"Горная база" - читать интересную книгу автора (Скрипник Сергей Васильевич)

2. «Не» и «ни»

В очередном облете местности Илья Дрепт не участвовал, его снова срочно вызвали в Кабул. В столичном аэропорту ожидала чмелюковская «нива», и по дороге в представительство вышколенный водитель не проронил ни слова. И только переступив порог знакомого кабинета, Дрепт понял, что подполковник сам часом раньше с самолета. Еще не успел снять цивильного костюма, только слегка распустил узел галстука. Бедолага порядочно взмок в перелете: после Москвы Кабул в это время года, как сауна. И по тому, с какой предупредительностью он пошел Илье навстречу и долго тряс руку, Дрепт, зная Чмелюка не один год, ожидал от него новостей не очень приятных.

Жизнь каждого из нас с избытком сплетена из случайностей, причинно-следственная связь которых не видна глазу. Взять Чмелюка. Человек повышенного чувства долга. Причем, начиналось у него с отзывчивости на доброе дело. На худое дело, так как он понимал его, вы его бы под дулом пистолета не заставили бы. Но ради доброго можно было разбудить глубокой ночью. Есть такая порода людей, и многие их ошибочно причисляют к мягкотелым. Но это не мягкотелость, это трепетное отношение к другому человеку, пусть чужому. Какое-то странное чувство вины перед тем, кому хуже, чем тебе, если даже это «хуже» тем надумано. Вот это самое чувство вины он сейчас испытывал перед Дрептом. Чмелюк не был причастен ко всей этой «хренотени» с картой Берроуза, но так получилось, что, будучи в Москве с докладом на иную тему, он подвернулся под руку начальству и подошел по всем статьям. Ему определили глухой нуристанский кишлачок Чартази, в котором обитал дядюшка Хафизуллы, в зону ответственности. Но мучился он даже не непонимаем, чего от него хотят, а что подставляет Дрепта. Нуристан, будь он не ладен, был как остров, чужой, незнакомый. Десантироваться здесь все равно, что в Африке. И было у него перед Дрептом чувство вины, хоть инициатива с Чартази исходила и не от него.

Дрепт обязан был доложить своему разведцентру о предложениях Хафизуллы. Достоверна информация, касающаяся встречи полевых командиров, или деза, не ему решать. Центр существует не только для того, чтобы давать установки, но всесторонне проверять и анализировать оперативную информацию и выставлять ей реальную оценку. Заодно прокачают таких действующих лиц «марлезонского балета», как Хафизулла Али и его почтенный дядюшка, которому не хватает на святое для каждого мусульманина дело тонны наркотика. Не без тайного удовольствия Дрепт писал первую часть рапорта, где излагалось поручение командированного в Кабул генерал-майора, при этом запрашивая в связи с этим у командования дальнейшие распоряжения. Не без удовольствия, будучи уверен, что командование само поставлено в тупик миссией Сусловых, будет долго совещаться, запрашивать Москву. Но умолчал, в нарушение инструкции, о содержании разговора с Сусловым-младшим в гостинице и об упадническом настроении Суслова-младшего. По-прежнему ненавидя служебное стукачество и предпочитая ему дисциплинарное взыскание. Дрепт, если это была провокация, сошлется на потерю бдительности по нетрезвости.

Во соблюдение установленной субординации Чмелюк, в зоне ответственности которого находилось происходящее, ознакомился с этим рапортом едва ли не последним. Эта бюрократия, удобно называемая порядком и пронизывающая все стороны человеческого бытия, и погубила, и до неузнаваемости извратила не одну хорошую инициативу. Чмелюк получил рапорт после того, как тот вдоволь продрейфовал по различным московским кабинетам. Как и ожидалось, всех не столько смущала кабульская миссия генерал-майора Суслова, сколько его фамилия. По иронии, Чмелюк в это же время находился в Москве с докладом о фактах частого использования не по назначению подразделений спецназа на афганском театре военных действий. Он, так сказать, докладывал, а после доклада тот же начальник четвертого направления ГРУ попросил остаться и ознакомил с дешифровкой рапорта командира РДГ, старшего лейтенанта И. Дрепта, поступившего из Кабула. Старый грушник не скрывал своего недовольства: с чем боролись, на то и напоролись. Он имел ввиду первую часть рапорта, где спецназу, через голову управления, снова отводили вспомогательную роль в «частной» операции.

Но это было еще не все. Намекнув на особые обстоятельства, связанные с предстоящей операцией, генерал положил перед Чмелюком папку со словами: «Особой важности. Выносить из кабинета нельзя…» И оставил на время подполковника один на один с бумагами. Вернувшись, положил папку обратно в сейф.

«Вопросы есть, подполковник?»

«Товарищ генерал, мне не надо объяснять, что такое служебная тайна, — сказал он. — Но я полагаю, что исполнителя операции командира группы Дрепта следует ознакомить с той частью материалов, где приводится сугубо характеристика лейтенанта Суслова, поскольку последний пойдет в составе группы в разведку…»

Генерал секунду-другую раздумывал.

«Что ж, сугубо с характеристикой и под твою ответственность!»

Подполковник получил разрешение идти, встал и щелкнул каблуками…

«Получается, что тебя прикомандировали к этим Сусловым исполнителем, а я как бы оперативное руководство операцией». — Чмелюк ходил по кабинету, не скрывая недовольства. Но прежде, чем начать разговор, положил перед собеседником лист бумаги, мелко, но четко исписанный от руки. Дрепт прочел его, приподняв одну бровь и скрывая изумление. «Написал по памяти. Прочти и сожги. Надеюсь говорить о том, что не надо «ля-ля» излишне?»

Чмелюк разлил по стаканам черный чай из фарфорового чайника. Он не мог привыкнуть к зеленому чаю — «пахнет раскисшими окурками», — и покупал в духане темные сорта индийского, по-прежнему привозимого торговыми караванами. Непривычным для Дрепта, да и в первую очередь для хозяина кабинета было то, что днем горела настольная лампа, окно тяжело и плотно зашторено: в Москве проинструктировали о применении ЦРУ прослушивающих устройств нового поколения, работающих в оптическом диапазоне. Установленный за сотню метров и направленный на окно микрофон считывает голосовую информацию по вибрациям стекла. За бдительность пришлось заплатить симпатичным видом, открывавшимся из окна кабинета на площадь с посольствами и миссиями в районе Вазир Акбар Хан.

