Глава 5

Утром я корил себя за то, что собирался уехать из Неаполя из-за Максвелла. Зачем мне ехать на жаркую пыльную виллу на склоне Везувия, когда можно остаться в Неаполе и наслаждаться морем? Лучше поехать на Капри, или в Иччио, или дальше по побережью – в Амальфи и Позитано, И то, что Максвелл считает, будто я связан с исчезновением Тучека, сейчас, когда я завтракал на балконе, тоже не очень меня волновало. День был просто великолепный. Небо было синим. Над Сорренто собирались кучевые облака. Везувий выглядел далеким и туманным, как будто окутанным пыльной пеленой. Красных вспышек огня, которые я видел ночью, больше не было. Вулкан выглядел безмятежным и смиренным.

И еще я недоумевал, почему Джина хотела уехать на эту уединенную виллу, при том что всегда обреталась на самых модных курортах. Но это было не важно. Откинувшись в кресле, я наслаждался сигаретой с коньяком. Мысли же мои все время возвращались к Джине. Я так живо представил себе ее тело, что, казалось, достаточно протянуть руку, и я смогу его ласкать.

Шум подъехавшего к отелю такси отвлек меня. Я выглянул с балкона и увидел вышедшую из него девушку с золотисто-каштановыми волосами. Это была Хильда Тучек. Я быстро вернулся в комнату и схватил телефонную трубку. Но звонить портье было поздно, она уже направлялась ко мне.

Нс успел я положить трубку, как раздался стук в дверь.

– Да?

– Некая синьорина желает поговорить с вами.

Я подтянул потуже пояс и пошел к двери. Я был поражен тем, как плохо она выглядела. Она была очень бледна, и веснушки проступали особенно отчетливо.

– Можно войти? – нерешительно спросила она.

– Конечно. – Я широко распахнул дверь. – Пойдемте на балкон. Хотите чего-нибудь выпить? .

– Спасибо, если можно, лимонад. Очень жарко.

Я послал боя за лимонадом и проводил ее на балкон. Она подошла к перилам, любуясь заливом.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – пригласил я. Она кивнула и опустилась в мое кресло.

Я принес из комнаты еще одно и тоже сел. Я ждал, когда она сообщит мне о цели своего визита. Наконец она задумчиво проговорила:

– Как красиво!

Тем временем бой принес лимонад, и она стала пить его маленькими глотками. Я предложил ей сигарету, дал прикурить, и она сказала:

– Боюсь, я вела себя не лучшим образом в то утро в «Эксельсиоре».

Я ждал продолжения, но она снова устремила взор на Капри.

– Вас послал Максвелл?

Она скользнула по мне взглядом и опустила глаза на платок, который все время сжимала в пальцах.

– Да. – Вдруг наши глаза встретились, и я понял, что творится у нее в душе. – Он думает, что вы как-то связаны с исчезновением отца. Пожалуйста, мистер Фаррел, вы должны помочь мне.

Отчаяние, звучащее в ее голосе, глубоко тронуло меня.

– Видит Бог, как я хотел бы вам помочь, но не могу. Максвелл ошибается. Я ничего не знаю об исчезновении вашего отца. Если бы я знал, то непременно бы вам сказал.

– Тогда почему вы так поспешно уехали из Милана?

– Я уже говорил Максвеллу. Мне необходим отдых.

– Он вам не поверил.

Она не отводила от меня пытливого взгляда, и мне стало ясно, что при всем своем жалостном виде эта девушка обладает железной решимостью. Она будет сидеть здесь и задавать мне вопросы, пока не выбьет из меня правду. Внезапно мне стало не по себе, как будто я столкнулся с чем-то таким, с чем не могу справиться.

– Так все-таки, почему вы уехали из Милана?

– Послушайте, – сказал я. – Мой отъезд из Милана никак не связан с исчезновением вашего отца. Вы должны поверить мне.

Она испытующе посмотрела на меня, потом сказала:

– Да, наверное, я вам верю. Но Максвелл убежден, что существует связь между…

– Максвелл ничего не знает, – огрызнулся я. Она отвернулась и снова посмотрела на море.

– Вы не хотите рассказать мне о своих проблемах?

– Нет. У вас достаточно своих забот.

– Очень жаль, – тихо промолвила она. – Мне хотелось бы, чтобы вы доверяли мне. – Она помолчала немного, потом продолжила: – Когда Джон Максвелл приехал в Милан, он передал мне слова, сказанные моим отцом перед вылетом. Отец сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должна связаться с вами.

– Связаться со мной? – Я удивленно смотрел на нее. – Почему?

– Нс знаю, мистер Фаррел. Я думала, может, вы знаете. Вы были его другом. Я решила, он что-то вам сообщил.

Я вспомнил весьма странный телефонный разговор с Сисмонди.

– Вы не скажете, что он вам сообщил?

– Нет. Мне нечего вам сказать.

– Но…

– Я повторяю: мне нечего вам сказать. Я видел его один раз, мы беседовали через переводчика. Единственное поручение, которое он мне дал, – это передать кое-что Максвеллу на словах, что я и сделал.

– И больше вы его не видели?

– Нет. – Но после некоторого колебания добавил: – Ночной портье отеля, где я остановился, сказал мне, что ваш отец приходил ко мне поздно ночью. Но если он приходил, то почему не разбудил меня? И ничего не оставил. Я обыскал свои чемоданы, перетряхнул всю одежду. Думаю, что портье выдумал все это, чтобы выманить у меня несколько крон в обмен на обещание молчать.

– Нс понимаю. Максвелл считает, что вы что-то пугаете,

– Черт бы побрал Максвелла! – вспылил я, вскочив на ноги. – Он ничего нс знает об этом. Его там не было.

– Но этот разговор с Сисмонди о каких-то чертежах, которые вы должны были передать ему?..

– Я думаю, что меня попросту брали на пушку.

– Вы были у него дома. Расскажите, пожалуйста, что там произошло?

– Ничего. – Я начинал терять терпение. Она вынуждала меня думать о том, что мне хотелось забыть.

– Алек сказал, что вы были очень расстроены, когда вернулись.

– Я был пьян.

Проклятье, почему она обращается со мной, как прокурор, ведущий перекрестный допрос?!

– Мистер Фаррел, мой отец очень много значит для меня. Я вела хозяйство, когда мы вернулись в Чехословакию… – В ее глазах стояли слезы. – Что произошло в квартире Сисмонди?

Я не знал, что говорить. Мне хотелось помочь ей. Но рассказами о Ширере и Сансевино не поможешь. Поэтому я сказал:

– Ничего не произошло, если не считать, что я встретил там человека, которого не видел очень давно, вот и все. Это расстроило меня.

– Вальтера Ширера? -Да.

– Капитан Казелли доволен, что ему не придется в дальнейшем заниматься этим делом. Алек Рис клянется, что Ширер никак не может быть причастен к этому делу.

– Тот Ширер, которого он знал, не может.

– Я вас не поняла. – - Не важно.

Я снова перебирал в памяти подробности своего визита к Сисмонди. Мне следовало бы забыть о нем. Но я вспомнил, как Сисмонди ждал…

– Вальтер Ширер очень похож на человека, который у вас на фотографии?

– Да. Он был очень похож на Сансевино. А вы видели Ширера?

– Да. Джон Максвелл взял меня с собой, когда ездил к нему.

В Милане?

– Нет, здесь, в Неаполе. Мы видели его в прошлый… – Она схватила меня за руку. – В чем дело?

– Все в порядке, – пробормотал я, нащупал стул и сел на него.

– Вы побледнели.

– Я не совсем хорошо себя чувствую. Поэтому-то я и вынужден был взять отпуск.

– Вы побледнели, когда я сказала, что Вальтер Ширер в Неаполе. – Она подалась всем корпусом вперед. – Почему у вас портится настроение, когда вы слышите имя Ширера?

– Я сказал вам в тот день, когда уезжал из Милана, только вы мне не поверили. Его зовут не Ширер, а Сансевино. Скажите это Максвеллу. Скажите Рису, что он бежал с Сансевино, а не с Ширером. Я увидел се расширенные глаза.

– Но ведь этот доктор Сансевино мертв, он умер в сорок пятом году! Кроме того, Алек видел Ширера в Милане. Не мог же он ошибиться! – Теперь она смотрела на меня с ужасом. – Доктор был прав. Вы больны. Вам действительно нужен отдых.

Я снова почувствовал, как во мне пробуждается злость. И отчаяние.

– Вы думаете, я не знаю, кто был тот человек? Накануне отъезда из Милана я лежал в темноте в своей постели и «вдруг почувствовал его руки на своей ноге. Я узнал эти руки. Я узнал бы их среди тысяч других.

Она перевела взгляд на мою искусственную ногу. Металлический протез выглядывал из-под пижамных брюк.

