"Конец!" - читать интересную книгу автора (Сникет Лемони)

Глава пятая

Если только вы не отличаетесь редкой индифферентностью (вычурное слово, вместо того чтобы сказать «лишённые любопытства») или не являетесь одним из бодлеровских сирот, то вы, возможно, спрашиваете себя, выпили или нет трое детей сердечного, которое навязывал им Ишмаэль. Быть может, вы и сами попадали в такие ситуации, когда некто предлагал вам напиток или еду, которые вы предпочли бы в рот не брать, но предлагал вам это все некто, кому вы предпочли бы не отказывать. Или же вас предупреждали относительно лиц, которые будут вам это предлагать, и советовали не проявлять слабодушия, иначе говоря, «отказываться от того, что вам навязывают». О подобных ситуациях часто говорят как о «давлении со стороны окружающих», причём слово «окружающие» относится к тем, с кем вы связаны, а «давление» — то влияние, которое эти люди на вас зачастую оказывают. Если вы горец или же горянка, то есть живете в полном одиночестве в горах, вам легко избежать давления окружающих, поскольку около вас их нету, если только не считать горной козы или козла, которые случайно забрели к вам в пещеру и попытались оказать на вас давление, заставляя вырастить на себе густую шерсть. Но если вы живете среди людей — будь то члены вашей семьи, школьные товарищи или члены вашей тайной организации, — тогда в каждую минуту жизни вы подвергаетесь давлению окружающих и избежать этого не можете, как лодка в море не может избежать бушующего вокруг неё шторма. Если вы просыпаетесь утром в какое-то определённое время, тогда как предпочли бы спрятать голову под подушку и лежать так, пока голод не заставит вас подняться, значит, вы поддаётесь давлению надзирателя или дворецкого, которые будят вас по утрам. Если вы едите приготовленный кем- то завтрак или приготовляете его сами из купленных в лавке продуктов, хотя предпочли бы топнуть ногой и потребовать деликатесов из дальних стран, — тогда вы, стало быть, поддаётесь давлению вашего бакалейщика или повара, готовящего завтрак. Целый день напролёт каждый человек в мире поддаётся давлению окружающих, будь то сверстники из четвёртого класса, которые пристают к вам, чтобы вы шли на перемене играть в мяч, или же цирковые партнёры, балансирующие каучуковыми мячиками на кончике носа. Но если вы попытаетесь избегать любого давления окружающих во всех случаях, то рискуете остаться вообще без окружения. Так что фокус состоит в том, чтобы в какой-то мере поддаться, но при этом не оттолкнуть от себя окружающих, и в то же время поддаться не настолько, чтобы это привело к вашей смерти или иной неуютной ситуации. Задача эта не из лёгких, большинство людей с ней не справляются, и хотя бы раз в жизни это кончается их смертью или иным дискомфортом.

Бодлеровские сироты оказывались в неуютных обстоятельствах за время своих злоключений более чем достаточно, и теперь, очутившись на далёком острове, где выбирать окружение не приходилось, они поддались давлению Ишмаэля, Пятницы, миссис Калибан и прочих островитян, живших в этом новом для детей пристанище. Бодлеры сидели в палатке у Ишмаэля, запивали сердечным пресный, без всяких специй севиче; хотя от напитка у них покруживалась голова, а от морепродуктов во рту оставался вкус слизи, однако они предпочли терпеть все это, но не покидать колонию и самим искать еду и питье. Они предпочли носить белые, чересчур толстые для столь тёплой погоды одеяния, а не придумывать себе одежду сами, и онипредпочли промолчать о не поощряемых здесь предметах, спрятанных у них в карманах (ленте, принадлежащей Вайолет, записной книжке Клауса и Солнышкиной мутовке), но не раскачивать лодку, как и советовал рекомендатель. Они даже не посмели спросить у Пятницы, почему она отдала этот предмет кухонной утвари Солнышку.

