"Пятая рота" - читать интересную книгу автора (Семёнов Андрей)

14. Караул

Вернулся Барабаш — и удивился: все три молодых воина, я, Рыжий и Золотой, твердо знали устав и уверенно доложили обязанности разводящего, а Золотой поразил своими познаниями и рассказал Барабашу все, что знал о дневальных. Оказалось, что о дневальных Золотой знал все. Как-то даже спокойней стало за него: теперь не пропадет парень.

Выслушав поочередно нас троих, и оставшись довольным нашими ответами, Барабаш стал вводить нас в курс дела. Всего в полку восемь постов трехсменных, круглосуточных. «Пост номер один», как и в любой воинской части — это знамя полка, стоящее в остекленной пирамиде в коридоре штаба. Пирамида опечатана сургучной печатью № 1, и разводящий обязан проверять целостность этой печати. Пост номер два — стоянка роты связи на площадке рядом со штабом полка. Но так как рота связи вместе с техникой находится на операции, то охранять там нечего, кроме двух контейнеров с трофейным оружием. Контейнеры опечатаны сургучными печатями № 2 и № 3, и разводящий обязан проверять и их целостность. Сломанная печать приравнивается к попытке взломать контейнер и похитить трофейное оружие. Никаких хороших последствий, кроме трибунала, для разводящего и часового не возникнет, если при проверке, не дай Бог, такое вскроется. Пост номер три — это вещевые и продовольственные склады, расположенные за солдатской столовой. Два продовольственных и два вещевых. Опечатываются они пластилиновыми печатями № 6 и № 7. Прапорщики — начальники складов — во избежание захламления, периодически освобождают вверенные им склады от ненужных предметов обмундирования и продуктов питания и через доверенных солдат и сержантов срочной службы сбывают их братскому афганскому народу к превеликой выгоде для всех военнослужащих, участвующих в деле укрепления дружбы между народами. Поэтому, если печать на складе будет повреждена, а прапор поднимет хай, то ему всегда можно заткнуть рот, и пусть этот вопрос разводящего не колышет. Эти три поста и будет разводить первый разводящий, сиречь младший сержант Грицай.

Я отнял от восьми три и в разнице у меня получилось пять. То есть, постов мне досталось почти в два раза больше, чем Рыжему. Ну, и что же это за посты?

Барабаш тут же и объяснил, специально для меня.

Пост номер четыре — это склад ГСМ, который находится сразу за парком. Посты номер пять и номер шесть — это, собственно, сам парк: один пост охраняет технику второго батальона, другой — технику полковых спецслужб — разведроты, саперов, РМО, ремроты. Посты номер семь и номер восемь — это склады РАВ — ракетно-артиллерийского вооружения. Чем они опечатываются — не нашего ума дело, потому что склады по периметру имеют двойное ограждение из колючей проволоки и караул имеет доступ только между ограждениями. Вот только ввиду того, что если на этом складе что-нибудь такое рванет, то брызги и осколки полетят на многие сотни метров или даже километров. Поэтому, от греха подальше, склады РАВ были предусмотрительно вынесены за полтора километра от полка. Второй разводящий обычно доставляет часовых на эти посты и на склад ГСМ на караульной машине, но сегодня машина что-то забарахлила и придется разводить посты пешком.

«Вот те раз!» — подумал я, — «кому-то хрен, а мне сроду два!».

Я прикинул, что Рыжему от караулки до штаба полка никак не больше трех минут ходу. От штаба полка до стоянки связи — меньше минуты и оттуда до складов минуты две. Ну, пусть он на каждом посту задержится по минуте. Итого — за десять минут он разведет три поста и у него останется почти два часа до следующей смены, в течение которых он будет тащиться в караулке.

Я начал прикидывать свой маршрут. Парк располагался сразу за караулкой, значит пятый и шестой посты я расставлю минуты за четыре. Но потом нужно было пройти через весь парк, для того чтобы попасть на склад ГСМ и поменять четвертый пост. Это еще минуты четыре. Еще минут пять на то, чтобы вернуться обратно в караулку. Итого — тринадцать минут. На три минуты дольше, чем у Рыжего… было бы! Если бы не крюк в полтора километра до седьмого и восьмого постов. Полтора километра в одну сторону, да столько же обратно — выходит три. Человек, идя с нормальной скоростью шесть километров в час, преодолевает это расстояние за полчаса. Полчаса плюс тринадцать минут это уже три четверти часа. Плюс время на получение и сдачу оружия. Следующие сутки мне предстояло как верблюду бродить по пескам, разводя посты, с короткими перекурами. И мне даже выспаться не удастся. Причем, если рядовые, отстояв на посту положенные два часа, следующие четыре часа проведут в караулке, а всего за сутки каждый из рядовых выйдет на пост четыре раза, то я по этому кругу пробегусь двенадцать раз и за те же сутки пройду порядка сорока километров, разводя свои пять постов.

«Ну и где же справедливость?!» — отчаялся я, сделав свои подсчеты, — «Почему рыжим всегда везет?!».