– Извините, – сказала она. – Вчера Максвелл рассказал мне, что с вами произошло в плену. Я не думала, что…

Она не закончила фразу и встала. Я тоже поднялся:

– Вы не верите мне?

– Наверное, вы были правы. Не думала, что это способно обернуться таким потрясением…

Я схватил ее за плечи и как следует встряхнул.

– Вы дурочка! – выпалил я. – Вы являетесь сюда, чтобы узнать правду. Вам ее выкладывают, а вы отказываетесь верить.

– Пожалуйста, мистер Фаррел!.. – Она осторожно взяла мои руки и отвела их от своих плеч. – Почему бы вам не прилечь? Мне кажется, вам не следует оставаться на балконе, яркий свет…

Я попытался что-то сказать, но она остановила меня:

– Вам нельзя волноваться. – Ее глаза печально смотрели на меня. – Позвольте мне откланяться. – И она ушла.

Я слышал, как закрылась за ней дверь, и я остался один. Но теперь я знал, что Сансевино в Неаполе. Я быстро оделся, собрал свои вещи и рассчитался с « отелем. Какое счастье, что Джина пригласила меня на виллу своего приятеля! С Джиной я легко забуду обо всем, и они никогда не найдут меня там.

Я взял такси до виллы «Карлотта». Большой кремовый «фиат» Джины стоял у подъезда. Роберто восседал на своем шоферском месте в мрачном настроении. Он не улыбнулся мне, а только слегка покосился в мою сторону. Я чувствовал, что он меня ненавидит. От симпатичного юноши в плавках не осталось и следа. Сейчас это был вполне заурядный деревенский парень. Слуга проводил меня все в ту же гостиную с бледно-голубыми стенами. На сей раз атмосфера там была еще более холодной и насквозь фальшивой. И пейзажу за окном казался более унылым и невыразительным. И кроме того, было жарко так, что моя рубашка прилипла к телу. На столике в углу стояла массивная серебряная рамка с фотографией, на которой была запечатлена Джина в подвенечном платье под руку с высоким мужчиной с жестким лицом в военной форме. Дверь открылась, когда я возвращал фотографию на место.

– Нравится вам мой муж?

Джина в бледно-зеленом платье улыбалась мне. Я не знал, что ей ответить. Мужчина на фотографии был вдвое старше ее.

Она сердито передернула плечами:

– В чем дело? Он уже превратился в часть прошлого. – Она опять улыбнулась. – Ну как? Едем?

И я понял, что она не сомневалась: я приеду.

– У вас усталый вид, – сказала она, нежно беря меня за руку.

– Все в порядке, – ответил я. – Всему виной жара. Что это сегодня с Роберто?

. – С Роберто? – Смущенная улыбка скользнула по ее губам. – Мне кажется, он немного ревнует.

– Ревнует? – Я посмотрел на нее.

В какой-то момент мне показалось, что она засмеется. Но она быстро сказала:

– Роберто нанял мой муж. В качестве сторожевого пса. Роберто не одобряет появления у меня красивого англичанина. – Она открыла дверь. – Идемте! Я все организовала. Мы позавтракаем в Портиччи и поедем в Помпеи на встречу с вашим американским другом. Ясно? – Она сморщила нос. – Мне кажется, он ужасно скучный. Я пригласила его только потому, что вы вчера вели себя ужасно глупо. Но что сделано, то сделано.

Роберто положил мои чемоданы в багажник. Потом обошел машину и открыл дверцу. Прежде чем сесть в машину. Джина на секунду задержалась и что-то быстро, ласковым тоном сказала Роберто по-итальянски. Глаза Роберто скользнули по моему лицу, и он преданно улыбнулся Джине. Он был похож на мальчишку, которому посулили конфетку за хорошее поведение.

– Что вы сказали Роберто? – спросил я, опускаясь рядом с ней на сиденье.

Она быстро взглянула на меня:

– Я сказала, что все послеобеденное время он сможет провести в кафе, шлепая официантку по заду. – Она засмеялась, глядя на выражение моего лица. – Я шокирую вас? Вы такой типичный англичанин!

Она взяла меня под руку и поудобнее устроилась на кожаном сиденье.

– Пожалуйста, расслабьтесь. И помните, это Италия. Вы думаете, я не знаю, что нужно такому парню, как Роберто? Вы забываете, что я родилась в трущобах Неаполя.

Я ничего не ответил, а автомобиль тем временем проскочил сквозь кованые железные ворота и помчался по Вид Посиллипо. Было приятно ощущать легкое дуновение ветерка.

Тяжелые тучи сгущались нал самой головой, и груда пепла на вершине Везувия казалась белой на фоне черного неба.

– Вы видели Везувий ночью? – спросил я. Она кивнула:

– Он выглядит так уже три ночи. В Санто-Франциско мы сможем увидеть все еще лучше. – Она помолчала, потом вздохнула и многозначительно заметила: – Может быть, из-за Везувия неаполитанские женщины такие.

– Какие?

Она удивленно уставилась на меня:

– Такие же страстные, как вулкан.

Я смотрел на вулкан, величаво царивший над морем, тихий и безмятежный:

– Вы думаете, может произойти извержение?

– Не знаю. У вас будет возможность спросить об этом ученых в обсерватории. Но, думаю, они тоже не знают. Когда вы увидите Помпеи, то ощутите силу этого вулкана. Он непредсказуем и страшен – как женщина, которая должна уничтожить любовь для того, чтобы се сохранить.

Мы пообедали в ресторане неподалеку от Геркуланума, еще одного города, погребенного под пеплом Везувия. Это был огромные особняк в стиле английского ампира, когда-то принадлежавший частному владельцу, а позднее реконструированный под ресторан. После Портиччи мы поехали по узким, грязным улицам, где, сидя в пыли, матери кормят грудью своих голопузых детей, а немощные старики дремлют под кучей старого тряпья. Потом мы выскочили на оживленную автостраду, ведущую на юг, к Везувию, возвышающемуся слева от нас. Джина то и дело оглядывалась назад и наконец приказала Роберто остановиться. Как только мы съехали на обочину, мимо нас промчался огромный американский автомобиль. Я успел заметить сидевших сзади мужчину и девушку. И хотя они не взглянули на нас, я понял, что нас узнали. Я повернулся к Джине. Она следила за мной боковым зрением.

Объездные пути обычно пролегают либо под автострадой, либо над нею, а не доезжая до Торе-Аннунциаты есть боковая дорога, ответвляющаяся от автострады. Там на развилке находится заправочная станция, где и остановился американский автомобиль. Когда мы проехали мимо, я оглянулся и увидел, что он выезжает на автостраду. А мы через пять минут были в Помпеях.

Хэкет ждал нас в условленном месте. Его крошечный взятый напрокат автомобиль терялся среди множества автобусов и ларьков, торгующих сувенирами. Джина сказала, что мы к Руджиеро, и мы прошли через турникет. Но у директора в офисе нам сообщили, что он на лекции в университете, в Неаполе, так что Джине пришлось взять роль гида на себя. Экскурсия наша продвигалась медленно, так как Хэкет все время останавливался то свериться с путеводителем, то сделать снимок. Было нестерпимо жарко, и у меня разболелась нога, как бывало в Англии перед дождем.

Улицы, прорытые в напластованиях, образовавшихся после знаменитого извержения Везувия на глубину в двадцать футов, по обе стороны были плотно застроены жилыми домами, виллами и прочими зданиями, поэтому там просто нечем было дышать. Город выглядел точно так же, как две тысячи лет назад.

Джина живописала праздную жизнь римлян, погрязших в пиршествах и разврате. И хотя я видел остатки городских стен, форумов, храмов, театров, лупанариев, рынков, а также расписанных весьма непристойными фресками вилл, в памяти сохранилось совсем другое: следы, оставленные колесами колесниц на мощенных камнями улицах; сосуды для оливкового масла и прочая домашняя утварь в лавках; останки ребенка, заживо погребенного под горячим пеплом, в комнате, где он играл.

Было совершенно очевидно, что катастрофа застигла жителей город врасплох. И это, конечно, было самое сильное впечатление от посещения Помпеев.

Когда бродишь по узеньким улицам, то и дело натыкаясь на высеченные на камне фаллосы – символы удачи, а также имена возлюбленных или заточенных и тюрьме узников, невольно возникает ощущение, что еще вчера здесь, где сейчас снует пестрая толпа разноголосых туристов с камерами, разгуливали римляне в тогах.

Но в термах Стабиана это впечатление исчезло. После осмотра горячих ванн Джина повела нас ко входу посмотреть мозаику. И тут мы столкнулись чуть ли не нос к носу с Максвеллом и Хильдой Тучек. Они, по-видимому, не заметили меня. Зато я теперь определенно знал, кто находился в большом американском автомобиле, обогнавшем нас. Джина повернулась ко мне.

– Вы велели вашим друзьям следить за нами? – Она была вне себя от гнева.