Однако, несмотря на крепость кокосового напитка, пресный вкус пищи, не красящие их одеяния и спрятанные в карманах предметы, Бодлеры все равно чувствовали себя сейчас уютнее, чем за довольно долгое время. Хотя детям всегда удавалось найти одного — двух товарищей, где бы они ни оказывались, они, в сущности, не были по-настоящему приняты ни одним сообществом с тех пор, как Граф Олаф создал им репутацию убийц и вынудил их прятаться и маскироваться бессчётное количество раз. В колонии Бодлеры чувствовали себя в безопасности, зная, что Граф Олаф не допущен на остров и его нет рядом, и зная, что их союзников, будь они тоже выброшены на берег, тоже приютят в том случае, если они тоже поддадутся давлению окружающих. Пресную пищу, неприглядную одежду и сомнительный напиток можно было, в общем, считать справедливой ценой за безопасное пристанище, служащее домом, и за группу людей, которые если и не являлись друзьями в точном смысле слова, все же составляли им компанию на такое время, на какое им захочется оставаться здесь.

Шли дни, остров оставался безопасным для детей, хотя и скучно-пресным. Вайолет хотелось бы проводить дни, помогая островитянам строить огромную лодку, но по совету Ишмаэля ей пришлось помогать Пятнице, Робинзону и профессору Флетчеру стирать одежду колонистов, так что в основном она проводила дни около солёных водопадов, стирала белые одеяния и сушила их на солнце. Клаус с удовольствием бродил бы по склону, составляя список всех остатков кораблекрушений, собранных колонистами после шторма, но островитяне согласились с рекомендателем, предложившим, чтобы средний Бодлер не отходил от него круглый день, поэтому Клаус проводил дни, накладывая глину на ноги старику и бегая за новыми порциями сердечного.

Лишь Солнышку дали трудиться в области, в которой она была компетентна, но помогать миссис Калибан с готовкой было не слишком интересно, так как питание три раза в день готовить было очень легко. Каждое утро младшая из Бодлеров получала водоросли, которые Алонсо и Ариель выловили из моря, Шерман и Робинзон промыли в солёной воде, а Едгин и Уэйден высушили на солнце, и, получив, просто- напросто бросала в миски на завтрак. Днём Фердинанд и Ларсен приносили кучу рыбы, пойманной сетями, и Солнышко с миссис Калибан давили ею махровыми ложками, превращая в севиче к ланчу. А по вечерам обе поварихи разжигали костёр и кипятили на медленном огне горшок с диким луком, который собрали Омерос с Финн, и добавляли туда полевые травы, сорванные Брустером и Калипсо и заменявшие им специи, и подавали суп вместе с раковинами, полными сердечного, которое Байэм и Уилла нацедили из кокосов, которые мистер Питкерн и мисс Марлоу нарвали с кокосовых пальм.

Ни одно блюдо не представляло для Солнышка интересной задачи, и в конце концов она стала проводить большую часть дня в безделье, иначе говоря, «посиживала с миссис Калибан, посасывала сердечное и любовалась на море».

После стольких ужасных встреч и трагических событий детям показалась непривычной такая жизнь, и первые несколько дней им было как-то не по себе без коварства Олафа и его зловещих тайн, без принципиальности Г. П. В. и благородных деяний его членов, но постепенно, после крепкого ночного сна в продуваемой приятным ветерком палатке каждодневной лёгкой работы, с каждым глотком сладкого сердечного, жизнь, исполненная борьбы и коварства, отступала все дальше и дальше. Спустя несколько дней разыгрался новый шторм, как и предсказывал Ишмаэль, и, когда небо почернело и остров накрыли дождь и ветер и Бодлеры вместе с остальными островитянами столпились в палатке у рекомендателя, они испытали благодарность за эту бессобытийную жизнь в колонии, сменившую бурную жизнь, какую они вели после смерти родителей.

