"На прибрежье Гитчи-Гюми" - читать интересную книгу автора (Яновиц Тама)

12

– Считай, мы ни о чем не договаривались, – сказала я.

– Знаешь, а ты и так прекрасно выглядишь, – решил Фред.

– Ему все равно, во что ты одета, – сказала мамочка. – Сходи поменяйся одеждой с Мариэттой. На ней чудесная юбочка. Так ты хотя бы не будешь его смущать.

– Хорошо, мама, – покорно согласилась я. – Как скажешь.

Я отправилась в вестибюль к Мариэтте. В коридоре мне попался Стив Хартли.

– Стив! – сказала я. – Как себя чувствует ваша мама?

– Возможно, она не выкарабкается.

– Шутите!

– Нет, не шучу, – сказал он. – Да, кстати, я нашел модель пылесоса, которая может оказаться вашей маме по средствам. – Он протянул мне брошюру и листок с какими-то цифрами.

– Бог ты мой! – вскричала я. – Ваша мать на пороге смерти, а вы составляете график выплат за пылесос.

– Возможно, это защитная реакция, – сказал он. – А ваша сестра здесь?

– Оставайтесь тут, – велела я. – Я ее приведу. Никуда не уходите.

Я вышла в вестибюль. Мариэтта стояла и разговаривала с врачом ростом не меньше шести футов семи дюймов.

– В коридоре ждет Стив Хартли, – сказала я. – Он хочет тебя видеть. Его мать умирает.

– Буду через минуту, – ответила Мариэтта, даже не обернувшись.

Я вернулась к палатам.

– Она придет, – сообщила я. – Соблазнит врача и придет. – Вид у Стива был несчастный. Мне стало его ужасно жалко. – Стив, что произошло с вашей матерью? Она действительно умирает? Если ее изнасиловали агенты ФБР, вы можете подать в суд.

– Нет, дело не в ФБР. Она уже давно больна.

– А что с ней? – спросила я.

– Синдром Шай-Драгера, – сказал он. – Возможно, ей понадобится операция.

– Какой ужас! Простите, я не знала. Подумать только, эти люди напали на нее, невзирая на ее состояние! Мне так ее жаль.

– Как я уже сказал, она давно больна. Этого удара она может и не пережить.

– Я не была с ней знакома, но она всегда казалась мне очень милой женщиной, – сказала я.

Стив благодарно кивнул.

– Наверное, дом достанется мне. Понимаете, я в нем вырос и, окончив университет, снова туда вернулся. Дом большой, пожалуй, даже слишком большой для одного.

– А в какой части города? – спросила я.

– На Холмах, – ответил он. Это лучший район Нокомиса.

– Викторианский особняк, белый с зеленым?

– Нет, красный кирпичный, тридцатых годов девятнадцатого века.

– Я его отлично знаю! – сказала я. – Очень красивый. Мне всегда нравились кирпичные дома.

– Нам никогда не хватало денег на его содержание. Мой отец давно умер, и мы с матерью были стеснены в средствах. Спасибо вам за сочувствие. Мариэтта мне все рассказала, я представляю, как вам самой теперь нелегко.

– Отчего это мне нелегко? – возмутилась я.

– Наверное, мне не стоило об этом упоминать, – пробормотал Стив. – Мне пора обратно в палату. Попросите Мариэтту, чтобы она здесь не курила. Мама под кислородным колпаком.

– Мариэтта что, курит? – спросила я.

Он изумленно уставился на меня.

– Она сказала, что вы практически вынудили ее закурить.

– Да, такие заявления вполне в ее духе. Какая подлость!

– Она говорила, что именно так вы и скажете. Дыма без сигарет не бывает. Вчера вечером она дымила как паровоз. Просто ужас!

Я отправилась в вестибюль.

Мариэтта все еще беседовала там с врачом-гигантом.

– Я и не знала, что ты куришь, Мариэтта, – сказала я. – Мало тебе наркотиков! Может, хватит вымогать у несчастных врачей рецепты?

Врач отверз было коралловые уста, но так и не проронил ни слова, только обдал меня зловонным запахом, после чего, даже не представившись и не извинившись, развернулся и ушел.