«Как чай?» — спросил подполковник.

«Чай-то хороший, вода здесь хреновая», — ответил Илья.

Толя пожал плечами. Ему было грустно. Как в детстве, когда с новогодней елки начинала осыпаться хвоя, и с нее снимали игрушки. «Наверное, я домосед», — думал он всегда, возвращаясь из Москвы к месту командировки, не в силах мысленно расстаться с женой, дочерью и сыном, с которыми только вчера носились по подмосковной даче в Елино.

«Я человек приказа, Суслов так Суслов, — сказал Илья и похлопал себя двумя пальцами по погону. — Еще есть что снимать». — И выразительно посмотрел на плечо собеседника. — У тебя, кстати, тоже».

«Или цеплять на место, — парировал Чмелюк, так же похлопав себя по погону. — Подошел к столу, отпил из чашки. — Да, вода скверная, солончаки. — И с непонятной интонацией добавил: — Но ты скоро будешь пить чистую, родниковую…»

«Что, отправляете в Моршанск почки подлечить? Так я как будто на здоровье не жаловался…»

«Какой ты несносный человек, Илья, — Чмелюк даже покачал головой. — Двоечник, хулиган… Слушай, дружок Илья, — точь-в-точь как когда-то в школе, укоряя за уличные драки, — давай-ка поговорим о том, что «не наше собачье дело». Я без этого теряю интерес к жизни. Вначале о твоем рапорте. Не знаю, как ты, а я что-то такое наблюдал в детской песочнице. Один строит крепость, другой роет тоннель, третья делает просто пасочки, а четвертая просто сыплет всем троим на голову. Но все четверо при этом убеждены, что что-то строят… Зачем из числа групп выбирать конкретно твою? Зачем о ней вообще знать генерал-майору Суслову? Не его царское дело проверять амуницию опричников. Идем дальше. Зачем чесать правой рукой левое ухо, если конечная цель операции — карта. Продавцу нужна тонна сырца, оформите сделку через финчасть своей конторы и привезите ему. Продавцу нужен покой — наведите на перевалочную базу и мост штурмовую авиацию. БШУ так БШУ. Между нами же, как участникам штабных учений, распределяют какие-то роли. Да есть с десяток других, более дешевых и бескровных способов добыть эту карту… Я не знаю, все как-то непрофессионально… Кстати, ты знаешь, сколько стоит килограмм героина в цивилизованной стране? Не меньше ста тысяч долларов. За какие же такие заслуги делать эту афганскую парочку миллионерами? Да, мутная ситуация. Слушай, моя супружница передала тебе банку кизилового варенья. Будем у меня на вилле, напомнишь. Так что ты думаешь обо всем этом?»

Супружница Чмелюка, коренная москвичка, в своих представлениях о кишиневцах не продвинулась дальше кукурузы, кизила и вина «Букет Молдавии». В прошлый раз она передала Дрепту пакет кукурузной муки румынского производства, не зная, бедная, что в Афганистане сколько угодно своей. Как и террасированных склонов с виноградниками, и садов, и коз и овец. Что в Молдавии такие же, как в Афганистане, деревни, где те, кто побогаче, строит из камня, а те, кто победнее, из самана. И что в Молдавии такие же дувалы, только из плитняка или сплетенных веток.

«А ничего я не думаю, — начал злиться Дрепт, — я выполняю приказы, отдаю команды и реакция у меня лучше, чем у врага. Потому и жив.

Чмелюк как бы не заметил, как бы пропустил мимо ушей сказанное, — чистый педагог в школе для трудновоспитуемых. И принялся аккуратно раскладывать на столе фотоснимки из жесткого казенного конверта, помеченного литерой — какой, со своего места Дрепту было не разглядеть. Потом жестом пригласил Дрепта расположиться в своем кресле, а сам снова старательно зашагал по кабинету, словно разнашивая новую обувь. Снимки были одного формата, сделаны с одной верхней точки, но с разницей в месяц, о чем свидетельствовали четкие надписи в углу. Те, что положено делать в таких случаях, — место и время съемки, номер борта-разведчика. Снимков было шесть, а, значит, наблюдение с воздуха проводилось полгода, и Дрепт, вначале охватив взглядом всю панораму, определил для себя, что хорошо запомнить надо первый и последний. Промежуточные в себе и несли промежуточную информацию, они лишь доказывали, что наблюдение велось систематически. Ну еще, вдруг сказал себе Дрепт, запомни и четвертый, на котором из расщелины выбирается группа людей. Другие снимки были «безлюдны». То, что это расщелина, сомнений быть не могло. Очень характерно обступала роща ее края. А если это Нуристан и переход речной долины в предгорье, то роща наверняка дубовая. И чем хороша для человека, что вечнозеленая. Правда, не для того, кто прочесывает, а для того, кто прячется. Расщелина тоже любопытная, — не вся наружу, а отрезками. И тоже удобная для человека. Правда, для того, кто прочесывает. Удобно забрасывать «эфками».

Дрепт откинулся в кресле и, закрыв глаза, прокрутил фотки в памяти. Люди что-то и глубоко рыли, а при появлении «крыла» прятались. Выбираемый камень складывался тут же, но на последнем этапе работы сложенная горка растаяла. Под конец работ место затянули камуфляжной сеткой. Для верности Дрепт еще раз повторил процедуру запоминания, а затем обошел стол и вернулся на свое место. Вернулся к своему креслу и Чмелюк.

«Ну, а теперь что ты думаешь?» — спросил подполковник.

«Я думал, ты покажешь мост, — ответил Дрепт. — А что это, я не знаю».

«Моста нет. И не было. И о чем толковали с вами почтенный Абдулхай Али и его племянник Хафизулла, неясно».

«Так они толковали об этом подкопе под Ла-Манш?»