– Конечно нет, – ответил я.

– Тогда почему они здесь? Почему они следовали за нами от самого Портиччи?

.- Не знаю.

Она уставилась на меня, явно не веря моим словам.

– Думаю, нам пора возвращаться, – сказала она. – Я не люблю, когда за мной следят. Эта девушка влюблена в вас?

– Нет.

Она ехидно усмехнулась:

– Видно, вы плохо знаете женщин. Мы направились к форуму.

Когда мы ехали вниз по узким пыльным улицам, она взяла меня под руку:

– Не беспокойтесь об этом. Дик. Роберто избавит нас от их преследования. Машина у меня быстрая, а он отличный шофер.

Ее настроение, видимо, улучшилось, потому что она снова принялась весело болтать о нравах римлян. Она питала явно болезненный интерес к этой проблеме. Я помню, как она хохотала, описывая одну из возможных сцен во время извержения Везувия:

– Все произошло так неожиданно, что мужчина и женщина, занимавшиеся любовью, не успели ничего понять. Их сплетенные тела были обнаружены при раскопках. Представьте себя в постели с девушкой, и вдруг комнату заполняет горячий пепел, вы задыхаетесь, а через две тысячи лет какой-то землекоп откапывает вас. Это безнравственно, не так ли?

Когда мы выходили из ворот, я оглянулся и увидел участок выжженной травы, похожий на кроличий загон. Хэкет тоже оглянулся:

– Должно быть, ночью это прекрасное зрелище. Надо будет приехать сюда, когда стемнеет.

Подъехал Роберто. и Джина протянула руку Хэкету:

– До свидания, мистер Хэкет. Теперь вы видели Помпеи. Надеюсь, вы прониклись уважением к нашему вулканчику.

– Поверьте, графиня, проникся, и еще каким! И бесконечно благодарен вам, – сказал он с мягкой улыбкой- – До свидания, мистер Фаррел.

Отъезжая, я видел, как он роется в карманах в поисках конфет для окруживших его оборвышей. Пока мы выбирались на шоссе, Джина молчала. А когда свернули на Торе-Аннунциату, она быстро сказала что-то Роберто по-итальянски. Он кивнул и нажал на акселератор. Я оглянулся назад и увидел черный хромированный автомобиль Максвелла. Я ужасно рассердился. Какая нелепость – преследовать меня, будто я какой-нибудь преступник.

Мы свернули влево и помчались вниз, к сверкающему зеркалу Неаполитанского залива. Роберто хорошо знал дорогу, и мы, не снижая скорости, неслись, лавируя между трамваями и разгоняя детишек, играющих на мостовой.

Затем мы съехали с дороги, ведущей к Аннунциате, И поехали по пыльной дороге в Босто-Трекасе. Проехав его, Роберто остановился. Две повозки – одна с белым буйволом в упряжке, другая со старой клячей – проследовали мимо нас. Ни одного автомобиля не было видно. Джина опять сказала что-то Роберто, и мы поехали.

– Мы доедем до Терцимы, а потом свернем налево, – сказала Джина, обращаясь ко мне. – Санто-Франциско – деревня, расположенная над Авином. Нужная нам вилла находится на полпути между этими деревнями.

Дорога была узкая, а на обочинах – кучи пыли, которая густым облаком тянулась за нашей машиной. Мы ехали по равнинной местности, покрытой виноградниками и апельсиновыми плантациями.

В пять часов мы наконец добрались до виллы. Сама вилла примостилась на возвышенности, представлявшей собой сгусток лавы, которая по мере сползания вниз постепенно остывала, густела и наконец здесь закончила свой путь. Это был типичный белый особняк с плоской крышей и балконами под красной черепицей. Тыльной стороной вилла лепилась к горе, а фасадом выходила на виноградники и раскинувшееся за ними море с Капри на горизонте. Выйдя из машины, мы попали в настоящее пекло. Солнце уже зашло, но воздух был тяжелый и жесткий, словно сирокко, пришедший из Сахары. Я пожалел, что приехал сюда. Джина рассмеялась и взяла меня за руку:

– Подождите, вот попробуете здешнее вино – и не будете таким мрачным. – Она взглянула на гору, вздымавшуюся над виллой, и задумчиво проговорила: – Думаю, что ночью от Везувия можно будет прикуривать.

Мы вошли в дом. Внутри было довольно прохладно. Жалюзи на окнах были опушены. Похоже, вся прислуга вышла приветствовать нас: старик со старухой с грубыми, морщинистыми лицами, молодой человек с бессмысленной улыбкой на лице и молоденькая девушка в юбочке много короче, чем полагалось бы. Меня проводили в комнату на первом этаже. Старик принес мои вещи. Он раздвинул венецианские шторы, и я увидел вершину Везувия. Черное облачко дыма возникло над кратером, поднялось вверх и растаяло, а следом за ним появилось другое.

– Не желает ли синьор выпить «Лакрима Кристи»? – спросил старик заискивающим тоном.

Я кивнул.

Он одарил меня беззубой улыбкой и поспешно удалился. Двигался старик с удивительным проворством, словно боялся замешкаться.

Через несколько минут он вернулся с графином вина и бокалом.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Агостиньо, синьор.

Джина была права. Такого вина не найти в тратториях. Его полагается выдерживать.

Ванную я отыскал без особого труда. В просторном помещении, выложенном плиткой, помимо огромной ванны были ножная ванна и биде.

Я принял ванну, побрился и переоделся. Потом спустился вниз. Агостиньо накрывал на стол в одной из комнат. Я спросил его, где графиня.

– Она принимает ванну, синьор.

Я кивнул и вышел на воздух. Поодаль от виллы я увидел несколько хозяйственных построек и направился туда. Одно из строений, выкрашенное розовой краской, по-видимому, было отведено под барак для рабочих. Какая-то девушка доставала воду из колодца. На ней было черное хлопчатобумажное платье, нс прикрывавшее колени, и по тому, как двигалось ее тело пол платьем, я понял, что она не носит нижнего белья. Она взглянула на меня, и белозубая улыбка озарила ее грязное коричневое лицо. Возле каменной постройки, где, судя по всему, находился давильный пресс для винограда, старуха доила буйволицу, жевавшую жвачку.

Я повернулся и пошел назад, стараясь понять, за каким чертом Джина привезла меня в это деревенское захолустье.

Подходя к вилле, я услышал звуки рояля, доносящиеся оттуда, и голос Джины, исполнявшей арию из оперы Гуно «Фауст». Я поднялся по ступенькам вверх и вошел в гостиную, находившуюся слева от входа. Джина сидела за роялем в узком белом вечернем платье, с кроваво-красным рубином на шее и белым цветком в волосах. Не прерывая пения, она улыбнулась мне.

Закончив арию, она крутанулась на табурете:

– Фу! Какая невыносимая жара. Дайте мне что-нибудь выпить. Вон там. – Кивком она указала, где именно стоят напитки.

– Что вы будете пить?

– Там есть лед? Я кивнул.

– Тогда я выпью «Белую леди». – Она изобразила гримаску, означавшую просьбу не переусердствовать.

Подавая ей бокал, я спросил:

– Почему вы предложили поехать именно сюда? Она посмотрела на меня. Потом многозначительно

улыбнулась и нежно провела рукой по клавишам.

– Вы не знаете? – Она выгнула дугой брови, изобразив удивление. – Здесь я могу делать все, что мне правится, и никто не расскажет моему мужу, что он рогоносец. – Внезапно она запрокинула голову и рассмеялась. – Вы глупец, Дик. Вы ничего не знаете об Италии, верно? Во время войны вы провели здесь два года – и ничего не знаете. Ничего!

Она ударила по клавишам с неожиданной силой. Потом допила свой бокал и снова заиграла.

Я стоял и смотрел на нее, испытывая неловкость и смущение. Она была так не похожа на женщин, которых я знал прежде. Я желал ее. Но все же что-то меня сдерживало: то ли врожденная осторожность, то ли моя проклятая нога – не знаю. Музыка звучала с нарастающей страстью, и она запела. Но тут вошел Агостиньо и сказал, что ужин подан. Очарование момента развеялось.

Я не помню, что мы ели, но хорошо помню, что пили – прекрасное золотистое вино, мягкое, как шелк, с прекрасным букетом. После обеда – орехи, фрукты и «Алеатико». Это крепкое вино с острова Эльба. Джина то и дело наливала- мне, словно хотела напоить меня допьяна. Ее грудь высоко вздымалась, так что мне казалось, она вот-вот вырвется из платья без бретелек. Красный рубин сверкал у нее на шее, а глаза были зеленые-зеленые. Я чувствовал, как мое сознание постепенно заволакивает туман.

Кофе и ликеры подали в другой комнате. Джина продолжала петь, не сводя с меня глаз. Наконец она изо всех сил забарабанила по клавишам, извлекая из рояля какофонию звуков, и встала. Она наполнила свой бокал и подошла ко мне. Села рядом и позволила мне обнять себя. Ее губы оказались теплыми и податливыми, но тело ее противилось мне.

