мать, — громко повторил я обычную фразу на случай, если нас подслушивали, и, поднявшись, оставил на столе еще три золотых монеты.

Покидая «Отдых Стервятника», я нервничал еще больше, чем до визита сюда. И незачем было спрашивать, кто эти тени, или кто забрал тело, и почему Тень Императора интересовался смертью ничтожного дворянчика. Распоротый живот красноречиво говорил: парень был принесен в жертву.

Я мельком вспомнил о леди Три Цветка и вполне вероятной судьбе ее приятельницы и уже куда дольше задержался мыслями на том воздействии, которое вышеперечисленные события окажут на мою карьеру и продолжительность жизни. Вряд ли благоразумно совать нос в дела, затрагивающие интересы Тени Императора. Подозреваю, что Мать Ягуара потому и раскрыла рот, что эта история уже успела облететь весь Английский квартал. Оставалось только надеяться, что моя роль в этом деле остается за занавесом.

Я попытался просчитать все варианты и чем больше размышлял на эту тему, тем больше убеждался в том, что настало время провести спокойный вечерок у себя дома. Конечно, если Тень Императора нацелится на меня, подобная мера вряд ли поможет, зато это последнее на всей земле место, где остальные враги ожидают застать меня ночью. Кроме того, идиллия на лоне природы потребует от меня таких предметов первой необходимости, как золото и некая шкатулка, стоящая рядом с кроватью.

Как оказалось, дома меня уже ждала леди Три Цветка. Она закрыла мантильей лицо, но я узнал ее экипаж у дверей.

— Какие-нибудь новости о Четыре Цветка? — перешла она к делу без ненужных приветствий.

— Нет, госпожа.

— Я слышала… — начала она, но тут же осеклась и взяла себя в руки. — Я слышала, что кого-то из похищенных сегодня нашли.

— Это не она, госпожа. Какой-то мужчина.

Я долго спорил с собой, стоит ли сказать, где его обнаружили и какая участь, скорее всего, ждет Четыре Цветка.

Женщина глубоко вздохнула, словно с плеч ее упало невыносимое бремя.

— И еще одно. Мой муж узнал о моем визите к тебе. Он крайне рассержен и, возможно, станет мстить.

Так вот оно что!

— Уже попытался, госпожа.

К моей ироничной улыбке примешивалась изрядная доля облегчения. Дама подняла бровь:

— Насколько я поняла, удача ему изменила?

— Скажем так: он доставил мне немало неудобств, лишил любимого плаща и, возможно, введет меня в некоторые расходы на оплату жизни парочки головорезов, но все это, в общем, пустяки.

— Тем не менее я верну тебе долг, — пообещала она, сунув руку под мантилью. Что-то в ее неловких движениях заставило меня метнуться вперед и отбросить тонкую материю. Так и есть. Один глаз, окруженный огромным фиолетовым синяком, заплыл. На шее темнеют зловещие пятна, оставленные цепкими пальцами.

— Думаю, — отчетливо выговорил я, — лучше мне потребовать компенсации у вашего мужа.

Подбородок дамы надменно вздернулся.

— Значит, предпочтешь опозорить меня? Это тебе больше понравится? Может, даже возбудит?

Она порывисто расстегнула булавку, и платье вместе с, мантильей сползло с плеч, раскинувшись на полу:

— Смотри! Хочешь увидеть все, что сделал со мной господин мой супруг?

Я отвел глаза, хотя успел увидеть широкие бедра и полные груди, испещренные рубцами от кнута или плети.

— Мне очень жаль.

— Никого, а тем более безродного наемника, не должно касаться, что происходит между мужем и женой, — обронила она, нагибаясь, чтобы подобрать одежду. — Ты послужил мне, и я тебе заплатила. На этом всякие отношения между нами заканчиваются.

Самым печальным оказалось то, что Три Цветка была права. Она заплатила высокую цену, но это уж дело не мое.

Кувшин с текилой был пуст, так что этой ночью спал я плохо.

— А, Счастливчик, мальчик мой, — буркнул дядюшка Тлалок, когда назавтра я показался во «Дворце Колибри». — Тебя ждет встреча с одной приятной особой.

— С кем именно? Надеюсь, это знатная леди?

Хорошо еще, что старец не завел свою шарманку про племянника, так что, может, все и обойдется.

Дядюшка шумно вздохнул.

— Боюсь, ничего столь романтичного. Посланец пришел от жреца… своего рода, — неохотно буркнул он и, поймав мой взгляд, пояснил: — О, уверяю, жрец не приходится тебе родственником. По крайней мере, не слишком близким.

Он отмахнулся поразительно напоминавшей моржовый ласт ручищей. Я вопросительно уставился на своего ментора и нанимателя.

— Понятия не имею, в чем дело, — уверял дядюшка. — Просто меня очень вежливо попросили устроить встречу с тобой.

Потянувшись к черепу, он опрокинул в себя едва ли не половину содержимого.

— Жизнь полна очаровательных сюрпризов, не так ли?

Лично моя жизнь последнее время просто переполнена этими самыми сюрпризами, причем, заметьте, ни одного приятного. Но я улыбнулся и откланялся с таким видом, будто дядюшка сделал мне величайшее одолжение. Первое правило игры: не позволяй никому увидеть твой вспотевший лоб. Второе правило: не позволяй никому увидеть твою кровь.

Заоблачные Виллы располагались на другом конце города, поэтому часть пути я проделал на водном такси и поднялся в горы на фуникулере. Когда-то давным-давно этот район был пригородом, приятным убежищем для аристократов, искавших спасения от летней жары и комаров. Потом, когда Империя усилила хватку и междоусобные войны были сублимированы в несколько иные, более безопасные сферы деятельности, богатые и благородные возымели привычку жить здесь круглый год. Однако близость к Главной площади и изобретение кондиционеров вернули знать назад, в города, поближе к своему бизнесу. Большие виллы были поделены на квартиры, куда вселился люд попроще.

Храм начинал свое существование в качестве аристократического особняка, вернее двух или трех рядом стоящих зданий, объединенных облицовкой из керамической плитки, кроваво-красной внизу и солнечно-желтой наверху. По бокам красовались изящные фризы, занимавшие почти две трети стены. Остальная часть была искусно раскрашена таким образом, что казалась ступенчатой пирамидой. Четыре широкие каменные ступеньки вели ко входу, украшенному двумя резными статуями в рост человека. Парочка мускулистых слуг в отороченных перьями плащах, стоявшая у массивных резных дверей, не имела при себе оружия, но тем не менее это явно были стражники.

Все это походило на замок, нарисованный рукой ребенка. Величественный, великолепный и чрезмерно пышный. Правда, все здесь говорило о мрачных древних богах, поставленных на службу циничной современности. Мне даже стало не по себе.

Храмовая весталка провела меня сквозь паутину залов и переходов. Мы поднялись по внутренней лестнице к павильону на крыше, где уже ожидал мой хозяин.

