"Магус" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)

Глава шестая ВОЛКОГРАД

Примету Андрий увидел утром, часа через два после того, как отправились дальше. Примета была такая, что мимо не проедешь — если, конечно, знаешь, что это.

— Ну, чтоб меня! — высказался Степан. — Лихо, ей-богу! И откуда, скажи на милость, такое берется?

Курган и впрямь был знатный; вблизи казалось — до самых небес дотягивается. На верхушке величественно восседала громаднющая, размером с доброго вола, жаба, причем на подбрюшье у нее обычные жабьи пупырышки отвисали, словно коровье вымя.

— Хорошо, что каменная, — подал голос Мыколка.

— Во, прав хлопец, поддерживаю.

Словно услышав их, жаба всем телом повернулась в сторону подъезжающих.

Андрий улыбнулся краешком губ:

— Не пугайтесь. Она действительно каменная.

— А двигается, как живая.

— Камни, сынку, они тоже живые.

— Съест она нас тоже как живая? — вкрадчиво полюбопытствовал вовкулак.

— Камни людьми не питаются. Я думал, ты знаешь.

— Брось, братец, свои шуточки — у меня от них кости ноют и живот весь наизнанку выворачивается. Мы уже смекнули, что ты у нас самый знающий. Вот и поделись толикой своего знания, чтоб мы совсем от страху в штаны не наделали.

— У вас, дядьку, и штанов-то нет! — хохотнул Мыколка.

— А ну цыц! Так что, Андрию, с жабой этой твоей? На кой она тут посажена, если людей не трогает?

Ответить Ярчук не успел. Внезапно справа от них на самом окоеме нарисовалась мелкая точка, плывущая по воздуху. С каждым мгновением она все увеличивалась и увеличивалась, пока наконец не стало возможным различить, кто это.

— Что-то я, знаешь, устал от чудес, — тоскливо сообщил Степан. — Вот только червей дождевых в небе мне не хватало для полной моей радости.

Действительно, меж облаками перемещалось создание, больше всего похожее на земляного червя, только во много раз увеличенного. При этом нельзя сказать, чтобы он летел по воздуху, ибо крыльев у него не было, да и передвигался червь именно так, как это обычно делают его меньшие сородичи: извиваясь, вытягиваясь и сжимаясь. Так что правильнее всего было бы сказать, что по небу он полз.

Жаба мигом утратила всякий интерес к Андрию и его компании и передвинулась так, чтобы видеть небесного ползуна. Когда же тот оказался в пределах ее досягаемости, поступила так, как обычно поступает любая жаба — молниеносно стрельнула в сторону червя языком (надо полагать, тоже каменным). И — вот она уже спокойнехонько сидит на прежнем месте и запихивает передними лапами к себе в пасть хвост добычи.

— …Такие тут часто попадаются, — объяснял Ярчук своим спутникам, когда они отправились дальше. — Берутся невесть откуда, притом по небу ползают, что посуху. Может, Проклят-озеро их приманивает? Не знаю. А на озере-то Волкоград — вот тамошние жители, кто поискусней, и решили такую защиту себе изваять. Курганы здесь издревле стояли, а они просто посадили туда этих стражей.

— Так вот почему про умерших иногда говорят «жаба цыцки дала»… — задумчиво протянул Степан.

— Не знаю, поэтому или нет, но сторожат они исправно. И нападают только на червей, до остальных им и дела нет. Хотя, конечно, если кто едет несведущий, так сворачивает от греха подальше — и потому в Волкоград дорога вроде и открыта, а случайные подорожние туда не добираются. И вообще нам еще повезло, что радуга выбросила нас почти рядом с Волкоградом. А то пришлось бы добираться неделю, если не дольше.

— И неизвестно, продержался ли бы я столько времени, — подытожил вовкулак.

К полудню впереди показалось Проклят-озеро. Как и все здесь, в Вырие, на обычное озеро оно походило мало. Вместо воды плескалась в нем золотистая вязкая жидкость, которую живому человеку пить было смертельно опасно. А двоедушцы говорили, что на вкус она отвратительна, но целебна для них.

