"ИБН БАТТУТА(ЖЗЛ-364)" - читать интересную книгу автора (Тимофеев Игорь)ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ Выпуск 3 (634) Игорь Тимофеев ИБН БАТТУТА «Молодая гвардия» МОСКВА 1983 Рецензенты: доктор филологических наук, профессор кафедры истории литературы стран Азии и Африки ИСАА при МГУ, В.И. Семенов; кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института мировой литературы имени А.М. Горького А.Б. Кудепин ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава шестая «Когда приезжаешь из странствий, привези родным хотя бы камешек», - говорят арабы. Возвращаясь в Марокко дождливой осенью 1349 года, Ибн Баттута знал, что двух самых близких ему людей уже нет на свете. Еще в Дамаске, где он останавливался незадолго до мора, унесшего тысячи и тысячи жизней, знакомый танжерский шейх сообщил ему, что отец умер пятнадцать лет назад. Весть о кончине матери застигла его в Тазе, когда до родного дома оставалось несколько дней пути. Заезжать в Танжер расхотелось. Там, правда, оставалась по отцовой и материнской линии многочисленная родня, что в его отсутствие наверняка расширилась, приросла детьми и внуками; рано или поздно предстоит наведаться и к ним, хотя ждут они не столько его самого, сколько дорогих заморских подарков. Но все это можно было отложить на потом, а вот в Фес, блистательную меринидскую столицу, ноги несли сами. За четверть века, что Ибн Баттута провел в странствиях, здесь, на родной земле, многое изменилось. В правление султана Абу-ль-Хасана, вступившего на престол в 1331 году, меринидское государство достигло апогея своей славы и могущества. Сын абиссинки, прозванный за смуглость «черным султаном», Абу-ль-Хасан страстно мечтал о восстановлении мусульманского господства в Испании и даже снарядил туда военную экспедицию, которая, к его разочарованию, окончилась полным провалом. Поначалу, правда, военное счастье сопутствовало Абу-ль-Хасану, и ему даже удалось захватить город Альхесирас, но в 1340 году в сражении у берегов Рио Саладо кастильцы наголову разбили меринидскую армию, а еще через четыре года, опираясь на помощь отборных отрядов английского, французского и итальянского рыцарства, окружили Альхесирас и после двухмесячной осады вновь взяли его в свои руки. Считая поражение случайным, «черный султан», по словам средневекового историка Ибн Халдуна, «остался глубоко убежден, что дело Аллаха в конце концов восторжествует и что всемогущий выполнит свое обещание, вернув удачу мусульманам». Но это были напрасные надежды. Меринидам пришлось уйти с Пиренейского полуострова, и на сей раз навсегда. Эфемерными оказались и успехи Абу-ль-Хасана в осуществлении другого честолюбивого замысла - создании могущественной империи, простирающейся вдоль Средиземноморского побережья от Атлантики до Египта. Былая слава Альмохадов, безраздельно господствовавших в Ифрикии, не давала ему покоя. В начале 1335 года он выступил против своего главного врага, абдельвадидского правителя Абу Ташфина, осадил Тлемсен и в мае 1337 года взял его штурмом. Падение Тлемсена вызвало гулкий резонанс во многих мусульманских столицах - египетские, суданские, гранадские и тунисские послы прибывали в Фес с поздравлениями от своих государей. Но Абу-ль-Хасан стремился к большему. Весной 1347 года он двинул свои войска на восток и несколько месяцев спустя овладел Тунисом, вплотную приблизившись к осуществлению своей мечты. Но кампания 1347 года была последним успехом Абу-ль-Хасана. Далее последовала целая цепь неудач, которые в конечном счете привели его к гибели. Удержать Тунис оказалось значительно труднее, чем его завоевать. В течение двух последних лет Абу-ль-Хасан растрачивал силы в борьбе с мятежными арабскими племенами и местными феодалами, не признававшими его власти, а тем временем его сын и наследник Абу Инан провозгласил себя султаном и для укрепления своих позиций восстановил добрые отношения с Абдельвадидами, позволив им вернуться в Тлемсен. Все, что задумал Абу-ль-Хасан, шло прахом. Так и не сумев одолеть мятежного сына, этот великий честолюбец и не менее великий неудачник в 1351 году вынужден был отречься от престола и вскоре умер в горах Высокого Атласа, где его приютили друзья из древнего альмохадского племени хинтата. Территориальная экспансия осталась стержневой идеей