"Своих не сдаю" - читать интересную книгу автора (Михайлов Максим)

Люд и Моргенштейн

Вновь прибывшие влились в состав сводного отряда спокойно и непринужденно. Может быть, потому что от природы своей были людьми легкими в общении, простыми и незамысловатыми, может, сыграло роль то, что разведчики издавна привыкли считать себя отдельной закрытой для непосвященных кастой, в которой каждый свой однозначно воспринимался как друг и брат, а к чужакам отношение было презрительно-настороженным. Ну и конечно, не в последнюю очередь это объяснялось тем, что и вообще состав сводного отряда был величиной непостоянной, плавающей, то и дело убывали, отмотав свой срок одни, прибывали на их место другие, случались и боевые потери. Но и при такой текучке разведчики старались жить одной дружной семьей, так оно надежнее, когда спину твою прикрывает не просто сослуживец, а личный друг, что в лепешку расшибется, но не подведет.

Размещался сводный отряд в неплохо сохранившемся здании бывшей школы, даже стекла оконные почти все были целы, а где отсутствовали, там разведчики набили фанерные заплаты. Солдаты жили в просторном светлом спортзале на первом этаже, офицеры в актовом зале на втором, на третьем помещался штаб и личные командирские апартаменты — бывший директорский кабинет в котором сохранился даже массивный обтянутый кожей диван, которым командир весьма гордился.

Разведчиков, прибывших с Моргенштейном, сразу раскассировали по группам, разбавляя ими прежний состав. И это было правильно и логично, чем иметь в составе отряда целиком состоящую из необстрелянных новичков пусть даже слаженную прежней совместной службой группу, лучше уж перетасовать имеющуюся колоду добавляя в привычные расклады, вновь сданные карты. Пусть оботрутся рядом с ветеранами, переймут их опыт, станут настоящими тертыми вояками. Моргенштейн после распределения с удивлением узнал, что теперь он заместитель командира группы, которой командовал тот самый колючий задиристый офицер, встреченный им в кабинете командира, носивший говорившее само за себя прозвище Людоед. Подобный выбор начальства был с точки зрения капитана, мягко говоря, странным, в подборе личного состава групп всегда не последнюю роль играл вопрос морально-психологической совместимости бойцов, а командир естественно заметил ту напряженность, что искрой проскользнула между двумя капитанами при первой же их встрече. Бывает так иногда, ты человека не знаешь вовсе, в первый раз только увидел, а на неосознанном, интуитивном уровне он тебе уже не нравится, сам не поймешь, откуда эта неприязнь взялась, никак рационально объяснить ее не можешь, а никуда от нее не денешься. Кто знает, что срабатывает в таких случаях в мозгу, может интуиция, о чем-то не замеченном сигналит, может просто человек не твоего типа попался и это отторжение вызывает… Вот только игнорировать подобное вдруг ни с того ни с сего возникшее чувство обычно не получается и если все же приходится потом работать вместе, то до тех пор пока не сыщется явная недвусмысленная причина для вражды люди ощетиниваются невидимыми глазу иголками, ведут себя друг с другом преувеличенно корректно, настороженно выжидая, когда же возникнет повод для открытой неприязни, а уж за ним дело не станет. Короче совместная деятельность в таких случаях приносит, как правило, больше вреда, чем пользы. Полковник Удальцов само собой все это понимал, чай не первый год замужем, но надеялся в глубине души, что как-нибудь стерпится-слюбится. Тем более что и продолжаться такое положение по его планам должно было не долго. Люда надо было убирать. Полковник видел, что капитан балансирует на грани нервного срыва, а учитывая его положение и уровень задач которые он выполняет, подобный срыв мог иметь последствия непредсказуемые и катастрофические не только для самого разведчика, но и для военной карьеры командира отряда. Так что, как бы там ни было, а вопрос замены одного из лучших и опытнейших командиров групп становился для Удальцова жизненно важным и необходимым. Последняя история с сожженным огнеметами домом посреди Курчалоя наглядно показала его актуальность, тянуть дальше некуда, дальше будет только хуже. А подтянутый, дисциплинированный и управляемый Моргенштейн сразу понравился полковнику. Вот его-то и прочил он в преемники медленно, но верно съезжающему с катушек Люду, потому-то и распределил его в группу опытного разведчика, наплевав на сразу же возникшие между офицерами трения. Ничего, потерпит месяцок, обомнется, заматереет, наберется опыта, а потом можно будет передать ему эту группу, а если не удастся к тому времени избавиться от строптивого Люда, то назначить его командиром другой и уже ему поручать наиболее ответственные и тяжелые задания, постепенно оттирая на второй план бывшего фаворита. Вот такие прожекты строил полковник Удальцов, даже не предполагая, какие коррективы внесет в них жизнь, как далеки они от реального воплощения, как впрочем, и любые, которыми так часто тешит себя слабый не могущий предвидеть и планировать будущее человек.

Моргенштейн скинув тяжелые десантные ботинки и задрав ноги на дужку пружинной армейской койки, лениво жевал соломинку, прислушиваясь к очередной истории, которую собрав вокруг себя толпу слушателей, травил прибывший вместе с ним однополчанин лейтенант Шура Балаганов. Полный тезка незабвенного товарища Остапа Бендера, будучи человеком по натуре легким и веселым, с лету вписался в новый коллектив и уже успел стать душой компании, забавляя товарищей то песнями под гитару, то бородатыми, но мастерски рассказанными анекдотами, то, как сейчас, совершенно нереальными, головокружительными историями о своих любовных приключениях. Последние, в виду длительной оторванности офицеров от женского пола, пользовались просто сумасшедшим успехом, особенно приправленные присущим Шурику острым грубоватым юмором. В настоящий момент Балаганов в очередной раз вел подобное повествование.

— А корма у нее была вот таких вот необъятных размеров, — закатывая глаза и чертя руками вокруг собственной задницы окружности совершенно невероятных диаметров.

— На себе не показывай, еще сбудется, — лениво протянул, повернувшись в сторону рассказчика Люд.

Несколько секунд разведчики непонимающе молчали, потом дошло, и парни разразились гомерическим хохотом, громче всех, как обычно заливался звонким, вполне могущим соперничать с конским ржанием смехом сам Шурик.

Тяжело протопали по скрипучим доскам школьного коридора неторопливые размеренные шаги, дернулся, отодвигаясь сделанный из плащ-накидки закрывающий вход полог, и в помещение заглянул мрачный, чем-то озабоченный Люд.

— Все ржете, кони? — неодобрительно буркнул он, проходя в центр зала и опускаясь на разболтанный стул.

— Слышь, Люд, тут Морген с Балом такую хохму отмочили, обхохочешься! — начал, все еще всхлипывая от смеха, рассказывать кто-то из ветеранов. — Короче…

— Потом, — резко оборвал его Люд. — Некогда сейчас. Немец, иди сюда, дело есть!

Люд упорно именовал Моргенштейна немцем, тот в принципе не возражал, но прекрасно понимал, что это обращение лишний раз подчеркивает их натянутые отношения, непонятно с чего возникшую неприязнь. Это несколько раздражало и нервировало Моргенштейна, он не раз уже пожалел, что военная судьба заставила его в этой во всех смыслах тяжелой и опасной командировке служить под началом недолюбливающего его человека. Это реально мешало, и капитан не раз пробовал как-то сблизиться с угрюмым Людом, хотя бы вызвать его на откровенный разговор, раз и навсегда расставить по местам все положенные точки. Однако разведчик идти на контакт не хотел, отделываясь от поставленных ребром вопросов неопределенным презрительным хмыканьем, что еще больше бесило новичка. Вот и сейчас, хотя Моргенштейн сел прямо напротив, Люд избегал его взгляда, смотрел куда-то в сторону и говорил, будто сам с собой, просто так колыша воздух, наугад пуская слова в окружающее пространство:

— Работа для нас есть. Не тяжелая, но подготовиться надо. Работать будем на окраине Курчалоя, с собой паек на три дня, боекомплект один, снаряжение как обычно. Да, чуть не забыл, обязательно взять ночники, и три комплекта переносных раций, с командиром согласовано. Получишь все, что нужно у Петровича на складе, если чего-то не захочет давать, сразу мне доклад, подготовишь бойцов, на всё сутки, завтра в это же время соберешь группу перед школой, полностью экипированной. Буду смотреть. Все ясно?

— Не все, — медленно закипая начал Моргенштейн. — Может, все же посвятишь меня в суть поставленной задачи? Я, наверное, должен знать, куда и зачем мы собираемся идти? Как-никак я твой заместитель, к тому же это мой первый боевой выход. Как мне готовить группу, если я не знаю к чему…

В продолжение всей этой речи, Люд меланхолично покачиваясь на стуле и скрестив руки на груди, в упор разглядывал горячащегося Моргенштейна. Трудно сказать чего было больше в этом взгляде, удивленного презрения: «Ничего себе, это насекомое еще и разговаривает!», или холодного брезгливого равнодушия, но действовал он весьма остужающее, так, что весь запал капитана моментально сошел на нет.

— Дай-ка я тебе кое-что объясню, Эдик, — неожиданно спокойным и усталым тоном начал Люд. — Этой группой командую я, и мои приказы не обсуждаются, а выполняются, причем точно и в срок. А ты лишь такой же исполнитель моей воли, как все остальные. Не больше и не меньше. Это доступно? Хорошо, поехали дальше. Я не обязан тебе что-то пояснять и перед тобой отчитываться, но в первый и последний раз тебе отвечу, так что слушай внимательно, повторять не буду. Папа считает, что я спятил. Может в этом и есть доля правды, не мне судить…

Он обвел пристальным взглядом примолкших разведчиков, те смущенно отворачивались, делали вид, что чем-то чрезвычайно заняты и вообще не прислушиваются к разговору.

— Так вот, полковник не говорил об этом прямо, но тут и без этого все понятно. Тебя он выбрал мне на замену и хочет, чтобы я же тебя натаскал. Вопросов нет, я это сделаю, честно постараюсь сработать из тебя боевого пса, настоящего волкодава. Но любить тебя я при этом, извини, не обязан. Ясно?

Дождавшись торопливого кивка Моргенштейна, он продолжил:

— Что касается твоих вопросов, работать будем ночью, в населенном пункте, работаем силовой захват связника и экстренное потрошение, возможно, плавно уйдем на реализацию полученных данных. Для подготовки группы этого вполне достаточно. Вопросы планирования я решу сам. Тебе и группе подробности доведу после выхода. Теперь все понятно?

Вновь испуганно-поспешный подтверждающий кивок.

— И еще одно важное обстоятельство, Эдик. Это здесь мы с тобой можем вот так вот спокойно разговаривать и что-то там обсуждать. Попробуешь не выполнить мой приказ на выходе, даже просто засомневаться, пристрелю… — сказано это было совершенно буднично, и Моргенштейн с отчетливо царапнувшим сердце ужасом, заглянув в блеклые ничего не выражающие глаза командира, вдруг как-то разом до глубины души, до самых печенок осознал, то, что он сейчас слышит абсолютная правда, без малейшей доли дешевых понтов и рисовки.

— Ну вот и ладно, — продолжал меж тем Люд. — Тогда нечего рассиживаться, марш готовить группу. Я буду у начальника штаба, если понадоблюсь, заходи прямо к нему, не стесняйся.

Тем же вечером между ними произошла еще одна стычка. Формальным поводом послужила рассказанная за ужином прапорщиком Погодиным история. Погодин, кряжистый, будто вырубленный из узловатого корня векового дуба сибиряк, носивший почетное прозвище Коготь, полученное за невероятной длины ноготь, любовно выращенный на левом мизинце. Тем вечером Коготь степенно неторопливо поглощал ужин, периодически аккуратно вытряхивая хлебные крошки, путающиеся в пушистых усах. Так же обстоятельно вел он и свое повествование, щедро пересыпая его просторечными народными выражениями и привычными сибирскими оборотами:

— Вот я за это и говорю вам, однако. Не за всякое распоряжение держаться надо. Оно ить как выйти может, ты думаешь, что у начальника голова всяко побольше твоей будет, а он кубыть тоже не семи пядей во лбу. Иной раз тебе на месте куда как виднее получается, чем ему из кабинета. Так что приказы слушай, да и сам дело разумей. Иной раз и поперек пойти правильней получится. Вот так и с дедом моим было. Тогда аккурат знаменитый приказ «ни шагу назад» только вышел. А дед мой лейтеха в пехоте, взводом командовал в сибирской стрелковой дивизии. Так вот приказ им пришел, высотку одну ротой взять. Ротный, конечно, собирает у себя в землянке всех офицеров и давай прикидывать так и эдак, как бы энто дело получшее провернуть.