«Но что настораживает Центр? Сами моджахеды тоннель под горной рекой не прорыли бы, здесь нужны специалисты, горняки. Здесь таких у них нет. В Пакистане тоже работают советские. Есть и пакистанцы, но они все на виду, их к этому делу не привлечешь — может случиться скандал… Хотелось бы думать, не привлечешь и наших контрактников. Добровольно…»

«А принудительно? У тебя есть сводки из Пакистана полугодовой, годичной давности? О чем я спрашиваю, конечно, есть! Ну и?..»

Полгода назад, сообщил подполковник, под пакистанскими Шали без вести пропала целая геологоразведочная экспедиция. С переводчиком, проводником и подсобными рабочими из местных. Обычно похитители «своих», афганцев, сразу расстреливают. Что на этот раз не произошло. И еще. Похитители так торопились, что не взяли, кроме оружия и рации, ни продуктов, ни вещей, хотя к приходу властей на месте базового лагеря не осталось даже колышек от палаток — все растащили пастухи. Пакистанская военная жандармерия, проводившая расследование с пристрастием, — по-пакистански это означает, что показания при опросе жителей жестоко выбивались, — зафиксировала в протоколах дознания посадку близ места расположения геологов трех вертолетов пакистанских ВВС, до самого взлета не заглушавших двигателей. Наш человек в Пакистане резюмирует — все свидетельствует о том, что это не заурядное бандитское похищение. Что использование таких средств транспортировки, как армейская авиация, говорит о его важности и засекреченности. О последнем свидетельствует и то, что пакистанские власти криминальное расследование спустили на тормозах, отделавшись на ноту советского посольства всяческими сожалениями и заверениями.

«Ну, почему вертолеты, догадаться нетрудно, — сказал Дрепт. — Геологов перебрасывали в приграничный афганский район чуть ли не через весь Пакистан! Другой транспорт не гарантировал ни оперативности, ни секретности. Акция явно проводится под особым контролем и идеологическим руководством американцев. Моджахеды — лохи, и до прихода американцев не знали, что такое доты. Они умеют целиться и стрелять, но сами до рытья тоннеля под Ландайсином, если это, конечно, тоннель, никогда бы не додумались. Их психология: если существует Великий шелковый путь предков, — и недаром существует столько веков! — зачем нам новый путь да еще под рекой, аль-камдулаллах!»

«Эти лохи хорошо и быстро учатся. И устраивать засады по всем правилам военного искусства, и ставить минные ловушки, и сбивать цели из ПЗРК. А тоннели, к твоему сведению, они использовали еще в войнах с Александром Македонским, татаро-монголами и англичанами. И до сих пор с их помощью добывают чистую грунтовую воду и орошают земли… Историю своего противника нужно знать, дружок Илья!» — завершил назиданием свою очередную ремарку Чмелюк.

«Вся наша история белых людей, дорогой саиб, сводится к одной горькой истине. Любую войну можно оправдать, назвав народ противником… Итак, подобьем бабки!»

Из дальнейшего разговора стало ясно, что подполковник времени не терял, и, пока рапорт Дрепта колесил по управлению, Чмелюк, «формально» не приобщенный к разработке, наводил необходимые справки об афганцах из Кунара и делал аналитику. «Я кожей чувствовал, что-то здесь есть! И что же?..» Будучи в Москве с докладом и, официально получив рапорт в разработку, он добился санкции на работу в спецархиве пятого управления. Искал по Кунару, Нуристану и прилегающим районам и вышел на объект, сооружаемый исламскими партизанами на бурной приграничной реке, точнее, под ней. Работы снимались по фазам, но на каком-то этапе подход к объекту со стороны расщелины моджахеды закамуфлировали маскировочной сеткой. Общие снимки и их фрагменты, максимально увеличенные в лаборатории ГРУ, предъявили на экспертизу отраслевым военным специалистам и «горным» академикам РАН. Авторитеты единодушно определили объект, как штольню. Первый же из них задержал взгляд на том снимке, где из-за маскировочной сети уже ничего нельзя было разобрать. «Спохватились, когда уже напортачили, — хмыкнул он. И постучал пальцем по снимку. — Пригнали технику — думали вручную справиться… Индия колхозная!» «Обратите внимание, — сказал другой, его коллега, но из военного ведомства, — сколько выработки должно было накопиться. Горы! И судя по всему, не грунта — породы. Грунт можно было бы сплавить по воде, а с камнем не шутят, он запросто может продавить потолок штольни. Но на берегу его тоже не оставили. Значит, укрепляли им стены. Это хорошо…» «Почему?» — спросил Чмелюк. «Если бы это была бы шахта, ее здесь так укреплять не пришлось бы. А зачем в таком месте шахта, где не ведется никаких разработок? Ведь не ведется, да? Не собирались же они заложить заряд такой мощности, чтоб повернуть реку вспять…» Хорошо, что Чмелюк упросил командование самому встретиться с «наукой». На его месте незаинтересованное лицо потом доложило бы «объект — штольня», упустив или преподнеся сопутствующие детали, как несущественные.

С афганцами из Кунара «штольню» связывало, казалось бы, малозначительное обстоятельство — географическая близость к кишлаку Чартази. Это родовое селение мелких земледельческих аристократов Али, промышлявших продажей опиума-сырца и продукции натурального хозяйства, было столь крохотным, что даже на генштабовской карте пятикилометровке оно было обозначено «отдельными строениями». Никакого моста близ Чартази на карте не значилось. Более того, селение обходили далеко стороной и шоссе, и грунтовка, не говоря уж об автостраде. Тянулся к нему пунктир полевой дороги, но столь топографически спорный, что легко принимался за типографскую царапину. Наличие моста в районе местечка Чартази категорически отрицала и разведка. Каким образом здесь, через бурный поток, переправлялись караваны моджахедов, нельзя было взять в толк. А, значит, оставался тоннель.

«Может быть, племяннику осматривать окрестности дядиного поместья недосуг, — рассуждал Чмелюк. — Но дядя способен отличить мост от большой крысиной норы?»

«Он не видел то, о чем говорит, — вдруг понял Дрепт. — Но знает, о чем говорит».