Толтектекутли — огромный, толстобрюхий, его внешность кажется таким же смешением стилей, как и сам храм. Голова уплощена по моде Лягушек, и теперь он выглядит, скорее, как роспись Лягушечьего храма, чем обычное человеческое существо. Губа и уши проткнуты, как видно, для тяжелых нефритовых затычек, которые так любят Лягушки, но сейчас дырки пусты. На плечи накинут плащ из зеленых перьев, которому не хватает совсем немного, чтобы стать уликой при обвинении хозяина в святотатстве против жрецов Кетцалькоатля. Под плащом виднеются белоснежная туника и широкий пояс из кожи ящерицы. На руках золотые браслеты. С шеи свисает пектораль из крученого золота с изображением бога Кетцалькоатля. Глаза, как полагается, косые, но красоты ему это не добавляет. Он сидит неподвижно, как статуя, на резном табурете, глядя поверх крыш на город и расстилающийся за ним залив.

Хозяин безмолвным жестом приказал мне сесть на ступеньку ниже, и я так же безмолвно подчинился. Он не сводил взора с далекого горизонта, а я — с него. И хотя он ни разу не повернул лицо в мою сторону, у меня создалось впечатление, что он изучает меня так же тщательно, как я — его.

— Два Кролика, — выговорил он наконец, голосом таким же отстраненным, как его взгляд.

От растерянности я вздрогнул. Это было имя, данное мне при рождении, и могло стать моим постоянным, не окажись на редкость несчастливым.

— Меня зовут Счастливчик, — тихо напомнил я.

Он наконец повернулся и сосредоточил жесткий, немигающий, беспощадный взгляд на мне, как охотничий сокол, готовый наброситься на добычу. От этого почему-то возникло ощущение, что он способен проникнуть в самые черные глубины моей души. Ничего не скажешь, ловкий трюк.

— Будь тем, кем тебя создали боги, — резко бросил он. — Ибо то, кем ты был в начале пути, определяет то, кем станешь в конце.

— Если позволит судьба.

— Ах, да, судьба…

Он немного помолчал.

— Ты представитель благородной ветви знатного рода. Повергнут в грязь неблагоприятными обстоятельствами.

Я ничего не ответил. Если он пытается вывести меня из равновесия… что же, у меня немалый опыт подобных игр.

— Я обязан тебе, — продолжал он. — Два дня назад ты кое-кому помог.

Я пожал плечами:

— Надзиратель оказался неуклюжим. Запутался в собственных ногах.

— Все же благодарю тебя. Искателя мудрости, каким ты стал.

— Почему бы нет, раз это приносит прибыль? — пожал я плечами.

— Не лги мне! — рявкнул он. — Тебя занимает вовсе не прибыль.

— Не только, — признался я, вспомнив о маленькой шкатулке у постели.

Он улыбнулся чрезвычайно неприятно.

— И не месть, хотя тебе хочется этому верить. Нет, ты ищешь мудрости, хотя идешь к ней отнюдь не мудро.

Я облизнул губы, гадая, где он раздобыл эту информацию.

— Каков же мудрый способ искать мудрости?

— Такого нет. Мудрые способы — для трусов, дураков и тех, кто не желает учиться. Мудрость находится в конце опасных дорог.

Интересно, уж не повлияли ли деревянные дощечки, которыми в свое время обкладывали его череп, на мозги? Похоже, этот «жрец» не в себе. Как бы его безумие не сказалось на сегодняшней беседе! Правда, если это и безумие, то сочетается с необычайной силой характера.

— Цикл завершается, Два Кролика, — заметил он. — Венера не успеет трижды пересечь орбиту Солнца, прежде чем Бактун Обезьяны придет к концу.

— Умрет, как все на свете, — вырвалось у меня первое, что пришло в голову.

Он небрежно взмахнул рукой.

— Его смерть не имеет значения. Важно, как именно он возродится, ибо это в наших руках. Каждый раз, когда цикл завершается, в нашей власти создать мир заново. Объединить элементы, разрывающие этот мир, и придать им форму, как горшечник лепит из глины. Закалить их в пламени конца времен, пока из огня не появится новый мир, целостный и без единой трещинки.

— Я всегда считал, что подобное деяние — в руках богов, — осторожно заметил я.

— Боги не играют в кости мирами, — возразил жрец. — Они показывают людям дорогу, с каждым новым циклом предлагая им новый шанс пойти по ней. И наша вина в том, что мы этого не делаем.

Беседа, и без того необычная, становилась все более странной, если не сказать, бессмысленной.

— Вы желали меня видеть, — напомнил я в надежде вернуть разговор в рациональное русло.

Снова этот взгляд косоглазого сокола.

— И я увидел тебя. Цикл делает оборот, Два Кролика, и ни ты, ни я не сможем покинуть наши места на календарном камне судьбы. Настало время спаять все элементы, чтобы потом смешать их, как горшечную глину.

Эта фраза смутно напоминала тирады уличных проповедников из тех, кто наставляет паству в Английском квартале.

— Вы имеете в виду знать и простолюдинов?

— О, не только, Два Кролика. Больше. Гораздо больше. Знать, простолюдины, Тростники и Лягушки, англичане и все остальные, даже хуэтлакоатли. Создание существа, превосходящего все, что когда-либо видел этот мир. Новое существо для нового цикла.

— Представляю себе. Будет на что посмотреть, — обронил я нарочито нейтральным тоном.

— Будет, Два Кролика, будет, если мы сыграем роли, предназначенные роком.

С этого момента разговор перестал казаться просто странным и начал походить на болтовню с друзьями на светских вечеринках. Беседы, не содержащие глубокого смысла, какими бы блестящими ни казались и какие бы намеки в них ни крылись. Так… угрозы, предложения, обмен информацией в красивой обертке пустых фраз. Беда в том, что здесь я не знал языка и не понимал скрытого значения символов. Мне что-то предлагают? Угрожают? Выкачивают информацию? Словно один из тех снов, когда Дым является потолковать о своей коже. Такой же причудливый и такой же зловещий.

— Если именно это предназначено нам роком, значит, сыграем свои роли, — откликнулся я. Не слишком меткий ответ, зато не грубый и, пожалуй, лучший в этой не понятной для меня ситуации.

На этот раз Толтектекутли удерживал меня взглядом еще дольше, словно пытаясь пригвоздить к сиденью.

— Постарайся сыграть свою роль хорошо. Два Кролика. Очень постарайся.

— Прошу простить, дядюшка, но я не ведаю, в чем она заключается.

— Она и заключается в неведении, Два Кролика. Цепляйся за свое неведение. Лелей его. Возвещай о нем всякому, кто спросит. Вот и вся твоя роль.

Он снова повернул голову к морю, и я терпеливо дожидался продолжения, пока храмовая весталка не коснулась моего плеча, давая знать, что аудиенция окончена.

Покидая храм, я помедлил у крыльца. На фризе изображалось невероятное количество символов, способное восхитить любого полиглота: Кетцалькоатль, каким представляют его Тростники и Лягушки, люди всех чинов и состояний, знаки зодиака и значок конца цикла. И везде стилизованные хуэтлакоатли — бегущие, идущие, командующие и отдыхающие. То тут, то там виднелись обычные символы временного бремени, но вместо традиционных чудовищ керамические фигурки людей были заключены в объятия хуэтлакоатлей. В изображениях чудилось нечто смутно эротическое, граничащее с непристойностью.

