Глава 2

Было очевидно, что Максвелл хочет поговорить со мной. В зеркале позади стойки бара я видел его сидящим за маленьким столиком в противоположной от окна стороне. Он читал газету, не глядя в мою сторону.

Я подождал, пока в баре наберется побольше народу. Тогда я заказал новую порцию виски и направился к его столику.

– Пан не возражает? – спросил я по-чешски и сел.

– Я уже начал беспокоиться о тебе, Дик, – сказал он, не отрывая глаз от газеты. – За тобой следят?

– Не думаю, – ответил я.

– Хорошо. Тебе позволят улететь завтра?

– Думаю, что да. Кажется, у них нет ко мне претензий, а настораживает их моя встреча с Яном Тучеком в среду. Как ты узнал, что я арестован?

– Я был в аэропорту.

– Ты собирался лететь этим рейсом?

– Нет, я ждал тебя. – Он быстро огляделся. Потом разгладил на столике свою газету и наклонился вперед: – Теперь ты знаешь, почему СНБ задавала тебе вопросы?

Я покачал головой, и он сказал:

– Мы вывезли Тучека из страны прошлой ночью. Вот почему я не смог встретиться с тобой, как договорились. Просто не успел.

– Вы вывезли его из страны! – Я не мог в это поверить. – Но он же находился под домашним арестом, под надежной охраной. Как…

– Маленькая диверсия. Загорелся соседний дом. Но не станем вдаваться в детали. На летном поле Бари нас ждал старина Ансон. Тучек и высший чин чешских ВВС генерал-лейтенант Лемлин должны быть в Милане уже рано утром. – Он говорил очень быстро, почти не шевеля при этом губами. – Рис ждал их только в воскресенье утром, но они знают, как выйти с ним на связь. Сегодня я должен был получить подтверждение их благополучного прибытия.

Он помолчал немного, потом продолжал:

– Я очень беспокоюсь, Дик. Я не получил подтверждения. Когда ты прилетишь завтра в Милан, прошу тебя сразу же поехать в «Альберте Эксельсиор», около Центральной станции. Скажи Рису, чтобы он немедленно телеграфировал мне. Обещаешь?

– «Эксельсиор»? Рис остановился там?

Он кивнул, а я мысленно чертыхнулся, потому что именно там мне был заказан номер. Я не хотел встречаться с Рисом. Думаю. Мак догадывался об этом, потому что сразу же добавил:

– Это очень важно. Дик. Они могут попасть В беду.

– Ладно, – сказал я. – Обещаю.

– Прекрасно. И еще одно. Тучек просил передать тебе, что хотел бы с тобой повидаться сразу, как ты появишься в Милане. Он настоятельно просил об этом.

– Хорошо.

Появился официант и забрал наши пустые стаканы. Максвелл сложил газету.

– Пан не желает посмотреть газету? – осведомился он по-чешски.

Я поблагодарил его и взял газету. А он взял свой портфель и поднялся.

– До свидания. Дик, – шепнул он, – скоро увидимся. – И ушел.

Я выпил еще немного и пошел обедать.

Время тянулось бесконечно медленно. Перенести полет на завтра нс составило труда. Вопрос в том, позволит ли мне полиция уехать? Все. казалось, зависит от того, будет ли ночной портье держать язык за зубами насчет визита Тучека ко мне. Чем больше я думал об этом, тем более странной казалась вся эта история с его визитом. Если он действительно приходил, то почему не разбудил меня? Может, я был настолько пьян, что он не добудился? Тогда почему он хочет видеть меня непременно по приезде в Милан? Эти мысли не давали мне покоя весь вечер. И еще меня беспокоило данное мною обещание повидать Риса. Я не желал его видеть ни живого, ни мертвого. Он настроил сестру против меня, разбил мне жизнь. К Ширеру я не питал недобрых чувств. Ширср был старше. Он знал, через что я прошел.

Рис был моложе, он ничего не понимал. Ему не довелось испытать настоящей боли. А письма, которые он писал ей из госпиталя, – он же рассказывал мне, что он ей пишет. Он стоял у меня на дороге. Вдруг мне стало наплевать на чешскую службу безопасности. Мне расхотелось уезжать из Чехословакии. Пусть арестовывают меня. Я не против. Лишь бы не ехать в Милан и не встречаться с Рисом. О Боже! К тому же Элис тоже может быть там. Я начал напевать «Голубое платье Элис». Вот тогда-то меня и вывели из бара, а ночной портье хлопотал вокруг меня, помогая добраться до номера.

Поднявшись на мой этаж, он вкрадчивым голосом спросил:

– Я слышал, что у папа возникли сложности с СНБ? Его маленькие алчные глазки впились в меня. У меня

возникло жгучее желание ударить его по физиономии, ибо мне было ясно, куда он клонит. Но вместо этого я пробормотал:

– Убирайтесь к черту!

Я не различал в темноте его лица, но знал, что он смотрит на меня. И тут я услышал: « – Тогда я иду в полицию.

– Ты можешь убираться к дьяволу, мне наплевать, – бормотал я.

Он открыл дверь моего номера и помог мне войти. Я попытался стряхнуть с себя его руки, но не удержался на ногах и повалился на кровать. Он закрыл дверь и вернулся ко мне:

– Мне стало известно, что пан Тучек сбежал. Пожалуй, информация о его визите к вам стоит больше, чем 50 крон, которые вы мне дали? – Он стоял возле кровати, глядя на меня.

– Убирайся отсюда к черту, жалкий вымогатель! – крикнул я.

– Но, пан, подумайте минуту, пожалуйста. Если я сообщу об этом полиции, вам не поздоровится.

Мне было на все наплевать: будь что будет. Главное – не видеть Риса.

– Можешь идти в полицию и рассказать им все, что знаешь.

Я был совершенно пьян, и последнее, что мне запомнилось, перед тем как я отключился, было растерянное лицо ночного портье. Не знаю, потерял ли я сознание или просто уснул, но, проснувшись от холода, я обнаружил, что лежу в одежде на кровати в полной темноте. Часы показывали половину второго. Я разделся и забрался под одеяло.

Утром меня обуял страх. Я испугался не на шутку. Когда человек пьян, ему все нипочем и море по колено. Но в трезвом уме, при свете дня я понял, что все-таки лучше увидеться с Рисом в Милане, чем сидеть здесь, в пльзеньской каталажке. И с портье я свалял дурака. Надо было дать ему денег. Я быстро оделся и пошел искать его. Но он уже ушел. Я был в панике. Он наверняка пошел в полицию! Я постарался привести себя в нормальное состояние при помощи черного кофе и сигарет. Но руки у меня дрожали и были влажными; я все время ждал, что вот-вот меня кто-то окликнет, и я увижу человека с белесыми ресницами.