«Не видел? Это мне нравится… Это подход. А почему? Это ведь его головная боль…»

«Он не то, что боится увидеть, он боится услышать о нем. При малейшем подозрении моджахеды его сотрут в порошок вместе с его родовой деревенькой. Да могли бы и без подозрения — для профилактики. Думаю, им запрещают пылить их хозяева».

«Запрещают? А караваны? Пробный шар?»

«Или самодеятельность. Скорее всего, она. Я знал одного водителя, ездил с «блатными» номерными знаками. Он очень переживал, что, когда его шеф в отъезде, черный лимузин простаивает без дела. И поэтому успешно занимался довольно прибыльным извозом: автоинспекция такие авто не останавливает».

«Я тоже так думаю. Не для того рыли этот тоннель, чтобы перегонять по нему ишаков с обычными вьюками. А дядя Абдулхай Али придумал с помощью племянника Хафизуллы Али убить одним выстрелом двух зайцев. И самому уберечься, и от конкурентов избавиться. Шурави ведь с моджахедами не станут церемониться. Налетят, отбомбятся — ни тебе тоннеля, ни перевалочной базы… А все эти дела с картой Берроуза наложились попутно, между прочим. — Чмелюк нахмурился. — И если бы не Центр, я бы эту операцию отменил».

«Ничего себе признание. Это еще почему?»

«А потому, любезный Илья, что хорошо помню твою маму. Хорошо помню, как тяжело она тебя растила и выбивалась из сил для того, чтобы ты хорошо ел, чтобы одежда у тебя была не хуже, чем у других. И вправе она рассчитывать, что ты ее на старости лет порадуешь внуками, и что какой-то Чмелюк не подставит ее сына только потому, что старше званием. Я об этих вещах в последнее время стал много думать. Хотя знаю, что на войне об этом лучше не думать. И чтобы до конца быть честным, предложил командованию себя в командиры группы. Я ведь в Нуристан ходил. Не прошло…»

«Что тебя мучает?»

«Нуристан меня мучает, Илья, Нуристан! Перевалочная база у них, получается, в Пакистане. Пересечь границу группе придется. Как только пересекаете границу, вы — ничьи. Ты не хуже меня знаешь правила игры. Это первое. Второе — операция не продумана, информации — ноль. Третье — цель. Какова цель операции? Я не получил санкции на ликвидацию тоннеля. Я не получил санкции даже на поиск. Никакого письменного приказа вообще нет. Сплошной поручик Киже. Группа предоставлена самой себе. Да и сам Нуристан — кот в мешке. Государство в государстве. Афганистан вообще не вмешивается в его дела, а губерния якобы декларирует лояльность его правительству, не пуская на свою территорию моджахедов. Но это наглая ложь. Банда Мавли Хусейн там, как у себя дома, а это двести моджахедов».

«Так что делаем, командир?»

«А что делают в таких случаях, дружок Илья? — сказал подполковник без особого энтузиазма. — Пускают поиск, а там уже по обстоятельствам. Подготовлено распоряжение оперативного штаба не отвлекать тебя ни на какие другие мероприятия и обеспечить для спецоперации всем необходимым. Проси, чего душа пожелает. Кроме личного счастья, конечно. Группа в порядке?»

«Надеюсь», — ответил Дрепт.

Он действительно надеялся. На базе отсиживаться группе не давали. Он тоже сидел с ними на рюкзаках на взлетной площадке в ожидании вертушек, когда его срочно вызвали в Кабул. И они на этот раз ушли без него, должно быть. Он только успел передать командование Донцу и переглянуться с Парахоней: присматривай за Сусловым!

«Неужели опять облет местности? — неприятно удивился подполковник. — Делай им после этого доклады об использовании не по назначению!.. А подслушку вы с Сусловым напрасно залепили тогда в гостинице. Ее устанавливали не мы — контрразведка Амина. Но аппаратура наша, бракованная, ее такой специально подсунули партнерам. Еще не хватало, чтоб нас прослушивали на нашей же аппаратуре!.. Кстати, как там наш свежачок?»

«Суслов, что ли? — сделала вид, что не совсем понял Дрепт. — А, нормально, от выхода на боевые не увиливает. Сейчас десантируется, как все…»

«Ты учти, если с ним что-нибудь случится, ты уже звездочкой не отделаешься».

«Да, какой ужас, отзовут в Союз и лишат всех привилегий — персонального авто, дачи, спецобслуживания!»

Чмелюк покраснел. Странное дело, что может сделать с человеком идеология, подумал о нем Илья. Нашли мальчика в девятом классе и сказали: «Будешь пионервожатым в пятом «а». И что же? Запало на всю жизнь. И он это «будешь» несет по сей день, как Дрепт — рюкзак десантника весом под сорок с «лишком» килограммов. Ну что бы тебе, Толя, не отряхнуться, не сделать карьеру, — все данные, рост, внешность, ум, — и не жениться на дочке генерал-полковника? Нет же, сидишь с Дрептом в этой дыре, а твоя жена, из московских мещан, посылает твоему подопечному кизиловое варенье. А твой подопечный, такой же кишиневский мудак, как и ты, спасает Родину далеко от этой самой Родины, и некому вам обоим пожаловаться.

«Давненько, давненько я не брал в руки шашек, — с этой присказкой Дрепт подошел к карте, зашторенной такой же тяжелой занавеской, что и окно. Зажгли подсветку. Дрепт скрестил на груди руки. — Вот они мои хорошие…»

Но хорошего было мало. Чартази располагались в междурпечьи. Слева — Ландайсин, справа — Кунар, бурные горные воды. Судя по местоположению на фото, тоннель прорыт под Ландайсином, у самой границы с Пакистаном. Место моджахедами выбрано удачно — хорошо защищены рельефом тыл и фланги. Где-то в горах, в тылу, но пакистанском тылу, прячется перевалочная база. От того, что Али назвали ее перевалочной, Дрепту легче не стало. Эта «перевалочная» могла быть настоящим укрепрайоном, оснащенным по последнему слову фортификации, включая орудия. Наверняка несколько минных поясов с хитрыми в них проходами. Когда орудуешь на своей территории, не ожидая внезапного нападения, можно хорошо и не торопясь порезвиться в этом плане. Теперь Дрепту стало понятно настроение Чмелюка, у него-то было достаточно времени «полюбоваться» этой сельской идиллией.