– Огромное спасибо, Мод, ты все мне испортила, – сказала Мариэтта.

– С этим великаном тебе нечего было ловить, – ответила я. – Ну, допустим, у вас что-то получилось бы, все равно с твоими мальчишескими бедрами тебе никогда не выродить младенца-гиганта. Съела? – Ноздри ее раздувались от гнева, и я предусмотрительно отступила назад. – А куда подевался Леопольд? Ты что, его потеряла?

– Диетолог повел его на кухню – показывать, как готовят больничную еду.

– Только бы он не вздумал у них что-нибудь перенять, – сказала я. – Ты знала, что Стив Хартли здесь? Его мать умирает, и он скоро унаследует очаровательный особнячок.

– Похоже, ты совсем бесчувственная, – холодно сказала Мариэтта.

– Всего за несколько минут я получила убийственные характеристики от двух ближайших родственниц. Вы что, решили окончательно уничтожить во мне чувство собственного достоинства? Снимай юбку.

– Ни за что! – сказала Мариэтта и, помолчав немного, спросила: – А где именно находится дом, который наследует Стив?

– Скажу, если пойдешь со мной в туалет и поменяешься одеждой, – сказала я. – Мама так велела. У меня свидание с этим кошмарным Фредом де Галлефонтеном, а его раздражает то, как я одета. Не понимаю, почему он сначала тебя не пригласил. Решил, наверное, что ты не про него. Плохо же он разбирается в людях.

– Я что, должна буду напялить на себя эти кошмарные клетчатые штаны? – спросила Мариэтта, но в туалет со мной все же пошла. – Ты наденешь чудесную кремовую юбку и наверняка зальешь ее соусом, а мне придется вырядиться клоуном. Не понимаю, как это тебе раз за разом удается все мне портить.

– Колготки тоже, – сказала я. – И вообще, несправедливо, что у тебя роскошные льняные волосы, а у меня темно-русые.

– Каштановые, – уточнила она. – Шелковистые каштановые кудри. А у меня на голове солома.

– Быть такого не может! О-хо-хонюшки, – вздохнула я, поглядевшись в зеркало.

– Ты зациклилась на себе самой. Считаешь себя центром вселенной.

– А ты что, нет?

– У меня все по-другому.

Мы вернулись в вестибюль в тот момент, когда в дверях появился англичанин.

– Привет, – сказал он слабым голосом. – Я бы вас расцеловал, но, увы, чувствую себя прескверно. Какие вы обе хорошенькие!

– У нее свидание с этим Фредом Д. Галлефонтеном, – сказала Мариэтта. – Ей до смерти хотелось, чтобы он ее пригласил. Она так мечтала выглядеть получше, что мне пришлось отдать ей свою одежду. Иначе я бы ни за что не напялила этот шутовской костюмчик.

– Он очень мил, – сказал Саймон.

– Вам нравится? Вообще-то это я его отыскала, а потом отдала ей. Да, если вам понадобится помощь, меня вы найдете здесь. Пока она развлекается, буду ухаживать за больными.

– С Фредом Галлефонтеном? – спросил Саймон, почему-то крайне заинтригованно.

– Глупый юнец, – сказала я. – Провинциальный мальчишка. Он для меня ничего не значит. Кстати, а почему ты здесь? Что случилось?

– Я лежал в постели и вдруг понял, что надо немедленно обратиться к врачу. Боюсь, если то, что ты говорила, верно, моим ягодицам грозит серьезная опасность.

– А ты чувствуешь, как яд проникает в твой организм?

– Мод эти ощущения хорошо знакомы, – сказала Мариэтта.

– Да! – воскликнул Саймон. – Как будто тебе поставили капельницу с каким-то едким раствором. Здесь случайно нет ли кого, кто бы меня осмотрел?

– Только что был один врач-великан, – сказала я. – К сожалению, Мариэтта своим агрессивным поведением его вспугнула, и он укрылся у себя в логове. Кто знает, сколько часов он там будет отсиживаться. Вот что я предлагаю: пошли со мной в туалет, я сама тебя осмотрю.