– Мне хотелось бы, Дик, чтобы вы не были таким милым человеком, – сказала она ласковым полушепотом, а когда я спросил, что она имеет в виду, она улыбнулась и потрепала меня по волосам.

И в этот момент я услышал шум самолета. Двигатели отчаянно ревели. Я весь напрягся, опасаясь, что он того и гляди рухнет на виллу, настолько низко он летел. Но страхи мои развеялись, когда я понял, что самолет совершил посадку.

– Я думаю, он сел, – сказал я и приподнялся с дивана, но она притянула меня к себе.

– Они часто пролетают здесь, – ответила она. – Это самолет из Мессины.

Я протер глаза и попытался объяснить ей, что самолет из Мессины не может лететь с востока на запад, но потом решил, что это не важно, и умолк. Я был слишком пьян.

Вошел Роберто. Он не постучал. Просто вошел и стоял, глядя на меня взглядом злобного животного. Джина оттолкнула меня и вскочила на ноги. Они стали разговаривать о чем-то вполголоса. Теперь тяжелый, плотоядный взор Роберто был прикован к ней. Я был не настолько пьян, чтобы не понять, что» это означает. И вдруг я начал смеяться. Джина повернулась ко мне. Кровь хлынула ей в лицо, глаза расширились и потемнели от гнева. Она подскочила ко мне:

– Почему вы смеетесь?

Я нс мог остановиться. Наверное, потому, что был слишком пьян.

Она наклонилась ко мне:'

– Прекратите. Слышите? Немедленно прекратите! Мне казалось, она догадалась о причине моего безудержного смеха и поэтому ударила меня по лицу.

– Я говорю вам, перестаньте! – крикнула она срывающимся голосом.

И то ли неприятный звук ее голоса подействовал на меня, то ли звон пощечины, но так или иначе я перестал смеяться.

Она все еще стояла, склонившись надо мной, и в какой-то момент я подумал, что сейчас она влепит мне очередную пощечину. Ее лицо было искажено страстью.

– Я же говорила вам, что родилась в трущобах Неаполя… – Она прервала себя на полуслове и быстро отошла к столику с напитками. Вернулась она с пузатым коньячным бокалом, наполненным почти до

краев.

– Выпейте, – приказала она, вручая мне бокал. – А потом вы должны лечь в постель.

Я не хотел коньяку и, немного протрезвев, начал всерьез беспокоиться.

– Зачем вы меня сюда привезли? – Язык у меня все еще заплетался, и я не мог сфокусировать взгляд на се лице.

Она опустилась на диван рядом со мной:

– Извините меня. Дик. Я не хотела ударить вас. Что-то случилось со мной. Видно, подействовала жара.

– Чья это вилла?

Она прижала мою голову к груди:

– Вы задаете слишком много вопросов. Почему вы не желаете пустить все на самотек?

Ее рука скользила по моим волосам, пальцы нежно массировали виски. И это действовало на меня успокаивающе.

– Закройте глаза, а я буду вам петь.

Она напевала неаполитанскую колыбельную. Глаза у меня стали слипаться. Каким-то образом в руках у меня оказался бокал, и я выпил его содержимое. Ее голос то приближался, то удалялся. Я слышал то сонное жужжание пчелы, то слабый плеск воды. Потом кто-то помог мне улечься в постель. Я услышал, как она сказала по-итальянски:

– Теперь он уснет. – Ее голос доносился откуда-то издалека.

А потом голос Роберто:

– Хорошо.

Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что я не' должен засыпать. Я собрал всю свою волю в кулак. В душной комнате не чувствовалось даже малейшего движения воздуха. Меня мутило, и в конце концов я скатился с кровати и отыскал тазик. Меня бросило в холодный пот, но стало гораздо легче, и голова прояснилась. Я клял себя за глупость. Надо же было приехать на уединенную виллу с такой женщиной, как Джина, и напиться до бесчувствия!

Я стоял, наклонившись над тазиком и вытирая полотенцем холодный пот со лба. В вилле было тихо. Я взглянул на часы: был уже второй час.

Я чувствовал себя гораздо лучше. Я ополоснул тазик и умылся. Вытирая лицо, я пытался понять, для чего Джине понадобилось напоить меня.

Я положил полотенце в полной решимости отправиться к Джине, комната которой, насколько я понял, была где-то рядом. И тут я вспомнил о фонарике, лежавшем у меня в чемодане. Открывая его, я заметил красную вертикальную полосу между створками ставен. Я раздвинул их, и моему взору предстало потрясающее зрелище: мрачная громада Везувия в ореоле бледного сияния. От кратера, как раз в сторону виллы, ползли два ярко-красных ручья лавы.

Я обернулся и взглянул на комнату. Она была освещена зловещим красным светом. Я взял фонарик и двинулся к двери.

Едва сделав несколько шагов, я увидел тень некоего мужчины, двигавшегося мне навстречу. Это была моя собственная тень, подсвеченная Везувием.

Я подошел к двери и повернул ручку. Но дверь не открылась. Я повернул ручку в другую сторону – тот же эффект. Тогда я изо всех сил рванул дверь на себя и понял, что оказался в западне. Меня охватил ужас. Началось извержение Везувия, он совсем рядом, и мне суждено погибнуть под грудой горячего пепла. Я уже готов был громко воззвать о помощи, но, к счастью, благоразумие взяло верх. Стоя у окна, я наблюдал за пылающей громадой вулкана. Сердце отчаянно колотилось у меня в груди, но разум прояснился. Извержение не началось, по крайней мере, об извержении, подобном тому, что было в 79 году нашей эры, пока речи не идет. Сегодня усилились выбросы газа, но это сияние исходит главным образом от выплескиваемых наружу сгустков лавы. А коль скоро вилла вне опасности, зачем мне пороть горячку только из-за того, что дверь оказалась закрытой? Скорее всего, ее просто заклинило.

Я стал снова пытаться открыть дверь. Но у меня опять ничего не получилось, и я вспомнил ту кошмарную ночь в «Эксельсиоре». Меня вновь обдало холодным потом, но я тотчас же отогнал жуткую мысль, сказав себе, что ничего подобного просто не может быть. Но тогда все-таки почему заперта дверь? Почему Джина напоила меня так, что я не могу стоять на ногах? И чья это вилла?

Я вспомнил слова, сказанные Максвеллом, – о том, что так или иначе я причастен к исчезновению Тучека. Человек, называющий себя Ширером? Хильда сказала, что он в Неаполе. Я осветил комнату фонариком. Его яркий белый луч казался надежным и дружелюбным. Я закурил, отметив про себя, как дрожала у меня рука, державшая спичку. Но, по крайней мере, я был предупрежден. Я посмотрел на Везувий. Все небо, казалось, было охвачено пламенем. На дороге, ведущей в Авин, как в сцене из «Потерянного рая», мелькнули фары автомобиля. Он медленно подъехал и остановился. В полнейшей тишине хлопнула внизу входная дверь. Я непроизвольно напрягся. Послышался скрип ступеней, и внезапно я понял, что кто-то направляется в мою комнату.

Я закрыл ставни и подошел к двери. Ладони у меня взмокли от пота, и я крепко вцепился в фонарик, чтобы он не выскользнул из моей руки. Я приложил ухо к двери и прислушался. Снаружи явно кто-то был. Я не слышал, а скорее чувствовал чье-то присутствие. Очень медленно ключ в двери повернулся. Я стал так, чтобы оказаться за дверью, когда она откроется.

Я не видел, а только слышал, как поворачивается ручка двери, а когда дверь распахнулась, моя рука, в которой я держал фонарик, оказалась зажатой в углу. И прежде чем я успел поднять руку с фонариком для улара, человек прошел мимо меня к кровати. Я выскользнул за дверь и устремился в дальний конец коридора, устланного толстым ковром, заглушавшим шаги. Дом был объят тишиной, но это была настороженная тишина, которая, казалось, подстерегала меня.

И тут из моей комнаты донесся крик:

– Роберто! Агостиньо!

Как раз напротив лестницы находился туалет. Дверь была приоткрыта, и я быстро прошмыгнул туда. А тем временем из моей комнаты выскочил человек небольшого роста и побежал по коридору к лестнице, продолжая звать Роберто и Агостиньо. Он, судя по всему, был вне себя от гнева. Услышав его шаги на лестнице, я выглянул из своего укрытия как раз в тот момент, когда одна из дверей в другом конце коридора распахнулась. Я увидел силуэт мужчины, направляющегося в мою сторону. Не доходя до туалета, он включил фонарик, и в тени, мелькнувшей на стене, я узнал Роберто с всклокоченными волосами и заспанной физиономией, застегивающего на ходу брюки. Я ощутил исходящий от него аромат Джиннных духов, обильно сдобренный потом.

