"Сентябрь + сентябрь" - читать интересную книгу автора (Коршунов Михаил Павлович)

Дорогие ребята!


Я сделался первоклассником в москов­ской школе № 91, чтобы написать эту книгу.

Вместе с моими маленькими друзьями учился читать по новому эксперименталь­ному букварю, занимался графикой, рит­микой, математикой (я не оговорился, именно математикой). Современные перво­классники — мыслящие люди.

Я был озабочен их заботами, веселился их весёлостью, задумывался их задумчи­востью.

Эта книга не только моя, но и моих ма­леньких друзей, с которыми я провёл за партой целый год. Мы все вместе её авторы.


Михаил Коршунов




Рисунки  Г. Алимова




Глава 1


Первышем Колю Мухина стали звать после того, как он пошёл в школу, в 1-й класс «А». В портфеле — тетради, учебники, линейка, угольник и само­пишущая ручка.

Из всего, что он взял с собой в школу, самое сильное впечатление произвела на него самопишу­щая ручка: внутри чернила и закрывается метал­лическим колпачком. Можно носить не только в портфеле, но и просто в кармане, как носит свою ручку папа или как носит свою ручку мама. Толь­ко, когда папа или мама возвращаются с работы, нельзя догадаться — писали они или нет. А возвращается из школы Первыш — всем понятно: он пи­сал.

Его самопишущая ручка каким-то образом за­цепила нос, ухо или щёку. Иногда цепляет брюки или даже ботинки.

Все удивляются — как это происходит?..

Но в особенности удивляется Света. Она родная сестра Коли и младше его на два года.

Если Света удивляется, она говорит слово «что» много раз подряд:

— Что ты за ученик!

— Что у тебя за ручка такая!

— Что у тебя за чернила такие!

— Что… Что…

А Света удивляться любит. Даже нарочно удив­ляется и удивляется.

Мама не выдерживает:

— Светлана, ты опять чтокаешь? Немедленно прекрати!

Светлана прекращает, но ненадолго. Тогда папа говорит маме:

— Не обращай внимания, и она сама переста­нет чтокать.

Но мама не выдерживает и обращает внимание.

Света ходит в детский сад. Он недалеко от шко­лы, в которой учится Коля. Он тоже ходил в этот детский сад, и многие другие ученики ходили.

Но Коля всегда мечтал о первом классе. Может быть потому, что школа была видна из окна квар­тиры. И он с детства привык видеть её в окно. Даже видел, как её строили.

В их районе старые дома поломали, а новые построили. И школу построили. Новую.

Когда Колю вели в детский сад, он всегда зави­довал ребятам, которые шли в первый класс. Он знал, что в девять часов зазвенит звонок и ребята сядут за парты. Начнут писать, читать и слушать про всякое интересное.

В детском саду ты — детсадовец, а в школе ты — школьник, если даже и в первом классе.

Вот Света рассуждает про всякие свои дела, рас­суждает… А какие у неё дела? Смех, да и только!

Коля сидит в классе, пусть ещё и не за большой партой, а за маленьким столом, но зато у этого маленького стола большой ящик. Ящик можно выдвигать и класть в него всё, что тебе надо. И задвигать можно.

Каждое утро Коля сам вешает своё пальто в школьной раздевалке. Правда, для этого приходится подпрыгнуть, чтобы достать до крючка. Но не беда, зато раздевалка настоящая, без утят и цып­лят, как в детском саду, чтобы каждый малогра­мотный детсадовец мог запомнить, где он разделся. А здесь написано, где какой класс раздевается.

Здесь висит расписание звонков, висит зеркало, в которое можно поглядеться и причесаться, как это делают взрослые ребята, в особенности девочки. Правда, для этого опять надо подпрыгнуть. Не­сколько раз подпрыгнешь и успеешь причесаться.

Здесь можно узнать температуру воздуха, ка­кая она сегодня на дворе — сколько градусов. Тем­пературу воздуха показывает красная нитка: де­журный по первому этажу передвигает нитку на большом фанерном градуснике. Ещё можно узнать направление ветра, силу ветра в баллах и облач­ность: ясно, пасмурно или облачно.

Этим тоже занимается дежурный по первому этажу: передвигает стрелки на фанерных баромет­рах и на других приборах. Звонит куда-то по теле­фону, где про всё ему говорят.

Разве в детском саду что-нибудь подобное имеется?..

Когда Коля подрастёт и будет учиться в стар­ших классах — ну не совсем в старших, а хотя бы в пятом, где учатся сейчас их коллективные вожатые (5-й «А» — коллективный вожатый 1-го «А»), — он тоже будет дежурным, будет звонить куда-то по те­лефону и потом передвигать стрелки и красную нит­ку, чтобы вся школа знала о ветре, облачности и температуре воздуха.

Если зеркало в раздевалке бывает долго занято старшими девочками, потому что они гребёнками не просто причёсываются, а начёсываются, чтобы волос на голове было много-много, тогда начинают сзади старших девочек прыгать все классы.

Но появляется директор школы Серафима Пав­ловна, и старшие девочки прижимают ладонями свои высокие начёсы и убегают от зеркала.

А то и нянечка тётя Клава скажет:

— Крапивой бы вас освежить…

— Так мы уже взрослые, тётя Клава,— отвеча­ют девочки.

— Вам до взрослого человека хлебать и хлебать киселя, — говорит тётя Клава.

Про кисель она говорит потому, что на перемене приносит из буфета первоклассникам кастрюлю с киселём и корзину с булочками, чтобы первокласс­ники подкрепились и смогли продолжать занятия.

Старшие девочки тоже едят кисель, только в бу­фете.

Коля торопится на самый последний этаж. Там занимается его 1-й «А». И ещё на самом последнем этаже большой зал. В нём занимаются физкульту­рой, уроками пения, устраивают всякие вечера и встречи. А на перемене в нём бегает 1-й «А».

В коридорах бегать и кричать нельзя, а в зале можно. Дежурные разрешают, и Серафима Павлов­на разрешает, и коллективные вожатые из 5-го «А» разрешают. Только надо вытащить из кармана са­мопишущую ручку и оставить в классе, чтобы не сломалась.

Во время перемены коллективные вожатые под­нимаются к первоклассникам и следят за порядком.

Но они сами стараются на своём этаже бегать и кричать, когда им это удаётся. Коля видел. И ещё валяются и борются в коридорах.

Разнимают их десятиклассники, потому что ученики 10-го класса «А» — коллективные вожа­тые пятиклассников.

Вот какая хитрая цепочка получается!

Занятия по физкультуре проводит Глеб Глебыч. Он играет на рояле, а ребята учатся делать вдох и выдох, доставать руками ноги. Если кто-нибудь не делает ни вдоха и ни выдоха, плохо достаёт руками ноги, Глеб Глебыч ударяет по басам рояля и кри­чит:

— Данилин! (И рояль — бум-бум!) Где твой выдох?

Серёжа Данилин учится вместе с Колей.

— Завитков! (И рояль — бум-бум на басах!) Не кривляйся!

Боря Завитков тоже учится вместе с Колей. Они его приятели — Серёжа Данилин и Боря Завитков. В одной октябрятской звёздочке и в одном ряду в классе сидят.

Друг за другом.

Подряд.

Боря Завитков мастер кривляться. Как начнёт на перемене показывать разных зверей и чудо­вищ — ребята и давай смеяться. А ещё Боря показывает, как Первыш носит портфель, — Боря приседает и делает вид что тащит портфель по полу через весь коридор А когда показывает, как Пер­выш сидит в классе за своим самым маленьким сто­лом, он просто садится на пол.

Первыш обижался на Завиткова, и они валя­лись, дрались в зале и в коридоре и в классе один раз валялись, дрались. Даже киселём облились. И свои самопишущие ручки едва не сломали, пото­му что не вытащили из карманов, и ручки валя­лись, дрались вместе с ними.

Борю и Первыша разняли и пристыдили.

Тётя Клава пристыдила, и вожатые из 5-го клас­са «А» пристыдили. Коллективные вожатые сказа­ли: «И это друзья называется…»

Грош цена!

Возьмут и вызовут таких друзей к себе на за­седание совета отряда и проработают.

Первыш и Боря сходили умылись от киселя и снова начали есть кисель. Потому что кисель снова налила им в стаканы тётя Клава. А Серёжа Дани­лин сказал вожатым, что недавно они сами — кол­лективные вожатые — валялись и дрались.

Ревякин и Самохин. Вот кто! И не просто валя­лись и дрались, а ещё и кусались.

Пятиклассники ничего на это не ответили, мол­ча ушли. Серёжа сказал правду. Вопрос о Ревякине и Самохине прорабатывался их собственными кол­лективными вожатыми — 10-м классом «А». И по­сле проработки этого вопроса в школьной стенгазе­те появился рисунок, как двое пятиклассников валяются и кусают друг друга. А Серафима Павлов­на написала им в дневники предупреждение за дисциплину. Красными чернилами и даже печать поставила. Круглую.

Серёжа хотя и сказал так о Ревякине и Самохине, но только для того, чтобы заступиться за друзей. А вообще все в школе знали, кто такой Ревякин. Он плюётся жёваной промокашкой через бумажную трубку, скачет по партам, катается на перилах. С ним беседует и тётя Клава, и Серафима Павловна, и Глеб Глебыч на басах рояля беседует.

Бум-бум! Ревякин!

Бум-бум! Ревякин!

Но по-настоящему Ревякин побаивается только Костю Волгушина. Костя — ученик 10-го класса «А» и выделен специально для работы с Ревякиным.

Костя скромный, тихий человек. Но Ревякин его побаивается, потому что Костя умеет уничто­жать Ревякина словами. И все затеи Ревякина сразу становятся очень глупыми после слов Кости, да и сам Ревякин получается тоже глупым. Ну прямо ослом!

Первыш видел, как Ревякин стал прямо ослом. И Боря видел, и Серёжа.

Боря даже показал осла, чтобы Ревякин на себя со стороны поглядел. Боря искривился весь, ладони приставил к голове, вроде это уши огромные, и завыл. Может быть, и не по-ослиному, но не по-человеческому.

Это уж точно!

Костя Волгушин засмеялся, но потом погрозил пальцем, чтобы Боря прекратил показывать Ревякину осла.

Сказал — и так всё ясно.

А Ревякин и не обиделся. Ревякин — человек добрый, это все тоже в школе знают.

Если кто-нибудь из первоклассников слишком разбегается на перемене, его ловят и щёлкают по затылку. Один раз поймали и щёлкнули Борю. Боря за­кричал: «Вот как вы с мо­лодёжью обращаетесь!..»

Это он у пятиклассников научился так кричать, по­тому что их тоже ловят и щёлкают по затылкам деся­тиклассники.

Первыш, Серёжа и Бо­ря — они не только сидят друг за другом, подряд, и в одной октябрятской звёз­дочке, но и в школу вместе ходят и из школы.

Туда и обратно — сами.

Их не провожают и не встречают мамы и бабушки, потому что они из одного дома, а дом рядом со школой.

Из окна квартиры, где живёт Первыш, школа видна, а из окна квартиры, где живёт Серёжа, шко­ла не видна. И из окна квартиры, где живёт Боря, тоже школа не видна. Хотя Боря живёт всего на один этаж ниже Первыша.

Казалось бы, только в этом разница между дру­зьями. Но не только в этом. У Серёжи сестры нет, и у Бори сестры нет. А у Коли она есть.

Вот в чём главная разница!

Забыть про Свету невозможно. Света, она та­кая, сразу о себе напомнит. Возьмёт и отрежет пу­говицы от рубашки, потому что они ей понравились. Украдёт учебник «Родная речь» и сидит разгляды­вает в учебнике картинки и буквы.

Если бы разглядывала как нормальный чело­век, а то страницы перелистывает языком, потому что руки у неё заняты конфетами, пластилином, цветными тряпочками или ничем не заняты, а про­сто она подложит их под себя и сидит на них. Или пристаёт к Первышу. Первыш уроки делает, а она пристаёт.

Нарочно.

Попробуй выдержи и не обрати внимания.

А тут недавно отгрызла у его линейки цифру ноль и ещё один сантиметр.

Ну как Ревякин или Самохин!

Коля начал на неё кричать, а Света под кровать спряталась.

Прибежала мама, спрашивает:

— Что случилось?

И Света из-под кровати:

— Что случилось?

Коля едва не задохнулся от наглости такой.

Мама спрашивает:

— Она что, тебя дразнит? А Света обрадовалась:

— Что… Что…

Тогда мама, конечно, не выдержала и закрича­ла на Свету:

— Немедленно прекрати!

А Первыш подумал: вот был бы здесь сейчас Костя Волгушин, он бы Светку словами уничтожил. Подумал да и решил сам уничтожить словами, за­кричал:

— Как дам по башке, так уедешь на горшке!

Света замолчала. Вроде бы уничтожил. Но и ма­ма чуть не уничтожилась от таких слов, она очень удивились.

Вот.

И ещё у Серёжи и Бори нет не только сестры Светы, но и её подруги Алёнки.

Если Света чтокает, то Алёнка жужжит и носит с собой огромное количество вопросительных зна­ков. И эти вопросительные знаки не дают покоя Алёнке и всем окружающим.

— ?

— ?

Когда Алёнка приходит к Свете, то все окру­жающие — это Первыш. И Алёнка своими вопросительными знаками, как крючками, цепляет Первыша, не даёт шагу ступить.

Ничего не поделаешь — терпеть надо. И Первыш терпит. Женщины! Голова от них разламывается. Ненавидит он Светок и Алёнок. Что там словами уничтожать — лупить их надо! Каждый день! Это заявляет он — Первыш. Собственно Мухин Николай Николаевич.

У Бори и Серёжи нет не только сестры Светы, её подруги Алёнки, но ещё нет Юрика. Юрик — это Светин и Алёнкин приятель. Совершенно малень­кий, поэтому находится весь под влиянием жен­щин. Он приходит вместе с Алёнкой, чтобы обме­няться впечатлениями о детском саде. Хотя утром они все трое виделись в этом самом детском саду.

У Юрика растёт впереди зуб. Зуб покривился, и поэтому к зубу доктор приделал проволочку, что­бы зуб выпрямился. Когда выпрямится — прово­лочку доктор снимет. А пока Юрик ходит с прово­лочкой. Даже разговаривать пытается.

И ещё Юрик пьёт рыбий жир, и от него пахнет рыбой.

Соберутся все трое — Света, Юрик и Алёнка — и начинают обмениваться впечатлениями: Света чтокает, Алёнка жужжит, а Юрик шипит проволочкой и пахнет рыбой.

Мало тебе двух женщин, так ещё рыбу под нос суют! Хоть из дому беги!

У Первыша бывает спокойная жизнь только то­гда, когда Света, Юрик и Алёнка в детском саду. К Первышу приходят его приятели — Боря и Серё­жа. И они могут заняться какими-нибудь своими делами или тоже обменяться впечатлениями о шко­ле: на кого Глеб Глебыч ударял по басам рояля, чья октябрятская звёздочка на чём сейчас едет или летит.

Это коллективные вожатые придумали.

Нарисовали на большом листе бумаги улитку, стрекозу, грузовик, самолёт и ракету. Карманчики сделали. И в эти карманчики вставляют вырезан­ные из картона номера звёздочек. Какая звёздочка по поведению и по отметкам заслужила на чём ехать или лететь.

Все хотят лететь на ракете и на самолёте, И уж вовсе никому неохота плестись на улитке.

Когда звёздочка, в которой Первыш, Боря и Серёжа, оказывается на ракете, тогда все они торже­ствуют. А Боря ещё обязательно покажет, кто и как на чём едет или летит.

Отстающие (на улитке и на стрекозе) хмурятся от обиды и, если у них не выдерживают нервы, пы­таются драться и валяться. Предварительно, конеч­но, вытаскивают из карманов самопишущие ручки.

Вмешивается классная руководительница Тама­ра Григорьевна. Она говорит отстающим, что надо иметь мужество и добиться того, чтобы пересесть на ракету, на самолёт или, в крайнем случае, на грузовик.

А свалка тут не поможет!

Первыш, Боря и Серёжа делают иногда вместе уроки. Делать уроки вместе веселее. Один что-нибудь забыл, другой вспомнил. А если все трое забы­ли, то звонят по телефону коллективным вожатым, просят, чтобы напомнили, объяснили.

Но вожатые не всегда могут напомнить, объяс­нить, потому что 1-й «А» занимается по новой про­грамме. Эту программу только начали разрабаты­вать, и 1-й «А» самый первый в школе, кто по ней занимается.

В первом классе есть такие предметы, как алгеб­ра, геометрия, графика и черчение (даже не просто черчение, а конструирование).

И тогда вожатые из 5-го класса звонят по теле­фону своим вожатым из 10-го класса, чтобы они по­могли октябрятам.

Папа с мамой, когда смотрят Колины тетради, удивляются тому, что они там видят. Папа говорит, что если Коля с этим всем справляется, то он мыслящий человек и все его друзья — мыслящие люди.

А папа зря гово­рить не станет. Он у Первыша инженер на химическом заводе. Он изобретает из пла­стиков и стеклопла­стиков детали для разных машин.

Часто приносит детали домой и изучает их. У него рабочее место в кухне — стол-верстак, шкаф с инструментами, чертёжная доска.

Однажды папа принёс чертёж шестерёнок. На­зывался он зацеплением. А Света взяла и вырезала ножницами одну из шестерёнок. И пропало всякое зацепление.

Ничего не поделаешь — терпеть их надо, Светок и Алёнок. И папа терпит. Он только заявил, что от­несёт на завод отдельно чертёж и вырезанную из него шестерёнку. Скажет директору завода, чьих рук дело. И если директор будет сердиться и вот так же кричать на папу, как мама кричит сейчас на Свету, то папа отправит Свету к директору заво­да объясняться.

Этого Света по-настоящему испугалась. Можно сказать, что папе вдруг повезло. Испугалась боль­ше, чем маминого крика. Явно повезло. Случается такое редкое явление.

Коля, Боря и Серёжа играют папиными деталя­ми, составляют из них всякие свои машины.

Тоже изобретают, конструируют. Ну, это когда дело обходится без Светок и Алёнок.


Глава 2


Коля очень хорошо помнит, с чего началась его жизнь мыслящего человека. Помнит первую встре­чу с Валентином Васильевичем.

Как обычно, Коля пришёл в школу, разделся и попрыгал у зеркала, причесался. Как обычно, по­явилась Серафима Павловна, и старшие девочки убежали от зеркала. Как обычно, фанерный градус­ник показывал температуру воздуха, а фанерные барометры и другие приборы показывали облач­ность, силу и направление ветра.


Зазвонил предварительный звонок, и Коля поднялся на са­мый верхний этаж.

Классная руководительница Тамара Григорьевна скомандо­вала ребятам построиться по звёздочкам.

Ребята построились и во­шли в класс. Вначале вошли звёздочки, которые летят на ра­кете и на самолёте, а потом все остальные — грузовик, стрекоза и улитка. Сели по своим ме­стам.

Коля впереди всех — за свой маленький стол.

Раздался основной звонок к началу занятий. Он продолжи­тельный. Тамара Григорьевна отметила в классном журнале, кто присутствует на уроках, а кто заболел. Потом, как обычно, сказала:

— Послушаем тишину.

Ребята перестали двигать ящиками столов, ро­нять карандаши, вертеться и разговаривать.

Начали слушать тишину. И когда весь класс и Тамара Григорьевна слушали тишину, дверь отворилась и вошёл Валентин Васильевич.

Тамара Григорьевна сказала:

— К нам пришли. Ребята встали.

Валентин Васильевич кивнул, улыбнулся и по­казал рукой — садитесь, садитесь. И сам быстро прошёл в конец класса и сел за свободный стол.

Валентин Васильевич большой, а стол неболь­шой и стул небольшой. Но Валентин Васильевич так ловко сел, что и не скажешь, что ему неудобно сидеть на таком стуле и за таким столом.

Тамара Григорьевна сказала:

— Ребята, с сегодняшнего дня мы начнём зани­маться новой для вас наукой — математикой. Ни­когда ещё в первых классах ребята математикой не занимались. Но ведь раньше и на ракетах не лета­ли, и самолёты реактивные не строили, и кораблей на подводных крыльях не было. А теперь всё это есть. И мы хотим, чтобы вы поскорее научились управлять ракетами, самолётами, кораблями. На­учились строить, изобретать новые. Вы хотите этого?

— Да!

— Хотим!

— Очень хотим!

— Заниматься математикой поможет нам Ва­лентин Васильевич,— продолжала Тамара Григорь­евна.— Для этого он и пришёл в класс. Валентин Васильевич будет придумывать всякие интересные задачи, а мы будем их решать.

Тут Боря начал рассказывать Коле, что он про это уже слышал. Он ходил за мелом в учительскую, и там, в учительской, говорили про самолёты и ра­кеты. Но тогда Боря подумал, что это говорят про их звёздочки — кто на чём летает или ползёт. А те­перь он догадался… Значит, он первый узнал про математику. И Валентина Васильевича он первый в школе увидел.

Ребята в классе долго не могли успокоиться.

Тамара Григорьевна сказала:

— Стыдно шуметь. Галя Батрова. Амосов. Тема Новиков! Класс — это учреждение. Стыдно!

Но Валентину Васильевичу определённо нрави­лось, что ребята шумят, радуются и хотят поскорее научиться управлять ракетами, самолётами, ко­раблями. Хотят поскорее научиться их строить, изобретать новые. Он смеялся, потирал ладонью подбородок и тоже, очевидно, хотел шуметь, но бо­ялся Тамары Григорьевны.

— Послушаем тишину,— повторила Тамара Григорьевна.

Ребята начали слушать тишину, и Валентин Ва­сильевич тоже начал слушать тишину. Ребятам по­казывает — слушайте. Если Тамара Григорьевна велела слушать, значит, надо слушать.

Класс — всё-таки учреждение.

Тамара Григорьевна взяла мел и провела на доcке черту.

— Эту прямую линию мы назовём числовой осью. Начало оси обозначим нулём. Всё равно как на ваших линейках. У всех есть на линейках ноль?

— У всех! — ответили ребята.

И Коля тоже ответил, что у всех есть. Не мог же он сказать, что Света на его линейке отгрызла ноль и ещё один сантиметр.

— Ваши линейки имеют готовые деления, и эти деления заканчиваются каким-то определённым числом. Скажем, числом тридцать. Линейка дли­ной в тридцать сантиметров. А моя числовая ось никаких ещё делений не имеет и ничем не заканчи­вается. Она может быть длиной и в тридцать санти­метров и в тридцать километров. У неё нет конца. И я могу на ней обозначить и сантиметры и кило­метры. На этой оси живут числа. Самые разные числа.

Вдруг встал Валентин Васильевич и сказал:

— Тамара Григорьевна, а что, если попробовать объяснить так…— и быстро пошёл к доске.

Тамара Григорьевна протянула Валентину Baсильевичу кусок мела.

— Можно, я буду чертить не на доске, а на по­лу?

Тамара Григорьевна улыбнулась и сказала: — Я думаю, можно.

— Мы потом вытрем пол мокрой тряпкой,— сказал Валентин Васильевич.— Вытрем, ребята?

— Конечно, — ответили ребята. Валентин Васильевич тогда ещё сказал:

— А можно, Тамара Григорьевна, чтобы ребя­та подошли ко мне и выстроились вдоль стены?

— Внимание! — сказала Тамара Григорьев­на.— Встали с мест и тихонько подошли все к стене.

Ребята встали со своих мест и подошли к стене.

— Постройтесь шеренгой. Толпиться не надо.

— По росту строиться? — спросил Коля.

По росту велит строиться Глеб Глебыч. И тогда Коля стоит всегда последним.

— Кто где хочет,— сказал Валентин Василье­вич.— Только чтобы каждый видел, что я буду де­лать. — И Валентин Васильевич начертил мелом на полу прямую линию. У начала линии написал циф­ру «ноль».

— Это числовая ось, ребята. Я стою там, где она начинается.— И Валентин Васильевич встал там, где ноль. — Тамара Григорьевна вам уже сказала, что на числовой оси я могу отмерить и сантиметры и километры. Что захочу, то и буду отмерять. А я решил отмерять шаги, наши обыкновенные шаги. И ещё мы договорились, что числовая ось беско­нечна.

Валентин Васильевич быстро пошёл по число­вой оси и там, где она у него кончалась, наклонился и начал рисовать её дальше.

Нарисовал до самых дверей.

— Она бесконечна. Значит, могу рисовать и дальше по коридору. — И Валентин Васильевич от­крыл дверь в коридор. — Могу и ещё дальше — в зал. Могу и ещё дальше, и ещё — по коридорам, по лест­ницам. — И Валентин Васильевич закрыл дверь. — Могу, ребята?

Ребята согласились — да, конечно, можете.

— Чтобы на это не терять попусту время, я по­ставлю на числовой оси условный знак. Есть такой условный знак, который обозначает бесконечность. Он сразу обозначает и коридор, и зал, и лестницы. Вот он.— И Валентин Васильевич нарисовал в кон­це оси знак, похожий на две петельки, соединённые вместе ( #8734; ).

Тамара Григорьевна нарисовала этот знак на до­ске, на своей оси: две петельки, соединённые вме­сте.

— Видите, числовая ось может быть любой дли­ны, — сказала Тамара Григорьевна. — И такая, как на полу, и такая, как на доске. Важно, чтобы стоял условный знак бесконечности.

— Да, — сказал Валентин Васильевич. Он поти­рал ладонью подбородок, глаза его улыбались. Он смотрел на свою числовую ось на полу, и она ему, очевидно, нравилась. — Что такое числа, вы, ребята, знаете. Что такое буквы — тоже знаете.

— Знаем,— ответили ребята.— И цифры и буквы.

— Мы их в тетрадях пишем,— сказала Галя Батрова.

— Мы книги буквами читаем,— сказал Петя Амосов. Петя самый высокий в классе, и у Глеб Глебыча стоит первым.

— Ха-ха-ха! Ну и сказанул!..— засмеялся Серёжа — Книги без букв не бывают! — Если без букв, это чистая тетрадь получит­ся, — добавила Галя Батрова.

Тамара Григорьевна постучала рукой о стол:

— Амосов, Данилин, Батрова. Потеряли вни­мание!

— Сейчас нам понадобятся и буквы и числа вместе,— сказал Валентин Васильевич. — Вот что такое математика. Тамара Григорьевна, напишите, пожалуйста, для нас какую-нибудь задачу с буква­ми и числами вместе.

Тамара Григорьевна сказала:

— Вот буква «А», ребята.— И она написала на доске букву «А». — Но я могу сказать, что это не просто буква «А», это ещё число, число «А». Оно может равняться и единице, и двум, и трём, и лю­бому другому числу — десяти, двадцати, тридцати. Но мы договоримся, что это число «А» равняется пяти.

— Например, пяти шагам ученика, — сказал Валентин Васильевич. — Чья фамилия на букву «А»? Есть в классе такой ученик?

— Я в классе такой ученик,— сказал Амосов.

— Прекрасно! Давай вместе с тобой найдём число «А» на числовой оси. При условии, что это число «А» равно пяти шагам первоклассника. От­куда мы начнём шагать, от нуля?

Амосов подумал и ответил:

— От нуля.

— Становись рядом, и пошли, Амосов стал рядом с Валентином Васильевичем,

и они пошли вдоль числовой оси.

— Считай вслух шаги,— сказала Тамара Гри­горьевна.

Амосов отсчитал вслух пять шагов и остано­вился. Валентин Васильевич остановился вместе с ним.

— Ну вот, — сказал он.— Мы нашли число «А», которое равно пяти шагам. Стой на месте и не дви­гайся, ты — число «А», мы даже чёрточку поперёк сделаем и напишем: число «А». — И Валентин Ва­сильевич сделал на полу поперёк чёрточку и круп­но написал: «Число «А».— Теперь ещё найдём чис­ло, которое, к примеру, равнялось бы восьми шагам первоклассника.

— Число на букву «Д»,— быстро сказал Се­рёжа.

— Всё ясно,— засмеялся Валентин Василье­вич. — Иди отсчитывай. Только шагать ты должен одинаковыми шагами, какими мы уже шагали. Ты видел?

— Да.

— Тогда шагай.

И Серёжа Данилин прошёл от нуля восемь ша­гов и остановился.

Валентин Васильевич сказал:

— Мы получили число «Д». — И на полу крупно написал: «Число «Д ». — А как вы думаете, ребя­та, число «Д» больше числа «А»? Ребята закричали:

— Больше!

— Больше!

И только Новиков Тема молчал: в чём-то сомне­вался, тихо шевелил губами и сомневался.

— Мы это запишем. Есть такой знак. Вот он.— И Валентин Васильевич нарисовал острый уголок вроде стрелочки. От числа «Д» в сторону числа «А» (Д gt;А).

Первыш тут закричал:

— Давайте ещё число найдём! Про меня! Первышу обидно сделалось: Амосов стоит на

числовой оси, важничает. Самый высокий в клас­се, подумаешь! На числовой оси живут разные чис­ла. Тамара Григорьевна сказала.

— А как твоя фамилия? — спросил Валентин Васильевич.

Не успел Коля ответить, что его фамилия Му­хин, как все уже закричали, что его зовут Первыш! И что так лучше, чем фамидия!

— Давай найдём число про тебя, — согласился Валентин Васильевич. — Тамара Григорьевна, со­ставьте, пожалуйста, нам условие для числа «П».

Тамара Григорьевна сказала:

— Число «П» равняется двадцати трём. Коля подбежал к нулю. Начал отсчитывать ша­ги. Подошёл к Амосову:

— Пусти.

— Я должен здесь стоять.

Если Серёжа обошёл Амосова, то Коля не хотел обходить. Коля взял и толкнул его, чтобы никто не подумал, что он, Первыш, испугался Амосова.

И тут они схватились — число «П» и число «А».

Тамара Григорьевна постучала рукой о стол и сказала:

— Удивляюсь, свалка, драка! Это не мои ученики!

И Валентин Васильевич сказал:

— Рукопашную отставить!

А Серёжа тем временем показывает Первышу, шепчет, чтобы Первыш встал на четвереньки к пролез у Амосова «сквозь ноги», это значит — между ног.

И не успели Тамара Григорьевна и Валентин Васильевич ещё что-нибудь сказать про драку или свалку, как число «П» встало на четвереньки и лов­ко пролезло «сквозь ноги» числа «А» и отправи­лось дальше по числовой оси.

Валентин Васильевич засмеялся. И Тамара Григорьевна засмеялась.