Но меня никто не окликнул, и я наконец встал и пошел оплачивать счет за гостиницу. Но как только заглянул в бумажник, то сразу понял, почему полиция не явилась за мной. Большая часть моих денег исчезла – фунты и лиры. Маленький негодяй оставил мне только кроны, причем ровно столько, чтобы хватило на оплату гостиницы.

Я снес свои вещи вниз и взял такси до аэропорта. Я взмок, пока шел по залу, вглядываясь в лица людей, находившихся там. Казалось, кое-кто из них наблюдает за мной. Я подошел к стойке паспортного контроля и подал свой паспорт. Дежурил уже знакомый мне клерк. Он сделал отметку в паспорте и, возвращая его, с улыбкой заметил, что на сей раз обошлось без «встречающей делегации». А я взял газету и сел, ожидая посадки в самолет. Я попробовал было читать, но буквы расплывались перед глазами, и я не мог сосредоточиться. Я не сводил взгляда с главного входа, подозревая в каждом входящем без багажа своего потенциального преследователя. Наконец объявили посадку на мой рейс. Вместе с четырьмя другими пассажирами я направился к самолету. Пока мы стояли в очереди у трапа, сердце мое ушло в пятки. Сопровождающий сверял имена пассажиров со своим списком. Рядом с ним стоял человек в серой фетровой шляпе. Я был уверен, что он сотрудник СНБ. Наконец подошла моя очередь.

– Ваша фамилия?

– Фаррел. – Во рту у меня пересохло. .

Мужчина в серой шляпе смотрел на меня холодным, враждебным взглядом. Сопровождающий поставил в списке галочку против моей фамилии. Я колебался. Мужчина в шляпе не двигался. Мой протез казался мне сегодня еще более неудобным, чем обычно, и я с трудом преодолел три ступеньки. В самолете я нашел свободное кресло в середине салона и плюхнулся в него. Развернув газету, я сделал вид, что читаю. Экипаж прошел в кабину и задвинул дверцу, отделявшую ее от салона. Я пребывал в томительном ожидании, к тому же продуваемый ветром откуда-то сзади, скорее всего из двери. Да закроют они ее, наконец, или нет! Непредсказуемость ситуации пугала меня. Сколько же это может продолжаться… Ну конечно же они затеяли свою обычную игру в кошки-мышки: испытанный прием с целью деморализовать противника. Но вот левый мотор провернулся и заработал. Потом заработал и правый. Приоткрылась дверь кабины, и второй пилот приказал всем пристегнуть ремни. Я услышал металлический стук и клацанье запора и с облегчением увидел, как отъезжает от нашего самолета трап. Моторы взревели, и самолет двинулся к взлетной полосе.

Чувство облегчения, захлестнувшее меня, было похоже на погружение в небытие. Я помню только, что рев моторов изменился и меня прижало к спинке кресла. Я инстинктивно потянулся к пряжке ремня безопасности, но, оказывается, я его не пристегнул. Через иллюминатор я видел Пльзень, раскинувшийся внизу, купол водяной башни пльзеньской пивоварни, сеть подъездных путей, опутавших завод. Сквозь клубы белого дыма мелькнул сталелитейный завод Тучека. Пльзень остался позади, и самолет лег на курс.

Однако вскоре меня опять охватило беспокойство. Наш рейс пролегал через Прагу и Вену. И там, во время стоянок, меня запросто могли арестовать. Но там меня не только не арестовали, но лаже нс потребовали каких-либо документов, поэтому, когда мы оказались вновь в воздухе после кратковременной остановки в Вене и в лучах яркого солнца блеснули снежные вершины Альп, я откинулся на спинку кресла и впервые за два дня с облегчением вздохнул. Я находился по другую сторону «железного занавеса» и был недосягаем для них. Я уснул и проснулся только перед посадкой в Италии.

Самолет проскочил над отрогами Доломитовых Альп, и теперь мы летели над долиной реки По. Скоро самолет совершит посадку в Милане. Я стал думать о том. что ждет меня впереди, о предстоящей встрече с Рисом. По странному стечению обстоятельств, она состоится совсем рядом с озером Комо. А ведь именно там мы виделись с ним последний раз.

В апреле 1945 года он и Ширер бежали. Помог им бежать доктор, такая же дрянь, как Ширер. Потом он пустил себе пулю в лоб.

При одном воспоминании о докторе мне стало не по себе, на лбу выступила испарина.

Джованни Сансевино – «иль дотторе», так его здесь называли. В моей памяти возник голос санитара, возвещавший: «Иль дотторе посетит вас сегодня, синьор капитан».

Как часто я слышал это! Санитар по имени Луиджи, с бородавкой на носу, был истинный садист. «Иль дотторе посетит вас», – провозглашал он и с любопытством наблюдал, как я лежу и, обливаясь потом, гадаю нал тем. обычное ли это «посещение» или очередная операция.

Глядя в иллюминатор, я видел не отражение своего собственного лица, а лицо доктора. Я так хорошо его помнил! Невозможно себе представить, что его нет в живых уже более пяти лет. Если убрать усы. то доктор был точной копией Ширера. а ведь Ширер нравился мне. У него было круглое лицо оливкового цвета с широким лбом, окаймленным шапкой черных блестящих волос. Глаза, правда, были слишком близко посажены и слишком маленькие. Он скрывал их за темными стеклами очков. Но во время операции «иль дотторе» снимал очки, и каждый раз я видел, как в его темных зрачках вспыхивала животная страсть, когда он касался моей ноги, ощупывал ее, а потом принимался нежно гладить. Его дыхание при этом учащалось, становилось прерывистым и вместе с тем тяжелым, как будто он ласкал женщину. И он судорожно облизывал . губы.

Я очнулся от воспоминания и почувствовал, что мои мускулы напряглись, как бы ощутив прикосновение его рук. Эти ощущения возникали у меня постоянно. Я не мог их забыть. Я до сих пор часто просыпаюсь от собственного крика в полной уверенности, что полностью лишился своей левой ноги, что она давно по кусочкам спущена в канализацию на вилле «Д'Эсте» и что прикосновение рук, которое я ощущал, даже очнувшись от сна, было лишь остаточной реакцией нервных окончаний.

Я оборвал поток воспоминаний, вытер пот со лба и посмотрел в иллюминатор. Под нами проплывала Падуя, а белые зубцы Доломитов были окутаны черными тучами. Но, глядя на Альпы, я не мог прогнать мысли о Рисе. Для меня он всегда оставался в прошлом. Но как оказалось, он не ушел в небытие. Мне предстояло встретиться с ним в Милане и выполнить поручение Максвелла, но я как-то не ощущал в себе необходимого для этого мужества.