Направляясь к фуникулеру, я размышлял о Толтектекутли и его религии. Появление новых религий не считалось чем-то из ряда вон выходящим, особенно здесь, на юге, где мексиканские Тростники смешивались с местными Лягушками и устав священников был не так строг, как в долине Анахуак, у берегов Озер Мехико. Я что-то слышал о Тольтеке и его последователях, но считал это всего лишь очередным культом хуэтлакоатлей. Оказалось, что все гораздо сложнее и к тому же связано с грядущим концом цикла.

Если удача повернется ко мне лицом, я могу дожить до этого самого конца. Две растопыренные руки и один палец: ровно столько придется протянуть. Не Великий Цикл, когда вновь создается Вселенная, а самый меньший из великих, Бактун, или триста девяносто четыре с половиной английских года. Бактун тринадцать, Травяной Бактун. Время, когда мир, или людская его часть, традиционно разлетается в клочья и переделывается заново. Я никогда не изучал религии, тем более однодневные культы, но не мог припомнить, какой из них связывал до того хуэтлакоатлей с концом цикла.

Завершение каждого цикла приносило с собой самые разнообразные пророчества о конце света. Во времена императора Монтесумы они, казалось, сбылись, когда высадившиеся испанцы разожгли мятеж среди подвластных ему племен. Но испанцы склонились перед мощью Империи, и когда годы спустя пришли англичане, они выстроили Английский квартал не как завоеватели, а как мирные торговцы. Постепенно преемник Монтесумы, Монтесума Пятый, тот самый Император из знаменитой легенды, сумел вторично объединить Империю, и куда более надежно, чем до появления англичан.

Если не считать этих знаменательных событий, остальные концы циклов были довольно однообразными: обычная квота войн, эпидемий и восстаний. Ничего особенного. По крайней мере, так нам вдалбливали в школах для знати. Новый цикл начинался с разжигания священного огня на вершине Великой пирамиды на Главной площади, на берегах озер Мехико. Законность правления Императора подтверждалась, и жизнь шла своим чередом, почти не меняясь от цикла к циклу. Сменялись лишь неофициальные культы, по мере того, как обещанные прежними чудеса не свершались. Старые, дискредитировавшие себя, незаметно и тихо исчезали.

Оставив позади прежнюю жизнь, я обнаружил, что простолюдины относятся к подобным вещам иначе. Для них конец цикла означал коренное изменение, шанс восстановить мировое равновесие и, следовательно, облегчить долю бедняков.

Но все это лишь мечты. Даже здесь, на терпимом Юге, священники не посмели бы сеять семена мятежа или критиковать указанный Богами порядок вещей. Все же, откуда столь странное убеждение, что знакомому нам миру приходит конец? По-прежнему ли сильна Империя и бдителен Император? Зреет ли в стране недовольство, ходят ли бунтарские слухи, увеличилось ли количество преступлений? Не смягчились ли наказания? И так ли уж странно, что Тростники и Лягушки, знать и простолюдины и даже хуэтлакоатли могут быть слиты в нечто новое и лучшее не далее как в следующем цикле?

С этой мыслью я остановил водное такси, и велел везти меня по чрезвычайно шумным каналам обратно в Английский квартал.

Дядюшка Тлалок продержал меня в приемной почти четыре часа. Правда, докладывать было почти нечего, но не стоило возбуждать в дядюшке излишних подозрений относительно моей встречи с Толтектекутли.

Наконец он снизошел до меня, выслушал со скучающей физиономией и, не сказав ни слова, отпустил небрежным взмахом руки: верный признак, что он не слишком доволен. Не потрудившись прикончить последнюю порцию выпивки, я отправился домой. Дождь поливал, как из ведра, так что на этот раз на меня мочилось не менее трех миров.

Добравшись до своего многоквартирного дома, я обнаружил, что в вестибюле темно. Вещь вполне обычная. Газовый рожок в глубине помещения был старым, часто выходил из строя, и следить за ним считалось обязанностью швейцара. Но сегодня я почуял что-то неладное, поэтому прижался к стене и выхватил меч. Так и поднимался к себе, плотно прильнув к стене и осторожно дергая ручку каждой двери, мимо которой скользил на цыпочках.

Все оказались заперты. Все, кроме моей. Я буквально распластался по стене и кончиком меча повернул защелку. Дверь бесшумно отворилась. Значит, дело совсем худо. Я намеренно оставлял петли несмазанными.

Дьявол!

В комнате все перевернуто вверх дном. Подушки и сиденья вспороты, содержимое полок сброшено на пол, сами полки сняты. Низкий столик опрокинут, словно в нем искали тайник.

Я шагнул к спальне. Такой же беспорядок, если не считать шкатулки у изножья кровати. Стоит правильно… почти.

Я очень ревностно отношусь к шкатулке и обычно зажимаю волосок в правом углу под крышкой. Тот, кто обыскивал ее, почти все сделал правильно. Поместил почти под таким же углом, только вот на полпальца сдвинул с того места, где я ее ставил. Да и волоска не оказалось. Видимо, выпал, когда шкатулку обыскивали.

Я отвернулся, проклиная себя за то, что в голову вообще взбрело хранить подобную вещь, и тут сообразил: нет ни моего слуги Уо, ни хотя бы его тела. По-прежнему держа меч наготове, я обошел всю квартиру.

Уо отыскался на своем тюфячке у кухонного очага, и, как ни удивительно, живой. Он почти не пошевелился, когда я пнул его ногой. Краткий осмотр подтвердил, что его опоили, и судя по виду, из него до утра вряд ли что-то вытянешь.

Я вернулся в гостиную, перевернул стол, вытащил наименее пострадавшую подушку и достал кувшин с текилой. Срочно требовалось успокоить нервы и хорошенько поразмыслить.

Очевидно, разгром учинил не мой личный враг и не из чувства мести: недаром кожу оставили в шкатулке. Нет, это чистый бизнес — у меня надеялись что-то обнаружить. Не кожу и не деньги, хотя мой сейф очистили. Так что же именно?!

Я мысленно вернулся к словам священника. Итак, моя роль при смене циклов заключается в неведении. Цепляться за неведение, лелеять его и признаваться в своем неведении?

Черта с два!

Я в самом деле ничего не знаю, но именно это незнание и доведет меня до безвременной кончины. Тот, кто обыскивал квартиру, пребывал в уверенности, будто я достаточно хитер, чтобы надежно спрятать ЭТО. Следующий очевидный шаг — схватить меня и допросить. Весьма сомневаюсь, что они примут на веру столь банальный ответ, как «ничего не знаю», разве что эта самая фраза сорвется с моих губ вместе с последним вздохом.