Честное слово в этот момент я со всем пылом юношеского максимализма почти ненавидел Рыжего. Всех рыжих и всех хохлов в мире за то, что им повезло, а мне нет. За то, что Рыжий, который одного со мной призыва и даже в Афган мы приехали на одном КАМАЗе, тот самый Рыжий, с которым мы вместе «строили» чмырей и угнетали Золотого, этот Рыжий-Рыжий-Конопатый, предстоящие сутки будет валяться на топчане в караулке, а я буду сайгачить вокруг полка, падая на топчан минут на сорок и не успевая даже как следует выпрямить ноги между обходами постов.

— Ну, все, мужики, — Барабаш двинулся к выходу из палатки, — полшестого придете ко мне оружие получать, в восемнадцать-ноль-ноль развод.

— Хрена ли ты скалишься? — огрызнулся я на Рыжего, когда Барабаш ушел.

— А что мне, плакать что ли?

Видеть его довольную конопатую рожу, на которой весело конопатился нос-картошка, было выше моих сил. Я залез на второй ярус и, не раздеваясь, накрыл голову подушкой.

— Все! Я спать буду.

— Да ладно, чего там, — подсел ко мне Рыжий, — что я: выпрашивал себе посты, что ли? Чего ты насупился?

Я уже начал помаленьку остывать и ко мне возвращалась способность понимать, что Рыжий и в самом деле ни в чем не виноват. Он Барабашу не брат, не сват и не земляк. Он его ни о чем не просил. Барабаш сам распределил посты между нами.

— Извини, Вован, погорячился, — сказал я уже примирительно, — только мне и в самом деле сутки предстоят «виловые». Надо отдохнуть, набраться сил перед забегом.

— А-а. Ну, валяй, набирайся, — согласился со мной Рыжий.

На этот раз мы не поссорились.

Сколько раз говорил я себе, что нужно быть сдержанней в решениях и в оценках?! Что глупо и даже смешно срываться в кавалерийскую атаку с пикой наперевес, не вникнув в ситуацию, а повинуясь сиюминутным эмоциям. Сколько раз убеждал я себя, что мужчина, прежде, чем что-либо сделать, должен хорошенько подумать головой. Умение думать головой — то немногое, что отличает мужчину от женщин и дураков. Ни те, ни другие думать головой не способны. Женщины чаще всего думают лобковой костью, а дуракам думать просто нечем, бедолагам, за неимением мозгов. Поэтому, мужчина должен думать за себя, за дураков и за женщин.

Чего это я вскрылился на Рыжего? Что плохого он мне сделал? Ну, выпали парню три близких поста, а мне пять далеких. Ну и что? На этом служба не заканчивается. Завтра или послезавтра ему будет труднее, чем мне. Что ему тогда — приходить мне морду бить из-за этого?

Я ругал самого себя за несдержанность в умозаключениях еще сильнее, когда развел часовых по постам во второй или третий раз. Делалось это примерно так…

Полшестого двадцать семь человек получили у Барабаша автоматы и штык-ножи и толпой двинулись на плац строиться на развод. Из двадцати семи караульных двадцать были дембеля, коротающие время в ожидании отправки в СССР. Двадцать восьмым был помначкара старший сержант Барабаш. Семь недембелей были мы с Рыжим и еще пятеро: тех самых чмыроватых дедов, которых мы вчера тумаками заставили копать канаву для умывальника. Мои «друзья» Жиляев и Манаенков — среди них. Начальником караула вопреки всем уставам и инструкциям заступал не офицер а старший прапорщик Мусин. Старшего прапорщика Мусина уважали даже дембеля, поэтому в караульное помещение они взяли всего один тридцатишестилитровый термос браги и вполне разумное количество чарса, не для того, чтобы на целые сутки погрузить себя в алкогольно-наркотический дурман, а исключительно для веселья, хорошего настроения и чтобы убить время между сменами.

Когда мы пришли в караулку, старый караул уже собрал манатки и ожидал нас в курилке возле калитки в караульный городок. Автоматы у них были уже разряжены, магазины вынуты и спрятаны в подсумки, а штык-ножи отомкнуты. Пацаны, которые менялись из караула, вполне законно думали сейчас не о караульной нелегкой службе, а о скором ужине, вечернем фильме и мягких матрасах с чистыми простынями и наволочками. Мусин и Барабаш зашли в караулку, поздоровались со старым начкаром и, расписавшись в журнале, приняли дежурство. Оставалось только снять старых часовых и поставить новых, чтобы прежний караул отбыл обратно в расположение: сдавать оружие, ужинать, а дальше — у кого на что ума и запасов хватит. Барабаш вышел на крыльцо, выкликнул восемь фамилий и подозвал нас с Рыжим:

— Разводите вместе со старыми разводящими.

Старые разводящие нужны были для того, чтобы сменить часовых. По уставу часовой подчинялся только своему разводящему, начальнику караула, командиру части и министру обороны. Кроме этих четырех должностных лиц, определенных уставом, поменять часового с поста не мог ни ротный, ни комбат ни сам командующий Сороковой армией.

