"Пятая рота" - читать интересную книгу автора (Семёнов Андрей)26. Новый годО том, что Новый Год наступит где-то между тридцать первым декабря и первым января, каждый любопытствующий легко мог узнать, заглянув в календарь. У каждого солдата срочной службы маленький календарик был заботливо вложен в военный билет и ежеутренне изымался владельцем для проверки. И всякое утро, глядя на календарь, солдаты с грустью убеждались, что служить еще долго и, вздыхая, ставили крестик на еще одной дате: масло съели — день прошел. Чтобы освежить память забывчивых и невнимательных, дней за десять до «времени Ч» замполит полка Плехов объявил вовсеуслышание на разводе, что приказом Министра Обороны, командующего Краснознаменным Туркестанским военными округом и командующего Сороковой армией для военнослужащих, проходящих службу на территории Демократической республики Афганистан вводится Новый Год. «Будем праздновать, товарищи!», — уточнил он на всякий случай для непонятливых. Ему, разумеется, никто не поверил, потому, что любой дурак знал, что новый 1365-й год по мусульманскому календарю празднуется двадцать первого марта и что до весны надо еще дожить. Однако, когда дней за пять до обозначенной даты на построении батальона комбат довел до личного состава, что праздник будет и гуляние состоится, то это послужило сигналом к действию. Во всех ротах и отдельных взводах были пущены по кругу шапки в которые кидали чеки. Очередь в полковой магазин по числу народа обогнала очередь на Страшный Суд. Узбеки на хлебозаводе были застроены, перезастроены и выстроены заново, а с хлебозавода пропала вся мука и дрожжи. В каптерках под грудами старых шинелей и бушлатов задрожали армейские термоса, переваривая забродившую брагу. Составлялись праздничные меню и распределялись почетные обязанности. Во всех дуканах от Мазарей и Ташкургана до Айбака и Пули-Хумри шароп и чарс, чутко реагируя на изменение конъюнктуры, выросли в цене. Душманы забились в щели, опасаясь появления в горах пьяных дембелей. Водителям, выезжавшим за пределы полка, давались толстые пачки афошек, чтобы те отоварили их в придорожных дуканах и привезли хоть черта в ступе, но только чтобы Стало ясно: Новый Год и в самом деле скоро придет и праздник неизбежен. Он будет и мы его отметим! Комбат объявил по батальону два конкурса: на лучший торт и лучшую стенгазету. Дня за два до «времени Ч» КАМАЗ, отправленный под охраной командирской пары в Ташкурган, вернулся оттуда груженый десятком двухметровых сосенок. Четыре «ушли» соседям-комендачам и братьям-вертолетчикам, а остальные были расставлены в клубе, полковом медпункте, столовых и штабе. В каждый модуль и в каждую и в палатку попало по две-три сосновых веточки, которые тут же были водружены на самые видные места и украшены пулеметными лентами и кудрявыми «солнышками». Солнышки, за неимением цветной бумаги, были сотворены из баночек Si-Si. В полку остро и пряно, как дембелем в мае, запахло Новым Годом. На службу было «забито» от рядовых и до майоров — нес службу только караул, нетерпеливо дожидаясь смены. Доблестный второй взвод связи не остался в стороне от праздничных приготовлений. У дедов и черпаков грядущий год был дембельский, поэтому они готовы были расшибиться в лепешку, но «чтобы стол был!». Доставались чековые и пайсовые заначки, только чтобы потратить всё и как можно больше. Чтобы стол не просто Тридцать первого декабря после обеда, когда новогодний зуд начинал приближаться к своему апогею, комбат зашел к нам в палатку в сопровождении Полтавы и Кравцова. Пыхтя и отдуваясь младшие сержанты тащили за комбатом… телевизор! Самый настоящий черно-белый «Рекорд». Из всего взвода я был последний, кто видел телевизор. Это было три месяца назад в учебке на обязательном просмотре информационной программы «Время». Остальные не видели его кто год, кто полтора. Массивное угловатое напоминание о прежней Большего для всех нас он