"Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве" - читать интересную книгу автора (Бараев Владимир Владимирович)

НИКОЛАЙ

Последняя свеча, сгоревшая наполовину, светила ярче других.

— Дорогой Николай! Повторяя слова Петра, говорю, что ты заменил нам отца, образовал наш ум и вкус. От имени всех братьев спасибо за все, что ты сделал для нас…

Окидывая мысленным взором жизнь Николая, Михаил увидел в дымке бескрайнего моря воспоминаний белоснежные паруса учебного фрегата. Выйдя из Кронштадта, «Проворный» бросал якорь то вдали от берега в открытом море, то в Свеаборге, то в других местах, неподалеку от Кронштадта. Погода стояла на диво.

Облака почти не закрывали солнце, которое лишь ненадолго заходило за горизонт, — стояли белые ночи.

Десятки гардемаринов носились по кораблю, лазали по мачтам, выполняя различные задания, а в это время по палубе прохаживалась красивая женщина в белом платье и широкополой шляпе. Мишель не сразу узнал Любовь Ивановну, знакомую сестер Бестужевых по Смольному институту. Несколько лет назад она вышла замуж за пожилого флотского офицера Степового. Спокойный, ровный характером, Михаил Гаврилович относился к молодой жене по-отечески заботливо. Детей у них не было, и чтобы как-то развеять ее от скуки, муж решил устроить ей морскую прогулку. Так она оказалась на борту корабля, на котором Николай Бестужев вышел в море со своими воспитанниками.

На гардемаринов, лазающих по снастям, Любовь Ивановна не обращала внимания. Это почему-то задевало Мишеля. Однажды он встал на верхней рее грот-мачты и, издав крик, начал балансировать, с трудом удерживая равновесие. Она подняла голову и тут же испуганно поднесла ладони к щекам. Продолжая игру, Мишель пробежал по рее и, едва не упав, крепко обхватил мачту. Степовая пошла к рубке и стала говорить кому-то, показывая вверх. Из рубки вышли капитан корабля и… Николай. Глянув на мачту, брат велел Мишелю немедленно спуститься. Когда тот подошел к ним, Николай строго отчитал его за браваду и отправил под арест.

— Вы слишком строги, — сказала она.

— Иначе нельзя, ведь это мой брат.

— Мишель?! Как вырос! Я даже не узнала его.

О чем шла речь дальше, он не знал, так как спустился по трапу. Сидя взаперти, Мишель услышал вечером чьи-то шаги на палубе. Держась за решетку руками и подтянувшись, он увидел брата со Степовой, остановившихся рядом, и тут же опустился. Николай забыл, что находится у каюты арестанта, и Мишель невольно услышал их разговор.

— Любовь основана на эгоизме взаимных наслаждений, — в голосе Николая слышалась улыбка, — а дружба — на бескорыстии взаимных пожертвований.

— Можно ли противопоставлять любовь и дружбу?

— Любовь есть тело, а дружба — дух.

— А разве не бывает душевной или одухотворенной любви?

— Только между родителями и детьми, братьями и сестрами или между учителем и учеником.

— А между супругами?

— Лишь как исключение из правил.

— А у нас с мужем не только любовь, но и дружба.

— Видите ли… — Николай замялся.

— Пожалуйста, говорите откровенно.

— Как бы это сказать? Любовь есть угар головы от сердца, у вас же этого, извините, не чувствуется.

— Вы хотите сказать, что я не люблю мужа?

— Более того, вы пока и не знали настоящей любви.

— Отчего вы так думаете?

— Отвечу вопросом на вопрос: вы совершали ради кого-нибудь безумные поступки?

— Разве я похожа на женщину, способную на это?

— В том-то и дело, что нет, потому и говорю, что вы еще не знали настоящей любви, ведь верное мерило ее — степень глупостей, которые влюбленные совершают друг ради друга…

Разговор утих. Корабль, стоящий на якоре, медленно покачивался на волнах. Слышны были крики чаек, плеск воды о борт.

— Простите, я обидел вас?