А Первыш отсчитал ещё шаги и пролез быст­ренько сквозь ноги Серёжи.

И пока Валентин Васильевич опять смеялся, и Тамара Григорьевна опять смеялась, число «П» чуть не ушагало из класса: так получилось, что Первышу не хватило шагов в классе.

Но Тамара Григорьевна вовремя это заметила, перестала смеяться и остановила Колю:

— Сколько у тебя шагов получилось?

— Двадцать, — ответил Коля. Он уже держался за ручку двери.

— Число «П» будет равняться двадцати. Вни­мание! Кто шумит и не слушает?

Валентин Васильевич спохватился:

— Тишину надо слушать, верно, Тамара Гри­горьевна?

Тамара Григорьевна сказала:

— Ребята, Валентин Васильевич хочет послу­шать тишину. Успокойтесь! Не вижу класса. Галя Батрова, Амосов, мы ждём!

Но тут классная дверь открылась, и все увиде­ли, что в дверях стоит тётя Клава с киселём и стоят коллективные вожатые с корзинами, в которых пустые стаканы и свежие булочки. Оказывается, был звонок.

Тётя Клава глянула на пол. И коллективные вожатые глянули на пол.

Класс — это учреждение, но что происходило в этом учреждении, понять было трудно.

Валентин Васильевич спрятался за Тамару Гри­горьевну: он, конечно, испугался.

Первыш начал отряхивать колени, потому что тётя Клава поглядела и на его колени.

Так для Первыша и его друзей началась жизнь мыслящего человека.



Глава 3


Мама вначале боролась с папой и его лаборато­рией, которую он устроил в кухне. Кричала: «Это не завод!»

Но папа, вроде Светы, соглашался — да, да, вро­де он тоже чтокать не будет, — а потом брался за своё, и в кухне появлялись новые и новые инстру­менты, спиртовки, колбочки, горелки.

Постепенно кое-что из папиного оборудования проникло даже в ванную комнату. И если вечером не успеешь вовремя умыться, на водопроводный кран будет надета резиновая трубка со стеклянной колбочкой: папа пустил в действие водоструйный насос. И умываться теперь можно только с разре­шения папы.

Часто папа приносит домой пластики и стекло­пластики в виде белого порошка.

Сыпучие.

И тогда мама в отчаянии кричит, что эти сыпу­чие пластики и стеклопластики в конце концов обя­зательно попадут в суп или в котлеты. А то и вооб­ще — сварит из них манную кашу для Светланы!

Папа смеялся, Говорил: «Ну и что?» Пластики безвредные, они теперь повсюду. Из них делают фляги, чашки, стаканы, пакеты для овощей и, междy прочим, банки для той же манной крупы.

Коля сказал, что у них в классе столы покрыты пластиком. Мама в ответ только вздохнула.

Света принесла куклу, и выяснилось, что кукла тоже сделана из пластика.

А потом Коля ещё закричал:

— Пробки в бутылках!

— Верно, — сказал отец.— Пробки в бутылках, Мама опять только вздохнула. Она больше не сопротивлялась.

Папа был великодушен и победы не торжество­вал. Но в кухне и в ванной комнате утвердился окончательно.


* * *


Сегодня Коля, Боря и Серёжа построили совер­шенно необыкновенную машину.

Называлась «планетоход».

Это — чтобы путешествовать по Луне и другим планетам. Большим и маленьким. Всяким.

Планетоход построили из стульев, диванных по­душек и папиных деталей для машин. Кабину затя­нули прозрачным пластиком, с которым папа ста­вил опыты: отрезал кусочки, грел на спиртовке, капал какими-то реактивами и снова грел.

Пластик был похож на клеёнку и очень приго­дился для кабины. Сбоку от кабины укрепили бам­буковую удочку: это радиоантенна.

Светы и её приятелей Алёнки и Юрика дома не было — ещё в детском саду были. И папы дома не было — он работал на заводе в дневную смену. И мамы тоже дома не было — её вызвали на Вну­ковский аэродром, потому что прилетела арабская делегация и мама должна была переводить с араб­ского языка на русский язык всё то, что эта делега­ция будет говорить. А потом наоборот — всё то, что будут говорить этой делегации, переводить с рус­ского языка на арабский.

Чтобы всем про всё было понятно.

Первыш любит разглядывать арабские книги и газеты. Они напечатаны очень занятными буквами, даже не буквами, а петельками — знаками беско­нечности. Да ещё справа налево.

Наоборот напечатаны.

И папа тоже любит разглядывать эти книги и газеты и подшучивать над мамой, когда мама читает их справа налево.

Наоборот читает.

Или ещё смешнее, когда, мама пишет по-арабски. У мамы есть даже специальная самопишущая руч­ка «для арабского».

Начнёшь этой ручкой писать что-нибудь при­вычное слева направо — она бумагу корябает, по­тому что уже привыкла писать наоборот, справа налево.

Мама пишет этой ручкой по-арабски быстро-бы­стро, вроде всю жизнь писала справа налево, да ещё знаками бесконечности.

В квартире никого не было, поэтому присматри­вать за ребятами должна была Борина мама: ведь Боря жил на этаж ниже.

Ребята залезли в планетоход, в прозрачную кабину из клеёнки. Вся экспедиция залезла.

Коля сел на стул — он будет водителем. И Серё­жа сел на стул — он будет вроде штурмана показы­вать путь, и ещё он будет радистом, вести радио­связь с Землёй через бамбуковую удочку.

А Боря сел впереди на диванную подушку — он будет мотором. Боря умеет по-всякому выть. А пла­нетоход должен выть мотором.

И Боря завыл мотором.

Коля начал двигать руками и ногами — управ­лять. Серёжа начал оглядывать местность — ведь это не что-нибудь, а Луна! Серёжа уселся даже на спинку стула. Правда, для этого пришлось припод­нять головой клеёнку. Но Луна была видна вся абсолютно.

Жёлтая и со всех сторон круглая. «Шар» называется. Как бы не упасть с неё.

Да!

Очень возможно. Зазеваешься — и упадёшь. В школе один чуть не упал с лестницы, хотя там и перила, и дежурные на всех этажах, и Серафима Павловна. Потому что Земля тоже круглая. В 5-м классе сочинение писали на эту тему: «Земля — шар». Самохин писал, и Ревякин писал.

И они доказали, что Земля имеет круглую форму шара. Из какого места уехал, в то место и при­ехал.

Если захочешь, конечно.

Боря воет мотором. Коля двигает руками и но­гами — управляет. Серёжа оглядывает Луну. Планетоход едет вперёд.

На Луне тоже можно так — из какого места уехал, в то место и приехал: круглая форма шара!..

Если Боря уставал выть мотором и останавли­вался, отдыхал — планетоход тоже останавливался, отдыхал.

Снизу приходила Борина мама. Игра в плането­ход и в Луну её удовлетворяла. Игра спокойная, не борьба и свалка.

Когда с работы вернулся Колин отец, он оценил планетоход — достижение инженерной мысли.

Послушал, как Боря воет мотором, то есть про­верил планетоход в действии, и сказал, что имеют­ся дополнения к конструкции.

Во-первых, надо создать освещение. Для этого можно использовать маленькую настольную лампу.

Во-вторых, надо усилить двигатель. Хотя Боря и завывает на много лошадиных сил, но лучше ис­пользовать кухонную машину как современный реактивный двигатель. И попутно машина будет производить полезную работу — чистить на ужин картошку.

Ребята согласились на дополнения. Даже Боря согласился. Он мог бы постараться завывать и реактивным двигателем, но зачем, если имеется ку­хонная машина и картошка.

Колин отец принёс машину из кухни и устано­вил сзади последнего стула. Насыпал в неё картошку. А Коля принёс из спальни маленькую лампу — ночник.

Лампу подключили в сеть через удлинитель и поставили внутри планетохода.

Верхний свет в комнате выключили. Получи­лось очень здорово: внутри планетохода горела лампочка и прозрачная клеёнка таинственно мер­цала.

Ребята снова залезли под клеёнку. Боря теперь не был мотором, а был членом экспедиции. Пере­брался на стул рядом с Колей.

Он будет вторым, сменным водителем.

А Серёжа снова сел на спинку стула, чтобы оглядывать местность и вести радиосвязь с Землёй через бамбуковую удочку.

Папа сказал членам экспедиции, что желает успешного исследования Луны, а сам пошёл на кухню — продолжать собственные исследования. При этом отрезал кусочек планетохода: опять бу­дет греть на спиртовке и капать реактивами.

Коля подвигал ногами и руками — проверил педали и рычаги — и дал команду, чтобы включили двигатель.

Боря включил кухонную машину.

Новый двигатель заработал на полную мощь. Он завыл гораздо сильнее, чем Боря. Это был очень мощный двигатель, и он здорово чистил кар­тошку.

Экспедиция отправилась в путь. Приборы работали нормально. Только было жарко под клеёнкой и вся экспедиция немного вспотела.

Снизу прибежала Борина мама — хотела узнать причину возникшего грохота.

Двери открыл папа, и она сразу успокоилась.

Папа показал на планетоход с новым двигате­лем. Борина мама кивнула и вновь убежала. Очевидно, новый двигатель ей понравился. А может быть, понравилось то, что Колин отец уже дома и не надо волноваться за ребят.

Серёжа сказал:

— А что, если мясорубку принести? У нас есть электрическая!..

— А у нас полотёр! — закричал Боря.— Тоже электрический!

Папа заколебался: полотёр и мясорубка — это, пожалуй, чересчур.

Боря, Серёжа и Коля были полны энтузиазма, но с аэродрома из Внукова вернулась мама и ещё привела Свету из детского сада.

Теперь не могла идти речь не то чтобы о мясо­рубке и полотёре, а даже о кухонной машине, кото­рая чистит картошку не на кухне, а в комнате. Све­та тут же начала говорить:

— Что за клеёнка!..

— Что за стулья!..

— Что за лампочка внутри!.. И полезла в планетоход.

Ну эта Светка!..

Жизнь нормальная кончилась.

Всё кончилось. Ребята спустились с Луны на Землю.


Глава 4


Однажды Тамара Григорьевна сказала:

— Проведём классное собрание. Выберем должностных лиц.

Шутка ли — классное собрание! Выборы должностных лиц!

Многие начали между собой разговаривать, нервничать: хотели быть должностными ли­цами.

Петя Амосов закричал — он будет самым глав­ным лицом, потому что у него самый настоящий в классе портфель: с двумя замками.

Боря в ответ ему закричал, что, может быть, у него и самый настоящий в классе портфель, но сам Петя недавно только научился открывать его и закрывать. Так что пусть помолчит в тряпочку со своим портфелем!

Тамара Григорьевна удивилась: это еще что за выражение — тряпочка!.. Впредь чтобы не слы­шала.

Понятно?

Боря кивнул: понятно.

Тема Новиков вздохнул негромко и сказал, что сегодня Пете Амосову помогла открыть портфель Тамара Григорьевна. И ещё Тема сказал, что из портфеля упал карандаш, а карандаши падать не должны, потому что они бьются, как тарелки. Вну­три бьются.

Тема опять вздохнул негромко и ещё сказал, что ручки ломаются снаружи, а карандаши внутри. С ними тоже нельзя бегать по коридору. Если толь­ко привязывать на верёвочку. Карандаш стоит пять копеек, а спички — одну копейку. А в магазине он видел — земля продаётся в кульках.

Этот Новиков как начнёт говорить — его не остановишь. Говорит он сразу про всякое. Нудно и долго.

И сейчас приготовился говорить нудно и долго. В руках держал шапку. Он весь день держал её в руках.

Тамара Григорьевна сказала:

— Убери шапку.

— Я её вчера потерял, — ответил Тема. — В клас­се оставил.

— Сегодня не потеряешь, — сказала Тамара Григорьевна.— Мы тебе напомним про шапку.

Тема шевельнул губами, посомневался и убрал шапку в ящик стола.

Тогда Первыш не выдержал и сказал:

— Надо и к шапке привязать верёвку.

Ребята засмеялись. Они ведь знали, что у Темы кошелёк, в котором он носил деньги, чтобы пла­тить за кисели, уже был привязан к карману верё­вочкой.

— А у меня кошелёк не привязан,— громко сказала Лиля Зорина.

Есть в классе такая Лиля Зорина. Она знамени­та тем, что у неё на голове три банта: два малень­ких в косах, а один большой посредине головы. Женщина! Никакого чувства меры.

Лиля достала из кармана свой кошелёк и всем его показала.

— Подумаешь! — закричал Серёжа. — И у меня не привязан!

Тут многие начали кричать про кошельки, ко­торые не привязаны, и про Тему, который может и карандаши привязать, и шапку, и самопишущую ручку, и тетради, и книги.

Это ребята начали уже придумывать.

Даже про собрание забыли и про должност­ных лиц.

Тамара Григорьевна подняла высоко руки, по­хлопала в ладони и крикнула:

— Рты закрыть! Все глаза на меня!

Ребята вспомнили про собрание, успокоились. Закрыли рты.

Новиков только не успел закрыть рот: что-то ещё говорил про карандаши, верёвку и магазин, где земля продаётся в кульках.

— Подождём Тему,— сказала Тамара Григо­рьевна.

И все подождали Тему, пока он не закрыл рот.

— Выберем санитаров. В каждом ряду одного санитара,— сказала Тамара Григорьевна.

Боря не выдержал, открыл рот и крикнул:

— Галю в санитары!

— Хорошо,— согласилась Тамара Григорьев­на.— Выберем Галю.

— Борю в санитары! — крикнула в ответ Галя. Наверное, крикнула из чувства признательности.

Боря этого не ожидал. Он не хотел быть са­нитаром.

— Хорошо, — сказала Тамара Григорьевна. — Борю тоже выберем.

— Не буду я, — заупрямился Боря.— Не хочу шею с ушами проверять.

— А что же ты хочешь делать? — спросила Тамара Григорьевна.

— Следить за порядком в коридоре.

Ребята сразу поняли — он хочет всех по затыл­ку щёлкать.

Первыш пока что помалкивал. Ведь не доверят ему сейчас передвигать стрелки на фанерных баро­метрах и красную нитку на градуснике. А шея с ушами его тоже не интересовали.

— Я буду шею с ушами проверять,— вдруг за­явил Тема. В руках он опять держал шапку.

— Хочу тетради собирать! — закричал Серёжа и вскочил из-за стола, чтобы всем было его слышно и видно.

— Сядь и успокойся,— сказала Серёже Тамара Григорьевна.

— А я письмо получил из милиции, — вздохнул негромко и сказал Тема. Ведь Тема говорит сразу про всякое.

— Какое письмо? — спросила Тамара Григорь­евна.

— Из милиции,— повторил Тема.— Меня по­здравили, что я стал учеником, и велели правильно переходить улицы. В письме велели.

— И я получила письмо из милиции! — крикну­ла Лиля с тремя бантами. — Оно у меня дома в дет­ском уголке лежит, где игрушки.

Лиля Зорина даже в школу носит куклу из сво­его детского уголка. Кукла большая, такая, как у Светы. Тоже из пластика.

Лиля сдаёт её в раздевалку вместе с пальто. И кукла сидит в раздевалке и ждёт, когда Лиля кончит занятия и возьмёт её домой.

Тамара Григорьевна вдруг сказала:

— Ребята, а ну-ка поднимите руку, у кого есть уже школьный уголок? Не детский, а школьный, про который я вам говорила?

Тамара Григорьевна на самом первом уроке го­ворила, чтобы ребята дома организовали школьный уголок — полочку для книг и тетрадей, определили место для портфеля и место для приготовления уро­ков. Сказала, что пора детский уголок с игрушками заменить на школьный уголок с книгами и тет­радями.

Коля поднял руку и сказал, что у него есть школьный уголок. И что он скоро, как папа, зай­мёт этим уголком не один уголок, а много.

— Много занимать не надо,— сказала Тамара Григорьевна.— Достаточно один иметь.

— И я имею,— сказал Петя.— У меня один большой.

— Кто его убирает? — спросила Тамара Григо­рьевна.

— Мама убирает. А на другой день я ничего не трогаю.

Тамара Григорьевна покачала головой. А ребя­та засмеялись.

— Тамара Григорьевна,— сказала Галя, — Но­виков опять шапку из ящика достал.


Галя чувствовала себя уже санитаром и следила за порядком.

Тема быстро спрятал шапку в ящик.

— А кто мне объяснит,— сказала Тамара Гри­горьевна, — для чего нужны в городе милици­онеры?

— Я объясню, — поднял руку Серёжа.

— Пожалуйста, — кивнула Тамара Григорьевна.

— Они переключают светофоры.

— А для чего нужны в городе светофоры?

— Для автомобилей и пешеходов.

— Чтобы автомобили не перекувыркивались, — добавила Зорина Лиля.

— Зачем же сразу перекувыркиваться, — миро­любиво сказала Тамара Григорьевна.— Внимание! Встали с мест и тихонько подошли все к окну.

Ребята встали и подошли все к окну. Из окна был виден школьный двор и часть улицы. Тамара Григорьевна показала на улицу:

— Вот светофор. Все видят, где светофор?

— Да!

— Все! — закричали ребята.

Первыш тоже закричал:

— Да! Все!

Хотя он не видел. Первыш и без того маленький, а тут перед ним оказалась ещё Лиля со своими тре­мя бантами. И один бант — самый большой — всё загородил. Что из-за него увидишь, какой там светофор!.. Тогда Первыш потянул за конец ленты, и бант развязался. Тихо так развязался, Лиля даже не за­метила.

И Первыш увидел улицу и светофор.

— Серёжа правильно сказал, что светофоры нужны в городе для автомобилей и пешеходов, — продолжала Тамара Григорьевна. — Переходить улицу разрешается только на зелёный свет и там, где есть белые квадратики или кружочки. Кнопки. Видите, отсюда, сверху. Знать правила уличного движения — это значит правильно ходить и ездить по городу. И следят за этим милиционеры. Следят и помогают людям и автомобилям. Поэтому мили­ция и посылает ребятам письма, чтобы они учили правила уличного движения, умели правильно хо­дить по городу, правильно ходить в школу.

Первышу светофор не нужен: он рядом живёт со школой. И Боре не нужен. И Серёже не нужен. А Теме Новикову светофор нужен. Он по светофору в школу ходит.

Может быть, поэтому милиция ему письмо и прислала? И Лиле тоже поэтому прислала?

Ей тоже светофор нужен. И даже не один. У неё вообще всегда всего много: бантов, карандашей в портфеле, тетрадей и теперь ещё светофоров. Ника­кого чувства меры.

Когда Лиля что-нибудь ищет в портфеле, то ни­когда сразу найти не может.

Тамара Григорьевна даже записку к Лиле до­мой отправляла, чтобы дома Лилин портфель раз­грузили.

Портфель разгрузили, а Лиля опять его нагрузила.

И куклу еще таскает. Большую. А маленькую в портфеле прячет.

Ребята видели. И Тамара Григорьевна видела, но делает вид, что не видела.

Тамара Григорьевна всегда всё видит. И сейчас она увидела, что у Лили бант развязан. И она за­вязала ей бант. А тогда Первыш перестал видеть улицу.

Но уже не надо было видеть улицу, потому что Тамара Григорьевна сказала, чтобы все сели по ме­стам. Будут продолжать классное собрание — вы­бирать должностных лиц.



Глава 5



Тётя Клава иногда запирает двери школы на ключ. После звонка на первый урок. Делает это для того, чтобы спокойно помыть полы в раздевалке и в вестибюле или, как говорит сама тётя Клава, что­бы никто «не шустрил вокруг ведра».

Раз в неделю так получалось, что у первых и пятых классов занятия начинались на час позже. Поэтому те ребята, которые приходили ко второму уроку, приносили с собой клюшки и шайбу: можно, пока тётя Клава не открыла двери школы, поиграть в хоккей.

Играли, конечно, без коньков или, как говорила тётя Клава, «на простых ботинках». А случалось — и без резиновой шайбы. Сосулькой играли! Разо­бьётся одна сосулька — заменяли другой.

Тётя Клава хоккей уважала. Ей даже было из­вестно, кто такие братья Майоровы.

Первыш, Боря и Серёжа всегда смотрели, как играют в шайбу их коллективные вожатые.

Первыш, как только видел из окна квартиры, что уже играют, звонил по телефону Боре и Серёже. И все они — Первыш, Боря и Серёжа — быстро на­девали пальто, шапки, хватали портфели и бежали в школьный двор.

В 5-м «А» во время игры громче всех кричали Самохин и Ревякин, потому что Самохин был капи­таном одной команды, Ревякин — другой.

Самохин был капитаном команды «Космонав­тов», а Ревякин — капитаном команды «Чёрных бомбовозов».

Названия команд — это не навсегда: кто про­игрывал, становился «Чёрным бомбовозом», а кто выигрывал, становился командой «Космонавтов».

Первоклассники сидели на крыльце школы. Они шумели и совсем не слушали тишину.

Если приходил Валентин Васильевич, он тоже садился на крыльцо школы и тоже смеялся, шумел и совсем не слушал тишину.

А уж про коллективных вожатых и говорить нечего: какая тут тишина, на хоккейном поле!

Если приходил Глеб Глебыч или кто-нибудь из 10-го «А» с производственной практики, то игра принимала вполне приличный вид: Глеб Глебыч и старшеклассники начинали игру судить и допуска­ли силовую борьбу в рамках правил.

Самохин всячески подбадривал свою команду, чтобы за командой сохранилось звание «космонав­тов». Он не только кричал или в ужасе хватался за голову, но и действовал личным примером: наращивал высокий темп игры. Такой высокий, что «простые ботинки» не выдерживали и Самохин падал.

Сосульки под клюшками разбивались вдребезги одна за другой. А темп всё нарастал и нарастал.

Но тут раздавался предварительный звонок к началу второго урока.

Тётя Клава отпирала двери школы.

Ребята прекращали играть, шли в раздевалку, вешали пальто и шапки. Победители шли весёлыми. Кто проигрывал, шёл грустным.

В определённом углу, который выделила тётя Клава, ребята складывали клюшки. Но это не зна­чит, что игра на сегодня прекратилась.

Вовсе нет!

После уроков игра возобновлялась, и с ещё боль­шей страстью: не было ограничения во времени.

Первыш оставался поглядеть. Он даже видел, как однажды пришла бабушка Ревякина и стала его уговаривать, чтобы шёл домой.

А Ревякин всё бегал и бегал. Он тоже нара­щивал темп, потому что его команде в третий раз грозила опасность остаться в «Чёрных бомбо­возах».


Тогда бабушка смело вошла на хоккейное поле, поймала Ревякина за воротник пальто. Ревякин попытался вырваться от бабушки. Но бабушка ока­залась сильной, просто на редкость сильной: она отняла клюшку и потащила Ревякина домой. И не просто потащила, а по пути колотила его клюшкой пониже хлястика пальто.

Ревякин от стыда опустил голову. Ведь он слыл в школе человеком отчаянным.

Первыш очень тогда его пожалел. Догнал и су­нул в руку портфель, потому что портфель Ревяки­на остался лежать на крыльце школы.

Ревякин благодарно кивнул Первышу. А бабуш­ка взглянула так строго на Первыша, что Первыш решил особенно не задерживаться около Ревякина. У Первыша тоже есть хлястик. А бабушка, чего доброго, вздумает наращивать темп…

С тех пор в школе стало известно, что Ревякин боится не только своего персонального вожатого Костю Волгушина, но и собственную бабушку. И Ревякин из-за собственной бабушки опять чуть не покусался с Самохиным и не получил предупрежде­ние за дисциплину и печать. Круглую.


* * *



Тамара Григорьевна и Валентин Васильевич про­водили занятия по черчению, и не просто по черче­нию, а по конструированию.

Ребята должны были начертить в тетрадях раз­вёртку кубика, чтобы потом по этой развёртке, как по чертежу, склеить кубики из цветной бумаги. Ку­биков получится много — их весь класс будет клеить.

А когда кубики будут готовы, из них можно будет сложить, сконструировать всё, что угодно, — ра­кету, самолёт, корабль на подводных крыльях. Тамара Григорьевна сказала:

— Взять ручки.

Ребята взяли ручки.

— Поднять и показать мне. Кто как держит ручку.

Ребята подняли и показали. Тамара Григорьевна спросила у Коли, не «араб­ская» ли у него сегодня ручка? Первыш смутился и сказал:

— Нет.

Однажды Первыш потихоньку от мамы взял в школу её «арабскую» ручку.

Первыш знал, что писать этой ручкой что-ни­будь привычное слева направо нельзя — корябает бумагу, потому что уже привыкла писать наоборот, справа налево.

Но Первыш решил всё-таки попробовать и, глав­ное, похвастаться перед ребятами, какая она кра­сивая и совсем целая.

Валентин Васильевич написал на доске задачу: число «Икс» больше нуля, больше единицы и равно единице.

Первыш хотел провести в тетради числовую ось и написать всё про число «Икс», но «арабская» ручка так закорябала пером по бумаге, что писать и чертить было невозможно.

Первыш подумал-подумал да и начал поти­хоньку чертить и писать наоборот. Справа налево. По-арабски.

К нему подошла Тамара Григорьевна:

— Что ты делаешь?

— Я… пишу, — смутился Коля.

— Как ты пишешь?

— Он по-арабски пишет, — сказал Боря. — Он мамину ручку в школу принёс.

«Уж чья бы корова мычала, а его бы молча­ла», — подумал Первыш. Сам Боря недавно открыл тетрадь вверх ногами и начал писать диктант. И только потом увидел, что перепутал всё на свете.

Так и написан у него в тетради диктант вверх ногами.

Это что? Не по-арабски!

— А вот если я тебе, — сказала Коле Тамара Григорьевна,— твоей же арабской ручкой поставлю тоже арабскую цифру «два»?..

Валентин Васильевич как начал смеяться, и то­гда все в классе засмеялись.

На этот раз обошлось: Тамара Григорьевна про­сто попугала двойкой. А то, когда в тетради грязь, непременно получишь двойку.

И ещё Тамара Григорьевна выставляет тетрадь в классе у доски, чтобы весь класс видел и двойку и грязь.

Иногда выставляет тетрадь не в классе, а в за­ле, чтобы уже вся школа видела и двойку и грязь.

Вот почему Тамара Григорьевна спросила сегод­ня у Первыша, какую ручку он принёс.

— Очень хорошо, — сказала Тамара Григорьев­на.— Тетради кладём наискосок. Колпачок ручки должен быть направлен куда, Данилин? Я тебя спрашиваю, Серёжа Данилин!

Серёжа не слушал Тамару Григорьевну: он пы­тался рассказать Лиле Зориной, как они с Борей и Первышем построили планетоход.

— Встань, Данилин.

Серёжа встал.

— Прекрати разговаривать и застегни куртку на все пуговицы.

Серёжа кивнул и быстро сел. Застегнуть куртку на все пуговицы он не мог, потому что в тот вечер, когда построили планетоход, Света отрезала у него от куртки пуговицу.

— Лиля, скажи ты: куда должен быть направ­лен колпачок ручки?

Лиля сказала, что колпачок ручки должен быть направлен в плечо.

— Верно, Лиля.

Тут Петя Амосов встал и сказал, что у него кончились в ручке чернила.

— Иди и набери,— сказала Тамара Григорьев­на.

Петя подошёл к шкафу, в котором хранились бутылки с клеем, цветная бумага, ножницы, перо­чистки и много других необходимых для перво­классников вещей, достал пузырёк с чернилами и окунул в него ручку.

Валентин Васильевич взял мел и начал чертить на доске развёртку кубика. Отметил размеры, ли­нии сгиба. Проставил масштаб.

Ребята должны уметь разбираться в техниче­ских данных кубика. Должны видеть и понимать его в пространстве, хотя кубик сейчас плоский, он развёрнут на доске.

Однажды во время урока Валентин Васильевич пригласил класс обойти школу и всё, что попадётся по пути, развернуть — ящики, скамейки, полки с книгами, вёдра, пианино, и даже фикус в кадушке, и диван в кабинете у Серафимы Павловны.

В уме каждый развернул, а потом снова свер­нул. Конструировал.

Валентин Васильевич, как всегда, в обыкновен­ном показывал необыкновенное.

В классе Валентин Васильевич всё теперь чертит только на доске: боится тёти Клавы. Хотя она ему ничего не сделала за числовую ось. Но он всё равно боится. Вроде ему надо «хлебать и хлебать киселя до взрослого человека». Тамара Григорьевна сказала:

— Отступим в тетради клеточку вниз и напи­шем число и месяц. Завитков, какое сегодня число?

Боря сказал:

— Девятое февраля.

— День какой? Тема Новиков!

Тема Новиков шевельнул губами, подумал и не сразу ответил:

— Среда.

И потом Тема начал про всякое говорить. Тамара Григорьевна послушала-послушала и сказала:

— Мы потеряли из-за тебя две драгоценные ми­нуты. За это время на заводе сделали двенадцать велосипедов.

Тема, как услышал про велосипеды, совсем об­радовался и хотел рассказать про свой велосипед. Но Тамара Григорьевна строго сказала:

— Новиков, замолчи.

А Галя сказала:

— А то на заводе целый пароход сделают.

Боря сказал:

— Не пароход, а корабль на подводных крыль­ях.

Тамара Григорьевна покачала головой:

— Может быть, кому-то хочется, чтобы его звёздочка оказалась на улитке?

Нет, этого никому не хотелось. Все ребята сразу закрыли рты.

Тамара Григорьевна немного подождала, потом повторила про тетрадь и клеточку.

Ребята отступили в тет­радях клеточку вниз и на­чали писать число и месяц.

В классе светило яркое зимнее солнце, и на потол­ке задвигались от металли­ческих колпачков солнеч­ные зайчики: они тоже от­ступили клеточку вниз и начали писать число и месяц.

Петя кончил набирать в ручку чернила и пошёл на своё место.

Тут ребята как засмеются! Ну, нельзя было удержаться от смеха: Петя весь был в кляксах. На себе клякс не видно, а на других видно. Поэтому и смешно!

Даже про улитку все забыли.

Серёжа громче всех смеялся:

— Ха-ха-ха!

Боря начал показывать, как смеётся Серёжа. И начал не просто смеяться, а прямо кричать:

— Ха-ха-ха!.. Хи-хи-хи!.. Хо-хо-хо!

И Первыш смеялся. Потом вдруг заметил, что на его ботинке появилась клякса и на столе по­явилась клякса. Он смеялся над Петей и размахи­вал от смеха ручкой.

Вот так и бывает — смеёшься над чужими кляк­сами и обзаводишься собственными.

Петя не дошёл до своего места: Тамара Григо­рьевна отправила его умываться.