Берега Проклят-озера густо поросли яблонями, но плоды на их ветвях тоже были золотыми — снаружи, а внутри пустыми: срываешь такой, а он у тебя под пальцами мнется, словно бумажный. И через минуту-другую оборачивается пеплом.

Ну и ладно, не за золочеными бумажками Андрий сюда приехал. Вон, виднеется в самом конце дороги Волкоград — им туда.

Странный город… Неясно, кто и когда строил его, не двоедушцы же ущербные, те в лапах едва ли топор удержат. А вот же — высится, башнями дозорными к небесам Выриевым тянется, частоколом огорожен деревянным, но прочным, чтобы ни одна посторонняя тварь покой обитателей не нарушала. А тварей тут, признаться, хватает.

— Тьфу, чтоб их!.. — рявкнул вовкулак, когда дорогу перед самым его носом перебежали два чобота, причем оба левых. Делово так, с понятием, протопали, у левой обочины остановились, каблуками щелкнули — честь, значит, отдали, — и нырк в кусты!

— Слушай, а эти тут откуда?

Андрий философически пожал плечами:

— Да какая разница? Безобидные ведь, только и знают, что вокруг частокола шмыгать и каблуками стукать перед каждым. Не обращай внимания. Ты их теперь будешь часто встречать.

— Тоже мне, радости привалило! — проворчал Степан. Но близость спасительного озера, а значит, и избавления от теневых блох все же отразилась у него на волчьей морде. — Давай сперва к бережку подъедем, а уж потом в город, а?

Почему ж не подъехать — подъехали. Правда, пришлось через яблоневые заросли продираться, деревья стояли плотно, прямо как частокол вокруг Волкограда. Спешившись, Андрий оставил Орлика на попечение Мыколки (на самом деле-то — наоборот) и вместе с вовкулаком спустился к «воде».

Здесь Степан припал к золотистой поверхности и начал жадно лакать, но сразу же отдернулся.

— Уф! Жжется!

— Пей, — кивнул ему Андрий. — Так и должно быть.

— А знаешь, полегчало, — признался вовкулак немного погодя. — Как будто разом избавился от этих невидимых блох, честное слово!

— Вот и отлично. Ну что, в город?

— Куда ж деваться?

— Тогда подожди…

Ярчук вернулся к Мыколке и отвел его с конем в дальнюю рощицу золотоплодных яблонь, где и велел дожидаться: «К вечеру непременно вернусь!» Потом, скинув с себя одежду, проговорил нужные слова и, перекинувшись через голову, превратился в огромного волкодава, хлопцу примерно по пояс. Подмигнул: «Не журысь, сынку!» — и поспешил снова на берег, удивлять Степана.

У того слов, видимо, уже не осталось. Корж только чихнул и попятился, когда из-за деревьев на него вылетел черный шар о четырех лапах.

— Не признал? — хмыкнул Андрий в образе волкодава.

Степан мотнул головой.

— Давай за мной, — велел Ярчук. — А то пока пристрою тебя, так уже и стемнеет, а меня ж Орлик с Мыколкою дожидаются.

— Жаль, не попрощались, — вздохнул вовкулак.

— Ну, беги прощайся.

Побежал.

Ворота, конечно же, были распахнуты, но охранялись. Пара дебелых овчарок тотчас вскинулись с четырех лап на две и бдительно уставились на подорожних.

— Может, и нам того… на задние? — растерянно шепнул Степан Андрию.

— Обойдутся. На четырех в нашем обличье сподручнее. Тебе ли не знать?

— Кто такие? — рявкнула та овчарка, что слева.

— И с какой целью? — добавила правая.

— Купец я, — словно бы с ленцою зевнул Андрий, обнажая здоровенные клыки. — Вот, подобрал новенького — да и решил завести, чтоб не пропал зазря.

Овчарки как по команде повернулись к вовкулаку.

— Степан Корж, — назвался тот. — Застрелили меня в людском обличье, так вот теперь…

— Порядок знаете? — спросила правая овчарка у Андрия.

— А как же. Первым делом — к управителю, ошейник получить и место проживания.

— Проходи. Только вы это… старайтесь на двух ходить, не звери ж все-таки.