К этому времени кувшин наполовину опустел, и я лишился способности связно мыслить. Поэтому я сунул стул в дверную ручку, снова толкнул ногой Уо и, не дождавшись результата, поковылял к кровати.

Сон резко оборвался. Я ощутил чей-то взгляд и дыхание. Не слуги. Кого-то другого.

— Дым? — промямлил я.

Молчание. Чужак в моем доме, у моей постели, как изъеденный хворью дух, влетевший сквозь открытое окно. Не хватало мне очередного кошмара! Спина, от шеи до копчика, неестественно похолодела. Я не шевельнулся.

Наступал рассвет. Сияние павших воинов, провожающих солнце, плывущее по дуге сегодняшнего дня, слабо просачивалось сквозь москитный полог. Я уставился в пустоту, пока глаза не привыкли к полумраку.

Но тут закукарекали соседские петухи. Мои нервы почти не выдерживали напряжения, но я смог собраться, приготовиться и осторожно оглядеть комнату. Никого. Никто не маячит в углах.

Но все-таки что-то было рядом. Почти касалось меня.

Существует старый, как мир, способ мести, когда магия помещается внутрь человеческого тела, ядовитых насекомых или рептилии. Если под рукой нет подходящего колдуна, применяют более грубый, но не менее действенный метод: подкладывают смертоносное создание в кровать. В наши дни среди тех, кто по уши завяз в жестоких межродовых распрях, в ходу именно последний.

Мой сон был глубок, но не спокоен, поэтому я запутался в простыне. Медленно, глубоко дыша, я пытался расслабить все мышцы, не слишком ими двигая. Потом поднял голову, осмотрел себя, но не увидел и не почувствовал ничего и уже едва не вздохнул от облегчения. Но тут что-то сверкнуло в разгоравшемся свете. Совсем крохотное. Около самого лица. Рядом с сердцем.

Там, в шатком равновесии, на сбившейся простыне, лежал изящный шедевр искусства резчика, приведший меня в ужас. Бабочка, мастерски сделанная из черного вулканического стекла. Настоящая обсидиановая бабочка, воплощение богини ночных видений. Тень Императора, в традиции древних поэтов, использовал эту хрупкую, острую, как бритва, метафору в качестве предупреждения.

В народе поговаривают: если обращаться с бабочкой как можно бережнее, снять с себя и отложить, не поломав, не разбив и не порезавшись, то судьба дарует тебе жизнь. Малейшая оплошность — и ты обречен.

Я вспомнил, как мать всегда просила меня быть осторожным и как моя беспечность приносила ей боль и разочарование. Мучительным усилием я выпростал руку из-под простыни. Бабочка покачнулась и скользнула в складку ткани. Я медленно потянулся за ней, целясь в плоскую поверхность крыльев. И взвыл, когда край черного прозрачного крылышка впился мне в палец. Я инстинктивно отдернул руку. Бабочка, словно живая, пролетела через всю комнату, ударилась о стену и рассыпалась черными искрами.

Я вскочил, высасывая кровь из пальца, подобно жаждущему богу, и подумал: «Пусть меня и зовут Счастливчиком, теперь уже нет ни малейшего сомнения, что родился я на второй день Кролика».

Явившись на зов дядюшки Тлалока, я обнаружил, что он трезв. И не собирается пить. Дурной знак. Очень дурной.

Я встал на колени и низко склонился, чувствуя, как его глазки буравят мой затылок. Он не разрешил мне подняться, только продолжал пялиться с видом оцелота, который никак не может решить, то ли немного поиграть с глупым птенчиком, то ли сожрать сразу.

— Насколько мне известно, прошлой ночью в твоей квартире произошло некоторое недоразумение, — промолвил он наконец.

Выслушав всю историю, он не выказал ни малейших эмоций.

— Похоже, кому-то понадобилось то, что у тебя есть, — мягко заметил он.

— Похоже на это, дядюшка-цзин.

— Что? — вдруг взвился он. Голос его подействовал на меня подобно удару кнута. — Что им нужно?

— Клянусь будущей могилой, дядюшка, я не…

— Что ты взял у хуэтлакоатля? — проревел он.

Я съежился.

— Ничего, дядюшка. Даю слово. Спросите Девять Оленей, если не верите.

— Его уже допрашивают. Другие, — медленно протянул дядюшка. — Твоего кузена Девять Оленей взяли вчера. По всей видимости, сделал это Тень Императора. Похоже, его императорское величество все-таки решил поинтересоваться гибелью хуэтлакоатля.

Я вдруг почувствовал, что, несмотря на кондиционер, покрыт потом. Противная влага уже пропитала тунику под мышками и постепенно стекала по спине и груди. Трудно даже представить, чем все это кончится.

Дядюшка снова уставился на меня, совсем не обнадеживающим взглядом.

— Не так уж редко случается, — мягко заметил он, — когда кто-то, соблазнившись богатой добычей, готов утаить сокровище.

Я припомнил, что случалось с такими людьми… теми, из которых дядюшка Тлалок решал сделать пример в назидание остальным, и вздрогнул. Поверьте, бывает участь куда страшнее, чем когда с тебя медленно сдирают шкуру.

— Дядюшка-цзин, еще раз клянусь, что не утаил ничего. Своей могилой клянусь, — повторил я.

Дядюшка продолжал глядеть на меня так, что сразу было понятно: могила для него не просто метафора. Потом он откинулся на спинку, положил одну руку на Смерть, другую — на Чудище Земли и снова оскалил зубы в хищной ухмылке.

— Я верю тебе, мальчик мой. Ты говоришь, будто ничего не брал, и, разумеется, никогда бы не стал лгать мне.

— Еще бы, дядюшка, — прохрипел я.

— Значит, не о чем спорить, — объявил он с той же ужасающей сердечностью. — Но, племянничек…

— Что, дядюшка?

— Если найдешь эту вещь, сразу скажешь своему старому дядюшке, так ведь?

— Конечно, дядюшка. Конечно.

Он сделал знак, и я, не вставая с колен, поспешно попятился к порогу.

Я бродил по улицам, изучая собирающиеся облака и игру света на поверхности вод залива. Идти было некуда. Поговорить не с кем. Люди, которые вроде бы что-то знали обо всем этом деле, плохо кончали.

На оживленном перекрестке стоял старик со спутанными волосами традиционного священника и с вялой, очевидно, накачанной наркотиками гремучей змеей в руке. Завидев меня, он ткнул рептилию мне прямо в нос.

— Только за единственную маленькую золотую монетку, — прохрипел он голосом, съеденным годами сидения над священным дымом, — я позволю погладить благородного гада, который предупреждает жертву, прежде чем нанести удар. Это брат Крылатого Змея, подарившего нам закон и культуру. Прикосновение принесет тебе удачу.

Морда змеи почти уткнулась мне в лицо. Пасть открылась, обнажив зубы. Однако хвост с погремушками бессильно болтался.

— Сомневаюсь, о немытый, — отозвался я, не замедляя шага. — Твой друг, похоже, готов сделать исключение и застрекотать после того, как меня ужалит.

— Святотатец! — завопил старик мне в спину. — Боги тебя накажут!