сделать не мог! Привыкшие к грубости и мату, не знающие в своей повседневной жизни ничего, кроме суточных нарядов и боевой подготовки, оторванные от привычного и надежного уклада гражданской жизни, сами дичающие в этих диких местах, спаянные друг с другом в единый живой организм и до смерти надоевшие друг другу, мы смотрели на этот осколок цивилизации на нашем столе и не верили своему счастью… Мы рассматривали телевизор не решаясь дотронуться до него, будто опасались спугнуть видение из нашего прошлого. Сегодня вечером из этого мутного зеленоватого окошка появятся дяди в галстуках и тёти в вечерних платьях. Они будут чокаться шампанским, жизнерадостно и нарочито бодро шутить, петь А ровно в полночь под Гимн Советского Союза на нем покажут символ всего того, что мы защищаем с оружием в руках: Спасскую башню с рубиновой звездой, кремлевские ели вдоль зубчатой стены и угол Мавзолея. Ведь именно за Спасскую башню, за рубиновые звезды над Кремлем, за этих теть и дядь с игристым шампанским пацаны и берут в руки автоматы. За то, чтобы наши советские люди от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Кушки смеялись и шутили, поздравляя друг друга в эту новогоднюю ночь, солдаты и офицеры в касках и бронежилетах, с тяжелыми рюкзаками за плечами лезут в горы и идут в сопки. За то, чтобы глупая, не знающая цену мира, жизни, куска хлеба и глотка воды молодежь могла красить свои космы в радугу, трахать таких же глупых девчонок и выплясывать свои брейк-дансы и рвутся на минах наши бэтээры. За них, за неразумных и беззаботных наших сверстников нас ловят из засады в прицел. За то, чтобы сегодня в советских семьях пластмассовые пробки стрельнули в потолок и падают наши пацаны, прострелянные пулей или прошитые осколком, сотнями своих жизней оплачивая спокойствие миллионов. За то, чтобы в наших окнах всегда горел свет и было тихо на наших улицах. «Нет, мужики: это не с нами происходит!». Черт с ним, с дембелем! Я не раздумывая отдал бы лишнюю неделю своей службы, лишь бы посмотреть сегодня ночью телевизор с веселыми и «На телевизор» немедленно были приглашены друзья-разведчики и соседи-обозники. Комбат, желая удостовериться, что телевизор работает, включил его в розетку. Экран показывал девственно белый цвет, динамики выдавали противное шипение. Взвод разочарованно переглянулся. Настроение стало кислым. — Блин! — выругался Баценков, — у меня с утра показывал. Я проверял. Он вышел из палатки, а мы остались задумчиво курить и грустно смотрели на такую бесполезную игрушку. Лучше бы он его вовсе не приносил, чем сидеть вот так и тупо пялиться на полированный ящик, который показывает в модуле у комбата, но наотрез отказывается ловить Москву в палатке у солдат. Разочарование в жизни было полное и разговаривать не хотелось. Всем было понятно, что праздник нам обосрали… Не выкурили мы еще и по второй сигарете как комбат вернулся с четырьмя полковыми связистами. Двое из них несли на себе восьмиметровую телескопическую антенну, снятую с командирской «Чайки». Связисты прикрутили антенну к палатке с внешней стороны, выдвинули ее на всю длину и воткнули кусок «полевки» в гнездо на задней стенке телевизора. Покрутив антенну и так и сяк, они поймали-таки устойчивое изображение и звук. Три отдельных взвода, собравшиеся в палатке и возле нее вздохнули радостно и облегченно. Дневальному тут же был дан наказ стрелять во всякого, кто подойдет к антенне ближе, чем на метр. Разведчики и обозники на всякий случай поставили еще по одному своему дневальному возле нашей палатки: никто и ничто не должен был омрачить наш праздник. На вечернем построении комбат объявил три вещи: Первое: ужин в нашем детском садике сегодня отменяется. Второе: отбоя сегодня и зарядки завтра не будет. Нормальная жизнь в батальоне начнется завтра с девяти ноль-ноль, то есть — с развода. Личному составу на развод прибыть хоть и с опухшими лицами, но на своих ногах