Рыжий уже ушел менять свои посты, а я все стоял, терпеливо ожидая, пока пятеро дембелей, вверенных моему командованию, соизволят спокойно докурить. Так мы и стояли друг напротив друга: я и дембеля. Разводящий старого караула был черпак и тоже не решался беспокоить и торопить старший призыв. Наконец, один дембель по фамилии Дайнека не выдержал и, выплюнув окурок, спросил меня:

— Ну и хрена ли ты на нас вытаращился? Командуй, младший сержант.

— Автоматы на стеллаж! — опомнился я.

Дембеля привычными движениями положили свои автоматы на стеллаж для заряжания. В стеллаже были проделаны специальные гнезда, в которые удобно вставлялся автомат, но на мой взгляд, магазин пристегнуть можно и на весу. И даже еще удобней и быстрей.

— Присоединить магазины. Поставить на предохранитель. Примкнуть штык-ножи.

Мои команды звучали для дембелей как привычное, давно надоевшее, но необходимое заклинание перед заступлением на пост. За два года они слышали и выполняли эти команды сотни раз, выполняли их выверенными привычными движениями и знали каждое мое следующее слово наизусть. Я еще не успел подать команду «оружие к осмотру», как дембеля уже сделали два шага назад, чтобы я мог убедиться в том, что магазины присоединены, автоматы поставлены на предохранитель и к ним примкнуты штык-ножи.

— В колонну по одному — становись! Во время несения службы патрон в патронник не досылать. За мной шагом — марш!

Ну, не так уж это и страшно — командовать дембелями. Я пристроился в затылок к старому разводящему, а пятеро дембелей не в ногу потопали за мной на посты. В этот момент я ощущал себя высоким, красивым и сильным. Примерно таким же как тот образцово-дисциплинированный воин, которого рисуют на миллионах плакатов. Ну или примерно таким. Разве, что взгляд у меня не такой мужественный как у него и подбородок не такой волевой. Да что там — это и не подбородок вовсе! Ни волоска на нем, не щетинки, а если присмотреться, то он вообще какой-то детский. Зато я отдавал команды самим дембелям, а они эти команды послушно выполняли! Вот и сейчас идут за мной каждый на свой пост. Значит, есть во мне командирская жилка и подбородок тут совсем не причем.

Детский он или не детский.

Опять по юности моей мне не хватило ума просчитать несложные вещи. Сержанты в Афгане увольнялись в запас в мае и в ноябре, а рядовые — в августе и феврале. По календарю сейчас был ноябрь года от Рождества Христова 1985-го. Заступившие в караул дембеля никак не могли быть рядовыми уже потому, что ожидали своей партии в Союз. Рядовые были вместе с полком на операции, чтобы быстрее убить время, а не шляться бесцельно по полку от палатки к палатке. А те дембеля, которые шли сейчас за мной были самые настоящие сержанты и старшины, споровшие свои лычки и сами погоны, чтоб те не мешали им выставлять себя как гражданских людей. И каждый из них понимал, что легче и проще четыре раз за сутки выйти на пост и ни за что при этом не отвечать, кроме вверенного под охрану и оборону поста, чем двенадцать раз за эти же сутки обходить пять постов, наматывая километры. За два года они уже ходили и разводящими, и помначкарами и поняли, что лучше всего в караул идти рядовым часовым.

А младший сержант Сёмин пускай покрасуется в разводящих. Он еще гордится своими лычками. Он еще не наигрался в командира. Пусть резвится, желторотый. Такого даже бить жалко. Да и не дембельское это дело — духов воспитывать. На это черпаки и деды есть. Вот вернутся с операции…

Саня Барабаш заступил помначкара только потому, что был он старший сержант по званию и дед по сроку службы. Он, может и рад бы был, только кто ж его часовым на пост поставит? Дождись сначала приказа министра обороны, а потом уж и лычки срывай.

Минут за пятьдесят мы поменяли мои посты и вернулись в караулку. Старый караул — ждали только нас — собравшись в полном составе, отбыл в столовую. У него впереди был тихий вечер, спокойная ночь и безоблачное утро. А завтра вечером, меньше, чем через сутки, эти же пацаны придут нас менять из караула. И так будет до тех пор, пока полк не вернется с операции.

Стемнело. Времени до следующей смены у меня оставалось почти час и я подсел к Рыжему в курилку. Рыжий сидел, привалясь спиной к одному из столбиков, поддерживающих навес над местом для курения и беспечно качал ногой. На соседней лавке сидел какой-то парень в перепачканной не то маслом, не то солидолом хэбэшке. Восемь дембелей свободной смены гуськом проследовали мимо нас на «вечерний сеанс» в кино. Их никто не удерживал. Попробуй, удержи! А на пост они явятся точно и в срок.

Посмотрев киноленту про любовь.

— Ну, как? Развел? — спросил Рыжий.

— Развел.

— Нехилые круги тебе придется нарезать.

— Да, фигня, Вован. Одиннадцать кругов осталось.

К нам подошел Мирон, присел рядом.

— Слышь, Сэмэн, — обратился он ко мне, — ты так запаришься целую ночь бегать.

— А что делать? — не понял я.