внешней политики и при Абу Инане, который так же, как отец, всю жизнь рвался к господству над Средним Магрибом и даже добился значительных успехов, завоевав все побережье вплоть до Бужи, но в конце концов был вынужден отступить с пустыми руками, так как его воины, изнуренные тяготами похода, отказались идти вперед. Крах имперских амбиций отнюдь не подорвал авторитета Меринидов в глазах окружающего мира. Марокко по-прежнему оставалось самой могущественной силой в Магрибе, а блеску и роскоши меринидского двора могли позавидовать правители любой мусульманской страны. Стремясь утвердить за собой репутацию просвещенных государей, фесские султаны заботились о строительстве мечетей, маристанов, духовных школ, покровительствовали наукам и искусствам, собирая вокруг себя выдающихся богословов, ученых, поэтов. Так, например, секретарем и хранителем печати у Абу Инана был тунисец Ибн Халдун, крупнейший мыслитель средневековья, которого не без оснований называют «отцом социологии». Разносторонне одаренный, Ибн Халдун ярко проявил себя во многих областях человеческой деятельности, своей универсальностью он походил на гигантов европейского Ренессанса. Другой звездой первой величины в фесских научных кругах был поэт, историк и философ, бывший визирь гранадских эмиров Лисан ад-дин Ибн аль-Хатиб, последний из великих андалузцев, творчество которого пронизано апокалипсическими мотивами неизбежного заката арабо-испанской культуры. Были и другие, не менее талантливые и именитые, чей блеск не выдержал проверку временем, померк, сошел на нет и сегодня уже неразличим под слоем архивной пыли. Иногда они сходились на диспуты, и тогда на пушистые дворцовые ковры, треща, осыпались искры накалившихся умственных страстей. Абу Инан любовался уникальной коллекцией интеллектов, как красавица любуется набором заморских благовоний, что выстроились рядами на ее туалетном столике. И если появлялся в Фесе или где-нибудь еще яркий мыслитель или поэт, к нему со всех ног спешили ученые эмиссары халифа, чтобы выяснить, каков он и чего стоит, и после представить о нем государю обстоятельный доклад. В декабре 1349 года по дворцу разнеслись слухи, что в Фесе остановился некий шейх, похваляющийся тем, что объехал весь населенный мир и даже сподобился состоять на службе у индийского султана. Летопись сообщает: «И среди тех, кто прибыл к высоким вратам Феса и перешел по лужам стран к его вздымающемуся морю, был шейх, факих, путешествователь надежный, проехавший земли, пронизавший климаты вдоль и вширь, Абу Абдаллах Мухаммед, известный как Ибн Баттута, славный в странах Востока как Шамс ад-дин («Солнце веры»). Он обошел землю, поучаясь, и прошел по городам, испытуя; он исследовал разделения народов и углублялся в деяния арабов и иноземцев. Затем он водрузил посох скитаний в этой высокой столице». Современники относились к рассказам Ибн Баттуты по-разному. Люди неискушенные готовы были слушать его часами; в самых интересных местах они со значением переглядывались, покачивали головами; вопросы задавали бесхитростно, робко, опасаясь прослыть невеждами, а если кто и проявлял дотошность, то на него сердито прицыкивали: не думай, мол, что умнее всех. С такими Ибн Баттуте было легко, он готов был сидеть с ними подолгу, переносясь в воспоминаниях то в священные города Аравии, то в Дели, то на Мальдивские острова. Странно, но именно здесь, на родине, окруженный родственниками и друзьями, он остро чувствовал ностальгию по далеким странам и городам и даже о своих злоключениях рассказывал с удовольствием, словно бы и не стоили они ему жестоких волнений и преждевременной седины. Сложнее было с учеными мужами, которые, правда, охотно откликались на приглашения пришельца, стремившегося завести побольше полезных связей, но внимали повествованию недоверчиво, подозрительно и, принимая на веру самое, казалось бы, невероятное, непонятным образом пытались оспорить то, что было очевидным и простым. Возражая, они ссылались на мнение авторитетов, и как им было доказать, что великие историки и землепроходцы Птолемей, Масуди, Табари, наконец, автор непревзойденной карты мира Идриси тоже могли заблуждаться, а уж кое в чем были, мягко говоря, не вполне точны. Недоверчивость знатоков удручала Ибн Баттуту, но он стоял на своем, не теряя надежды, что рано