Разведчики дружно наворачивали щедро сдобренную тушенкой перловую кашу, в пол уха прислушиваясь к рассказываемой прапором истории.

— А на ихнем участке аккурат за неделю до этого из немецкого тыла группа батальонной разведки выходила. Худющие, как черти, грязные, с ног от усталости валятся, ну и прежде чем в штаб топать, ихний командир своим час отдыха дал, как до наших траншей добрались. А сам с ротным в его землянке кружку спиртяги жахнул, да и рассказал между делом, сколько немцев супротив роты стоит, да что еще интересного на той стороне против их участка видали. Ротный, не будь дурак, сразу все узнанное на карту свою срисовал, теперь вот и пригодилось. Вобщем как он эту карту перед ними размотал, так все взводные и поняли, что все, полная жопа огурцов получается, ежели конечно, тот разведчик не соврал. А за то шансов мало было, чего бы ему ротному лапшу на уши вешать? На высотке той немецкий опорный пункт расопложен был и все у них там, значит, по уму устроено: и пулеметные позиции с перекрытием секторов, и траншеи в несколько рядов, и блиндажи крепкие с бетонным перекрытием, а за высоткой еще и минометная батарея… Короче ясно стало ротой такую крепь не взять, по меньшей мере, батальон нужен. Ротный тут же к телефону, докладает в штаб, так и так, мол, нельзя на этом участке ротой атаковать, только бойцов положишь напрасно. А ему из трубки в ответ матом в шесть накатов с переборами, что, мол, под трибунал захотел, али как? А трибунал тогда дело известное, ежели попал, сильно никто разбираться не будет, или сразу в яму, или в штрафбат, тоже значит прямиком на тот свет, но с отсрочкой. Так что ротный, само собой «али как» выбрал, одна только польза с разговору была, артподдержку все же выпросил.

Дожевывающие ужин, с наслаждением прихлебывающие крепкий горячий чай, разведчики с интересом прислушивались к рассказу, живо представляя себя на месте тех давно умерших солдат, получивших самоубийственный приказ. А сам Коготь уже так увлекся повествованием, что даже почти полный котелок каши в сторонку отставил, чтобы рассказывать не мешал.

— Ну делать нечего, стали готовиться к атаке, в чистое оделись, домой прощальные письма отписали. Понимали все, на смерть верную идут, но супротив приказа ни-ни. И вот в назначенное время пушкари ту высотку долбить начали, не долго били, с полчаса где-то, снарядов-то в то время в обрез, особо не расстреляешься. Немцам-то это все только на смех было, они как первые снаряды легли, в блиндажи свои заныкались, наверху только наблюдателей оставили, а как стрелять закончили, так вот они тут как тут. Ну, потом, как положено, пустил ротный ракету в небо, тэтэшку вынул, перекрестился, да и приказал: «Пошли что-ли, славяне! Покажем немчуре, как русские умирать умеют!». Пошли. А куда ты денешься! Дед рассказывал, молча шли, сосредоточенно, страшно. Ура не кричал никто, только штыки заранее к винтам попримыкали, хотя мало кто верил, что до немецких окопов дойти смогут. Все одно так сделали, мало ли какой случай. Дедов взвод с самого краю шел и вот, когда по первым рядам с высотки пулеметами садить зачали, а наши в ответ на ходу с винтов бить стали, он своим и скомандовал: «Направо поворачивай, мужики, бегом!» А справа там, прямо промеж наших окопов и высотки балочка была, неглубокая, но схорониться от пуль можно. Туда дед своих бойцов и отвел. Двоих только по дороге подсекли все же, а другие целехоньки остались. Остальная рота так под пулеметами и легла, даже до подножья высотки не дойдя, человек с десяток только взад к своим окопам откатилось. А в балочку вдруг, откуда ни возьмись ротный политрук запрыгнул, злой, морда кровью налита, наганом у деда перед лицом машет. «Выводи, — кричит. — Взвод в атаку! Всем вперед, не то расстреляю на месте, как труса и предателя!». Дед на него, да на его наган смотрит, а сам тем временем слышит, как под высоткой пулеметы гремят, роту в землю вколачивая. «Нет, — говорит. — Хучь, стреляй меня сейчас, а людей своих я на верную смерть не поведу!». Политрук слюной брызжет, ярится, наган деду в лицо ткнул, уже и палец на спуске двигаться начал, курок назад полпути прошел. Дед с жизнью попрощался, еще подумал, вот ведь судьба курва, что в лоб, что по лбу вышло, так бы хоть героем умер, хотя мертвому-то невелика разница. Но тут, солдатик один с дедова взвода, вдруг долго не думая взял, да и политрука на штык насадил. Прямо в пузо ему воткнул, да почти насквозь прошел, в позвонках застрял. Дед как стоял, так и обмер. За убийство политрука тогда однозначно пуля была положена, да не только самому убивцу, но и деду тоже. Однако обошлось, никто не выдал. Списали того потом, как погибшего в атаке. А взвод дед обратно в свои окопы вернул. Тех, кто от высотки вырвался, тоже под свое начало собрал, да и доложил в штаб, что атака захлебнулась, а от роты осталась едва четверть, и тех половина раненых. Выматерили его из штаба, но второй раз в атаку не послали, поняли, что некому уже в бой идти. А на следующий день вообще их с передка сменили, да назад отвели отдыхать и комплектоваться. Дед после этого ротным стал. Однако не тем, что новый чин получил, ему тот случай запомнился, а тем, что два десятка душ славянских он от смерти тогда спас. До сих пор гордится, хотя и не любит эту историю рассказывать. Такое вот дело. А послушался бы приказа, и сам головы не сносил, и чужие бы с плеч посыпались.

Некоторое время впечатленные рассказом разведчики молчали, переваривая услышанное, так и эдак на себя примеряя давно минувшие события. Потом загомонили разом, заспорили. Мнения разделились почти поровну, одни считали, что сохранив свое подразделение в заранее обреченной атаке, старший Погодин поступил правильно, другие стояли за то, что приказ он выполнить был обязан, но все сходились на том, что выжившие бойцы действительно обязаны жизнью взводному командиру, если бы не он, конечно, их ждала верная смерть.

— Прав был политрук, — горячась, доказывал Моргенштейн. — Твой дед приказ не выполнил, значит выходит, что действительно он трус и предатель.

— Это через что же так выходит? — недобро набычился Погодин, исподлобья оглядывая капитана.

— Как через что? Он же испугался в атаку идти и сорвал выполнение поставленной задачи!

— Небось не за себя испугался-то, за людей…

— Да без разницы уже, за себя, за людей. Итог-то один, приказ не выполнен, планы командования сорваны…

— Да что же это за планы, за просто так людей гробить! — возмущенно перебил капитана Коготь.

— А кто тебе сказал, что за просто так? — зло улыбнулся Моргенштейн. — Дед твой? Так он планов командования знать не мог! Или он считал, что наверху идиоты сидят? Так ошибался он, идиоты до больших званий не дослуживаются! Может его рота отвлекающий удар на этом участке наносила, не для того, чтобы высотку взять, а чтобы немцев боем связать, силы их на себя оттянуть. А в настоящее наступление совсем в другом месте шли, там, где оборона врага ослабла. Дед твой двадцать своих бойцов спасал, в результате рота продержалась меньше, чем рассчитывали и немцы не поверили в серьезность атаки, войска не перегруппировали. Соответственно там, где наступать планировали, встретила других бойцов полнокровная оборона, и полегло их там верняком побольше тех спасенных. И вина в их гибели на твоего деда падает. Скажешь нет?

Погодин потрясенно молчал, взглянуть на семейное предание с такой стороны раньше ему в голову не приходило.

— Ладно тебе, Эдик! — вступился за растеряно осевшего за столом и даже будто бы разом ставшего меньше ростом сибиряка Бал. — Тебя же там не было. Откуда ты знаешь, как там на самом деле все обстояло? Может никакого отвлекающего удара и не планировали. Тогда бестолковщины в командовании хватало, вполне могло быть, что и просто так роту спалили. Дивизии ведь на убой посылали, что уж там какая-то рота…

— Да я ничего против и не говорю, — пожал плечами Моргенштейн. — Я о другом хотел сказать, о том, что для любого человека в погонах, приказ, это святое. Если армия вместо того, чтобы выполнять приказы, будет сидеть и рассуждать о том, правильные ли они, это будет уже не армия, а просто вооруженный ни на что неспособный сброд. Мы же не знаем во всей полноте замыслов командира, и он не обязан перед нами их расшифровывать. Солдату достаточно знать свой маневр и безукоризненно его выполнять, остальное дело его начальника. Потому, принимая решение действовать на свой страх и риск вразрез с полученным приказом, ты почти наверняка ставишь под удар если не себя, то своего товарища.

— То есть исполнителю думать и вовсе не положено? — ехидно спросил из угла, валявшийся на койке и с интересом прислушивающийся к спору Люд.

— Ну почему же? — хладнокровно парировал Моргенштейн. — Конечно, любой исполнитель думать должен. Без этого никуда, особенно у нас в разведке, разумную инициативу никто не отменял. Просто эта инициатива должна проявляться лишь в рамках отданного приказа, работать на творческое и разумное выполнение поставленной задачи, а не на замену ее своей собственной лично придуманной.

— Вон как оказывается принято «у вас в разведке», — издевательски протянул Люд. — Вот из-за таких тупых служак, не желающих и не умеющих думать собственной головой, в армии и возникают все беды. Потому и Союз в 91-ом просрали, потому и в Грозный в первую войну вперлись танковыми колоннами, как на параде, потому и били нас и в хвост и в гриву, все пытались ум вколотить через задницу. Я грешным делом думал, что хоть спецназ излечили от солдафонства, оказывается, нет. Вот вам, пожалуйста! Я готов выполнить любой приказ, а там, хоть трава не расти! А если тебе прикажут с крыши школы на асфальт прыгнуть? Тоже скажешь, что командиру виднее и сиганешь?!

— Нет! Лучше, когда ты бойцу приказ отдаешь, а он вместо того чтобы бегом исполнять броситься, начинает в заднице пальцем ковыряться да размышлять, правильно ты ему приказал или нет, может как-то по-другому поступить надо! Так, да?! — запальчиво выкрикнул задетый за живое Эдик. — Было уже такое! Перед революцией, когда прежде чем в атаку идти солдатский комитет решал надо оно им, или нет. Напомнить чем кончилось? Позорным Брестским миром, и открытым перед немцами фронтом!

— А что ты так за Первую Мировую запереживал?! — тоже постепенно заводясь, крикнул, подскочив на койке Люд. — Не понравилось, что твоим землякам фронт открыли? А в Отечественную твой дед на чьей стороне воевал, а?! Не на той ли самой высотке сидел, с которой Погодинского дедушку из пулеметов расстреливали?!

Покраснев и задыхаясь от гнева, Моргенштейн молча встал, отбрасывая в сторону стул, Люд, нехорошо улыбаясь, с готовностью поднялся ему навстречу, и неизвестно чем бы все кончилось, если бы в эту минуту в кубрик не заглянул за чем-то командир.

— Товарищи офицеры! — заполошно прокричал первым увидевший его Бал.

Разведчики повскакали с коек, привычно вытягиваясь по стойке смирно.

— Товарищи офицеры, — успокаивающе махнул рукой, призывая всех заниматься своими делами, командир. — Кукаринцев, зайди сейчас ко мне, обсудим задачу.

Удобный момент для драки был безвозвратно упущен. Люд, с явным сожалением разжав кулаки, смерил застывшего у стола Моргенштейна презрительным взглядом, как бы говоря: «Повезло тебе сегодня, сынок, но мы еще продолжим, будь уверен!». На выход он прошел почти вплотную, нарочно задев капитана твердым литым плечом.

Группа двигалась резво, еще не растраченная за прошедшие с момента выхода несколько часов молодая кипучая энергия, наконец-то получившая возможность вылиться в физические действия давала о себе знать. Шли бодро, полной грудью вдыхая пьянящий воздух предгорий, насыщенный терпким ароматом душистого разнотравья, напоенный озоном и несущий с недальних гор тихую приятно овевающую разгоряченные лица прохладу. Настроение у застоявшихся без дела разведчиков стремительно улучшалось, выход обещал быть коротким и не особо трудным, да и вообще представлялся скорее прогулкой на природу с пикником под сенью дикого леса, умеренно щекочущими нервы приключениями и приятной заставляющей сладко постанывать натруженные мышцы нагрузкой. Уж всяко лучше, чем бесцельное одуряющее сидение в обшарпанной школе, с вечными офицерскими придирками, нарядами, стоянием на фишке и отвратительной кормежкой.