и не воняя перегаром. Третье: сбор на праздничный ужин происходит в столовой, в крыле второго батальона в двадцать два часа. Все прибывают на ужин организованно в составе подразделений. Деды Морозы и Снегурочки пропускаются вне очереди. — Вольно, разойдись, — окончил Баценков свою предпраздничную речь. Дух-состав к накрыванию праздничных столов допущен не был. Держа бережно и аккуратно полковые черпаки носили из каптерок в столовую картонные коробки и блоки Si-Si. В надраенной до блеска столовой деды в меру своего эстетического развития сервировали столы. Старослужащие, не занятые хлопотами в столовой шуршали по каптеркам и что-то там жарили и парили, выжимая из самодельных плиток последний ресурс. Духи были оставлены томиться и сидели в курилках, маясь непривычным бездельем. Сапоги были вычищены по двадцатому разу и жирно лоснились ваксой. Курить не хотелось, так как, убивая время, все накурились до тошноты. Ни шахматы, ни домино, ни нарды на ум не шли и никто не мог сосредоточиться на игре. Чтобы занять себя хоть чем-то и не желая выглядеть на празднике неряхой, я подшил себе свежий подворотничок. Это отняло у меня двадцать минут, до десяти вечера было еще вагон времени, поэтому, я подшил себе еще и манжеты. Теперь края белоснежной материи шли не только вокруг шеи, но и оборачивали кисти рук. Если зажмуриться, то можно представить, что хэбэшка — это почти гражданский пиджак из рукавов которого выглядывают рукава нарядной белой рубашки. Вот только погоны с лычками на плечах… Без десяти десять Кравцов подал команду на построение. Наконец-то! Весь полк был чист, подтянут и галантен: наш строй пропустил вперед пятую роту, а разведрота пропустила нас. Не хотелось ссориться и задираться, выясняя кто должен проходить первым и все любезно пропускали друг друга вперед, чего никогда бы не сделали в остальные триста шестьдесят четыре дня календарного года. Столовая была ослепительно красива! Были не только помыты полы, но и стены были протерты влажными тряпками, а пыль и паутина были сметены с самых высоких арматурин перекрытия. На стенах возле столов подразделений висели стенгазеты: не какие-то там «Боевые листки», намалеванные тремя цветными карандашами, а настоящие, выписанные тушью и фломастерами, с наклеенными фотографиями и вырезками из глянцевых журналов. Посмотреть — загляденье. Столы ломились от угощений, но стол от стола отличался мало: как общий стандарт на каждом были котелки с пловом, французские печенья, югославские карамельки и соки, венгерские маринованные овощи, китайская тушенка, обязательная газировка Si-S-, которая должна была заменить собой запрещенное солдатам шампанское, афганские кексы и яблоки, словом, с небольшими вариациями, один стол в точности повторял другой, не смотря на различие способов и усилий, потраченных на добычу продуктов для них. Вариации заключались в том, что у разведчиков на столе, кроме всего прочего было два ананаса и апельсины. У нас не было ни ананасов, ни апельсинов, зато были маленькие, но очень сочные гранаты, а четвертой роте на столах не по сезону были нарезаны дыни. Вот и все различия. Зато каждый мог гордиться тем, что служит там, где служит, потому, что удалось выпендриться перед остальными, а не просто не ударить в грязь лицом. В конце столовой справа стояла ударная установка, ионика и к двум большим колонкам были прислонены три гитары — ансамбль. «Оба-на! А я-то думал, что наш оркестр только в свои клистирные трубки дудеть умеет. Ну ни фига себе!», — думал я глядя на инструменты. Слева, возле окошка хлеборезки стояла настоящая сосна, украшенная богато и пестро, но несколько странно для взгляда свежего человека. Вместо серебряного дождя и серпантина с лапы на лапу перебегали почищенные пулеметные ленты без патронов, а сами патроны вместо сосулек свисали с кончиков веток, привязанные за нитку. «Солнышки» из донышек баночек Si-Si висели вперемешку с блестящей