— Знаю, знаю, — отмахнулся я.

Вся беда в том, что я понятия не имел, в утаивании какой реликвии меня подозревали. Я боевой топор, чистильщик, а не мелкий воришка. И что же именно я мог сунуть под плащ, вытащить из храма Магистра Смерти и спрятать в квартире или ином тайнике? Чем эта вещь так важна?! И почему могла находиться на теле мертвого хуэтлакоатля?

А может, и в теле?

Мысль была слишком отвратной, чтобы додумывать ее до конца. Кроме того, на шее дыбом встали волоски, а это означало, что меня преследуют. Старый болван с одурманенной змеей все еще пялился на меня. И не он один. Прохожие отворачивались, стоило им поймать мой взгляд, но я видел: все остро ощущают мое присутствие. Каждое окно и каждый угол таили в себе угрозу.

Я сжал рукоять меча. Слишком много народу вокруг. Я никак не мог понять, есть ли среди них тот, кого мне следует искать. И шагал все быстрее, так что вскоре почти бежал, заглядывая в опустевшие переулки. К несчастью, в них чаще всего действительно никого не было. Любого можно окружить, прикончить, оставить тело на куче мусора.

Но тут кто-то схватил меня за руку, в которой я сжимал клинок. Я почувствовал удар по голове. В глазах взорвался ослепительно белый шар, и я провалился во мрак.

Звуки труб из витых морских раковин наполняли воздух: долгий низкий гул, предупреждающий о приближении урагана. Гигантская статуя Богини Бурь рядом с английскими доками уставилась на меня и облизала растрескавшиеся каменные губы розовым мясистым языком. Волны откатывались назад к южному континенту, оставляя увязающие в вонючем иле корабли. Я помчался в гору, к более высокой точке суши.

Город покинули. Бросили. Единственными признаками жизни были клетки с попугаями, превратившимися в скелеты, да муравьи, очищавшие остатки высохшего мяса. Неужели я спал, пока жители уходили неизвестно куда? На улицах ни души. Ни малейшего движения, если не считать летавшего по ветру мусора.

Облака кипели, беспорядочно громоздясь. В глубине земли слышалось глухое ворчание, отдававшееся в моих костях и катившееся по небу. Ветер усиливался, завывая, как мать всех духов болезни.

И тут на город обрушился дождь. Только не водяной. Предметы, бомбардировавшие меня, оказались яйцами. Ударяясь о землю, они раскалывались, источая дымящуюся пурпурную жидкость и плавающие в ней тельца крошечных существ, напоминавших человеческие зародыши.

— Чудище Земли, пожри меня! — взвыл я.

— Тише, Счастливчик, — увещевала Мать Ягуара. — Все будет хорошо. Смотри.

Она протянула мне зеркальце из полированного обсидиана. Я взглянул в него и узрел свое лицо. Кожа висела пустыми складками. Я схватил ее в горсть и оторвал. Под кожей обнаружилась морда хуэтлакоатля.

— Узри свою судьбу, Два Кролика, — объявил Толтектекутли, успевший перехватить зеркало. Я снова взглянул в него и погрузился во мрак. В нос бил едкий дым, и я закашлялся от мерзкого змеиного смрада.

— Он приходит в себя, — донесся откуда-то издалека незнакомый голос.

Мир покачнулся, с моей головы сдернули капюшон, и я ошеломленно заморгал от яркого света.

Первое, что пришло мне в голову: муж Три Цветка здесь явно ни при чем. И тут я окончательно очнулся. Комната оказалась низкой, мрачной и сырой. Газовые рожки были почти прикручены, поэтому разглядеть мало что удалось. Мебель была тоже чересчур низкой, и оттого неудобной, по крайней мере, для людей. Кстати, передо мной стояли трое, и еще один скорчился в глубине комнаты. Поправка: в глубине комнаты скорчилось нечто. Не человек. Хуэтлакоатль, первый обладающий интеллектом, из тех, кого я видел живыми.

— Нам нужно тело, — резко бросил один из Представителей.

— Что?

— Тело убитого. Вернее, то, чего недостает у тела. Ну же, не трать времени Великого. Отдай это нам.

Один из троицы повернулся к хуэтлакоатлю и принялся квакать и крякать, очевидно, переводил. Я не смог разобрать выражение морды хуэтлакоатля, но это, вероятнее всего, было к лучшему.

— Но вы же унесли тело, — удивился я.

Выслушав перевод, хуэтлакоатль взревел.

— Все, — терпеливо повторил Представитель. — Мы должны получить все.

— Но его не приносили в жертву, так что там и было все.

— Лжешь! — взвизгнул Представитель. — Думаешь, можно беспардонно врать, потому что мы не пытаем вас, как животных? Но мы узнаем правду и получим сокровище рода, недостающую часть тела Великого.

Мои мысли лихорадочно заметались. Девять Оленей утверждал: тело сохранилось в целости. Это означает, что он просто не знал правды. На теле должно было остаться нечто. Возможно, знак отличия — ранга или положения. Тогда все сходится, особенно, если учесть намеки дядюшки Тлалока на то, что труп обокрали. Некоторые священники считали святыни, которые носили на себе, частью своего организма. Ходили также истории о том, что хуэтлакоатли носили украшения из драгоценных камней, а также из куда менее приятных вещей. Все знали, как сложно иметь дело с Представителями, но все вышесказанное имело смысл.

— Опишите мне эту штуку. Ту, которая пропала с трупа Великого.

На этот раз рев хуэтлакоатля потряс стены, и я подумал, что Представитель взорвется, но он только побагровел и стал задыхаться.

— Сокровища рода! — завопил он. — То, в чем заключается могущество Великих. Мы должны немедленно их получить!

Сокровища. Во множественном числе. Значит, с трупа стащили несколько предметов.

Я попытался вспомнить, были ли какие-нибудь пятна на плаще мертвого, откуда что-то могли оторвать. А может, это «что-то» просто вросло в кожу, и пришлось его срезать?

Хуэтлакоатль вдруг заговорил, попеременно испуская шипение, кудахтанье и стрекот, закончившиеся дробным стуком зубов, похожим на ружейную пальбу. Все трое повернулись к твари и застыли в одинаковых позах, выставив одну ногу, подавшись вперед и приложив кулаки ко лбам.

— Мы тратим время Великого, — рявкнул Представитель, поворачиваясь ко мне. — Раз ты ведешь себя подобно животному, с тобой и будут обращаться, как с животным.

Я продолжал гадать, что требуют хуэтлакоатли, вернее, что, по их мнению, они требуют.

Представитель сделал знак рабам и удалился. Меня потащили следом, на балкон.

— Смотри! — указал Представитель на двор внизу.

Сначала я ничего не увидел, кроме каменных плит и канавы, в которой текла вода. Потом из-под балкона раздался свистящий шорох — один, второй, третий… Во дворе появились четыре хуэтлакоатля, сопя и изгибая шеи, чтобы лучше увидеть происходящее на балконе.