По широкой улице, застроенной деревянными хатами в три-четыре этажа, Андрий со Степаном отправились к главной площади. Там — городская управа, в ней ошейники получать.

Хоть эта улица и считалась центральной, оживленной назвать ее было нельзя. Пару раз навстречу попались волкоградцы — то козел с козою, чинно, под ручку, прошлись, то вылетел вдруг откуда-то растревоженный петух в махонькой сорочке, словно специально на него пошитой, огляделся по сторонам, кукарекнул и чкурнул что было духу в подворотню. А за ним миг спустя две собаки промчались в стражницких платьях. Ну, и еще пару-другую двоедушцев видели. Андрию что — он здесь не впервой, дело привычное. Зато Степан внимательно по сторонам глядел. Но молчал; заговорил, только когда уже к площади подошли.

— Они ж все с ошейниками.

— Здесь, братику, по-другому нельзя. Каждому горожанину полагается ошейник. Кроме батраков — тем намордники. Ну и купец или еще кто, если за пределы Волкограда отправляется, может снимать, чтобы удобней было.

Вовкулак принюхался:

— Мясцом жареным пахнет, что ли?

— Пойдем-ка, нам в управу надо, — решительно заявил Андрий — и Степан, глянув на его вздыбленный загривок, не посмел больше расспрашивать.

На входе в управу разгоняли скуку два громадных бурых медведя: каждый сидел на широченном пне с торчащим кверху обломком — и вот, сидя на пнях, они оттягивали обломки на себя, а потом отпускали. Гул получался знатный, на весь квартал.

— О, — зевнул один из медведей, когда Андрий со Степаном подошли поближе, — гляди-ка, новенькие.

— Не, только один новенький, — отозвался его напарник. — Этого, черного, я уже где-то видел. У меня знаешь какая память! Вот кого в жизни ни встречу, всех запоминаю. Так, черный?

— Так, — молвил Андрий. — Ты тогда только пришел в Волкоград и первый год служил у управителя в стражниках.

— Во! Голова! А еще говорят, что вы, псы, ни на что, кроме вынюхивания, не годитесь! Проходи, ясновельможный у себя.

Они оказались в длинном коридоре со множеством дверей по обе стороны. Но Андрий, не обращая внимания ни на одну, отправился к лестнице в дальнем конце коридора — и Степан вынужден был поспешить за ним, не тратя времени на возражения. А, видит Господь, меньше всего Коржу хотелось сейчас молчать!

Одна из дверей справа оказалась приоткрыта, и оттуда доносилось занудливое бормотание.

— Ну вот, — долдонил гнусавый голосок, — так всегда. Что характерно — ведь как-то у них каждый раз выходит, что именно Матвей должен дежурить, когда Мясница. А я, может, тоже… Чем я хуже других?!

Степан осторожно заглянул в дверной проем — и обомлел. За писарским столом восседал спиною к Коржу сурок размером с человека — перекладывал с места на место какие-то бумажки и все зудел и зудел, что вот ведь, мол, как несправедливо жизнь устроена…

— Еще насмотришься, — мягко сказал Степану Ярчук. — А нас ждет управитель.

Видимо, козаку почему-то очень не хотелось задерживаться и объяснять кое-что из происходящего здесь; Степан почувствовал это, но противиться и на сей раз не стал.

Они поднялись по узким деревянным ступеням и оказались перед величественной дверью, за которой, собственно, и находился управитель. Им оказался матерый седой волчище — впрочем, еще совсем не старый, способный при необходимости постоять за себя. «Такой, — подумалось Степану, — в одиночку песью свору раскидает — и не заметит».

Кабинет у седого был знатный: просторный, с высоким потолком, с витражными окнами. На стенах висели сабли и рушницы, а также человечьи чучельные головы. В правом дальнем углу потрескивали в камине дрова, хотя не сказать, чтобы в кабинете было холодно.

— Доброго дня тебе, ясновельможный Иван Богданыч, — приветствовал седого Андрий. — Вот уж кто бы мог подумать…

Управитель зашелся хриплым надтреснутым смехом.

— Э, — сказал, — это ты верно, шановный Андрий Захарыч, подметил. Ну что, как живешь? Как там Свитайло? Гляжу, ты мне нового горожанина привел — благодарствую. Как зовут?