мелочью, которую порывшись можно отыскать в каптерке или парке. Но у кого повернулся бы язык сказать, что «наша елка» недостаточно хороша или безвкусно наряжена? Тот, кто рискнул бы такое сказать вслух… рисковал нарваться. И умудренные жизнью деды, и злые черпаки, и неунывающие духи, и вечно задерганные взводники, и даже степенные «отцы родные» — ротные старшины смотрели на аляповато украшенную сосну и чувствовали себя немного детьми. Каждый вспоминал свой дом и представлял своих близких, которые в этот час, наверное, так же садились за праздничный стол, за которым одно место оставили свободным, и первый тост поднимали за наше возвращение. Каждому хотелось возвратиться туда, в детство, когда мама еще молодая, а отец не седой, в то счастливое время, когда все тебя любят и ты любишь всех, когда мир огромен и высотой до неба, а впереди у тебя еще целая жизнь, такая большая и интересная. И еще не крикнуто в первый раз: «Рота, тревога!», еще не убиты твои друзья, еще не оделись цинком пацаны, которых ты знал, еще не подорвался на мине соседний экипаж, еще ни один ветерок не оставил морщин на твоем лице и даже автомат ты едва можешь поднять мягкими ручонками. Сейчас, глядя на чужую сосну, срубленную под Ташкурганом, каждый вспоминал свой дом и свое детство и запах хвои смягчал взгляды и укрощал нравы. Все офицеры и прапорщики батальона были тут, вместе с нами, но в ожидании комбата мало кто решался садиться за стол. Все ходили по столовой от сосны к стенгазетам, ревниво рассматривая чужие творения. Минуты шли и около одиннадцати Скубиев возвысил голос: — Товарищи, прошу к столам, и сам сел за тол, отведенный управлению батальона на почетном месте возле самой сосны. Батальон расселся и все смолкло. Ждали «речь». Вместо речи с лязгом распахнулась входная дверь и в столовую вошел… Сейчас Баценков входил в столовую в форме… Нет, не в форме полковника Генерального штаба: не было на нем ни эполет, ни аксельбанта. Лампасов на штанах тем более не было. Комбат вошел в общевойсковой повседневной форме: фуражка с красным околышем, красные петлицы на воротнике кителя, майорские звезды на погонах с красными просветами и брюки с красными кантами. Он был одет точно так же, как ежедневно одеваются на службу офицеры в Союзе, но эффект был потрясающий. Привыкший к тому, что все и всегда одеты в хэбэ, потрясенный батальон заворожено смотрел на комбата, хотя ничего особенного в его новогоднем костюме не было: форма как форма. Вот только кроме обычных значков «классность» и «поплавок», которые носят абсолютно все офицеры у комбата были привинчены «парашютист-инструктор» и маленький бронзовый орден Суворова — знак выпускника суворовского училища. И еще две «Красных Звезды» на правой стороне кителя. Комбат твердой походкой, гордо вскинув голову с лягушачьей челюстью, благосклонно, но твердо глядя то на один, то на другой стол, направился в другой конец зала, где за столом управления заерзали офицеры, почтительно отодвигаясь от уже приготовленного места. Никто не подал команды ни взмахом, ни голосом, но четыреста человек поднялись со своих мест и сначала вразнобой, а потом дружно и в такт захлопали, приветствуя Командира. Ни один монарх не мог бы пройти по аудиенц-залу более величественно, чем майор Баценков шел сейчас по солдатской столовой сквозь свой батальон. Комбат шел, не реагируя на проявление любви и уважения, которое выказывал ему батальон и с каждым его шагом во мне росла и росла гордость за мой род войск, за пехоту. Предложи мне министр обороны вот сейчас, немедленно перевести в воздушно-десантные войска и дать Героя через год, я бы только криво ухмыльнулся. Артиллерия, танкисты, летчики — тоже, конечно, люди, но… Не тот коленкор! Разумеется, и там служат достойные люди и, крутанись военкоматская рулетка по-иному, я и сам мог бы загреметь в эти замечательные войска, да только… Да только нет у них такого комбата как