— Что вы! Наоборот, спасибо за откровенность. — И вдруг в ее голосе зазвучали лукавые нотки: — Можно задать тот же вопрос: а вы совершали глупости?

— Женщина — море: не пробуй — оно горько, не узнавай — оно коварно, не вверяйся — попадешь в бурю.

Тут Мишель услышал ее смех, удивительно мягкий, j душевный.

— Но вас эта сентенция не касается, — сказал Николай. — Море бывает и таким, как сейчас, — ласковым, добрым.

— Да, закат дивный. Смотрите, как полыхают облака!

— И не угаснут совсем — закат сольется с восходом… Больше Мишель не видел их вместе. Но по тому, как они нарочито не замечали друг друга, он понял: между ними произошло нечто такое, чего не следует знать другим. Однако скрыть любви не удалось. Муж, как водится, узнал последним, но, удивительно, препятствовать влюбленным не стал, отказав лишь в расторжении брака.

Свою любовь Николай, как святыню, пронес через все испытания. После ареста он не назвал имя Стеновой, когда колода карт, посланная ею из Кронштадта, вызвала подозрение Следственного комитета. На каторге он сделал по памяти ее портрет на слоновой кости, изобразив ее в кружевной шляпе со множеством лепестков и пышном жабо из кружев, которые он привез из Голландии и подарил ей.

В записной книжке Николая, которую Михаил перелистал после его смерти, он прочитал: «Моя любовь — кольцо, а у кольца нет конца». В 1843 году на каторгу вдруг пришло письмо от старшей дочери Степовой Елизаветы. Николай тут же ответил, что хорошо помнит ее и маму, продолжает любить все семейство Степовых и лишь одного не может себе представить, как маленькая пухлощекая Лиза сделалась взрослой девицей. Однако неожиданно вспыхнувшая переписка прервалась. Воспрепятствовало, видимо, неудовольствие отца или нежелание матери бередить давние душевные раны, а может быть, и обыкновенная осторожность. Сестры, приехав в Селенгинск, сообщили, что муж Любови Ивановны умер. Но кольцо любви, подточенное временем и расстоянием, с годами все же потускнело…

«Я сделал все, чтобы меня расстреляли, — писал Николай в одном неотправленном письме, — я не рассчитывал на выигрыш жизни и не знаю, что с ним делать… Но если жить — действовать. И потому я обвиваю колечки, стучу молотком, машу кистью, пилю, строгаю, бросаю лопатой землю. Часто пот льет с меня градом, часто утомляюсь до того, что не в силах пошевелить перстом, а со всем этим каждый удар маятника, каждый миг времени падает на меня, как капля холодной воды на голову безумного, и тут присоединяются щелчки по бедному больному сердцу».

То, что делал Николай на каторге и поселении, поражало всех. Еще в Чите, когда декабристы жили в невероятной тесноте, он с помощью ножичка и подпилка соорудил токарный станочек, нарезал из обрезков латуни, собранных в мусоре, зубчатые колеса, шестерни, затем сделал хронометр, гораздо точнее тех, которыми пользовались на флоте.

Решив запечатлеть соузников, он создал целую галерею портретов — нарисовал и тех, кто был с ним на каторге, и их жен. Николай писал и литературные произведения, но потом оставил это: «Все равно не напечатают». При жизни Николай увидел лишь написанные до восстания «Записки о Голландии», «Плавание фрегата „Проворного“» и несколько статей и заметок. Очерк «Гусиное озеро» опубликовали в «Вестнике Естественных Наук» без подписи. А рассказы и повести, написанные в каземате, частью погибли, а частью отосланы в Россию, но целы ли они, неизвестно.

Сколько произведений написал бы Николай, если бы не каторга и ссылка. Недаром Карамзин называл его единственным, кто мог бы продолжить «Письма русского путешественника». Великий князь Михаил заявил адъютантам после первого допроса: «Слава богу, что я с ним не познакомился третьего дня, он, пожалуй, втянул бы и меня…» А царь, выразив притворное удивление, что Николай Бестужев оказался среди заговорщиков, сказал:

— Вы знаете, что все в моих руках. И если бы я мог увериться в том, что впредь буду иметь в вас верного слугу, готов простить вас.