или поздно повелитель правоверных заинтересуется им и пригласит в свой меджлис. Вот что рассказал Йбн Халдун: «Приехал в Мигриб один человек, известный под именем Ибн Баттуты. Он рассказывал об обстоятельствах своего путешествия, какие диковинки он видел в странах земли. Больше всего он рассказывал про государство владетеля Индии и приводил такие случаи, что слушатели дивились, вроде того, что, когда царь Индии отправляется в путешествие, он подсчитывает жителей своего города - мужчин, женщин и детей и назначает им пропитание на шесть месяцев, которое выдается из его пожалования. А когда он возвращается из путешествия, то въезжает в торжественный день. Все люди выходят на равнину перед городом, окружают его, а перед ним на этом параде ставят баллисты, которые кидают людям мешки с дирхемами и динарами, пока он не войдет в свой дворец. Он рассказывал подобные истории так, что люди стали поговаривать о его лживости. Я встретил в те дни визиря султана и беседовал с ним по этому поводу. Я высказал неодобрение рассказам этого человека, так как среди людей распространилось мнение о его лживости. Визирь мне сказал: «Остерегайся отрицать подобные обстоятельства о государствах, так как ты сам их не видал: ты окажешься, как сын визиря, который вырос в тюрьме. Было так, что султан заточил одного визиря, и он пробыл в тюрьме годы, воспитывая сына в этом заключении. Когда тот вырос и стал разумным, то спросил о мясе, которым питался. Отец сказал ему: «Это мясо барана». Тот спросил: «А что такое баран?» Отец описал ему со всеми признаками и свойствами, а тот говорил: «Отец, это, видишь ли, вроде крысы». Тот отрицал и говорил: «Где баран и где крыса!» Так же было и с мясом верблюда и коровы, так как он в своем заключении не видел Других животных, кроме крыс, и думал, что все они из породы крыс». Часто случается с людьми в сообщениях, что постигает соблазн добавить с намерением удивить. Пусть же человек владеет самим собой и различает природу возможного и недопустимого чистым разумом. То, что входит в пределы возможного, пускай он принимает, что выходит из них, отвергает». Вскоре произошло то, о чем мечтал Ион Баттута: султан Абу Инан велел ему прибыть во дворец. Судя по всему, Ибн Баттута сумел завоевать симпатии султана, который оценил не только широту его знаний о мире, но также его богатый дипломатический опыт. Во всяком случае, Ибн Баттута был сразу же зачислен на султанскую службу и несколько месяцев спустя отправился в Гранаду, по-видимому выполняя личное поручение Абу Инана. Об этой поездке он не сообщает почти никаких подробностей: Андалузия была хорошо знакома марокканцам, да и цель миссии, очевидно, не допускала огласки. Настроение у Ибн Баттуты приподнятое, ровное. В свои сорок семь лет он еще полон сил и энергии, высокое положение при дворе окрыляет его, и, прикажи ему султан вновь отправиться в Индию или Китай, он, кажется, примет это как должное и без всяких колебаний примется снаряжать караван. В конце 1351 года Ибн Баттуте действительно пришлось собираться в дорогу. Но не в Индию и не в Китай. Султан Абу Инан поручил ему как можно глубже проникнуть в Западный Судан и подробно разузнать о возможностях расширения торговли с негритянскими государствами Мали и Борну. 18 февраля 1352 года Ибн Баттута покинул Фес. «В стране Гана, - сообщал в конце IX века арабский писатель Ибн аль-Факих аль-Хамадани, - золото произрастает в песке так же, как растет морковь. И собирают его на восходе солнца». О той исключительно важной роли, которую африканское золото сыграло в истории человеческого общества, сегодня знают немногие. Между тем с древнейших времен и вплоть до открытия Америки драгоценный желтый металл, добывавшийся в недрах Черного континента, монопольно царил на рынках Старого Света. Освоение богатой золотом Нубийской пустыни сделало Египет периода Нового царства могущественнейшей державой древнего мира. Золото добывали не только па востоке Африки, в стране Куш, но и в ее западных районах, в бассейнах рек Сенегал и Нигер. Со странами Западного Судана бойко торговали уже карфагеняне, позднее им на смену пришли древние римляне, а с середины XII века - арабы. В XI веке исламизация Западной Африки уже шла полным ходом; многие местные правители переходили в новую веру, понуждая к тому же зависимую