Я не совсем точно оценил размеры существ и не сразу сообразил, что эти хуэтлакоатли были меньше обычного. Еще немного времени ушло на то, чтобы по неуклюжим движениям и попыткам вступить в драку определить в них молодых, незрелых особей. Вместе эта четверка казалась столь же милой, как и гнездо детенышей гремучей змеи. Только я не думал, что их моральные принципы так же высоки, как у последней. И мне не очень нравились их взгляды и плотоядное сопение.

— Мы привяжем тебя за руки и спустим вниз, чтобы молодняк смог попрактиковаться в охоте, — пояснил Представитель. — Сначала только ступни и щиколотки, потом голени. Может, тогда передумаешь и вернешь украденное.

Что же, по крайней мере, удастся вышибить зубы у маленьких ублюдков!

Не слишком большое утешение, но приходится довольствоваться тем, что имеешь.

Представитель нагнулся ко мне:

— Только сначала мы тебе ноги переломаем, чтобы ты не смог причинить зла Великим.

Я все еще переваривал эту информацию, отчаянно пытаясь сочинить удобоваримую ложь, но тут хуэтлакоатль издал такой пронзительный визг, что уши заложило. Я ухитрился вывернуть шею и увидел: в комнату вошла новая компания людей. Шестеро, одетые в серые плащи с капюшонами и в серых масках, скрывавших лица, сгрудились у порога. Я никогда раньше не видел подобных нарядов, но хорошо знал, что это такое. Некое подобие униформы, привилегия ношения которой была присвоена Теням Императора.

Последовали долгие переговоры между Представителем и одним из Теней. Я пребывал в смятении, стараясь одновременно подслушать, о чем идет речь, и не содрогнуться от требовательных воплей молодых хуэтлакоатлей, очевидно, не привыкших долго ждать ужина.

Наконец после продолжительной и весьма содержательной дискуссии взрослый хуэтлакоатль решительно рубанул лапой и издал нечто среднее между ревом и паровозным свистком. Представители поклонились и отступили, позволив Теням Императора забрать меня. Лично я предпочел бы остаться с хуэтлакоатлями, но мои желания не стоили и ломаного гроша.

Другой капюшон, другое путешествие, но на этот раз я был в сознании. Мы долго шли, переправлялись на лодке через залив, потом медленно плыли по вонючим городским каналам и снова шли куда-то. Никто не заговаривал со мной, а те, кто держал меня, ни разу не ослабили хватки.

На этот раз, когда капюшон откинулся, я оказался в комнате с низкими потолками и полом из каменных плит. В глаза бил ослепительный свет. Я прищурился и попытался отвернуть голову, но стоявшие за спиной заставили меня смотреть вперед.

— Молодой господин, — донесся голос из темноты, — ты должен овладеть искусством общения с более здравомыслящими и достойными собеседниками.

Он выступил на свет, и я увидел перед собой Четыре Орла.

— Если станешь якшаться с теми, кто желает быть хуэтлакоатлями, жди неминуемых бед.

— А как насчет общества, в котором вращаешься ты? Что делает нянька запертых в клетки зверюг среди Теней Императора?

Я вспомнил его реплику насчет близкого знакомства с внутренностями множества людей, но попытался ничем не выказать того, что испытал при одной мысли об этом.

Четыре Орла улыбнулся.

— Человек многообразен. Это не только делает жизнь интересной, но и крайне необходимо в нынешние времена.

Я решил, что старик нравится мне куда больше сейчас, чем когда мы наливались пульке под оградой зверинца. А кроме того, сообразил, что пытался выудить информацию по крайне деликатному вопросу, и у кого! У крупного чина Теней Императора! Одно можно сказать о моей удачливости: главное ее качество — последовательность. Уж в этом она мне не изменяет!

— Как, молодой господин, кажется, ты не рад меня видеть?

— Думаю, с хуэтлакоатлями мне было куда спокойнее.

Ответ неверен. Недаром Четыре Орла мгновенно нахмурился, а я заработал чувствительный тычок в почки от одного из Теней, после чего обвис у них на руках и долго давился рвотой.

— Эти, с их костюмами и дурацкими трюками, понятия не имеют, что творят. Они ошибаются. Страшно ошибаются.

— Но они достаточно связно объясняются с хуэтлакоатлями.

Четыре Орла презрительно фыркнул.

— Точно так, как собака объясняется с хозяином. Они неплохо чувствуют эмоции, но понимают очень мало. Остальное — чистый обман. Они дурачат себя, а хуэтлакоатли лгут им и беззастенчиво используют.

— Как вы используете животных в зверинце?

— Отношения между человеком и зверем можно понять, — объяснил он, сузив глаза до едва заметных щелочек, — но между человеком и этими мыслящими, говорящими созданиями? Разве мы можем их понять? И тем более доверять им?

— Но вы же их понимаете…

Старик пожал плечами.

— Я знаю, когда они боятся. И хотя их язык по большей части тайна для людей, болтовню Представителей легко разобрать. Хуэтлакоатли не только расстроены, но находятся на грани истерики. Та вещь, которую ты взял с трупа, имеет для них огромную важность, — с улыбкой пояснил он и добавил: — Настолько, что хуэтлакоатли едва ли не насильно принудили самого Императора обратить внимание на это дело. Не слишком мудро ты поступил, разозлив их, молодой господин. Если мы не сможет иметь дело друг с другом, значит, торговля придет в упадок, а Император высоко ценит возможность торговых отношений с хуэтлакоатлями.

Слова Четыре Орла имели смысл. Хуэтлакоатли не слишком терзались, пока не обнаружили тело, на котором отсутствовало что-бы-там-ни-было. Потребовалось время, чтобы известие достигло столицы, и Император приказал своим Теням заняться этой историей. Все до тошноты логично, но будь я проклят, если это чем-то мне поможет.

— Клянусь, я ничего не крал с трупа.

— Так и Девять Оленей утверждал, — произнес старик, словно смакуя воспоминания.

Я постарался стряхнуть внезапный озноб, леденивший спину.

— Если что-то пропало, должно быть, это дело рук кого-то другого. Или городской стражи, которая вела расследование.

Кулак в латной перчатке врезался мне в лицо. Я закашлялся и выплюнул сгусток крови.

— Подобные версии были проверены… и тщательно, — заверил Четыре Орла. — Потому мы остановились на тебе, в процессе… э-э-э… планомерного устранения подозреваемых.

— Но я ничего не…

На этот раз ударили спереди и едва не вышибли из меня дух. Откуда-то сбоку потянуло дымком разгоравшихся углей, словно рядом разожгли жаровню. Я стал вырываться, понимая: это лишь начало.

Если только…

Представители постоянно твердили о пропавшей вещи, как о «части» хуэтлакоатля. Сами хуэтлакоатли могли использовать это понятие, но Представителям следовало бы выражаться яснее при допросе людей.

Очередной удар в лицо прервал ход моих мыслей.

— Господин, — охнул я, — эти твари… как они вынашивают своих детей?

— Что? — немного растерялся он, не ожидая, что беседа примет подобный оборот. — Несут яйца, разумеется. Как крокодилы или птицы.