Роберто помчался вниз по лестнице, а я покинул свое убежище. Я догадывался, кто был тот человек, который явился ночью явно по мою душу. Но мне нужно было знать наверняка. Джина привезла меня сюда. Она накачала меня спиртным. Я вдруг разозлился, и это придало мне уверенности. Если я возьму за глотку эту маленькую суку, то вытрясу из нее правду.

Я распахнул дверь комнаты, из которой вышел Роберто. Ставни были закрыты. Было темно, жарко и душ-

но. Я запер дверь изнутри. . 4

– Все в порядке? – спросила Джина сонным голосом. Я включил фонарик и направил его на огромную

двуспальную кровать. Видимо, она почувствовала что-то неладное и быстро села в кровати, натягивая простыню на голое тело. Волосы у нее были влажными от пота ив полном беспорядке.

– Кто это? – спросила она.

– Фаррел, – ответил я, подивившись тому, что когда-то считал ее привлекательной. – Оденьтесь, я хочу поговорить с вами, – сказал я с нескрываемым чувством презрения. – И не вздумайте шуметь, а то я вас стукну. Дверь заперта.

– Что вам нужно? – Она попыталась соблазнительно улыбнуться, но голос звучал испуганно, а улыбка получилась как у профессиональной проститутки.

Ее пеньюар валялся посреди комнаты на полу. Подняв его, чтобы бросить Джине, я ощутил уже знакомый мне аромат духов.

– Оденьтесь.

Она пожала плечами и накинула пеньюар.

– Итак, кому принадлежит эта вилла?

Она молчала, заслонив рукой глаза от слепящего света фонарика. Я подошел к ней и отвел ее руку от лица.

– Кому принадлежит эта вилла? – повторил я. Она продолжала молчать, глядя на меня в упор. Отвращение переросло в злость – злость на себя за

то, что я оказался таким дураком. Я схватил се за руку и с силой заломил назад. Она застонала.

Наверное, она поняла, что я действительно зол и не остановлюсь ни перед чем.

– Пожалуйста, не надо! Вы сломаете мне руку! Эта вилла принадлежит синьору, которого вы встретили в Милане.

– Ширеру?

– Да, да, синьору Ширеру.

Итак, я действительно оказался в западне. У меня возникло жгучее желание прикончить ее. Я ринулся к балкону и раздвинул ставни. И услышал, как Джина охнула от испуга, когда комнату залило огненное сияние Везувия. С балкона как на ладони были отчетливо видны виноградники, казавшиеся оранжевыми в красном сиянии Везувия, подсвеченном бледным светом луны. А вокруг виллы рыскали темные фигуры разыскивавших меня людей.

Я вернулся к Джине. Я успел справиться с волнением, и мой мозг работал вполне четко.

– Это он просил вас привезти меня сюда?

– Да, – чуть слышно прошептала она. В ее огромных глазах был панический страх.

– И напоить?

– Да. Прошу вас, Дик. Я не могла не…

– Мне казалось, что вы ненавидите этого человека.

– Да, да, но…

– Зачем ему нужно было заманить меня сюда? Он собирался убить меня? Он испугался, что я знаю…

– Нет, нет, он не собирался причинять вам зла. Он только хотел что-то.

– Хотел что-то? – Я снова схватил ее за руку. – Что именно?

– Не знаю.

Я сердито встряхнул ее:

– Чего он хотел?

– Говорю вам, я не знаю.

Внезапно я вспомнил кое-что, представившееся мне сейчас очень важным:

– Почему тогда в Касамиччиоле вы были так озабочены моей ногой?

Она не ответила, и я повторил свой вопрос.

– Вы хотели похитить мой протез? Это он просил вас об этом?

Она кивнула.

– Зачем?

– Не знаю. Он попросил меня «об этом, вот и все.

– Он был в Касамиччиоле?

– Да.

И вдруг меня осенило. Я вспомнил, как, напившись до бесчувствия в баре отеля в Пльзене, я свалился в постель, предварительно отстегнув протез. И я вдруг стал смеяться, смеяться над собой. Какой же я идиот!

– Почему вы смеетесь? – В ее голосе чувствовался страх.

– Потому что теперь я знаю, что все это значит.

Я стоял, глядя на нее и пытаясь понять, почему все-таки она заманила меня в эту ловушку.

– Вы любите этого человека?

Это казалось мне единственно возможной причиной. Она села, не обращая внимания на то, что ее пеньюар

распахнулся.

– Я уже говорила вам, что ненавижу его. Он… он настоящий кретин.

– Тогда почему вы безоговорочно слушаетесь его?

– Иначе он погубит меня. – Она снова легла, запахнув пеньюар. – Он много чего обо мне знает, и, если я не буду слушаться, он все расскажет моему мужу.

– О Роберто?

– Нет, не о Роберто. – Она потупила взгляд. – У него находится нужная мне вещь.

Из открытого окна донеслись голоса. Она некоторое время прислушивалась к ним, потом сказала:

– Теперь, я думаю, вам лучше уйти.

Но я не придал значения ее словам. Я думал о Вальтере Ширере. Он был жесток. Но он не стал бы шантажировать женщин ни при каких обстоятельствах. Причина всего происходящего коренилась в другом. Я больше не сомневался в том, кто именно рыскает сейчас вокруг виллы.

– Его имя Сансевино, не так ли? Она взмолилась, уставившись на меня:

– Умоляю вас… я ничего не понимаю.

– Его настоящее имя, – повторил я нетерпеливо. – Сансевино? – Но это имя ей, видимо, ни о чем не говорило. – Его зовут доктор Сансевино, и он – убийца.

– Доктор Сансевино, – задумчиво промолвила она. – Вы говорите, он доктор? – Потом она нерешительно кивнула: – Да, я думаю, он доктор.

Иль дотторе. Мои руки сжались в кулаки. Если бы только он мне попался! Я подумал о Хильде Тучек, о таинственном исчезновении ее отца. Интересно, он убил Тучека или только мучил?

– Где Ян Тучек?

– Я не знаю, где Тучек. Я никогда не слышала этого имени. – Она опять откинулась на подушки. – Уходите, вам нужно бежать.

Я медлил. Не мог же я силой заставить се говорить; вполне возможно, она действительно ничего не знала о Тучеке. Сансевино наверняка не рассказывал ей больше, чем считал нужным. Я выглянул в окно. Ничего подозрительного я не обнаружил. Наверное, меня ищут где-нибудь в другом месте, другом конце участка. Может быть, я сумею выбраться отсюда через парадную дверь. Я подошел к двери и потихоньку повернул ключ. Стены коридора были розовыми в исходящем от Везувия свете. В доме было тихо.

– Дик! – окликнула меня Джина.

Я повернулся и увидел ее по-прежнему сидящей, но только с сумочкой в руках.

– Не будьте идиотом. Вам опасно здесь оставаться. Я не ответил, но. как только я двинулся к двери, она

сказала:

– Подождите минутку.

Она соскользнула с кровати, босиком подбежала ко мне и сунула что-то мне в руку.

– Возьмите это, – прошептала она.

Я почувствовал прикосновение металла, и мои пальцы сомкнулись на рукоятке маленького автоматического пистолета. Ее рука нежно коснулась моей.

– Вы очень плохо обо мне думаете, да? Но не забывайте, мы с вами принадлежим к двум разным мирам. Ухолите и нс возвращайтесь.

Она крепко стиснула мою руку, потом повернулась и пошла к кровати.

Я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Вилла казалась вымершей. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было шипение, похожее на шум волн или воды в трубах. Этот характерный звук сопровождал непрерывный выброс газа из кратера вулкана.

Я достиг лестницы и стал спускаться вниз. С протезом было довольно трудно идти по голой каменной лестнице, не производя никакого шума. Внизу ставни на окнах оставались закрытыми, и было темно, как в пещере. Фонарем я воспользоваться не смел, так как мои преследователи могли оказаться где-то поблизости, но ощущение тяжести пистолета в руке успокаивало.

Я оказался перед дилеммой: дождаться Сансевино или попытаться удрать немедленно. Но тут я вспомнил совет Джины: «Уходите и нс возвращайтесь сюда», – и решил ему последовать. К тому же в темноте вся моя храбрость куда-то испарилась.

Я направился к входной двери. Она была заперта, и ключа в замке не оказалось. Темнота, окружавшая меня, казалось, вдруг ожила. Я должен во что бы то ни стало выбраться из этой темноты. Если он настигнет меня в темноте, я пропал. Я содрогнулся при одной только мысли о его руках. В паническом страхе я отпрянул назад и оказался у окна. Оно было закрыто ставнями, запертыми на висячий замок. Я попытался пройти в столовую. Там ставни тоже были заперты. Я снова очутился в полной темноте и ощутил панический страх: я в ловушке, из которой нет выхода. Я вернулся в холл и в нерешительности остановился. Может быть, мне попробовать бежать через кухню, подумал я, и вдруг заметил слабый свет, проникавший из полуоткрытой двери, ведущей в комнату, где вечером Джина играла на рояле.