– Я тоже пойду! – заявила Мариэтта.

– А если нас кто-нибудь там застанет? – спросил он. – Я… боюсь, я буду смущаться. Понимаете, я воспитывался совсем в иных традициях.

– Тогда вот что, – сказала я, подумав. – Зайдем в туалет в какой-нибудь палате. Подождите меня здесь – я пойду поищу, где лежит больной потяжелее. – Отойдя на несколько шагов, я обернулась и увидела, как Мариэтта, схватив англичанина за локоть, наклонилась к нему и что-то говорит.

Я почувствовала себя лошадью, которую всю дистанцию придерживали, но у финиша ее азарт взыграл. Дверь одного из кабинетов была открыта. Там сидел толстый врач и жевал «Твинки». В пачке лежал еще один кексик.

– Привет! – сказала я. – Доктор Джонсон, как поживаете? Я же говорила, не ешьте вы больше эти «Твинки». Если похудеете хотя бы на пять фунтов, вы станете совершенно неотразимым. – И я выхватила у него несъеденный кекс.

– Я доктор Кенмор, – сказал он, с тоской глядя на утраченный «Твинки». – Вы, должно быть, ошиблись.

– Прошу прощения. – Я быстро откусила половинку кекса. – Я была уверена, что вы доктор Джонсон. Отдать обратно? – Из кекса потек крем, который мне пришлось слизнуть. – Знаете, доктор Кенмор, вы тоже станете неотразимым, если потеряете фунтов пятьдесят. Послушайте, я хочу попросить вас об одолжении. Я попала в крайне затруднительное положение. Не могли бы вы вызвать мою сестру? Ее зовут Мариэтта Сливенович. Ей надо срочно идти в палату триста два, иначе будет поздно. Я буду вам так благодарна, доктор Кенмор.

Я успела забыть, до чего мне отвратительны все эти ванильные кексы. Я проглотила калорий четыреста, не меньше, да еще того, чего терпеть не могу. Из глаз у меня брызнули слезы.

– Да-да, конечно, – сказал доктор Кенмор. – Мариэтта Сливенович. Ее вызовут. С вами самой все в порядке? Могу я угостить вас кофе? Не желаете сходить со мной в буфет?

– Благодарю вас. Может быть, сходим, но потом, когда все закончится. – Я порылась в карманах и вытащила носовой платок лорда Саймона, залитый кровью Леопольда. Кровь давно высохла. Я деликатно обтерла свои коралловые уста. – Сами понимаете, такие дела…

Я подождала, пока он снимет висевшую на стене трубку. Услышав из громкоговорителя имя Мариэтты, я поспешила удалиться. Теперь Саймон был в вестибюле один.

– А где моя сестра? – спросила я.

– Точно не знаю, – ответил Саймон. – Ее куда-то вызвали.

– Иди за мной. – Тут я заметила, что Саймон прихрамывает. У стены стояло инвалидное кресло. – Бедняжечка ты мой, – сказала я. – Может, сядешь сюда? Для пущего правдоподобия. – Он недоверчиво посмотрел на кресло. – Ну, садись скорее!

– Слушаюсь, мисс.

Он сел в кресло, и я повезла его по коридорам в поисках свободной палаты.

В одной из них в кровати лежал мужчина. Голова его была забинтована.

– Помогите! – возгласил он, увидев нас в дверях. – Помогите мне!

Я вырулила обратно в коридор.

– Может, нам надо ему помочь? – спросил Саймон.

– Времени нет, – ответила я и свернула направо.

Молодая женщина вела под руку старика.

– Где ты оставил свою коляску, папа? – крикнула она. То ли она на него злилась, то ли старик был глух как пень.

– Где моя коляска? – повторил он. Проезжая мимо, я окинула их суровым взглядом, давая понять, что они мешают.

– Должна признаться, терпеть не могу стариков, – сказала я Саймону. – Мне кажется, они сами виноваты в том, что стали такими. Надеюсь, от этого ты не станешь относиться ко мне хуже.

– Осторожнее! – крикнул он, потому что я едва не врезалась в какого-то больного. – Ты не можешь помедленнее?