Топали пока еще по якобы своей полностью подконтрольной территории, но ночь есть ночь, чужое время. Сейчас власть над спящей Чечней принадлежала вовсе не федералам, и рассуждать о мирности и безопасности той или иной местности мог только полный чайник, совершенно незнакомый с суровыми местными реалиями. Среди разведчиков чайников не водилось, потому шли осторожно, стараясь лишний раз не вспугнуть окружающую тишину, далеко разбросав по сторонам и по направлению движения чутко вглядывающиеся в темноту дозорные двойки. Люд с беспокойством поглядывал то на часы, то на начинавший уже постепенно светлеть, наливаясь предательским алым оттенком встающего солнца восточный край неба. Командир группы надеялся вывести ее на исходную позицию до темноты и успеть замаскировать дневку, дабы не обнаружил их случайно какой-нибудь шальной мальчишка или пастух. Здесь не Афган, где спецы просто без лишних разговоров уничтожали случайных свидетелей их движения. Сейчас позволить себе такую роскошь нельзя, не война ведь в самом-то деле, правильно полковник сказал. Только тогда какого же хрена группа спецразведки ГРУ ГШ крадется по территории своей собственной страны, ощетинившись во все стороны дозорами? Давайте уж определимся без дураков, либо мы здесь воюем, и тогда уж надо воевать, как положено, как это предусмотрено всеми боевыми уставами и наставлениями без лишних скидок на гуманизм и соблюдение российского законодательства, либо войны нет, и ГРУ здесь просто от нечего делать груши околачивает, тогда давайте отзовем отсюда сводный отряд и не будем мешать МВД и ФСБ делать их работу… По уму получается именно так, разве нет? «Только где и когда в России что-нибудь делалось по этому самому уму?» — с горечью подумал Люд, в очередной раз недовольно косясь на подсвеченные фосфором стрелки командирских часов.

— Шире шаг, — зло зашипел он на направляющих. — А ну прибавили ходу, черти! Или будете у меня в первой попавшейся сортирной яме дневать!

Группа, не слишком удаляясь от Курчалоя, обходила село с юга, ходко продвигаясь по зарослям густого молодого подлеска, постепенно поднимаясь все выше и выше. Наклон окружающей местности поначалу был совсем незаметным, но вскоре уже ощутимо пошел вверх, распарено запыхтели, цепляясь за корявые гнутые древесные стволы бойцы, закарабкались, тяжело оскальзываясь на покрытых мокрой травой кочках. Тяжелее всех приходилось дозорным, вынужденным кроме прочего еще и следить за окружающей местностью. Несмотря на то, что Люд заранее зная о трудности предстоящего маршрута, против обыкновения назначил дозорными в основном лучше подготовленных физически контрактников, возросшая крутизна подъема сделала свое дело. В какой-то момент из серого предутреннего тумана прямо перед основной группой вынырнули две размытые облаченные в мешковатые покрытые лохмами балахоны тени.

— Кто такие? — севшим голосом окликнул Люд, на всякий случай резко приседая и бросая к плечу автомат.

— Это мы, тащ капитан, — до боли знакомо просипели в ответ.

— Жердяй, мать твою, ты что ли?

— Да, тащ капитан, мы это… Вы просто нас нагнали, быстро слишком идете, не успеваем мы…

— Я тебе, сука, не успею сейчас! Я тебе так не успею, сидеть больно будет! — яростно зашипел Люд. — Что совсем нюх потеряли?! Вернемся, я вами, уродами, займусь, будете у меня три раза в день кроссы бегать! Вперед, кому сказал?! Уроды мамины!

Темные с неопределенными расплывающимися очертаниями фигуры, послушно растаяли в сером мареве, чтобы уже через десять минут возникнуть опять.

— Уроды, вот уроды! — хрипел Люд, раз за разом понукая выдохшихся разведчиков.

— Ну соберитесь, пацаны! Потерпите, немного совсем осталось!

Тех, кто шел в составе основной группы, тоже приходилось подгонять, а некоторых даже чуть ли не тащить на себе волоком. Морген шел замыкающим, то и дело отвешивая взбадривающие пинки и подзатыльники норовившим отстать, незаметно опуститься на землю чтобы, наконец, передохнуть солдатам. Сам он тоже изрядно запыхался и с удивлением следил за пружинисто перепрыгивающим с кочки на кочку Людом, на которого запредельная нагрузка казалось, не произвела ни малейшего впечатления. «Вот ведь конь двужильный! — с некоторой завистью думал капитан. — Прет как заведенный, хоть бы что ему!» Моргенштейн ошибался, крутой подъем тяжело давался и Люду, просто он считал ниже своего командирского достоинства выставлять на всеобщее обозрение подчиненных собственную слабость, от того терпел, до хруста сжимал зубы, чувствуя как струйками течет по спине пот, как мышцы наливаются тупой ноющей тяжестью предельного напряжения заставлял себя идти вперед. Шаг, еще шаг, теперь еще и еще один…

Наконец они, задыхаясь, обливаясь потом и пошатываясь от усталости, вывалились на относительно ровную площадку, за которой совсем рядом, рукой подать виднелся новый подъем.

— Стой! — еле ворочая непослушным языком, выдохнул Люд.

Это долгожданное слово еле прошелестело в накрывшей предгорья предрассветной тишине и все же его услышали все, почувствовали кожей, шестым чувством, подсознанием. Осели на каменистую землю как подрубленные, там же где стояли, не слишком разбираясь камни под ними, древесные корни или мягкая трава. Сейчас большого значения это не имело, лишь бы дать отдых натруженным ногам, облокотиться рюкзаком о твердую опору, разгрузить натертые плечи и блаженно дышать полной грудью отплевываясь поднимающейся из траченных никотином легких зеленовато-бурой слизью.

— Эй, чересчур там не расслабляться! Дозорные фишку рубят, остальным перемотать портянки, подтянуть ремни, поправить снаряжение. Не спать там, я сказал! Кто это уже приложился?! На дембеле будешь спать, парень, под бабьими сиськами! А здесь глаза разуй и делай что сказано, понял меня? Нет?! Немец, сюда ко мне подходи, обсудим кое-что…

Превозмогая боль в натруженных непривычной ходьбой по предгорьям ногах, Морген поднялся и, стараясь двигаться прямо и ровно, проковылял к командиру. Тот уже деловито расстелил извлеченную из полевой сумки карту и внимательно изучал ее, подсвечивая китайским фонариком. Первый солнечный луч острым клинком пробил горизонт на востоке, ярко сверкнул, преломляясь от облаков.

— Успели, — неожиданно мягко протянул Люд, глядя на встающее солнце. — Красиво-то как, Немец… Ты посмотри только, ничего нет красивее восхода в горах… Разве что восход на море… Но там он просто другой, не лучше, не хуже…

Морген удивленно глянул на расслабившееся, растерявшее вдруг куда-то все жесткие линии и складки лицо командира, и, поймав этот взгляд, Люд смущенно хмыкнул, тряхнул головой, разгоняя наваждение, становясь прежним: злым, жестким и насмешливым.

— Садись, чего застыл. Или привык в кабинетах задачи стоя получать? Так мы не в штабе, а в поле, про строевой устав на время забыть можешь…

Морген передернул плечами и сел, он даже не обиделся на опять всунутую в разговоре шпильку об уставниках и паркетных вояках, Люд постоянно доставал его этим. Но за то мгновение, когда командир, забыв о необходимости держать имидж крутого вояки, любовался восходом, Морген мог простить ему очень многое. Впервые за время их знакомства в чертах Люда проглянуло что-то настоящее, человеческое и трогательное не соответствующее старательно культивируемому повседневному облику.

— Значит, смотри, — пытаясь справиться со смущением, Люд говорил нарочито грубовато. — Внизу, прямо под нами южная окраина Курчалоя. Отсюда она как на ладони, видишь? Теперь обрати внимание вот на ту улочку, да, на ту, третью от трассы. Нашел? Хорошо. По правой стороне видишь дом с крытой железом крышей, там еще сад вокруг. Так вот. Этот дом и есть цель нашего выхода. Проживают в нем некие Талалаевы. Мужик призывного возраста там один, зовется Ахмед, бывший боевик, сейчас больше по горам не скачет, потому что поймал как-то пулю в колено и теперь изрядно охромел. Зато его младший брат Апти вовсю партизанит, и, говорят, даже близко знаком с самим Хаттабом, врут, поди, но все может быть. Кроме того в доме обитают две женщины: их мать и жена Ахмеда, а также целая куча молодых чеченят общим числом четыре штуки — Ахмедовы братья и сестры. Плодятся, суки, что твои кролики. Судьба отца братьев неизвестна, предположительно погиб в боях 96-го года в Грозном. Вот такая вот семейка. И все бы хорошо, но только один из наших источников стуканул недавно, что Апти крутится здесь поблизости, да не один, а как минимум вдвоем с весьма темным арабом. Наемник вернее всего, а это уже действительно пахнет Хаттабом, сечешь? Так вот эти веселые ребятишки навестили ночью нашего агента и вымогали у него двадцать тысяч долларов на священную войну с неверными. И самое интересное собранные деньги агент должен передать брату Апти — никогда не покидающему села инвалиду Ахмеду. А это что означает, студент?

— Что за деньгами Апти зайдет сам. Заодно и дома в гостях побывает. И араба, глядишь, с собой прихватит, поесть домашнего, помыться, выспаться на кровати под крышей…

— Соображаешь, — довольно улыбнулся Люд. — Агент, конечно, прибежал, выпучив глаза, к нам. Негде ему такие деньги раздобыть. А не добудешь, могут и убить. Мало что ли примеров… Срок передачи денег сегодня. Я этому парнишке на всякий случай отслюнил из личных запасов двадцать тысяч, ближе к обеду он должен их занести Ахмеду. Тот уже не знаю как, но маякнет Апти, что рыбка клюнула и можно приходить за уловом, ну а мы, понятно, тут как тут. Цап-царап! Попалась мышка! Что ты на меня так уставился? Нормальный, по-моему, план…

— План-то нормальный, — медленно выговорил Морген, удивленно качая головой. — Другое ненормально…

— Что еще? — забеспокоился Люд, неужели где-то запарился, упустил какую-нибудь важную деталь, которую слету срубил новичок?

— Двадцать штук баксов! Что же еще?! Ты вот так вот запросто вынул из кармана и отдал агенту двадцать кусков?! Да откуда они у тебя вообще взялись?!

— Ах, это, — Люд облегченно вздохнул и хитро ухмыльнулся. — Ну не из кармана, конечно… Двадцать кусков — это солидная пачка, не во всякий карман влезет! Я их в подсумке носил, вместо одного магазина…

— Да откуда они у тебя вообще взялись?! — не выдержав, прервал его Морген.

— Расслабься ты, — хлопнул его по плечу Люд. — Мы полгода назад в Автурах подпольную типографию накрыли, они как раз баксы печатали. Ну, я и прихватил тысяч сто для подобных случаев. Они качества дерьмового до ужаса. Но для местных обезьян годятся. Они же дикие, настоящих долларов сроду не видели. Что вы зубы сушите, черти? А ну отставить смеяться над начальством!

— Ты извиняй, Люд, — все еще вздрагивая от с трудом сдерживаемого смеха шепотом выговорил Коготь. — Но ты таким макаром это завернул, такую морду скроил! «Они же дикие, настоящих долларов сроду не видали!» Будто сам только и делаешь, что с утра до вечера баксы тасуешь.

— Да ладно, хохмачи, — широко улыбнулся Люд. — Вам чего ни скажи, обязательно за язык прихватите и оборжете. Постыдились бы над начальством прикалываться.

Однако по мягкому тону командира даже самому последнему бойцу было ясно, что Люд не сердится и доволен, что копившееся во время трудного марша напряжение нашло выход в этом от души искреннем смехе.

— Ладно, повеселились, и будет, — через минуту все же посерьезнел он. — Делу время, потехе час. Чуть ниже и правее, судя по карте, есть неглубокая складка, со стороны села, если специально не светиться, нас видно не будет. Там на дневку и встанем.

— Подожди, как на дневку? А если этот Ахмед тем временем все же рванет из села? Может у них стрелка где-нибудь в лесу, в условленном месте забита. Прощелкаем передачу, и будем потом просто так здесь три дня загорать, — забеспокоился Морген.

— Не лезь поперед батьки в пекло, — обрезал его Люд. — Агент понесет деньги только после обеда, до этого времени Ахмед в любом случае никуда не дернется. Но на всякий случай здесь останется дежурить Тунгус. В прицел двор контролировать милое дело. Слышь, ты, сын якутского народа! Задачу уяснил?

— Уяснил. Все сделаю, — кивнул Тунгус.

— Повтори, — потребовал Люд.

— Сидеть здесь, сечь двор. Если появится хромой мужик, за ним наблюдать. Если пойдет со двора, или к нему кто придет, докладывать, — забубнил снайпер.