Пока ждали Амосова, Сережа опять начал рас­сказывать Лиле о планетоходе.

Валентин Васильевич продолжал чертить на доске развёртку кубика и вроде бы ничего не слышал про кляксы. Но он всё слышал и смеялся, потому что смеялась его спина, и это было видно.

Просто Валентин Васильевич боялся повернуть­ся. Он боялся Тамары Григорьевны так же, как бо­ялся и тёти Клавы.

Когда спина Валентина Васильевича перестала смеяться, он повернулся и сказал:

— Планетоход — это новая машина, над кото­рой работают инженеры.

Серёжа сказал:

— А мы его уже построили.

Тамара Григорьевна покачала головой:

— Данилин, ты опять разговариваешь и меша­ешь Валентину Васильевичу.

— Нет, нет, Тамара Григорьевна. Это интерес­но. Значит, построили. А из чего вы его построили?

И Серёжа рассказал, из чего они с Колей и Бо­рей построили планетоход. И как они потом ездили на планетоходе вдоль и поперёк Луны. И что в ка­бине у них горел свет и была радиоантенна. И что двигатели можно сделать совсем очень мощными, если взять ещё мясорубку и полотёр.

Ребята внимательно слушали Серёжу. Рассказ о планетоходе им понравился. И Валентину Василь­евичу рассказ понравился. И Тамаре Григорьевне понравился.

Пришёл умытый Петя. Он тяжело дышал, и ре­бята знали, почему он тяжело дышит: хотя Петя и самый высокий человек в классе, но и ему прихо­дится везде подпрыгивать. И в умывальной комна­те тоже, когда достаёшь полотенце.

Все первоклассники в школе подпрыгивают. Первышу надо подпрыгивать выше всех: он самый маленький первоклассник.

Тамара Григорьевна разрешила Пете сесть и сказала, что если он и в следующий раз не сумеет аккуратно заправить чернилами ручку, то она за­ставит его писать карандашом, как детсадовца.

Потом опять все стали говорить о планетоходе.

Галя предложила построить планетоход из ку­биков, которые они склеивают из цветной бумаги.

Валентин Васильевич сказал, что это вполне возможно.

А Тамара Григорьевна ещё сказала, что она по­просит коллективных вожатых, чтобы они планетоход, который ребята построят из кубиков, нарисо­вали впереди ракеты на том листе бумаги, где нарисованы улитка, стрекоза, грузовик, самолёт и ракета. И на планетоходе будут отправляться в пу­тешествие лучшие октябрятские звёздочки.

Ребята согласились с Тамарой Григорьевной, что планетоход должен быть впереди ракеты. Он ведь ездит уже по Луне и другим планетам. Боль­шим и маленьким. Всяким.

А пока что надо было начертить в тетрадях раз­вёртку кубика.

Валентин Васильевич взял мел и приступил к работе на доске. Ребята взяли ручки и приступили к работе в тетрадях.

На потолке задвигались солнечные зайчики: они тоже начали чертить кубики для постройки планетохода.


Глава 6


По школьному радио объявили, что в конце ме­сяца среди юных конькобежцев будут проведены соревнования в беге на коньках на звание чемпиона Олимпийской Снежинки. Чемпионы получат зачётные книжки спортсменов и значки «Олимпийская Снежинка».

После этого объявления вся школа заволнова­лась: обсуждала условия соревнований и кто из конькобежцев претендент на Олимпийскую Сне­жинку.

На уроках физкультуры Глеб Глебыч почти не стучал по басам рояля: все старательно занима­лись физкультурой. Тем более, что Глеб Глебыч проводил специальную зарядку, в которую входили упражнения для разминки спортсмена-конько­бежца.

Ревякин теперь не плевался жёваной промокаш­кой, не скакал по партам, не катался на перилах, а только бегал по коридорам, как конькобежец: ру­ки заложит за спину и бежит головой вперёд.

Костя Волгушин однажды поймал его, когда он бежал так головой вперёд, и сказал, чтобы Ревякин прекратил подобную тренировку. Потому что он может что-нибудь опрокинуть или принести другой ущерб школе.

Ревякин перестал бегать головой вперёд, а по­том опять начал. Бегает по коридорам и бегает на каждой перемене.

И правда, головой чуть не врезался в фанерный барометр и не причинил ущерб школе. Всё-таки на этот раз Косте не удалось уничтожить Ревякина словами.

Тогда Костя сказал, что возьмёт Ревякина на большой настоящий каток и будет его по-настояще­му тренировать.

Ревякин обрадовался и перестал бегать головой вперёд. Он теперь ходил по школе как нормальный человек. И ходил этот нормальный человек не один, а повсюду с Костей.

А потом повсюду с Костей начал ходить и Само­хин, потому что Ревякин рассказал Самохину про тренировки.

И ещё другие ребята начали ходить с Костей. Никто и не думал раньше, что Костя так много зна­ет про тренировку конькобежцев: Костя Волгушин был ведь очень скромным человеком и никогда ни­чего не говорил про себя такого выдающегося.

Постепенно весь 10-й класс «А» начал занимать­ся с 5-м классом. Вместе ходили после уроков на каток.

Глеб Глебыч договорился с администратором катка, чтобы ребятам выдавали напрокат коньки. А Серафима Павловна сказала, что у школы есть сейчас немного свободных денег и можно оплачи­вать прокат коньков.

Но тут опять выступили десятиклассники и ска­зали, что на производственной практике они по­лучили деньги и эти деньги передают пятикласс­никам. Пускай тренируются, бегают на конь­ках сколько хотят. А школьные деньги трогать не надо.

Обо всём этом первоклассники узнали на сборе октябрятских звёздочек, когда к ним пришёл их во­жатый 5-й «А». И ещё 5-й «А» сказал, что, может быть, и в шайбу он теперь будет играть не «на про­стых ботинках», а на коньках и на большом настоя­щем катке.

Потом стали решать вопрос, чем заняться с ок­тябрятами на сборе. Спросили, чего бы им хоте­лось: послушать книгу про мальчика-луковку и синьора помидора, слепить снежную крепость или в физкультурном зале поиграть в «карликов и ве­ликанов»?

Но все ребята закричали, что они хотят пойти вместе с пятиклассниками на каток. Хотят погля­деть, как пятиклассники тренируются, готовятся к соревнованиям.

Пятиклассники сказали, что они спросят разре­шение у своих вожатых, можно взять октябрят или нет. Октябрята всё-таки маленькие, и за ними на катке надо будет очень внимательно смотреть.

Тут заволновался Первыш: он самый малень­кий и вдруг его-то именно и не возьмут на каток, отправят домой.

А дома что?

Дома — Света, Алёнка, Юрик. В детском саду санитарный день, и детский cад закрыт. Значит, вся компания в полном сборе сидит и жужжит, чтокает и шипит проволочкой. А Юрик ещё пахнет рыбой.

Совсем недавно Свету опять пришлось уничто­жать словами: она опять перелистывала языком «Родную речь». А язык был очень клейким, навер­ное, от конфет, и в школе Первыш еле-еле расклеил страницы «Родной речи».

Света чуть не склеила языком даже целую газе­ту. Мама покупает в киоске на арабском языке га­зету, которая называется «Аль-Ахрам», что значит «Пирамиды».

Первыш уже выучил. Он ведь мыслящий чело­век. Пирамиды даже на газете нарисованы — три красные.

Мама эту газету читает. А Света эту газету раз­глядывает — всякие петельки, знаки бесконечно­сти — и, конечно, перелистывает языком.

И вот чуть не склеила три красные пирамиды!

Когда Первыш заволновался, что он самый ма­ленький и что его могут не взять на каток, Ревякин сказал:

— Ты мой друг, и ты пойдёшь обязательно.

Дружба Первыша и Ревякина началась с тех пор, когда Первыш догнал Ревякина и сунул в руку портфель. И ещё он не смеялся, что бабушка коло­тила Ревякина клюшкой ниже хлястика пальто. И тогда не смеялся, и потом, в школе.

Ревякин всё это запомнил.

Десятиклассники сказали, что они разрешают октябрятам идти на каток, смотреть тренировку. Но при условии — октябрята должны что-нибудь поесть в буфете, хотя бы ещё киселя с булочками.

Октябрята согласились на дополнительный ки­сель.

Раз надо — значит, надо.

И в Первыше никто не сомневался. Ну и что, если маленького роста, — он первоклассник, член звёздочки. Дополнительный кисель съест — и ни­каких сомнений быть не может.

Из школы вышли все вместе: 10-й «А» повёл 5-й «А», а 5-й «А» повёл 1-й «А».



Глава 7



Планетоход придумали Коля, Боря и Серёжа.

Так?

Так.

Планетоход потом построили в классе из куби­ков. Ничего получился. Можно сказать, здорово получился. А потом коллективные вожатые нари­совали его на листе бумаги впереди ракеты. Тоже ничего получился. Можно сказать, здорово полу­чился. Карманчик сделали.

Всё очень красиво.

А в первое путешествие на этом планетоходе поехала совсем не звёздочка, в которой Первыш.

Да.

Совсем другая звёздочка поехала.

От обиды не только мотором с лошадиными си­лами завоешь, а и просто тихо заплачешь. По-на­стоящему. Нервы могут не выдержать, сдать могут нервы.

А случилось вот что. Коллективные вожатые объявили «санитарную перемену».

Не «санитарный день», как в детском саду, а перемену. В школе народ трудится, и гулять целыми санитарными днями запрещается.

«Санитарная перемена» — это значит, что все ребята должны умыться от клякс и резинками сте­реть кляксы со своих пластиковых столов.

Кляксы — вещь бесконечная.

Утром санитары (должностные лица) проверят по рядам шею с ушами и как в отношении клякс, конечно.

Всё в порядке: ребята чистые, опрятные. И столы тоже чистые, опрятные.

А потом начинаются уроки и начинаются кляк­сы. А если кляксы начинаются, то под знаком бес­конечности. Это уж точно.

Валентин Васильевич может подтвердить. Он в этом убедился.

Убеждался, убеждался и убедился до конца. Он так сказал.

Что только не делала на его глазах Тамара Григорьевна: посылала ребят умываться во время уроков, сама заправляла чернилами ручки, промо­кательную бумагу выдавала в неограниченном ко­личестве, — ничего не помогает!

Кляксы бесконечны, как числовая ось, которая уходит из класса в коридор, в зал и по лестницам вниз, на улицу.

Наступила «санитарная перемена», и ребята взялись за себя и за свои пластиковые столы. Бега­ли, суетились, подпрыгивали — доставали в умы­вальной комнате полотенце. И, уж конечно, столы тоже были почищены резинками до полного блеска. Вот что значит химия: от других столов кляксы ни за что бы не оттёрлись, а от пластиковых оттира­ются.

Тётя Клава поглядела на умытых ребят, на чи­стые пластиковые столы и осталась довольной.

А вожатые не остались довольными, когда по­сле предварительного звонка поглядели на ребят и на их столы. Поглядели именно на звёздочку Пер­выша. Начали проверять не только внешний вид столов, но и внутренний: начали выдвигать ящики.

Это было полной неожиданностью — такая про­верка!..

Во всех других звёздочках в ящиках были поря­док и чистота, а в звёздочке Первыша вскрылась куча всякого хлама. Коллективные вожатые так и сказали — «куча всякого хлама». И остались недо­вольными.

И работой местного санитара остались недо­вольными — это, значит, Тёмой. Он был санитаром в звёздочке Первыша. Его обвинили в халатности, а всю звёздочку обвинили в безответственности.

С ними нельзя было не согласиться: хлама вскрылось достаточно.

И ещё подвели ботинки Первыша: на одном бо­тинке оказалась клякса. Каким-то образом и когда-то ручка зацепила ботинок.

Первыш не увидел эту кляксу, Тёма не увидел эту кляксу, и тётя Клава не увидела, а коллектив­ные вожатые увидели. На то они и коллективные.

Валентин Васильевич хотел замять случайную кляксу, но сегодня решался очень серьёзный во­прос: кто на чём поедет или полетит.

Вопрос решился, и звёздочка Первыша, Бори и Серёжи оказалась на стрекозе вместе с должност­ным лицом Тёмой Новиковым. И если бы не при­личные отметки за всю неделю, то оказалась бы даже на улитке.

Вот как обернулась судьба!

Теперь Первыш каждое утро после предвари­тельного звонка и после того, как сдаст Тёме «шею с ушами», выдвигает ящик стола и лично сам про­веряет, что и как в нём лежит и вообще что в ящике находится на сегодняшний день.

Проверяет он и ботинки. Лично сам.

И Боря и Серёжа выдвигают ящики у своих столов и лично сами всё в них проверяют и аккуратно складывают.

Чтоб никакого хлама!

Не обрадуешься, что они такие большие, эти ящики.

В 5-м «А» тоже в конце недели подводились ито­ги и решался очень серьёзный вопрос: кому позво­лят дальше ходить на каток и тренироваться к со­ревнованиям, а кому не позволят и вместо катка им придётся сидеть в классе и заниматься дополни­тельно.

Решали этот вопрос коллективные вожатые из 10-го класса.

Ничего не поделаешь. Цепочка!

Так что нервными ходили не только Первыш, Боря и Серёжа, но и кое-кто из пятиклассников.

Ходил нервным и Ревякин. Но вовсе не из-за двоек, потому что двоек он не получал, а потому, что второй раз подряд его команда проигрывала в хоккей команде Самохина.

Играли они уже не перед школой «на простых ботинках», а на коньках и на большом настоящем катке.

Дома, когда Света узнала, что Колина звёздоч­ка оказалась на стрекозе — и всё из-за хлама в ящи­ках и кляксы на ботинке,— она начала, конечно, удивляться.

Нарочно.

Нервы Первыша совсем не выдержали, и Пер­выш схватил линейку, у которой Света отъела ноль и ещё один сантиметр, и погнался за Светой, чтобы уничтожить её не только словами.

Света, как всегда, залезла под кровать и давай брыкаться оттуда.


Брыкается и говорит, что скоро дорастёт, а мо­жет быть, и перерастёт Колю и будет бегать за ним с линейкой.

Это уж слишком!

Первыш поймал Светку за ногу и потянул из-под кровати.

Тогда Света как заорёт:

— Ааааа!

Мама прибежала. Папа прибежал.

Первыш, конечно, бросил Светкину ногу. А Свет­ка не успокаивается, орёт:

— Ааааа!

С ума сойдёшь. Одуреешь.

Мама давай Свету успокаивать, спрашивать, что случилось. И папа давай Свету успокаивать.

Первыш повернулся и пошёл в ванную комнату.

Сел на табурет и начал смотреть, как работает водоструйный насос.

В ванную комнату заглянул папа. Он, очевидно, уже разобрался, что Света орала просто так и что это хитрые проделки.

И тогда папа рассказал Первышу про один очень интересный пластик: колоти по нему молотком и не расколотишь. Он даже не треснет. Он крепче ста­ли. Называется армированным. Коля, если хочет, может попробовать.

Коля согласился. Ему хотелось колотить ну ес­ли не Светку, то хотя бы пластик. Неужели не рас­колотит?!

Молотком? И не расколотит?

Отправились в кухню. Пластик положили на папин верстак. Первыш взял молоток, примерился. Нет. Неудобно: верстак очень высокий. Первыш сбегал в ванную комнату и притащил табурет. Встал на табурет, примерился: теперь хорошо, удобно. Размахнулся молотком и ударил.

На пластике — ни трещины, ни царапины.

Первыш ещё ударил.

Ни трещины, ни царапины. Первыш как размахнулся — изо всех сил, даже с табурета чуть не упал — и как ударил молотком…

Бум!

Куда там Глеб Глебычу и его роялю!

Вздрогнули кастрюли, булькнуло в животе у чайника, съёжились от страха сковородки, и ещё где-то что-то произошло в квартире.

А пластик?

Ни трещины, ни царапины.

Пришёл снизу Боря. Услышал, что стучат. Инте­ресно стало. Первыш дал Боре молоток, пускай и Боря попробует расколотить пластик.

Боря начал расколачивать и не расколотил.

— Может, за Серёжей сбегать? — предложил Боря. — Может, он расколотит?

— Сбегай, — сказал папа.

Боря сбегал за Серёжей, привёл его. Дали Серёже молоток, и Серёжа начал раскола­чивать пластик молотком.

— Ещё за кем-нибудь сбегаете? — спросил па­па.

— Нет, — сказал Первыш.— Может, его в школу взять? Там все колотить будут!

— Возьмите,— сказал папа.— Пусть вся школа колотит.

А пока Первыш и его друзья занимались пла­стиком, Света подлизалась к маме, чтобы мама рас­сказала ей арабскую сказку про верблюдицу.

Света любит слушать эту сказку про верблюди­цу. Да и Первыш тоже любит. Они часто слушают её вдвоём. А тут Света его обманула: пока Первыш стучал в кухне молотком, она давно уже перестала кри­чать и сидела на диване рядом с мамой и слушала, как далеко, где-то в Аравии, жила белая верблюди­ца.


По армированному пластику колотила вся шко­ла. Колотила чем попало — и молотками, и камня­ми, и хоккейными клюшками, и просто каблуками ботинок.

Его подкладывали под столы и парты и давили изо всех сил, бросали в форточку с самого верхнего этажа.

Опыты с пластиком ещё бы продолжались, если бы Серафима Павловна не отобрала его наконец у ребят и не заперла у себя в кабинете.

А Валентин Ва­сильевич поглядел на пластик и сказал, что, может быть, со­всем скоро перво­классники будут изучать и химию.

Первыш тут же спросил:

— Большую хи­мию?

Валентин Ва­сильевич улыбнулся и ответил:

— Не совсем большую. Вы сами ещё не совсем большие.

— Ну какую? — начали допытываться ребята.

Галя развела руки, показала:

— Такую, да?

И Петя развёл руки, только ещё шире, показал:

— Такую, да?

Тамара Григорьевна вдруг сказала:

— Валентин Васильевич, давайте пригласим их к доске, Батрову и Амосова, и пусть они на число­вой оси решат задачу про свои химии.

— Верно, — обрадовался Валентин Василье­вич. — Узнаем, какая химия им под силу!

После уроков Серафима Павловна вернула пла­стик Первышу, чтобы отнёс домой.

На пластике — ни трещины, ни царапины. Хоть сейчас делай из него самолёт или ракету!

Первыш так и сказал отцу. И отец согласился: уж если вся школа испытывала пластик и он вы­держал, значит, на самом деле крепче стали.

И ещё Первыш сказал, что они сегодня в школе решали задачи про две химии, про такую вот химию — и Первыш развёл руки, показал химию Гали Батровой, — и про такую — Первыш развёл руки и показал химию Пети Амосова.



Глава 8



Ну и повезло всем школьникам! В середине недели объявили свободный день. Никаких занятий. «День здоровья» называется. Не санитарный, а здоровья. Исключение из пра­вил — трудиться не надо. Гуляй себе.

Об этом дне сказала Серафима Павловна всем учителям, а все учителя сказали ребятам.

В школу надо было прийти к десяти утра, а не к девяти, как обычно. И ещё надо было взять еду. Это обязательно. А кто хочет, может взять и сани. Толь­ко небольшие. Ребята обрадовались и начали, ко­нечно, кричать. Кто-то упал со стула, а кто-то взо­брался на стул прямо ногами.

Когда ребята радуются, они всегда должны кри­чать, а то иначе радость будет неполной. Это всем ребятам известно, всем родным известно и всем учителям. Вообще каждому человеку.

Когда кричишь, уже набираешься здоровья. Вот почему Светка чуть что — ааааа! И никако­го чувства меры при этом. Сплошной эгоизм. Забота о собственном здоровье, а на здоровье других напле­вать. Правда, в школе тоже случается подобный эгоизм. Нечего греха таить. Увлечёшься — и орёшь.

Тамара Григорьевна в конце уроков ещё раз на­помнила, чтобы приходили к десяти часам, и без малейшего опоздания. А то потом никто не отыщет, где класс. Ведь они даже не уйдут, а уедут на метро.

— А куда? — не выдержала и спросила Галя.

— Завтра узнаешь.

— А мы из города уедем? — хитро так спроси­ла Зорина Лиля.

— Из города на метро не уедешь, — солидно от­ветил Боря. — Некуда.

— Не знаешь — и молчи.

— Некуда,— упрямо повторил Боря.

— Много ты ездил,— не сдавалась Лиля.

— Больше тебя.

— На метро можно уехать из города, — сказала Тамара Григорьевна. — Можно уехать в лес.

— В настоящий?

— Конечно.

— Я знаю,— сказал Петя. — Мы поедем в парк.

— Мы поедем в лес. В Измайлово, — не выдер­жала и проговорилась Тамара Григорьевна.

— Ага! — крикнула торжествующе Лиля.— Молчи теперь в тряпочку! — Это она Боре крикнула.

— Опять тряпочка! — строго покачала головой Тамара Григорьевна.

— Извините,— смутилась Лиля, — я с бабуш­кой ездила в этот лес. Можно, я её приглашу?

— Можно. Пригласи.

— И я приглашу, — сказал Серёжа.— А то у меня бабушка курит.

— И ты пригласи. Устроим и для твоей бабуш­ки День здоровья.

— Она живёт рядом в доме, и я за ней схожу,— сказал Серёжа.

А Первыш подумал, что ему приглашать на День здоровья некого. Мама на работе, папа на работе (хотя он тоже курит и ему бы не мешало устроить День здоровья), а Светка надоела до смерти.


* * *


Утром все ребята собрались в школьном дворе раньше десяти часов.

У каждого был с собой завтрак. Принесли ребя­та и мячи. Это ничего, что зима, что снег,— всё равно можно играть в мяч. Глеб Глебыч сказал, что можно. Что даже необходимо играть.

А Тёма привёз свой завтрак прямо на санях. А Лиля сама приехала на санях. Её привезла ба­бушка. И завтрак с Лилей приехал. Была в сумке и маленькая куколка. Та самая, которая вместе с Лилей учится в первом классе.

Коля просто принёс завтрак. Саней у него не бы­ло: он давно подарил их Светке. И Боря принёс завтрак без саней. Но зато он принёс ещё большую бутылку с чаем.

А Серёжа привёл бабушку. Она была с виду строгой, вроде бабушки Ревякина. Но Коля очень хорошо её знал. Она добрая, весёлая и только с ви­ду строгая, потому что курит. Она и сейчас достала папиросу, спички и заку­рила.

Но Серёжа сказал:

— Бабушка, ты забы­ла!..

И сказал он таким голо­сом, каким Тамара Григорь­евна говорит о тряпочке.

— Фу ты господи… — испугалась бабушка и по­гасила папиросу.

Серёжа отнёс и бросил папиросу в урну.

Все другие младшие классы тоже были с сумками, с санями и с бабуш­ками. Иногда с дедушками. Реже — с мамами. И со­всем редко — с папами.

Никаких занятий, а полная свобода.

Пришла Тамара Григорьевна. Её сразу окружи­ли: многим не терпелось поскорее отправиться в лес, в Измайлово.

А Петя спросил:

— Есть когда будем?

Даже Тамара Григорьевна, привыкшая ко вся­ким неожиданностям, слегка растерялась.

— Ну знаешь ли, Амосов… Надо хотя бы за во­рота школы выйти, а потом думать о еде.

И Тамара Григорьевна сказала, чтобы ребята построились в пары.

Тёма и Лиля стали в первую пару — они будут ведущими. Сани Лиля отдала Пете. Сумку с завтра­ком — бабушке.

Тёма свои сани хотел отдать Боре. Но Боря ска­зал, что у него бутылка с чаем. И тогда сани отдали Серёже.

— Пойдёте самостоятельно, — сказала Тамара Григорьевна. — По всем улицам до станции метро. А я и бабушки будем наблюдать, как вы знаете пра­вила уличного движения и умеете пользоваться светофорами.

Ребята обрадовались, что пойдут самостоятель­но. А то с коллективными вожатыми они ходили на каток по цепочке: 10-й класс вёл 5-й класс, 5-й класс вёл 1-й.

А тут сами.

Тамара Григорьевна и бабушки будут только наблюдать.

Колонна тронулась в путь. Дошла колонна до угла и остановилась у первого светофора.

Жёлтый свет, а потом зелёный.

Всё в порядке — можно переходить. И пошла колонна по кнопкам перехода на зелёный свет.

Тамара Григорьевна и бабушки действительно идут сзади и ничего не подсказывают.

Ребята шагают дальше.

Ещё светофор и ещё… Ещё переход и ещё… Поло­сатый, «зебра».

На улицах много было ребят, и все шли колон­нами. У всех сегодня День здоровья. И милиция об этом, наверное, знала, потому что уж слишком бы­стро включала зелёный свет.

У одного из перекрёстков ведущие Тёма и Лиля остановились, а поэтому и вся колонна останови­лась, весь 1-й «А».

Тамара Григорьевна подошла к ведущим, спро­сила:

— В чём дело?

— Мы думали, что вы потерялись,— сказала смущённо Лиля.

Тамара Григорьевна ответила, что на улице она ведёт себя внимательно и постарается не поте­ряться.

В метро купили сразу тридцать билетов и спу­стились по эскалатору на платформу.

Тамара Григорьевна велела разбиться на три группы, чтобы каждая группа успела войти в от­дельные двери вагона без толкотни и паники.

Подошёл поезд. Две группы попали в один вагон с Тамарой Григорьевной, а другая группа, с бабуш­ками,— в другой вагон. Но от этого даже веселее всё получилось: можно было смотреть друг на друга через стеклянные окна, размахивать руками и пы­таться кричать. Потому что когда кричишь, уже набираешься здоровья.

Но Тамара Григорьевна сказала, чтобы не очень увлекались криком. Надо помнить и о взрослых пассажирах.

В вагоне были ещё ребята из других школ, ко­торые тоже громко разговаривали и кричали.

Так что одним здоровья может прибавляться от крика, а у других оно может убавляться, у взрос­лых пассажиров. И будет сплошной эгоизм.

Петя достал из своего портфеля (завтрак он при­нёс в портфеле) бутерброд с сыром и потихоньку начал есть. Петя сидел в другом вагоне, и видно было через стекло, как он ест. Он даже почти не кричал, только ел. А ещё должностное лицо. На собрании его всё-таки выбрали ответственным за шкаф с классным имуществом.

Когда весь 1-й «А» сошёл с поезда в Измайлове и сошли с поезда все другие ребята из других школ, то взрослые пассажиры, которые поехали дальше, конечно, поехали выздоравливать. Выздоравливать после беготни ребят по вагонам, крика и громких разговоров, после вытаскивания из вагонов саней, лыж, рюкзаков (ребята постарше везли рюкзаки и лыжи).

Теперь всё это попало в лес — ребята, сани, лы­жи, рюкзаки, бабушки, дедушки. А с кем были мамы, то и мамы попали. А с кем были папы, то и папы оказались в лесу.

Тёплый зимний день. Весна была где-то совсем недалеко. Небо было синим здесь, в лесу. И воздух синим.

Города не было видно. Только так, небольшие дома.

А когда вошли поглубже в лес, то и никаких домов не стало видно, а только берёзы и молодые дубки. И поляны с прошлогодней травой и листьями.

Тёма даже сразу жёлудь нашёл. Крепкий. Он всем его показал, потом достал свой кошелёк на ве­рёвочке и спрятал.

Серёжа нашёл ягоду рябины, сухую, и Лиля нашла.

А Первыш нашёл большой пень и сел на него, как на табуретку. А Петя разогнался на санях да прямо в этот пень врезался. А Боря ни с того ни с сего поскользнулся и уронил бутылку с чаем.

Хорошо, что Боря и бутылка упали в мягкий снег: и Боря не разбился, и бутылка целой оста­лась. И Петя, между прочим, тоже целым остался, и сани целыми остались — Петя дальше на них поехал.

Лилина бабушка и Серёжина бабушка метались между ребятами и волновались за них.

И так они волновались до тех пор, пока Тамара Григорьевна их не успокоила, сказала: пускай ре­бята привыкают к самостоятельности и потом пу­скай они как следует набегаются.

Тогда бабушки, которые уже набегались, нача­ли отдыхать и успокаиваться.

Серёжина бабушка даже закурила то ли от вол­нения, то ли от успокоения.

На одной из полян ребята затеяли игру в мяч. Удобно, как летом. Только вот приходится играть в пальто, потому что Тамара Григорьевна запрети­ла раздеваться — всякой самостоятельности есть всё-таки предел.

Играли во что-то наподобие футбола в одни во­рота, в которых стоял наподобие вратаря Серёжа. Защитниками были, конечно, ближайшие друзья — Коля и Боря. А все остальные — нападающими. Си­ловую борьбу применяли, как в игре в шайбу.

Серёжина бабушка очень за Серёжу пережива­ла, когда он пропускал мячи. Подбадривала его, что-то кричала, набиралась здоровья.

Тамара Григорьевна тоже что-то кричала и весе­лилась.

Она совсем молодая, Тамара Григорьевна. В классе почему-то не было видно этого, а здесь, в лесу, видно. И красивая она, когда смеётся. Вареж­кой машет и смеётся. А из-под варежки сверкает на тоненькой руке жёлтый браслетик часов.

И девочки кричали, переживали и набирались здоровья. Лес — это не вагон метро. Здесь можно. Здесь все свои, без пассажиров.

А потом игроки захотели пить. Просто ужасно захотели.

Боря достал бутылку с чаем и начал угощать. Чай остыл и получился в самый раз.

А потом достали сумки и принялись за еду. Всё было удивительно вкусным, то ли потому, что ели в лесу, то ли потому, что всё это не было киселём.

Мимо привала проехали на лыжах ребята по­старше. Засмеялись и сказали:

— Детский сад.

Первой возмутилась Галя. Она крикнула:

— Это школа, а не детский сад! Тогда и Первыш крикнул:

— Это школа!

Он подумал, что, может быть, из-за него всех остальных назвали детским садом: он самый ма­ленький.

И Лиля крикнула:

— Школа!

Она тоже испугалась: у неё в сумке лежала кукла.

А Петя даже перестал жевать свои нескончае­мые бутерброды с сыром, которые он всё доставал и доставал из портфеля. Побежал вслед за лыжни­ками и крикнул:

— Не знаете — не говорите! И Серёжа побежал, и Боря.

И тоже кричали, что это школа! А никакой не детский сад!

Потом все вернулись, кто бегал, и выпили ещё чаю. Это от волнения.

И надо же — так оскорбить и уехать!

Лилина бабушка, Серёжина бабушка и Тамара Григорьевна долго успокаивали ребят. Но тут не­ожиданно Галя увидела человека, который сидел на складном стуле среди деревьев. Совсем недалеко.