— Ваше величество, — ответил Николай, — в том-то и несчастье, что вы все можете, что вы — выше закона, а я желал, чтобы жребий ваших подданных зависел впредь от закона, а не от вашей милости!

Приехав после каторги в Селенгинск, Бестужевы сначала жили у купца Старцева, а потом купили в стороне от городка дом с амбаром, завозней,[2] стайками для коров и овец, построили кузницу, столярную, слесарную мастерские, обсерваторию. Им помогали буряты Анай и Эрдыней Унгановы, жившие в юртах по соседству. Пасли скот, плотничали, столярничали. Дочь Эрдынея, красивая стройная девушка семнадцати лет, тоже стала помогать Бестужевым. Дел для женских рук хватало — стряпанье, стирка, уборка в доме.

Однажды Николай, вернувшись с охоты, преподнес ей букет таежных лилий и саранок. Она зарделась, прижала цветы к груди, убежала на берег Селенги, вскоре оттуда донеслась удивительно нежная песня. Не надо было знать бурятского языка, чтобы догадаться, о чем в ней поется. Душа стала своим человеком в доме Николая, они проводили вместе долгие зимние вечера.

Когда родился мальчик, Николай договорился со своим другом купцом Старцевым, чтобы тот усыновил его и дал ему свою фамилию. Сына назвали Алексеем. Год спустя родилась дочь Катя, которая тоже стала Старцевой. Николай очень любил своих детей, учил их грамоте, рисованию, французскому языку. Они были удивительно милы — большеглазые, смышленые, озорные.

Ни брат, ни Михаил не писали о них домой. Письма читались в Третьем отделении — тень отца, государственного преступника, могла пересечь судьбы детей. Мать Бестужевых умерла, так и не узнав о внуках. В 1847 году сестры наконец добились разрешения выехать к братьям. Дорога сложилась удачно, они приехали раньше, чем их ожидали. Когда поздним вечером подъехали тарантасы, Николай и Михаил подумали, что к ним прибыли гости из Кяхты. Но какова была радость, когда увидели, что это сестры. Объятия, слезы. Бедные, как постарели за двадцать лет разлуки — полуседые, почти старушки. Подошли из юрт Эрдыней с Анаем. Непоседливая Катюша утихла. Душа придерживает ее за плечи и плачет. Более спокойный Алеша стоит в воротах, потом начинает помогать кучерам разгружать вещи.

За ужином Катюша по привычке забралась на колени Николая. Сестры с удивлением глянули на нее, потом на Алешу, их мать и все поняли. Могли ли они подумать, что их брат — дворянин, морской офицер, историограф, писатель, художник — женится на инородке?

В октябре 1852 года случилось горе. Селенга еще не стала, но припаи льда уже наросли у берега. Душа пошла по воду, лед под ней обломился, и быстрая студеная вода поглотила ее. Тяжело пережили ее гибель и Николай, и дети, и сестры, которые полюбили ее. К тому времени Алеша и Катя уехали в кяхтинскую гимназию. Гибель жены, отъезд детей угнетали Николая. Михаил и сестры уговорили его отправиться в Иркутск. Он прожил там декабрь и январь, бывал у Волконских, Трубецких, навещал Персиных, Трапезниковых, написал много портретов.

Тепло принимали его в доме начальника штаба войск генерала Кукеля. В дружной семье Болеслава Казимировича говорили на русском, французском, польском языках, а его жена — урожденная Клейменова — по матери была грузинкой, неплохо знала и грузинский язык.

Одно время у них жила Луиза Антуан. Элегантная, средних лет гувернантка учила детей французскому и музыке. Когда ее воспитанники подросли, она уехала из Иркутска. Познакомившись с ней, Николай не мог скрыть симпатии к этой милой женщине. Они подружились, и Луиза приезжала в Селенгинск. Вспомнив все это, он решил написать письмо. Сообщив о перемонах в своей жизни, он пригласил ее в Селенгинск, где все ее помнят и рады будут увидеть вновь.