Дрепт мысленно измерил расстояние от столицы страны.

«Триста километров от Кабула», — сказал он.

«По птичьему полету», — уточнил Чмелюк.

«Да, по птичьему… Только вот маршрут совсем не оседлан! Хоть переодевай всю группу в паломники… А Суслова я в Лянгаре не оставлю, пойдет с нами. Его дядя велел с ним не нянчиться…»

«Сколько тебе времени нужно на подготовку?»

«Дай с ребятами маршрут обмаслить… Кстати, знаешь, как переводится «Чарта зи?» — решил Дрепт просветить подполковника.

«Куда идешь?» Вот как переводится, — буркнул Чмелюк. — Я был там перед самой войной. Не в самом кишлаке, а рядом, в Камдеше, это что-то вроде районного центра. От него до Чартази рукой подать. Но нам туда было без надобности…»

«Что ж вы молчите, товарищ подполковник. Просветите и вы меня!»

«Да я попытался, но ты же не слушаешь!»

Чмелюк побывал в Нуристане в составе торговой миссии, будучи сотрудником ГРУ в советском посольстве. Миссия была настоящей липой, но формальный предлог — настоящий, торговый. Министерство внешней торговли СССР якобы заинтересовала древесина, добываемая на крайнем востоке Афганистана, в пограничных с Пакистаном горных районах Нуристана. Местность действительно славилась, но небольшими площадями лесов западно-гималайского типа — дубами, соснами, пихтами, кедрами. И промышленного значения заготовка древесины здесь для СССР не могла иметь. Тем более, что таких пород древесины с избытком хватало на советском Кавказе. Но революционное правительство Афганистана настойчиво продавливало в политбюро ЦК КПСС решение о вводе в страну ограниченного контингента советских войск, и Минобороны СССР не хотело, чтоб его застали врасплох. Беспокоила советский генералитет практически не охраняемая с афганской стороны граница с Пакистаном, отмеченным очень сильным американским влиянием.

И группа сотрудников ГРУ, спешно натасканная специалистами деревообрабатывающей отрасли, проделала пеший переход из Кабула в Камдеш. Пешим он был не формально, но фактически. Автотрассы Кабул — Нуристан не существует. У турбизнеса регион считается непопулярным, и благоустраивать маршрут никто не собирался. Добравшись до Асадабада на перекладных, группа около ста километров топала вдоль Кунара. Редкие, переполненные пассажирами машины здесь скребли днищем по камням, не разбирая дороги, со скоростью десять километров в час. Под ногами бурлил Нуристан, смывая на своем пути пласты убитого большака и пешеходной тропы.

Но все профессиональные предосторожности, предпринятые разведгруппой, оказались совершенно излишними. Она ни у кого не вызвала никаких подозрений, беспрепятственно добралась до пакистанской границы, понаблюдала из кишлака Дукалам, как на пакистанской стороне пограничный пост каждое утро поднимает зеленое знамя с полумесяцем. А дальше? А дальше было возвращение в Союз и подробный отчет о командировке, который не устроил бы руководство страны своими пессимистическими выводами, а потому оказался под зеленым сукном.

«И весь сказ!» — подытожил Чмелюк.

«А что он сейчас, этот Нуристан?»

«Я разговаривал с нашим советником 69-го горно-пехотного полка. Дислоцированы непосредственно у пакистанской границы, но укомплектованы на пятьдесят процентов, растянуты на сорок восемь километров по фронту и на двадцать четыре — в глубину. Никакого сообщения между штабом и подразделениями, об обстановке в частях ничего не знают. Полк не столько воюет, сколько занимается установлением «советской» власти в горных селениях».

Дрепт вдруг рассмеялся пришедшей на ум аналогии.

«И весь сказ, да? То же самое сказал бы американский разведчик, доведись ему работать в Гражданскую войну где-нибудь на Гуляй-поле. Вихрем налетело воинство батьки Махно, обобрало поезд и бесследно исчезло. Что писать шпиону в донесении? О дислокации, о диспозиции, о ситуации? Знаешь, воспитатель, в чем наша проблема, — сказал он. — Наша проблема в стереотипах мышления. Мы учились на европейских поведенческих моделях, а тут сплошная азиатчина. Из твоего рассказа я понял, что до Камдеша, тем более до Чартази можно добраться только пешком. А феодал Али со своими юными вассалами пожаловал в Кабул на «Тойоте». Где же у него гараж? В Асадабаде? Бешеной собаке сто верст не крюк?..»

Подполковник внимательно посмотрел на Дрепта, по-видимому, ожидая какой-то конструктивной идеи в конце этого моралите, но ее не последовало. И наступила пауза. А Дрепт с невинным видом отхлебывал из чашки. Как будто командир РДГ и пролетел полстраны для того, чтобы попить с подполковником чайку, поговорить о качестве афганской воды и поглядеть на междуречье на генштабовской карте.

«Ну, и?» — не выдержал подполковник, которого ждали другие дела.

«Ну, что ж, вы ходили под видом торговой миссии, мы — от международного «Красного креста». Во что они рядятся? Что-то, помнится, цвета хаки без опознавательных знаков, не считая нарукавных повязок. Подберем соответствующий санитарный автофургончик, гуманитарный груз переложим боеприпасами…»

«Командование не утвердит!» — оборвал Илью подполковник.

«А мы не будем писать об этом в «Красной Звезде», — возразил Дрепт. — А поскольку операция особой секретности, нам и здесь лишних вопросов при подготовке задавать не станут… А отправится с нами Хафизулла Али. Как партнер-заложник. Чтоб не было у нас сомнений в порядочности мелкой афганской земельной аристократии».

«И в ведомстве Хафизуллы будут рады отправить своего чиновника в составе такой почетной миссии… Мне это нравится, Илья. Но рискованно! Все яйца — в одной корзине?»

«Почему все? Располовиним. Вторая группа, с взрывчаткой, — на вертушках. Плошадку подготовим и наведем. Но это чуть позже, когда соберем разведданные по тоннелю и перевалочной базе, если таковая действительно есть».

«Ты это сейчас придумал?»