Ну вот, еще одна прекрасная теория, напрочь убитая бандой уродливых фактов.

— Хотя, — медленно протянул Четыре Орла, — не все откладывают яйца в гнездо. Некоторые, как определенные виды змей, носят яйца в своих телах, пока не вылупятся детеныши.

Он пригвоздил меня взглядом:

— Детеныши хуэтлакоатлей.

— А погибшая особь была самкой.

Я даже не позаботился придать своему голосу вопросительные интонации.

— Толтектекутли постоянно твердит о великом единении людей, нас, англичан и даже хуэтлакоатлей. Чтобы претворить свои идеи в жизнь, ему понадобится кто-то вроде Представителей, — выдавил я и снова закашлялся от усилий, отчего ребра заныли еще пуще. Интересно, сколько из них сломано и сколько треснуло?

— А значит, это будут хуэтлакоатли, взращенные в окружении людей, а не наоборот, — озвучил он мою мысль. — Молодой господин, как я вижу, вы все поняли.

Он улыбнулся, и я ощутил, как хватка державших меня рук едва заметно ослабла. Но старик тут же нахмурился:

— Разумеется, все это пока только теория и не объясняет, где находятся яйца.

— Думаю, что объясняет, — задумчиво выдохнул я. — Господин, могу я умолять о милости? Не подарите ли мне несколько дней для разгадки этой тайны?

Четыре Орла потер подбородок.

— Дало тебе один день, — изрек он.

Учитывая вполне очевидную альтернативу, пришлось согласиться.

Единственное преимущество побоев в том, что напрочь отпадает необходимость в маскировке, если, разумеется, тебе пришло в голову изображать калеку. Искусственные шрамы и оспины довершили эффект. Зато хромота, нетвердая походка и болезненно затрудненное дыхание были самыми что ни на есть подлинными. Ветхая оборванная туника позаимствована у слуги, зато меч принадлежал мне с незапамятных времен.

В те части храма, куда разрешался доступ верующим, пробраться было легче легкого. Сегодня вечером службы не вели, но стайки паломников бродили по залам, останавливаясь на молитву у маленьких алтарей и выкладывая свои подношения. Разумеется, никакой стражи. Нужно быть либо безумцем, либо воистину молодым и глупым, чтобы осквернить или обокрасть храм, пусть и принадлежащий несколько необычной, если не сказать странной, религии.

В последний раз я почти не разглядел деталей. Оказалось, что внутри храм, возможно, был почти таким же вычурно-аляповатым, как снаружи. «Возможно» — потому что освещался факелами, а не газовыми рожками, и большинство подробностей терялось во тьме.

Итак, будь я яйцом хуэтлакоатля, где бы я мог спрятаться?

В безопасном местечке, конечно. Подальше от суеты и шума. Священном для верующих.

И тут я вспомнил, как Лягушки, в отличие от Тростников, строят свои храмы. Если основатели этого следовали обычаям, под зданием должна быть крипта, усыпальница королей.

Или место рождения королей.

Помещения располагались крайне хаотично, соединяясь настоящим лабиринтом проходов и коридоров, а постоянные перестройки не придали храму простоты и изящества. Я болтался по залам, останавливаясь у алтарей и пытаясь выглядеть своим. Завсегдатаем. И вдруг…

Навстречу шествовал Толтектекутли в роскошном головном уборе из перьев кетцалькоатля и крученого золота. На нем по-прежнему красовались пояс из кожи ящерицы и золотая пектораль с изображением Кетцалькоатля, однако искусно вышитая юбочка была новой. С пояса свисал макуахатль, плоская деревянная военная дубина, усаженная по краям острыми осколками обсидиана. Плоская голова дополняла общее впечатление. Он словно сошел с настенных фресок.

Какого черта?

Я последовал за ним. Он вышел в центр первого этажа, спустился по лестнице, обрамленной мастерски вылепленными разинутыми пастями гигантских хуэтлакоатлей. Это напомнило мне легенды о множестве адских подземелий, ожидавших грешников. Неприметная душа на пути к забвению или один из Повелителей Смерти?

Внизу царил мрак, а воздух становился все более затхлым. Я услышал стоны. Ужасные стоны. Меня пробрала дрожь. Неужели сказки не лгут?

От подножия лестницы тянулся длинный коридор. Далеко, где-то справа, в боковом проходе, мелькнул свет. Я прижался к стене и скользнул в том направлении. Мрачную тишину прерывали лишь редкие стоны.

Толтектекутли стоял посредине просторного, ярко освещенного помещения. Огоньки мигали, гасли и загорались вновь, мешая смотреть, что, возможно, было к лучшему.

Место показалось мне уродливой пародией на выставочный зал Магистра Смерти. По комнате были разбросаны каменные столы, на которых лежали покрытые простынями фигуры. Толтектекутли стоял спиной ко мне, наклонившись над одним из столов. Он манипулировал над тем, что там лежало, и это что-то стонало так, словно его свежевали заживо. Когда он выпрямился, я заметил: существо на столе по-прежнему сохранило кожу, по крайней мере, от талии и выше. Жрец направился к двери в дальнем конце комнаты, повернул ключ, вошел, и я услышал, как щелкнул замок. Я оставался на месте, настороженно прислушиваясь. Ни звука, даже со стороны столов. Ничто не тревожило сырой застоявшийся воздух. Зато в нем стоял запах. Сильный запах текилы.

Я осторожно шагнул в комнату и приблизился к столу, где жрец оставил свою подопечную — женщину, молодую, с полными, но еще не начавшими отвисать грудями. Должно быть, когда-то она была хорошенькой, но страдания убили красоту.

— Четыре Цветка? — прошептал я.

Она обратила на меня затуманенный наркотиками взгляд. В глазах, беспомощных, как у раненого животного, не отражалось ничего. Ни надежды, ни мольбы.

И тут я увидел, почему. От грудины до паха зияла открытая рана. Кожа казалась розовой и здоровой, без признаков воспаления, но края раны были раздвинуты на ширину ладони, и живот выпирал, словно вздутый.

Я сделал еще два шага и увидел: в ране что-то лежало… серое… круглое… в сетке трещин, как у дыни. Я не обладал опытом Четыре Орла и не был медиком, но и без этого можно было сказать: этой штуке не место в женском животе. Вытянув шею, я заметил, что размером эта «дыня» в два раза больше крупного гусиного яйца.

Яйца?!

Все сошлось. Словно осколки разбитой обсидиановой бабочки склеились сами собой, и существо улетело.

Известно, что есть жрецы-хирурги, специалисты, которые могут вскрыть человека, не убив его, чтобы изгнать болезнь из тела. Для этого используются тончайшие обсидиановые лезвия, принимаются все меры предосторожности, чтобы не повредить внутренности, а потом, после того как пораженный участок поливается чистейшей текилой двойной перегонки, кожа и плоть тщательно сшиваются. Большинство подобных пациентов даже выздоравливают.