— Двусмыс, — призналась Солнышко сестре с братом, когда на следующее утро Бодлеры брели вдоль прибрежной отмели. Согласно общепринятому правилу все островитяне отправились на штормовую добычу. Там и сям виднелись фигуры копающихся в обломках. Говоря «двусмыс», младшая Бодлер имела в виду «у меня двойственное отношение к здешней жизни». То есть она не могла решить, нравится ей жить в колонии или нет.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — проговорил Клаус, который нёс Солнышко на плечах. — Здешняя жизнь не очень увлекательна, но по крайней мере нам не грозит опасность.

— Я думаю, мы должны быть благодарны за это, — проговорила Вайолет. — Хотя правила тут очень строгие.

— Ишмаэль все время повторяет, что не станет принуждать нас делать то или се, — подхватил Клаус, — но принуждение ощущаешь все время.

— Ну, они, по крайней мере, вынудили Графа Олафа держаться подальше, — заметила Вайолет. — Г. П. В. это никогда не удавалось.

— Диаспора, — произнесла Солнышко, что означало примерно — «мы живём в таком отдалённом месте, что борьба между Г. П. В. и их врагами отошла куда-то далеко».

— Единственное Г. П. В. здесь, — Клаус нагнулся и заглянул в лужу, — это наше Гадкое Пресное Варево.

Вайолет улыбнулась.

— Не так давно, — сказала она, — мы стремились достичь последнего безопасного места к четвергу, а теперь всё вокруг нас безопасно, но мы даже не представляем себе, какой сегодня день недели.

— А я все равно скучаю по дому, — сказала Солнышко.

— Я тоже, — сказал Клаус. — И почему-то мне до сих пор не хватает библиотеки в лесопилке «Счастливые запахи».

— Библиотеки Чарльза? — Вайолет удивлённо улыбнулась. — Красивая комната, но ведь там было всего три книги. С какой стати тебе ею не хватает?

— Три книги лучше, чем ни одной, — отозвался Клаус. — С тех пор как мы здесь, я читаю только свою записную книжку. Я предложил Ишмаэлю рассказывать мне историю острова, а я бы записывал его рассказы, чтобы островитяне знали, откуда пошла колония. Другие колонисты записали бы истории своей жизни, и в конце концов на острове возникла бы своя библиотека. Но Ишмаэль ответил, что не станет меня принуждать, однако моя идея ему не нравится — книга может взбудоражить людей описаниями штормов и кораблекрушений. Я, конечно, не хочу раскачивать лодку, но мне не хватает исследовательской работы.

— Понимаю тебя, — согласилась Вайолет, — а мне не хватает гадального шатра мадам Лулу.

— Как, со всеми ею фальшивыми магическими штучками? — удивился Клаус.

— Да, все устройства были довольно нелепы, — отозвалась Вайолет, — но будь у меня под рукой те простые механические детали, я бы, думаю, сумела соорудить несложную фильтрационную систему. И если бы удалось получить пресную воду, островитянам не приходилось бы целыми днями пить сердечное. Но Пятница говорит, что питье сердечного уже глубоко укоренилось.

— Корни? — не поняла Солнышко.

— Пятница имеет в виду, что люди здесь пьют его так давно, что не захотят бросить, — пояснила Вайолет. — Я тоже не хочу раскачивать лодку, но мне не хватает изобретательской работы. А ты, Солнышко? Чего тебе не хватает?

— Фонтан, — ответила младшая сестра.

— Птичий фонтан в Городе Почитателей Ворон? — спросил Клаус.

— Нет. — Солнышко покачала головой. — В нашем городе.

— Фонтан Финансовой Победы? — догадалась Вайолет. — Его-то почему тебе должно не хватать?

— Первое купание, — ответила Солнышко, и брат с сестрой ахнули.

— Ты не можешь этого помнить, — запротестовал Клаус.

— Тебе было всего несколько недель от роду, — добавила Вайолет.

— Помню, — твёрдо сказала Солнышко, и старшие Бодлеры в изумлении покачали головами.