Как они раньше его не заметили!..

Перед человеком на металлическом треножнике был укреплён лист картона. И, конечно, человек этот был художни­ком. И он что-то рисо­вал.

Ребята отправи­лись поглядеть. Окру­жили художника.

Он рисовал зимний лес, синее небо, поля­ны с прошлогодней травой и листьями. Он рисовал всё то, что ре­бята видели. И что им сегодня очень нравилось. Рисовал он короткими и толстыми цветными карандашами. Тёма сказал:

— Карандаши бьются, как тарелки. Внутри бьются.

— Эти карандаши называются пастельными,— ответил художник.— И они не бьются, как тарелки.

— Можно потрогать? — спросил недоверчиво Тёма.

— Конечно.

Тёма взял из коробки один короткий толстый карандаш. Он был весь мягким и без дерева. Он был вроде из цветного пластилина.

— А мы тоже чертим всякое в тетрадях для эскизов, — сказал Первыш.

— Ну? — удивился художник и поглядел на Колю.

— Да, — сказал Первыш. — Конструируем.

— Приставим угольник к линейке и конструи­руем, — подтвердил Сережа. — На уроках графики.

— И рисуем тоже,— сказал Боря.

— Только не такими карандашами,— не успо­каивался Тёма.

— Бьются, как тарелки,— повторил художник и засмеялся.

— Да, — вздохнул Тёма и вернул художнику его карандаш, который был весь мягким, вроде из пластилина.

— Мы — школа,— сказала на всякий случай Лиля.

— Я слышал, — опять засмеялся художник. — Вы кричали об этом в лесу.

— А почему у вас снег не белый? — спросила Галя. Она долго и молча рассматривала рисунок. — И берёзы серые?

— А ты погляди внимательно на снег,— отве­тил художник.

Галя начала внимательно глядеть на снег, и ре­бята начали глядеть внимательно на снег и на берёзы.

— Снег уже весенний,— сказал художник.— И берёзы потемнели от влаги. А вон там, на поляне, видите, как освещена старая трава?

— И сухой цветок. Он совсем коричневый,— сказал Боря.

— Верно.

— И трава коричневая,— сказал Первыш.

— Не совсем коричневая. Она сохранила в себе лето. Далёкое, прошлогоднее. Она чуть зелёная. А стебель коричневый. Он высокий, и ему не уда­лось как следует спрятаться от зимы. Он совсем погиб, хотя он ещё и стоит. Он не сохранил лето.

И вдруг ребята увидели зимний лес, синее небо, поляны с травой и листьями совсем по-другому.

Синее небо тоже было немного как бы влажноватым, а листья были все в капельках воды. Это пригрело солнце, и льдинки на листьях растаяли. Листья заблестели.

И под карандашами художника они блестели. И небо было влажноватым. И берёзы. И снег. Были весенними, потемневшими от влаги.

— Видеть природу тоже искусство,— сказал художник.— И этому искусству надо учиться. То­же графика. Графика природы, графика прекрас­ного.

С художником познакомились Тамара Гри­горьевна и бабушки. Постояли, посмотрели на кар­тину, какая она получается.

Ребята позвали художника пойти с ними даль­ше в лес, погулять. Но художник сказал, что он должен закончить картину. Что нельзя начать дело и, не закончив его, бросить. Тем более, его картина называется «этюд», который выполняют сразу.

Ребята согласились с художником, хотя многие из них начинали за день десятки всяких дел и ни одного не заканчивали. Признаться в этом было стыдно.

Кое-кто даже уроки толком не делал — начнёт и бросит. А потом и вовсе забудет. А уж что-что, а уроки — самые настоящие этюды, которые надо вы­полнять сразу.

Но лучше про это сейчас умолчать. И без того оскорбили: назвали детским садом.

Тамара Григорьевна взглянула на жёлтый бра­слетик часов и объявила, что пора отправляться в путь.

Все попрощались с художником и двинулись дальше в лес.



Глава 9



Сколько было потом в школе разговоров среди первоклассников. Ну, а как же — совершили поход! Настоящий. Длинный.

Глеб Глебыч даже сказал, что такой поход на­зывается однодневным. И что ребята после похода очень поздоровели и возмужали: совсем редко кто-нибудь зевает на уроках.

Тамара Григорьевна прежде записывала на доске фамилии тех, кто зевал. И это было очень стыдно: зайдёт любой грамотный человек в класс и всё поймёт.

А Серафима Павловна предлагала фамилии тех, кто зевает, сообщать на радио, в «Пионерскую зорьку», чтобы про таких ребят объявляли на весь мир.

И вообще сказала, чтобы готовились к директорско­му диктанту на тему «Ча­сы». Директорский дик­тант — это значит, будет диктовать сама Серафима Павловна. И проверять дик­тант будет сама, и отметки выставлять.

Тут уж не зевай.

Петя нарисовал картину про поход. И на этой карти­не были нарисованы ребята, художник. Были нарисованы парники, которые ребята обнаружили потом в лесу. А в парниках — зелёный лук и огурцы. Спе­лые.

Была нарисована гора, с которой ребята ката­лись на санях. И две бабушки катались. И Тамара Григорьевна каталась.

Были нарисованы лес, поляны, небо. Пустая бу­тылка из-под чая. Лилина маленькая куколка в сумке. А лыжники нарисованы не были — те, кото­рые оскорбили и уехали.

Петина картина всем в классе понравилась. Это была настоящая графика природы, графика пре­красного.

Коллективные вожатые провели сбор октябрятских звёздочек на тему «Наши впечатления о пер­вом походе».

Каждый рассказывал самое яркое впечатление из всех впечатлений. Потому что про все впечатления рассказать было невозможно, так их много у каждого.

Галя рассказала про берёзы. Такие берёзы, ко­торые им показал художник. Галя прикладывала ухо к берёзам, слушала, как внутри берёз уже пере­ливались, бродили весенние соки.

Боря рассказал о настоящей белке, которую он видел. Она прыгала с дерева на дерево. Боря за ней бежал, но так и не догнал.

Тёма рассказал о зелёном луке. Он его съел то­гда немного. Тему угостили девушки. Они поливали лук из больших леек.

Потом Тёма рассказал про белку, которую он не видел, но о которой слышал. Хотел рассказать и про пастельные карандаши, о которых не слышал, но видел. Ведь Тёма как начнёт говорить — его не остановишь. Говорит он сразу про всякое. Нудно и долго.

Лучше бы картину нарисовал, как Петя, и по­молчал.

А Серёжа рассказал про бабушку (она у Пети на картине нарисована). Бабушка здоровья набралась. Он может пригласить её на сбор, и бабушка сама подтвердит про здоровье, если надо.

Лиля сказала, что в такой поход она согласна ходить каждый день. Вот прямо с самого утра и прямо до самого вечера.

Ишь чего захотела!

Это коллективные вожатые сказали — «ишь че­го захотела!». У них выскочили нечаянно такие слова. Они потом объяснили. И когда выскакивают такие нечаянные слова, это называется оговоркой.

С каждым может произойти подобное. Каждый человек может оговориться. Это опять всё сказали коллективные вожатые.

Тёма тут же попросил, чтобы ему опять дали слово, потому что, когда выступал, он, видите ли, оговорился — про зелёный лук сказал, что его уго­щали, а про огурец не сказал. А огурцом его тоже угощали.

Коллективные вожатые ответили, что это не называется «оговорился», а называется «недоска­зал».

Тёма тут же попросил, чтобы ему опять дали слово, потому что он тогда не будет оговариваться, а будет досказывать. Но Тёме никакого слова боль­ше не дали.

Терпение лопнуло у всех!

А когда выступал Первыш, он сказал, что попробует сделать копию с Петиной картины. Для себя. На память.

Боря сказал, что можно будет и другие картины нарисовать. И вовсе не обязательно делать копию. А потом картины отнести к художнику, чтобы он посмотрел.

— А где мы его найдём, художника? — спроси­ла Галя.

— В лесу.

— Конечно, — подтвердила Лиля. — Пойдём снова в лес и отыщем художника.

— Тогда я нарисую картину прямо в лесу,— сказал Первыш. — Свою собственную.



Глава 10



Вроде ты мыслящий человек, а тебя иногда опять превращают в самого обыкновенного ученика-первоклассника: заставляют пересчитывать, сколь­ко прямых углов в классе, спрашивают, кто такая муха (это у него-то, Мухина), или напоминают, что нельзя говорить «мост с перелазами», а надо гово­рить «мост с перилами», потому что нельзя назы­вать перила перелазами.

Или вот ты читал уже нормально и разговари­вал нормально, а оказывается, нет, не нормально: ты читал и разговаривал и не следил, в каком месте в это время находился твой язык. А надо следить. Беспрерывно. Кто придумал — неизвестно.

Или учись говорить звук «тр».

Ходишь трыкаешь.

А если сел и сидишь, то следи за локтями, нога­ми и спиной. Где они у тебя и что с ними.

Совсем уже возвращаешься к временам детского сада. И тогда впадаешь в отчаяние и примитивно объедаешься сладким. Это папа говорит в отноше­нии примитивного объедания сладким и что ве­дёт это к расслаблению воли, а иногда и к потере человеческого облика.

Ещё бы!

Какой может быть человеческий облик у чело­века, измазанного по самую шею с ушами вареньем или каким-нибудь джемом. Подобный человек не в состоянии языком даже трыкнуть.

Такое положение ещё называется «дальше ехать некуда».

Это сказала Серёжина бабушка, когда застала Серёжу в таком вот печальном виде. Пришла из своего дома к ним в дом, в гости, и застала. Серёжа не ожидал, что бабушка придёт: волю расслабил и потерял человеческий облик.

И тогда бабушка сказала:

— Дальше ехать некуда…

И верно, некуда и не на чем. Разве что на улит­ке, когда не поймёшь, то ли едешь ты куда-нибудь, то ли никуда не едешь. И вообще, как Светка, склеи­ваешь языком газеты.

С подобным состоянием надо, конечно, бороть­ся. Это понимает Первыш, и все его друзья пони­мают. Тут никакой День здоровья не поможет. Только сам себе поможешь.

А в чём причина всего этого?

В зазнайстве.

Так папа говорит Первышу.

И поэтому надо считать в классе прямые углы, выяснять, кто такая муха, или трыкать языком. Надо быть скромным. И даже несмотря на то быть скромным, что построен планетоход и собственная картина в лесу нарисована.

Первыш любит разговаривать с папой. Папа ста­вит очередной опыт или, приколов к чертёжной доске чертёж, разглядывает его. А Первыш приходит к отцу из своего школьного уголка (между прочим, прямого), и они разговаривают.

Совсем по-взрослому, по-настоящему и про всё настоящее.

Или ни про что не разговаривают. Первыш си­дит с отцом и молчит. Молчать тоже приятно.

Отец работает, а ты наблюдаешь, как он рабо­тает, и думаешь: отец взрослый, а ты ещё не взрос­лый, он инженер, ты ещё не инженер. Но ты его сын и, может быть, станешь инженером или ещё кем-нибудь, достойным отца. Директором завода, на­пример.

И вдруг к тебе принесут чертёж, в котором вы­резана шестерёнка, и никакого зацепления в чертеже не будет. Пропало зацепление.

И ты вызовешь тогда к себе эту глупую девчонку с ножницами (а это будет, конечно, девчонка) и заставишь её объясняться.

Уж она у тебя попрыгает, поизвиняется раз двадцать.

Нет, лучше — тридцать.

Нет, лучше — сорок.

Пускай извиняется, о пощаде просит. Можно ещё заставить её пересчитать все прямые углы на заводе или языком потрыкать двадцать раз.

Нет, лучше — тридцать раз.

Нет, лучше — сорок.

Напрасно, что ли, ты учился на директора! Вот то-то, что не напрасно.

Сидишь думаешь про такое приятное, пока спать не захочешь. И в конце концов засыпаешь директо­ром завода.


Глава 11


Технические средства на уроке — это проектор для диафильмов и проигрыватель для пластинок.

Появились технические средства неожиданно. Принесли их Тамара Григорьевна и коллективные вожатые из 10-го класса. Они помогли ей принести.

1-й «А» заволновался: в классе нечто новое, прежде невиданное.

Проектор и проигрыватель установили на учи­тельском столе, подключили провода. Раздвинули штатив и на нём натянули бумажный экран перед самым аппаратом. Не забыли проверить и выклю­чатели.

Когда коллективные вожатые ушли, Тамара Григорьевна сказала речь про эти самые техниче­ские средства в школе. Они будут помогать ребятам учиться — и проектор и проигрыватель. А со време­нем — и телевизор, и магнитофон, и разные другие машины-автоматы, которые называются кибернети­ческими.

Машины будут помогать и учителям: будут проверять тетради, вести дополнительные занятия с отстающими, спрашивать на экзаменах и даже вы­ставлять отметки.

Сейчас в проекционный аппарат Тамара Гри­горьевна заправит плёнку диафильма с рассказом Льва Николаевича Толстого «Акула». На проигры­ватель поставит пластинку с текстом этого же рас­сказа. И ребята будут смотреть и слушать.

Читает рассказ народный артист СССР Грибов.

А потом ребята сами познакомятся с этим про­изведением Толстого в книге. И будет очень хоро­шо, если сумеют прочитать в классе, как народный артист.

Ребята зашумели, начали устраиваться поудоб­нее за столами — ведь будет звуковое кино.

Некоторые попытались подвинуть свои столы поближе к экрану, но Тамара Григорьевна сказала, чтобы прекратили шум и всякие движения. Экран она поднимет высоко на штативе, и всем будет вид­но про акулу и слышно.

Но Коля всё-таки незаметно подъехал со своим столом поближе. И Боря подъехал, и Серёжа.

И всё осталось бы не замеченным, если бы не Галя. Она закричала:

— Тамара Григорьевна, они к вам едут!

Тамара Григорьевна сразу, конечно, обратила внимание и заставила друзей отъехать обратно.

Экран она подняла высоко на штативе.

— А как же свет в окнах? — спросил Тё­ма. — Свет мешать бу­дет. В кино не бывает, чтобы свет в окнах…

И Тёма пригото­вился долго и нудно говорить про свет в ок­нах, а может быть, и про землю в кульках.

Но Тамара Григорьевна решительным голосом сказала:

— Новиков, замолчи! И Тёма замолк.

А Тамара Григорьевна ещё сказала, что свет в окнах не помешает. Она включила проектор, и ребя­та увидели на обратной стороне экрана, с изнанки, изображение акулы и корабля.

Совсем отчётливо увидели при дневном свете.

Тамара Григорьевна включила проигрыватель, и раздался голос народного артиста. Народный артист начал рассказывать про акулу и про ко­рабль.

Случилось это давно, на военном парусном ко­рабле. Плыли на нём два мальчика. Один из них был сыном старого артиллериста, который тоже плыл на корабле.

Пластинка изредка тихонько гудела, щёлка­ла — посылала сигнал, — и в этот момент Тамара Григорьевна передвигала плёнку в аппарате. На экране появлялась новая картинка, и то, что гово­рил артист, совпадало с изображением.

Настоящее звуковое кино.

Очень интересно было сидеть на таком уроке: слушаешь и видишь всё. Никто из ребят не разго­варивал, не вертелся, не шумел.

Артист рассказывал, как два мальчика не захо­тели купаться в спущенном на воду парусе (чтобы получилась купальня), а поплыли в открытый океан наперегонки.

И на экране видны были эти два мальчика и па­рус-купальня. И как вдруг неожиданно показалась акула. Замелькал среди волн её высокий острый плавник.

Народный артист испуганно закричал: «Акула! Акула!»

Потому что так закричали матросы на корабле. И старый артиллерист закричал. Он громче всех: ведь один из мальчиков был его сыном.

У Лили — мороз по коже, глаза широко раскры­ты. Она словно и дышать перестала — ни вдоха, ни выдоха.

И Галя замерла, и Петя замер. И Серёжа, и Ко­ля. Все ребята замерли… Сидят не дышат. Что же будет дальше?

— Тамара Григорьевна, скорее показывайте!

Тихий сигнал, щелчок на пластинке, и Тамара Григорьевна передвинула плёнку. Ведь прежде сигнала передвигать нельзя: текст не совпадёт с рисунком.

Мальчики в океане испугались. Так же, как 1-й «А» испугался. Ничуть не меньше. Акула всё ближе.

На корабле матросы кричат, волнуются. Как по­мочь мальчикам? Никто не знает.

Тихий щелчок. Тамара Григорьевна передвинула плёнку.

…Старый артиллерист бежит к пушке, повора­чивает её, прицеливается в акулу.

…Схватил фитиль. Поднёс его к пушке. Выстрел!

Что же будет? Попадёт он в акулу или нет? Акула плывёт быстро среди волн.

…Старый артиллерист закрыл руками лицо, ему страшно взглянуть — он может не убить акулу, а убить собственного сына.

Тихий щелчок. Плёнка передвинута.

…На корабле все ликуют. Артиллерист опустил руки и глянул в океан — на волнах колыхалась акула брюхом кверху.

Плёнка кончилась, и пластинка кончилась. Ре­бята сидели не шелохнувшись.

Тамара Григорьевна спросила их, как рассказ— понравился или нет?

И только тогда ребята очнулись. Зашумели, на­чали пересказывать друг другу то, что они видели и про что слышали.

Пересказывают, шумят. А Тёма (вроде тихонько щёлкнула пластинка) спросил у Тамары Гри­горьевны:

— Разрешите, я буду киномехаником, буду плёнку передвигать?

Тут многие опомнились. Хитрец Новиков! Должность решил себе отхватить! Серёжа закричал:

— Тамара Григорьевна! Он шею с ушами прове­ряет! Он санитар. Он сам тогда на собрании высту­пил. Я буду механиком!

— Нет! Я буду механиком! — закричал Петя.

— Я буду!

— Я!

— Я!

Каждый кричал. Каждый забыл про свои ста­рые должности и хотел быть механиком. Кричали, спорили и при этом тянули вверх руки — просили у Тамары Григорьевны слова.

А Тёма опять (вроде пластинка щёлкнула) сказал:

— Тогда я буду проигрыватель крутить.

Тут опять класс впал в ярость: Тёма Новиков захватывает технические средства! Этот кошелёк на верёвочке! Если не плёнку, то пластинку тре­бует. Каждый желает крутить пластинку тоже.

Вот!

Поэтому каждый опять кричал, спорил и тянул вверх руку — просил у Тамары Григорьевны слова. Тамара Григорьевна еле-еле всех успокоила. Сказа­ла, что все по очереди будут ей помогать управлять проектором и крутить пластинку.

А на перемене, когда Первыш встретился с Ревякиным и рассказал ему, что у них на уроке чтения были технические средства и что скоро появятся ещё телевизор, магнитофон и другие машины, Ревякин улыбнулся и сказал:

— Устарело.

— Что устарело? — не понял Первыш.

— Всё это. Каменный век.

Про каменный век Ревякин сказал потому, что недавно в классе писал сочинение «Люди каменно­го века». И теперь всё подробно знал про каменный век и даже про то, что мужчины тогда украшали себя больше, чем женщины.

— Скоро будем учиться во сне, — сказал Ре­вякин.

— Как — во сне? — растерялся Первыш.

— А так, спишь на уроке и учишься. Автомати­чески.

Первыш был сражён — спишь на уроке и учишься!

Значит, напрасно боролись за новые должности. Кричали, ругались, писали директорский диктант. Значит, кто зевает сейчас на уроках, будет первым учеником!..

И никакого позора на весь мир!

— Определённо будет, — сказал Ревякин. — Ав­томатически будет.

И тут вдруг Первыш подумал, а чего он, соб­ственно, удивляется — он сам недавно уснул дирек­тором завода.



Глава 12



Из цветной бумаги и картона по чертежам-раз­вёрткам были изготовлены различные фонарики, коробочки, светофоры, гирлянды, маленькие скво­речники и маленькие почтовые ящики.

И всё это наяву, а не во сне.

Лучшие работы Тамара Григорьевна выстави­ла в классе у доски, чтобы весь класс видел, а по­том выставила и в зале, чтобы уже вся школа ви­дела.

Это не грязные тетради с двойками, поэтому было приятно видеть их наяву.

Авторы лучших работ старались быть где-ни­будь поблизости, чтобы слушать, что говорят вос­торженные зрители в отношении скворечников и почтовых ящиков.

Знакомство первоклассников со скворечника­ми и почтовыми ящиками имело особое значение. Про особое значение сказал Валентин Василье­вич.

Весна уже почти рядом. Зайчики от металлических колпачков становятся на потолке всё ярче и ярче. Скоро прилетят скворцы. Значит, надо знать, что такое скворечник. Ведь по чертежу-развёртке можно построить скворечник не только маленький, игрушечный, но и большой, настоящий. Надо опре­делить только масштаб.

Знакомство с почтовым ящиком привело к зна­комству с письмом: ребята научились писать на конвертах почтовые адреса и, главное, научились писать письма.

А писать письма им надо уметь, потому что в других городах — в Рязани, Торжке или в селе Медном, — там тоже ребята-первоклассники нача­ли заниматься по новой программе, начали зани­маться математикой и конструированием.

И вот надо отправить им письма, спросить, как у них всё это получается. Поделиться впечатлениями. Или спросить про химию, какая она, напри­мер, в селе Медном? Большая уже или ещё ма­ленькая?

Вопросы найдутся, только бы суметь написать письмо и почтовый адрес на конверте.

Однажды, когда лучшие работы были выставле­ны в классе, а потом и в зале, Тамара Григорьевна сказала:

— А не сделать ли нам подарок?

— Кому подарок?

— Какой подарок? — начали спрашивать ре­бята.

— Подарок детскому саду. Отнесём все наши лучшие работы малышам. Им будет приятно.

— Конечно! — закричали ребята.

— Обязательно! — закричали ребята.

— Кубики подарим!

— Фонарики!

— Гирлянды!

— Скворечники!

— Коробочки!

— Почтовые ящики!

— Сегодня,— сказал Боря. — Давайте сегодня отнесём.

— Давайте,— согласилась Тамара Григорьевна.

Тёма сказал:

— И светофоры ещё. Пускай учатся ходить по светофорам.

— А как нести? — спросила Галя.— У нас рук не хватит.

— В портфелях,— предложил Петя. Ведь у не­го портфель самый большой в классе и самый на­стоящий.

— И портфелей не хватит,— покачала головой Лиля.

— В кульках,— сказал Тёма. И тогда Коля взял и сказал:

— В мешках.

Ребята как засмеются. И Серёжа громче всех:

— Ха-ха-ха!

Боря тут же начал показывать, как смеётся Се­рёжа. И начал не просто смеяться, а прямо кри­чать.

Валентин Васильевич вдруг совершенно серьёз­но сказал:

— Правильно. Понесём в мешках. Ребята перестали смеяться.

— Где мы их возьмём? — спросила Галя. И Петя спросил:

— Где мы их возьмём, эти мешки?

— Нигде не возьмём, — ответил Валентин Ва­сильевич. — Сами сделаем.

— Сами?

— Да. Сами.

— А из чего?

— Из цветной бумаги. Не кульки сделаем, а мешки.

А Коля тогда ещё сказал, что в сказке про белую верблюдицу прямо так и говорится, что в одном древнем городе на площади стояли мешки с игруш­ками. И белая верблюдица привозила ребят совсем издалека через пустыню в этот город, чтобы они взяли себе игрушек столько, сколько хотят: мешок, два или три.

— Мешок, два или три, — повторил Валентин Васильевич. — А мы сколько сделаем мешков?

— Три, — сказала Галя.

— Жёлтый, красный и синий,— предложил Петя.

— Нет! — закричал Боря. — Лучше каждая звёздочка сделает по мешку!

— Мне нравится предложение Бори Завитко­ва,— сказала Тамара Григорьевна.

Валентин Васильевич потирал ладонью подбо­родок, глаза его улыбались.

— Да здравствует новый коллективный во­жатый! — вдруг громко сказал он.— Первый класс «А»!

Ух ты!

Что тут было!..

Ребята от радости повскакивали с мест, в ладо­ши захлопали. Кто-то упал со стула, а кто-то взо­брался на стул прямо ногами.

Тамара Григорьевна засмеялась и никакого за­мечания не сделала. Как и тогда, во время Дня здо­ровья. А ведь кто залазит на стулья ногами, должен оставаться после уроков и вытирать все стулья в классе.

В наказание.

А тут никаких наказаний!

Да здравствует новый коллективный вожа­тый!

Теперь если 10-й «А» поведёт 5-й «А», а 5-й «А» — 1-й «А», то 1-й «А» поведёт детский сад. На­пример, к себе в школу. Показать, что такое школа. Что такое настоящая раздевалка и расписание звонков, что такое настоящий класс и октябрятские звёздочки.


* * *


Когда мешки из цветной бумаги появились в детском саду, они вызвали переполох среди его оби­тателей. Детсадовцам поскорее хотелось узнать, какие богатства таились в каждом из мешков.

Алёнка вопросительными знаками, как крючка­ми, цепляла всех окружающих. Света чтокала, Юрик шипел проволочкой. Кто-то упал со стула, а кто-то взобрался на стул прямо ногами. А ещё кто-то пролез у кого-то сквозь ноги и чуть не уша­гал прямо к мешкам.

Крик, шум, смех.

Первоклассники вдруг поняли, как приятно не только самим радоваться, но и доставлять радость другим.

Детсадовцев словно привезли в сказочный город на площадь.

Привезла белая верблюдица. И они были счаст­ливы, потому что в каждом мешке для них тоже было приготовлено счастье — весёлое, разноцвет­ное.

И таких мешков со счастьем было много.

А Лиля принесла свои куклы — большую и ма­ленькую. Куклы ей теперь не нужны: Лиля сдела­ла дома школьный уголок.



Глава 13



Автобус увёз на стадион юных конькобежцев. Должно было решиться, кто станет чемпионом Олимпийской Снежинки.

Ребята с утра проверили по фанерным барометрам и другим приборам облачность, силу и на­правление ветра. Проверили по фанерному градус­нику температуру воздуха.

Всё было благоприятным: облачности никакой, силы ветра никакой, направление ветра тоже ника­кого, а температура воздуха самая подходящая — лёд не тает.

Вместе с конькобежцами на стадион уехали Глеб Глебыч, Костя Волгушин и другие вожатые из 10-го класса. Они были в комиссии по проведению соревнований.

Как можно было спокойно заниматься в такое утро!

И школа занималась очень неспокойно. У всех были напряжены нервы. Поэтому неудивительно, что Тамара Григорьевна беспрерывно делала заме­чания:

— Потеряли внимание!..

— Боря, успокой Серёжу!..

— Галя, плохо настраиваешься на урок!..

— Не вижу класса!..

И Валентин Васильевич говорил:

— Сидим неподвижно, а мозг работает!

Но трудно было настроиться, сидеть неподвиж­но, слушать тишину.

В основном слушали не тишину, а шум мотора автобуса. Автобус должен был вернуться со стадиона к концу занятий.

И когда он вернулся к концу занятий, то вся школа бросилась к окнам. Потом вся школа побе­жала вниз. Потом вся шко­ла узнала, что в беге на шестьдесят метров чемпио­ном Олимпийской Снежин­ки среди пятиклассников оказался Ревякин.

Его время — девять и девять десятых секунды!

Первыш торжествовал. Он долго тряс Ревякину руку, а Ревякин долго хлопал Первыша по плечу, как своего лучшего друга.

Фотокорреспонденты из школьной стенгазеты так и сняли Ревякина с Первышем. Сказали, что в ближайшем номере стенгазеты поместят эту фото­графию с подписью: «Чемпион и болельщик».

И Костю Волгушина они сняли. И сказали, что тоже поместят в ближайшем номере стенгазеты с подписью: «Тренер чемпиона».

А потом один из фотокорреспондентов сказал:

— Лучше их всех вместе снимем.

Сняли всех вместе и сказали, что в ближайшем номере стенгазеты поместят эту фотографию с под­писью: «Чемпион, тренер чемпиона и болельщик». А те фотографии они помещать теперь не будут.

Ревякин спросил:

— А можно будет те фотографии взять для ба­бушки?

Фотокорреспонденты ответили, что определённо можно и ещё в запас дадут, для других родствен­ников.

Тогда Первыш спросил:

— И мне одну, где я его поздравляю, можно?

— Хорошо. И тебе одну,— согласились фото­корреспонденты.

Первыш подумал, как меняются времена: пре­жде Ревякин в стенгазете кусался, а теперь он будет в ней чемпионом!

Фотокорреспонденты ушли снимать других обладателей рекордов. Костя Волгушин ещё раз поздравил Ревякина и тоже ушёл: теперь он был в комиссии по организации «Чашки кофе». И тётя Клава была в этой комиссии, и Глеб Глебыч, и ещё девочки-старшеклассницы.

А дело в том, что в школе появилась афиша. Сверху на афише было написано:


ЧАШКА КОФЕ


и потом дальше:


В 17 часов 00 минут в школьном зале

ДЛЯ ЧЕМПИОНОВ ОЛИМПИЙСКОЙ СНЕЖИНКИ И ИХ ГОСТЕЙ СОСТОИТСЯ ЧАШКА КОФЕ, ВО ВРЕМЯ КОТОРОЙ БУДУТ ВРУЧЕНЫ ПОЧЁТНЫЕ НАГРАДЫ.


Ревякин вдруг сказал Первышу, что он его при­глашает на эту самую чашку кофе.

Первыш подпрыгнул. И не потому, что надо бы­ло причесаться, повесить пальто или достать поло­тенце,— от радости подпрыгнул. Потом испугался, сказал:

— А если не пустят?

— Кто?

— Комиссия.

— Пустят. Костя Волгушин пустит. Первыш побежал домой.

Дома была одна мама. Жаль, конечно, что не пришла ещё из детского сада Света со своими друзьями. Очень хотелось Первышу рассказать Све­те, Алёнке и Юрику, что он друг чемпиона Олим­пийской Снежинки и что в семнадцать часов ноль-ноль минут его пригласили на чашку кофе. А Свет­ка кричит: «Дорасту! Перерасту!» Как бы не так! И вообще Первыш теперь коллективный вожатый. Да!

Но про чашку кофе пришлось рассказать толь­ко одной маме. Мама что-то писала своей «араб­ской» ручкой справа налево, но Колю она всё-таки выслушала и даже по-настоящему удивилась, что Коля — друг чемпиона Олимпийской Снежинки и пойдёт в семнадцать часов ноль-ноль минут пить чашку кофе.