Он был доставлен на виллу «Д'Эсте» с пулевым ранением легких всего через несколько часов после операции, и его поместили на соседней койке в моей палате. Ширера доставили примерно тогда же, в начале 1945 года, после курса «лечения газом» в лагере военнопленных. Это был ядовитый газ, и Ширера не только использовали в качестве «подопытного кролика», но и пытались таким способом заставить его говорить. Его поместили с другой стороны от меня, и «иль дотторе» также работал над ним. А теперь, когда я сидел в самолете, мне казалось, я снова слышал его вопли, и они были куда громче моих. Лежа на больничных койках, мы все время смотрели на голубое озеро Комо, а швейцарская гранича была всего в нескольких километрах оттуда.

Сансевино основательно потрудился над Ширером. и через два месяца тот был на ногах. Однажды доктор сказал ему:

– Я беспокоюсь о вас, синьор, потому что вы слишком похожи на меня. Мне не доставляет удовольствия постоянно лицезреть столь же обезображенного человека, как я сам.

В апреле нас перевели в отдельную палату. И тогда Сансевино сказа!, что готов помочь нам бежать при условии, что мы подпишем документ, свидетельствующий о его доброте и сострадании ко всем союзным пациентам и о том, что он не принимал участия в газовом эксперименте. «Союзники выиграют войну, и я не хочу умирать из-за того, что меня заставляли здесь делать», – сказал он.

Сначала мы отказались. Я помню, что в первый момент я обрадовался, увидев в глазах доктора страх. Тем не менее документ мы все-таки подписали, после чего кормить нас стали лучше. Особенно доктора интересовал Ширер, которого он заставлял часто взвешиваться, осматривал его снова и снова, как будто тот был ценным экспонатом для предстоящей выставки. Такое тщательное лечение беспокоило Ширера. Но еще большее беспокойство вызывало его удивительное сходство с итальянским доктором. Он заклинился на мысли, что именно поэтому его доставили на виллу «Д'Эсте» и что он больше никогда нс увидит Америку.

Что касается меня, то я считал все это лишь проявлением отклонений в психике. Для меня было сущим проклятием находиться в одной крошечной комнатке с двумя людьми, к трагической судьбе которых я имел самое непосредственное отношение. Они должны были высадиться близ Болоньи и приступить к организации в горах партизанских отрядов. Но они попали в плен, и только потому, что сразу после того, как они прыгнули с парашютом, мой самолет был сбит зенитным снарядом: мне после этого было невыносимо находиться с ними в одной палате. Гораздо мучительнее, чем терпеть эти злосчастные операции. Ширер, я думаю, понимал мои чувства. Он был уже не молод и много чего повидал в угольных копях Питтсбурга, у себя на родине. А кроме того, он – итало-американец, а значит, от рождения был более сентиментальным и не столь суровым.

Рис, напротив, был твердым, лишенным какой-либо сентиментальности. Родом из Норфолка, он был воспитан на пуританских традициях рода, насчитывающего много поколений. В его представлении все в мире делилось на две категории: хорошее и плохое, черное и белое. Двухгодичная учеба в Миланском университете не поколебала его взгляда на мир, скорее напротив, укрепила еще больше. С того самого дня, когда Риса доставили на виллу «Д'Эсте» и доктор объяснил ему, как он попал в плен, он не обмолвился со мной ни единым словом. А то, что я был помолвлен с его сестрой, еще больше ожесточило его против меня. Он не поверил словам доктора и пожелал выслушать мою версию случившегося. И только когда он поверил наконец, что третья операция окончательно меня доконала, он замкнулся в себе, ненавидя меня за то, что он не выполнил задания, которое ему было поручено.

В большой комнате было совсем неплохо. Пребывание же в маленькой, с видом на озеро, стало для меня сущей пыткой. Я опять мог вслушиваться в тишину. Она, бывало, все нарастала и нарастала, пока Ширер вдруг не нарушал ее и, вопреки обыкновению, не заговаривал со мной. Он устраивал шахматный турнир, и мы играли на время. Но при всем том я ни на минуту нс забывал о присутствии Алека Риса и точно знал, что рано или поздно он расскажет своей сестре о том, что тогда случилось.

События тех дней так прочно укоренились в памяти, что их не могли затмить ни шум пролетающего рядом самолета, ни зрелище окутанных снегом Альп на горизонте. Но потом, слава Богу, я остался один. Сансевино организовал их побег.

К тому времени я немного поправился и с мучительной болью пытался холить на протезе. Но у меня ничего не получалось. И я был даже рал этому.

Они бежали 21 апреля. Сансевино снабдил их гражданской одеждой и соответствующими документами. Они покинули виллу «Д’Эсте» в полночь поодиночке: сначала Ширер, потом – Рис. Они должны были встретиться в гараже, взять санитарную машину и мчаться в Милан, под надежную защиту друзей Сансевино.

В то время я думал, что Сансевино уверовал в бумажку, которую мы втроем подписали, якобы способную уберечь его от ареста после войны. Мне даже в голову нс приходило, что, устраивая нам побег, он надеялся таким образом успокоить свою совесть. И тем не менее такое объяснение вполне допустимо, поскольку на следующий день его нс стало. В 7 часов утра санитар, по приказанию доктора, привел меня в его кабинет. Именно мы и обнаружили там его труп. В полной парадной форме с фашистскими эмблемами доктор сидел в кресле, запрокинув голову назад. На плече чернела запекшаяся кровь. Маленькая «беретта», из которой он стрелял, осталась зажатой в его руке. Как ни странно, темные очки, хотя и сползли на лоб, по-прежнему скрывали его глаза. Должно быть, некое странное представление о справедливости побудило его так обставить свое самоубийство, чтобы я оказался одним из тех, кто обнаружил его труп.

Л у Риса и Ширера что-то не заладилось. Позже до меня дошел слух, будто они внезапно напоролись на патруль и были убиты при попытке перейти швейцарскую границу. Это все, что мне было известно, да я и не пытался ничего выяснить. Разве можно забыть то, что Рис сказал мне на прощанье: «Я написал Элис обо несли. Мое письмо может до нес не дойти, и она ничего не узнает. Но нс дай Бог тебе попытаться снова увидеть ее. Понял?»

Его с.юна сразили меня наповал, и я нс нашелся, что ответить. Его письмо, однако, дошло. И когда я вернулся в Фоггин, меня ждал ее ответ. Сам Максвелл вручил его мне.