— Живу — не жалуюсь. Свитайло уж давно по Божьему шляху ушел. А горожанина нового зовут Степан Корж.

— Уел! Уел ты меня, Андрий, — засмеялся седой. — Честное слово…

— Я тебя еще и не так уем, — тихо, как-то очень буднично проронил Ярчук. — Степан, обожди-ка, будь добр, за дверью, пока мы тут с ясновельможным потолкуем.

Корж повиновался, обещая себе, что этот раз — последний. Больше он не позволит Ярчуку просто волочить его за шкирку по этому городу.

К тому же за то недолгое время, пока они были здесь, Степан успел возненавидеть Волкоград — не сознательной, а нутряной ненавистью, которая всегда бывает намного сильнее и опаснее первой.

Он замер у двери, пытаясь подслушать, о чем говорит Андрий с седым, но это оказалось невозможным — слишком уж громко долдонил снизу свои жалобы сурок Матвей. Тогда Корж прошел по коридору вправо и остановился у невысокого окна, похожего скорее на бойницу. Встав на задние лапы, вовкулак выглянул наружу.

Перед ним (вернее — под ним) кишела городская площадь, сейчас больше напоминавшая берег, на который Ной спешно высадил сразу весь ковчег. А то и два ковчега.

Нигде и никогда больше хищные звери и их безобидные собратья не вели себя друг с другом столь терпимо, разве только в Райских кущах. Волк здесь стоял бок о бок с овцою, а петух взгромоздился на лисицу, чтобы лучше видеть то, что творилось на помосте.

А на помосте творилось такое, что Степан вмиг позабыл о Райских кущах.

— Давай! — выкрикнул кто-то из толпы. — Ну, чего тянешь!

Стоявшие на помосте псы-стражники злобно оскалились и приступили к делу. Сноровисто, сразу было видно, что им не впервой, псы вытряхнули из громадных мешков… связанных людей! — и поволокли их к вбитым в центре помоста столбам.

Под столбами уже лежал заготовленный хворост.

«Может, эти мужики на них охотились…» — предположил Степан, хотя и сам не верил. Тем более что из очередного мешка на свет Божий вытряхнули девицу, которая уж никак не могла охотиться ни за кем из волкоградцев, разве только за какой-нибудь курицей или поросенком.

У пленников были связаны не только руки и ноги. Кто-то предусмотрительно завязал им и рты — только глаза оставались открыты. И сейчас во взглядах людей плескался животный ужас.

Их приставили к столбам, с дальнего края помоста приблизился один из стражников-псов — он нес факел, чтобы поджечь хворост.

Нес в зубах.

Степан вдруг почувствовал, как где-то в животе нарождается и вот-вот вырвется наружу волна отвращения. Смотреть дальше не было никаких сил — и он спрыгнул с подоконника, чтобы ворваться в кабинет этого ясновельможного пана управителя и кое о чем всерьез поспрошать…

Но он еще видел и слышал, спрыгивая, как затрещал в огне хворост и как завыла толпа вокруг помоста…

Степан уже был возле кабинета, когда там за дверью что-то дважды глухо ударилось об пол, прогремел выстрел, снова ударилось — двери распахнулись и Андрий-волкодав, бешено сверкая глазищами, рявкнул: «За мной!»

И — началось!..

Ивана Андрий знал давно — собственно, из-за него в первый раз и попал в Волкоград. История старинная, которую он вспоминать не любил по многим причинам. Во-первых, это было самое начало его ученичества у Свитайла, Андрий тогда, как и всякий «молодой да зеленый», частенько вел себя неимоверно глупо. В частности, очень ревновал учителя к другим ученикам, даже и прежним, которые уже не жили у него, а только время от времени наезжали в гости.

Одним из таких был Иван Прохорук. Что он двоедушец, Андрий не знал — поэтому сильно удивился, когда однажды Свитайло посреди какого-то урока неожиданно вздрогнул, помолчал и сказал тихо, что «Прохорука-человека убили». Потом уже выяснилось, как и где, — когда вышли они в Вырий и повстречались с Прохоруком-вовкулаком.