А пока что мама велела Коле съесть самый обыкновенный суп, самые обыкновенные макароны и самую обыкновенную котлету.

Суп, макароны и котлеты ожидали Колю на столе в кухне. Очевидно, мама увидела в окно, как он идёт из школы, и всё ему поставила на стол.

Во имя предстоящего школьного вечера Первыш был готов на любой подвиг.


* * *


Семнадцать часов ноль-ноль минут. Школьный зал нельзя узнать!

С потолка свешиваются прозрачные шары, люстра обкручена тонкими цветными полосками бумаги. На стёклах окон акварельными красками нарисованы разные забавные люди и звери. Совсем такие, каких умеет показывать Боря.

Стоят в зале маленькие столы и стулья. Первыш сразу узнал — это были столы и стулья из их 1-го класса «А». Первыш даже отыскал свой самый ма­ленький стол. На каждом столе — по четыре стака­на и тарелочка с печеньем, кусочками сахара и чайными ложечками. Посредине стола возвыша­лась вазочка с белыми бумажными салфетками.

А один стол был настоящим большим, не из 1-го класса. Покрыт он был сукном. На нём лежали ко­робочки и большая папка.

Девочки-старшеклассницы не прижимали рука­ми высокие начёсы и не прятались от Серафимы Павловны: сегодня школьный вечер, сегодня «Чаш­ка кофе».

Первыш сел за свой самый маленький стол и начал ждать, что будет дальше.

Зал постепенно наполнялся.

Первыш увидел Тамару Григорьевну и Валенти­на Васильевича. Валентин Васильевич скоро от них уйдёт, и Тамара Григорьевна будет одна их учить. А Валентин Васильевич будет писать учебник — новый учебник для первых классов.

Он так недавно и сказал.

И в учебнике будет про числовую ось, и про то, как правильно составлять математические форму­лы, и про то, как чертить развёртку кубика, скво­речника или почтового ящика. Будет про всё то, с чем ребята справились. Может быть, даже будет и про химию и физику. Потому что настоящие раке­ты, планетоходы, корабли на подводных крыльях не построишь без физики и химии. И урожай в поле не вырастишь, и удобный пакет для овощей не сде­лаешь, и даже современную куклу.

Первыш увидел Серафиму Павловну, Глеб Глебыча и тётю Клаву. Тётя Клава несла большой чай­ник и разливала из него в стаканы кофе.

Кофе был чёрный, без молока. Такой, какой пьют взрослые.

Подошла тётя Клава и к столу, за которым си­дел Первыш. Первыш был взволнован. Вдруг тётя Клава удивится, что он сидит здесь, на вечере, и нальёт ему не кофе, а кисель?.. Возьмёт и принесёт другой чайник с киселём.

Что тогда делать?

Тётя Клава и правда удивилась, когда увидела Первыша. Но за другим чайником не пошла и нали­ла Первышу кофе. Сказала:

— Веди себя хорошо.

Первыш кивнул. Он и не собирался вести себя плохо: он гость чемпиона.

И только тётя Клава отошла с чайником, как вдруг случилось несча­стье: лопнул стакан. Да с таким грохотом, будто по нему ударили молотком.

На столе мгновенно получилась не какая-нибудь клякса, а ко­фейное озеро.

Первыш до того рас­терялся, что едва не заплакал. Вот тебе и чашка кофе… Вот тебе и гость чемпиона…

На помощь Первышу подбежали старшие девоч­ки — члены комиссии. Начали успокаивать. И тё­тя Клава начала успокаивать. Она достала из кармана фартука тряпку, вытерла стол и снова налила кофе в другой стакан, в который члены комиссии предварительно положили чайную ложку.

Когда Первыш немного успокоился и уже не со­бирался плакать, он подумал: «Как хорошо, что всего этого не видела Света. Она бы сейчас сказа­ла: «Эх ты, мадам Тюлюлю!» Света теперь по-ново­му начала дразнить Колю и всех других: не только чтокать, а ещё обзывать мадамами Тюлюлю.

Первыш отпил глоток кофе, потому что все так за столами отпивали кофе.

Ну и горечь!

Даже в носу как-то защекотало и чихать захоте­лось. Первыш достал из вазочки бумажную салфетку и вытер салфеткой рот. Вспомнил: а сахар?

Положил в стакан сразу четыре кусочка. Раз­мешал. Попробовал.

Вроде ничего получилось. Терпимо.

Только пить не очень удобно: ложка болтается в стакане и всё время лезет в рот. Другие как-то придерживают ложку одним пальцем, чтобы не лезла в рот. А Первыш никак не мог придерживать её одним пальцем.

На редкость вертлявая попалась ложечка.

Тогда Первыш вытащил её из стакана и спрятал в вазочке с салфетками.

Вдруг по школьному радио объявили:

— К нам на вечер приехали чемпионы зимних Олимпийских игр и чемпионы мира братья Майо­ровы!

Что тут началось…

Школа возликовала. И Первыш возликовал. И даже тётя Клава. Она забыла про свой чайник.

Это, конечно, устроил Глеб Глебыч: договорил­ся с братьями Майоровыми, чтобы они приехали, и никому ничего не сказал. Потому что достав­лять радость очень приятно: Первыш это уже знает.

Братья Майоровы вошли в зал. Они были похо­жи друг на друга: в тёмных брюках и в синих спор­тивных куртках. На ярких широких лентах — зо­лотые медали олимпийских чемпионов.

Это, конечно, опять Глеб Глебыч попросил бра­тьев Майоровых надеть медали, чтобы ребята были счастливы полностью.

И ребята были счастливы. Полностью.

Братьев Майоровых пригласили за большой стол, где лежали коробочки и большая папка. Ря­дом с братьями за стол сели Глеб Глебыч и Серафи­ма Павловна.

Глеб Глебыч сказал, что братья Майоровы при­ехали в школу, чтобы поздравить юных конькобежцев, вручить им значки чемпионов Олимпийской Снежинки и зачётные книжки спортсменов.

Все как-то забыли про кофе и только радова­лись, ликовали.

Тут Первыш подумал: «А где же Ревякин? Ку­да он пропал?» Вызовут сейчас получать награду, а Ревякина нет. Может быть, его опять снимают фотокорреспонденты и говорят, что те фотографии они помещать в газете не будут, а поместят эту.

И Глеб Глебыч действительно вызвал Ревякина получать награду. Сказал, что к столу президиума приглашается самый юный чемпион Олимпийской Снежинки — ученик 5-го класса «А» Ревякин!

Глеб Глебыч развязал тесёмки у большой пап­ки и открыл одну коробочку.

Ревякина нет.

Все ребята начали громко звать:

— Ревякин!

И Первыш начал громко звать:

— Ревякин!

И тут появился Ревякин. Он вбежал в зал крас­ный, задыхающийся. За ним вбежали в зал крас­ные, задыхающиеся фотокорреспонденты.

Конечно, всё так и было, как думал Первыш.

— Скорее! — кричали ребята.— Получай на­граду!

Ревякин подбежал к столу президиума и совсем задохнулся от удивления: уж кого-кого, а братьев Майоровых он узнал. Он столько раз видел их на экране телевизора и в «Советском спорте», что не узнать было просто невозможно! Да потом, на бра­тьях были надеты золотые олимпийские медали.

Глеб Глебыч сказал Ревякину:

— Отдышись.

Ревякин отдышался, и братья Майоровы вручи­ли самому юному чемпиону зачётную книжку спортсмена, которую они достали из большой пап­ки, и значок «Олимпийская Снежинка», который они достали из коробочки. В зачётной книжке спортсмена стояла печать. Круглая.

Первышу очень хотелось взобраться на стул прямо ногами, чтобы лучше всё видеть. Но он посте­снялся — как-никак гость чемпиона и тётя Клава сказала: «Веди себя хорошо».

Фотокорреспонденты тоже отдышались и сняли Ревякина с братьями Майоровыми. Теперь навер­няка скажут, что все те фотографии помещать в газете не будут, а поместят эту.

Серафима Павловна сказала Ревякину:

— Пойди и покажи всем «Олимпийскую Снежинку».

И Ревякин начал под­ходить ко всем столам и показывать «Олимпий­скую Снежинку». Он пер­вый её получил!

И опять ребята лико­вали.

Ревякин подошёл к Первышу. И не просто по­казал «Снежинку», а от­дал её надолго разгляды­вать. И сам за стол к Пер­вышу сел.

«Олимпийская Сне­жинка» была нарисована на тёмном фоне: серебри­стая мохнатая звёздочка и внизу звёздочки — пять олимпийских колец. Первыш посчитал — пять.

Сзади приделана була­вочка с замочком.

Первыш помог Ревякину приколоть «Снежин­ку» к форменной куртке. А тётя Клава налила Ревякину полный стакан кофе.

Глеб Глебыч вызвал к столу президиума осталь­ных чемпионов и вручил им значки и книжки спортсменов.

Кто хотел, опять взял­ся за кофе, а кто хотел, вышел танцевать: по школьному радио пустили танцевальную музыку.

Вдруг члены комиссии начали подпрыгивать — совсем как первоклассники — и прокалывать чем-то острым шары, которые свешивались с потолка зала.

Шары лопались, и на танцующих выливались из шаров потоки мелких круглых бумажек. Такие мелкие круглые бумажки называются «конфетти». Первыш знал про них. И про серпантин он знал, которым была обкручена люстра.

Члены комиссии начали кидать и серпантин, обкручивать всех танцующих.

Кто их придумал, эти разные весёлые бумажки?

Наверное, очень весёлый человек. Потому что там, где они, всегда только весело.

Первышу тоже захотелось, чтобы над ним про­кололи шар. Он бы потом рассказал об этом и Серё­же, и Боре, и всем-всем!


Ревякин взял Первыша за руку и потащил на середину зала. Отстегнул от куртки «Олимпийскую Снежинку», подпрыгнул и булавкой «Снежинки» проколол шар. Хлынул поток круглых весёлых бу­мажек.

Первыш громко засмеялся.

Тогда кто-то бросил в Первыша длинную весё­лую бумажку — одну, вторую…

Первыш ещё громче засмеялся.

Ревякин проколол ещё один шар и ещё… Пер­выш стоял весь в конфетти, словно в дожде, и об­крученный, словно люстра, серпантином.

Гм… Мужчина украсил себя больше, чем жен­щина.



КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ И…


НАЧАЛО ВТОРОЙ


Так бывает, что очень важное узнаёшь слу­чайно. Боря Завитков случайно узнал, что они — весь их первый класс — будут заниматься матема­тикой. Пришёл за мелом в учительскую и узнал та­кую новость.

А Коля случайно узнал новость дома: пришла с работы мама и сказала отцу, что ей надо собирать­ся в командировку в Крым, в пионерский лагерь Прибрежный. Работать с иностранной делегацией.

А уж что Коля дальше услышал — ну просто арабская сказка: мама берёт его с собой.

Первыш скоро закончит первый класс, и ему на­до будет отдохнуть, чтобы учиться потом дальше. Вот мама и берёт его.

Когда Первыш сказал об этом Боре и Серёже, они ему очень позавидовали. Первышу даже стыд­но стало перед друзьями, что похвалился лагерем и что он весёлый и счастливый.

Такой весёлый и счастливый, что со стороны, наверное, просто неприлично.

Но тут Боря сказал:

— А как же ты поедешь? Ты ещё не пионер! Это он сказал совсем не от зависти, а просто

вслух подумал.

И Серёжа вслух подумал:

— Вдруг тебя не пустят? Коля испугался — и правда, лагерь называется пионерским. А он не пионер и вообще самый ма­ленький в классе.

Мама обо всём этом забыла, что ли…

Тогда Боря опять сказал:

— Но ведь ты вожатый. Коллективный вожа­тый!

И Серёжа сказал:

— Пускай Светка подтвердит, что ты во­жатый над ней.

Первышу было при­ятно, что друзья забо­тятся о нём и вот помо­гают ему, когда он попал в трудное положение.

Но Светка… Разве она что-нибудь подтвер­дит?

Когда узнала, что мама берёт Колю с собой в Крым, начала визжать, орать и даже по полу ка­таться туда-сюда. Никакого чувства меры.

И всё это от зависти.

Мама и папа еле-еле успокоили Светку. Прыга­ли вокруг неё, как слуга и слуга слуги. И даже Ко­ля прыгал, веселил Свету, чтобы мама не переду­мала и не взяла Светку вместо него.

Но мама не передумала. И как только Светка поднялась с пола, объяснила ей, что она ещё неса­мостоятельная и брать её нельзя.

Но Светка всё равно долго не успокаивалась. Папа принёс электрический вентилятор, поставил его перед Светкой и включил. Вентилятор, во-пер­вых, заглушал Светку, а во-вторых, сушил ей слёзы. Недаром папа инженер.

Когда Света наконец успокоилась, она всё равно дулась и не разговаривала с Колей.

Разве она что-нибудь подтвердит?

Ни за что!

И тут вдруг Первыш сказал друзьям: — Я еду в командировку. Вот. Мама едет в ко­мандировку, и я еду.


* * *


Прилетели скворцы, выгнали из скворечен воробьёв и заняли свои квартиры. Грачи свили гнёзда на большом старом тополе. Не было никакого снега и никакой зимы. И вместо прошлогодних листьев и прошлогодней травы выросли новые свежие листья и трава. Было совсем тепло.

Первыш закончил первый класс и перешёл во второй. Это было событие!

Тамара Григорьевна объявила ребятам, что они закончили первый в своей жизни учебный год.

И директор школы Серафима Павловна их поздравила. И нянечка тётя Клава.

Нянечка тётя Клава сказала, что теперь, на будущий год, они самостоятельно будут ходить в буфет. Но что вообще до взрослого человека им ещё хлебать и хлебать киселя.

Вот как сказала тётя Клава.

И школьное радио их поздравило, и Глеб Глебыч поздравил — сыграл на рояле марш.

И коллективные вожатые поздравили, каждую октябрятскую звёздочку отдельно.

Ребята разъедутся кто куда. А Коля поедет в командировку. И даже не поедет, а полетит. На самолёте.

Коля очень ждал этого часа командировки и наконец дождался, хотя мама и называла это для него не командировкой, а отдыхом, чтобы он потом учился дальше отдохнувший.


* * *


Автобус едет через всю Москву. Улицы широкие, улицы узкие. Переходы «зебра» и переходы с кнопками. Жёлтый свет, зелёный свет…

Коля уезжает из родного города. Ему немножко и грустно и боязно: он оставил друзей, школу, двор, где ему всё известно и привычно. Как говорит тётя Клава, «каждая кошка и собака».

А кто их во дворе не знает — кошек и собак? Их все знают. И в школе знают, потому что кошки и со­баки приходят смотреть, как ребята играют в шай­бу. Теперь в шайбе все разбираются.

Эпоха.

На аэродроме говорило радио — объявляло о са­молётах, которые прилетели в Москву, и о самолё­тах, которые вот-вот улетят из Москвы. Радио гово­рило гораздо громче, чем школьное.

Пассажиры сидели в больших залах в креслах, разговаривали, курили, читали газеты или журна­лы, слушали, что объявляет радио.

Мама и Коля тоже сели в кресла.

Стены залов из стекла, и поэтому хорошо видны самолёты на аэродроме, трава, облака.

Графика природы, графика прекрасного.

Коля сидит в кресле на Внуковском аэродроме. Скоро по радио пригласят в самолёт. Коля может взять и почитать газету или журнал (он умеет чи­тать газеты и журналы). Пройти в буфет и выпить чашку кофе (он умеет пить чашку кофе). Просто по­молчать (он знает, что такое учреждение).

Первыш почувствовал себя смелым. Перестал грустить. Что там кошки и собаки! Давайте сюда самолёт — техническое средство!

И самолёт дали: объявили посадку. Коля с мамой пошли к дверям аэровокзала. Двери тоже были стеклянными.

Коля и мама сели в электрический автомобиль, и он повёз их к самолёту.

Электрический автомобиль был красным, трава — зелёной, самолёт — белым, совсем таким, ка­кими бывают облака. Первыш на всё теперь смот­рит внимательно, как учил художник.

Если не забывает, конечно, смотреть внима­тельно.

Первыш, Боря и Серёжа и вся их октябрятская звёздочка часто летала в классе на самолёте. Это при условии хороших отметок и хорошего поведе­ния. А на самолёте настоящем никто из них ещё не летал. И Первыш должен был полететь первым.

Он храбро поднялся по крутой высокой лестни­це в кабину самолёта. Но когда вошёл в самолёт, понял: храбрости особенной даже и не надо, по­тому что он вроде бы оказался в длинном уют­ном коридоре аэровокзала, где стояли большие кресла.

Пассажиров встретила стюардесса. Показывала места.

Она и Коле показала его место.

Коля, конечно, сидел у окна — круглого, с бе­лой шторкой. Так было задумано сразу, и такой билет был куплен.

Иначе и быть не могло.

Когда все пассажиры заняли свои места, стюар­десса сказала, что они будут лететь до Крыма час сорок минут. Сказала, как зовут командира кораб­ля и как её зовут. И что если у пассажиров будут какие-нибудь просьбы или вопросы, чтобы обраща­лись к ней.

В круглое окно было видно, как к самолёту подъехал автомобиль-тягач. Коля знал, что этот автомобиль-тягач потянет самолёт на взлётную до­рожку. А потом самолёт включит реактивные мото­ры и быстро взлетит до облаков, а потом и ещё выше.

Автомобиль-тягач потянул самолёт на взлёт­ную дорожку.

Стюардесса прошла по проходу между креслами и велела пассажирам пристегнуться. У кресел есть пояса. Это чтобы плотно сидеть, когда самолёт будет взлетать к облакам и выше облаков.

И ещё она выдавала пассажирам, у которых бы­ли самопишущие ручки, непромокаемые чехольчи­ки. В эти чехольчики надо было убрать ручки, а то в полёте из ручек иногда вытекают чернила и пач­кают карманы пиджаков. Как понял Коля, получа­ются кляксы.

Пассажиры начали пристёгиваться, прятать в чехольчики самопишущие ручки.

Стюардесса подошла к Первышу.

Мама сказала, что она уже пристегнула Колю как могла: Коля маленький (мама сказала — «ху­денький») и пристегнуть его поясом очень крепко невозможно.

Стюардесса проверила и ответила:

— Ничего. Достаточно. Коля спросил:

— Мёртвых петель не будет? (Это Первыш по­шутил.)

— Нет, — улыбнулась стюардесса (она оценила его шутку). — Не будет, — и хотела отойти.

Но Коля закричал:

— А чехольчик!

— Тебе-то зачем? — удивилась стюардесса.

— У меня ручка самопишущая.

— Извини,— серьёзно ответила стюардесса и протянула Коле чехольчик.

Коля подумал, что его ручка и валялась, и дра­лась, так что вряд ли потечёт в самолёте. Но че­хольчик он всё-таки надел и убрал ручку в карман.

Автомобиль-тягач начал разворачивать само­лёт, чтобы его поставить на взлётную дорожку. Ско­рее включайте моторы. Человек хочет подняться к облакам! И даже выше облаков!

Он почти пристёгнут, и ручка у него спрятана в чехольчик.

Коля поднялся к облакам. И даже выше обла­ков. Пролетел над страной и снова опустился на землю в Крыму, где Чёрное море, где пионерский лагерь Прибрежный.

Вместе с ним опустилась и самопишущая ручка.





Глава 1


Коля с мамой поселились в небольшом доме из стекла.

В лагере все дома стеклянные. Как аэровокза­лы. И стены у них — сплошное стекло. И ещё раз­двигаются.

Дом, в котором поселились Коля с мамой, был не пионерским корпусом, а гостевым: в нём жили гости. Почётно, конечно, жить в таком корпусе. Но с первых же дней Коля уходил туда, где были кор­пуса пионерские, где играли в весёлую игру «стре­лок». Где была пристань и отплывали в море ка­тера.

Около библиотеки на доске объявлений он про­читал:


ДИРЕКТОР ФАБРИКИ «УМЕЛЫЕ РУКИ»

ЯРОСЛАВ КОРИНЕЦ из 2-го отряда.


В отношении директора фабрики всё понятно. Коля сам был директором завода.


ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРЕСС-ЦЕНТРА

ДОННА РУТ из 4-го отряда.


НАЧАЛЬНИК ПИОНЕРСКОГО ПОЧТАМТА

КРИСТИНА БУКОВА из 10-го отряда.


Коля пошёл и отыскал почтамт. Ему надо будет отправлять письма друзьям. Для этого он и взял из Москвы самопишущую ручку.

Почтамт был в светлом маленьком павильоне. Здесь было крупно написано на разных языках:

Post

Postes

Почта

Posta


Были нарисованы негритёнок, индианка и рус­ский мальчик. Они держали большой конверт.

И ещё здесь стоял огромный почтовый ящик. Стоял на земле и был ростом с Колю. Коля подошёл и незаметно померился: ящик оказался даже выше. Оскорбительно про такое рассказывать, но ничего не поделаешь.

Папа говорит, что надо быть объективным и ещё надо уметь правильно оценивать события.

Почтовый ящик таких размеров — это, конечно, событие. И Коля правильно всё оценил. Он не Свет­ка. Это она по полу катается и орёт, потому что не хочет правильно оценивать события. Не хочет быть объективной. А Коля ста­рается быть объективным. Если и не всегда, то как можно чаще.

На почтовом ящике бы­ла нарисована Земля (круг­лая форма шара), и вдоль и поперёк земли было напи­сано:


АДРЕСА ТВОИХ ДРУЗЕЙ.


Очень приятное сообще­ние. Там, где Москва, — ад­реса Бори и Серёжи.

Подошла девочка и спросила, кто он и откуда. Не желает отправить письмо? Купить почтовую марку или конверт?

— А ты Кристина? — Он ведь уже прочитал про неё объявление.

— Да, — ответила девочка. — Начальник по­чтамта. Я из Болгарии.

— А я из Москвы. Первыш. — Но тут же поду­мал, а почему должны знать, что он Первыш. У не­го здесь новая жизнь начинается. — Собственно, я Коля Мухин.

— А ты в каком отряде?,

— Ни в каком. Я гость.

— Гость?

— Гость в командировке, — быстро добавил он.— Живу в гостевом корпусе. — И ещё раз ска­зал: — Мухин Николай Николаевич.

Уже многие знали, что по лагерю ходит маль­чик, гость из гостевого корпуса. А Коле так хоте­лось сказать, что он не гость.

Вот бы жить в корпусе с ребятами вместе!

А то ходишь один, объявления читаешь. Скуч­но. Даже устаёшь немного. Может быть, потому, что лето, жарко.

Мама с утра уходит к иностранной делегации. В делегации — дети, откуда-то из Аравии. И среди них девочка с нянькой.

Имя у девочки длинное — Мада Селина Амина и ещё чего-то.

Девочку он ещё не видел, потому что она забо­лела и её положили в лазарет. От мороженого за­болела. Ей очень понравилось русское мороженое. Она ела его по пути в лагерь без перерыва и вот теперь кашляет.

Простудилась.

Об этом знали все в лагере. Ходили навещать. А он не ходил: он ведь так, неизвестно кто в лаге­ре, — гость из гостевого корпуса.

Нянька очень напугалась, что девочка просту­дилась. Послала письмо родным и всё сообщила про мороженое.

Это мама сказала Коле, что нянька сообщила всё про мороженое, потому что письмо нянька по­казала маме, просила надписать обратный адрес по-русски.

И ещё об этом письме узнала Кристина.

Нянька пришла на почтамт отправлять письмо и тоже пожаловалась Кристине на свою Маду, что она объелась мороженым и вот теперь будут волно­ваться родные.

А лагерный доктор Наталия Ивановна сказала няньке, чтобы она не поднимала панику: все дети в таком возрасте объедаются мороженым — и ниче­го, выздоравливают. Мада уже почти здорова — прыгает на кровати, поёт песни. И ещё Наталия Ивановна сказала, что скоро её выпишут из лазаре­та и она поступит в отряд.

Мама перевела это няньке.

И когда нянька услышала об отряде, она опять напугалась и побежала к Кристине на почтамт. От­правила ещё одно письмо — можно ли девочке жить в отряде или она должна жить в гостевом корпусе с нянькой? Выздоравливать и вообще…

Другие аравийские дети давно уже путешест­вуют с отрядами по всему Крыму — кто гостит в Се­вастополе у моряков, кто в совхозе «Горное солн­це», где выращивают персики и виноград, кто у керченских рыбаков…

Мама тоже была с ними, ведь это её делегация. И девочка её делегация. И нянька.

Нянька начала у мамы всё выспрашивать о ла­гере. Поднимала руки к небу и опускала низко­-низко. Очень смешно было на неё смотреть.

Коля жалел, что нет здесь Бори. Он бы всё пока­зал про эту няньку, которая неизвестно чего боится.

Каменный век!

Мама позвала старшую пионервожатую Людми­лу Фёдоровну, чтобы она помогла ей бороться с нянькой. А потом набежали ещё и ребята. Много! Это Коля их позвал. Вышел из гостевого корпуса и давай ребят останавливать, звать на помощь. Зашумели все, заговорили!

Мама едва успевала переводить. Ребята кричат, и нянька не сдаётся, тоже кричит. Совсем распали­лась, надувает щёки, закатывает глаза.

Коля вдруг подумал, а что, если сбегать в лаза­рет и повидать девочку. Может быть, она и моро­женым объелась с отчаяния. Впала в отчаяние от подобной няньки.

Коля всё ей расскажет.

Ну, не всё, потому что по-арабски не очень ещё разговаривает, но вот нянькины слова запомнил, которыми она кричала на ребят, уничтожала их.

Пусть узнает, о чём говорит нянька. И если она тоже испугается — скатертью дорожка!

А что?

Разве надо уговаривать людей, если они пугают­ся и не хотят оставаться?.. Мама говорила, что в лагере много зарубежных гостей бывало — и ниче­го, довольны остались.

Коля выскочил из корпуса. Добежал до лаза­рета.

Решил вызвать девочку к окну. Она прыгает на кровати и песни поёт. Значит, может и к окну по­дойти. А в лазарет ему всё равно не проникнуть.

Нашёл окно. Бросил камушек.

Из окна тут же высунулась… но совсем не Мада, а какой-то мальчишка высунулся. Рука его была в гипсе.

Он спросил:

— Тебе чего?

— Мне…— растерялся Коля. — Мне эту… как её…— Имя всё целиком вспомнить, конечно, не мог. Попробуй вспомни, когда оно под знаком бесконеч­ности. И Коля тогда вдруг сказал: — Ну, шахиню мне.

— Шахиню? — удивился мальчишка.— А что это такое?

— Девочка из этой…— И Коля теперь забыл, откуда она. Ведь он главное сейчас помнил: слова няньки.— Ну, из этой… шейх, шах, падишах,— сказал Коля.

Всегда у него так: скажет чего-то, а потом добавит чего-то, и в результате — неразбериха.

Путаница… Шахиня — ведь это девочка из сказ­ки о белой верблюдице!..

— Да ты сам кто та­кой? — окончательно остолбенел мальчишка.

— Я? Первыш.

Ну вот, теперь и «Пер­выш» выскочило.

— Из первого отряда, что ли? — попытался на­конец понять мальчишка.

— Да,— ответил Ко­ля, хотя и не собирался врать. Само как-то так по­лучилось: уж очень хо­тел быть в каком-нибудь отряде, и потом, надо бы­ло как-то выпутываться из всей этой неразберихи.

— А я из шестого. Трещина на руке. Упал. Соревнования скоро. А у меня рука вот.

— Какие соревнова­ния?

— Ракетчиков. Я ра­кетчик, понимаешь?

Тут Коля забыл о Маде.

— Ракетчик?

— Да.

Мальчишке было скучно, и он рад был по­говорить.

— Ты что, летать собираешься на ракетах?

— И летать. А пока строю. Хочешь, покажу?

— Покажи.

Мальчишка с гипсом исчез внутри палаты и вскоре появился с маленькой ракетой. Он держал её здоровой рукой.

Ракета была жёлтого цвета, будто лакирован­ная, и с красным носом. На ракете было написано «Хабаровск» и номер стоял 8.

— Нос у неё снимается, а здесь внутри пара­шют. Чтобы ракета могла на землю спуститься. После старта. У меня не один парашют, а два ма­леньких. Из целлофана для прочности.

— Пластик и стеклопластик,— небрежно ска­зал Коля.

— Верно. Откуда знаешь?

— Большая химия.— И при этом Коля пожал плечами: чему тут удивляться? — Можно погля­деть ракету?

— В лазарет принёс тайно. Не разрешают.

— А почему — «Хабаровск»?

— Потому что я из Хабаровска.

И мальчишка бросил на траву ракету к ногам Коли.

— Берегись, чтобы не увидели!

Коля поднял ракету и начал разглядывать. И беречься начал, чтобы с ракетой не увидели.

Наталия Ивановна не увидела. Кто же ещё!

Ракета лёгкая, сделана из картона. Он сразу догадался, из чего сделана. Сам умел конструи­ровать и строить всякое из картона и цветной бу­маги.

На ракете были две петельки, а сзади была дырка.

— Для чего дырка?

— Двигатель вставляют,

— А петельки для чего?

— Ракету надевают на стержень. Направляю­щая называется. Чтобы ракета стартовала. Она по этой направляющей и взлетает. Понимаешь? А то как ей взлететь? Соревнования скоро, а я вот с ру­кой… — вздохнул мальчишка.

— А где будут соревнования?

— Вон на той горе, — показал мальчишка здо­ровой рукой. — Чья ракета дольше в воздухе про­держится, тот и победитель. У меня раньше часто аварии случались: двигатель выбьет, стропы у па­рашюта запутаются или совсем парашют сгорит.

— А бывает, чтобы ракета взорвалась?

— Бывает. В воздухе. Хлоп! На куски! Кри­чишь: «Эксперта сюда!»

Об экспертах Коля ничего не знал, не слышал о таких.

— Кто это?

— Эксперт?.. Он помогает установить причину аварии, если сам не разбираешься.

Коля кивнул и подумал: в школе бы хорошо — чуть что не понял, сам не разобрался или отметкой недоволен, кричишь: «Эксперта сюда!»

Коля так подумал, утешился и спросил про дви­гатель ракеты:

— Он из чего?

— Из охотничьей гильзы.

— Покажи.

— У меня нет. Двигатели выдают, когда со­ревнования. Жюри выдаёт, чтобы у всех одинаковые.

Коля начал разглядывать гору, где будут соревнования.

Гора возвышалась над лагерем Прибрежным — зелёная, открытая. Вроде на ней даже какая-то мачта. Может быть, это большая направляющая для большой ракеты?..