Я пересек холл, толкнул дверь и с облегчением вздохнул. Прямоугольник красного света против двери. По комнате сновали тени, но меня это не беспокоило. Главное – здесь на окне не было ставен.

Я ринулся было прямо к окну, но что-то вдруг заставило меня обернуться. Мне показалось (а может, действительно было так), что кто-то сидит за роялем. Я замер на месте, кровь бешено стучала у меня в висках. Однако никто не обнаружил своего присутствия, поэтому после некоторого колебания я решительно распахнул окно. Ночной воздух подействовал на меня благотворно.

– Тебе душно, Фаррел?

Я живо обернулся; сердце, казалось, вот-вот остановится. Голос доносился сзади, оттуда, где стоял рояль.

– Мне тоже не спится.

Человек говорил с американским акцентом, но с каким-то неприятным присвистом. Рояль ожил, нашептывая мелодию американской песенки военных времен «Маршируя по Джорджии». Эту мелодию постоянно насвистывал Ширер, чтобы удержаться от крика во время так называемых газовых экспериментов, которым он подвергался в лагере. Я включил фонарик и осветил лицо человека, сидящего за роялем. Это был Ширер. Но не настоящий. Имя этого человека чуть было не сорвалось у меня с языка, но я вовремя спохватился. Может быть, мне удастся сблефовать. Если я смогу внушить ему!..

– Бог мой, ты напугал меня. Что ты здесь делаешь? Я думал, ты в Милане.

– Я здесь живу. Может, ты выключишь свой фонарик? Он слепит мне глаза.

Какое-то мгновение я колебался. Если я оставлю фонарик включенным, то, может быть, мне удастся незаметно достать пистолет, который дала мне Джина. Но потом я подумал: вряд ли он не запасся оружием в ожидании моего прихода – иначе для чего же он оставил это окно незапертым? – и выключил фонарик. Но как только снова стало темно, я пожалел, что не выстрелил в него.

– Не спится?

– Я немного поспал. Но потом мне стало плохо. Боюсь, я слишком много выпил.

– Где же ты был? Гулял в саду?

– Нет, я же говорю, мне стало плохо. Я слышал, как кто-то звал Роберто и Агостиньо. Это был ты?

– Да, это был я. А где же все-таки находился ты? Когда я узнал, что ты здесь, пошел тебя поприветствовать, но нигде не нашел. Где ты был?

– Я же сказал, мне было плохо. Я был в туалете.

– В туалете? – Он вдруг засмеялся. Я думаю, он был уверен, что я ни о чем не догадываюсь. – Как тебе нравится этот фейерверк? Великолепное зрелище! Вся дорога отсюда до Авина забита машинами с туристами, глазеющими на Везувий.

– Невероятно, – пробормотал я. – Как ты думаешь, это не опасно?

– Трудно сказать. За два года, что я здесь живу, ничего подобного я не видел. Он всегда вел себя тихо, как мышка.

– Эта вилла твоя?

– Ну да, разве Джина тебе не сказала?

– Нет. – Потом я добавил: – Извини, я не приехал бы, если бы знал.

– Может быть, поэтому Джина тебе и не сказала. Мы с пен старые друзья, и, если ей захотелось привезти тебя сюда, значит, все в порядке.

Я постепенно привык к темноте и видел, что его глаза пристально следят за мной. Думаю, что если бы я не пребывал в таком нервном напряжении, то нашел бы эту ситуацию смешной. Теперь я знал, что он хочет заполучить мой протез, а он не знал, что я об этом знаю.

– Думаю, пора спать, – сказал я.

– Я тоже так считаю, – сказал он, – но сначала надо выпить. Чего тебе налить?'

– Спасибо, ничего.

– О, прекрати. Не заставишь же ты меня пить в одиночку.

– Я и так выпил сегодня слишком много.

– Ерунда! Я настаиваю.

Ом подошел к столику с напитками. Я не видел, что он там делает, только слышал позвякивание бокалов. Я направился к двери, но он остановил меня:

– Иди сюда, Фаррел. Чистый коньяк, вот что тебе нужно.

– Нет, мне не хочется.

– Черт побери, это тебе не повредит.

Голос его сделался резким, а глаза сверкали в полутьме, как два раскаленных уголька. Я был уверен, что он подмешал чего-нибудь в коньяк, но если я откажусь пить, то он наверняка придумает еще какой-нибудь способ заполучить желаемое.

– Ладно, – сказал я и взял стакан.

– Ну, поехали.

– Будь здоров.

Я поднес бокал к губам. В нем действительно был коньяк. Я слегка пригубил его и тотчас же опрокинул все его содержимое на пиджак. Я думал, он не заметит, но он заметил:

– Зачем ты это сделал?

Я допустил оплошность и сознавал это, потому что теперь он заговорил уже тихим голосом, в котором слышалась угроза. И без всяких потуг на американский акцент. Это был Сансевино, говорящий по-английски.

Я ничего не ответил. Мы молча смотрели друг на друга. Волосы у меня на голове зашевелились, и засосало под ложечкой. Игра окончена. Я знал, кто он, и он знал, что я это знаю. Я сунул руку в карман пиджака. И совершил еще одну ошибку. Теперь он знал, что я вооружен. Он шмыгнул к роялю. Я заметил на пюпитре тусклый блеск металла. Когда он схватил пистолет, мой уже был нацелен в его сторону.

Но в этот самый момент в прямоугольнике окна я увидел громадное огненное облако, с ревом несущееся по небу. Этот рев был подобен реву пятидесяти тысяч составов, одновременно мчащихся по тоннелю. Дом заходил ходуном. Казалось, земля раскололась на части от столкновения с другой планетой.

Я увидел Сансевино с револьвером в руке. Он стоял и, словно завороженный, смотрел в окно. Я проследил за его взглядом и увидел, что вся вершина Везувия охвачена огнем. Из кратера с жутким грохотом вырывались потоки кипящей лавы.

Шум все нарастал, становясь совершенно невыносимым. Это был голос охваченной гневом горы – она облегчала свой распираемый ветрами каменный желудок. Эти ветры-газы и испражнения -лава исторгались ею из собственного чрева на высоту, достигавшую многих тысяч футов. Я застыл на месте, потрясенный разворачивающимся на моих глазах зрелищем. Перед моим мысленным взором возникли Помпеи, погребенные под миллионами тонн пепла, и его жители, застигнутые врасплох за своими обыденными делами и спустя 2000 лет представшие взору вездесущих туристов. Интересно, тогда происходило нечто похожее? И был такой же грохот? Суждено ли нам быть погребенными здесь на радость будущим археологам? Все эти мысли, перемежающиеся картинами моей личной жизни, проносились у меня в голове, пока я взирал на это чудовищное зрелище. А в ушах у меня стоял такой звон, что казалось, он никогда не кончится и никаких иных звуков отныне в природе существовать не будет.

Потом вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Наступившая тишина показалась еще более страшной, чем грохот, растворившийся в глубине черного неба. Казалось, все живое погибло. Между тем и виноградники, и апельсиновые плантации никуда не исчезли и не были засыпаны пеплом. Только все вокруг приобрело красный цвет. Все было залито красным заревом Везувия. Как в преисподней.

А потом огонь потух, и свет сменился сумерками. Как при закате солнца, когда оно опускается за горизонт. Я взглянул на Везувий. Красные полоски лавы постепенно тускнели. Гору окутывала завеса, она сделалась непроницаемо-черной. И как только исчезли отсветы пламени, все вокруг погрузилось во тьму. Невозможно было увидеть ни виноградники, ни апельсиновые плантации, ни даже окно на фоне кромешной .темноты.

А потом что-то застучало по черепице, как бывает во время града, но это был не град. Повеяло запахом серы и я понял, что с вершины вулкана на нас обрушился пепел.

Я знал, что это означает. Вот она – пепельная лавина, под которой погребены Помпеи. История повторяется. И вдруг мною овладело спокойствие и абсолютное безразличие ко всему происходящему. После сильного нервного потрясения от испытанного страха воспринимаешь смерть как нечто неизбежное, логическое завершение событий. Именно такие чувства владели мною, когда я вглядывался в беспросветную ночь за окном, пронизанную запахом серы и шумом сыпавшейся на землю золы. Я смирился со своей судьбой, а коль скоро смирился, то ничто меня уже не могло испугать.

Но теперь я способен был воспринимать и другие звуки. Хлопнула дверь, и я услышал, как кто-то бежит по коридору на втором этаже. Вилла, казалось, очнулась от оцепенения. Ее обитатели вздохнули с облегчением. Вот так же оживают джунгли, когда замирает грозный рык тигра, вышедшего на очередную охоту. Сансевино тоже пришел в себя. Он помчался по коридору. Пробегая мимо меня, он крикнул:

– Быстро! Быстро! В машину.