О Боже! И после всего этого я сейчас летел, чтобы снова увидеть Риса. Впереди показалось озеро Маджоре. Оно было похоже на ровный кусок свинца, зажатый в коричневой складке холма. А за ним в золотом сиянии солнца простиралась Ломбардская низменность, похожая на карту. Я вытер пот и поднял упавшую на пол газету. Мои глаза скользнули по заголовку одной из статей:

«ИСААК РИНКШТЕЙН ДАЕТ ПОКАЗАНИЯ».

Один из абзацев был выделен жирным шрифтом, и там говорилось следующее:

«Ринкштейн признался, что продавал крупные партии бриллиантов и других драгоценных камней неким промышленникам. Первым среди них он назвал Яна Тучека, директора металлургического завода. Это квалифицируется как антигосударственная деятельность. Люди, скупающие драгоценности, которые легко можно сбыть, как правило, руководствуются гнусными целями. Судя по всему. Тучек продавал на Запад важную промышленную и военную информацию».

Я отложил газету и посмотрел в иллюминатор. Мы летели над Вероной, и дорога из Венеции в Милан была похожа на серую ленту, протянутую через всю Ломбардию. Я надеялся, что Тучек если и потерпел аварию, как опасался Мак, то за пределами Чехословакии. Тогда, по крайней мере, у него был бы шанс. По, взглянув на зубцы Альп, я подумал, что если потерпеть аварию здесь, то выбраться отсюда будет очень трудно.

Думая о Тучеке, я немного отвлекся от своих проблем, пока снова не посмотрел в иллюминатор. Милан простирался до самого горизонта, солнечный свет пронизывал длинные столбы дыма, тянувшиеся из высоких заводских труб на окраинах города. На табло высветилась надпись «Пристегнуть ремни». Дверь кабины раздвинулась, и один из пилотов повторил указание.

Теперь под нами было залитое солнцем летное поле. Вскоре мы приземлились в Милане.

Главный зал миланского аэропорта выглядел так же, как и в мае 1945 года, после капитуляции Германии. И тогда здесь висели эти же гигантские карты, на которых были изображены воздушные трассы, связывающие империю Муссолини с внешним миром. Но теперь в ярком солнечном свете моему взору предстала пестрая толпа в цивильной одежде, а по радио все время объявляли о прибытии или отправке очередных рейсов по-итальянски, по-французски и по-английски.

Получив багаж и пройдя паспортный контроль, я направился к автобусу, но вдруг увидел Риса. Он стоял у выхода на летное поле, разговаривая с маленьким бородатым итальянцем. Наши глаза встретились, и я понял, что он узнал меня. Но он демонстративно отвернулся и продолжал разговаривать с итальянцем.

Я замешкался. Ведь мне надо передать ему сообщение, и как можно скорее. Но то, как он повел себя, удерживало меня от намерения немедленно подойти к нему. Меня сотрясала дрожь, и я понял, что должен сначала выпить. Я поспешил к автобусу.

– Синьор? Вам куда? – спросил водитель, подозрительно уставившись на меня.

– В «Эксельсиор», – ответил я.

– В -Эксельсиор»? Прекрасно.

Через несколько минут автобус тронулся, и я понял, что мне следовало подойти к Рису и передать ему сообщение Мака. Я ругал себя за то, что опять дал волю нервам. В конце концов все это было давным-давно… Но я вспомнил, с каким безразличием он сразу же отвернулся от меня. Мои мысли вернулись в маленькую комнатку на вилле «Д'Эсте». Казалось, он совсем не изменился. Может быть, лицо чуть-чуть пополнело, а фигура по-прежнему коренастая, те же плотно сжатые губы и острый подбородок. Ну, рано или поздно я увижусь с ним. Выпью в отеле стакан-другой, глядишь, он и появится.

«Эксельсиор» находился на плошали Графа л'Аосты. напротив Центрального вокзала, олицетворяющего эпоху фашизма и больше похожего на некий мемориал, нежели на железнодорожную станцию. Бой подхватил оба моих чемодана, и я вошел следом в вестибюль, украшенный мраморными колоннами. Портье за стойкой спросил:

– Ваше имя, синьор?

– Фаррел, – ответил я. – Я заказывал номер.

– Да, да, синьор. Распишитесь, пожалуйста. Номер 445. – И, обращаясь уже к бою: – Проводите синьора в номер.

Комната была небольшой, но удобной, с окнами на железнодорожную станцию. Я принял ванну, переоделся и спустился в холл для встречи с Рисом. Я заказал чай и попросил боя принести мою почту. Ее было немного; письмо от матери, счет за костюм, купленный перед отъездом в Лондоне, и пакет из фирмы, в котором было и письмо от управляющего.

•Мы надеемся на успех Вашей миссии в Италии… После недельного пребывания в Милане сообщите мне о целесообразности создания там отделения нашей фирмы… Вы можете воспользоваться случаем и отдохнуть где и как Вам угодно, и я уверен, что Вы сумеете совместить бизнес и светскую жизнь, устанавливая контакты с нашими потенциальными клиентами.

Харри Эванс*.

Я сунул письмо в портфель и, откинувшись в кресле, стал размышлять о возможности провести отпуск в Италии. И тут я взглянул в дальний конец холла и увидел сидящую в одиночестве за маленьким столиком у окна Элис Рис. Я испытал боль, как от удара в солнечное сплетение. И, словно почувствовав на себе мой пристальный взгляд, она обернулась и увидела меня. Ее глаза блеснули, но сразу же погасли, и она отвернулась. Еще секунда, и я бы убежал к себе в номер. Но я вдруг ощутил жгучую необходимость объясниться. Я встал и прошел через весь зал к се столику. Она подняла на меня свои зеленые глаза, и в них отразился солнечный свет. Она пристально смотрела мне в лицо, а потом ее взгляд упал на мою ногу. Она нахмурилась и отвернулась к окну. Я был рядом, я любовался ее мягкими золотисто-каштановыми волосами и руками, сжимавшими сумочку.

– Не возражаешь, если я присяду на минутку? – спросил я дрожащим голосом.

Она не возразила, но, когда я опустился на стул напротив нее, сказала:

– Это ни к чему, Дик.

В ее голосе звучало сострадание.

Я сел и видел теперь ее лицо в профиль; время оставило на нем свой след. На лбу появились морщины, уголки рта опустились.

– Восемь лет – немалый срок, – сказал я. Она молча кивнула.

Сидя напротив нес, я не знал, что говорить. Никакие слова не могли устранить разделявшую нас пропасть. И все же мне нужно было сказать ем то, о чем в свое время я не мог написать.

– Надеюсь, ты здорова? – задал я совершенно дурацкий вопрос

– Да, – тихо ответила она.