— Иди к дежурному по шестой роте. Скажешь, что от меня. Пусть выдаст тебе из оружейки штук восемь осветительных ракет. Только смотри, не перепутай и дежурному скажи, пусть даст не «тридцатку», а «полтинник». Понял?

— Понял, — кивнул я и повторил, — пусть дежурный даст мне из оружейки восемь штук осветительных полтинников.

— Молодец, — похвалил Мирон, — Ступай, а то тебе скоро новую смену разводить.

— А ты, урод, — это Мирон высказывал уже пацану в промасленном хэбэ, — чтоб через час машину сделал.

— Дык, Витек… — начал было оправдываться он.

— Хрена ли ты здесь сидишь, урод?! Я что? Пешком, что ли, должен до поста добираться?! Если машины не будет — глаз высосу.

Минут через двадцать я вернулся в курилку. С собой я принес две парусиновых сумки цвета хаки с длинными лямками, чтобы их можно было носить через плечо. Каждая сумка было прошита нитками на три ячейки. В каждой ячейке лежал длинный цилиндр осветительной ракеты. Мирон так и не уходил из курилки. Они все это время беседовали с Рыжим на какую-то веселую тему, потому, что еще издалека было видно, как они ржали.

— Принес? — поднял на меня взгляд Мирон, — брось их сюда. А почему только шесть?

— Дежурный сказал — последние.

— Ладно, хрен с ними. И этих хватит. Иди, ужинай и скоро тебе смену вести. Тебе там в тарелке оставили. И банку консервов. Жиляева спроси: где хлеб — он даст. И ты иди, поешь, — это уже относилось к Рыжему.

Мы с Рыжим прошли в комнату бодрствующей смены. Там никого не было, только на длинном столе стояли две тарелки с перловкой, две банки толстолобика в томате и две кружки чая: на вкус — с сахаром и бромом, чтоб бабы не часто снились. Все дембеля собрались в смежной комнате отдыхающей смены, расположились на топчанах и травили байки. Из-за приоткрытой двери то и дело слышалось такое громкое ржание, что ему могли бы позавидовать боевые драгунские кони. А чего им не ржать, дембелям-то? Они свое под пулями отползали. Им скоро домой. У них вся жизнь впереди. А сколько нам с Рыжим той жизни отмеряно — никто не знает: ни Бог и не Аллах. А мне тем более веселиться нечего: мне еще почти сутки бродить между пяти постов.

Неуклюже притопал Жиляев и заискивающе щерясь беззубым ртом стал нам прислуживать как дембелям: резал хлеб, открыл консервы и убрал за нами со стола, когда мы поели.

Нет! Полезно, все-таки, иногда двинуть ближнему своему в роговой отсек. Он от этого только умней и понятливей становится. Кулак, вовремя пущенный в дело, здорово жизнь облегчает: устраняет противоречия и улучшает взаимопонимание.

Не дожидаясь команды восемь дембелей вышли из темной комнаты отдыха и разобрали автоматы из пирамиды. Последним взял автомат Мирон.

— Эй, командиры — окликнул нас кто-то из них, — ведите нас.

Мы быстренько допили свой чай, вытерли ладонями влажные губы и тоже похватали свои автоматы, догоняя дембелей. Во дворе караулки повторилась процедура заряжания автоматов и примыкания штык-ножей. Часовые первых трех постов во главе с Рыжим ушли меняться первые, мы вшестером за ними, но в противоположную сторону.

— Захвати пару ракет, — кивнул мне Мирон, проходя мимо курилки.

Сумки с ракетами так и лежали на лавке в курилке: там, где я их оставил. Мы вышли из караульного дворика и свернули в темноту. Дембеля встали. Я не знал как следует поступать сейчас и тоже встал. По уставу я должен идти первым, а они за мной. И так от поста к посту, постепенно меняясь. «Так-то оно, конечно, так», — рассудил я, — «но они дольше меня служат, им виднее: что и как».

На этот раз я оказался прав. Полезно иногда подумать головой, прежде чем поднимать шум и крик да показывать власть.

— Ну? Что? У кого? — негромко переговаривались дембеля в темноте.

— У меня.

— Сколько?

— Два.

— Взрывай.

— Погоди, давай молодого позовем.

— Ну, так зови.

— Эй, как тебя там? Сэмэн. Иди сюда.

Я подошел. Дембеля стояли кружочком и расступились, давая мне место.

— Держи, — из темноты у меня под носом появилась рука, которая держала сигарету.

«Косяк», — догадался я.

— Взрывай.

Я прикурил, сделал две затяжки и передал стоящему слева от меня. Тот в свою очередь дважды затянулся и передал следующему.

— Взрывай вдогонку, — мне сунули второй косяк.

Второй косяк, светясь в темноте красным огоньком, поплыл по кругу за первым. Через пару минут боевой дух был укреплен, мужества прибавилось и тяготы службы для пятерых гражданских и одного военного уменьшились примерно вдвое.

— Пускай ракету, — приказал мне Мирон, когда оба косяка были добиты.

Я вынул ракету из кармана бушлата, отвинтил колпачок с тыльной стороны и, зажав ее вертикально в левой руке, правой дернул за капроновую нитку снизу.