— Отлично, все правильно понял. Оставляем тебе рацию для связи и Зяму чтоб не скучно было и для прикрытия. Через четыре часа вас подменят Громобой и Копыто. Все располагайтесь. Зяма! Ты тут не мостись! Ишь орел! Прикрытие — это значит, твое место ниже по склону между Тунгусом и шоссе, если кто и появится, то оттуда. В случае чего немедленный доклад и отход к основной группе, не обнаруживая себя. Понятно? Ну, с Богом, служивые… Удачи!

Группа короткой цепочкой, легким, волчьим след в след, шагом двинулась к месту дневки и вскоре пропала, растворяясь в зеленой листве, сливаясь с ней камуфляжной окраской комбинезонов. Зяма, проводив товарищей взглядом, хлопнул по плечу Тунгуса:

— Удачи, северный олень! Гляди мне тут в оба!

Тунгус в ответ широко улыбнулся, еще сильнее сощурив и так невероятно узкие щели глаз. Хлопнув его по плечу, Зяма чуть пригнувшись и ступая нарочито расслабленными ногами сразу на всю стопу, бесшумно исчез в зарослях. Тунгус беспокойно огляделся по сторонам, уже давно его не отпускало липкое ощущение злого сверлящего спину взгляда. Никого не увидев, он тихонько поплевал под ветер, вырвал из густой шапки волос приличный клок и сдул его с ладони прошептав специальную жертвенную молитву для лесных духов. После чего, сочтя принятые меры предосторожности достаточными, удобно примостился в траве и припал к прицелу, волшебным образом приблизившему мощенный булыжником двор дома крытого железной крышей. По всей видимости в доме еще спали, потому что никакого движения снайпер не уловил сколь ни напрягал зрения вглядываясь в окна, двор будто вымер. Лишь возле грубо сколоченной будки тревожно нюхала воздух, периодически вскидывая к небу лобастую голову, здоровенная темная с рыжими подпалинами на боках псина. Ощущение недоброго взгляда притупилось, отошло на второй план, Тунгус приписал это вовремя проведенному обряду, умилостивившему лесных духов и совершенно зря. По крайней мере, в этот раз духи были совершенно ни при чем.

Сузив от злости глаза, кусая от ненависти губы, за снайпером наблюдал, притаившись за раскидистым широколистным кустом Апти. Молодой чеченец сделал приличный ночной переход, чтобы к утру оказаться возле родного села, передневать, внимательно наблюдая за собственным подворьем, а когда опуститься ночь, если не удастся заметить ничего подозрительного призрачной тенью скользнуть вниз по склону, украдкой пробираясь в такой близкий и желанный отчий дом. Он рассуждал и планировал свои действия точно так же, как Люд, подчиняясь той же стандартной и неумолимой логике тайной партизанской войны. Конечно, то, что для наблюдения и дневки Апти выбрал точно тоже самое место, что и командир разведчиков, было чистой случайностью, но случай порой выписывает такие прихотливые петли, что реальная жизнь становиться куда как неправдоподобнее любых вымыслов. По чистой случайности же чеченец оказался на месте чуть раньше разведчиков, и первый сумел заметить их приближение. Впрочем, учитывая потерявший от усталости всякую осторожность головной дозор, это было не удивительно. Затаившись в густых зарослях, нервно тиская взмокшее его потом пластиковое цевье автомата, он наблюдал за беседующими в каких-то нескольких десятках метров от него врагами. Соблазн метнуть в скучковавшихся разведчиков гранату, а потом влепить по ошарашенным гяурам пару длинных очередей, разя уцелевших от взрыва свинцовым дождем, был велик, но стиснув зубы, Апти переборол его. Гасков было слишком много, даже при большой удаче всех положить не получится, и оставшиеся в живых обязательно его убьют. Смерти Апти не страшился и легко сменял бы свою жизнь на десять чужих, воину джихада нечего бояться, там за темной чертой отделяющей мир живых от загробного, ждут его райские кущи, невиданные яства и напитки, сладострастные гурии… Но тогда останется невыполненным задание, ради которого он шел сюда, целую ночь, дело священной войны не получит необходимых ему денег, а значит где-то останутся без патронов и гранат его братья-моджахеды, не смогут подкупить русских свиней, чтобы перевезти через блоки нуждающихся в помощи раненых, или захваченных пленных. Такого Апти допустить не мог, потому лишь скрипел зубами в бессильной ярости, наблюдая за весело смеющимися чему-то гасками. О чем они говорили, чеченец не слышал, но это лишь подбрасывало топлива в огонь его гнева. Апти решил, что ненавистные враги похваляются друг перед другом, скольких воинов Аллаха удалось им убить. В самом деле, о чем еще могут говорить, весело смеясь, мужчины и воины? Он еще сильнее до резкой боли прикусил нижнюю губу, давя готовое вырваться из горла яростное рычание, и плотнее прижался к земле. Но вот гаски зашевелились, принялись поправлять ремни снаряжения, поудобнее примеривать на широких спинах рюкзаки, поухватистее пристраивать оружие, явно собрались уходить. Апти облегченно выдохнул, близость врага, и невозможность пустить в ход оружие просто кружила ему голову, грозя вот-вот захлестнуть мозг волной неконтролируемого гнева, держался он на последнем пределе. «Уходите, уходите пока целы», — как настойчивое заклинание шептал он, сверля разведчиков горящим лютой ненавистью взглядом. И будто подчиняясь его воле, будто слыша его беззвучный горячечный шепот, гаски короткой цепочкой двинулись вниз, один за другим пропадая из виду. На поросшем густой травой взлобке холма остались лишь двое, один невысокий и кривоногий был вооружен «винторезом», видимо, снайпер. Второй, коренастый крепыш с торчащим из под повязанной на голове косынки густым рыжим чубом, дружески хлопнул снайпера по плечу, по-мальчишечьи искренне и солнечно ему улыбнулся и заспешил вслед ушедшим. Снайпер остался один. Беспокойно осмотревшись по сторонам, Апти вовремя уткнулся носом в землю, иначе они бы встретились взглядами, снайпер беспокойно вертел головой, оглядываясь вокруг. Затем он опустился в траву, глянул в прицел на раскинувшееся под высоткой село, покачал головой, видно что-то не понравилось, и сместился чуть левее. Новое место, похоже, его устроило. Покопошившись несколько минут, устраиваясь поудобнее, он замер полускрытый колышащейся под легкими порывами ветерка травой, больше похожий на неодушевленный предмет, замшелую полусгнившую покрытую мхом и лишайником древесную колоду, чем на живого человека из плоти и крови. Если бы Апти подошел к высотке только сейчас, он ни за что не заметил бы застывшего в каменной неподвижности врага. Возблагодарив про себя Аллаха, за то, что не дал ему попасть в приготовленную засаду, чеченец осторожно сантиметр за сантиметром начал отползать назад.

Тут то и пронзила его голову сумасшедшая, на грани полного безумия мысль. Гаски ушли вниз, оставив снайпера наблюдать за местностью, прикрывая их сверху. В том, что здесь никого, кроме них нет, они полностью уверены, и сам снайпер следит лишь за окраиной села, петляющей между холмами шоссейкой и подходами к высоте. Сам Аллах отдает жизнь неверного в руки своего воина. Если сделать все тихо, гаски не всполошатся до тех пор, пока кто-нибудь не придет сменить снайпера, а это наверняка случится не раньше, чем через несколько часов. К тому времени можно будет уйти далеко. Апти замер, борясь с искушением. Если бы на его месте был более опытный и хладнокровный боец, такой, как его старший брат Ахмед, или йеменский наемник Салех, дело наверняка приняло бы совсем другой оборот. Ни тот, ни другой не стали бы лишний раз рисковать и связываться с наблюдателем оставленным разведгруппой, а тихонько отползли бы с опасной высотки, радуясь, что так удачно избежали засады федералов. Но Апти был всего лишь горячим двадцатилетним юношей, и романтика войны за свободу еще не успела выветриться из его пылкого сердца, уступая место жестокой холодной прагматичности опытного бойца. Затаив дыхание миллиметр за миллиметром он потянул из ножен остро заточенный боевой нож.

Тунгус пристально наблюдал за селом, потомственный охотник, научившийся стрелять из винтовки гораздо раньше, чем читать и писать, он вовсе не тяготился тяжелым снайперским ремеслом. Вот так же сохраняя абсолютную неподвижность, полностью сливаясь с окружающим миром, становясь как бы его органичной частью, он мог лежать часами, не ослабляя внимания, все вокруг видя и слыша и при этом даже почти не дыша. Однажды, когда он таился на оборудованной в лесу у родника снайперской лежке, по нему радостно цокая, проскакала по своим делам дикая белка, вовсе не пугаясь и не догадываясь, что бежит по спине живого человека. Вспомнив о белке, Тунгус скупо улыбнулся, мысли дав прихотливый извив, перескочили на Громобоя, второго снайпера группы, веселого разбитного парня родом из Одессы, которого авантюрная, насыщенная разнообразными приключениями судьба, бросая из стороны в сторону, будто футбольный мяч, невесть каким чудом привела с самостийной ныне Украины в ряды российского спецназа. Как ни странно степенный и основательный Тунгус искренне привязался к шалапаю напарнику, несмотря на всю разницу характеров и постоянные подначки Громобоя. Тунгус заулыбался шире, вспомнив, как комично кося на него мигающие пляшущими веселыми огоньками карие глаза, Громобой рассказывал покатывающимся со смеху разведчикам историю про якутского снайпера. «Встретились как-то под Аргуном две разведгруппы. Стали вместе на дневку, то да се… Пожрали, короче, отдохнули, само собой разговоры потянулись, где кто был, кто что видел, да кто удалее и круче… Как обычно, вобщем… И тут одни у других спрашивают, как, мол ваш снайпер? А то, видим, что якут, они, говорят, стреляют особенно метко, с детских лет с ружьями не расстаются. Да ты что, те отвечают, белку в глаз лупит с трехсот метров без всякой оптики! Натурально! Не раз сами видали! Ну ничего себе, удивляются чужаки, вот это классный стрелок! Повезло же вам, поди, кучу вахов перещелкал, остальным, небось, и работы нет. Те помялись, повздыхали и говорят, да нет, ни одного чечена еще не завалил. Все только белок пока. И где он их только во время боя находит, урод?!» Разведчики взрывались дружным гоготом, вместе со всеми до упаду хохотал и Тунгус.

Апти, осторожно приподнявшись на четвереньки и, крепко сжимая в ладони шершавую рукоять ножа, крался к ничего не подозревающему гаску. Чтобы тот раньше времени не почуял его взгляд и не обернулся, чеченец старался смотреть на траву чуть правее залегшего снайпера, фиксируя его спину лишь краем глаза. Это практически неподвижная, лишь чуть приподнимающаяся в такт дыханию спина придвигалась все ближе и ближе, наплывала. Нужно было подобраться еще чуть ближе, совсем немного… А потом молниеносный прыжок, всего на мгновенье придавить ошеломленного врага к земле, жесткими пальцами вцепившись ему в лоб задрать вверх голову, натягивая струной беззащитное, уязвимое горло и коротким отточенным движением полоснуть по нему холодной сталью… И все, дело сделано, останется лишь чуть придержать бьющееся в короткой агонии тело. Апти не раз приходилось в прошлой мирной жизни резать баранов, с людьми он этого еще не делал, но как-то напившийся водки Ахмед в пьяном угаре сказал ему, что зарезать человека ничуть не сложнее. Апти доверял старшему брату и надеялся, что сейчас все пройдет без сучка и задоринки…

Шорох за спиной Тунгус услышал в последний момент, и тут же все его существо тревожной лопнувшей струной пронзило ощущение неотвратимой смертельной угрозы. Резко извернувшись, снайпер перекатился на спину, не заботясь уже о скрытности лежки, и глаза в глаза столкнулся с изготовившимся к нападению, сжимающим в руке нож духом.

— Аргх! — разочарованно рыкнул чеченец, взмывая вверх в высоком прыжке.

Тунгус потянул было навстречу винтовку, но вовремя поняв, что развернуть длинноствольное громоздкое оружие ему не успеть, просто отбросил ее и, быстро крутнувшись несколько раз, откатился в сторону, стремительно вскочив на ноги и бросая руку к висевшим на поясе ножнам. Апти приземлившись туда, где только что был враг, и коротко застонав от досады, стремительно отскочил, выставляя перед собой удлиненную ножом руку. Тунгус, чуть сгорбившись, по-кошачьи пружинистыми приставными шагами шел кругом, стараясь развернуть противника лицом к вставшему над горизонтом солнцу, он был спокоен и уверен в себе, нож разведчика как влитой сидел в крепкой ладони.