– И счастлива?

Она не ответила, и я подумал, что она не расслышала мой вопрос. Но потом она сказала:

– Все мое счастье заключалось в тебе. Дик. – Она повернулась и быстро взглянула на меня. – Я не знала о ранении. Когда это случилось?

Я рассказал.

Она опять отвернулась к окну:

– Алек никогда не говорил мне об ЭТОМ. Мне было бы легче понять.

– Может быть, он не хотел, чтобы тебе было легче понять?

– Возможно.

Наступило неловкое молчание. Мы оба были так напряжены, что в какой-то момент я понял, что оно может излиться либо в рыданиях, либо в истерическом смехе. И в обоих случаях мм будем выглядеть глупо.

– Что ты делаешь в Милане? – поинтересовался я.

– Провожу отпуск. А ты?

– У меня Здесь дела.

Снова воцарилось молчание. Думаю, мы оба понимали, что пустая болтовня* ни о чем не для нас.

– Ты долго пробудешь в Милане? Я имею в виду, не могли бы мы еще раз встретиться?

Она остановила меня решительным жестом руки.

– Не надо усугублять и без того сложную ситуацию, Дик, – сказала она, и ее голос дрогнул.

Эти ее слова положили конец пустой болтовне и перенесли нас в прошлое, в котором у нас было много общего: каникулы в Уэльсе, Бремерские игры, во время которых мы и познакомились. Перед моим мысленным взглядом возникло ее стройное тело, разрезающее воду, ее смеющееся лицо, склонившееся надо мной под сенью дуба. Меня захлестнула волна воспоминаний, перемежающихся горестными сожалениями о том, чего не свершилось в моей жизни, – о семье, детях… Потом се руки легли на стол, и я увидел, что она не замужем.

– Разве не можем мы вернуться… – начал было я, но ее взгляд вынудил меня замолчать. Она не вышла замуж, но возврат к старому невозможен. В ее глазах была неизбывная печаль.

– Пожалуйста, уходи, Дик. Алек скоро вернется и… Но сейчас мне было абсолютно наплевать на Алека.

– Я дождусь его. Мне надо кое-что ему передать от Мака из Чехословакии.

Ее взгляд сделался напряженным, и я понял, что она догадывается, чем занимается ее брат.

– Так ты тоже? – удивилась она. – Я думала… – Ее голос умолк.

– Я оказался втянутым случайно, – быстро сказал я.

Ее пытливый взгляд впился в мое лицо, словно опасаясь обнаружить в нем какую-то перемену. Потом вдруг:

– Расскажи мне о своей ноге. Тебе было больно? Хирург был хороший?

Я рассмеялся и рассказал ей все как было, ничего не скрывая. Я погряз в самоуничижении, объясняя, что чувствуешь, когда пилят кость без анестезии, и к тому же знаешь, что эта пытка будет повторяться снова и снова. Я видел, что причиняю ей боль. Но она не остановила меня, и я продолжал:

– Понимаешь, я ничего не помню. Я знал только одно: меня снова оперировали, и я отчаянно кричал, впадая в бред, а после операции мне говорили, что больше их не потребуется, что они получили все…

Внезапно я остановился, почувствовав, что кто-то стоит у меня за спиной. Я оглянулся и увидел Алека Риса. Увидел напрягшиеся мускулы его шеи и кровь, прилившую к лицу от охватившего его бешенства.

– . Однажды я уже предупреждал тебя, Фаррел, что сверну тебе шею, если ты попытаешься снова говорить с моей сестрой.

Я поднялся, а он продолжал:

– Думал, наверное, успеть, пока я в аэропорту. Его власть над сестрой была очевидна, и я почувствовал, как во мне нарастает злоба.

– Сядьте оба, – спокойно проговорила Элис, схватив Алека за руку. – У Дика весточка для тебя от Максвелла.

Он недоверчиво взглянул на меня:

– Где ты видел Мака?

– Вчера в Пльзене, – ответил я. Потом я повернулся к Элис: – Извини нас. – И отошел с ним к окну.

– Тучек здесь? – спросил я. Он пристально смотрел на меня.

– Что тебе известно о Тучеке? – спросил я. Было очевидно, что он мне не верит.

– Ян Тучек арестован в четверг. Максвелл помог ему бежать этой ночью. Тучек и генерал чешских ВВС должны были прибыть в Милан вчера утром.

– Я не верю ни одному твоему слову.

– Меня не интересует, веришь ты или нет. Максвелл просил меня увидеться с тобой по приезде в Милан и сказать, чтобы ты немедленно сообщил, прибыли они или нет. Он боится, что они попали в. аварию, так как им было сказано связаться с тобой сразу же по прибытии и Милан, а от тебя не поступило никаких известий.

Он засыпал меня уймой вопросов, потом выпалил:

– Почему, черт побери, ты нс сообщил мне об этом в аэропорту?

– Твое поведение не позволило мне приблизиться к тебе, – ответил я.

– Что ты делал в Пльзене? Я рассказал:

– Ты действительно представляешь эту фирму? Он все еще не доверял мне.

– Да. Но ведь ты, черт побери, имеешь возможность проверить правдивость моих слов.

– Конечно. И сделаю это немедленно. Но предупреждаю, если ты ведешь двойную игру… – Он крутанулся на каблуках, но потом снова повернулся ко мне: – И держись от Элис подальше, пока ты здесь.

Он подошел к сестре, что-то сказал ей на ухо, потом, бросив на меня суровый взгляд, поспешно удалился.

Я вернулся к столу и вновь почувствовал прикованный к моей ноге взгляд Элис. Она принялась собирать чайную посулу, словно сама намеревалась отнести ее к стоике. Поскольку она молчала, я спросил:

– Как долго ты пробудешь в Милане?

– Не долго. Я собираюсь в Рапалло, а потом с друзьями Алека в Канны.

– Надеюсь, ты хорошо проведешь время. – пробормотал я.

– Будет прекрасная, солнечная погода, и, я думаю, мы получим максимум удовольствия, – сказала она чуть слышно. И потом совсем тихо добавила: – Пожалуйста, уходи. Дик.

Я кивнул:

– Да. Ухожу. До свидания.

– До свидания.

Она сидела потупившись и даже нс подняла на меня глаз. Я вернулся к своему столику, собрал вещи и направился к выходу. Когда я проходил мимо нее, она сидела, отвернувшись к окну. В дверях я задержался на минуту в надежде, что она подаст мне какой-нибудь знак, но напрасно.

Они покинули отель утром на следующий день. Я не знаю, куда они переехали. Знаю только, что, нс увидев их за завтраком, я обратился к портье и таким образом узнал: они уехали.