от них феодальную знать. Шаг за шагом ислам все прочнее утверждался в странах Западного Судана. С севера арабские купеческие караваны везли ремесленные изделия, оружие, сушеные финики, изюм, а возвращались на родину, груженные золотом, слоновой костью, шкурами леопардов, зебр, мускусом, лекарственными травами. И конечно же, с каждым караваном гнали на север партии чернокожих невольников: девушек для гаремов, юношей для военной службы. Прибытия караванов с нетерпением ожидали перекупщики-иудеи: золото и невольники - главное, на чем они наживали капитал, с огромной выгодой перепродавая их на европейских рынках. Чтобы товар обошелся дешевле, они старались перехватить его на полпути к средиземноморским портам, в еврейских слободках - меллахах, что созданы во многих оазисах Сахары. Почти все золото, что находилось в обращении в Европе до XVI века, было завезено туда с Черного континента. Слухи об «африканском Эльдорадо» гуляли по Европе, волнуя воображение банкиров, содержателей ювелирных лавок, предприимчивых рыцарей, авантюристов всех мастей. Но «страна золота» существовала не только в фантазиях корыстолюбцев. На многих средневековых картах значится «золотой остров», которым, вероятнее всего, была Вангара, находившаяся в верхнем течении Сенегала. «Золотой остров» изображен, в частности, на карте Кариньяно от 1320 года и карте Пицигано, составленной в 1367 году. На знаменитой Каталонской карте мира, появившейся в 1375 году, нарисован малийский мансу Канку Муса н под рисунком написано: «Вождь негров, по имени Муссемелли, государь негров из Гвинеи. Этот царь - богатейший и самый влиятельный властелин всей страны благодаря массе золота, которое стекается в его государство». Отдельным европейцам, несмотря на весь риск такого предприятия, удавалось проникнуть в глубинные районы Западного Судана, но об участии в торговом обмене с местными купцами не приходилось даже мечтать: закупка золота была прерогативой мусульман, и любая попытка иноверца нарушить сложившуюся традицию стоила бы ему жизни. Приходится ли говорить, какое огромное значение придавали фесские султаны укреплению и расширению торговых связей с западноафриканскими государствами, тем более что золото, непрерывным потоком поступавшее в Марокко, доставалось перекупщикам почти задаром, если, конечно, не учитывать расходов на снаряжение караванов. Дело в том, что на южных границах Сахары издревле сложилась кажущаяся нам парадоксальной традиция обмена золота на поваренную соль, причем за меру соли негры отсыпали равное по весу количество золотого песка. Жители великих африканских империй Кейта и Борну не находили в этом ничего странного. Золота у них хватало с избытком, а вот соль была такой редкостью, что о богачах в народе говорили: они едят соль за каждой едой. «Негры, обитающие между Гамбией и Нигером, сосут кусочки соли с такой же жадностью, как наши дети едят сладости», - писал в конце XVIII века известный путешественник Мунго Парк. Об обмене золота на соль Ибн Баттута рассказал достаточно подробно. Выйдя с караваном марокканских купцов из Сиджилмасы, столицы северосахарского оазиса Тафилалет, он на двадцать пятый день пути добрался до южного оазиса Тегазза, откуда правитель Мали манса Сулейман получал каменную соль и медь. Тегазза произвела на Ибн Баттуту странное впечатление: «Стенами домов ж мечетей служат соляные глыбы, а крыши сделаны из верблюжьих шкур. Там нет деревьев, лишь сплошной песок, в котором находятся огромные глыбы соли, нагроможденные одна на другую… Черные приезжают из своей страны и увозят из Тегаззы соль. Соль из Тегаззы продается в Уалате по цене от 8 до 10 мискалей за вьюк, а в городе Мали (в столице Мали Ниани. - И.