— Брось нож и будешь жить, — неестественно ровным голосом проговорил, пристально глядя противнику в глаза снайпер.

Он знал, что в ножевой драке ни в коем случае нельзя следить взглядом за чужим лезвием, сопровождая его обманные извивы и петли. Если против тебя опытный боец, обязательно, обманет, поймает на ложный выпад и пропадешь. Смотреть следует врагу в глаза, в них, как в зеркале, отразится любое намерение противника, нож стоит фиксировать лишь рассеянным боковым зрением.

— Сдохнешь, свинья! — злобно прошипел в ответ чеченец, нервно дергая ножом, плетя сверкающим на солнце лезвием сложные восьмерки.

Тунгус лишь презрительно улыбнулся, сместившись еще чуть левее и тем самым полностью подставляя лицо, вынужденного повторить его маневр, противника слепящим солнечным лучам.

Ножевой бой по природе своей жесток, кровав и скоротечен, вовсе не похож на то долгое цирковое фехтование, что порой демонстрируют на различных показательных выступлениях спортсмены рукопашники. Обычно все куда проще и страшнее: сошлись, обменялись короткими молниеносными ударами и один остался стоять на ногах, а другой упал, щедро пятная землю горячей, рвущейся неудержимым потоком кровью. Не так произошло в этот раз, зная, что время работает на него, что вот-вот к месту схватки подоспеют остальные разведчики, Тунгус вознамерился взять духа живьем и потому медлил со смертельным ударом, танцевал вокруг чеченца, постоянно угрожая ножом, не давая разорвать дистанцию и метнуться к брошенному поодаль автомату, тянул время.

Дело в том, что портативная рация, засунутая в специально нашитый карман на груди лохматого комбинезона Тунгуса, постоянно работала на передачу. Туго прихваченная лейкопластырем тангента все время оставалась в нажатом состоянии. Подобное усовершенствование в группе было заведено давно и полностью исключало бесшумное снятие подкравшимися духами оставленного наблюдателя или часового. Со скоростью света пронзающие равнодушный холодный эфир радиоволны все равно доносили до специально назначенного слухача-контролера информацию о происшедшем: звуки борьбы, хлопок выстрела из бесшумки, последний стон или хрип умирающего… Застать после этого группу врасплох было уже невозможно. Конечно, у изобретенного разведчиками способа имелся и весьма солидный недостаток — заклиненная на передачу рация не могла работать на прием. Но тут уж ничего не поделаешь, приходилось с этим мириться, а если появлялась необходимость сообщить что-нибудь часовому, отправлять посыльного.

Сегодня система сработала как нельзя лучше. Едва державший включенную на полную громкость рацию в кармане Моргенштейн уловил шорох движения перекатившегося в сторону тела Тунгуса и различил гортанный рык нападающего чеченца, он тут же коротким окриком заставил, прикорнувших было в лощине разведчиков, вскочить на ноги хватаясь за оружие. А когда бесстрастные радиоволны донесли до него не без умысла затеянный хитрым якутом диалог с противником, капитан, до конца разобравшийся в происходящем, в сопровождении троих бойцов бегом бросился вверх по склону к позиции снайпера. Остальные разведчики под руководством Люда молчаливо и быстро заняли круговую оборону, приготовившись отражать возможную атаку.

Морген и трое разведчиков неслись, что было сил, перескакивая с кочки на кочку, оскальзываясь в напоенной утренней росой траве, хрипло дыша и стараясь не обращать внимания на все усиливающееся назойливое колотье в боку. Однако торопились они напрасно, все решилось еще до того, как чуть опередивший остальных капитан длинным тигриным прыжком выметнул жилистое тренированное тело на взлобок. Крутивший перед чеченцем смертоносную карусель ложных выпадов и нырков Тунгус, улучив момент, сделал ловкое, точно рассчитанное обманное движение, дернувшись всем корпусом вправо, якобы уворачиваясь от летящего росчерка чужого лезвия, да так неудачно, что оставалось беззащитно открытым левое подреберье. Неопытный, необученный хитростям ножевого боя чеченец попался на эту удочку и, предвкушая скорую победу, прыгнул вперед, размашисто тыча ножом. Вот только вместо податливого вязкого тела, клинок с размаху провалился в пустоту, а кисть, будто клещами сжала стальная хватка руки разведчика. «У-ургх!» — отчаянно взвыл Апти, всем телом подаваясь назад, силясь разорвать гибельный захват. Не успел. Снайпер выпустил из правой руки нож и вцепился ему в локоть, глухо стукнуло, входя в землю отточенное лезвие. Резкий, выкручивающий сжимавшую нож руку за спину, выворачивающий локтевой сустав рывок, бросил чеченца навстречу снайперу, заставляя ломаться в поясе, загибаться к низу. Апти еще успел увидеть стремительно летящее ему навстречу колено, потом резкая боль и хруст сломанных ребер заставили его пронзительно по-заячьи закричать. Опустившийся сверху на основание черепа кулак, пульсирующей болью сверхновой разорвался в мозгу, на мгновенье гася сознание и заставляя окружающий мир расплываться в сумасшедшей гонке, вращаясь вокруг своей оси. Он даже не подумал сопротивляться, когда кто-то ловкий и умелый, не слишком-то напрягаясь, выкрутил из его ослабевших пальцев рукоятку ножа и осознал, что с ним происходит, лишь когда собственное любовно заточенное лезвие, неприятно щекоча кожу и сдавливая горло, заставило вздернуть высоко вверх все еще гудящую от удара голову. В ухо громом ударил шепот:

— Спокойно стой! Не дергайся, а то руку поломаю, однако!

Над невысоким обрывом, отделяющим взлобок от склона, возникли несущиеся к ним стремительные фигуры разведчиков, это было последнее, что увидел чеченец, метнулись перед глазами сверкающим роем радужные мухи, подкатил к горлу горький тошнотный комок, а потом мозг затопила непроглядная чернильная тьма.

Очнулся Апти от того, что его хлестко лупили по щекам, голова гудела растревоженным пчелиным ульем, во рту ощущался неприятно-соленый кровяной привкус. Он попытался, защищаясь от звонких пощечин, поднять к лицу руки, и не смог, внезапно осознав, что кисти крепко стянуты ремнями за спиной. С усилием открыв глаза, увидел перед собой прищуренную тронутую рыжими веснушками физиономию гаска, тут же вновь зажмурился, надеясь, что это жуткое видение само собой пропадет, исчезнет, провалиться в ад. Вместо этого где-то над головой раздался звонкий, говорящий на русском языке, голос:

— Очнулся этот гондон, тащ капитан. Все в порядке, можете беседовать, это он просто притворяется, что еще в рауше. Вон ресницы дергаются.

Смирившись с неизбежным, Апти открыл глаза и, преодолевая тупую ноющую боль в затылке и накатывающие откуда-то изнутри рвотные позывы, осмотрелся. Оказалось, что он сидит в неглубокой поросшей густой травой ложбинке, прислонившись спиной к древесному стволу, за который заведены стянутые ремнями руки. Вокруг, обступив его и с любопытством разглядывая, толпятся те самые виденные утром гаски. Еще несколько человек расположились чуть поодаль, тоже исподтишка наблюдают, хотя упорно делают вид, что им все это не интересно. Один из федералов, высокий, по-спортивному подтянутый, с четкими уверенными движениями, разом изобличавшими в нем командира, присел рядом, пристально всматриваясь в лицо Апти удивительно большими, пронзительно-синими глазами. Апти мельком мазанул по его покрытому редкой светло-русой щетиной лицу ответным взглядом, оценил тонкий хрящеватый по-боксерски свернутый чуть вправо нос, и вновь уставился поверх голов гасков в плывущую над головой безоблачную синеву, прозрачного летнего неба.

— Как тебя зовут? — спросил русский.

Апти лишь криво презрительно усмехнулся, он не собирался отвечать на вопросы, сила на их стороне, хотят — пусть убивают, но до разговоров с этими шакалами он не опустится.

— Слышишь меня? Как тебя зовут? — настойчиво повторил русский.

На этот раз Апти вообще никак не отреагировал. Зато сидевший чуть дальше на корточках и внимательно наблюдавший за происходящим выбритый наголо русский в выцветшем затертом камуфляже коротко бросил:

— Не мучайся зря, Немец. Он же смеется над тобой. Что не видишь?

— Не мешай, Люд, договорились же… — окрысился названный Немцем.

— Как хочешь… — процедил в ответ Люд. — Время есть. Развлекайся.

— Значит, не хочешь говорить? — вновь обернулся к Апти разведчик. — Хорошо. Не хочешь, не говори… Я сейчас сам все про тебя узнаю…

С видом фокусника он вытянул из кармана рацию, покрутил настройку, вслушиваясь в шипенье и треск помех, потом заговорил размеренно и быстро:

— Десятый третьему! Десятый третьему! Десятый! У меня тут пленный чеченец. Парень лет двадцать — двадцать пять, глаза карие, волосы темные, коротко стриженные…

Диктуя приметы Апти, он отходил все дальше и дальше, и вскоре чеченец перестал различать, что он там еще говорит, а ответы невидимого собеседника разведчика не слышал тем более. Лысый Люд, наблюдая за ним, презрительно улыбался. Наконец закончив переговоры, Немец вернулся к пленнику. Выглядел он чрезвычайно довольным.

— Что отмолчаться думал? — торжествующе заявил он. — Думал, мы не узнаем что ты Апти Талалаев!

— Как знаешь?! — пораженно воскликнул Апти, впиваясь в лицо разведчика пронзительным взглядом.

— А очень просто! — радостно расцвел улыбкой тот. — Из комендатуры сообщили. У тебя еще брат старший есть, Ахмед. Так вот он арестован и рассказал коменданту, что ты сегодня собирался прийти домой. А сам ты бандит и давно уже состоишь в отряде Хаттаба.

— Врешь! — вскинулся, дергаясь в путах Апти. — Не мог Ахмед так сказать!

— Не мог! — издевательски передразнил его русский. — А откуда же я тогда все это узнал?

На этот вопрос ответа не было, и Апти сник, лихорадочно соображая, как такое могло получиться. В предательство Ахмеда он не верил, но другого рационального объяснения, как ни старался, найти не мог.

Морген пристально наблюдал за ним, стараясь скрыть бушевавшее внутри радостное ликование. До самого последнего момента он не мог быть уверен, что сидящий перед ним чеченец и есть тот самый Апти Талалаев, которого они здесь караулили. Конечно, вероятность этого была велика, но вовсе не стопроцентна. Теперь же, в результате разыгранного им нехитрого спектакля, он умудрился разом убить двух зайцев: точно выяснив личность пленника и выбив у него из под ног почву сообщением о якобы начавшем давать признательные показания брате. Он победно глянул в сторону до последнего не верившего в успех его плана Люда, тот в ответ скептически покачал головой.

— Послушай, Апти, — мягко начал Морген. — Ты попал в очень нехорошую ситуацию. Твой брат все рассказал нам. И то, что ты боевик, и то, что ты шел в Курчалой, чтобы забрать деньги, которые вымогал у честных чеченцев. Да ты ведь еще напал на моего бойца, хотел его убить. При таких раскладах твоя жизнь очень не дорого стоит, и если я отдам приказ пристрелить тебя на месте, меня никто не осудит. Понимаешь?

Апти молчал, гордо вскинув голову и отвернувшись. Он не хотел слушать, что еще будет говорить ему русская свинья, он уже решил для себя, что не поверит ни одному слову. Что с того, что русский знает о нем? Он уверен, Ахмед никогда не предаст, значит, гаски лгут, пытаются обмануть. Он так чувствует. И если ему суждено сегодня умереть, что ж, он умрет как мужчина со словами презрения на губах и с крепким сердцем на удивление презренным гяурам.

— Но есть другой вариант, — ничуть не смущаясь молчанием пленника, продолжал Морген. — Ты нам рассказываешь, кто еще в селе помогает бандитам и где сейчас находится твой отряд. А за это, мы отправляем тебя и твоего брата в Чернокозово на справедливый суд. Смертная казнь у нас отменена, так что, как бы там ни повернулось жить все одно будешь… А если что-нибудь действительно важное расскажешь, то подумаем и может быть Ахмеда вообще не тронем, он ведь инвалид, так? Мы с больными и калеками не воюем… Ну что, согласен? Да что там, можем даже так решить, что и тебя отпустим, с условием, конечно, что ты останешься жить дома, а не вернешься в банду. Ну? Согласен?