Отправив письмо, Николай с грустью думал, до чего наивно это приглашение — по сути, предложение. Конечно, ей будет приятно получить теплые строки, но вдруг она вышла замуж…

Приехав домой, Николай взялся за конструирование ружейного замка.

Ярким мартовским утром он испытывал ружье, сделанное своими руками от приклада до мушки. Стреляя разными зарядами, радовался, что пули бьют точно в цель, а замок ни разу не дал осечки. После очередного выстрела иссеченный, как решето, щит на пригорке рухнул. Он поднялся, чтобы пойти к мишени, и услышал сзади хруст подтаявшего льда на тропе. Оглянувшись, увидел женщину в нарядной шубе и собольей шапочке, но не узнал — солнце било в глаза. Николай почему-то дунул в еще дымящийся ствол, застегнул распахнутый полушубок. Дама улыбнулась, вынула руку из меховой муфты и махнула ему. Только тут он узнал Луизу Антуан, прямо с ружьем бросился к ней и на радостях невольно обнял ее.

— C'est vous! Je ne erois pas mes yeux!

— Je vois que vous ne m'attendiez pas.

— Par contre, vous voyez. quels feux d'artifice en I'honneur de votre arrivee!

— Vous etes un vrai mousquetaire qui, tout entier, sent la poudre![3]

Они засмеялись и пошли к дому. Разгоряченный удачной стрельбой, обрадованный неожиданным приездом Луизы, Николай выглядел молодым человеком — высокий, стройный, легкий.

В тот же день к Бестужевым приехали казачий есаул Николай Селиванов с сестрой Машей, к которой сватался Михаил. Засуетились сестры, готовясь к приему гостей. Маша и Луиза Антуан, несмотря на возражения хозяек, помогали им в хлопотах — возились у печи, накрывали на стол.

Обед прошел очень мило. Узнав, что Луиза играет, сестры попросили ее к фортепиано. Без всякого жеманства она согласилась, шепнула что-то Маше Селивановой, та смущенно улыбнулась и после некоторого колебания кивнула, подошла к инструменту. Удивительно быстро они сошлись. Луиза не очень хорошо говорила по-русски, а Маша не знала французского, но взаимопонимание нашли полное. И концерт, вот уж поистине импровизированный, получился на диво.

Голос у Маши не сильный, но очень душевный, мягкий. Она конечно же волновалась, и это только красило ее. Не зная слов, Луиза лишь подпевала мелодию второго голоса, но все получалось чудесно. Слушая их, Михаил удивлялся и пению Маши, и неожиданному согласию дуэта, будто они не раз вместе музицировали. Впрочем, женщин сблизило положение — обе в гостях, обе нравятся братьям. Михаил уже сделал предложение, Николай близок к этому. Кто знает, вдруг станут свояченицами?

Словно прочитав мысли брата, Николаи глянул на него, глаза их встретились. В другой раз Николай наверняка ободрил бы его взглядом или шуткой, но тут — случай не из тех. Слишком серьезно все.

Потом сестра Елена попросила исполнить «Красный сарафан». Едва зазвучала мелодия, к горлу Михаила подступил ком. Вспомнился Петербург, дом на Васильевском острове, куда однажды пришли старый друг отца Бортнянский и еще никому не известный Саша Варламов. «Красный сарафан» и другие песни, романсы он написал гораздо позднее. Сестра Ольга пела с ним какой-то дуэт. Матушка прослезилась тогда от воспоминаний об отце и от счастья видеть всех детей вместе.

Бедная матушка давно лежит на Ваганьковском кладбище в Москве, а почти седая Ольга повторяет слова песни, которую пела когда-то в молодости. Николай сидит, закусив губу. Елена и Мария тоже опустили головы, боясь не сдержать слез…

Вскоре Михаил женился на Маше Селивановой, а женитьба Николая не состоялась. Луиза Антуан, послав письмо в Париж, получила ответ, в котором родственники решительно высказались против замужества.