Я последовал за ним вниз по лестнице. На улице в свете фонарика была отчетливо видна густая завеса пепла, сыпавшегося с неба. Мелкие его частички блестели, кружась в воздухе. Свет фонаря высветил мое лицо, и я услышал голос Джины:

– Мы уезжаем отсюда? Уезжаем?

Во дворе Сансевино давал Роберто какие-то указания.

– Они пошли за машинами, – сказала я ей.

– Надо уезжать отсюда как можно скорее. Где Роберто? Роберто! – Голос ее срывался на крик. – Нужно успеть выбраться отсюда, прежде чем дорогу завалит пеплом.

Я подумал о брезентовых крышах машин, Горячий пепел прожжет их насквозь. Разве можно ехать под ливнем из горячего пепла? Это будет похуже песчаной бури. И кроме того, зола будет, как стена, отражать свет передних фар.

– Лучше остаться здесь, – сказал я.

– Остаться здесь! И быть погребенными заживо! Разве вы не видели, что сталось с Помпеями? О Боже! Зачем только я приехала сюда! Но я вынуждена была это сделать. Да, вынуждена. Албанец из обсерватории ведь говорил же мне, что нечто подобное произойдет. Но я вынуждена была сюда приехать. Вынуждена! – твердила она, заламывая руки.

Я слышал о таких импульсивных людях, но мне никогда не доводилось их видеть. Она была на грани истерики. Я взял ее за плечи и потряс:

– Возьмите себя в руки. Мы как-нибудь выберемся отсюда.

Она стряхнула мои руки:

– Оставьте меня в покое, идиот! Вы думаете, я крестьянка и собираюсь завопить? Единственное, что мне

нужно…

Она не закончила фразу, но в свете фонарика я увидел ее глаза, горящие лихорадочным блеском. В ее лице было что-то пугающее. Словно она была не в себе.

– Что вам нужно? – спросил я.

– Ничего, мы должны сесть в машину. Поторопитесь!

Она оттолкнула меня и ринулась к парадной двери, но, обнаружив, что та заперта, заметалась, как зверек в ловушке. Потом метнулась к другой двери. В коридоре замерцало пламя свечи.

– Агостиньо! – послышался голос Сансевино. Свеча замерла на месте.

– Да, синьор.

– Идите наверх и закройте все окна, – приказал Сансевино, проходя через холл, и добавил: – Это бесполезно. Слишком много насыпало пепла.

– Надо срочно уезжать! – Джина устремилась к двери, но Сансевино схватил се за руку.

– Я же говорю, это бесполезно. Вы погибнете, если пойдете. Я велел Роберто запустить электродинамик. Мы останемся здесь, пока весь этот кошмар не прекратится.

Джина беспомощно приникла к стене, будто силы покинули ее. К нам подошла жена Агостиньо; в одной руке она держала свечу, другой перебирала четки, без конца повторяя «О Боже!», как будто это могло принести спасение. Маленькая девчушка цеплялась за юбку матери. В ее огромных глазах был дикий страх.

Люстра робко мигнула раз-другой, потом засияла на полную мощь. Мы смотрели друг на друга, шуруясь от яркого света. Сансевино был просто неузнаваем, с ног до головы засыпанный пеплом. Воздух тоже был густо насыщен пеплом. Толстый слой его покрывал также все имеющиеся в доме предметы. Можно было подумать, что мы находимся в районе, только что подвергшемся бомбардировке.

С черного хода появился Роберто. Его лицо и волосы были покрыты серым пеплом. Джина бросилась к нему:

– Нам необходимо уехать, Роберто. Если мы не доберемся до шоссе, мы…

Он отстранил се рукой:

– Это невозможно.

– Это должно быть возможно! Должно! – Она схватила его за руку и стала неистово ее трясти. – Неужели ты останешься здесь и позволишь всем нам оказаться погребенными заживо? Иди и приготовь машину! – приказала она.

Он стоял, глядя на нее.

– Иди и приготовь машину, – крикнула Джина. – Слышишь! Я хочу уехать. Ты трус! Ты боишься!..

– Если вы хотите уехать, то идите за ней сами, – сказал Роберто.

Она посмотрела на него так, будто он ударил ее, потом повернулась к Сансевино, стоявшему у стола, водя пальцами по верхней губе.

– Допустим, нельзя уехать на машине, но на самолете-то можно улететь! Где Эрколь?

– Он уехал на джипе в Неаполь. Поэтому ничего не выйдет, Джина. Нам придется остаться здесь.

Я подумал, что сейчас-то уж точно она впадет в истерику, но вместо этого она подошла к Сансевино и быстро шепнула:

– Тогда дай мне морфий.

– Потом, – быстро сказал он. – Потом, – сверкнув глазами в мою сторону.

Она начала жалобно скулить, и теперь мне стало ясно, что означал ее лихорадочный, алчный взгляд. Он пошел к лестнице, но в этот момент раздался резкий стук в дверь. Кто-то требовал, чтобы его пустили в дом. Сансевино открыл дверь, и вместе с пеплом, с жарким воздухом и пылью в прихожую ввалился человек. Он отряхнулся, как собака, и, обращаясь к Сансевино, сказал:

– Я страшно рад, что мне удалось найти этот дом. Я сразу же узнал незваного гостя.

– Рад приветствовать вас, мистер Хэкет, – произнес я.

Он посмотрел на меня, и его лицо расплылось в

улыбке.

– Черт возьми, да никак это мистер Фаррел? Ну, мы просто нс можем друг без друга. И графиня? Потрясающе!

Я представил его Сансевино.

– Ваш соотечественник, – добавил я, изо всех сил стараясь скрыть сарказм.

– Рад приветствовать вас, сэр. – Он пожал руку Сансевино. – Я отправился в Санто-Франциско. Мне сказали, что оттуда лучше любоваться ночным Везувием. Да, Я все видел. Дома ни за что не поверят моим рассказам. Я был в Санто-Франциско, когда началось извержение. Я никогда не видел ничего подобного. Л ведь я немало повидал вулканов в Мексике.

– Можно проехать на машине? – спросила Джина. Он отрицательно покачал головой:

– Ни единого шанса, леди. Когда это началось, все крестьяне выскочили на улицу. Сначала я думал, что ими, как и мной, движет любопытство, но ошибся. Не Успел я оглянуться, как дорогу заполонили повозки, лошади, люди. У меня мелькнула мысль, что извержение может оказаться опасным, и я начал прорываться к автостраде. Потом посыпался этот пепел, и прорваться уже было невозможно. Проклятье! – Он повернулся ко мне. – Помните тех двоих, мужчину и девушку?

Я кивнул.

– Они были там. Я ехал непосредственно за ними. Джина, глядя на Сансевино, спросила Хэкета:

– Что они там делали?

– Полагаю, просто смотрели на вулкан. Они запарковались у ворот вашей виллы. Они-то и сказали мне о ее существовании. Моя маленькая машина не могла проехать по пеплу.

– Кто эти люди, Джина?

– Помните Джона Максвелла? – спросил я Сансевино.

Его глаза скользнули по моему лицу. В их прищуре я уловил настороженность. Он ничего не ответил, а только кивнул.

– Если это те двое, которых мы встретили в Помпеях, тогда это Джон Максвелл и Хильда Тучек.

– Хильда Тучек! – не без удивления воскликнул он, но сразу спохватился. – Нет… думаю, я не знаю ее. А вот Максвелла помню отлично.

Быстрота его реакции была поразительна.

– Ну что ж, коль скоро мы обречены на бездействие, предлагаю выпить!

Он распахнул дверь комнаты, где несколько минут назад мы встретились с ним один на один, но Джина вцепилась в его руку:

– Вальтер, ты что, собираешься сидеть сложа руки? Хочешь, чтобы нас засыпало? – В се голосе звучал панический страх.

Сансевино пожал плечами:

– Скажи мне, что я должен сделать, и я сделаю. Сейчас тебе лучше всего выпить и успокоиться.

Он взял ее за руку, но она вырвалась:

– Ты хочешь, чтобы я умерла. Вот и все! – Ее глаза лихорадочно блестели. – Ты считаешь, что я знаю слишком…

– Замолчи! – И он снова покосился в мою сторону.

– Я не хочу умирать. Ты не можешь так поступить со мной. Мне нужно….

Он снова взял ее за руку и, видно, крепко ее стиснул, потому что она громко вскрикнула.

– Замолчи, слышишь? Тебе необходимо сделать, как обычно, укол. – Он поспешил налить ей коньяку. – Выпей и возьми себя в руки. А вам что предложить, мистер Хэкет? Коньяк?

Тот кивнул:

– Вы американец, мистер Ширер?