Нашли не сразу, далеко он был от ближайшего к Свитайлиной хате Родника. А время-то шло, если бы не поторопились, доживать бы Ивану Богданычу свой век обыкновеннейшим волком. Ко всему оказалось, успел Прохорук правой передней лапой угодить в капкан, каким-то чаклуном в Вырие поставленный. Ну, чаклун то ли не услышал капканьего сигнала, то ли слишком занят был (а может, вообще помер, чаклунская-то жизнь рисковая), — вызволили Ивана-вовкулака, да толку? Сам он до Проклят-озера не дохромал бы и за месяц, тем более из-под Свитайлиного Родника, что был у Желтых Вод. Значит, Андрию везти болезного.

Хорошо б, если по Яви, но это никак не получалось. То место, где в Вырие стоял Волкоград, в Яви находилось под Ровно (если точней, чуть северней, там несколько столетий спустя построят «город Костей»). А Ровно — под поляками. И младенцу ясно: только через Вырий туда и попадешь, в Вырие границы другие.

Что ж, поехали Вырием.

Сперва Иван лежал на санях (дело было в январе) и только поскуливал да изредка рычал что-то нечленораздельное. Андрий по юности и неопытности никак не мог понять: это из-за раны или потому, что Прохорук уже превращается в зверя. А потом, где-то неделю спустя после начала поездки, Иван пришел в себя. Ходить нормально еще не мог, хромал, но разговорчив стал до невозможности.

Надо сказать, что Свитайло был не простым характерником, а человеком, знающим многие тайны мироздания, — Андрий понимал это, как понимает всякий столкнувшийся с таким человеком. Но, к Андриевой досаде, Свитайло не торопился раскрывать ему свои секреты. То ли не был уверен в ученике, то ли бог весть почему еще. Не раскрывал, и все тут. А Ивана, почти Андриевого одногодка, как оказалось, во многое посвящал.

Да Господь с ними, с теми тайнами — жил без них Ярчук прежде, проживет еще столько же! Другое вызывало обиду: не в меру зазнаистый Прохорук скоро сообразил, что к чему, и всячески подчеркивал свою избранность и Андриеву темноту, считал его чуть ли не слугою Свитайла, этаким хлопчиком на побегушках — и не более.

Андрий же и сам не знал, кто он для слепого характерника; называл вроде бы учеником, вот даже послал раненого двоедушца отвезти по Вырию в Волкоград, а с другой стороны… Эх, кто ж их поймет, этих чародеев!

Вот и попутешествовали. Конечно, в такой поездке друг без друга не обойдешься, что в Яви, что в Вырие. Как-то терпел, ничего страшного. Говорил себе: это еще одно испытание, Свитайлой назначенное, — вот осилю, и тотчас переменит ко мне свое отношение.

…Ехали. Хрустел под полозьями зеленоватый снежок, топорщилось диковинными облаками небо, иногда попадались им чудные создания, злобные или добродушные, но чаще — безобидные и безразличные к двум подорожним.

На въезде в Волкоград, за Жабьим Кольцом, сани пришлось оставить. Свитайло предупредил, что среди увечных двоедушцев лучше появляться в звериной личине, не в человечьей. Андрий прирожденным оборотнем не был, но при необходимости умел перекинуться в зверя. Вместе с Иваном, к тому времени почти здоровым, они отправились к воротам.

Ошейники в Волкограде носили уже тогда. И уже тогда жители старались ходить на задних лапах — но повсеместное принуждение к этому ввели позже (как понимал теперь Андрий, именно после того, как Иван стал градоправителем).

Вообще с того раза Ярчуку больше у Проклят-озера бывать не приходилось. Но о том, что творилось в Волкограде, слухи иногда доходили — и слухи эти оказывались один другого отвратительней. И это было второй причиной, по которой ту поездку Андрий не любил вспоминать. Казалось ему, что как-то она была связана с изменениями, в Волкограде начавшимися. Словно вместе с почти обезумевшим, да вовремя (вовремя ли?!) отхлебнувшим золотистой воды Прохоруком ввез туда Ярчук смуту и беды.

Глупое, признаться, ощущение, да и ничем не подтвержденное. А выяснением, что там в Волкограде к чему, некогда было Андрию заниматься. Что ему Волкоград — дом родной, что ли?! У них, в Вырие, жизнь своя (век бы не видать!), у нас — своя.