Коля хотел сказать мальчишке, что в классе с друзьями он иногда летал на ракете, когда их звёз­дочка получала хорошие отметки и поведение тоже было хорошим: никто ни с кем не валялся и не дрался. И ещё он хотел спросить, что мальчишка ду­мает в отношении планетоходов.

Вдруг послышался чей-то строгий голос из окна.

Коля глянул в окно, где только что был ракет­чик, но его уже не было. А глядела оттуда Наталия Ивановна.

— Мешать больным нельзя,— сказала она.

— Я не мешаю.

— Нет, ты мешаешь.

За спиной Наталии Ивановны что-то хотел ска­зать ракетчик, но Наталия Ивановна закрыла окно.

Коля попытался показать ракету и объяснить, что она принадлежит мальчишке с гипсом, но На­талия Ивановна махнула рукой, чтобы уходил.

Тогда Коля решил отойти от окна и про ракету молчать. А то ещё Наталия Ивановна отберёт. Луч­ше вернуть потом. Мальчишка из 6-го отряда, он ведь сказал.

Тихонько начал красться вдоль других окон. Где тут лежит Мада? В какой палате?

Вдруг услышал, кто-то негромко кашляет: «Кх! кх! кх!»

Простудился.

Коля опять подобрал камушек и бросил в окно. Только бы не высунулась Наталия Ивановна… На всякий случай спрятался за маленький кипарис. Присел и спрятался. Как мог.

Из окна высунулась девочка — проворная, то­ненькая, с большими тёмными глазами. На голо­ве — пушистый фонтанчик тоже тёмных волос. На ниточке — бусинка, спускается на самый лоб из этого тёмного фонтанчика.

Настоящая шахиня из сказки.

Первыш рассматривал девочку, и, может быть, тогда впервые в нём что-то произошло, если го­ворить объективно. Что-то изменилось, улучши­лось.

Первыш поднялся из-за кипариса. В лагере их очень много. Недавно посадили, и они ещё долго будут расти, пока станут настоящими деревьями.

Мада сразу его увидела. Начала смотреть. А он начал вспоминать арабские слова, которые должен был сказать ей.

И тут понял, что этих самых арабских няньки­ных слов не может вспомнить. Забыл. В голове не ос­талось ничего похожего. Ни справа налево, ни слева направо. Что же делать?

Доктор может вот-вот прогнать. Зайдёт к Маде в комнату, увидит в окно и опять прогонит.

Тогда он решил всё по­казать «шахине». Показать так, как всё показывает Бо­ря Завитков.

Не сумеет разве!

Положил на землю ра­кету, глубоко вдохнул, на­брал в себя воздуха, чтобы потолстеть, как нянька, и на­чал поднимать руки к небу и низко опускать.

А потом, уже не толстый, начал бегать вокруг кипариса, вроде это Мада бегает, и нянька за ней гоняется, грозит, что увезёт ее отсюда, из лагеря.

«Шахиня» в окне смеялась, подпрыгивала от удовольствия. И вместе с ней подпрыгивала бусин­ка на лбу.

Коля начал показывать, что такое лагерь, пио­нерский отряд. Маршировал, трубил в горн, бараба­нил на барабане, поднимал флаг, стоял под салю­том. Показывал, как пионеры сами одеваются, причёсываются, умываются. Он ведь всё это уже видел.

Мада взобралась на подоконник, села и давай болтать ногами и опять смеяться и веселиться.

И так громко — даже повизгивать.

Коля прикинул на глаз — ростом не выше поч­тового ящика. Значит, не выше Коли.

Теперь он опять показывал ей няньку. Что вот, мол, страшилище!.. Она, мол, первый твой враг.

Он надувал щёки, закатывал глаза. Тоже под­прыгивал.

Мада закричала от восторга.

Погубит и себя, и Колю. А надо ещё достучать­ся до ракетчика и постараться вернуть ему «Хаба­ровск».

Коля немного передохнул: легко ли надувать­ся, показывать толстую няньку. Вроде в гору бе­жишь. И ещё потруднее.

Вдруг вспомнил, как Валентин Васильевич ска­зал, что с марсианами можно будет договориться при помощи числовой оси.

Решил нарисовать на земле числовую ось и по­казать на оси лагерь, Маду и её няньку.

Быстро начал чертить. Сейчас они с «шахиней» договорятся.

Но тут случилось такое, чего он и опасался: Мада досмеялась и докричалась до того, что к ней в палату вошла Наталия Ивановна. Мада исчезла с подоконника, окно захлопнулось, и наступила угрожающая тишина. Неприятное состояние. Надо немедленно убегать.

Прижимая к груди ракету, Первыш побежал вниз, к гостевому корпусу.



Глава 2



Коля получил письмо. Его вручила ему Кри­стина.

— Из Москвы,— сказала она.— Вообще письма забирают по отрядам и раздают. А твои письма буду вручать тебе я, потому что ты ни в каком отря­де. Ты гость.

— Нет, — ответил Коля. — В отряде. Первом.

— В первом отряде?

— Да. — Oн уже сам поверил, что в первом отряде.

Сказал и быстро ушёл. Кристина начнёт что-нибудь спрашивать про первый отряд, а дальше обманывать не хотелось. Опять неразбериха. Да и письмо из Москвы ему лично — это очень интересно.

Он спустился к морю, туда, где строился для ла­геря Прибрежного новый большой причал. Где ра­ботали водолазы, сверлили под водой и взрывали камни, чтобы к лагерю могли подходить корабли.

Здесь ещё была огромная плоская скала, вроде это всплыл кит. И торчит из воды его широкая спина.

Очень даже было похоже.

Все в лагере беспокоились: только бы водолазы не взорвали кита. Оставили его.

Коля сел на выступ будущего причала, поближе к морю. Кит тихонько дремал. Дышал носом. На его спину набегали волны.

В школе перед самыми каникулами ребята за­спорили, кто такой кит: рыба или животное?

Коля тогда первый закричал: «Кит — живот­ное и дышит носом!» Это вам не муха! Тамара Гри­горьевна сказала: «Правильно, кит — морское жи­вотное». И потом весь класс дышал носом, как ды­шит кит, чтобы запомнить, что это — животное и ды­шит носом. «А вот акула, про которую смотрели кино, — это рыба, и дышит она жабрами», — сказа­ла Тамара Григорьевна.

Жабрами дышать люди не могут, поэтому в классе никто не смог дышать, как акула. Это у Юрика, того и гляди, от рыбьего жира вырастут жабры.

Коля распечатал конверт, достал письмо. Раз­вернул. Письмо было от Серёжи и Бори. Они сразу оба вместе написали.

Никогда раньше Коля не представлял себе, что так приятно получать письма от друзей. Узнавать новости.

Оказывается, Серёжа и Боря видели, как стар­шеклассники сдавали экзамен по русскому языку (не машине ещё кибернетической, а директору Се­рафиме Павловне).

Боря и Серёжа подглядывали в щёлку в дверях. Вместе с ними подглядывали Петя и Галя. И даже тётя Клава подглядывала.

Старшеклассники тащили билеты и потом отве­чали на вопросы. И директор Серафима Павловна (а не машина) выставляла отметки.

Тёма Новиков катается в школьном дворе на велосипеде, потому что дома у него двора нет, а на улице ему кататься нельзя — в правилах уличного движения запрещается до четырнадцати лет. Тёма в милицию письмо писал, спрашивал.

Тамара Григорьевна велела Теме приносить ве­лосипед в школьный двор. Он приносит и катается. Иногда кто-нибудь из коллективных вожатых по­могает ему приносить велосипед.

Команды Самохина и Ревякина играют в фут­бол. И опять «Чёрные бомбовозы» с «Космонавта­ми». Кошки и собаки приходят смотреть — они в футболе тоже разбираются.

Ревякин ставит Серёжу вратарём за воротами. И Серёжа стоит сзади настоящего вратаря, учится всё делать, как вратарь в настоящих воротах.

А на детском стадионе в Лужниках скоро откроется летняя спартакиада школьников. Будут вручать награды. Какие — пока неизвестно.

Написали Боря и Серёжа и про то, что в школу приводят детсадовцев, записывают в первый класс. Приводят к Серафиме Павловне. Они сидят у неё на диване и важничают. А потом детсадовцы ходили по школе. Боря и Серёжа детсадовцам всё показы­вали, как на экскурсии.

В одном пустом классе Боря посадил их за на­стоящие большие парты и попробовал немного по­учить, как Тамара Григорьевна. И даже немного повоспитывал и ещё поучил, пока одного детсадовца не ударила по голове парта. Ну, не парта, а крышка от парты. Он сам уронил крышку на свою голову.

Вот какая неприятность получилась. Потом были вопросы о лагере, конечно. А в кон­це стояли подписи: «Завитков, Данилин».

Всё было как в на­стоящем письме — и «здравствуй», и вся­кие новости, и подпи­си. И число, месяц и год.

Не напрасно Тама­ра Григорьевна на­учила писать письма.

Сидишь разбира­ешь Борины и Серёжины буквы, и всё тебе ясно, что происходит в Москве, в школе, во дворе. А когда буквы не разбираешь, всё равно сидишь, и всё равно тебе всё ясно, потому что представляешь себе, что может происходить в Москве, в школе, во дворе. Очень удобная вещь — письма.

Тёма Новиков даже в милицию написал и спро­сил про себя и велосипед.

А здесь велосипеды по морю ездят. Водяные. Пе­дали крутишь и едешь по морю. На колёсах не ши­ны, а лопасти.

Коля самостоятельно ещё не ездил — не пу­скают, а с мамой ездил. Вдвоём на одном велоси­педе.

Мама смеялась и веселилась. И была очень кра­сивой и совсем молодой. Как Тамара Григорьевна тогда в лесу, в Измайлове.

Длинные светлые волосы рассыпались у мамы по плечам. Ветер разбрасывал их, закрывал лицо. И сквозь волосы были видны мамины смеющиеся губы и краешек глаза. А потом ветер распутывал волосы, и мамины губы становились от ветра осо­бенно молодыми и яркими. И глаза тоже. И смех тоже.

Коля спрятал письмо в карман. Первое в своей жизни письмо, которое получил от своих личных друзей. Подумал, что, может быть, вернуться на почту и отправить своим личным друзьям ответ? Самопишущая ручка в кармане — готова к дей­ствию.

Написать можно об этом самом водяном вело­сипеде или про охоту на «лис».

У ребят есть маленькие приёмники с антеннами и наушниками. Ребята с этими приёмниками отыс­кивают шпионов — «лис», которые где-нибудь спря­тались и ведут радиопередачу.

Шпионы, конечно, не настоящие. Это тоже ре­бята с передатчиками.

Игра такая.

Вот она и называется — охота на «лис», значит, на всяких шпионов, если бы такие объявились по­близости.

А может быть, написать, как разговаривал с Мадой?

Но с ней он ещё и не разговаривал, а неизвестно что: вроде с марсианским человеком объяснялся и не объяснился.

Лучше — про отряды, как они здесь живут в стеклянных домах. Ветер приносит в дома море, запах его. А ты лежи себе на кровати и дыши но­сом, словно кит.

Называется комфорт…

А по крыше домов можно ходить и даже в на­стольный теннис играть, потому что крыши плос­кие. А сколько здесь ребят фотокорреспондентов!

Тьма!

И все они работают в пресс-центре. Теперь-то Коля знает, что такое пресс-центр: там стенгазету делают и про международное положение разгова­ривают.

Туда даже мама ходит, рассказывает о Египте, где наши инженеры и рабочие помогают строить электростанцию.

Коля про всё это подумал, но сделать, написать об этом не сможет: Боря и Серёжа писали вдвоём, а он один должен.

Если только пойти к Ярославу Коринцу на фаб­рику «Умелые руки» и заказать письмо? Нет. Не на фабрику надо, а в пресс-центр.

Вот куда!

Но это будет нечестно. Хватит и того, что обма­нывает и говорит всем, что числится в первом отря­де, а сам нигде не числится. Только в гостевом кор­пусе.

И друзей обманывать нельзя. Напишет письмо такой длины, какой сумеет.

А силы накапливаются. Мама говорит, что это от солнца и моря. Может быть, удастся вырасти не­много. Ну, хотя бы повыше почтового ящика.

Надо будет и про это написать.

Светка тайно от него растёт в Москве. Как бы и правда не переросла!



Глава 3



Коля принял решение: начал ходить с первым отрядом. Подкараулит его и шагает сзади. Вроде случайно.

А со стороны похоже, что и действительно в первом отряде.

Пусть все видят и думают так. И Кристина пусть думает, и Ярослав, и Донна Рут, и тот мальчишка-ракетчик. Он ведь будет искать Колю в первом от­ряде…

Коля бегал к лазарету, но мальчишки не было. И в конце концов Наталия Ивановна сказала, что его увезли в город Гурзуф, в настоящую больницу. Ракета «Хабаровск» с двумя парашютами осталась у Коли.

Мады тоже видно не было: нянька поселилась у неё в палате и стерегла, боялась, чтобы не убежа­ла из лазарета в отряд.

Так говорили в лагере.

Однажды Коля пошёл с отрядом на утреннее построение, где поднимают флаг и начинают лагер­ный день.

А что?

Мама с утра ушла в лазарет, а он пошёл на по­строение. Весь лагерь идёт на построение, и он по­шёл. Со всех стеклянных корпусов выбегают ребята с барабанами и горнами. Только и слышны ко­манды:

— Равняйсь!

— Смирно!

— Шагом марш!

Это отряды отправляются на костровую пло­щадь.

Когда первый отряд шёл на построение, а сзади шёл Коля, вожатый отряда повернулся к нему и вдруг сказал:

— Ты что отстаёшь?

Коля не поверил своим ушам. С испугом поду­мал: шутит вожатый или не шутит?

— Ну да, ты! — продолжал обращаться вожа­тый.— Всё время отстаёшь! И потом, не являешься каждое утро. Вчера тебя не было и позавчера.

Неужели и правда числится в первом отряде? По-настоящему!

А как же иначе? Разве стал бы вожатый так разговаривать! На шутку это не похоже. И на пута­ницу не похоже, потому что Коля молчал, ничего сейчас не говорил и не добавлял тоже.

Командовал первым отрядом Саша-Аркаша. Коля вначале не знал, почему его звали Сашей да ещё Аркашей. А потом узнал.

Аркаша — это был псевдоним для стенгазеты. Это когда Саша выступал в стенгазете как писатель Аркаша. Но все в лагере быстро догадались про Сашу и его псевдоним Аркашу. Хотя псевдоним для того и бывает, чтобы никто про настоящее имя не догадался. Ну, а если и догадается, то не сразу.

А тут все сразу догадались. И теперь вожатый Саша был ещё и псевдонимом Аркашей.

— Подтянись! — скомандовал Саша-Аркаша.— И в строю не разговаривать.

Коля подтянулся. Начал шагать, как шагал весь отряд. Хотя от счастья ног под собой не чувствовал. Говорят такое про ноги, а это правда бывает: идёшь и не чувствуешь их от счастья. А только громкие удары сердца чувствуешь вместо ног.

Когда на линейке Саша-Аркаша докладывая про первый отряд, он доложил, что имеется один октябрёнок. Мухин Николай Николаевич.

Старшая пионервожатая приняла рапорт и ни­чуть не удивилась, что в первом отряде имеется Му­хин Николай Николаевич.

Первыш боялся, думал: вдруг не разрешит? А Людмила Фёдоровна даже ни о чём не спросила Сашу-Аркашу и не удивилась.

На построении была Кристина со своим деся­тым отрядом, Донна Рут со своим четвёртым отря­дом, и Ярослав Коринец со своим вторым отрядом, и все они сделали вид, что и не сомневались нико­гда, что он в первом отряде.

Коля решил: сразу после линейки побежит в гостевой корпус, заберёт подушку, одеяло и пересе­лится в корпус первого отряда.

Мама занята, ей не до него. Она и не заметит, куда перебрался. Только вечером заметит.

А вечер — он ещё далеко!

Так и сделал — побежал к себе в корпус, схва­тил подушку, одеяло и ракету. Начал чувствовать под собой ноги.

Встретилась Людмила Фёдоровна. Спросила, куда он.

— В отряд иду.

— А зачем подушка и одеяло?

— Чтобы спать.

— В отряде всё есть. Подушку и одеяло отнеси обратно. Ракету можешь взять.

Коля понёс обратно подушку и одеяло. И тут встретился с мамой.

Вот уж не хотелось встречаться и всё объяснять! Лучше бы потом, когда переехал.

Мама тоже спросила — откуда и куда?

— Меня приняли в отряд.

— Кто тебя принял?

— Все. Я в первом отряде. На утренней линейке приняли и флаг подняли.

— Милый ты мой! — радостно сказала мама. — Я счастлива за тебя. Я горжусь тобой. — И мама обняла Колю вместе с одеялом и подушкой.

И Коля опять сделался таким счастливым, что перестал чувствовать ноги. Но вдруг заметил, что мама, несмотря на всю радость, чем-то расстроена. Очевидно, из-за няньки.

Международное обострение или конфликт?

Это папа так в шутку говорил, что у мамы обя­зательно будут международные обострения и конф­ликты с иностранной делегацией. А нянька — это иностранная делегация. Самая главная часть, как выяснилось.

Мама взяла у Коли подушку и одеяло.

Коля хотел спросить что-нибудь о «шахине», но постеснялся. Коля ведь промолчал, что бегал в ла­зарет и что вообще её видел. Поэтому заговорил со­всем о другом. Сказал, что получил письмо из Мо­сквы от Бори и Серёжи.

— И я получила письмо от папы. — И вдруг ма­ма ещё сказала: — Ты хоть не балуйся. Чтобы я за тебя не волновалась.

— Конечно, — ответил Коля.

Так вот почему мама грустная. В письме, навер­ное, про Светлану, про её поведение: где-нибудь что-нибудь склеила языком или разбила, отгрызла, порезала ножницами.

Коля помог маме положить на место подушку и одеяло.

— А это у тебя что? — спросила мама, показы­вая на ракету «Хабаровск». –

— Ракета. Чужая. Отдать надо.

— В лазарете взял?

Коля кивнул. И сразу догадался, что про лаза­рет рассказала Наталия Ивановна.

Мада не знает, что Коля — это Коля. И маль­чишка с гипсом не знал. Он, правда, знал, что Ко­ля— Первыш. Знал его псевдоним.

А ведь «Первыш» действительно псевдоним… Так получается. Хотя Первышу никогда не приходилось выступать в стенгазете как писателю. Или ещё как-нибудь по-другому. Он самый маленький в классе — вот и получился такой псевдоним.

Удивительная история с этими псевдонимами… Ревякин ходил с псевдонимом «Бабушка», Тёма Но­виков—с псевдонимом «Тарелка», а Петя Амосов даже с псевдонимом «Дурак» ходил. У него такой получился. Недолго, но ходил. Это когда он запол­нил дневник и поставил числа — 32 января, 33 ян­варя, 34-е, 35-е.

— Мама, а какие слова нянька тогда всё крича­ла? — спросил Коля.

— Она столько слов кричит… Иди в свой отряд, милый. Главное сейчас для тебя — отряд.



Глава 4



У Коли появились штаны-тирольки, несколько великоватые, но ничего. Появился синий свитер, и появилась синяя пилотка.

Коля остался доволен собой, когда поглядел на себя в зеркало.

Большое зеркало было во Дворце пионеров, и он специально туда ходил. Вот бы кто-нибудь из кор­респондентов снял его, чтобы получилась фотогра­фия, и он бы послал её друзьям пока что вместо письма.

С фотографиями ему не везёт. В школе коррес­понденты обманули, фотографию не сделали и в стенгазете не поместили. Правда, в утешение он по­лучил фотографию братьев Майоровых.

Мама, когда увидела его в форме, даже гла­за прикрыла от удовольствия, вроде от яркого света.

— Очень ты нарядный. Поглядел бы на тебя папа!

Что — папа!..

Коля сам на себя не может наглядеться!

Коля помнит, как он, Серёжа и Боря впервые надели школьную форму и пришли показаться Серёжиной бабушке. Серёжина бабушка взяла папи­росу, спички, закурила, глянула на всех троих и сказала:

— Какие вы, однако, в партикулярном платье взрослые.

Слово «партикулярный» понравилось всем тро­им. Внушительное, важное. Вроде «киберне­тики».

Интересно, что бы теперь сказала Серёжина ба­бушка, если бы глянула на Первыша, какое приду­мала слово…


* * *


В отряде Коля занимает место впереди ко­лонны.

Саша-Аркаша назначил. Рядом с флаговым Вадимом. Вадим несёт флажок, на котором написа­но: «Первый отряд», а Коля шагает рядом. И ни­чуть не хуже у него поручается. Главное — пра­вильно размахивать в длину ногами. И он разма­хивает. И руками правильно размахивать, но толь­ко в ширину. И он размахивает.

Значит, надо: в длину — в ширину, в длину — в ширину. Если понятно, считай, что уже научился шагать. Удобная вещь, как и письмо.

Коля иногда сам с собой шагает. Один. Просто так. Нравится ему.

Пробовал и на барабане барабанить, и в горн трубить. А как же? Чтобы шагать и не барабанить или не трубить!

Но тут дела похуже.

С горном ничего не полу­чилось, хотя и надувался, как «шахинина» нянька. И с барабаном пока тоже ничего не получилось, хотя и пере­ворачивал барабан на обе стороны.

В школе учительница по пению Антонина Макаровна требовала петь и не торо­питься, чтобы не оставалась лишняя музыка. Как поспе­шишь, обязательно останется лишняя музыка. Так вот — с горном у него вообще никакой музыки: не лишней и никакой. А с барабаном если и есть музыка, то одна только лишняя. Совсем лишняя — на музыку не похожая, даже барабан­ную. Торопится он или не торопится.

Замкнутый круг! Пока что.

Весь первый отряд знает — Коля бережёт раке­ту «Хабаровск». Её рассматривали, пробовали ки­дать с крыши корпуса. И ракета медленно опуска­лась на двух парашютах.

Хорошая ракета. Ребятам она понравилась.

А купаться как весело со всеми вместе!

Когда он с мамой впервые пришёл к морю, толь­ко побегал вдоль прибоя. Скучно и холодно, если долго одному в воде бегать. Кожа гусем покрывается.

— А с ребятами — вот это да! Вот это море!

И совсем не холодно, и даже не замечаешь, что лето ещё не наступило как надо. И по грудь он в мо­ре заходил. И нырял и плавал.

Саша-Аркаша научил его плавать и нырять. И всё без гуся, потому что весело.

А потом с деревянной горки как начали все съезжать в воду. Девочки, мальчики, Саша-Аркаша и даже толстый мальчик Леванёнок.

Есть такой в первом отряде.

Наталия Ивановна запретила ему спать во вре­мя тихого часа. И ещё запретила «ходить лечебно» (это значит просто ходить и не лазить в горы), а на­оборот, велела по горам лазить, велела «ходить не­лечебно».

Коля завидует Леванёнку: человек не спит — лазит по горам.

Да и многие завидуют. Кому охота среди белого дня валиться в постель и спать?!

В школе на уроке спать будет приятно: спишь и учишься по новому методу. Автоматически.

А в лагере зачем спать?

Вокруг солнце и море — и никакой школы!

Когда Леванёнок съезжает с деревянной горки, то брызг в море поднимается больше всего. И потом, никто лучше не умеет показывать няньку, чем Ле­ванёнок.

Тут бы, пожалуй, и Боря позавидовал.

Леванёнку не надо надуваться, чтобы показы­вать няньку. Вот в чём дело. Он сам толстый. Он просто начинает переваливаться с ноги на ногу и как побежит мелким шагом по лагерю… И как за­кричит что-нибудь несуразное…

Саша-Аркаша запретил ему это делать, потому что очень похоже получается. Могут возникнуть международные обострения или конфликт.

Коле нравится Леванёнок. Он весёлый и смеш­ной. И ещё нравится Нина и её подруга Вероника. Они всегда вместе.

Нина и Вероника перешили ему тирольки, что­бы не болтались. Кружочки из ниток сделали, доба­вочные полосочки.

Очень красиво получилось. И удобно.

Нину и Веронику уговаривал Ярослав Коринец, чтобы поступили к нему на работу на фабрику.

Нина и Вероника отказались. Нет свободного времени. Вероника — член интернационального клуба, а Нина — заместитель начальника Турграда.

В Турграде и в интернациональном клубе узна­ли, что Ярослав сманивает их кадры. Устроили скандал, чтобы сам выращивал кадры, а не смани­вал чужие.

Кадры — это специалисты значит.

В отряде ещё Гриша — кадр и Митя — кадр. По­тому что Гриша — барабанщик, а Митя — горнист.

К Первышу приходила мама. Это в те дни, когда она не выезжала в Керчь, в Севастополь или в «Горное солнце», где проведывала, как живёт остальная делегация. Мама была очень занята.

Но и Коля тоже был очень занят, хотя и не со­стоял членом интернационального клуба и никуда не выезжал. А главное — в Турград ещё не попал.

Турград — это специальный городок, где ребята будут сдавать нормы на «Юного туриста». Он ско­ро откроется. Нина рассказывала.

Но свободного времени у Коли всё равно не бы­ло: встаёшь, делаешь зарядку, умываешься, стро­ишься, идёшь на линейку (в длину — в ширину), за­втракаешь. Потом катание на лодках или катерах, а то и просто сбегаешь поглядишь, как работают водолазы — строят причал. Или немного поучишься барабанить. А там обед и тихий час.

После тихого часа — подготовка к фестивалю: песни, игры (в «стрелка» например. Две команды выбивают мячом игроков). Даже выделено специ­альное время, когда каждый должен написать письмо родным. А то и не успеешь.

Вертишься день-деньской как белка в колесе.

В это самое время, «письма к родным», Коля и написал наконец письмо Боре и Серёже. Достал из кармана самопишущую ручку и написал.

Много всего.

Нина и Вероника проверили, поправили ошибки. После них Саша-Аркаша проверил. И тоже попра­вил. Уже маленькие, почти незаметные. Только Саша-Аркаша их заметил, потому что писатель.

Он даже некоторые слова поменял местами. Стрелочки нарисовал — какое слово куда передви­нулось. Но это не ошибки, сказал Саша-Аркаша, это стиль.

В письме Коля рассказывал (уже стилем), что у него здесь много друзей. А недавно ещё познако­мился с начальником музыкального отряда Заха­ром. Захар проходил мимо, когда Первыш бараба­нил. Остановился послушать. Сказал: чтобы хоро­шо барабанить, надо про себя напевать то, что бара­банишь, а не просто стучать палочками. Колошма­тить.

Написал Коля и о ракете, и о водяном велосипе­де (это для Тёмы Новикова). И что с деревянной горки нырял в море, в глубину.

И ещё написал, что проглотил живого комара. Это когда напевал песню и барабанил. Он, конечно, написал «барабанил», а не «колошматил».

Но самое важное сообщение приберёг к концу письма: он член пионерского отряда…

А! Каково!

Не гость в командировке, а член отряда. На нём — синий свитер и тирольские штаны. Форма, одним словом.

И штаны не только тирольские, но и бархатные. И он ходит в них в прессцентр. И на крышу корпуса.

Про всё написал как мог. Боря и Серёжа вдвоём писали, а он один. Разве что ошибки проверили и стиль нарисовали стрелочками.

Коля отнёс письмо на почтамт и опустил в ящик.



Глава 5



Никогда бы Коля не поверил, что случится та­кое: Мада в одном с ним отряде и стоит рядом в строю! Тоже рядом с Вадимом!

Но всё это случилось.

Мада перестала кашлять, и её выпустили из ла­зарета. И ещё от родных пришло распоряжение, чтобы нянька не мешала поступить в отряд.

Мада улыбается Коле. И он ей улыбается. Что довольно-таки глупо с его стороны. Вроде он мадам Тюлюлю какая-то. Очень глупо.

Недостаточно ему Светки и Алёнки, что ли! «Ве­ликой мороки»!

Про «великую мороку» сказал водопроводчик в Москве. Он сказал это о моторе, который плохо ка­чает воду на верхние этажи. Но его слова подходят не только к мотору, но и к Светке и Алёнке.

Первыш уверен, что водопроводчик про них так бы и подумал.

А что бы теперь водопроводчик подумал, если бы увидел, в каком Первыш оказался положении? Даже не оказался, а сам себя оказал…

И взбрело ему в голову бежать в лазарет! Вме­шиваться в международные дела!

Мада решила, что он её первый друг. Конечно.

Бегал, прыгал, надувался. Веселил, одним сло­вом. И теперь, кажется, именно это и будет делать. Уже глупо улыбается и как-то странно переставля­ет ноги.

Мада ещё умеет смеяться — громко, смешно смеяться и так вертеть головой, что бусинка запу­тывается у неё в волосах. Нина и Вероника бусинку выпутывают из волос, чтобы снова была на лбу. Маде до этой бусинки и дела нет. Не замечает она её.

Но в отряде всегда замечают, что бусинка не в порядке, потому что всем эта бусинка нравится. И Первышу нравится. Висит себе на ниточке…

Мада была сейчас не шахиней из сказки, а де­вочкой из настоящей жизни, какой она и была на самом деле. И он готов был оказывать ей услуги.

Почувствовал себя рыцарем!

Никогда не чувствовал, а тут почувствовал. Да­же наоборот всегда чувствовал, что надо лупить.

О рыцарях говорил опять-таки водопроводчик в Москве. Вообще он говорил о печной саже. Но как-то очень похоже у него получалось и о людях, ко­торые ничего не боятся, живут не только для себя, но и для других и всегда готовы помочь слабому. Женщине помочь, вот.

И как-то у него тут всё время присутствовала са­жа, которую боятся все те, которые нерыцари, ко­торые трусливы и обижают женщин.

Может быть, Коля начал разбираться не только в ракетах и космосе, но и ещё в чём-то? Может быть, тоже очень важном? Вот что наделала бусинка!

И, между прочим, когда бусинка в очередной раз запуталась у Мады в волосах, Коля помог её выпутать. За что Мада сказала ему по-русски «спа­сибо».

Она умела говорить многие русские слова. На­училась в лазарете или ещё раньше где-нибудь. И поэтому, когда он прыгал перед ней у окна, пытался дого­вориться, как с мар­сианским человеком, он её просто веселил. И она смеялась, пото­му что любила гром­ко и смешно сме­яться.

Но Коля не был за это в обиде — Коля был рыцарем. И не чувствовал от счастья ног, а вместо ног чувствовал, что он рыцарь. Даже рыбу под нос можно совать!