– Итальянец по рождению, американец по национальной принадлежности, – ответил Сансевино, протягивая ему бокал. – После войны я купил эту землю и занимаюсь виноделием. Выпьете коньяку, Фаррел?

– Да.

– А где вы жили в Штатах? – не унимался Хэкет.

– В Питтсбурге.

– Удивительно. Я ведь тоже из Питтсбурга. Вы помните забегаловку на Драво-стрит, более известную среди завсегдатаев как «У Морелли»?

– Не могу сказать с уверенностью.

– Обязательна сходите к «Морелли», когда в следующий раз будете в Питтсбурге. Потрясающие рубленые бифштексы. Я думал, все итальянцы непременно знают -«Морелли». И еще одно место. Как же оно называется? Вспомнил, «У Паглиани». Оно как раз внутри треугольника около Галф-Билдинг. Вы помните «Паглиани»?

– Содовой хотите?

– Да, налейте, пожалуйста. Так «Паглиани»… Там сейчас новый хозяин. Он переоборудовал помещение под танцы и…

– Скажите, мистер Хэкет, какой толщины был слой пепла возле виллы, когда вы сюда приехали?

– Пепел? О, думаю, в три или четыре дюйма, потому что я начерпал его в ботинки. – Он сделал большой глоток. – Как вы полагаете, это похоже на то, что случилось в Помпеях? Ведь там сначала выпало три дюйма пепла, после чего наступила пауза. А если извержение золы вдруг прекратится, я думаю, нам надо немедленно отсюда убираться. Трудно себе представить, как поведет себя вулкан.

Внезапно раздался стук в дверь.

– Это, наверное, они. – сказал Хэкет. – Они решили, раз я не вернулся, значит, добрался до виллы. Они предупредили меня, что тоже придут, если обстановка ухудшится.

Сансевино послал Роберто открыть дверь. Минутой позже две засыпанные пеплом фигуры переступили порог виллы. Это были Джон Максвелл и Хильда Тучек. Какое-то время они стояли молча, вглядываясь в лица присутствующих. Контраст между Джиной и Хильдой был поразителен. Джина не была обсыпана пеплом, но ее трясло, а глаза бегали, как у загнанного кролика. Хильда же была совершенно спокойна.

Сансевино направился к Максвеллу и, протягивая ему руку, сказал:

– Джон Максвелл, не так ли? Я – Вальтер Ширер. Максвелл кивнул и глянул в мою сторону. Он выглядел постаревшим и усталым.

– Вы помните, мы встречались в Фоггии, до того как Фаррел сбросил меня над Таццолой?

Максвелл кивнул.

– Проходите и выпейте чего-нибудь. Я бы вас не узнал в таком виде, если бы Хэкет не предупредил, что вы придете. – Вам коньяк?

– Спасибо.

Максвелл представил Хильду, а Сансевино повернулся ко мне:

– Может быть, вы приготовите им выпивку?

Было ясно, что он не даст мне возможности поговорить с Максвеллом наедине. Я колебался и уже склонялся к тому, чтобы выпалить: так, мол, и так, это вовсе не Ширер, а Сансевино, а то, за чем они охотятся, спрятано у меня в протезе. Сансевино стоял в сторонке, но так, что мог видеть всех находящихся в комнате. Одну руку он держал в кармане пиджака, и я знал, что там револьвер, который он взял с подставки для нот. Атмосфера в комнате раскалилась до предела и была чревата самыми тяжелыми последствиями. Я пошел к бару и испытал облегчение, услышав начавшийся разговор.

– Знаете, на днях ко мне приходил Алек Рис. Помните Риса, Максвелл? Он был с нами…

Сансевино заговорил, чтобы снять напряжение. Говорил он слишком быстро, причем называл Максвелла по фамилии, в то время как в Фоггии все звали его просто Мак.

Я наполнил бокалы, и тут опять заговорил Хэкет – конечно же о вулкане.

– Страшно подумать, что способна натворить эта гора. Во время извержения в 1631 году громадные камни летели на расстояние до пятнадцати миль, а один двадцатипятитонный упал на деревню Сомма. А всего за сто лет до этого вулкан считался потухшим. Его склоны были обильно покрыты растительностью, а скот пасся практически в кратере. Проснулся вулкан в начале XVIII века – тогда извержение длилось с мая по август и ощущалось даже в Милане.

Хэкет все говорил и говорил. Он был напичкан информацией о Везувии, почерпнутой из путеводителя, и это действовало мне на нервы. Все молчали, и вдруг Джина взорвалась:

– Боже, неужели вы не можете говорить ни о чем, кроме этой проклятой горы!

Хэкет обалдело посмотрел на нее.

– Извините, – сказал он. – Я не оценил должным образом ситуацию.

– Вы и не можете ее оценить, поскольку находитесь в помещении и не знаете, что делается снаружи. – Джипа была в ярости, главным образом потому, что не могла побороть собственный страх. – Теперь; прошу вас, помолчите. Все, что вы сейчас так ярко живописали, может произойти в любой момент. – Она повернулась к Роберто. – Иди и посмотри, что делается на улице, пожалуйста. Как только перестанет сыпаться пепел, мы должны немедленно убраться отсюда.

Роберто ушел и буквально через минуту вернулся, вытирая лицо грязной тряпкой, кашляя и чихая.

– Ну? – спросила Джина. Он покачал головой:

– Все так же.

Сансевино, все время наблюдавший за ней, сказал:

– Джина, пожалуйста, поиграй нам. Сыграй что-нибудь веселое… Например, из «Севильского цирюльника». С минуту она пребывала в нерешительности, потом подошла к роялю и заиграла арию Дона Базилио. Сансевино посмотрел на Максвелла:

– Вам нравится Россини?

Максвелл неопределенно пожал пленами. Хэкет подошел к Сансевино:

– Вы, наверное, с детства любите оперу?

– Боюсь, у меня было не очень много возможностей слушать оперу, – ответил Сансевино.

– Почему?

– Господи, я же до 1936 года был шахтером. Потом я уехал в Нью-Йорк и работал в штабе профсоюза.

– Но ведь у шахтеров есть собственный оперный коллектив, – недоумевал Хэкет. – Они дают бесплатные представления.

– Ну, я их не видел. Я был слишком занят. Сансевино взял мой пустой бокал и пошел к бару.

Я видел, что Хэкет наблюдает за ним.

– Странно, – пробормотал он.

– Что вы имеете в виду? – спросил Максвелл.

– Профсоюз субсидирует этот оперный коллектив. – Он пожал плечами. – Смешно, когда люди не знают, что делается в их собственном доме.

Максвелл не сводил с Сансевино глаз и, когда тот вернулся с моим бокалом, спросил:

– Кстати, Ширер, вы помните поручение, которое я передал через вас Феррарио в Таццоле?

Сансевино покачал головой:

– Я очень многого не помню. К тому времени, когда я добрался до швейцарской границы, у меня возникли серьезные проблемы с памятью. Я помню лишь отдельные эпизоды.

– Но меня же вы помните?

– Я говорю, что моя память фрагментарна. Еще коньяку?

– У меня пока есть, спасибо. – Максвелл повертел в руках свой бокал и, не глядя на Сансевино, как бы невзначай спросил: – Помните того парня, который был с вами, когда нас схватили в Полинаго?

– Мантани?

– Да. Я еще тогда подумал: надо будет обязательно спросить у вас об этом, если доведется снова встретиться. Так кто кого привел в тратторию Ригалло: он вас или вы его? Когда я допрашивал его, он клялся, что предупредил вас, мол, Ригалло – фашист, а вы над ним посмеялись. Так он предупредил вас?

– Нет. Мне кажется, наоборот, я предупредил его об опасности. Мисс Тучек, вам налить?

Она кивнула, и он взял се бокал. Максвелл, стоявший рядом со мной, чуть слышно шепнул:

– Ты был прав. Дик.

– Что ты имеешь в виду?

– Хозяина той траттории звали Базани, а не Ригалло, – сказал он.

Я промолчал, но Везувий вдруг был забыт. Вулкан находился здесь, в этой комнате. Достаточно маленькой искры, чтобы последовал мощный взрыв. Моя рука скользнула в карман, ощупывая холодную сталь Джининого пистолета. Только Хэкет был здесь человеком случайным – туристом, зациклившимся на Везувии. Все остальные были связаны невидимыми нитями.

Хильда и Максвелл, искавшие Тучека; Сансевино, жаждущий найти то, что хранится в моем протезе… А Джина все играла и играла Россини, играла механически, без души, так что веселая музыка звучала тускло, чуть ли не трагически. А стоявший у двери Роберто смотрел на нее. Нервы мои были напряжены до предела, и я готов был крикнуть: да у меня же то, что жаждет заполучить Сансевино, лишь бы разрядить обстановку. Но мне ничего не оставалось, как ждать, когда напряжение достигнет критической точки и произойдет взрыв.