Апти скривился. Неужели этот русский считает его настолько глупым? Кто же поверит, что попавшего в плен врага можно вот так взять и отпустить? Никто в здравом уме такого не сделает? Зачем давать врагу шанс отомстить и взять реванш? Уж если он попал тебе в руки, значит, так судил Аллах и не годится отвергать его дар. Беспомощный враг должен быть немедленно уничтожен. Конечно, русский пытается одурманить его щедрыми обещаниями, но итог-то все равно будет один, уж кто-кто, а Апти это знает доподлинно, не первый год ведь воюет, навидался, как братья-моджахеды поступают с пленными гасками, да и останки попавших в руки к русским братьев тоже видеть приходилось.

Прямо глядя в лицо русскому он в нескольких коротких и емких, из русского же языка почерпнутых словах пояснил ему в какое конкретно место тот может засунуть себе свое предложение и куда и зачем потом идти.

— Хочешь убить — убивай, — процедил он презрительно. — Я смерти не боюсь, найдется, кому за меня отомстить.

Закончил свою речь Апти смачным плевком. Метил русскому в лицо, но промазал, и вязкая обильно сдобренная кровью мутная капля слюны повисла на кармане разгрузки, тяжело размазываясь по брезенту. Русский стоял будто оглушенный, глупо моргая и непонимающе разводя руками. Глядя на эту картину, Апти зашелся хриплым лающим смехом.

На плечо Моргена легла сзади тяжелая рука, мягко отстраняя его в сторону.

— Дай теперь я попробую по-своему, по старинке, — значительно произнес Люд, подходя к пленнику и присаживаясь напротив, буравя чеченца неподвижными, такими же выцветшими под солнцем оловянными глазами. От этого пустого безразличного взгляда стало пленнику разом как-то не по себе, пробежали стайкой вдоль позвоночника непрошеные мурашки, а где-то глубоко внутри холодной скользкой рыбиной шевельнулся страх. Но внешне Апти еще бодрился:

— Что тебя тоже послать? Не слышал, куда я твоего друга отправил? Тебе отдельно повторить?

— Повторишь сейчас, погоди, — замороженным голосом произнес Люд, окидывая чеченца внимательным изучающим взглядом.

Так профессиональный забойщик скота на бойне, внимательно прицеливаясь, осматривает очередного бычка, мысленно прикидывая, куда ловчее нанести смертельный удар. Без гнева, без ярости и жалости. Ничего личного, просто такая работа.

— Копыто, Жердяй, снимите с него ботинки и подержите ноги.

— Эй, что делать хочешь?! — заволновался чеченец.

Люд его ответом не удостоил, внимательно осматривая вытянутый из кармана разгрузки ПБ. Разведчики мгновенно сдернули с ног Апти армейские ботинки с высоким берцем и грязные провонявшие потом носки, навалившись всем телом, прижали брыкающегося чеченца к земле. Судя по глумливым улыбкам и определенной сноровке и слаженности действий, предстоящая процедура была им хорошо знакома. Морген, отойдя чуть в сторону, следил за происходящим с болезненным интересом.

— Объясняю один раз, так что слушай внимательно, — все так же, не повышая голоса, произнес Люд. — Я хочу знать имена и адреса тех, кто в селе помогает бандитам. Еще мне нужны сведения по твоему отряду: сколько человек, как вооружены, кто командир, где сейчас находятся, что планируют на ближайшее время. Каждые тридцать секунд, которые ты не будешь говорить о том, что меня интересует, я буду отстреливать тебе палец на ноге.

Толстый цилиндр глушителя, которым заканчивается ствол ПБ, уперся в покрытый грязными разводами большой палец левой ноги пленника. Лицо чеченца залила смертельная бледность, губы непроизвольно дергались, глаза потемнели, но подбородок оставался так же презрительно и упрямо поднятым вверх. Люд пристально смотрел на циферблат часов, в полголоса комментируя бег секундной стрелки:

— Десять секунд…, двадцать…, двадцать пять… Время! Слушаю тебя.

— Да пошел ты! — выдохнул чеченец.

— Понял. Уже пошел…

И тут же хрипло кашлянул, лязгнув затвором ПБ. Апти дико вскрикнул, расширившимися во всю радужку зрачками уставившись на сахарной белизны обломок кости бесстыдно вытарчивающий из быстро мокреющего красным пенька розового мяса, оставшегося на месте большого пальца. В следующую секунду он яростно забился в руках, навалившихся на него разведчиков, изрыгая поток ругательств, мешая русский мат с чеченскими проклятиями, на губах его пузырями выступила пена.

— Десять секунд…, - невозмутимо продолжал отсчет Люд.

Морген, внимательно следивший за происходящим, после выстрела вздрогнул всем телом и, решительно сжав губы, рванулся было к Люду. Но встретив на полпути многозначительный предупреждающий взгляд Жердяя, он растерял этот свой мгновенный порыв и сгорбившись, отвернулся, пошел куда-то в бок, покачиваясь как пьяный, и не разбирая дороги, безуспешно пытаясь зажать ладонями уши. Но и сквозь эту ненадежную преграду до него ясно долетали пронзительные вопли чеченца и сухие хлопки ПБ.

Ровно через две с половиной минуты, потеряв все пальцы на левой ноге, Апти начал говорить. Голос его звучал монотонно и безжизненно, чеченец был сломлен, в нем уже ничего не осталось от прежнего злого и гордого бойца, вообще он не слишком теперь походил на человека, больше всего напоминая собой рыхлую, расплывчатую медузу. Аморфную, безвольную и безответную. Впрочем, это не имело значения, поскольку жить ему все равно оставалось не долго, ровно столько времени, сколько займет его рассказ. Получив все необходимые ему сведения, дотошно выспросив детали, Люд молча, без всяких театральных эффектов и напутственных слов, деловито выстрелил чеченцу в затылок.

— Закопайте где-нибудь здесь и замаскируйте получше, — морщась от пронзающей голову боли, приказал капитан понимающе кивнувшему в ответ Жердяю.

Сам меж тем, зашарил непослушными дрожащими пальцами по карманам разгрузки, ища стеклянную тубу с выпрошенными у доктора таблетками, нашел и, не считая, высыпал в рот целую горсть. Усиленно двигая челюстями, жевал, дробя зубами горько-кислую массу, чувствуя, как раскаленные обручи все туже сжимают голову, выдавливая из нее вспыхивающие разноцветным огнем перед глазами круги.

Задание можно было считать выполненным, неожиданная удача серьезно облегчила запланированное мероприятие. Больше торчать в лесу не имело смысла, потому ночевать решили в комендатуре. Комендантские угрюмо поворчали, посетовали на тесноту и скученность, но незваных гостей все-таки приютили. Люд о чем-то долго беседовал с широкоплечим майором — помощником коменданта, запершись в его кабинете. Вышел оттуда он, довольно улыбаясь, и тут же потребовал позвать к себе заместителя. Моргенштейн на вызов явился, но смотрел куда-то в сторону, неловко бегал глазами, избегая встречаться с командиром взглядами. Люд лишь усмехнулся про себя, понимая, что подобная перемена в отношении вызвана, скорее всего, произошедшей на глазах новичка расправой над пленным. Однако, что заметил смятение и недовольство подчиненного не показал, сделал вид, что ничего не видит. «Ничего, ничего. Все через это проходили, — зло думал Люд про себя. — Пусть сам для объяснения созреет, пусть додавит себя внутренне. А уж потом поговорим по душам. Даст бог, все поймет и осознает, а нет, так недолго ему жить на этой сраной войне, где младенец, лежащий в колыбели может выстрелить тебе в спину!» Вслух ровным спокойным голосом говорил совсем иное:

— На ночь останешься за старшего. Мне надо кое-куда прокатиться по делам, пленный одну наколочку дал. При удачном раскладе вернемся еще до рассвета. С собой возьму Жердяя, Копыто и Зяму. Остальные бойцы на тебе. Смотри за ними внимательно, чтобы не дай бог, не нажрались с комендатурой. У них тут канал поступления водяры налаженный, да и шмаль водится. Так что следи.

— Сам-то куда собрался? — все так же глядя куда-то в сторону, спросил Морген.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — принужденно улыбнулся Люд. — Оно тебе надо?

— Ну мало ли… Вдруг вытаскивать придется?

— Не придется. Там дел на копейку, — отрезал Люд. — К утру будем как штык. А ты вот что еще сделай, завтра будем работать совместно с батальоном «вованов» на зачистке. Наш козленок дал занятные наводки. Так что если все в цвет тряхнем завтра эту селуху не слабо. «Вованы» подойдут утром и начнут чесать все подряд. А наше дело посмотреть конкретный адрес. Там у вахов что-то типа лазарета, хозяин — фельдшер, вот он их и пользует, как может.

— Пленный рассказал? — впервые за весь разговор Морген мельком взглянул командиру в лицо.

— Нет, блин, — озлился Люд. — Сорока на хвосте принесла. Он, конечно. А ты что думал, я это все для собственного удовольствия устроил?! А знаешь ты, что завтра утром, по его наводке возьмут отряд Абу Исламбекова? Да, того самого, который здесь с прошлого года воду мутит! Парень до самой жопы раскололся, дал четкую наводку, где и когда этого деятеля ждать. Там уже, небось, десантура все оцепила. А не выпотрошили бы мы его, так Исламбеков и дальше пацанам глотки резал, да колонны бомбил. Понял? Нет? То-то…

Моргенштейн пристыжено молчал.

— Ладно, это все лирика. Значит так, настрой ребят на завтрашнюю работу, никаких осложнений не жду, но всяко может обернуться. Потому не расслабляться, проверь оружие, снаряжение, вообще подтяни их, чтобы ласку отцовскую чувствовали. Одного на фишке оставишь у входа в кубрик, ну типа дневалить, а то мало ли что, комендачи еще сопрут чего-нибудь, видал какими глазами на нас пялились? Ну все вроде бы… Иди, занимайся…

Уходя, Морген чувствовал, как яркой краской стыда пылают его щеки. «Чистоплюй! Белоручка! Сентиментальный идиот!» — ругал он себя. Ведь совсем уже собрался написать рапорт полковнику о непозволительном обращении с пленным, которому стал свидетелем. Распалял себя, представляя, как четко доложит командиру о происшедшем и потребует принятия к Люду немедленных мер, а если тот под каким-нибудь предлогом откажется дать делу ход, собирался дойти и до военной прокуратуры. А все оказалось вовсе не так однозначно, ведь над его собственными потугами чеченец откровенно смеялся, и не окажись рядом вовремя взявшего дело в свои руки Люда, и не было бы сейчас у командования столь ценной информации, позволяющей обезвредить бывшую до последнего времени неуловимой банду и ее затаившихся пособников. А ведь Люд на все сто процентов прав — за его мягкотелость и интеллигентное чистоплюйство могли заплатить своими жизнями простые русские парни с рабочих окраин, вовсе невиновные в его наносном благородстве и романтических комплексах. Если существует загробный мир, как бы он там смотрел им в вопрошающие глаза? Чтобы объяснял? Чтобы он сказал их безутешным матерям? Рассказал бы про гуманизм, про международные законы ведения войны, про правила обращения с пленными? Да в лучшем случае ему плюнули бы в лицо! «Я слишком мягок! — с горечью решил он. — Надо соответствовать обстановке, быть тверже, жестче! Надо меняться, ломать себя! Иначе можно в один прекрасный день подвести доверившихся мне солдат под чеченские пули! Нет, я больше не позволю себе такой слабости! Я буду тверд, дьявольски тверд!» Из распахнутого окна комендатуры лился, поднимаясь к наливающемуся закатной краснотой небу нехитрый гитарный перебор трех блатных аккордов, и ломкий мальчишеский басок безбожно фальшивя, но зато точно попадая в унисон владевшим капитаном мыслям, рубил горькие слова, будто нанизывая их на невидимую нить:

Морген остановился, прислушиваясь, постепенно подпадая под гипнотический ритм песни, под попадавшие в самое сердце фразы.

Мотнув головой, чтобы стряхнуть наваждение и, воровато оглянувшись, помассировав защипавшие вдруг непрошенной соленой влагой глаза, Морген пошел дальше, гитарные аккорды летели вслед.

Люд тем временем свистнув трех особо доверенных, старослужащих контрактников в углу двора вполголоса, опасливо озираясь по сторонам, ставил им задачу:

— Так, парни, сегодня ночью проводим акцию. Навестим старшего брата того чеха, что взяли утром. Он сейчас уже не воюет, словил пулю в колено, но до этого целый год провел в банде. Значит, крови нашей на нем хватает. Вот за это и спросим с него. Комендатура нам дает свой «УАЗик». Зяма, будешь за водителя, сейчас пойдешь к боксам и спросишь ихнего водилу. Рядовой Ковалев, запомнил? Он покажет тебе машину, и передаст ключи. Снимешь номера и выгонишь тачку из бокса, поставишь здесь у ворот. Проверь там все, заодно, поспрашивай у бойцов лопаты. Большие саперки, ну ты понял… Жердяй, пойдешь с ним, поможешь. Копыто, зайди к помощнику коменданта, майор Степченко, знаешь такого? Попросишь у него четыре намордника и левый ствол из изъятых, приличный, но такой, чтобы не жалко. Скажешь, что я тебя послал, с ним уже договорено. Вроде все… На сборы и задачи полтора часа. Через полтора часа встречаемся у машины. Все, хлопцы, разбежались!