К его бархатным штанам шпагу бы! Совсем не­давно видел в кино в лагере… И после сеанса, когда возвращался в корпус, кажется, чувствовал её на боку. Походка даже сделалась другой при шпаге — очень гордой. И взгляд сделался другим при шпа­ге — очень мужественным.

И никакая он не мадам Тюлюлю! И улыбается вовсе не глупо!

Он всегда готов помочь слабому. Женщине по­мочь, вот. И для других готов жить.

Он вызовет на поединок всякого, кто в его при­сутствии оскорбит женщину. Маду, например. И ес­ли даже погибнет, то упадёт посредине зелёной травы (в лагере много зелёной травы) и будет ле­жать, пока не оценят его подвиг по достоинству, как в кино. А «шахиня» уронит слезу, тоже как в кино.

А потом надо будет только успеть поужинать, чтобы не опоздать на очередной сеанс. В лагере каждый день новое кино показывают.


* * *


Маде выдали белую юбку, белую кофточку, си­ний свитер и синюю пилотку. Ну и обрадовалась она!

Совсем как Первыш обрадовался!

К зеркалу бегала во Дворец пионеров. И не один раз, а много раз.

Нина и Вероника хотели показать ей, как пра­вильно надевать пилотку, которая долго не надева­лась на пушистый фонтанчик, сваливалась у Мады с головы. Но всё-таки Нина и Вероника справились с фонтанчиком.

Показали ещё, как из-под свитера выпускать белый воротничок кофточки. А если жарко — под­ворачивать у кофточки рукава.

Нянька пыталась приходить в отряд к подъёму и суетилась вокруг «шахини» с гребешками, поло­тенцами, щётками. Убирала постель.

Но Саша-Аркаша сказал няньке (мама перево­дила), чтобы Маду не отвлекали и не мешали при­обретать знания и опыт.

Собственный опыт.

Мада научится всё делать, и ей в этом помогут: таков закон отряда. Отряд твой дом, и ты в нём хо­зяин. Будь самостоятельным, привыкай к этому.

Нянька после разговора с Сашей-Аркашей еле живая ушла в гостевой корпус. Мада спряталась от няньки среди девочек и отсиделась. Потом, когда нянька еле живая ушла, сказала:

— Джеид джидан.

Это значит «очень хорошо».

Все ребята выучили и тоже начали говорить:

— Джеид джидан.

Мада говорит:

— Мархаба (здравствуй).

И ребята говорят:

— Мархаба (здравствуй).

Мада говорит:

— Очень хорошо.

И ребята говорят:

— Очень хорошо.

И вообще первый отряд перешёл на арабский язык.

Интересно.

Вероника завела тетрадку, записывала разные слова. Спрашивала у мамы и записывала русскими буквами. Сказала, что ей необходимо знать несколько языков. Уметь здороваться и ещё что-ни­будь.

Бегала к Донне Рут в пресс-центр, учила у нее французский. Донна Рут — француженка. Бегала в третий отряд и записывала английские слова у пио­неров-англичан.

В Англии пионеры называются «лесной народ» и носят эмблему — два зелёных дерева. Вероника всем в отряде объяснила. Не напрасно ведь она член интернационального клуба.

А во Франции пионеры называются вайянами. Вайян — это значит «отважный». У них синий гал­стук с красной каймой (красная кайма — символ Парижской коммуны). Донна Рут — она вайян.

Леванёнок сказал, что сама Вероника называ­ется полиглотом.

Коля поинтересовался, что такое полиглот.

— Человек, который знает много иностранных языков,— объяснил Леванёнок. — Глотает их.

Коля тоже хочет глотать языки. Давно уже гло­тает арабский. Писал «арабской» ручкой.

И как Маду зовут по-настоящему, всю до конца, он почти уже выучил: Мада Селина Амина Тауфика ад-Дин.

И ещё он знает, что «Аль-Ахрам» — это значит «пирамиды».

Но сейчас глотать языки не хочется. Сейчас хо­чется купаться в море, играть в «стрелка», кино смотреть, на барабане барабанить.

Леванёнок с грустью сказал:

— Ты счастливый. Тебе можно ходить лечебно и спать когда вздумается.

Коля Леванёнка пожалел, сказал ему:

— Ложись. Покараулю, чтобы Наталия Ива­новна не увидела.

Леванёнок обрадовался:

— Правда?

— Ну да. Слово.

Леванёнок лёг прямо около корпуса и уснул. Приручает себя к школе, к новому методу.

Коля вначале просто так сидел около Леванёнка, караулил.

Скучно. Тогда сходил в корпус, взял барабан. Положил на землю и начал барабанить.

Леванёнок долго и крепко спал. Коле надоело барабанить, и он решил: «Отнесу в корпус барабан и принесу горн, поучусь горнить — буду полигло­том».

Но когда вернулся с горном, Леванёнок уже не лежал, а стоял. И перед ним стояла Наталия Ивановна и что-то говорила, строго помахивая пальцем.

Леванёнок обиделся на Колю: человек доверился в спящем состоянии, а он не сумел докараулить его до конца. Рыцарем себя ещё называет. Слово да­вал. Перед девчонкой только рыцарем быть, где один фасон требуется.

Тут уж Коля покраснел от обиды. Хоть сейчас выхватывай шпагу! И как раз они стояли посредине зелёной травы.

Но в этот момент показалась нянька Мады. Пришлось разойтись без шпаг и без поединка. Ина­че — просто без драки. Неудобно ведь драться перед иностранной делегацией!..

Вот нянька Мады. Она всё время караулит Маду. Сидит под каждым кустом, под каждым бугор­ком или кочкой. Безотлучно.

Даже в столовую пробралась.

А в столовой ребята сами всё делают — разлива­ют суп по тарелкам, раскладывают котлеты, чай заваривают. И пироги сами пекут в электрических духовках. И крем делают. И посуду моют.

Нянька, когда увидела, что ребята в столовой всё сами делают, как запричитала…

Саша-Аркаша велел флаговому Вадиму сбегать и привести Колину маму. И опять Саша-Аркаша и мама перечислили няньке заповеди, и главную из них — отряд твой дом, и ты в нём хозяин.

А Нина сказала, что всё это простые истины. И если нянька не может их запомнить, надо напи­сать на арабском языке и повесить у неё в гостевом корпусе — пускай учит и запоминает. А Митя ска­зал, что няньку следует протянуть в стенгазете. А Гриша сказал, что ей нужно устроить политбой. С воспитательной точки зрения.

Коля не понимает — чего Мада с этой нянькой нянчится!

Взяла бы и отправила её обратно, домой, попросила, чтобы какой-нибудь шейх, шах, падишах её казнил.

Была нянька — и нет няньки.

И точка.

Нина и Вероника помогают Маде справляться с её волосами и гребешком. Следят, чтобы утром как следует умылась и растёрлась полотенцем. Показали, как гладить кофточку электрическим утюгом. Как накрывать постель. И подушки правильно класть, и полотенце, и одежду на ночь правильно складывать.

Саша-Аркаша даже специальную беседу провёл в отряде насчёт всего такого. И тут неожиданно выяснилось, что Коля, ну, в общем… кровать у него мятая, подушка не на месте, в тумбочке беспорядок.

Кто-то сказал в отряде, что, может быть, няньку определить к нему?

Опять оскорбили. Чуть ли не всем отрядом!

Но заступился Гриша, и Митя заступился, и да­же Леванёнок перестал дуться и тоже заступился. Никаких больше обид. Леванёнок очень добрый. Он тоже называет себя рыцарем. Только печальным. Есть такие, оказывается, печальные рыцари.

Гриша, Митя и Леванёнок сказали, что Коля учтёт критику. Критика для того и существует, что­бы помогать людям, а не смеяться. Когда смеются — это уже фельетон.

Коля испугался и быстро сказал, что он крити­ка, а не фельетон. Забарабанился на барабане и перестал смотреть за собой, за кроватью, подушкой и тумбочкой.

Но всё равно очень неприятно было.

Мада что-то поняла из этого разговора. Она уже выучила целые русские фразы, которые первый отряд кричит хором, когда приветствует другой отряд:

— Болгария! Болгария! Красивая страна!

— Наш лучший друг — фабрика «Умелых рук»! Или первый отряд иногда говорит первому от­ряду, то есть самому себе:

— Храбрецы!

— Удальцы!

— Чемпионы!

Не очень скромно. Зато для души радостно! Идёшь и веришь во всё это.

Недавно Коля сумел объяснить Маде, что если она не хочет няньку казнить, то можно няньке при­казывать: «Смирно, нянька!»

А если нянька всё равно будет допекать, то можно крикнуть и такое:

— Как дам по башке, так… — Но Коля не смог придумать, что же будет дальше. В отношении Свет­ки тогда всё было понятно. А в отношении няньки придумать не смог.

Но достаточно и этого, решил Коля. Без объясне­ния, что будет дальше.

А если договориться с Сашей-Аркашей, чтобы он скомандовал: «Раз! Два!»?

Отряд крикнет: «Три! Четыре!» — и потом хо­ром что-нибудь про няньку. Леванёнок придумает или Вадим.

А может быть, нельзя так смеяться? Может быть, надо критикой, а не фельетоном? Ведь он ре­шил стать рыцарем… А рыцарь, он вроде перед всеми женщинами рыцарь. И перед нянькой и даже перед Светкой и Алёнкой. Куда больше, если перед Светкой и Алёнкой. Но Первыш постарается, когда приедет. Правда, на нём не будет бархатных шта­нов…



Глава 6



Открылся Турград. Объявила на общем постро­ении дружины Людмила Фёдоровна.

Но первый отряд об этом знал. Ещё с вечера. Ни­на сказала: она ведь заместитель начальника. Она всё знает про Турград — когда, что.

Сразу после завтрака отряды друг за другом должны пройти через Турград. Научиться всему тому, что необходимо знать в походе, когда отпра­вятся в горы.

Коля бывал уже в походах — в Измайлове. Но Измайлово — не горы. Измайлово — это сел на мет­ро и приехал. Стыдно здесь рассказывать.

Умеет руками ноги доставать и делать вдох и выдох.

Слабое утешение.

Беспокоился ещё и Леванёнок: он толстый. Мо­жет быть, беспокоился в отношении рыцарства тоже?

Коля его понимает. Сам за себя беспокоится.

Ведь там, говорят, надо палатку ставить, узлы какие-то вязать, по канатной дороге через речку пе­реправляться.

И ещё Нина сказала, что надо будет выучить всё про солевой режим человека в походе. Потому что из человека уходит соль.

Теряет он её в походе.

И начинается солевой голод: это значит, пить хочется. А пить нельзя. Надо съесть или хлеб с со­лью или просто щепотку соли. Уничтожить солевой голод.

И ещё Нина сказала, надо выучить топографи­ческие знаки. Нина даже показала эти знаки, нари­совала на земле палочкой.

Два маленьких треугольника (#9650;#9650;) — скалы. Короткие чёрточки, похожие на кавычки (",,"), — луга.

Кружочек с точкой посредине и хвостом, похо­жий на головастика — родник. Тонкая палочка с усиками — указатель дорог.

Митя и Гриша будут штурмовать Турград с гор­ном и барабаном, потому что отряд выходит в пол­ной форме. А Вадим — с отрядным флажком.

Во время завтрака Коля постарался съесть ще­потку соли, чтобы не случился солевой голод. Хотя бы этого избежать.

Взял щепотку и высыпал на язык.

Попробовал глотнуть. Не получилось: соль при­липла к языку и не глоталась. Опять попробовал— не глотается. На глазах даже слёзы выступили.

Горько до невозможности!

Члены дежурного отряда по кухне смотрят на Колю. Подавился, может быть?

Подбегают с чайником и наливают в стакан чаю.

— Пей! — кричат. — Пей, если подавился! Коля начал пить. А чай сладкий. Совсем во рту всё перепуталось. Ужас какой-то получился!

Саша-Аркаша подошёл, тоже смотрит на Колю. Тогда Коля собрался с духом и проглотил сладкий чай с солью.

Саша-Аркаша спрашивает:

— Ты что?

А Коля и разговаривать не может. Саша-Аркаша опять спрашивает:

— Ты что? Заболел?

Коля испугался и сказал хрипло, как мог:

— Чай пью.

Саша-Аркаша вроде бы поверил, отошёл от сто­ла. А Мада улыбается. Сидит рядом. Она, конечно, поняла, что Коля сладкий чай с солью пьёт. Но про­молчала. Молодец.

Коля решил и ей дать щепотку соли. Показал, чтобы открыла рот. Насыпал соли на язык. Мада попробовала проглотить. С ней случилось всё то же самое, что случилось и с ним. Проглотить не смог­ла, и на глазах выступили слёзы.

Коля теперь знал, что делать: протянул стакан с чаем.

Но тут опять подошёл к столу Саша-Аркаша. Никак он не мог понять, что сегодня происходит с Колей и Мадой.

А Коля говорит Саше-Аркаше:

— Это она чай пьёт.

И Мада кивнула — да, чай пьёт она. Слово «чай» выучила, понимает. И вообще теперь отряд говорит по-арабски, а Мада по-русски.

Когда Саша-Аркаша отошёл, Мада улыбнулась совсем дружески. Она не знала, для чего надо гло­тать соль. Но во имя дружбы глотнула.

После завтрака отряды строились, чтобы идти в Турград. Первый отряд идёт первым, так сказала Людмила Фёдоровна.

Все ребята были одеты в походные костюмы — куртки, длинные брюки и кеды.

Гриша вынес барабан, Митя — горн. Нины не было. Она ушла в Турград к своему начальнику — инструктору по туризму Дмитрию Михайловичу.

Коля знаком с Дмитрием Михайловичем.

Как приехал, так и познакомился. Когда ещё гостем был, жил в гостевом корпусе. Дмитрий Ми­хайлович встретил его на территории лагеря раз, другой. Коля ходил туда-обратно.

Дмитрий Михайлович спросил:

— Не скучно одному?

Коля сказал, что скучно.

— Ходи с людьми,— посоветовал Дмитрий Ми­хайлович.— Веселее будет.

Коля тогда и начал ходить с людьми, с первым отрядом. И всё очень хорошо получилось.

Ребята приблизились к плакату, который давно уже видели в лагере:


Т У Р Г Р А Д.


В зарослях видна была тропинка.

Саша-Аркаша скомандовал, чтобы ребята ста­ли гуськом, и отряд направился по тропинке.

Тропинка круто спускалась вниз. Где-то шумела речка. Из-под ног сыпалась щебёнка. Надо было со­блюдать осторожность, чтобы не поскользнуться.

Впереди шёл Саша-Аркаша. Потом — Вадим. За Вадимом — Коля. С Колей — Митя и Гриша. Потом Вероника с Мадой.

Коля понимал, что он и Мада не очень самостоя­тельно спускаются по тропинке. За ними наблю­дают.

Где-то в конце шёл и Леванёнок. Коля очень жа­лел, что не смог посоветовать Леванёнку съесть ще­потку соли. Разве посоветуешь, когда во время завт­рака Саша-Аркаша беспрерывно подходил к столу? Мешал развитию самостоятельности.

Он следит за Колей, чтобы сдержал своё слово и не делал нарушений ни в спальне, ни в столовой, нигде.

А тут ещё недавно Мада взяла да и сказала няньке: «Как дам по башке!..» Просто так сказала, чтобы получше запомнить эти слова.

Нянька ничего не поняла, а мама всё поняла. Даже поняла, откуда Мада выучила их.

Очень серьёзно разговаривала с Колей в присут­ствии Саши-Аркаши.

И Коля тогда подумал, что было бы с мамой и Сашей-Аркашей, если бы они узнали, что он хотел посоветовать няньку казнить!

И ещё он провинился во время тихого часа: убе­жал на берег моря, потому что показалось, что водо­лазы взорвали кита. Убежал из корпуса прямо сквозь стену. Стены ведь раздвигаются!..

Водолазы кита не взорвали. Коля довольный вернулся обратно и тут встретился с Людмилой Фё­доровной. Людмила Фёдоровна взяла за руку — ну совсем как маленького — и отвела на место.

Уже не сквозь стену.

Заставила снова лечь в постель. А после тихого часа велела самому доложить о нарушении Саше-Аркаше.

Коля доложил. И нельзя сказать, чтобы доклад на подобную тему доставил Саше-Аркаше радость. А Вероника строго сказала:

— Ты ещё сырой материал.

Когда тропинка кончилась, перед отрядом ока­залась речка, а через речку — канатная дорога.

У канатной дороги стоял дежурный с красной повязкой. Он объяснял, как надо переправляться. Одну ногу просовываешь в петлю из каната и едешь в петле на другой берег. Едешь, потому что сам при этом перебираешь руками, везёшь себя.

Ребята сказали:

— Понятно!

— Давайте поедем!

Саша-Аркаша и дежурный начали помогать ре­бятам надевать петли. Их было две, так что сразу могли ехать два человека.

Первым отправился по канатной дороге Вадим с отрядным флажком. Он доехал быстро. Потом Митя и Гриша. Тоже доехали быстро. Вместе с ни­ми доехали барабан и горн.

И тут возник вопрос: что делать с Колей и Мадой?

Позвали Дмитрия Михайловича. Это Нина по­звала: заместитель всегда должен вовремя позвать начальника.

Дмитрий Михайлович по бревну перешёл на эту сторону. Бревно лежало для тех, кто не сможет пе­ребраться через речку по канатной дороге: кто фи­зически не подготовлен.

Чтобы не отправили по бревну, Коля сразу ска­зал Дмитрию Михайловичу:

— Я с людьми.

Дмитрий Михайлович улыбнулся. Он, конечно, вспомнил свои слова.

Тогда Коля ещё заявил, что съел соль и она то­же — показал он в сторону Мады. Теперь он всё мо­жет. И она может — и Коля снова показал в сторо­ну Мады.

Дмитрий Михайлович ответил:

— Хорошо. Демонстрирую, как должен пере­правляться турист с грузом. Например, с рюкзаком.

Дмитрий Михайлович просунул ногу в петлю, а Коле велел просунуть обе ноги. Коля просунул Дмитрий Михайлович велел ухватиться за него. Покрепче. Коля ухватился покрепче за Дмитрия Михайловича. И они вместе переправились на дру­гой берег. Прямо над речкой. Это ничего, что Коля переправился как рюкзак. Зато не по бревну, а по канату.

И Мада переправилась как рюкзак. Кричала, радовалась:

— Соль! Соль!

По канатной дороге быстро поехали и остальные ребята. И Леваненок поехал. Бревно никому не понадобилось.

Когда весь первый отряд стоял на противоположном берегу, Вадим незаметно махнул флаж­ком — дал команду, и от­ряд хором крикнул:

— У-даль-цы! Самому себе крикнул. И вдруг откуда-то сверху тоже хором отве­тили:

— Хвас-ту-ны!

Это отряд, который шёл на переправу. Спу­скался по тропинке.

Ребята хотели обидеться, что-нибудь ответить. Но Саша-Аркаша сказал:

— Правильно крикнули. Хвастуны и есть. Дмитрий Михайлович отмолчался, ничего не

сказал. Он ведь тоже переправился с первым отря­дом. Правда, он не кричал, что удалец. А Нина сказала:

— Идите к узлам.

И ребята пошли к узлам.

Узлы, уже завязанные в узлы, висели на ветках дерева. Были прицеплены таблички с названиями, где какой узел,— рифовый, штык, марка, кноп. Ви­сели ещё и коротенькие верёвочки.

Надо было смотреть на узлы и учиться завя­зывать такие же на этих коротких верёвочках.

При узлах были дежурные, которые всё пока­зывали.

Мастера-вязальщики.

Сюда бы Тёму Новикова!..

Дали верёвочку и Коле.

— Смотри, — сказал дежурный. — Так, так, так и так. — Он завязал какой-то узел. — Чтобы в похо­де всем идти и не падать. Теперь ты. — И верёвочку он развязал.

Не падать — это замечательно. Коля взял верё­вочку — так, так, так и… не так.

Никакого узла не получилось.

И это опять Коле напомнило только историю со шнурками, когда 1-й «А» учился быстро завязывать шнурки на ботинках. Глеб Глебыч давал такое за­дание на дом, потому что не получалось. И класс не мог быстро переодеть ботинки на тапочки или тапочки на ботинки. Кроме Тёмы Новикова.

Дали бы сейчас такое задание на дом. И всё можно было бы завязать. А то не как у людей — всё с одного раза.

Дежурный сказал:

— Крышка. Ты бы в походе упал. Эй! Санита­ры! Тут один упал!

Коля даже опомниться не успел, как подбежали санитары, положили его на носилки и понесли ку­да-то.

Быстро понесли, прямо бегом. Коля начал брыкаться на носилках. А санита­ры бегут и говорят:

— Не брыкайся. Это игра.

Хорошенькое дело. Что же он, какой-нибудь Юрик, которого повалили в магазине на прилавок (чтобы не испугался и не убежал) и начали мерить галоши?

Хотя бы Саша-Аркаша заступился или вообще кто-нибудь из людей! Безобразие!

Носилки поставили на землю. Над Колей скло­нились две девочки. Совсем незнакомые. Одна из них сказала:

— Больной, спокойно. Другая сказала:

— Ты перепутала — он не больной, а постра­давший в походе.

Что такое! Где поход?!

Человек и шагу не ступил, а его уже в постра­давшие!

— Вот смотрите,— сказала опять первая девоч­ка.— Мы сейчас будем показывать, что надо де­лать, если у кого-нибудь случится перелом ноги. В походном медпункте имеется специальная шина из проволоки, которую надо приложить к повреж­дённой ноге и плотно прибинтовать.

Тут Коля увидел Митю, Вадима, Гришу. И Веро­нику. И Маду тоже увидел.

Она стоила и смотрела с сочувствием. Покачи­вала фонтанчиком на голове. Она ведь знала, что такое болеть и что такое больница, лазарет. С тобой не считаются ни как с рыцарем, ни как с человеком.

И даже Вероника смотрела на него с сочувстви­ем. Тоже покачивала головой.

А Колину ногу продолжали забинтовывать вме­сте с длинной проволокой.

— Если под руками не будет проволоки, надо использовать палку.

Другая девочка бинтовала и приговаривала:

— Запоминайте, товарищи туристы, запоми­найте, как мы его обрабатываем…

Первыш лежит — и правда сырой материал.

Девочкам показалось мало, что сломана нога. Они начали обрабатывать голову и рассказывать, что делать в походе, если ушиблась голова. Потом они начали обрабатывать руку — накладывать ши­ну, бинтовать.

Отряд стоит, слушает. Даже кто-то что-то запи­сывает в записную книжечку.

Чем больше и гуще бинтовали, тем больше со­чувствия Первыш видел в глазах Мады. И вдруг девочки из медпункта заговорили о соли, о солевом голоде.

Первыш как начал брыкаться «поломанными» ногами и руками, вертеть «ушибленной» головой… Не хочет он больше соли! Вот и всё! Крышка!

А девочки говорят: потерял организм четыре процента, и уже организм пить хочет. Иногда и шестьдесят процентов организм теряет. Уходит соль из организма.

Тут Саша-Аркаша заступился за Первыша, сказал:

— Пожалуй, достаточно. Снимите с него по­вязки.

Девочки начали снимать бинты и проволоки, а сами всё про соль говорят.

Отряд стоит, слушает. Кто-то проценты в кни­жечку записывает, ещё и переспрашивает.

Митя и Гриша помогли Коле подняться. Даже не просто помогли, а сразу поставили на ноги.

Мада обрадовалась. Засмеялась громко и нача­ла подпрыгивать. И Коля тоже подпрыгнул, чтобы она увидела, что он совсем целый и здоровый. И что вовсе ничего не сломал и голову не ушиб, когда за­вязывал узлы — так, так, так и… не так.

Потом отряд повели показывать, как правильно устанавливать палатку, где какой кол забивать, в каком углу «севера» или «юга».

А потом показали костры, какие они бывают из хвороста и поленьев или даже из целого дерева. И топографические знаки. Они были выложены ма­ленькими камушками на земле.

Но вдруг выяснилось, что знаки ночью кто-то поломал: сдвинул камушки. Нина побежала к Дмитрию Михайловичу: заместитель всегда дол­жен вовремя позвать начальника.

Пришёл Дмитрий Михайлович и сказал, что знаки, наверное, разрушили лягушки. Скакали тут, веселились и камушки сдвинули.

Знаки восстановили. Теперь их можно было разглядывать и запоминать. А кто боится, что не запомнит, может зарисовать у себя в книжеч­ках.

B Турграде, там, где на ветках дерева висели узлы, было весело, шумно: это следующий отряд переправился через речку и занимается теперь уз­лами. А в медпункте, конечно, уже кого-то бинту­ют, обрабатывают.

Дмитрий Михайлович сказал Саше-Аркаше, что сейчас будет совершено посвящение отряда в ту­ристы.

Хитро улыбнулся.

Первый отряд стоял себе вокруг топографиче­ских знаков и ни о чём не подозревал. Из кустов выскочили дежурные с котелками, в которых обык­новенно варят в походе кашу, и давай поливать всех из котелков водой.

Это было очень неожиданно и весело.

Первый отряд начал веселиться и скакать ля­гушками. Нина только кричала:

— Осторожно! Топографические знаки!

Вдруг все видят: чу­жой отряд несёт носилки прямо сюда. А на носил­ках кто-то забинтован­ный.

Несут и смеются. Весе­ло им тоже.

Ну и веселились бы там, в медпункте. А за­чем сюда идти со своим забинтованным. Но чем ближе отряд подходил, тем отчётливее забинто­ванный становился похо­жим на Леванёнка.

Так и есть — Леванё­нок!

Оказывается, Леванёнок уснул. Завязал первый узел, сел отдохнуть и уснул. Чужой отряд его об­наружил и в наказание наложил шины и забинто­вал. А теперь принесли — нате, получайте вашего.

Хором крикнули:

— У-даль-цы!

Первый отряд просто онемел от изумления. А Леванёнок вздохнул и, забинтованный, ска­зал:

— Они меня солью накормили от теплового уда­ра.— Потом опять вздохнул и совсем тихо доба­вил: — И ещё сфотографировали.



Глава 7



— Я тебя огорчу,— сказала мама. Огорчаться не хотелось, но что поделаешь.

— Нам надо уехать.

— В Керчь?

— Нет. — Мама покачала головой.

— Тогда в Севастополь?

— Нам надо уехать совсем.

Коля приготовился к огорчению, но не к такому, чтобы совсем уезжать из лагеря.

— Заболела Светлана. Папа прислал телеграм­му.

То про Светлану письмо, а теперь и вовсе теле­грамма.

Коля хотел, конечно, сказать что-нибудь утеши­тельное, но сказал совсем другое. Это другое само как-то сказалось.

Взяло и сказалось. С Колей ведь это часто слу­чается.

— Не хочу уезжать. Не поеду!

Мама не удивилась. Она словно знала, что Коля так ответит:

— Не могу тебя оставить. Не имею права.

— А Мада как же? И вся другая делегация?

— Я вернусь. Погляжу, что со Светланой, и вернусь.

— Я тебя здесь подожду.

— Нельзя.

— Почему?

— Ты здесь случайно.

— Я уже юный турист. Меня водой обливали, — говорит Коля, а сам чувствует, что мешают гово­рить слёзы. Но он всё равно говорит, что и кровать сам убирает, и подушку. И что мышеловку выиграл на соревнованиях в «стрелка». А разве легко было выиграть… Пускай даже она и мышеловка!

Мама обняла Колю. Но он не успокаивался. Раз­ве можно успокоиться, когда такое происходит, ко­гда над тобой такое нависло!

И всё из-за Светки. Будешь тут рыцарем, как же… Светка всё самое лучшее в человеке может по­губить. И это лучшее так и останется в кино, а в тебе ничего не останется. Никаких высоких помыс­лов. Ни одной мечты. Только желание — лупить… А все-таки жалко её. Заболела…

Коля ещё пытался маме сказать, что у него и ракета чужая на сохранении, и что песню он вы­учил новую для фестиваля, и…

— Вырос ты. Самостоятельный совсем.

— Конечно, вырос. И не поеду! — И тут он опять вспомнил слова Дмитрия Михайловича: «Иди к людям».

И он не пошёл к людям, а побежал к себе в от­ряд. И, кажется, плакал — не мог больше сдерживаться.

Таким и попал в руки к Саше-Аркаше и к ребя­там. Ко всем людям! Начал говорить и про маму, и про Свету, и про подушку и мышеловку. И про то, что он здесь случайно. В лагере случайный чело­век…

Эксперта сюда!

Саша-Аркаша взял Первыша за руку, отвёл к умывальнику, умыл. Потом сказал:

— Докладывай, что случилось. Вразумительно. Первыш, умытый, начал докладывать. Как мог!

Вразумительно.

Когда доложил, Саша-Аркаша приказал Ва­диму:

— Срочно построить отряд!

— Есть срочно построить отряд! Отряд построился.

— Принести барабан.

Гриша вышел из строя, побежал в спальню и принёс барабан.

— Дай ему барабан, — приказал Саша-Аркаша. Гриша надел Первышу через плечо барабан, дал в руки палочки.

— Барабань, чтобы все слышали, что это ты ба­рабанишь и что это идёт твой отряд! — сказал Са­ша-Аркаша.

Первыш от радости засмеялся. Он будет идти по лагерю с барабаном и барабанить. Сам!

По-настоящему!

Разве может быть барабанщик случайным чело­веком в лагере!

Конечно, не может.

И ещё Саша-Аркаша сказал, чтобы он встал впе­реди отряда. Он сейчас барабанщик. И пусть все видят кто это барабанит и кто идёт впереди.

— Отряд, шагом марш!

И Коля ударил по барабану. Громко. Может быть, и не совсем ещё барабанил как надо, но всё равно его было слышно во всём лагере и видно, по­тому что они ходили шагом маршем по всему лаге­рю и ещё дальше.



Глава 8



Коля и Мада сидят на берегу моря, смотрят, как работают водолазы. Уже почти закончен новый причал. Но водолазы что-то ещё сверлят под водой.

Кит сохранился, его не тронули. Поставили только на нём сигнальный фонарик: а то ночью не увидишь, где он — кит.

На берегу, на пляже, разложены из деревянных планочек тропинки, чтобы по ним спускаться меж­ду камнями, входить в море. Удобно очень. Дере­вянные тропинки цветные, красивые.

На концах тропинок, где они совсем подходили к морю, и сидели Коля с «шахиней». На концах других тропинок сидели другие ребята. Все они наблюдали, как работают водолазы. Интересно.