– Не время медлить, мой господин, – сказала я, еще прибавив шагу. – Дорога каждая минута. Моя мама считает, что начатое нужно доводить до конца. Когда мы были маленькие, она все время говорила нам: «Не мешкайте! Не мешкайте!», и мы никак не могли понять, о чем это она.

Минут пять я с наслаждением играла роль медсестры – на прямых участках развивала огромную скорость, в повороты вписывалась, почти не тормозя. Никто из персонала нам не попадался, только больные: они бродили по коридорам, держась за стенки, и искали на полу объедки.

– Я видела по телевизору балерину в инвалидном кресле, – сказала я. – Она могла только руками махать. Было еще одно шоу, про инвалидов в Голландии. Там есть публичный дом, оборудованный специальными подъемниками, чтобы и калеки могли вкусить радости секса.

– Пожалуй, лучше остановиться, – сказал Саймон и потянулся к ручке тормоза.

– Не порть песню, – сказала я, стукнув его по руке. Мы заехали в палату с четырьмя кроватями.

– Принесите соку! – сказала какая-то женщина.

– Я здесь не работаю, – объяснила я.

– Прошу вас! – взмолилась она. – Что угодно, хоть стакан воды. Столько дней ни глотка!

– Сколько дней? – поинтересовалась я.

Она не успела ответить, потому что вторая завопила:

– Этель! Этель! Этель! – Телевизор орал, и понять, что происходит, было почти невозможно. – Этель! Этель!

– Воды! Воды! Пожалуйста! – молила первая.

Занавеси вокруг третьей кровати были задернуты. Я надеялась, что хоть она пуста – вида еще одного больного я бы не вынесла. Я раздвинула шторы. Под одеялом происходило что-то странное. Присмотревшись, я поняла, что это моя сестра совокупляется со Стивом Хартли.

– Бог ты мой! – сказала я. – Что вы тут вытворяете? Ты действительно больная. И еще говоришь, что я бесчувственная! Его мать умирает!

– Я его утешаю, – сказала Мариэтта, приподняв голову. – Он меня вызвал.

– Что такое? – спросил Стив, стащив с головы простыню.

– Я нужна ему, – сказала Мариэтта. – Будь добра, скройся. В стрессе люди иногда ведут себя странно.

– Вы занимаетесь сексом прямо на глазах у всех этих людей!

– Тс-сс, – сказала моя сестра. – Потише, пожалуйста. Мы оба одеты. Ничего не происходит.

– Вы думаете, этим дамам приятно слушать, как вы тут пыхтите и стонете?

– У них у всех болезнь Альцгеймера, Мод, – сообщила Мариэтта. – Они не понимают, что происходит вокруг.

– Когда я уеду, все это будет в вашем полном распоряжении, – сказала вторая старушка. – А пока что я надеюсь на вашу помощь.

– Как вам помочь? – рассеянно спросила я, подойдя к ее кровати. Она протянула ко мне свою дряхлую ручку – ну просто скелет, обтянутый посеревшей кожей, – и пребольно меня ущипнула. – Ой! – вскрикнула я.

– Попалась! – радостно заверещала она. – Попалась!

– Поехали отсюда, – сказала я и выкатила коляску с лордом в коридор.

– В этой больнице есть врачи или медсестры? – спросил он. – Может быть… не знаю, как сказать… думаю, мне лучше проконсультироваться у специалиста. – Он попытался встать, но я придержала его за плечи.

В следующей палате лежали двое мужчин, оба с закрытыми глазами.

– Мы только на минутку зайдем в туалет, – сказала я. Ответа не последовало. – Наверное, это посетители. Прилегли отдохнуть. Давай не будем шуметь. – Я подвезла коляску к двери туалета. – Вставай, – сказала я. – Коляска не проедет.

Саймон, пошатываясь, зашел внутрь, я за ним.

– Мне расстегнуть брюки? – спросил он.

– А как иначе я осмотрю твой нарыв? Все сними и наклонись.

– Слушаюсь, мисс. Я, право, так смущен…

– Веди себя как менш.[7]

– Как кто?