«УАЗик» с потушенными фарами приглушенно урча мотором, медленно крался по деревенской улице, осторожно переваливаясь на ухабах и рытвинах. Черная южная ночь покрывалом непроглядной тьмы, в котором ярко светились тоненькие прорехи звезд, окутала поселок. Таинственная вязкая тишина, лишь лениво перебрехивались собаки, кругом ни души. Полночь.

— Здесь тормози, вот его дом. Приехали, — придушенно шепнул водителю сидевший на переднем сиденье Люд. — Мотор не глуши, мы быстро. Намордники наденьте, — обернулся он к развалившимся на заднем сиденье контрабасам.

Тихий шорох ткани и на месте бледных в лунном свете лиц его бойцов оказались темные упырьи маски с обшитыми красной тесьмой для пущего устрашения дырами для глаз.

— Пошли!

Приглушенно хлопнули дверцы машины, выпуская темные гибкие фигуры, разом метнувшиеся к добротному деревянному забору, окружавшему дом. Сколько-нибудь заметной преградой для ночных гостей он не стал. Бесшумно взмыли над его кромкой затянутые в камуфляж тела, мягко опускаясь уже по ту сторону. Тревожно взлаяла, громыхнув цепью псина. Дважды сухо отплюнулся, клацнув затвором ПБ.

— Собаку в машину, — коротко приказал Люд Жердяю. — В ней пули засели, ни к чему прокурорским оставлять. Гильзы тоже подбери. Копыто, со мной, к дому.

Жердяй, подцепив за переднюю лапу тушу здоровенного волкодава, волоком потащил ее к воротам, перемазанная в крови оскаленная морда безвольно билась о землю, периодически бороздя ее огромными клыками будто плугом.

Люд и Копыто подбежав к дому, прижались к стене, пригнувшись по обе стороны выходящего во двор окна первого этажа. Люд коряво перекрестившись и набрав полную грудь воздуха, осторожно постучал стволом пистолета в оконное стекло. Подождали, затаив дыхание и напряженно ловя малейший звук, долетающий из комнаты. Ничего. В доме по-прежнему тихо. Люд постучал сильнее. На этот раз его услышали. Где-то внутри зашаркали шаги, неприятно скрипнула задетая идущим к окну человеком мебель, чуть более светлый на фоне стены проем заслонил чей-то силуэт, стукнула, открываясь, форточка.

— Кто здесь? — спросил по-чеченски мужской голос.

— Это я, — на том же языке придушенным шепотом отозвался Люд.

— Это ты, Апти? Сейчас я отопру дверь…

— Не надо, — шепнул Люд. — Открой окно, я влезу.

— Хорошо. Сейчас, подожди.

После недолгой возни оконные створки распахнулись, черный мужской силуэт, перегнувшись через подоконник, тянул вниз руку.

— Давай я помогу тебе влезть!

Люд будто клещами вцепился в протянутую кисть и одним мощным рывком вытянул мужчину наружу, подскочивший сбоку Копыто с размаху опустил на затылок чеченца приклад автомата. Раздался короткий костяной стук, будто от удачного удара по бильярдному шару, и Люд почувствовал, как мускулистое тело, бившееся, отчаянно сопротивляясь в его руках, безвольно обмякло.

— Не убил? — деловито спросил у контрактника.

— Не-а, — уверенно протянул тот. — У меня на прикладе затыльник резиновый, так что череп не пробьет, а сотрясения ему опасаться нечего. Недолго мозг нужен будет!

— Смотри мне, — для порядка пригрозил Люд, короткой вспышкой карманного фонарика осветив лицо чеченца. — Вроде он… Ладно, чего гадать, потащили, пока не очухался.

Разом ухватив немало весившего мужика за обе ноги, они без лишней деликатности поволокли тело по земле, мотающаяся из стороны в сторону голова чеченца билась о камни. Створки железных, традиционно выкрашенных в зеленый цвет ворот, уже были предусмотрительно распахнуты, возле них с автоматом наготове мялся Жердяй.

— Ну? Как прошло?

— Тип-топ, как у дедушки, — натужно просипел Копыто. — Чем болтать, помог бы лучше, а то запарился совсем этого кабана тащить.

Общими усилиями, так и не пришедшего в себя чеченца, запихнули в задний, так называемый, собачий отсек «УАЗика». В данной ситуации отсек свое название полностью оправдывал, так как там уже помещался труп застреленной Людом у ворот собаки. По салону машины удушливо несло запах псины и мокрой свалявшийся шерсти вперемешку с тяжелым духом свежей крови.

— Все, поехали, поехали! — торопил Люд.

Так же, не зажигая фар и стараясь лишний раз не поддавать газу, чтобы не рыкнуть невзначай приглушенно работающим двигателем, Зяма вывел машину за село на подходящее к нему с юга шоссе. Здесь поехали смелее.

— Хорош кататься, сворачивай! — скомандовал напряженно вглядывавшийся в темноту Люд, едва они проскочили пару километров.

Подчиняясь его приказу «уазик», лихо слетев с асфальта, запрыгал по бездорожью направляясь к темнеющей чуть поодаль чахлой рощице кривых мелкорослых деревьев. Освобожденная из плена покрывших небо туч луна плеснула вокруг нереальным призрачным светом.

— Приехали. Глуши мотор, — приказал Люд, когда вокруг замелькали первые древесные стволы и густые заросли незнакомого кустарника. — Вываливай падаль из собачника.

Чеченца выволокли из машины и швырнули на землю, он еще не пришел в себя, но ударившись головой, коротко застонал, видимо, чувства постепенно начинали возвращаться. Рядом с противным хлюпом свалился окровавленный труп собаки.

— Вставай, обезьяна! Хватит уже отдыхать! — Жердяй сильно пнул тихо постанывающего мужчину в бедро.

Тот замычал и открыл наполненные болью глаза, непонимающе озираясь по сторонам с нескрываемым ужасом глядя на обступившие его темные фигуры.

— Тебя ведь Ахмедом зовут, да? — на всякий случай уточнил Люд.

— Да, — беспокойно оглядываясь, кивнул чеченец.

Дернул головой и тут же сморщился от раскаленной иглой прострелившей затылок боли.

— Хорошо, — ровно сказал Люд. — Бери лопату, копай.

Жердяй, ловко ухватив пленника за шиворот, одним резким рывком поставил его на подломившиеся ноги. Копыто несильно ткнул ему в грудь черенок извлеченной из машины штыковой лопаты.

— Зачем копать? — инстинктивно подчиняясь приказу и хватаясь за грубый деревянный черенок, спросил чеченец, перебегая взглядом с одного на другого.

— Яму копай, — пояснил Люд. — Пса твоего похороним, не валяться же ему здесь…

— Пса?

— Его… А ты что, тоже в землю хочешь? Можем и тебя рядом положить…

— Нет, нет, не хочу! Не надо! — испуганно завертел головой Ахмед.

— Тогда копай быстрее! Не нервируй дядей!

Дважды повторять не пришлось, чеченец с таким усердием налег на лопату, что сухая, перевитая мелкими травянистыми корнями земля, так и брызнула во все стороны. Разведчики молча ждали, темные, неподвижные, страшные… Вскоре первый испуг выплеснутый тяжелой землекопной работой прошел, Ахмед явно успокоился. Движения его стали медленнее, размереннее, взгляд приобрел некую осмысленность и уже не метался суетливо, а исподтишка пытливо всматривался в пленителей, пытаясь оценить степень их опасности, просчитать дальнейшие намерения. Наконец с хрустом потянувшись натруженной спиной, он остановился, опираясь на лопату, и глухо произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Устал, не могу больше… Покурить дайте…

— Перетопчешься, — отрезал Люд. — Минуту можешь отдохнуть, потом дальше копай, времени мало.

— Вы кто, э? — чуть продышавшись, выговорил чеченец. — Что хотите от меня? Может вам денег надо? У меня есть. Не очень много, правда. Но есть. Могу вам отдать…

— Заткнись, — грубо оборвал его Люд.

— Нет, правда, вы кто такие, э?

— Общество защиты людей от животных, — хохотнув, ответил Жердяй, процитировав слышанную в каком-то фильме фразу.

Истеричный смешок прокатился по кругу и смолк, восстановившаяся тишина после этого дребезжащего звука показалась еще более холодной и зловещей.

Чеченец непонимающе крутил головой, стоя в весьма приличной яме доходившей уже ему до пояса.

— Копай, давай! Минута прошла! — злой окрик Люда заставил его поспешно вонзить лопату в землю.

Наконец могила была готова, чеченца уже едва было видно, он, утонув по грудь в земле, тщательно выгребал лопатой осыпающиеся комья.

— Все хватит, — окликнул его Люд. — Нет, вылезать не надо, там стой! Стой, где стоишь, сказал, сука! Зяма, волоки сюда псину! В яму бросай!

Окоченевший к этому времени собачий труп глухо стукнулся в темноте об утоптанную Ахмедом землю. Чеченец опасливо переступил ногами, отодвигаясь к противоположному краю ямы.

— Значит так, Ахмед, — начал Люд. — Мы знаем, что ты два года назад был в банде Абу Исламбекова. А теперь из-за раненой ноги больше не воюешь, но помогаешь бандитам, чем можешь. Молчи! Говорить будешь, когда я спрошу! За это мы приговорили тебя к смерти. Ты убивал наших товарищей, пришла пора держать ответ. В эту вот яму ты и ляжешь прямо сейчас. Но если расскажешь нам, кто еще в селе помогает бандитам, объяснишь систему связи, покажешь, где находятся тайники с оружием и взрывчаткой, то можешь заслужить прощение. В этом случае мы тебя не тронем и отвезем обратно домой. Понял меня?

Чеченец долго молчал, потом поднял из ямы на Люда бледный, подсвеченный призрачным лунным светом овал лица.

— Я ничего не стану говорить тебе, шакал. Хочешь убивать — убивай. Ты не мужчина! Я честно воевал с вами, открыто с оружием в руках, против вооруженных людей. Я не убивал безоружных! Не подкрадывался ночью к калекам! — его голос все набирал обороты и вскоре Ахмед запальчиво кричал, уже сам искренне веря в справедливость своих слов, охваченный горькой обидой, забывая сейчас многие эпизоды былой своей партизанской войны, назвать которую честным и благородным поединком не рискнул бы и самый предвзятый судья. — Ты трусливая женщина! Подлая русская свинья! Даже сейчас ты прячешь свое лицо под маской! Даже сейчас ты меня боишься! Дай мне хотя бы нож и даже с хромой ногой я покажу тебе, как умеет умирать мужчина и воин!

Люд кивнул головой, соглашаясь.

— Я знаю все, что ты скажешь, мразь, — тихо выдохнул он. — Благородный герой обязательно дал бы тебе сейчас нож и бился с тобой один на один. Я не герой, извини. Я мусорщик. Убираю с планеты грязь и погань. Чтобы мир стал хоть чуточку чище. Работа такая…

Тихо, почти не слышно, хлопнул, отфильтрованный глушителем выстрел. Раскаленный кусочек свинца одетый в мягкую никелевую оболочку влетел в грудь чеченца, расплющиваясь от удара, превращаясь в плоскую с рваными краями блямбу, насквозь пробил легкое и, вырвав из спины клок мяса величиной с кулак, с тихим чмоканьем стукнулся в земляную стенку ямы. Ахмед покачнулся, схватился рукой за грудь, будто стараясь ее разорвать заскреб пальцами и медленно осел вниз, на губах его запузырилась кровавая пена.

Люд тщательно протер платком, выпрошенный у Степченко, левый ПБ со сточенным напильником номером, и кинул его на дно ямы. Туда, где хрипя и отплевываясь идущей горлом темной кровью, отчаянно сучил ногами чеченец, пиная тугой и твердый труп своего волкодава.

— Закапывайте! Чего стали?! — зло крикнул Люд, обернувшись к разведчикам.

— А это… Добить как же? — помявшись растеряно спросил оглядываясь на остальных Жердяй.

— Пули на суку жалко! — в голос взревел Люд. — Закапывай, я сказал!

Неуверенно глядя друг на друга, контрактники с опаской подошли к краю ямы.

— Ну! Быстрее! — бесновался Люд.