Т.) - от 20 до 30 мискалей, часто же доходит и до 40. Соль служит черным средством обмена, как служат средствами обмена золото и серебро. Черные режут соль на куски и торгуют ею. И, несмотря на ничтожность селения Тегазза, в нем продают и покупают много кинтаров золотого песка». В Тегаззе купцы провели десять дней, тщательно готовились к переходу через пустыню. Сахара жестока и вероломна, малейшая оплошность или беспечность могут обернуться большой бедой. Страшнее всего отстать от каравана и потеряться. Ибн Баттута рассказывает о таких бедолагах. Один из них был найден мертвым под кустом, где он искал спасительную тень, всего лишь в миле от колодца. Другого путника укусила змея, и он лишь чудом остался жив. Проводники объяснили это тем, что змея предварительно попила воды, а в таких случаях ее укус менее ядовит. Змеи, правда, встречались не столь часто, а вот вши, которых здесь было несметное количество, не давали покоя ни днем ни ночью. Чтобы спастись от них, люди надевали на шею ниточки с ртутью, но и это помогало лишь отчасти. Солоноватая тегаззская вода почти не утоляла жажды, и даже жалкое пустынное селение Тасарахла, куда караван добрался через несколько дней нуги, показался путникам райскими кущами. Впереди был еще один трудный переход. По словам Ибн Баттуты, путники отдыхают в Тасарахле три дня, латая прохудившиеся бурдюки и на всякий случай обшивая их мешковиной: острые песчинки, увлекаемые ветром, что нередок в этих местах, могут продырявить кожу, вода вытечет из мехов, а в этом случае смерти не миновать. Отсюда же высылаются в Уалату гонцы, которых называют «такшиф». Они несут весть о прибытии каравана, чтобы навстречу путникам вышли их друзья и знакомые с запасами воды, которая за три-четыре дня до Уалаты обычно бывает на исходе. Гонцам платят огромные деньги, так как от их расторопности зависит жизнь десятков, а то и сотен людей. Если с гонцом случалось что-либо непредвиденное и он запаздывал на несколько дней, гибель всего каравана была неминуема. Но платные вестовщики, как правило, не подводили. Выросшие в пустыне, они знали все ее повадки и умели находить дорогу по каким-то лишь им понятным приметам, что, к изумлению непосвященных, не требовало даже острого зрения. Ибн Баттута сообщает о караванном проводнике, который был почти слепым, но ни разу не сбился с дороги и при любых обстоятельствах чувствовал себя уверенней своих зрячих коллег. Еще совсем недавно, в Фесе, рассказывая увлекательные истории о своих путешествиях, Ибн Баттута был уверен, что его теперь ничем не удивишь. В Уалате, где он провел несколько недель, ему пришлось многому удивляться, а кое-что даже вызвало искреннее негодование. «Мы прибыли в Уалату в начале раби ал-аввал, после двух месяцев пути, - писал Ибн Баттута. - Наместником султана в Уалате сидел Хусейн. Купцы сложили свои вьюки во дворе мечети, ибо местные власти отвечают за их сохранность, и пошли на прием к нему. Он восседал на ковре, окруженный копьеносцами и лучниками, вельможи из племени мессуфа стояли позади него. Купцы встали перед ним, но, несмотря на то, что они были рядом, он говорил с ними через переводчика в знак пренебрежения к ним. Из-за невоспитанности негров и их неуважения к белым я даже пожалел, что отправился в их страну». Раздражение Ибн Баттуты нетрудно понять. В годы странствий ему случалось выступать в роли официального посланника, как, например, в Константинополе или Дели, по все же в большинстве случаев он был частным лицом - паломником, ученым шейхом, торговцем, а поэтому, смея надеяться на радушный прием у того или иного правителя, всегда помнил, что проявляемой к нему любезности обязан своей ученостью и благонравием. Такое ощущение заставляло держаться настороже, не задирать нос там, где это могли бы счесть за непозволительную дерзость, и воспринимать милости сильных мира сего как очередной подарок судьбы. Ныне же он выступал в совершенно ином качестве. Направленный в Западный Судан Абу Инаном, он по праву считал себя его послом, которому местные чиновники обязаны были оказывать почести, сообразные высокому авторитету фесского двора. Именно поэтому неучтивость уалатского наместника показалась ему оскорбительной. Несмотря на это недоразумение, Ибн Баттута старался глядеть на своих африканских единоверцев трезво и непредвзято. Как обычно, он с удовольствием присматривается к прекрасному полу, отмечая, что уалатские женщины очень красивы, хотя ходят без чадры и не отличаются особой строгостью нравов. Женское легкомыслие Ибн Баттута давно уже воспринимает как зло, с которым поневоле приходится мириться; хорошо хоть, что посещают мечети, спасибо и на том. А вот мужчины ведут себя омерзительно, позволяя своим женам водить в дом любовников и миловаться с ними в открытую, не таясь постороннего взгляда. Такую распущенность уалатцы не считают грехом и в этом идут против шариата, хотя молятся аллаху по