наш! И нечего тут рассусоливать. Да простят мне все остальные мой пехотный шовинизм. Комбат дошел до конца зала, развернулся и встал между рядами. Шум стих и все стали усаживаться обратно на места. Дождавшись полной тишины, комбат начал поздравительную речь: — Товарищи! Обращаюсь ко всем вам, без званий и должностей. Мы неплохо прослужили с вами этот уходящий от нас восемьдесят пятый год. У нас было мало потерь, хотя каждая такая потеря — это и моя вина. Многие из вас получили в этом году правительственные награды и я еще раз благодарю всех вас за отличную службу. Вам выпало служить в непростом месте. У ваших сверстников в Союзе служба и легче и проще. Но именно тут, — комбат показал себе под ноги, — из сопляков рождаются мужчины. Где бы вы ни были — вы уже никогда не будете теми мальчиками, которыми пришли на призывные пункты. Вы возмужали в Афгане. Окрепли нравственно и физически. Закалка, которую вы получили в батальоне, будет с вами всю жизнь. Хочу пожелать тем, кто увольняется в новом году — дослужить до дембеля, а молодым желаю дожить до следующего Нового Года. От аплодисментов задрожали хлипкие стены и оцинковка цэрээмки. Комбат сказал хорошо и понятно. Он занял свое место за столом и только теперь все почувствовали как проголодались. Несколько минут шло поглощение плова, а когда наступило первое насыщение, цепочки солдат потянулись к выходу не перекур. Ночь долгая, зачем за раз обжираться? До утра на всех всего хватит. С наших двух столов исчезли деды и черпаки. Минут через десять человек пять вернулись и Гулин сказал: — Духи, вас ждут в каптерке. Переглядываясь между собой и пожимая плечами мы вылезли из-за стола и пошли туда, где нас ждали. Когда мы открыли дверь, то первое, что услышали, был встревоженный голос Полтавы: — Закрывайте быстрее! С ума что ли сошли? Спалить нас хотите? Шакалье по батальону лазает, а вы дверь расхлебениваете! Посреди каптерки стоял открытый тридцатишестилитровый термос из которого жутко несло дрожжами. Кравцов, как заправский виночерпий, разливал брагу: — Давайте, мужики, — он зачерпнул кружку и поднес мне, — с Новым Годом! Мы по очереди принимали и выпивали бражку. Веселело… В столовую мы вернулись в донельзя приподнятом настроении. Под столом Гулин сунул Нурику косяк: — На ваш призыв. Смотрите, не спалитесь. Нурик положил косяк в шапку. — Подводим итоги конкурса тортов и стенгазет! — провозгласил Скубиев. А чего тут подводить? Ингредиенты у всех были одинаковые: печенье, масло, сгуха. Поэтому и торты разнились между собой только по форме. Самым красивым и вкусным был признан торт разведчиков. Правильно — у них в соседней палатке живут повара, наверняка это они подсказали добавить для цвета кофе. Да и сам торт тоже скорей всего помогали делать. А то, что лучшей была признана стенгазета четвертой роты — тоже ничего удивительного: у них замполит как Левитан рисует. Поди, переплюнь. Подошедшие оркестранты разобрали инструменты и вдарили «Modern talking». Хлебнувшие бражки пацаны выскочили праздновать на проход. Танцевать без девчонок было совсем не интересно, но веселье требовало выхода и каблуки впечатывали в бетонный пол от души. Следующей была лезгинка и все, кто родился от Ленкорани до Майкопа по обе стороны Большого Кавказского хребта, хлопая ладонями в такт музыке, образовали круг, в который впрыгивал то один, то другой джигит для того, чтобы сделав несколько замысловатых па, вернуться на свое место и хлопать, глядя как выкаблучивается еще один сын гор. Кавказ плясал очень хорошо и красиво, поэтому музыканты дали «наурскую». Я так плясать не умел, поэтому смотрел на круг с джигитами со стороны. Сзади за рукав меня потянул Нурик: — Ты до утра тут стоять будешь? — Пойдем, Сэмэн, — позвал Тихон. Мы вчетвером зашли в нашу курилку, задвинулись глубже под масксеть и Нурик Вынул из шапки косяк: — Взрывай, Женек. Красный огонек поплыл в темноте по кругу. Нурик сунул