Кто ж знал как ее следует запускать — эту ракету?!

Тугая струя огня вырвалась из моих рук и стремительно стала уходить вверх. Пустой картонный цилиндр вырвало из моих рук и он шмякнул меня по сапогу. По неопытности я взял ракету слишком близко к верхнему концу, большой и указательный пальцы больно обожгло раскаленными газами.

— Эх, деревня, — огорчился Мирон, — кто тебя так учил ракеты запускать? Это ж тебе не тридцатка — с упора надо было. Автомат поставил прикладом на землю, упёр в мушку и дергай. А ты — с рук…

Высоко над головой вспыхнула яркая вспышка и, покачиваясь на парашютике, осветила все вокруг желтовато-бледным светом. Стало видно и парк, и склад ГСМ, и даже далекие склады РАВ.

— Стой здесь, покури пока, — напутствовал меня Мирон, минут через пять дашь вторую ракету. Та смена к тебе сейчас сама подойдет.

Дембеля исчезли в темноте, а я полез за сигаретами. Ракета горела почти минуту, позволяя уходящим видеть дорогу, которую, впрочем, они за два года успели изучить на память. Минут через пять подошли часовые из парка, чуть позже — часовой с ГСМ. Я запустил вторую ракету, освещая дорогу до складов РАВ. Не успели подошедшие докурить, как вернулись двое с седьмого и восьмого постов. Все пять человек были в сборе. Прошло совсем немного времени, смена постов была произведена быстро и без шума, без излишней уставной педантичности и можно было возвращаться в уютную караулку. Вместо того, чтобы добросовестно и честно топать четыре километра пёхом, мне пришлось отойти от караулки всего метров на пятьдесят — до того самого места, где мы с дембелями заступившей на посты смены взрывали косяки.

«Нет! Все-таки не зря дембеля — дембеля. Они умнее. Они знают как быстрей и лучше. Дембелей надо слушаться», — решил я про себя.

Сменившиеся дембеля зацепили с собой в спальное помещение термос с бражкой и теперь угощали себя и своих однопризывников. Свет там никто так и не включил и в темноте мигали красные точки сигарет, слышался хохот и бульканье разливаемой браги. Хмельной дух стоял на всю караулку. В комнате бодрствующей смены за столом сидел Барабаш и лениво перебирал костяшки домино. Может, ему и хотелось выпить, но помначкару лучше оставаться трезвым.

— Будешь играть в нарды? — пригласил он меня, когда я вошел.

— Я не умею.

— Чего там уметь? Самая мудрая игра… после перетягивания каната. Примерно столько же мозгов требуется. Смотри: у тебя и у меня по пятнадцать шашек. Ты свои гонишь отсюда — сюда. Вот тут у тебя «домик». Твоя задача — загнать все свои шашки в «домик» и потом «выбросить» их. Вот и все.

Игра показалась мне простой и соответствующей моему уровню развития. Я сел за стол и мы с Барабашем стали по очереди бросать зарики, передвигая по доске шашки. Мимо нас в спальное помещение прошел Мусин.

— А-а! Товарищ прапорщик! Давайте с нами, — пригласили его дембеля. Послышалось бульканье.

— Нет, мужики. На службе — не пью. И вы тоже, смотрите…

Голос Мусина не был ни злым, ни возмущенным. Будто так всегда и надо было, чтобы солдаты, находясь в карауле, распивали брагу и старший прапорщик давно привык к таким картинам.

— Товарищ прапорщик, — успокоили его из темноты, — вы же знаете: старый воин — мудрый воин.

— Смотрите, — повторил Мусин и вышел из темной комнаты.

Он остановился возле нас и некоторое время смотрел за игрой.

— Эх, растяпа, — несильно, по-отечески вмазал он мне подзатыльник, — кто же так играет? Смотри: он тебе уже «марс» поставил. Барабаш!

— Я, товарищ прапорщик, — откликнулся мой партнер не прерывая игры.

— Я пошел отдыхать, остаешься за старшего. После двенадцати помдеж придет проверять — разбуди меня. Вопросы?

— Никак нет, товарищ прапорщик. Все ясно. Отдыхайте.

— Ну, вот и отлично.

Мусин ушел спать, а наша игра закончилась тем, что Саня «выкинул» все свои шашки, а я половину своих даже не успел загнать в «домик».

«Марс».

— Хреново играешь, — оценил Барабаш и глянул на часы, — время. Выводи людей на посты.

И в этот раз я развел дембелей по постам таким же манером: отошли метров на пятьдесят от караулки, выкурили два косяка, я выстрелил осветительную ракету, минут через пять — вторую и, дождавшись дембелей с дальних постов, вернулся обратно в караулку. Рыжий вернулся позже меня и был очень удивлен той скоростью, с какой я развожу свои пять постов.

— Уметь надо! — объяснил я ему.

В самом деле, если Рыжему при разводе постов приходилось делать по полку круг длинной побольше километра, то мой маршрут был гораздо короче. Завидев ракету, дембеля снимались с постов чуть ли не бегом и времени на развод уходило совсем мало — только чтобы дождаться двоих со складов РАВ.