«Да нет, давняя домашняя заготовка. Берег на праздники».

Чмелюк облегченно вздохнул. Как мало нужно зачастую человеку, чтоб улучшить настроение. Уложить в определенной последовательности знакомые понятия, упорядочить неизвестность. Или просто переложить на кого-то ответственность? Последняя мысль опять испортила настроение. Но в этой войне думать по-другому у него уже не получалось. Весь армейский порядок, расписанный и безупречный, как таблица умножения, — при очень близком приближении — почему-то всегда слепо оправдывал отдающего приказы и не щадил исполняющего их. Чмелюк был сравнительно молод для своего статуса. И получил его только благодаря себе, не имея ни связей, ни полезного родства. У него были такие участки работы, где это не играло абсолютно никакой роли. Как у шахтера или землекопа. «Связи» за этих ребят не будут ни отбивать уголек, ни рыть траншею.

И в Союзе, и за его пределами, служа в агентурной разведке, он большей частью не отдавал приказы, а исполнял. Посильность или непосильность задачи тоже определялась не им. И у него просто не было ни времени, ни повода задумываться о чистоплотности ставящих задачи и отдающих приказы. Посвященность пришла с карьерным ростом, вместе с необходимостью самому ставить задачи и отдавать приказы. Блестящий выпускник Академии им. Фрунзе, перспективный оперативный работник ГРУ, он вдруг поймал себя на мысли, что карьера в хорошем смысле этого слова его больше не вдохновляет. Это случилось в Афганистане, где в силу самых различных обстоятельств его работа потеряла для него беспримесную чистоту. Так может заскучать ребенок, разобрав радиоточку и обнаружив там вместо маленьких говорящих и поющих человечков пару скучных проводков.

Всколыхнула его совершенно неожиданная здесь встреча с Дрептом. Вспомнился старый Кишинев, одноэтажная школа под липами и то счастливое неведение, которое дается только в детстве. Опекать его, солдата, как когда-то мальчишку, он уже не мог. Но старался уберечь от дураков — косвенных начальников. По большей части получалось. Но генерал-майор Суслов оказался в этом плане непредвиденным, форс-мажорным обстоятельством со всеми вытекающими…

«Но о санитарном фургоне забудь. Потеря времени. Первая группа тоже десантируется с воздуха. Иностранные миссии, кстати, другими средствами передвижения пользуются неохотно. — Чмелюк приглашающим жестом указал на дверь, дав понять, что на сегодня хватит. — Подумай, что тебе понадобится, и радируй мне. Под операцию в закрытом режиме всегда можно выбить дефицит».

Но он не дал ему уйти одному. Усадив в свою легковушку, приказал «референту», все это время сидевшему в приемной, сопроводить офицера Дрепта из гарнизона Лянгар к Дарульаманскому дворцу, в Кабульский музей, где сотрудник нуристанского раздела, польщенный визитом «коллеги» из Москвы, собирался показать ему гордость раздела — величественную панораму Нуристана, размещавшуюся на площади шестнадцать квадратных метров. «Гордость потому, — подчеркнул Чмелюк, — что макет топографически точен по отношению к оригиналу».

…На посадочной площадке в Лянгаре его поджидал посыльный комбата. Крайне взволнованный, как все посыльные, несущие на себе эксклюзивные миссии войны. Но поскольку он был на мотоцикле с коляской, Дрепт не стал против этого возражать.

«Твои в спортплощадке, — сказал комбат Митяев, молча протягивая руку и не отрывая глаз от карты. — Веселые. Завтрашнюю ходку вам отменили. И все прочие. До особого распоряжения. Играют в волейбол. — Он поднял на Дрепта воспаленные глаза. Полувопросительно: — Что я такого должен тебе предоставить, чего у тебя нет? — Майор кивнул на радиограмму, лежащую возле планшета.

Дрепт безразлично пробежал ее глазами. Радиограмма пришла из разведцентра, пока он добирался до базы, и ничего нового для него не содержала.

«Парадную форму. Отправляют в Испанию. Бондарчук снимает вторую часть «Красных колоколов», будем участвовать в массовках».

«А-а, ну, и правильно, кому, как не вам, учитывая опыт горной войны… Ты тут был?» — комбат ткнул указательным пальцем в планшетку.

Дрепт нагнулся над комбатовским пальцем.

«Да… Идешь на Кандагар? Что будешь делать?»

«Сопровождаю смешанную колонну. Как там?»

«Вот здесь, под Бар-Мель, — Дрепт воткнул свой палец рядом с комбатовским. — У них подготовленные позиции. Я так понял, что они сюда возвращаются постоянно. Мы хотели заминировать их КП — не успели, торопились. Дашь команду на превентивный обстрел».

Таких Бар-Мелей в Афганистане не счесть. Но чтобы покончить хотя бы с одним, нужна РДГ и соответствующий приказ. Не потому, что с ним не справится опытная мотострелковая рота. Попутно, без приказа, этим никто не станет заниматься. Типа каждый несет свой чемодан. Будут обходить засаду, как лужу, и бригадами, и колоннами, стараясь не замочить ног. Как будто принадлежат разным армиям, а не делают одно общее дело. Будут наставлять и тренировать в пунктах постоянной дислокации, что помимо наводчиков и пулеметчиков, наблюдение должны вести водители и личный состав, что следует максимально радиофицировать колонну, а если такой возможности не будет, необходимо разработать систему простых и понятных сигналов, позволяющих их передавать по колонне. А преодолев опасный участок, обо всем забудут.

«Жаль, очень жаль, что ты снимаешься в кино…» — поднял воспаленные глаза комбат.

«А то бы ты меня запряг в свой головной дозор…»

«Эт-то точно!»

«А я бы на твоем месте промывал глаза крепким чаем, только остывшим. Но не зеленым. Помогает».

«Как это?»

«Плесни в блюдечко и опусти туда поочередно открытые глаза и поводи яблоками».

Митяев смотрел на Дрепта прищурившись и с сомнением.

«Говоришь, они возвращаются на позиции постоянно?.. Тогда головной дозор не поможет — они его пропустят, они уже грамотные… — И очнувшись: — Где я возьму здесь блюдечко?»