Было бесполезно заниматься делами в воскресный день. А было как раз воскресенье. Солнце сияло в безоблачном небе, и на улице было тепло. Я направился по Виа Виттор Пизанн к парку. Я смотрел на девушек в ярких летних платьях, на радостные и счастливые смуглые лица вокруг, и на душе у меня стало легко. Таинственное исчезновение Тучека и мои неприятности с чешской тайной полицией казались далекими, словно стали частью другого мира. Деревья в садах покрылись свежей листвой. Вокруг бурлила жизнь. Я сел на скамейку и отдался ласке нежного весеннего солнца. Было приятно вот так просто сидеть расслабившись. Завтра начну работу, а сегодня можно наслаждаться отдыхом. Я навсегда запомнил этот блаженный час, проведенный в миланском парке. Он запечатлелся в моей памяти в образе оазиса в пустыне. Это было счастливейшее мгновение, казавшееся почти прекрасным, потому что оно оказалось между моим прошлым и будущим. Я помню девочку, бежавшую за большим желтым мячом, ее белозубую улыбку, шелковистые черные волосы и темные глаза, искрящиеся смехом. Ее мать сидела рядом со мной и, прикрывшись шалью, кормила малыша грудью. Она простодушно поведала мне, что надеется поехать в этом году в Геную. И все это время я видел перед собой толпы нарядно одетой публики и слышал жизнерадостные голоса.

Эта удивительная атмосфера казалась особенно прекрасной после мрачной действительности Чехии. Все равно что слушать Россини после Вагнера.

Разнежившийся и счастливый, я вошел в кафе на Виале Витторио-Венето и заказал коньяк. Я просидел там до половины первого, ловя, ради воскрешения своего итальянского, обрывки разговоров. Потом вернулся в отель. Когда я подходил к лифту, портье за стойкой окликнул меня:

– Синьор Фаррел! У меня для вас сообщение. – Он достал из ящика листок бумаги, помеченный буквой «Ф». – Синьор Сисмонди звонил полчаса назад и просил, чтобы вы позвонили ему.

Он протянул мне листок, на котором было написано имя и номер телефона Сисмонди.

– Вы не знаете, кто это? – спросил я.

– Синьор Сисмонди? Я думаю, это синьор Рикардо Сисмонди, владелец крупного предприятия на Виа Па-лова, синьор.

– Как называется его компания?

– Я не знаю, тот ли человек вам звонил, синьор, но мне известно, что так зовут директора «Феррометалли ди Милано».

Я поднялся в номер и достал записную книжку с номерами телефонов итальянских фирм, с которыми «Б. и X. Эванс» сотрудничала до войны. И среди них я нашел «Феррометалли ли Милано».

Я снял трубку и набрал номер.

Ответил женский голос:

– Кто говорит?

– Это мистер Фаррел. Могу л поговорить с синьором Сисмонди?

– Минутку. – И я услышал отдаленный женский голос, окликнувший: – Рикардо!

Потом трубку взял мужчина с резким скрипучим голосом:

– Синьор Фаррел? Прекрасно. Вы знаете, кто я?

– «Феррометалли ди Милано»? – спросил я.

– Да, да, синьор. Я сотрудничал с вашей компанией до войны. Я слышал, что вы вчера прилетели в Милан из Пльзеня?

– Верно.

– Будучи в Пльзене, не встречались вы там с синьором Тучеком?

Вопрос, которого я никак не ожидал, смутил Меня. Естественно, я полагал, что он звонил мне по делу. Вместо этого он спрашивает о Тучеке. Счастливый, жизнерадостный Милан, по которому я гулял все утро, сразу померк в моих глазах. У меня возникло чувство, будто длинная рука протянулась через границу Чехословакии и возвращает меня обратно в объятия чешской тайной полиции.

– Алло, алло, синьор. Вы меня слышите? – нетерпеливо вопрошал скрипучий голос.

– Да, – сказал я.

– Я спрашиваю, видели ли вы Тучека? -Да.

– Вы, наверное, дружны с военных времен?

– Да. А в чем дело?

– Он знал, что вы летите в Милан? -Да.

– Хорошо. Тогда, может быть, еще не все потеряно.

– Послушайте, – сказал я, – может, вы перестанете говорить загадками и объясните, что все это значит?

– Хорошо. Я объясню. Я деловой партнер синьора Тучека. Дела в Чехословакии складывались для него не наилучшим образом, поэтому он собирался переехать в Милан. Мы планировали открыть здесь совместное предприятие. Он должен был прибыть сюда три дня назад, но его нет и по сей день. Я очень встревожен, синьор Фаррел.

– Какое это имеет отношение ко мне?

– Я поясню. Мы вместе начинаем новое дело. Он должен привезти чертежи и спецификации новых машин, которые мы намерены производить. В пятницу я получил от него письмо, в котором, он сообщил, что не сможет привезти их сам: это слишком опасно, поэтому переправит их с англичанином, который на следующий день вылетает в Милан. Я звонил в аэропорт, синьор Фаррел. Вы – единственный прибывший из Чехословакии англичанин с момента получения письма.

– И вы думаете, что я привез вам посылку от Тучека?

– Нет, нет. Я подумал, быть может, вы привезли документацию, чтобы здесь передать ее Тучеку. Но он здесь нс появился, и я не знаю почему. Но бизнес есть бизнес, синьор Фаррел, и я уже нанял специалистов, которые готовы начать монтаж станков для производства новых машин. Но для этого нужны чертежи. Если бы я мог их получить…

– Но у меня нет никакого пакета для вас, – сказал я.

– Нет? – Его голос внезапно окреп, сделался резким, в нем слышался металл. – Но, синьор Фаррел, в своем письме он…

– Мне не интересно знать, что он вам написал, – прервал его я. – Повторяю еще раз: у меня для вас ничего нет. Мы виделись в Пльзене один раз. В его служебном кабинете, и нашу беседу переводил официальный переводчик.

Он стал что-то говорить, но вдруг его голос исчез, как будто он прикрыл рукой микрофон телефонной трубки. Потом голос снова прорезался, и он спросил:

– А вы уверены, что видели его только один раз, синьор Фаррел?

– Абсолютно уверен. -

– А он не приходил к вам в отель?

Мне показалось, что он произнес эту фразу с особым нажимом.

– Нет, – ответил я.

– Но он сообщил мне…

– Я виделся с ним один раз, – прервал я его сердито, – и поймите, у меня нет ничего ни для вас, ни для Тучека.

Опять наступило молчание, и я подумал, что он повесил трубку. Я вытер потное лицо носовым платком.