– Менш, – повторила я. – Как балбатишер[8]человек! – Оказывается, я, сама того не замечая, нахваталась у Тео всяких словечек.

– Прости, но я не вполне тебя понял, – сказал Саймон.

– Некогда объяснять, – сказала я. – Обнажайся, дорогой!

Он нервно засмеялся.

– Не могла бы ты, пока я разоблачаюсь, закрыть глаза?

Я зажмурилась и не открывала глаз, пока он не позволил. Он стоял, опершись на ванну и отклячив ягодицы.

– Если будет больно, можешь кричать, – разрешила я.

– Прости? – переспросил он.

– Ничего не вижу.

– Ты уверена? Справа внизу.

– Это что, розыгрыш? – спросила я.

– А? Что ты, конечно же, нет! Ты действительно ничего не видишь?

– Подожди-ка! – сказала я. – Что-то есть.

– Да? И что же? Говори скорее!

– Крохотное красное пятнышко, – сказала я.

– Черт! – воскликнул он. – Это я и так знаю. И что мне делать?

– Оп-па! – сказала я. – Погоди-ка… Это просто пушинка. Красная пушинка.

Он вздохнул, натянул штаны и повернулся ко мне. Мы стояли почти вплотную друг к другу. Между нами был только унитаз. Руки его дернулись, словно он дотронулся до оголенного провода, и он прижал меня к себе. Его коралловые уста вытянулись в трубочку и приникли к моим.

Я решила, что из вежливости надо тоже его обнять. Так мы стояли секунд тридцать – сорок и терлись коралловыми устами, пока он внезапно не убрал руки и не отпрянул назад, едва не усевшись в ванну.

– Да… – сказал он. – Все произошло так внезапно, правда? Было очень приятно, дорогая.

– Он у тебя такой большой и твердый, – сказала я.

– Ха-ха-ха! – искусственно рассмеялся он. – Твоя прямота очаровательна. Это, пожалуй, мне нравится в тебе больше всего.

– Да? – сказала я. – Пошли отсюда. Кажется, эту ванну не мыли несколько лет. – Я открыла дверь и села в инвалидную коляску. Двое мужчин по-прежнему лежали вытянувшись в струнку и так ни разу не пошевелились. Я подумала, не накрыть ли им глаза медяками.

– Хочешь, чтобы я тебя повез, дорогая? – спросил он.

– Который час, дорогой?

– Почти шесть, – ответил он. – Что ты делаешь сегодня вечером?

– Ты меня хочешь куда-нибудь пригласить?

– Да.

Я так расстроилась, что чуть не разревелась от досады.

– Сегодня не могу, – сказала я.

– Ах да, вспомнил. Понимаю. Твоя порядочность не позволяет тебе отменить свидание.

– У меня никакой порядочности нет, – сказала я. – У мамы есть. Она меня убьет, если я позволю себе такую низость.

– Понятно, – сказал он озадаченно.

– Как ты считаешь, личность определяется интеллектом?

– Что ты имеешь в виду?

– Каждая собака – личность. Правда, если окажешься в комнате, полной незнакомых собак, этого поначалу не поймешь. Но потом становится ясно, что все они личности. Ну как когда приходишь на коктейль в незнакомую компанию.

– Боюсь, я не вполне улавливаю твою мысль, – сказал Саймон. – Ты случайно в гольф не играешь? Я играл в Шотландии, когда там было так же холодно.

– Я вот о чем, – сказала я. – Если каждая собака обладает индивидуальностью, возможно, она есть и у аллигаторов, хоть и не такая выраженная. И у птиц. Даже у муравьев. Надо просто провести с каждым муравьем достаточно времени, и тогда ты поймешь, какой он – застенчивый, наглый, замкнутый, весельчак, эгоист, душа компании. Дошло?

– А как насчет завтрашнего вечера? – сказал он. – Никакого гольфа, просто сходим куда-нибудь.

– С удовольствием, – сказала я. – Да, кстати, какой у тебя любимый грызун? У меня – морская свинка. А на втором месте – белка и капибара.

– Я… я не знаю.

– Подумай до завтра, – сказала я.