Солнышко имела в виду один необычайно жаркий осенний день давным-давно, когда у Бодлеров-родителей случились какие-то дела в городе и они прихватили с собой детей, пообещав на обратном пути заглянуть в кафе-мороженое. Доехав до банковского квартала, семья разделилась: мама поспешила в здание с высокими изогнутыми башнями, торчавшими со всех сторон, а отец остался снаружи с детьми. Из-за жары Солнышко раскапризничалась, и, чтобы успокоить ею, отец опустил ею ножками в воду фонтана. Солнышко так радостно заулыбалась, что отец начал опускать ею всю в фонтан прямо в платьице, и младшая Бодлер визжала от смеха. Как вы, возможно, знаете, смех младенцев бывает очень заразителен, и скоро не только Вайолет и Клаус прыгнули в фонтан, но и отец тоже, и все они хохотали до упаду, а Солнышко радовалась все больше. Вскоре из здания вышла мама и в удивлении уставилась на свою мокрую хохочущую семейку, но тут же положила свою записную книжку на землю, скинула туфли и присоединилась к остальным, барахтавшимся в освежающей воде.

Они смеялись всю обратную дорогу; каждый их шаг, когда они шли от машины к дому, сопровождался хлюпаньем, и они долго потом сидели на ступенях, пока не обсохли на солнце. Чудесный был день, но такой далёкий, что Вайолет и Клаус почти забыли про него. Но сейчас, когда Солнышко напомнила им о том дне, в ушах у них буквально зазвенел ею младенческий смех и они буквально увидели изумлённые взгляды проходящих мимо сотрудников банка.

— Трудно поверить, — сказала Вайолет, — что наши родители могли так веселиться, когда уже были связаны с Г. П. В. и всеми дальнейшими неприятностями.

— О расколе тогда, наверно, ещё никто не помышлял, — заметил Клаус.

— А теперь… — сказала Солнышко, и старшие кивнули, соглашаясь с ней.

Над головой у них сияло утреннее солнце, море искрилось вдоль прибрежной отмели, и казалось, беды и коварство так же далеки сейчас, как тем днём у Фонтана Финансовой Победы. Однако даже в самый ясный из дней беды и коварство нередко могут таиться гораздо ближе, чем мы думаем. В тот далёкий день в банковском квартале, например, беды скрывались в самих коридорах здания с башнями, где маме вручили сводку о погоде и морскую карту, и когда мама стала изучать их вечером при свече, она обнаружила там гораздо более серьёзную беду, чем воображала. А коварство можно было обнаружить тут же, за фонтаном, где женщина, переодетая продавщицей крендельков, сфотографировала хохочущую семью и незаметно сунула фотоаппарат в карман финансового эксперта, спешившего в ресторан; а там гардеробщик вынул аппарат и спрятал его в громадную вазу с фруктами, которые некий драматург заказал на десерт; но находчивая официантка сделала вид, будто сливки в соусе забальоне скисли, и вывалила все блюдо в помойку в том переулке, где я сидел уже несколько часов, притворяясь, будто ищу потерявшегося щенка, который на самом деле проскользнул с чёрного хода в здание с башнями; а потом официантка сбросила наряд официантки и сунула его себе в сумочку. Так вот и утро на прибрежной отмели было ничуть не лучше. Бодлеры сделали ещё несколько шагов, молча щурясь на солнце, а затем Солнышко осторожно постучала брата по голове и указала пальцем вдаль. Все трое внимательно вгляделись и увидели на краю отмели какой-то покосившийся предмет, и предмет этот сулил беду, хотя сперва на беду и не было похоже. Трудно сказать, на что предмет был похож: он был большой, квадратный и потрёпанный, и дети поспешили подойти поближе, чтобы рассмотреть его получше. Вайолет шла впереди, аккуратно обходя немногочисленных крабов, суетившихся по краям отмели. Клаус шёл следом, а Солнышко по-прежнему ехала у него на плечах. Но даже когда они приблизились к непонятному предмету, они и тогда затруднились определить, что это такое.