В конце 1854 года, в разгар Крымской войны, Николай поехал в Иркутск и рассказал генерал-губернатору о своем ружейном замке, который оказался гораздо лучше тех, что были на вооружении русской армии. Генерал-губернатор Муравьев тут же отправил замок в Петербург, возвращаясь из Иркутска, Николай уступил место в кибитке семейству Киренского. Этот бедный чиновник, у отца которого в Якутске жил Александр Бестужев, долго не мог найти подходящее место службы и лишь при содействии Николая получил должность городничего в Селенгинске. В апреле yа Байкале еще был лед, дул холодный, пронизывающий ветер, и Николай, сидя на облучке рядом с ямщиком, простыл.

Никогда в жизни серьезно не болев, он не придал значения простуде, yt порвал врача. Даже после пасхи, когда дело приняло серьезный оборот, он отказался от лечения. Последние дин он провел в полубеспамятстве. Приходя в себя, он прежде всего спрашивал о Севастополе, но ничего утешительного не было. Михаилу казалось, что добрые вести могли бы поддержать брата, и он совладал бы с болезнью, но… Русский флот и армия оказались в столь плачевном состоянии, что дела не могли поправить ни талант адмиралов, ни героизм матросов и солдат.

Николам Бестужев умер 15 мая 1855 года. В течение всего лета и осени могила была завалена цветами, венками. Землю возле нее вытоптали — столько людей приезжало поклониться его праху из Кяхты, Верхнеудинска, Петровского Завода, Иркутска. Приехала и Луиза Антуан. Плача на могиле, она говорила Михаилу.

— Si j'etais avec lui, il serait vivant.

— Ne vous torturez pas, chere Louse, e'est un destin…[4]

Как ни странно, смерть Николая еще больше сблизила Антуан с Бестужевыми, она стала названой сестрой Михаила и его сестер. Многие годы она навещала их в Селенгинске, пускаясь в нелегкий путь за Байкал…

Пока Бестужев правил тризну по братьям, их свечи почти догорели. Он потушил огарки, зажег дюжину новых, подбросил в печурку дров. Молча глядя на огонь, он вдруг услышал выстрелы: один, второй, потом — залп. Встрепенувшись было, он вспомнил, что это лопается лед от напора ключей в таежной речушке, впадающей в Селенгу, и усмехнулся. Сколько живет в Сибири и не привык к шуткам наледи. Услышав это впервые, он всерьез подумал, что кто-то стреляет. Сейчас же эта «перестрелка» показалась ему салютом в честь братьев и соузников.

— Дорогие сотоварищи! — тихо сказал он. — Все оставшиеся в живых отмечают эту роковую для нас и вместе с тем светлую дату. Да и сокрытые в могилах восстали из гробов и присутствуют меж нами, слышат нас… Тридцать один год назад мы вывели на площадь войска, чтобы с оружием в руках вырвать свободу. Однако попытка окончилась неудачей. Российский Пилат похоронил и запечатал нас, но истина, как Венера Медицейская, будет собрана из обломков и воскреснет перед потомками во всей красе и благородстве…

Закончив тризну, Бестужев потушил свечи, лег на широкие нары, укрылся курмушкой. В зимовье было тепло, лишь под утро придется подтопить печурку. Глядя на догорающие уголья, Бестужев начал думать, что его ждет в ближайшем будущем. На трон взошел Александр IІ. Столько надежд всколыхнулось с его воцарением, амнистией. Поговаривают даже об освобождении крестьян. Но Бестужев не спешил разделять общие восторги. Царь есть царь — плоть от плоти романовской! Перебирая имена царей, он вдруг усмехнулся совпадению их с именами братьев Бестужевых. Но нет, это не совпадение, а противостояние его семейства династии Романовых! Во все времена Бестужевы верно служили Отечеству, но очень часто представители их фамилии оказывались в оппозиции тому или иному царю. Может, потому у Бестужева не было иллюзий по поводу Александра ІІ, хотя именно он вернул декабристам дворянское звание, разрешил возвратиться в Россию. Волконский, Трубецкой уже выехали из Иркутска, а Бестужев и хотел бы, да не может: Леле два годика, Коле — и того меньше. Куда с ними? На какие средства? И он вынужден делать тарантасы-сидейки, разводить скот, выращивать овощи, косить сено. Других средств к жизни нет и не предвидится…