Свитайло, как вернулся Андрий из поездки, успокоил: знаю, говорит, чего хочешь и почему обижаешься. Не переживай, буду тебя учить всему. Но ведь нельзя так, чтобы сразу все постичь. Детей вон малых как учат…

Андрий: «Так то ж детей, а я уж не ребенок, слава богу!» — «В чем-то — хуже ребенка», — по-доброму улыбнулся Свитайло.

И — действительно учил. Всему. «Но, — говорил, — боюсь, не успею. Да и вряд ли…» И замолкал.

А однажды сказал: «Цели у нас с тобой, сынку, разные. Ты молод, стремишься к доблести, подвигам, ты успел пропитаться духом козачества, слишком поздно мы повстречались. Нет-нет, я против товарыства ничего не имею, но у них свой взгляд на мир, у меня — свой. Может, со временем что-то изменится в тебе. С годами становишься другим, не обязательно мудрее, но — другим».

Стал ли Андрий другим теперь, на склоне лет? Наверное, да.

Сперва сломалось что-то, когда услышал о смерти Свитайла. Ярчук в те годы уже не жил с учителем, а вернулся к козакам, ходил с ними в походы, целительствовал и рубил головы — по обстоятельствам. И вдруг принесли известие: зарубили Свитайлу лихие люди. На ночь попросились, откушали с ним его же угощения, а потом позарились на нехитрое добро слепого характерника. Хлопчика-прислужника, что жил при нем последние пару лет, убили, да и самого старика заодно. Нашли их. Андрий самолично ездил. Поглядел, сплюнул, что хотите, сказал поимщикам, то и делайте с ними. Не потому, что сам рук марать не пожелал, просто… показалось, если б сотворил с ними то, чего душа требовала, Свитайлу б это расстроило.

Ну вот, ушел учитель, наставник, на всей земле единственный, кроме матери, родной человек — и Андрий неожиданно для себя признал, что дышать стало свободней, но вместе с тем будто повесили на спину тяжеленный груз. Он там и раньше висел, груз-то, но вроде как кто помогал нести его, а теперь — сам справляйся, не маленький уже — говорил, что не маленький? — вот, изволь.

Нет, головы рубил по-прежнему всякой погани, что на край налетала, коньми детей топтала да матерей в ясыр уводила. Но как-то чаще стал именно целительствовать. Не различал и не взвешивал: зуб ли у кого ноет или брюхо распанахано сверху донизу; лечил с одинаковым усердием. Даже если видел, что человечишко пришел мелкий, подлый, что жить, может быть, такой и не достоин, — лечил!

Кто я таков, Господи, чтобы решать, достоин или нет?!

В Навь чаще стал наведываться, души провожать, чтоб дошли без приключений. В Вырие тоже частенько бывал, но не ради забав (какие уж тут, в самом деле, забавы!), а по необходимости. И вот, бываючи в Вырие, слышал-узнавал — и про строгости, которые узаконил новый градоправитель, и про то, что с некоторых пор двоедушцев из поляков да литовцев гнали из Волкограда в три шеи…

И про Мясницу.

Гнилые вести, тухлые, как падаль, неделю пролежавшая под майским солнцем. С поляками да литвой Андрию в Яви тоже приходилось иметь дело — но то в Яви, а Вырий — совсем другая песня. Ну, да то заботы двоедушцев-волкоградцев, ладно.

«Мясница»… И слово ведь кто-то придумал подходящее, и праздник под него устроил такой, что нашел бы Андрий разумника этого — ни рук бы, ни ног, ни головы его бесовской… и имени б не осталось!

«Пуще всего досада у человека возникает на того, кто не таков, как он сам, — а лучше его самого, — говорил Свитайло. — Потому, когда будешь входить в Волкоград, непременно перекинься в зверя, чтобы не дразнить их. Понять двоедушцев можно, ведь обладали двумя ликами, двумя свободами, а теперь вынуждены жить в стенах города, среди зверья (человек ведь верит в то, что видит, а не в то, что сердце подсказывает). Из зависти всякое может случиться; так лучше уберечься, не вводить их во искушение».