Однако время шло к полуночи и надо бы было поспать. Наркотический яд туманил голову и меня клонило ко сну. Но не судьба была мне поспать в эту ночь. Я зашел в спальную комнату и лег на свободный топчан. На соседних топчанах у дембелей во всю шло веселье. Термос мало помалу пустел, брага плескалась по кружкам и разговор клеился. Вспоминали свой первый год службы и свое «духовенство». Называли фамилии дедов, которые давно уволились в запас и уже второй год вкушали прелести гражданской жизни. Дайнека травил о том как он полез за бензином для зажигалки.

Обычное дело: привязал к зажигалке нитку, открыл бензобак, сунул в него зажигалку, дождался, пока вата пропитается как следует, вынул зажигалку и аккуратно ее вытер. Вот только к тому бензобаку был сверху привинчен КАМАЗ.

Для тех, кто не понял, поясню: дизель. На солярке работает. Никакого бензина в нем отродясь не было. Зажигалка, разумеется, была безнадежно испорчена, а сам Дайнека был нещадно бит дедушкой, пославшим непутевого духа ее заправить. Мирон, было вставил слово о мыслительных способностях Дайнеки, но Дайнека, не сбившись с дыхания, тут же вывалил историю о том, как сам Мирон полтора года назад прикуривал от трассера.

Спички в полку были в большом дефиците и, если появлялись в магазине, то моментально разлетались. Прикуривали кто от чего. Дедушки и черпаки от зажигалок, которые передавались из поколения в поколение, пока не ломались. Были даже приспособления из двух коротких проводков и маленькой спиральки от электроплитки. Концы проводков вставлялись в розетку, спиралька моментально розовела и можно было прикуривать. Такой способ требовал известной сноровки: если недодержать — спираль не нагреется, если передержать — перегорит. Духам прикуривать было не от чего: откуда у них зажигалка? Не заслужили еще. Поэтому, духи чаще всего прикуривали от трассеров и каждый дух носил с их собой в кармане. Немного, штук шесть. Если зубами вытащить пулю из гильзы, а из самой гильзы высыпать порох, то, вставив пулю обратно острым концом внутрь, получали удобное средство для прикуривания. Теперь следовало сильно постучать по трассеру чем-нибудь тяжелым и твердым: молотком или даже булыжником. Трассер воспламенялся, горючий заряд выгорал, накаливая пулю до бела и от нее могли прикурить три человека. Четвертый не успевал: гильза от пули нагревалась и начинала жечь руки. Приходилось срочно ее выбрасывать.

Дело, в общем-то, не хитрое — от трассера прикурить. Если тебе перед этим объяснят — как. Еще лучше, если покажут. Но Мирону никто ничего не показывал. Полтора года назад, когда Мирон был еще духом и служил в полку первый месяц, кто-то из дедов послал его прикурить. Мирон оббегал весь батальон, но спичек ни у кого так и не нашел. Тогда ему кто-то подсказал:

— Чего ты маешься? Прикури от трассера, как все люди.

Сказано — сделано.

Мирон пошел в оружейку, взял свой автомат, зарядил его одним единственным (молодец — хватило ума!) трассирующим патроном, вышел из оружейки и тут же, между палаток, выстрелил себе под ноги. Трассер вошел в грунт и Мирон принялся копать ямку, чтобы добраться до него и прикурить.

Война, конечно, войной, но выстрел в самом центре расположения полка да еще и средь бела дня — происшествие чрезвычайное. Кто его знает: что это за выстрел? Может, кто-то свел счеты с жизнью. Это еще ничего. Туда и дорога. А, может, кто-то рассчитался с сослуживцем. Это уже хуже: одного в могилу, другого — в тюрьму. На выстрел Мирона немедленно со всех палаток батальона высыпали пацаны и через минуту возле него собралась толпа и смотрела, как он ковыряет землю. Убедившись, что ничего страшного не произошло все разошлись по своим делам, посмеиваясь над «догадливостью» молодого бойца, а деды приказали черпакам провести с Мироном разъяснительную работу и научить его прикуривать как следует. Впрочем, в тот раз, кажется, все обошлось благополучно: получив пару раз по ушам, Мирон сам научился прикуривать и свой призыв научил.

Я лежал на топчане, слушал Дайнеку и не верил, что эти уверенные в себе и все знающие дембеля чуть больше года назад тоже были духами, как я сейчас. Еще больше мне не верилось, что через полтора годя я сам стану таким же. Умом я понимал, что разница в возрасте между нами — полтора-два года. Но тем же умом я понимал, что разница между нами — гораздо больше, возможно, целая жизнь. Нет, даже несколько жизней — жизней тех пацанов, которые не дожили до своего дембеля. А здесь сидят и травят байки те, кто выжил за два года в Афгане. Счастливчики, которых ждет Союз и скоро дождутся матери. А сколько из них не дожили? А сколько из моего призыва не доживет? А я — доживу?

Какой тут сон, когда такие мысли?!

— Эй, молодой! — окликнули меня — пить будешь?

Я повернулся на голос в темноте. Перед моим лицом замаячила кружка с ароматной брагой.