руку под лавку, пошарил там и вытащил пластмассовую литровую фляжку. Отвинтив крышку, он отхлебнул из нее и передал фляжку по кругу вслед за косяком. В курилке густо пахло коноплей и дрожжами. — Нурик, откуда? — Цх, — ответил потомок кочевников, — на этих дедов надейся… Земляки с четвертой роты подогрели. — Цены нет таким землякам. — Пойдемте смотреть телевизор, — предложил Тихон. Я уже порядком окосел и мне хотелось принять горизонтальное положение, однако в палатке меня ждал Облом Иваныч — все кровати были заняты: три взвода смотрели новогодний «Огонек». Были заняты не просто все кровати, а даже второй ярус: рискуя обрушить панцирную сетку на головы сидящих внизу на втором ярусе сидело по три-четыре человека на кровати. Вообще «сидело» это сказано неверно. Шло небыстрое, но постоянное движение. Кто-то уходил, кто-то приходил и занимал свободное место. В столовой продолжался праздник и часть людей была все еще там. В каптерках разливалась брага и нужно было заглянуть и туда. По трое, по четверо, по пятеро выходили черпаки и деды для того, чтобы взорвать очередной косяк. Словом, был полный отдых, свободный от шакальего догляда. Каждый отдыхал как хотел и никто не заметил как часа в три ночи к нам в палатку заглянули Баценков и Скубиев, ничего не сказали, ни в чем не упрекнули, не почуяли ни запах дрожжей, ни вонь конопли, а, не делая замечаний и не вступая в полемику с перепившимся и обкуренным личным составом, тихо удалились догуливать к себе в модуль. Ох, мудёр был наш комбат! Он слишком себя уважал для того, чтобы роняя свое достоинство увещевать нетрезвых солдат вверенного ему батальона. Зачем? Все равно не поймут, потому, что уже слово «мама» не выговаривают. Пусть проспятся. До утра. Утро вечера не просто мудренее, а еще и трезвее. В семь часов утра комбат в одних спортивных трусах и кроссовках на босу ногу зашел в палатку второго взвода связи где на восемнадцати кроватях вповалку спали человек сорок. Трезвые никогда бы не разместились, а пьяному — ничего: ножки поджал под себя и спит… Втроем на одной кровати. — Подъем! — скомандовал Баценков и все, недавно уснувшие, по очереди стали просыпаться и продирать глаза. — Построение взводу связи, разведвзводу и хозсброду через пять минут перед палаткой, продолжал лютовать комбат, — Кто на сколько минут опоздает, тот столько суток проведет на гауптической вахте. Время пошло. Ровно через пять минут три взвода, пошатываясь и отчетливо пованивая перегаром, стояли на передней линейке. Смотреть на комбата без одежды было холодно и противно. Бр-р! — Вы, юноши, охудели, — комбат прохаживался вдоль строя, — совсем пить не умеете. К вам в палатку заходит целый майор, а вы даже булками не пошевелили для того, чтобы подвинуться и дать место. Раз не умеете пить, то будем изгонять из вас зеленого змия. Кросс три километра. Норматив двенадцать минут. Время отсекаем по последнему. Кто не уложится — перебегает все подразделение. Бегом — МАРШ! Разумеется с первой попытки не уложился никто. Не то, что последние, а даже первые не пробежали быстрее четырнадцати минут. Мы добегали до финиша и сгибались пополам, хрипя и выплевывая на песок сопли и слюни. Комбат дал нам минут пятнадцать на отдых и запустил нас на старт еще раз. На втором забеге все уже проснулись и протрезвели. До каждого дошло, что комбат не шутит и бегать можно до вечера, пока не научимся укладываться в отведенный норматив. Собрав оставшиеся силы и волю три взвода набегали на финиш. Взмыленные лица, выпученные глаза, распахнутые рты, до предела раздутые легкие и одна только мысль: «уложиться, уложиться, уложиться». Выслушав наши хрипы и стоны, удовлетворенно осмотрев наши умирающие туловища, комбат смилостивился: — Умывайтесь и идите на завтрак. На развод не опаздывайте. После шести километров быстрого бега по сыпучему песку все протрезвели и поумнели. Каждый понял: праздник кончился, начались будни. |
||
|