пять раз на дню. Чудеса, да и только! Своими наблюдениями о «бесчестии» местных жителей Ибн Баттута делился с Ибн Баддой, хозяином дома, в котором он останавливался в Уалате. Слушая жалобы своего постояльца, Ибн Бадда, купец из марокканского города Сале, изъездивший Мали вдоль и поперек, с трудом сдерживал улыбку. В отличие от Ибн Баттуты он-то знал, что империя Кейту имеет лишь внешнее обличье мусульманской страны, а на деле большинство ее жителей и поныне находятся во власти своих древних верований и суеверий. Так франки ошибочно принимают гуаву за грушу; внешне эти плоды вроде бы похожи, да только у гуавы под кожицей не мякоть, а косточка, что тверже гранита: вонзи в нее зубы - взвоешь от боли. Конечно же, есть и в Мали своя община, есть кадии, чтецы Корана, улемы, а в Тимбукту при мечети Санкоре основан университет, который кое в чем посоперничает даже с каирским аль-Азхаром. И все же в сознание простонародья ислам проникает медленно и тяжело. Ибн Баттута слушал эти рассуждения рассеянно, неохотно и, похоже, так ничего и не понял. Он был максималистом, и все, что хоть чуточку выходило за рамки мусульманской догмы, объяснял распущенностью либо невежеством. Зато рассказы Ибн Бадды из истории великой державы Кейту были ему явно по душе. С его лица исчезала недовольная гримаса, он успокаивался, добрел и, казалось, напрочь забывал о своей недавней непримиримости. При мансе Мусе и его преемнике Сулеймане великая империя Кейту поддерживала оживленные дипломатические и торговые отношения со многими мусульманскими странами и, конечно, в первую очередь с государством Ме-ринидов. Когда в 1337 году султан Абу-ль-Хасан овладел Тлемсеном, среди прибывших с поздравлениями иноземных гостей были и послы великой державы Кейту. В ответ Абу-ль-Хасан направил своих посланников в Мали, и они были с великими почестями встречены мансой Сулейманом. Парадоксально, но золото, этот символ могущества и богатства, как древесный червь подтачивал экономику Мали. Местные феодалы, привыкшие взамен золота получать из североафриканских стран все необходимые товары, не были заинтересованы в развитии внутреннего обмена. В итоге деревня жила натуральным хозяйством, на местных рынках царил полнейший застой. Зато внешний обмен неуклонно расширялся, с годами складывались целые купеческие династии, державшие в своих руках всю транссахарскую торговлю. Зависимость от постоянного притока товаров из северных стран понуждала местных правителей заботиться о безопасности караванных путей и создании благоприятных условий для торговцев. Ибн Баттута приводит такой эпизод: «Однажды в пятницу я присутствовал на проповеди, как вдруг один купец из числа ученых мессуфа, которого звали Абу Хафс, встал и сказал: «О, присутствующие в мечети! Призываю вас в свидетели моей жалобы на мансу Судеймана…» Когда он это сказал, из-аа загородки, за которой сидел султан, вышли несколько человек и сказали ему: «Кто твой обидчик? И кто у тебя что взял?» Купец ответил; «Манса-дыон Уалаты - то есть ее правитель - взял у меня ценностей на 600 мискалей, а заплатить за все хочет 100!» Султан сразу же послал за правителем. Через несколько дней тот явился, и государь отправил обоих к судье. Последний подтвердил правоту купца и взятие у него ценностей. И после этого султан сместил правителя с должности». Деловая репутация малийских правителей в глазах арабских купцов была очень высока. Ради нее манса не задумываясь принес в жертву такую влиятельную фигуру, как наместник целой области. Известно, правда, что иногда арабские купцы злоупотребляли добрым отношением малийских государей. Один малийский вельможа рассказал Ибн Баттуте, что великий манса Муса однажды подарил арабскому кадию по имени ад-Дуккали 4000 мискалей золота. Спустя некоторое время шейх заявил мансе, что кто-то украл у него золото. Государь тут же велел начать расследование, не подозревая, что его гость мошенничает. Шейх зарыл в землю свое богатство и надеялся, что манса выплатит компенсацию за потерю. Поиски вора оказались безрезультатными: в этой стране вообще нет воровства. Но чуть позднее обман все-таки раскрылся, золото извлекли из тайника, а бесчестного кадия манса с позором выслал из страны… Из Уалаты Ибн Баттута решил ехать в Тимбукту, одну из столиц государства Мали. Из-за полнейшей