Про эти свойства души человеческой знал и Прохорук. И еще знал (кому ж, как не ему знать!), что порой тянет людей на звериные поступки, да чтоб погаже, поотвратительней. Потом стыдятся, но если гуртом что-нибудь такое вытворяли, то как бы получаются меж собой повязаны, тогда их легче подчинить своей воле. Вот и затеял ясновельможный пан Иван Мясницу, а если по-простому — человечье жертвоприношение. На то и купцов приспособил — раньше они привозили товары из Яви да Вырия, а теперь рыскали шляхами в поисках живых людей, связывали их или каким иным способом заманивали в Волкоград, а потом — костры на площади, толпа, на куски рвущая мясо подсмаженное…

Андрий долго не хотел верить этим слухам. Про Ивана вообще ничего не знал с той поры, как завез его к двоедушцам.

Теперь вот враз все раскрылось. А потом, когда они в кабинете Прохорука вдвоем остались, и остальное прояснилось.

— А что Мясница? — сыто улыбнулся ясновельможный на Андриев вопрос. — Очень даже удачно с нею получилось. Знаешь, когда в зверином теле из года в год сидишь… незабвенные, признаюсь тебе, ощущения. Друг на друга рычать начинаем. Я их едва удерживаю, заставляю вот на задних лапах ходить, чтоб совсем не обопсели.

— Из одного, значит, человеколюбия?

— Этого, Андрию, не надо — что не мое, то не мое. Какое ж тут, скажи на милость, человеко-любие? Нет, я только одного хочу — жить! По-настоящему, Андрию, жить хочу! Я ж был лучшим Свитайловым учеником, он сам это признавал! А потом из-за дурацкой нелепицы — на всю жизнь зверем оставаться?!

— Нелепица твоя как-то не лепится к тому, что случилось. Я позже узнавал — ты ведь мертвяков поднимать из могил намерился, за что тебя добрые люди к ним, мертвякам, и отправили.

— А что же! Плохо тебя, видать, Свитайло учил, раз так говоришь. Ведь если ты избран Господом, если дано тебе знание великое, тайное — значит, и законы обыкновенных людей не для тебя писаны.

Черный волкодав по-человечьи покачал головой, глядя на седого волка.

— Дурень ты все же, Иванэ, ой и дурень!.. Жаль мне тебя. Знаешь, что Свитайло говорил? Ты был его лучшим учеником. Но потом перестал им быть, вообще перестал быть его учеником. Ученик — не тот, кто получает знания, а тот, кто постигает мудрость учителя и следует его путем.

— Что-то ты сам с собою не в ладах, Андрию. Говоришь одно, а поступаешь по-другому. Да ты ведь сам, шановный, привез мне хлопчика для Мясницы — сказал еще стражникам на входе, что купец. А наши да-авно вас заприметили, все решали, кто такие да для чего явились. Правда, не знал я, что ты двоедушец.

— А я и не двоедушец, — тихо проронил Андрий.

Услышав это, Прохорук, видимо, догадался о намерениях гостя — а может, к тому времени они уже легко читались в пылающем взоре черного волкодава. Волк прыгнул на Андрия, пытаясь добраться до горла, — но тот одним мощным движением ухватил его за загривок и отшвырнул через всю комнату в дальний угол. Потом, не медля ни мгновенья, перекинулся через голову и оборотился в человека. Завидев это, седой волк только обрадовался — он решил, что так ему будет легче совладать с противником.

Но выстрел из рушницы, снятой со стены, доказал обратное.

— Все-таки плохим ты был учеником. Свитайло всегда говорил: «Не вешай на стену заряженную зброю — выстрелит». — Андрий отшвырнул рушницу и, снова перекинувшись в волкодава, помчался в коридор, кинув только возникшему за дверьми Степану: «За мной!»

И — началось!..

…две стрелы, которые никто не в состоянии остановить — ибо кто даже в помыслах своих способен встать на пути у молний?

Они неслись как бешеные, будто все черти из пекла вознамерились догнать их и утопить в кипящей смоле.

Стражники-медведи на входе, конечно, услышали выстрел — но откуда им было знать, что он означал.