Толтектекутли хотел слить воедино хуэтлакоатля и человека. Есть ли лучший для этого способ, чем сделать женское тело инкубатором для выведения детенышей хуэтлакоатля?

За спиной раздался грохот, словно что-то разбилось о камни. Развернувшись, я оказался лицом к лицу с Толтектекутли. В тусклом свечении ламп, озарявших его снизу, он как нельзя больше походил на мстительного духа, сошедшего с храмовой фрески. К тому же высота духа была не менее десяти футов.

— Добрый вечер, — учтиво приветствовал я, чтобы отвлечь его, пока буду соображать, что лучше: вступить с ним в бой или просто удрать.

Если глаза у жреца были косыми, то слух оказался в полном порядке.

— Тебе нечего тут делать, Два Кролика.

— Совершенно с вами согласен. Поэтому и удаляюсь, — дружелюбно заметил я.

— Твоя роль — неведение! Я же велел тебе играть именно ее во время великих перемен!

— Неведение — слишком большая роскошь, — возразил я, боком продвигаясь к двери, — особенно для такой ничтожной твари, как я.

Он бешено зарычал и рванулся вперед, преградив мне дорогу. Не успел я опомниться, как он одним гибким движением выхватил боевую дубину, усаженную осколками обсидиана, и попытался нанести мне бешеный удар в голову. Я едва успел увернуться и отбить нападение мечом. Сила атаки отбросила мою руку наверх, ко лбу, и едва не выбила оружие. Но зато дубина отлетела от стального лезвия, я остался невредим и нацелился ему в грудь, однако толстяк легко отскочил и поднял макуахатль, готовясь нанести смертельный удар. Но и этот маневр оказался бесполезным. Я отступил, он продолжал надвигаться на меня, размахивая дубиной налево и направо. Чертова штука оказалась тяжелой, и защищаться становилось все труднее, а обсидиановые лезвия могли располосовать меня так же легко, как отточенная сталь. Несмотря на возраст, жрец был силен, словно бык, и проворен, словно подросток. Я же не мог похвастаться ни тем, ни другим, и мне приходилось худо.

Я попытался обойти его слева, но он развернулся на носках, прежде чем я успел что-то предпринять. Он снова нацелился мне в голову. Я поднял меч, но он быстрым поворотом запястья опустил дубину мне на ноги. Я отпрыгнул, но кончик лезвия успел задеть голени, оставив яркие кровяные полосы.

Я попытался укрыться за каменным столом и едва успел отскочить, ощутив легкий ветерок, как макуахатль просвистел мимо лица. Несчастная, лежавшая на столе, тупо уставилась на меня полными боли глазами.

Я в отчаянии сорвал плащ, швырнул противнику в лицо, надеясь ослепить, и одновременно набросился на него. И промахнулся. Зато его рефлекторное обратное движение оказалось более успешным. Дубина опустилась на мое правое плечо и вырвала кусок мяса. Рука мгновенно онемела. Предвидя близкую победу, он с торжеством устремился вперед и поднял дубину для последнего удара. Однако я перебросил меч в левую руку и продолжал обороняться. На этот раз жрец вытаращил глаза и отступил.

— Хуитцилопочли, — хрипло прошептал он. — Леворукий бог Колибри!

Не знаю, что творилось в его одержимом богами, пораженном безумием мозгу, но, очевидно, я привел в действие какой-то странный механизм и поэтому постарался безжалостно использовать свое неожиданное преимущество, действуя быстро и решительно, прежде чем он придет в себя.

Он отбил удар, но как-то неуклюже: сражаться с левшой почти невозможно, особенно, если ты правша. Приходится выполнять кое-какие приемы в обратном направлении. Очень немногие аристократы учатся этому искусству, поскольку леворукость, как считается, приносит несчастье. Но наемники дядюшки Тлалока более практичны в подобных вещах.

Тут я вспомнил еще об одном различии между макуахатлем и мечом: я сделал вид, будто целюсь в брюхо противника, что заставило его подставить дубину под лезвие. Но вместо того, чтобы размахнуться, поставил меч почти вертикально и снова ударил в живот. Я почувствовал мгновенное сопротивление, когда острие пронзило пояс из кожи ящерицы и легко, плавно вошло в кишки. Жрец пошатнулся, отлетел к столу и разинул рот в безмолвном вопле. Я навалился на рукоять меча всей тяжестью тела, втискивая лезвие глубже, пока оно не пробило желудок и не скрежетнуло о кость грудины. Губы Толтектекутли шевелились, глаза вылезали из орбит, на пектораль крученого золота с изображением бога Кетцалькоатля хлынула кровь. Я отстранился, оставив меч в теле врага, и он мешком рухнул на пол.

Пришлось прислониться к стене: ноги не держали. Из порезов на голенях сочились алые капли, плечо по-прежнему чертовски болело, ручьи крови сползали по груди. Левое запястье ныло, словно я его вывихнул. Короче говоря, вид у меня был, как у жертвы крайне неопытного жреца, не сумевшего как следует разделать подношение богам. Зато я остался жив и, окажись на месте самого Императора, вряд ли чувствовал бы себя лучше.

— Прекрасная работа, молодой господин, — донесся от двери слишком знакомый голос. — Прекрасная работа.

В комнату, спотыкаясь, ввалился Четыре Орла в сопровождении полудюжины верзил с могучими плечами и жесткими взглядами.

— Насколько я понял, вы отыскали пропажу.

Я показал на неподвижные фигуры на столах.

— Вон там. По одному в каждом.

Старик нагнулся над ближайшим столом и исследовал содержимое женского чрева.

— Ну да. Оригинально и, возможно, теологически безупречно, с точки зрения Толтектекутли, разумеется.

— Что вы с ними сделаете?

По чести говоря, последнее мне было довольно-таки безразлично.

— Как что, вернем хуэтлакоатлям, разумеется. А, ты имеешь в виду людей? Спасем, если сумеем.

Он сделал знак своим телохранителям, и те исчезли в коридоре.

— Выглядишь так, словно тебе самому не мешает полечиться, — проворчал он, осматривая мою рану. — Да, это нужно перевязать. Но не здесь. Ты можешь идти? Превосходно. Боюсь, это место вскоре постигнет нежданная гибель. Скорее всего, пожар.

Старик одобрительно огляделся, кивнул и погладил свой подбородок.

— Верно. Думаю, пожар подойдет лучше всего.

Он обхватил меня за талию и почти понес к двери.

— Надеюсь, ты навестишь меня. После того, как исцелишься, разумеется. Нам многое нужно обсудить. Твое будущее, например, и возможно, кое-какую дополнительную работенку. Думаю, нам необходимо это обговорить, молодой господин.

Сначала я подумал о том, как объясню дядюшке Тлалоку свои отношения с Тенью Императора. Потом о возможной реакции дядюшки Тлалока. О том, что Четыре Орла сделает со мной, если я откажусь.

Конец цикла или начало, моя удача осталась при мне. Ничего не скажешь, постоянство необыкновенное.

С этой мыслью я позволил им вывести меня из коридора в ночь, орошаемую теплым, как моча, дождем.