– Может быть, мы не понимаем друг друга, синьор? – Голос звучал мягче. – Видите ли, чем скорее я получу чертежи, тем скорее начнется новое производство. И мне могут понадобиться некоторые виды машин, производимых вашей фирмой. Может быть, я закажу их, а вам выплачу премию за быструю доставку. Теперь вы, может быть, более тщательно осмотрите свои вещи. Возможно, вы обнаружите этот пакет?

Это было уже открытое предложение взятки, и я хотел сказать ему, что я о нем думаю. Но все же он был потенциальным заказчиком фирмы, поэтому мне пришлось оставаться в рамках вежливости.

– Мне очень жаль, мистер Сисмонди, но у меня нет того, что вам нужно. Если позволите, я позвоню вам в ближайшее время в офис и сообщу, какое оборудование может вам предложить моя фирма.

– Но, синьор Фаррел…

– Мне очень жаль, сказал я быстро, – я ничем не могу вам помочь. До свидания. – И я положил трубку.

Некоторое время я стоял, глядя в окно на громадное здание Центрального вокзала. Серый камень казался почти белым на фоне темных облаков, клубившихся в небе. Значит, Сисмонди знал, что Тучек приходил ко мне в «Континенталь». Я убеждал себя, что это псе-го лишь мои домыслы. Сисмонди не мог об этом знать. Но эта мысль засела у меня в голове, как заноза. И* я уже почти зримо ощущал пальцы той самой зловещей руки, тянущейся ко мне из Чехословакии. Солнечный свет, лившийся из окна, померк. Площадь Графа д'Аосты вдруг стала серой и пустынной. Я вздрогнул и закрыл окно.

Я направился к двери, но на полпути остановился. Л что, если Тучек во время того ночного визита спрятал этот пакет в одном из моих чемоданов? Я не перебирал их содержимое. Он мог лежать там. Руки у меня дрожали, пока я доставал ключи и открывал чемоданы. Но, осмотрев их тщательно и даже ощупав подкладку, я ничего не нашел. Я ощупал одежду, которая была на мне, а также пальто, перебрал содержимое портфеля, и, ничего не найдя, испытал облегчение, и спустился в бар.

Было как раз обеденное время, и бар наполовину опустел. Я сел и заказал коньяк. На столе лежала газета, и я развернул ее, чтобы забыть Сисмонди и проклятый телефон. Но даже газета не позволила мне отвлечься. На одной из страниц мое внимание привлекла статья, озаглавленная:

«ЗВЕЗДА ЧЕШСКОГО НАСТОЛЬНОГО ТЕННИСА ОСТАЕТСЯ В ИТАЛИИ

Вчера, когда путешествующая по Италии чешская команда по настольному теннису покинула Милан, синьора Хильда Тучек осталась в отеле. Она заявила, что отказывается вернуться в Чехословакию и намерена остаться в Италии навсегда».

Я смотрел на помещенную в газете фотографию девушки и вспомнил, как Ян Тучек сказал: «К счастью, моя дочь прекрасно играет в теннис.

Так вот. значит, что он имел в виду. Отец и дочь собирались быть вместе, а теперь… Я отложил газету. Бедное дитя! Она, должно быть, теряется в догадках по поводу случившегося.

Чья-то рука коснулась моего плеча, и я резко повернулся. Это был Алек Рис.

– Могу я с тобой поговорить? – спросил он.

– О чем? – Мне не хотелось разговаривать с ним. С меня достаточно и той беседы, что уже состоялась. Внезапно я почувствовал усталость.

– Отойдем в сторонку. – Он отвел меня в укромный уголок бара. Мы сели, и он подозвал официанта. – Что ты выпьешь?

– Коньяк.

– Два коньяка, – заказал он. Потом наклонился ко мне: – Я навел справки о Тучеке. – Его лицо было бледно, а губы плотно сжаты. – Ансон появился в аэропорту в пятницу в самом начале пятого.

– Значит, он в Милане? – У меня отлегло от сердца. Значит, он жив, и все в порядке.

– В Милане его нет, – сказал Рис. – Черт возьми, я не знаю, где он и что с ним. Самолет встречали два итальянца. По-видимому, ни Тучек, ни Лемлин не вышли из самолета. Самолет дозаправился и улетел. Я проверил все аэропорты Италии, Швейцарии, Франции и Австрии. Связывался даже с Грецией и Югославией. Самолет и его пассажиры исчезли.

Он посмотрел на меня так, будто это я виноват в случившемся.

– Почему ты пришел ко мне? – спросил я.

– Я подумал, что, может быть, тебе что-то известно.

– Мне ничего не известно.

– Ты видел Максвелла в Пльзене?

– Да. И он дал мне поручение к тебе.

– Это было до или после того, как с тобой беседовала полиция?

– После. – Я понимал, к чему он клонит. Он думал, что я вырвался из лап чешской спецслужбы ценой предательства. Я поднялся. – Нс вижу смысла в продолжении нашей беседы. Я рал, что Ян Тучек не погиб. Только, где бы он ни был сейчас, я не могу ему помочь.

– Ради Бога, сядь, – взмолился он. – Я не прошу, чтобы ты что-то предпринимал. Просто я обязан его найти. Это жизненно необходимо. Сядь, пожалуйста. – Он запустил пальцы в волосы. Выглядел он ужасно усталым.

– Ладно, – сказал я и снова сел. – Что тебя интересует?

– Расскажи все, что произошло с тобой в Пльзене. Это может помочь.

Я рассказал. Выслушав меня, он спросил:

– Почему для Тучека было так важно, чтобы ты по приезде в Милан непременно увидел его?

– Не знаю.

Он нахмурился, глядя на меня:

– Он приходил к тебе той ночью? А кто-нибудь пытался связаться с тобой здесь, в Милане?

– Да. – И я рассказал ему о только что состоявшемся телефоном разговоре. Ощущение опасности, оставшееся у меня после разговора с Сисмонди, сейчас, пока я пересказывал его содержание, в значительной степени развеялось.

Когда я закончил,' Рис некоторое время молчал, вертя в руках стакан с коньяком. Потом произнес имя Сисмонди и задумался, как бы припоминая, говорит ли оно ему что-нибудь, а через минуту покачал головой.

– Это имя ничего не говорит мне. Вот если бы Максвелл сейчас оказался здесь. – вздохнул он, поставив стакан. – Я хочу, чтобы ты кое-что сделал. Тебе это, скорее всего, не понравится, по… – Он пожал плечами.

– Что именно? – спросил я.

– Я хочу, чтобы ты встретился с Сисмонди.

– Нет, – решительно заявил я. – Я не желаю вмешиваться в эту историю. Это меня не касается.

– Я знаю, что это тебя не касается, но Тучек был твоим другом, не так ли? Вы вместе сражались за Британию.