«Я тебе обязательно привезу из Испании. Баски пьют из них кофе».

На спортплощадке, как на спортплощадке. Очумело носились по площадке, как дети, радуясь забитому мячу, дрептовцы против митяевцев. Вдоль стен — болельщики. Один из них — букмекер. В одной руке — ставки, сделанные на митяевцев, в другой — на дрептовцев. Две панамы с рассыпными сигаретами. Полное забытье. Зайди сюда сейчас командарм, никто бы не обратил внимания. Как никто, даже из своих, не поглядел в сторону Дрепта, хотя с внезапным вызовом его в Кабул — шутка ли, сняли чуть ли не с вертушки, уходившей на облет, — для ребят была связана тревожащая неизвестность. Куда его, опять «на ковер»? А вдруг переведут? Они боялись его потерять, и как счастливый лотерейный билет, и как с большим трудом добытый билет на последний авиарейс в Союз, суеверно веря в человека, притягивающего удачу.

В другой стороне спортплощадки был установлен импровизированный ринг. По ней боком, по кругу, как-то необыкновенно легко для своей комплекции, босиком скользил здоровенный рефери Тарас Парахоня. Спаринг вели двое в и сквозь выкрики болельщиков, стоявших по периметру ринга, до уха Дрепта доносились и выкрики самих боксеров. «Афганцы, хадовцы, — отметил он. — Откуда?» Свои удары оба сопровождали возгласами на местном: «Мустакиман», «Кха», «Хароб», «Ташакур». Черт возьми, да это Суслов и Гурджиев! По поводу наличия в одной маленькой РДГ аж двух штатных переводчиков в звании младших лейтенантов не шутил только ленивый.

Москвич и на ринге работал, паясничая. Смешил публику и злил спаринг-партнера. Это помогало ему уворачиваться от сильных боковых Алика Гурджиева, но если бы Алик попал, над москвичом можно было бы открыть счет по-пуштунски: «У, два, дрех, салор, пинзо…» Хорошо, что Тарас вовремя вмешивался. Он же первым увидел Дрепта и в его взгляде прочиталось молчаливое: «Ну что, командир?» Дрепт ему подмигнул и кивком указал на выход. «Всех?» — закричал ему в спину запыхавшийся прапорщик. Дрепт не обернулся. Парахоня потоптался и пошел собирать народ. «Переводят или нет командира?» — мучился он. Пока доигрывали матч и прапорщик собирал остальных — кто-то оставался в бараке, — командир стянул кроссовки и босиком нырнул под канаты.

«Не уходи, — сказал он Суслову, — подержу на лапах».

«Куда же я от тебя, командир-отец? Но я думал, ты возьмешь перчатки!»

«Много чести для тебя!» — огрызнулся командир.

Дрепт поймал на лету брошенные блинчики.

«У тебя подбородок открытый. Видишь, как легко достать», — показал он Суслову легкой плюхой блинчиком.

Ему дважды во время «двоечки» Суслова удавалось достать подбородок боксера, и третий — когда, казалось, Суслов уже непробиваем: закрылся перчатками, ушел в глухую защиту…

«Все, идем за твоим Берроузом!» — вдруг сказал он, и Суслов от неожиданности опустил перчатки.

«Видишь, а ты — «перчатки!» — улыбаясь, Дрепт вновь нырнул под канаты.

По дороге к пустырю, где, уже не сговариваясь о месте встречи, всегда собиралась группа, Дрепт болтал с Сусловым. Кое о чем. Чисто дружески. Что тот умеет, кроме того, что залеплять мякишем прослушку. Играть на фортепианах, отшучивался москвич. Это вряд ли пригодится в Чартази, мягко принял его тон Илья. И что он вообще знает о предстоящей операции, о Чартази; дядя строг, но не изверг же, не мог обречь племянника на полную неизвестность. А партнеры, как ты сам говорил в гостинице торгпредства, должны доверять друг другу. Мой дядя самых честных правил, но не надо его преувеличивать, он больше светский человек, чем военный, Илья, а, собственно, в чем дело? А дело в том, Аркаша, что мы в эти Чартази ныряем, как в омут, ей-ей. Погоди, но там же вдоль границы афганские горно-пехотные части. Да, сегодня они — афганские, завтра — пакистанские: менталитет! Стало быть, отправляемся в зону «А», резюмирует Суслов. Что это за такая зона «А», дивится командир Дрепт, нас такой науке не обучали.

А это, по понятиям полевого устава вооруженных сил США, объясняет великий теоретик Аркадий Суслов, ситуация, когда район находится под полным контролем партизанских сил, и всякий, задержанный в этом районе, рассматривается как потенциальный член партизанского движения. Когда неизвестно ничего. Ни численность партизанского отряда, ни его организация, ни действия в момент обнаружения. Ни фамилия командира, ни кому отряд непосредственно подчинен, ни местонахождения запасного и резервного лагерей, ни откуда прибыл отряд, ни куда направляется.

«Ты прибереги свои «не» и «ни» для остальных, — оборвал командир. — Они уже сгорают от нетерпения».

И вдруг рефлекторно напрягся, готовясь броситься на землю, повалив с собой и Суслова. Испугал блик из-за земляной насыпи, впереди и справа. Первая мысль: снайпер! Вторая: дома? Третья: там же свои! И правда, группа была в сборе, а бликовал из-за земляной насыпи триплекс в руках сапера Гриши Малька. Дрепт понял, исполнилась голубая мечта рыбачка. Таки достал. И не какой-нибудь, а танковый! И сейчас прилаживал к нему самодельную крестовину. Над затеями Гриши в отряде беззлобно потешались. Он страдал какой-то изобретательской неусидчивостью. Половина его затей была всем им как бы без надобности, для забавы, чтоб ему не сиделось без дела, но когда он ставил минные ловушки или разбирал чужие, ему цены не было. И триплекс до сих пор не представлял для них никакой ценности, в их повседневной работе был громоздок, и они для обзора из бойницы обходились простым карманным зеркальцем, но сейчас — у Чартази наверняка предстояло оборудовать «схрон», — был как нельзя кстати.