Море пенилось множеством бугорков. Это пото­му, что под водой сверлили. Тянулись в глубину шланги и тросы. Покачивались на волнах лодки со всякими насосами. Там, где водолазы, обязательно должны быть насосы.

В горах лежали сегодня большие белые тучи. Может быть, поэтому и вода прохладная. Наталия Ивановна запретила купаться.

Коля с Мадой наблюдали и за тучами, как они шевелились сами внутри себя. Тоже интересно.

Все говорили, что Коля и Мада очень похожи. Издали, конечно, похожи.

Коля не обижался, потому что Мада была его другом. И ему нра­вилось сидеть ря­дом с ней на дере­вянных тропинках, и смотреть на всё вокруг, и показывать что-нибудь в море или в горах, где шевелились са­ми внутри себя тучи.

Мада смеётся, и тогда бусинка запутывается у неё в волосах. И они вместе находят её и вытаскивают. И Мада опять смеётся, потому что вытаскивать бусинку очень смешно.

Думает Коля и про числовую ось, что она не может помочь человеку, когда он хочет объяснить что-то другому человеку — немарсианину. И оба человека из одного и того же отряда, и одному из них не хочется расставаться с другим, но, как это объяснить, он не знает. Не помогают в этом алгебра и геометрия. Может быть, он тоже печальный рыцарь.

Он теперь один живёт в лагере. Как все живут. А то раньше был при маме. Так, случайным человеком. А теперь самостоятельно живёт. И думает обо всём самостоятельно. О себе и обо всём.

Отряд твой дом, и ты в нём хозяин!

Теперь и Мада борется за свою самостоятель­ность. Чтобы без няньки. Но бороться ей трудно, по­тому что, когда уехала мама, нянька сделалась очень приставучей. Пытается даже шагать сзади отряда, чтобы не быть случайным человеком. Хотя она типичный случайный человек.

Вот и сейчас её голова торчит над забором.

Следит нянька.

Близко не подходит. Мада сердито ей что-то говорит. Возможно, она по-арабски говорит то, что Коля ей советовал. И никаких этих самых… анти­моний.

Кто они такие, антимонии, Коле не известно. Серёжиной бабушке известно. Она часто говорит про антимонии.

Коля тронул Маду за руку и показал в сто­рону забора. Это всё равно что сказать: «Вон твоя нянька».

Мада вздохнула и покача­ла головой. Это всё равно что сказать: «Ну и надоела она

мне».

Тогда Коля состроил весё­лую рожу. Это всё равно что сказать: «Давай учиним над нянькой что-нибудь весёлое».

Мада улыбнулась и закивала:

— Давай.

Они помолчали, начали думать, что бы учинить такое весёлое.

А учинить надо, пото­му что нянька опять написала письмо родным.

Даже Людмила Фёдоровна ругала няньку, когда пришёл ответ на имя старшей вожатой. Это случилось ещё до мамино­го отъезда в Москву, и мама перевела ответ Людмиле Фёдоровне.

Оказывается, нянька сообщила, что Мада бегает в тапочках с гвоздями (это значит в беговых туфлях), надела штаны с карманами (это значит тирольки), слушается только высокого и худого человека (это значит Сашу-Аркашу).

И ещё нянька написала, что Маду кормят хле­бом и солью, а иногда и просто солью.

Голова няньки по-прежнему торчала над за­бором.

Мада взяла Колю за руку и показала на Дворец пионеров. Крыша дворца была видна среди скал.

Это всё равно что сказать: «Давай сегодня просто убежим от неё. Убежим во Дворец пионеров».

Коля знал: Мада хочет во Дворце поглядеть на подарки от зарубежных гостей. Целый зал подар­ков. Игрушек разных.

Их, наверное, здесь больше, чем в городе на пло­щади, куда привозила ребят белая верблюдица.

Коля и Мада встали с деревянных тропинок и побежали.

Нянькина голова замелькала, замелькала над забором. А они вдоль берега, а потом прыг в канаву и затаились. Нянька потеряла их из виду. Выбежа­ла на дорогу и оглядывается.

А они давно уже пробираются ко Дворцу пио­неров.

Поднялись по мраморной лестнице и вошли в зал.

Вот дракон. Сделан из бумаги и жемчужинок. Он из Японии. Мада застывает перед ним. Коля подходит к подвесному лодочному мотору. Он из Германии. Недалеко от мотора стоит «Миссис Ко­мод». Это на самом деле комод с ящичками, полоч­ками, дверцами.

В прозрачной коробке глиняный петух. Не отли­чишь от настоящего.

Забавный надувной глобус, эмблемы, значки, открытки и даже белый высокий чепец.

Из Италии приехала деревянная трубочка. Сви­рель. Бери играй. Захар играл. Репетировал к пра­зднику песни. Будет выступать с этой свирелью. Быстро закрывал пальцами дырочки, и деревянная трубка тихонько насвистывала.

Мада стоит и разглядывает коньки для фигур­ного катания. Коля разглядывает модель токарного станка с программным устройством.

Но пора в лагерь. Саша-Аркаша скоро даст команду строиться на обед.

Коля и Мада выбегают из дворца и чуть не на­скакивают на Веронику. Хорошо, что у неё завяза­ны глаза: она тренировалась в охоте на «лис».

В руках у неё был маленький радиоприёмник с коротенькой антеннкой. На голове — наушники.

Сейчас «лисой» была огромная радиомашина. Она и подавала сигналы. Надо было выйти на ма­шину. У Вероники были завязаны глаза, чтобы не видела машину и точно на неё вышла.

Для Коли с Мадой было как нельзя кстати, что у Вероники завязаны глаза: значит, не увидит и не будет воспитывать, что нельзя опаздывать на обед. Сама Вероника может сегодня опоздать — она ло­вит «лис».

Убежали от Вероники и натолкнулись на Кри­стину. Кристина — это не страшно.

— Тебе письмо, — сказала Кристина Первышу. — Даже два письма. Саша-Аркаша взял.

— Спасибо!

Никогда не получал по два письма сразу. Хва­тит читать на весь тихий час.

Ляжет в кровать и будет незаметно читать, по­тому что во время тихого часа читать нельзя. Толь­ко спать можно.

А он будет читать. Незаметно.

После обеда так оно и было. Коля начал читать свои письма незаметно от Саши-Аркаши.

Несчастный Леванёнок, как всегда, пошёл гу­лять, потому что Наталия Ивановна до сих пор не разрешала ему спать.

Первое письмо было от мамы и от папы. Легко им вдвоём одно письмо писать. Второе письмо было от друзей, от Бори и Серёжи. Тоже двое одно пись­мо пишут. Тоже им легко.

А ему что делать?

Всё-таки придётся заказывать письма на фабри­ке или в пресс-центре.

Папа с мамой, конечно, требовали, чтобы Коля был послушным и внимательным. Не нарушал дис­циплину, не дразнил няньку, не скучал. Мама ско­ро вернётся.

Стена полностью открыта, отодвинута. Слышно, как шумит море. И горы лежат у моря. Они уже не белые: тучи куда-то ушли.

Заглянул в спальню Саша-Аркаша, проверил, все ли спят.

Коля сразу притворился, что спит.

«Будь послушным и внимательным…»

Коля откинулся на подушку и закрыл глаза. А письмо с этими словами лежало у него на одеяле.

Саша-Аркаша ушёл, и Коля приподнялся.

Митя тоже не спал, он читал книгу. Вожатый разрешает ему читать во время тихого часа. И Ва­диму разрешает. И Грише. А Коле разрешает только спать.

За стеклянной отодвинутой стеной ходит Лева­нёнок и не спит, бедняга.

Махнул рукой. Коля махнул в ответ. И Леванё­нок снова пошёл гулять. Печальный рыцарь.

Может быть, ему удастся где-нибудь в траве уснуть?

Но вообще-то не спрячешься: трава низкая и ки­парисы ещё маленькие, не выросли. Лежащего че­ловека отовсюду видно. Даже из окна лазарета, где в кабинете сидит Наталия Ивановна.

Иногда Леванёнка забирает в Турград Дмитрий Михайлович: ведь Леванёнок уснул после первого узла, и теперь он вяжет узлы, ставит палатки, пе­реправляется по канатной дороге, поправляет топо­графические знаки, если их опять разрушили ля­гушки.

В дружине вышла стенгазета. Пресс-центр вы­пустил. В стенгазете была фотография Леванёнка, как он спит в Турграде.

Коля утешал Леванёнка, рассказывал ему про Ревякина. Что вначале в школьной стенгазете Ревякин кусался, а потом был в ней чемпионом.

Так с Леванёнком может случиться.

Распечатал второе письмо от друзей. Боря и Се­рёжа писали, что Серёжа по-прежнему стоит врата­рём сзади настоящего вдатаря, учится всё делать, как вратарь в настоящих воротах.

В Лужниках открылась летняя спартакиада для школьников. Победителям будут вручать гра­моты. Про это уже известно.

Костя Волгушин уехал в село Медное помогать колхозникам по сельскому хозяйству. И все стар­шие классы уехали. И Глеб Глебыч с ними. Их про­вожали. Музыка играла.

Юрику сняли проволочку с зубов, но говорить понятнее он не стал. Шипит и без проволочки.

Коля теперь знает: всякая проволока на ноге, на руке или даже на зубах называется шиной. Са­мому едва на зубы не надели!

Коля тихонько окликнул:

— Гриша…

Гриша спал.

Окликнул Митю, но и Митя спал. И Вадим спал. Хотел показать им письмо.

Сквозь стену пробрался Леванёнок. Быстренько разделся, лёг в свою кровать. И тоже уснул. Прямо сразу.



Глава 9



Первый отряд сегодня дежурный по кухне.

Всем выдали белые куртки и белые шапочки. Коля тоже в белой куртке и в белой шапочке.

И Мада.

Мада хотела сбегать во дворец поглядеться в зеркало. Но Саша-Аркаша не пустил: нельзя бегать самовольно, куда тебе вздумается, да ещё когда от­ряд дежурит по кухне.

Раньше первый отряд только видел, как другие отряды дежурят. А теперь будет дежурить сам.

В кухне всегда происходило что-то очень инте­ресное. Ребята нажимали кнопки, смотрели на ка­кие-то приборы, что-то проверяли.

А широкие чугунные сковородки! От страха та­кие не съёжатся. На плите штук шесть, и на всех жарятся оладьи, пыхтят, как паровозы.

Или огромные кастрюли! В них молоко, желтки (сотня желтков — не меньше!), а в других — яичная скорлупа, чищеный лук (кто-то слезами заливал­ся!), красная редиска. Или черешня для компота, или клюква для киселя. Может быть, Коле пору­чат когда-нибудь сварить кисель?

В раздаточной Коля видел, как ребята лопаточ­ками раскладывали по тарелкам котлеты и гарни­ры. А в кондитерском цехе машина сбивала крем (вёдрами черпай!).

Поэтому Коля обрадовался, когда его и Маду назначили в помощники к кондитеру. Он спросил:

— Крем сбивать будем?

Мада спросила про мороженое. Забыть его не может. Кондитер ответил, что ни крема, ни моро­женого сбивать сегодня не будут, а будут печь слад­кие ватрушки.

Первыш, конечно, знал, что такое ватрушки. Мада не знала. Ей постарались объяснить — это круглые пирожки с начинкой. Только начинка не внутри пирожка, а снаружи. Очень удобно, потому что видно, с чем пирожок.

Звали кондитера дядя Саша. Псевдонима у него не имелось.

Нину и Веронику назначили к котлу, в котором варили кашу. Митю и Гришу — к другому котлу, в котором варили чай. Вадима — в подсобные рабо­чие. Леванёнка — в хлеборезку. Остальных — в раз­даточную и к тележкам, на которых возят подносы с едой и убирают грязную посуду.

Командовать тележками будет непосредственно вожатый Саша с псевдонимом Аркаша.

Наталия Ивановна сказала Нине, чтобы убрала под шапочку локоны. И всем другим девочкам ве­лела убрать под шапочку волосы.

Нина убрала.

И Вероника уложила свою метёлочку и помогла Маде уложить фонтанчик, чтобы снаружи не оста­лось ни одного волоска: ведь надо будет работать на кухне с продуктами! У Мады осталась только бусинка.

Повариха тётя Глафира поглядела на дежур­ный отряд и сказала:

— Можно приступать к работе.

Тётя Глафира тоже была в халате и в белой ша­почке. За поясом — деревянная ложка и короткое посудное полотенце.

Когда первый отряд шёл на кухню, другие отря­ды хором кричали:

— Желаем успеха, люди!

Приятно было такое услышать.

И задвигались кастрюли, поднялись над котла­ми крышки, зашумела в кранах вода, загудела ав­томатическая хлеборезка. Ребята начали брать та­релки для хлеба, грузить их на тележки и укаты­вать в столовую.

Загремели вилки, ножи, чашки, ложки.

Кондитер дядя Саша дал Маде гирьку, которой она должна была в круглых лепёшках из теста де­лать вмятинки. Надавишь гирькой на тесто и — вмятинка.

А Коле он дал шприц. Такой большой, с повид­лом. Чтобы в эти вмятинки выдавливал из шприца повидло. Начинку, которая не внутри, а снаружи.

И получались сладкие ватрушки. Только ещё сырые. А потом их в духовку. Электрическую. С кнопками.

Мада работает гирькой. Чтобы гирька не при­ставала к тесту, посыпает её мукой. Гирька в муке, и Мада вся в муке.

Смеётся, довольная: она теперь поняла, что та­кое ватрушки.

Подсобный рабочий Вадим бьёт в кастрюлю яйца. В такую огромную. И яиц перед Вадимом полный ящик. А скорлупу кидает в другую кастрюлю.

Коля давит свой шприц. Руки у него липучими стали от повидла.

Но это совсем не соответствует положению, ко­гда человек теряет человеческий облик. Это произ­водственное состояние. Дядя Саша так и сказал — «производственное состояние».

Дядя Саша мажет ватрушки сверху кисточкой. Обмакнёт кисточку в какое-то густое молоко и ма­жет. Отойдёт, поглядит издали, как получаемся. Будто он в лесу картину рисует.

А потом закладывает ватрушки в духовку.

Мада гирькой работает и всё белее от муки ста­новится. И Коля совсем уже весь в повидле. Но ра­ботает, не унывает. Весело.

Вот бы предложить Вадиму: «Давай я тебе, Ва­дим, надавлю из шприца полный рот повидла, а ты разреши мне побить яйца».

Прямо руки чешутся — так охота попробовать.

Дядя Саша помог зарядить шприц повидлом, потому что оно кончилось в шприце.

Пробежала Нина. За поясом халата у неё по­явились деревянная ложка и короткое посудное полотенце. Как и у тёти Глафиры.

Коля поглядел, куда это она торопится.

А Нина уже обратно бежит, в руках — скамееч­ка. Подставила скамеечку к котлу и заглядывает в котёл. Так, конечно, удобнее.

Неужели будет деревянной ложкой мешать в котле кашу? Нет. Тётя Глафира подошла с железным черпаком.

Нина попросила, чтобы тётя Глафира дала ей черпак. Тётя Глафира дала. И Нина размешивает изо всех сил кашу.

Локон из-под шапочки выбился. Большой, свет­лый. Прикрыл один глаз.

Коля не утерпел и говорит Маде:

— Я сейчас.

Подскочил к Нине, ухватился за черпак и начал помогать. Но поскользнулся и, чтобы удержаться, схватился за кастрюлю, в которой доверху была на­сыпана яичная скорлупа.

Кастрюля лёгкая, опрокинулась и засыпала его скорлупой.

Подбежала тётя Глафира, поднимает с пола. Спрашивает:

— Ты не ушибся?

И Наталия Ивановна подбежала, и Людмила Фёдоровна откуда-то взялась. Все отряхивают Ко­лю от скорлупы. А за стеклянной стеной ребята стоят. Это уже к завтраку начали отряды подхо­дить. Кричат, смеются:

— Человек вылупился!

Коля чуть не заплакал от обиды. Это второй раз захотелось плакать. Тогда — из-за Светки, а те­перь — из-за яичной скорлупы. И даже не из-за скорлупы, а совсем по другой причине. Кто он те­перь? Ну кто?

Опять всё рыцарство начинать сначала?

Смотрит — Мады нет. Маду нянька куда-то ута­скивает. Воспользовалась тем, что он упал в скор­лупу и получилась суматоха.

Коля хотел быть сейчас самым смелым в отря­де, поэтому кинулся на подмогу к Маде. Что было сил. Даже чуть в другую кастрюлю не упал, с ре­диской.

Но тут вмешался Саша-Аркаша. Он раньше всех успел к няньке. Остановил её и сказал: «Нехорошо вы, нянька, поступаете, нехорошо. Вам объяснили, что такое лагерь, а вы опять за своё. Нарушаете по­рядок. Систематически».

Мада тоже была готова заплакать от обиды, что нянька хотела её увести.

В общем, всё кондитерское производство пе­режило ряд потрясений. Это дядя Саша так сказал.

Но потом производство потихоньку наладилось. Пошли в ход шприц, гирька, кисточка и электриче­ская духовка. А Саша-Аркаша скомандовал, чтобы поскорее развозили хлеб. И ребята начали разво­зить хлеб. В раздаточной выдали редиску и порции масла.

Митя и Гриша заварили чай в котле. Поглядели на приборы, нажали кнопки и заварили.

Кастрюлю со скорлупой помощники тёти Глафи­ры перенесли в угол, чтобы кто-нибудь случайно туда не упал. Засыпали муку — будут готовить оладьи. Положат на сковородки, и оладьи запых­тят, как паровозы.

Из хлеборезки выбежал Леванёнок. Крикнул: «Сколько ещё резать хлеба?» Тётя Глафира ответи­ла, что пока достаточно. А то будет засыхать. Луч­ше потом дорезать свежего.

Леванёнок сказал Коле:

— Приходи в хлеборезку. Моя машина как зверь работает.

Коля кивнул — ладно, придёт. Леванёнок спросил:

— А что за шум был? Кто-то куда-то упал, что ли?

— Это я упал. В скорлупу.

Леванёнок не стал смеяться. Он только снял ку­сочки скорлупы, которые на Первыше ещё остались.


* * *


Это придумал Саша-Аркаша. Людмиле Фёдоров­не его план понравился.

И вот Саша-Аркаша приглашает няньку к столу. Пускай нянька позавтракает с ребятами.

Нянька вначале отказывалась, стеснялась. Но потом села.

Саша-Аркаша вместе с ребятами, которые выде­лены были обслуживать «зал» (это кондитер дядя Саша так говорил— «зал», хотя столовая была открытая), принесли няньке вилку и ложку. Подка­тили на тележке хлеб.

На другой те­лежке подкатили тарелку с кашей и редиской. Вазочку с маслом и тарелку с оладьями и смета­ной.

Все обслуживают няньку, стараются. Пускай поглядит, как ребята всё сами умеют делать.

Потом прикатили тележку с чашками и чайником. Налили няньке горячего чаю.

А под конец вышли из кухни Коля и Мада. При­несли ватрушку. Нянька обняла их. И видно было, что она взволнована. По-настоящему. Очень! Гово­рить не может от волнения.

Тогда Коля сказал:

— Джеид джидан.

Нянька признала свою ошибку в отношении ла­геря. Коля тоже умеет признавать свои ошибки. Критика.



Глава 10



Фестиваль лагерной песни. Конкурс. Сколько готовились, волновались…

Первый отряд единогласно решил, что солист­кой будет Нина, хотя песню для праздника ещё не выбрали. У Нины — голос. Просто настоящий го­лос, которым поют настоящие певицы.

Она пела этим голосом в интернациональном клубе на сцене.

«Как меняются люди…» — подумал Коля. Тама­ра Григорьевна в Измайлове была совсем другая, мама — здесь, в лагере, когда они катались на во­дяном велосипеде, а Нина — в интернациональном клубе на сцене.

Интересно, когда это происходит с ним? Когда он улучшается? В какие минуты своей жизни?

Первый отряд наконец выбрал для фестиваля песню, бодрую и весёлую, о здоровье. Вадим предло­жил: чтобы песня получилась совсем бодрой и ве­сёлой, звонить в колокол. Достать для этого рельс.

— Можно,— согласился Саша-Аркаша.— До­станем рельс.

— Или кастрюлю из кухни,— сказал Митя.— Тоже колокол.

— Можно и кастрюлю,— согласился Саша-Ар­каша.

Достали рельс и начали отдельно его репетиро­вать, без хора и солистки. Били по рельсу камнем и слушали.

Баянист сказал, что ему надо настроиться под рельс баяном. Получался какой-то «симинор». А надо было не «симинор».

Попробовали большую кастрюлю из-под редис­ки. Митя и Гриша сбегали, принесли. По кастрюле били барабанной палочкой. Потом — эстафетной.

Всё равно минор.

Хотели ударить камнем, но Саша-Аркаша за­претил.

Митя и Гриша сбегали, принесли кастрюлю по­меньше, из-под соуса. Ударили по ней. И вдруг получилось то, что надо,— весело и никакого минора.

От этой беготни и звона переполошился лагерь. Пришла Людмила Фёдоровна узнать, в чём дело.

Ей объяснили. Она тоже не возражала против коло­кола в песне о здоровье и осталась на репетиции.

Настроили баян под колокол и начали репети­ровать уже с хором и солисткой. И тут на тебе! Не­счастье: Нина охрипла. Потеряла голос…

Хрипит и хрипит, вроде Первыша, когда он чай с солью пил.

Кто-то схватился за голову и крикнул:

— Скандал!

И ещё кто-то крикнул:

— Трагедия! Пропало здоровье!

Но Саша-Аркаша поднял руку:

— Отставить панику!

И даже в колокол ударил. Нине сказал:

— На репетиции будет петь кто-нибудь другой. А ты должна молчать эти дни, экономить голос.

Саша-Аркаша умел обращаться с певцами, совсем как Антонина Макаровна в школе. Она тоже всегда говорила, чтобы 1-й «А» отставлял панику (это когда выступали на празднике «Красная звёздочка»), потому что петь надо на хорошей нервной почве.

Коля хотел сейчас сказать про хорошую нервную почву, но тут Нина хриплым голосом проговорила:

— Не могу я молчать. Я в Турграде всё время кричу, командую.

— Дмитрий Михайлович другого кого-нибудь назначит. Временно.

— Конечно,— сказала Людмила Фёдоровна.

— Это называется «врио», — сказал Митя.

— Да,— кивнула Людмила Фёдоровна.— Временно исполняющий обязанности.

Коля подумал, что в Турграде Нина не очень-то кричит, командует. Но, очевидно, ей хотелось, чтобы про неё так думали, что она кричит и командует. Может быть, ей даже казалось, что именно в эти минуты жизни она улучшается.

Но это не так. И Коля может подтвердить.

— Леванёнка в Турград, — предложил Вадим.

— Не возражаю, — согласилась Людмила Фёдоровна. — Он возмужал, окреп.

Коля очень обрадовался, что Леванёнка могу назначить в Турград. Всё как с Ревякиным: вначале кусался, а потом висел в газете чемпионом.

И Леванёнок теперь будет заместителем Дмитрия Михайловича. Пускай даже таким странным как «врио».

Коля спросил у Людмилы Фёдоровны:

— А в газете про это сообщат?

— Сообщат.

— С портретом?

— Да. С портретом.

У Леванёнка недавно был день рождения, и Са­ша-Аркаша прибил над его кроватью расписание — сон, еда, сон, еда. А перед строем отряда Леванёнку надели медаль: плитку шоколада на ленте. И да­же сфотографировали. Пусть эту фотографию и по­местят в следующей стенгазете. Всё равно что Ревякин с «Олимпийской Снежинкой».

Теперь на репетициях вместо Нины пела Мада. Она давно уже выучила песню.

Мада становилась рядом с Ниной и пела. А Ни­на только открывала рот, экономила голос.

Песню о здоровье репетировали несколько дней.

Мада очень старалась. Под конец тоже едва не потеряла голос и начала путать вдох с выдохом.

А колокол голоса не терял. Иногда, правда, ко­локол забирала на кухню тётя Глафира. Но потом снова возвращала.

Коля опять бегал к Наталии Ивановне, спраши­вал про мальчишку, у которого рука в гипсе.

Нет. Его ещё не выписали из больницы из Гур­зуфа. Коля хотел сказать Наталии Ивановне, что этого мальчишку надо выписать из больницы, пото­му что он ракетчик и у него ракета. И не простая, а с двумя парашютами.

Хотел сказать, но не сказал, а ушёл. Даже убе­жал: в лечебнице происходил осмотр зубов. Всю дружину будут осматривать. Весь Прибрежный ла­герь. Повально. И вообще пришёл узнать про ракет­чика, а попал к зубному врачу. Смешно!

И Коля припустился бежать — только его и ви­дели!


* * *


В день праздника весь Прибрежный лагерь под­нялся рано.

Раздвинулись стеклянные стены: пускай ветер приносит море, запах его. Замелькали щётки, поло­тенца, гребешки, всякие нарядные ленточки-тесём­ки, пряжки-пуговички. Застучали по лестницам па­радные ботинки и туфли.

Гришин барабан на ночь был закрыт тряпкой, чтобы барабан не потерял своего голоса: с бараба­нами тоже такое бывает, как с певицами-солист­ками.

Митя начистил горн, и он стоял на тумбочке сверкающий.

Девочки нагладили кофточки и повесили их на палочках-плечиках, чтобы не помялись к утру. Этих белых кофточек висело очень много во всех отрядах. И белых рубашек висело очень много. И вымпелы для горнов и барабанов были отглаже­ны, и отрядные флажки, и синие пилотки. И, конеч­но, тирольки и белые парадные юбки.

Нина попробовала голос — всё в порядке. Саша-Аркаша успокоился. И с барабаном всё было в по­рядке. И с колоколом. Колокол даже не пробовали: в нём не сомневались.

Но главное всё-таки Нина, и тут успокоился весь отряд.

Коля опять хотел сказать про хорошую нервную почву, но в это самое мгновение его отозвал в сто­рону Леванёнок и, радостный, сообщил: он теперь не «врио», а настоящий заместитель, постоянный. Дмитрий Михайлович утвердил его в этой долж­ности.

Вот и Леванёнок улучшился. А Коля, наверное,всё ещё не очень. По­тому что никто нику­да не назначает и ничего такого не го­ворит.

Только если Мада скажет? Шахиня из сказки.

Ну, а если и она не скажет, остаётся водопроводчик в Мо­скве…

Отряды готови­лись к исполнению песен. Проверяли свою музыкальную часть и соли­стов.

Третий отряд устраивал инсценированную пес­ню-шутку. Им понадобилась для этого змея. И они сделали её из шланга. А седьмому отряду понадо­билась для конкурса сумка почтальона. Достали. А кому-то понадобился петух. Совсем настоящий, не глиняный. Достали и совсем настоящего.

В день праздника было ещё назначено соревно­вание ракетчиков. Объявил пресс-центр. Выпустил специальный бюллетень. Были нарисованы ракеты и самолёты. Не хватало только грузовика, стреко­зы и улитки, чтобы знать, кто из ракетчиков после соревнований на чём окажется…

Хлоп! И взорвалась ракета в воздухе. На куски!

Вот тебе и улитка.

Будет и мальчишка, у которого рука в гипсе. Он, конечно, попросит в Гурзуфе, в больнице, чтобы его отпустили на соревнования. А если его не отпустят, он, конечно, убежит.

Гурзуф рядом с лагерем. Убежать и прибежать обратно ничего не стоит. Болел, болел — убежал в лагерь и снова вернулся в больницу, чтобы доболеть.

Это в классе один болел, болел, потом пришёл в школу, немного поучился и опять остался дома, по­тому что недоболел. Так и в записке было написано, которую прислала его мама Тамаре Григорьевне, что сын болел и что сын недоболел.

А мальчишка с гипсом — он что, не сын? Он то­же чей-нибудь сын! Он тоже вправе доболеть потом, когда ему надо.

Судьи скомандуют: «Ракета номер восемь, на старт!»

Коля поможет мальчишке вставить в ракету двигатель, потом надеть ракету на стержень, рас­править картонные рули.

Заработает двигатель, и ракета устремится со старта в небо. И не может случиться такого, чтобы авария, чтобы двигатель выбило или стропы у па­рашюта запутались. Это раньше аварии случались у мальчишки из Хабаровска, а теперь они не слу­чаются: не напрасно на ракете стоит номер 8. Он уже научился их строить.

Коля в этом уверен.

И все будут смотреть на ракету, весь лагерь Прибрежный. Даже кит высунется из воды.

Приехали из путешествия по Крыму все другие аравийские дети. Они тоже будут выступать на фе­стивале — петь свои песни.

Мада с утра убежала к ним. Ей, конечно, не тер­пелось узнать, как они жили там, в других городах Крыма, что видели.

Если бы не заболела, она бы добилась того, что­бы поехать в Севастополь или в Керчь и всё посмо­треть.

Она говорила, и Коля ей верил. Она теперь стала такой. Но ей казалось, что всегда была смелой и ре­шительной.

А это потому, что улучшилась. И сама не заме­тила. А со стороны заметно.

И даже водопроводчика спрашивать не надо.

Коля сидел на плоской крыше один. Смотрел, как весь лагерь бегает, приятно суетится, наря­жается. Коля думал про то, чтобы скорее вернулась Мада. Чтобы не сидеть одному, да ещё в день празд­ника.

И барабанить не хочется. И на море смотреть, и на горы.

Запускать ракету «Хабаровск» уже не хочется и петь не хочется.

Ему показалось, что он один не только на плос­кой крыше, но и во всём Крыму. Начал глядеть ку­да-то в угол крыши. Много народа, праздник, а ты один. Почему это так? Чувствуешь себя, как будто бы ты один.

И обидно становится. И сидишь, и сидишь. И в угол крыши уже не хочется смотреть. И никуда не хочется.

И вдруг он услышал: кто-то кричит, зовёт eго. Даже пытается выговорить «Николай Николае­вич».

Зовёт и бежит сюда, на крышу. Голос всё ближе и ближе. Это Мада.

И тогда он поворачивается и снова видит море, горы. Крым видит. И праздник видит, и Маду, и всех!



КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ…



НАЧАЛО ТРЕТЬЕЙ



Сентябрь месяц.

Коля идёт в школу. Во второй класс. В портфе­ле — новые тетрадки, новые учебники. И новая ли­нейка, на которой есть ноль и ещё один сантиметр.

И сам Коля новый. Не такой, каким он был не­давно. Он повзрослел. И так он будет взрослеть от сентября к сентябрю.

Он будет улучшаться.