— Тревога! — рявкнул им Андрий, выскакивая из дверей на площадь. — Здание охранять, никого не впускать, никого не выпускать — приказ ясновельможного.

— Слушаюсь! — делово ответствовал медведь, который помнил Андрия с прошлого посещения Волкограда.

Впрочем, Ярчук не сомневался, что очень скоро сурок Матвей пересилит страх, поднимется в кабинет управителя, а потом поспешит с «ужасной вестью» к стражникам. Так что времени было очень и очень мало.

И вообще, не те мгновения нужно считать, которые остались до сурковой смелости, а те, за которые им со Степаном следует до Мыколки добежать. Потому что — «привез хлопчика для Мясницы — сказал еще стражникам на входе, что купец», — а купцами здесь нынче людоловов называют.

Только б успеть! Только б, Господи, успеть!..

Они выскочили за ворота, и — шляхом, прямо к той рощице, где оставил Орлика с Мыколкой. А там уже вскипало, щетинилось, слюну роняло, кровянилось — звериные хребты гнулись коромыслами, рык стоял до небес, земля вытоптана, вся покрыта пеплом сбитых с ветвей золоченых яблок. И — ржание, и крик хлопчачий: «Держись, Орлику! А ну, чоботы, наподдай им, иродам!»

Бредит хлопец, не иначе. Ну, ладно, с этим потом разберемся.

Они вонзились двумя лезвиями в это вздыбленное варево чужих жизней — и пошли кромсать, да так, что в какой-то момент Андрию показалось: никогда уже не станет он снова человеком, просто не сможет перекинуться обратно, а даже если и станет, прежним — никогда.

— Остановись, Андрию! Все уже, все, закончилось… — Это Степан.

Огляделся — действительно, закончилось. Два или три пса, прихрамывая, удирают в сторону города, остальные лежат вповалку, кое-кто достанывает, но жизнь уже ни в одном долго не удержится.

Погуляли, значит. Привез купец товар.

Глечики побитые вспомнились.

«Потанцевал, конопатый дидько меня забери!»

— Спасибо, дядьку, что вовремя поспели, — вздохнул, спускаясь с дерева, Мыколка. — Если б не вы, то и Орлик с чоботами б не справился.

Андрий удивленно поглядел на хлопца: с каких это пор Орлик в чоботах ходит?!

Кто-то ткнулся в его ногу мягким кожаным носом… да нет, носком! И это был, разумеется, один из двух самоходных чоботов, которые повстречались им полдня назад на шляху в Волкоград.

— Вот только вас мне и не хватало! — в сердцах выругался Андрий.

Чоботы обиженно отпрыгнули — и только сейчас он заметил, что оба порядком истрепаны и по самые голенища вымазаны в крови.

— За что ж вы их так, дядьку? Они хорошие. Они и про опасность предупредили, и Орлику помогали от этих собак отбиваться.

— Ну… скажи им, что я прошу прощения, — смущенно пробормотал Андрий. — А как, кстати, ты с ними познакомился?

— Сами подошли, — объяснил Мыколка. — Попросились, чтоб мы их с собой взяли. Я обещал.

Степан хрипло засмеялся:

— Вот так, братец! Стало нас больше ровно на два чобота.

— Почему это «нас»? Тебе ж уезжать отсюда нельзя, иначе…

— А мехи на что? Наберем туда водички этой из озера да и поедем. Сам ведь говорил мне, пить ее нужно раз в неделю. Надолго хватит — успею и тебе помочь, и обратно вернуться. Это если вообще надумаю возвращаться.

И он рассказал, что видел в окне-бойнице.

— Опять же, — добавил, — ты меня из беды выручил, а долг, как водится, отплатою красен. Не переживай, обузой для тебя не стану… И вот что. Убраться б нам отсюда поскорей, пока здешние медведи с сурками в себя не пришли да что к чему не смекнули. Согласен?

Куда ж было Андрию деваться?

…А перекинуться обратно в человека, вопреки всем опасениям, удалось легко, Ярчук даже немного растерялся.

Перехватил завистливо-тоскливый взгляд Степана, развел руками да пошел к бережку, набрать проклят-озерской воды в пустой мех.