Не желая обидеть сапера, Дрепт взял из его черных узловатых пальцев протянутый ему прибор. Он дорого бы дал за то, чтобы открывшаяся перед ним на экране панорама была иной. Какой, он не знал, но иной — без этой опостылевшей армейской атрибутики здешних пейзажей. Возвращая Мальку триплекс, он не забыл похвалить сапера и снова задержался на его узловатых пальцах. Снова входящая в обиход наука чтения человека по его характерным внешним признакам утверждает, что такие шишковидные суставы принадлежат философу. Может быть, прапорщик сапер Гриша Малек, в миру — рыбак, развешивая для просушки сеть на знойном берегу Азова или, латая ее своими узловатыми, но тогда еще не черными от минно-подрывного дела пальцами, вынашивал свою формулу человеческого счастья? Он был для этого не образован? Но говорят, что все неразрешимые проблемы как раз и разрешаются наивняками, не подозревающими, что они неразрешимые.

«Командир — отец задумался!» — донесся до Ильи сквозь голубое марево Азова ироничный голос Суслова.

Дрепт рассмеялся.

«Ну что, братцы, — сказал он, делая серьезное лицо. — Собрались мы по сложившейся в группе традиции посмотреть, чем может удивить нас «свежачок», то бишь новый член группы младший лейтенант Аркадий Суслов. А удивит он нас редкостным сегодня, в век высоких технологий, искусством стрельбы по-македонски…»

Это не было шуткой, как подумали «братцы». Они еще веселились, когда москвич, не успев справиться с замешательством, поднялся с корточек и отряхнул руки. Он пришел в их группу, балагуря и паясничая, и за короткое время успел их приучить к такому Аркаше Суслову. И никакой традиции новичкам демонстрировать свое умение в группе никогда не было. Командир решил пошутить, и ребята настроились на один из тех скетчей, что так скрашивают однообразный казарменный быт. И замешательство героя спектакля тоже отнесли на тот же счет. А когда Суслов достал из кобуры свою армейскую «Беретту» и протянул руку Лене Донцу за «Макаровым», ребята уже за животы держались. Гурьбой направились на полигон. На валуне остался сидеть Дрепт. Несколько голов удивленно повернулось в его сторону, но он глазами показал — все в порядке!

О интуитивной стрельбе Дрептом было вычитано из досье младшего лейтенанта, выписанного по памяти мелким четким почерком Чмелюка. Чем безупречна — и она же неуязвима, — государственная бюрократическая система? Своим архивом. Ты можешь быть всемогущим и безнаказанным в течение всей своей жизни, властвовать, казнить и миловать, принимать и отменять законы, бесчинствовать или смиряться. Но в самой большой, абсолютно большой своей власти ты не властен над госархивом. Ты для него — статистическая единица. Твое досье неуничтожимо. Его можно засекретить, но лишь на какое-то время. Оно вечно. И на какие бы категории ни делились все остальные большие и малые ведомственные архивы, они, как все ручейки, рано или поздно вливаются в реку, имя которой — госархив.

Судьба сыграла шутку с балагуром и эпатажником Аркашей Сусловым. Он полагал, что это он главный насмешник, а она показала, что нет. Он думал, что здесь, в Афганистане, для служебного обозрения существует на него только одно досье, с которым он был хорошо знаком. Короткое и стандартное, как рапорт. Где было сказано о нем то, что можно знать кадровикам и начальству именно здесь, в Афганистане. Но каким образом сюда попало его полное и настоящее досье из ящика с литерой «неприкасаемые»?! К которому имели доступ лица, которых можно пересчитать по пальцам?!.

Сидя на валуне, Илья Дрепт не мог не слышать выстрелов на полигоне. Он машинально отметил — профессиональная привычка, — чем на слух отличается пуля, выпущенная из «Макарова», от пули, выпущенной из «Беретты». Дрепту было противно до тошноты. И дело не в эмоциональном срыве — подумаешь, дал московскому снобу по носу. Если бы только это — потеря самообладания! Назначил бы сам себе наряд вне очереди. Пробежку с полной выкладкой по пересеченной местности. Но он фактически совершил должностное преступление. Чмелюк ознакомил его с секретным досье, и он разгласил служебную тайну. Пусть об этом и никто не узнает — Суслов уж точно будет, как рыба об лед, по крайней мере до возвращения в Москву, — но факт остается фактом, он прокололся и прокололся серьезно, и по своей вине. Неужели ему не дано узнать себя до конца и изжить свои слабости?

Вывело его из себя не досье само по себе и даже не подробное изложение родословной, демонстрирующее становление нового класса советской аристократии, а нюанс. Аркаша Суслов, помимо МГИМО, закончил ничего не говорящую ни Чмелюку, ни Дрепту новую элитную школу внешней разведки. Куда, как пояснили Чмелюку в Москве в ГРУ, отбираются дети папаш не ниже членов ЦК КПСС. Учат их по новейшим методикам и то, что давалось другим в Солнечногорске потом и кровью, им преподносится в состоянии транса или под гипнозом или с применением специальных психотропных средств. Дрепт приобретал свои навыки, пластаясь, сдирая до костей пальцы рук, и не помышляя, что тот же результат достигается кем-то в удобном кресле. Но это так. И живое подтверждение тому временный член РДГ Аркадий Суслов, демонстрирующий сейчас своим однополчанам искусство стрельбы «по-македонски» — из двух пистолетов, перекатываясь с носка на носок, будто пританцовывая. Не зависть, а злость мучила до нервной дрожи рук разжалованного капитана: и в этой профессии делят на белую и черную кость. И не меньше, если не больше — злость на себя за свою несдержанность. Не москвич виноват в том, что у Дрепта развязался язык, как у базарной торговки.

На полигоне наступила тишина, затем частая стрельба возобновилась, и Дрепт понял, что москвич перезаряжал стволы. Очевидно, ребята вызвали его на бис. Да, стрельба «по-македонски» впечатляющее зрелище, мысленно согласился Дрепт, но что с нею делать здесь, в Афгане, где имеешь дело не с ковбоями, а сумасшедшими азиатами, которые — бывало ведь и такое, — шли в атаку на БТР с музейными мушкетами?