безопасности дороги не было нужды следовать с караваном, и он отправился в путь с тремя спутниками, предварительно наняв опытного проводника. «Когда кто-нибудь из жителей путешествует, - писал Ибн Баттута, - за ним следуют его рабы и невольницы, несущие его циновки (для постели) и посуду, из которой он ест и пьет, а эта посуда сделана из тыкв. Путешествующий по этой стране не везет с собой ни продовольствия в дорогу, ни приправ, ни динаров, ни дирхемов. Везет он только куски соли, стеклянные украшения, которые люди именуют ан-назм, и некоторые ароматические вещества. Из последних жители более всего бывают рады гвоздике, мастичной смоле и тарасганту, а это их благовоние. Когда путешественник прибывает в какое-нибудь селение черных, женщины выносят просо, молоко, кур, муку из пальмовой сердцевины, рис, фонио (а оно подобно зерну горчицы, из него приготовляют похлебку) и фасолевую муку. Из этих вещей у них покупают то, что путнику понравится». 28 июля 1352 года Ибн Баттута прибыл в Тимбукту и сразу отправился в арабо-берберский квартал, где его давний знакомец Мухаммед ибн аль-Факих заранее снял для него дом. Очевидно, благодаря его протекции Ибя Баттута был сразу же принят дугой, высшим чиновником в малийской дворцовой иерархии. Ибн Баттута называет его переводчиком, но это неверно; на самом деле дуга был царским гриотом, посредником между государем и его подданными. Древний обычай малинке запрещал мансе вступать в прямые контакты с окружающими его людьми, и если кто-либо хотел обратиться к нему с жалобой или просьбой, он должен был изложить суть дела гриоту, а уж тот доводил это до мансы и передавал его ответ просителю. В обязанности дуги входило также доводить до подданных речи государя и его распоряжения, а в дни празднеств петь в честь мансы хвалебные гимны. Царский гриот был настолько могущественной фигурой, что сам манса считал за благо время от времени делать ему дорогие подарки, не говоря уже о высших сановниках и нотаблях, которым это попросту вменялось в обязанность. Близкое знакомство с дугой не прошло без пользы. Ибн Баттута весьма подробно описывает малийский двор, сложный дворцовый церемониал, образ жизни, обычаи и обряды малийцев. Ритуальные танцы, которые он видел во время мусульманского праздника, показались ему смешными. Ему было невдомек, что он наблюдал танцы масок тайных союзов, которые занимались подготовкой юношей к посвящению во взрослые члены общества, обучением их военному делу и навыкам, необходимьш для полноправного участия в общественной жизни. Этот пережиток родового общества, как и многие другие, прекрасно уживался с исламом, лишний раз подтверждая, сколь велика бывает разница между господствующей в обществе доктриной и реальным мировосприятием рядовых граждан. Манса Сулейман был последним из великих малийских монархов. Тревожные признаки ослабления великой державы Кейту появились еще при его предшественнике, а в период его правления уже случались усобицы и смуты, что несли прямую угрозу его власти. Ибн Баттута оказался свидетелем дворцового заговора, во главе которого стояла жена и соправительница мансы Каса. Она тайно готовилась к свержению мужа, но была вовремя разоблачена и, спасаясь от кары, укрылась в доме хатиба, где согласно обычаю ее так же, как и в мечети, не могли подвергнуть аресту. …Последнее из путешествий Ибн Баттуты продолжалось чуть менее двух лет. Декабрь 1353 года застал его в горах Алжира, где дорогу каравану преградили снегопады, равных которым он не видел ни в Дешт-и-Кипчаке, ни в Средней Азии, ни в Хорасане. Ибн Баттута сердился, жаловался на холод, но причина его ворчливого тона заключалась в другом: пятидесятилетний путешественник устал от кочевой жизни, и многодневные походы, некогда казавшиеся пустяком, отзывались ноющей болью в потерявших подвижность суставах. В январе 1354 года Ибн Баттута прибывает в Фес и, наскоро переодевшись, мчится во дворец, чтобы доложиться султану. В один из этих дней Абу Инан повелел ему продиктовать воспоминания о странствиях по городам и странам своему литературному секретарю, ученому шейху из Гранады Мухаммеду ибн Джузая. Путешествия Ибн Баттуты, равных которым не знал средневековый мир, продолжались более четверти века. Книга о них, обессмертившая его имя, была создана за несколько месяцев. |
|
|