— Пей, разводящий.

«Нет, пожалуй, будет многовато», — подумалось мне, — «один чарс — коня с ног свалит, а если еще и бражкой отлакировать… Многовато будет. Совсем «вырублюсь».

— Пей, не держи кружку, — торопили меня.

«Хотя, с другой стороны… Ради уважения к старшему призыву…»

Сладкий хмельной напиток, явственно отдающий дрожжами, был мной принят из дембельской руки и немедленно выпит под одобрительными взглядами старших товарищей.

Не следовало мне этого делать.

Алкоголь и чарс (марихуана, анаша, план) никак не складываются. Они не складываются и даже не умножаются.

Действие друг друга они возводят в степень! Как в алгебре.

Пол и потолок спального помещения качнулись… и поменялись местами. Я сидел на топчане и мне было невдомек: отчего это дембелям пришло в голову устроиться на потолке? Если бы они догадались спуститься вниз на топчаны, то им бы было гораздо уютнее. И не надо было бы висеть вверх ногами. Надо бы им подсказать…

Но на меня никто уже не обращал внимания.

— Следующая смена — на выход, — в проеме двери стоял Барабаш.

Восемь дембелей поднялись с топчанов и двинулись к пирамиде за автоматами. Я, сохраняя равновесие, пошел за ними. Барабаш посмотрел на меня осуждающим взглядом, но ничего не сказал.

«Автомат — это, пожалуй, лишнее» — я глянул на пирамиду и мне расхотелось вынимать его оттуда, — «сначала — доставать его, потом обратно класть… таскать его на себе. Пусть он лучше меня пока тут подождет. Будем сниматься с караула — заберу. Да и делов-то — отойти на пятьдесят метров и дать ракету. Кстати, две последних остались».

— Автоматы на стеллаж, — путаясь в буквах, скомандовал я, выйдя на крыльцо, — присоединить магазины, примкнуть штык-ножи, оружие — к осмотру.

Барабаш вышел на крыльцо следом за мной, не обнаружил автомата у меня за плечом, но верно оценив мое состояние, не стал настаивать, чтобы я его туда повесил.

— На пост за мной шагом, — голос мой заплетался, как, впрочем и ноги, — марш!

Я противолодочным зигзагом побрел в сторону калитки, на автопилоте, захватив из курилки две последних осветительных ракеты.

Больше ничего не помню.

Развел я посты или нет? Или они так и простояли до утра? В себя я пришел, когда уже было светло. Я сидел на губе. Только не внутри, не в камере, а во дворике губы, под забором, отделяющим губу от караулки. Что я тут делал, зачем сидел и долго ли я тут находился? — уверенно ответить на эти вопросы я бы не смог.

Стыд-то какой: первый мой караул, а я, разводящий, обдолбился чарсом и добавил брагой! Хоть в караулку не возвращайся. Не знаю теперь, куда глаза от стыда девать?!

На крыльце караулки стоял старший прапорщик Мусин.

— Ну, вот он и нашелся! — восхитился он.

«Он» — это вероятно был я.

— Зря вы, мужики, молодого втянули. У вас — привычка. А у него что? Умойся и вези людей на посты.

«Как — вези?! На закорках что ли?!»

Я представил, как пятеро дембелей влезают на меня и у меня подогнулись ноги. Я их точно не унесу, даже одного.

Оказалось, что пока я пребывал в беспамятстве, перепачканный солидолом водитель сумел-таки починить караульную машину — «шестьдесят шестой». ГАЗ-66 и в самом деле казался убитым и было чудом не то, что он может двигаться без оленьей упряжки, а уже то, что у него есть мотор, который способен тарахтеть и давать выхлоп.

Умывшись и захватив автомат, я влез в кабину. Дембеля устроились в кузове. Водитель, видимо хорошо зная маршрут и очередность смены постов, порулил к самым дальним — складам РАВ. Однако, нас никто не встретил и никто не окликнул: «стой, кто идет?». Дембеля стукнули в кабину и приказали выключить мотор. К РАВ «газончик» подъехал с неработающим мотором — накатом. Я выскочил из кабины на землю и собирался хлопнуть дверью, но под носом у меня возник кулак:

— Тише, душара! Не шуми.

Дембеля соскочили с кузова и пошли к вышкам. Через несколько минут они притащили Манаенкова и Жиляева.

Они спали на посту.

Сон на посту приравнивается к предательству. Или недалеко от него.

Всё понятно — устал и хочется спать. На это есть караульное помещение с топчанами: пришел, развались и спи. Не снимая сапог и расслабив ремень. На каждом разводе перед заступлением в наряд или в караул спрашивают: «кто не может нести службу?». Таковых не находится. Все могут. А раз так, то, пока ты «с ружьем» за спиной становишься на пост, все остальные должны быть уверены, что ты не проспишь и «вспышку не прохлопаешь».

А задача твоя не такая уж и трудная: если не сможешь сам отразить нападение душманов, то, хотя бы, шум подними, очередь дай из автомата! На шум, поднятый тобой, прибежит бодрствующая смена и поддержит тебя огнем. Не хватит сил для отражения — весь полк поднимется по тревоге.