На первый взгляд большой квадратный разлохмаченный предмет казался сочетанием всего, чего не хватало Бодлерам. Он был похож на библиотеку, поскольку выглядел как стопки и стопки книг, лежащих друг на друге, составляя громадный куб. Но он также походил на какое-то изобретение, поскольку куб из книг был обвязан наподобие пакета, только не шпагатом, а толстыми, с виду резиновыми ремнями разного оттенка зелёного, а с одного боку была прикреплена истёртая деревянная доска. Предмет был также похож и на фонтан, поскольку со всех сторон по нему струилась вода; она вытекала из распухших страниц и падала на песок прибрежной отмели. Но хотя зрелище было весьма необычное, дети уставились не на сам куб, а на нечто на самой верхушке этого странного сооружения. Они смотрели на голую ногу, которая свешивалась вдоль стенки куба, как будто кто-то спал на его вершине, и Бодлерам бросилась в глаза татуировка в виде глаза на щиколотке.

— Олаф? — спросила Солнышко, но сестра и брат покачали головами. Они видали ногу Графа Олафа столько раз, что и считать не хотелось, а эта нога была гораздо меньше и чище, чем у негодяя.

— Лезь ко мне на спину, — сказала Вайолет брату. — Может, удастся подсадить Солнышко наверх.

Клаус кивнул, осторожно взобрался на спину сестре, а потом очень медленно встал ей на плечи. Трое Бодлеров постояли так, словно покачивающаяся башня, а потом Солнышко вытянула вверх ручонки и подтянулась, как не очень давно подтянулась, вылезая из шахты лифта в доме 667 на Мрачном Проспекте, и увидела женщину, лежащую без сознания на кипах книг. На женщине было темно-красное бархатное платье, мокрое и измятое, спутанные волосы её разметались вокруг головы широким веером. Нога, свисавшая вниз, была как-то странно вывернута, но в остальном женщина казалась невредимой. Глаза у неё были закрыты, рот страдальчески изогнут, но живот, полный и круглый, как у всех беременных, поднимался и опадал с каждым ровным глубоким вдохом, а руки в длинных белых перчатках тихо лежали на нем, как будто она успокаивала то ли себя, то ли своего ребёнка.

— Кит Сникет. — Голос у Солнышка звучал приглушённо от удивления.

— Да? — отозвался чей-то визгливый и скрипучий голос, иначе говоря, «раздражающий и печально знакомый».

Из-за книжного куба выступила фигура, башня из Бодлеров повернулась к ней лицом, и Солнышко, глядя на неё сверху, нахмурилась. Личность, стоявшая перед ними, тоже носила длинное, достигавшее щиколоток платье, промокшее и измятое, но не красное, а оранжевое и одновременно жёлтое, и краски эти переливались по мере того, как фигура подходила все ближе и ближе. На ней не было перчаток, но сооружённая на голове причёска из водорослей напоминала длинные волосы, они спадали безобразным образом на спину, и хотя живот у этой личности был толстый и круглый, толщина и круглость казались странными и неубедительными. Да и было бы совершенно ненормальным, если бы живот был настоящий, так как, судя по лицу, это была не женщина, а среди мужчин крайне редко случается беременность. Хотя, например, морской конёк время от времени рождает себе подобных.

Но эта личность, подступавшая все ближе и ближе к высящейся башне из Бодлеров и бросавшая злобные взгляды вверх на Солнышко, разумеется, не была морским коньком. Если странный книжный куб сулил беду, то появившийся человек олицетворял собой коварство, а коварство, как это уже часто случалось, носило имя Граф Олаф. Вайолет с Клаусом во все глаза глядели на негодяя, Солнышко же глядела во все глаза на Кит, а потом все трое детей уставились вдаль и увидели островитян, которые тоже заметили странный предмет и теперь направлялись в их сторону. И наконец бодлеровские сироты поглядели друг на друга и задали себе вопрос: так ли уж далёк от них раскол и не проделали ли они столь ДЛИННЫЙ путь ЛИШЬ ДЛЯ того, чтобы опять столкнуться лицом к лицу с бедами и людским коварством?