Я вспомнил разбитое вдребезги ветровое стекло, дым, пламя, бившее из мотора, и голос Тучека: «О’кей. Я сделаю это ради тебя, Дик». Он спас мне жизнь в тот день.

– Я согласен, – сказал я.

– Очень хорошо. Не можешь же ты бросить друга в беле только потому, что боишься впутаться в какие-нибудь неприятности. От тебя требуется только одно – чтобы ты встретился с Сисмонди и выяснил, что ему известно. Очевидно, он думает, что у тебя имеется то, что он желает заполучить. Сыграй на этом.

Я вспомнил, как Сисмонди фактически предлагал мне взятку. Проклятье! Это не мое дело. И я поспешил взять свое обещание обратно:

– Мне очень жаль, но я не хочу быть замешанным…

– Черт возьми, Фаррел, неужели ты нс понимаешь, что жизни Тучека может грозить опасность! Слушай! Вот уже второй раз за два месяца важные лица, прибывающие с другой стороны, бесследно исчезают здесь, в Италии. Мы получали информацию, которая могла поступить только от людей, которые странным образом исчезли. Они платят за это бешеные деньги. Понятно? Человеческая жизнь поставлена на карту.

– Это твои проблемы, – сказал я. – Вы с Максвеллом организовывали это дело. Вы должны и спасать Тучека.

Рис покраснел от злости:

– Хорошо. Допустим, я ошибся. Сейчас я пришел к тебе и прошу о помощи. – Он понизил голос, стараясь сдержать рвавшийся наружу гнев и напустить на себя смиренный вид.

– Я сделал все, что мог. Рассказал тебе во всех подробностях, что происходило в Пльзене, и почти дословно изложил телефонный разговор с Сисмонди. Пойди и поговори с ним сам. Выбей из него правду.

Он покачал головой:

– Я думал об этом. Но Сисмонди не тот человек, которого мы ищем. Он знает очень мало. Но если ты скажешь, что отдашь бумаги после…

– Нет, я в такие игры не играю. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо.

– Так ты не хочешь помочь?

– Нет, – уперся я. Максвелл еще мог бы меня убелить, по только не Рис. Для этого у меня были и личные причины.

Я допил коньяк и встал. Рис тоже встал и обошел вокруг стола. Он больше не делал попыток сыграть на моей дружбе с Тучеком. Он лаже не прибег к дежурной банальности о солидарности англичан. Он только сказал:

– Ладно. Я предвидел подобное развитие событий, поэтому привел кое-кого с собой. Думаю, что тебе будет трудно сказать «нет» ей.

Сначала я с ужасом подумал, что он привел с собой Элис, но он, видимо, угадал ход моих мыслей и поспешил добавить:

– Это человек, с которым ты никогда прежде не встречался. Давай пройдем в холл.

Он взял меня под руку, и мне ничего не оставалось, как идти.

Она сидела в дальнем углу – маленькая рыжеволосая девушка, – читая газету. Я сразу же узнал ее. Это была дочь Яна Тучека. Рис представил меня. – Я слышала о вас от отца, – сказала она. Пожатие се руки было крепким. Подбородок у нее был такой же волевой, как у отца, а огромные глаза смотрели на меня в упор.

Он часто рассказывал мне о своих боевых друзьях. – Мельком глянув на мою ногу, она придвинула ко мне стул. – Мистер Рис сказал, что вы можете помочь нам.

У нес был чуть хриплый голос, и говорила она по-английски со странным акцентом.

Я сел, сравнивая сидящую передо мной девушку с фотографией, которую видел в кабинете Яна Тучека. Блики света на ее волосах золотисто-каштанового цвета делали их неподражаемо прекрасными. У нее действительно были веснушки, которые не получились на фотографии. Маленькие золотистые пятнышки па бледной коже. Но в жизни ее лицо не было столь же безмятежным, как на фотографии. – чувствовалось, что ей уже довелось испытать определенные трудности.

Я вспомнил, при каких обстоятельствах мне довелось видеть ее фотографию второй раз – она валялась на полу в кабинете Тучека. Сейчас девушка не улыбалась. Ее лицо было серьезным и скованным, а под глазами – темные круги. И как только я поймал ее пристальный взгляд, мне захотелось, чтобы она опять улыбнулась, как на фотографии.

– Я сделаю все, что в моих силах, – пробормотал я.

– Спасибо. – Она повернулась к Рису: – Есть новости?

Он покачал головой:

– Ничего нового. Фаррел видел вашего отца только один раз. – Он задумался на минуту, потом спросил: – Вам что-нибудь говорит имя Сисмонди, Хильда?

– Нет.

– Ваш отец никогда не рассказывал вам о совместном проекте с итальянцем по имени Сисмонди?

– Нет.

– Он не собирался создать какую-либо компанию здесь, в Милане?

Она покачала головой.

– Мы планировали отдохнуть в Милане, а потом поехать в Англию. А почему вы спрашиваете об этом? – удивилась она.

Рис рассказал ей все, что узнал от меня. Когда он закончил свой рассказ, она повернулась ко мне:

– Вы пойдете к Сисмонди?

Я решил, что ей было известно о моем нежелании ввязываться в это дело.

– Прошу вас, – продолжала она. – Он может знать, где мой отец. – Она протянула мне руку. Ладонь была холодной, но пожатие – твердым. – Это наша последняя надежда. Вы можете представить, каково ему было все эти месяцы в Чехословакии? Это ужасно – постоянно ходить по краю пропасти. Однажды нам уже довелось пережить подобное. Вы ведь знаете, мою мать убили немцы. И его отца – тоже. Обстоятельства вынуждают нас второй раз покинуть родину, а это ох как тяжело. Мы хотели начать новую жизнь в Англии, но теперь… – Она пожала плечами.

Я подумал: если она сейчас зарыдает, я не выдержу. Но она сдержалась и тихо, но твердо сказала, обращаясь ко мне:

– Вы должны нам помочь! Прошу вас.

– Сделаю все, что смогу, – ответил я с полной готовностью.

– Вы поговорите с Сисмонди? -Да.

– Спасибо. Когда я узнала, что вы Дик Фаррел, друг отца, я сразу поняла, что вы нам поможете. – Внезапно она наклонилась ко мне поближе и доверительным тоном спросила: – Как вы думаете, где он? Что с ним случилось?

Я ничего не ответил, п. поняв, что мне нечего ей сказать, она закусила губу и быстро встала:

– Мне хотелось бы выпить, Алек.

Они пошли в бар. Уходя, она ничего мне не сказала и даже не взглянула на меня. Видимо, она была на грани истерики.