Но — дай время!

Дай свободной смене добежать до тебя.

Дай полку несколько минут, чтобы подняться по тревоге, разобрать оружие из пирамид и придти тебе на помощь.

Дай людям несколько минут. Возьми все на себя! Хотя бы на спусковой крючок успей нажать, чтоб в караулке и в полку услышали твой выстрел и поняли: что-то не в порядке, нужно реагировать.

Ценой жизни своей дай людям время!

А если ты разлегся на посту как тюлень, какой от тебя прок? На тебя надеются, как на хорошего, а ты храпишь, как былинный богатырь под лукоморским дубом. Может, тебя резать придут, а потом начнут резать твоих сослуживцев? А кому охота быть зарезанным по оплошности недочеловека, влюбленного в сон?!

Часовые проспали Василия Ивановича Чапаева.

Не хотелось бы судьбу повторить. Да и Урала, который можно было бы переплыть, черпая воду одной рукой, поблизости нет. До Амударьи — и то, восемьдесят верст по прямой через пустыню. Поэтому — дух ты или дембель — вышел на пост — неси службу как положено. В уставе плохого не напишут. Написано: «… часовому запрещается спать…» — отнесись с пониманием. Не спи.

Бди!

Из-за твоей безалаберности никому не охота домой в цинковом гробу ехать.

Нет более простого и красноречивого способа выразить презрение к тому воинскому коллективу, в котором ты проходишь службу, чем заснуть на посту. Это все равно, что сказать перед строем всей роте:

— А мне по фигу: кто из вас домой вернется, а кого убьют!

Такой плевок в коллектив!

Только, если один человек плюнет в коллектив, то коллектив утрется. А если целый коллектив плюнет на этого «одного», то он рискует утонуть.

Манаенков и Жиляев, отхватив свою порцию дембельских затрещин, были поставлены на стартовую позицию спереди караульной машины. Их ожидал бодрящий и освежающий забег на полтора километра до полка, который укрепит их боевой дух и снимет тягу ко сну на посту. У них отобрали магазины с патронами, чтоб не застрелились, но оставили автоматы — 3,6 кг лишнего веса для общего физического развития. Дайнека, оттерев водителя, сам сел за руль и всю дорогу до поста ГСМ подталкивал бегущих бампером, придавая дополнительное ускорение. Когда Жиляев и Манаенков добежали, наконец, до полка, то хэбэ на них было мокрое от пота насквозь. Они были бодры, веселы и радостно ожидали окончания расправы, которая должна произойти в караулке.

А как еще прикажете лечить сон?

После завтрака и очередного развода постов Рыжий сказал мне по большому секрету:

— Сегодня приезжает полк.

— Ну да? А ты откуда знаешь?

— Посты разводил — встретил твоих однокашников — Щербаничей. Они сказали.

— Во сколько?

— После обеда. Я сам слышал, как дежурный по полку приказал дежурному по столовой готовить обед на весь полк.

Этому можно было верить. Во-первых, Рыжий «сам слышал», а во-вторых, какой смысл Щербаничам обманывать?

Эти Щербаничи ловко устроились — на полковой узел связи. Не тот, который через громкоговоритель передает легкую музыку, а тот, который качает связь полка с дивизией и Армией. Служба у них была — не служба, а мечта любого духа.

На узле связи работали всего две смены из трех человек каждая. Менялись они между собой по времени приема пищи. Первая смена, допустим, завтракала и шла подменять вторую, оставаясь на узле. Вторая завтракала и могла быть свободна до обеда. В обед смены так же менялись — до ужина. После ужина одна смена оставалась на всю ночь — до завтрака. Когда кто из них спал — это были их личные трудности. В наряд по роте никого из двух смен не ставили и даже духов не припахивали. Эти шесть человек так и жили — как на подводной лодке. Вроде и в полку служат, но живут в своем мирке, от смены к смене измеряя время приемами пищи. Конечно, они первыми узнавали все новости. Не только полковые, но и главную — номер очередного приказа министра обороны, который вскоре будет нарисован на всех дембельских панамах.

Отсутствие дедовщины, которая как бы не распространялась на духов узла связи, имела оборотную сторону медали без позолоты: став через полгода черпаками, а потом и дедами, эти духи не пользовались никакими привилегиями своего срока службы. Как их не трогали, пока они были молодыми, так и они не могли никого трогать из молодого призыва. А если бы кому-то из них вздумалось попросить молодого об услуге или послать его с поручением, то их же однопризывники и напомнили бы им, что пока их призыв «летал» на первом году службы, они безмятежно отсиживались на узле связи, не разделяя со своим призывом все тяготы и лишения. Поэтому, дедами могут считаться лишь относительно: не заставляют полы мыть — пусть скажут спасибо.

И хотя никто в полку не заискивал перед связистами узла связи, знакомство с ними считалось полезным, так как открывало доступ к информации совсем иной, нежели доводили на политзанятиях или можно было прочесть в газетах. Связисты были допущены даже к секретной информации и если они делились новостями, то этим новостям можно было верить.