Комья слежавшейся земли полетели вниз, в темноту, отвечавшую мучительными стонами и еле видимым глазу копошением. Люд нервически дергая головой, не находил себе места, мерил быстрыми шагами землю вокруг могилы и срывающимся на тонкий визг голосом подгонял разведчиков. Те и сами работали споро, стараясь как можно скорее покончить с жутким, вызывающим даже в их очерствевших душах, какой-то нутряной глубинный ужас, делом. Вниз пытались не глядеть, но глаза помимо воли как магнитом тянуло к заполнявшемуся землей темному провалу на дне которого, все еще угадывались очертания человеческого тела. Наконец земля полностью скрыла чеченца, но все равно продолжала то и дело бугриться и вздыбливаться, шевелясь, как при землетрясении, глухо безнадежно звучали приглушенные ею стоны.

— Уходим, уходим! — торопил разведчиков, с злобным остервенением трамбовавший рифлеными подошвами рыхлую перелопаченную почву, Люд.

Маскировать место погребения против обыкновения не стали, просто не хватило уже на это душевных сил. Как будто спасаясь бегством от чего-то страшного, неотвратимого, махом попрыгали обратно в машину, уходивший последним Люд к передней дверце почти бежал. Назад ехали молча, старались не встречаться друг с другом взглядами, Зяма гнал как сумасшедший, отчаянно визжа тормозами на поворотах, торопясь поскорее скрыться, оказаться как можно дальше от оставшейся за спиной ямы в которой до сих пор вздрагивала, шевелилась земля.

Вэвэшный БОН подошел к селу с наступлением рассвета, грозно урчали вползавшие на узкие окраинные улочки БТРы, надсадно выли тентованные «Уралы». Командирский «УАЗик» с ходу проскочил к комендатуре, лихо затормозив прямо у ворот с красными звездами. Выскочивший из машины моложавый подполковник, облаченный в форсистый турецкий камуфляж и понтовые солнцезащитные очки упругой, выдающей энергичность и силу, походкой прошел напрямую к коменданту. Представители местной милиции и администрации уже ждали в кабинете. Хорошо выспавшиеся и отдохнувшие разведчики неспешно собирались в углу двора комендатуры, перекидываясь немудреными солдатскими шутками, пересмеиваясь, проверяли перед выходом оружие и снаряжение. Морген потягиваясь, разминая застоявшиеся за время сна, приятно гудящие после вчерашней нагрузки мышцы, вышел на крыльцо комендатуры и нос к носу столкнулся с Людом. Морген даже не сразу узнал командира разведчиков, настолько он изменился со вчерашнего дня. За прошедшую ночь Люд как бы высох и изрядно потерял в весе, под воспаленными от бессонницы налитыми кровью глазами залегли глубокие черные круги, резче обозначилась на лице сетка морщин, правое веко сильно подергивалось в непроизвольном тике, отчего при взгляде со стороны создавалось впечатление, что Люд непрерывно заговорщицки подмигивает собеседнику. Видно нелегко далось командиру то «пустячное» дело, по которому он уезжал с особо доверенными разведчиками в ночь.

— Утро доброе, — добродушно прогудел Морген. — Ты откуда такой взялся? На тебе прямо лица нет…

— Тебе что за дело?! — неожиданно грубо окрысился Люд, подозрительно глядя на подчиненного.

— Да так, просто, спросил… — растерянно пожал плечами Морген, удивленно хлопнув еще заспанными глазами.

— Не надо просто так спрашивать! — сбавляя тон, ответил Люд. — Бойцы к выходу готовы?

— Не проверял еще, — виновато потупился Моргенштейн, понимая, что на фоне не спавшего всю ночь командира, то естественное оправдание, что сейчас еще только шесть утра, не прокатывает. — Но вчера с вечера все подготовили. Сейчас еще раз гляну.

Он уже собирался сбежать вниз по ступенькам, направляясь к кучковавшимся у забора разведчикам, как Люд неожиданно придержал его за рукав и каким-то жалким, не своим голосом произнес, стараясь не встречаться взглядами:

— Ты это, Немец… Что-то хреново мне… Короче, поработайте сегодня без меня, я отлежусь пойду. Что-то не по себе мне…

Морген удивленно глянул на него, поймал очередной крупный дрыжок века, и искривившую щеку мгновенную нервную судорогу. Да, укатали, похоже, сивку, крутые горки…

— Да не вопрос, командир. Конечно, иди, отдыхай. Мы и сами все как надо сделаем, не переживай.

— И это, еще… — Люд вновь на секунду замялся. — Пацанов, что со мной были, тоже сильно не напрягай. Устали они…

— Хорошо. Отдыхай, не волнуйся, все сделаем…

И вдруг сам того не ожидая, почти дружеским жестом хлопнул прислонившегося к резным деревянным перилам крыльца Люда по плечу. Тот коротко взглянул на своего заместителя, и Морген тут же пожалел об этом непроизвольном проявлении чувств, отдернув руку, будто обжегся. Люд ничего не сказал ему, круто развернулся и, тяжело переставляя заплетающиеся ноги, прошел внутрь комендатуры. Морген несколько секунд смотрел ему вслед, потом тряхнул головой, прогоняя оставшееся от короткого разговора тягостное чувство и, ловко перепрыгнув сразу три ступеньки, поспешил к разведчикам, еще издали, нарочито весело и бодро крича:

— А ну, черти! Оружие к осмотру!

Зачищать начали с южной окраины, постепенно смещаясь к центру. Чистили мягко, поверхностно. Местные милиционеры и представители администрации деликатно стучались в ворота, вежливо просили предъявить паспорта и другие необходимые документы, вэвэшники рассыпались по двору, наскоро осматривая пристройки, в дома практически не заходили, ограничиваясь обходом вокруг с рвущимися с поводков служебными псинами. Возле комендатуры развернули пункт приема добровольно выданного оружия, усатый прапор сидел за вытащенным на улицу колченогим столом, записывая желающих сдать годный разве что для музейной выставки еще дедовский кремневый мультук, или помятую гранату без запала. Сдавать годное к стрельбе боевое оружие, само собой, дураков не было. Всех решившихся на «добровольную выдачу» чеченцев прапорщик деловито записывал на листок, вручая им специально напечатанные на допотопном матричном принтере квитки. Счастливый обладатель такой бумажки, мог через неделю предъявить ее в финчасть комендатуры и получить за проявленную лояльность небольшое денежное вознаграждение.

Морген с разведчиками сидел, лениво покуривая, на перекрестке узких окраинных улочек за два двора до обозначенной для группы цели — добротного просторного дома, где, по сведениям, полученным от вчерашнего пленника, боевики устроили себе лазарет. Они ожидали, пока надвигающийся с околицы вал плановой зачистки подкатится поближе. Истинной целью проводимой операции, как раз и было выполнение поставленной группе задачи по накрытию бандитского мед. пункта. Вованы работали чисто для прикрытия, чтобы раньше времени не насторожить боевиков. Формальная, проводящаяся лишь для галочки проверка, не ставящая целью получение реального результата, дело для Чечни обычное и вряд ли способное всполошить хозяев. К тому времени, когда они поймут, что конкретно их трясут вовсе не улыбчивые и сговорчивые вэвэшники, предпринимать что-либо будет уже поздно. У спецразведки особо не побалуешь! К тому же при таком раскладе выполняется и непременное ныне условие проведения любого спецмероприятия — согласование с местными органами власти и их непосредственное участие. Только в отличие от обычной ситуации, эти самые местные органы, тоже не сумеют вовремя вмешаться в ход событий и чем-либо помешать.

Вованы, сопровождаемые весьма вольно одетым в милицейский китель и яркие дерматиновые кроссовки местным участковым, зашли в соседний с обозначенным двор. Похоже, пора!

— Ну что, славяне? Приступим, помолясь? Натянем глаз на черную задницу! — улыбнулся, поднимаясь с земли Морген.

Разведчики загалдели, задвигались, поправляя автоматы и пересмеиваясь.

— Так, Тунгус и Громобой, с двух сторон вдоль улочки, на всякий пожарный. Остальные со мной!

Ворота открыли по первому стуку, ничего хозяева не боялись и никаких сюрпризов не ожидали. Разведчики расслабленной, неспешной толпой втекли во двор, все так же, как и в других домах. Но лишь высокая двухметровая изгородь скрыла бойцов от нескромных взглядов с улицы в действие тут же включился вовсе другой алгоритм. Не обращая внимания на удивленные и протестующие крики хозяина, разведчики горохом рассыпались по двору, занимая удобные для стрельбы позиции, беря под контроль настороженных стволов окна дома и дворовые постройки. В последние, соблюдая все меры предосторожности, держа оружие наготове, страхуя друг друга, врывались досмотровые двойки, внимательно проверяли и криком: «Чисто!» оповещали командира, что этот конкретный сарай проверен, и опасности не представляет. Начавшего что-то возмущенно лопотать хозяина мгновенно уронили носом в землю, в нескольких коротких отрывистых фразах пояснив, попутно, что с ним произойдет, если он немедленно не заткнется. При этом разведчики видимо были настолько убедительны, что высохший, прямой как палка старик с кустистыми седыми бровями не сразу смог восстановить способность к членораздельной речи, даже тогда, когда с ним решил пообщаться Морген. Он долго кашлял и перхал горлом, выплевывая набившуюся при резком падении на землю пыль, а потом гордо заявил, что говорить будет только в присутствии главы местной администрации. Внимательно прислушивавшийся к его словам Зяма, разом помрачнев, с оттяжкой влепил сидящему в пыли старику ногой в лицо, для усиления эффекта чуть протянув вниз ребристую в струпьях присохшей грязи подошву десантного ботинка. Тоненько подвывая, фельдшер схватился за разбитую физиономию, по ладоням резво побежали мутные ручейки перемешанной с грязью крови.

— Вы его извините, пожалуйста, — жестом руки останавливая вновь замахнувшегося контрактника, мягко произнес Морген, опускаясь рядом со стариком на корточки. — Он у нас немного не в себе. Контуженный. При словах: «администрация», «прокурор», «жаловаться буду» мгновенно впадает в неконтролируемую ярость. Псих, что поделаешь… Так где, говорите, боевики, которых Вы здесь лечите, прячутся?

Фельдшер не ответил, лишь продолжал тонко подвывать, не отнимая ладоней от лица и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

— Ай-я-яй! — притворно расстроился Морген. — Я с Вами вежливо разговариваю, как с воспитанным человеком. А Вы отвечать не хотите. Это же некультурно!

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — послышался крик возившегося в дальнем сарае Цапеля. — Здесь под досками люк какой-то!

— Не трогай его! Сейчас глянем!

Из беленного известью двухэтажного дома уже нарастая девятым валом, плескало волной женского визга и возмущенных, мешавших в одну кучу русские и чеченские слова воплей.

— Убили! У-би-лиии! — голосила, ломая руки выбежавшая на крыльцо одетая в глухое черное платье старуха. — Да что же вы делаете?! Звери! Сердца у вас в груди нет! Какие матери вас рожали?!

Покрасневший с тянущейся вдоль всей щеки кровоточащей царапиной разведчик безуспешно пытался втянуть женщину обратно в дом. С улицы уже требовательно стучали в предусмотрительно запертые Жердяем ворота.

— Зяма, присмотри за этим уродом, — коротко распорядился Морген, бегом бросаясь к сараю из которого выглядывала радостно-удивленная физиономия Цапеля.

Действительно, под легко убирающимися в сторону обшарпанными и потемневшими от времени и сырости половыми досками находилась запертая на засов железная крышка люка, ведущего куда-то внутрь обнаружившегося под сараем бетонного основания.

— Веревку давай, быстро! — предчувствие удачи слегка кружило голову, делая все вокруг невероятно резким и четким.

Морген уже ничуть не сомневался, что это и есть искомый схрон. Цапель, дрожа от передавшегося ему от офицера возбуждения, неловко путаясь в петлях, отцепил привязанную к разгрузке бухту тонкого нейлонового шнура.

— Вяжи к ручке! И бегом наружу, мало ли какой здесь сюрприз окажется.

Отодвинув легко поддавшийся, обильно смазанный маслом засов, Морген стремглав выскочил из сарая вслед за бойцом.

— Внимание! Всем укрыться! Сейчас рвануть может!

Разведчики стайкой испуганных воробьев рванулись в разные стороны. Даже старуха, продолжавшая истошно выть на крыльце, на секунду заткнулась. Отбежав за угол здания, насколько хватило длины шнура, оглянувшись по сторонам, чтобы убедится, что парни успели попрятаться кто куда, Морген, втянув полной грудью воздух, резко потянул зажатый в руке конец шнура. Мысленно он ожидал взрыва и уже примерился упасть носом в землю, чтобы избежать ударной волны, но ничего не произошло. Дернув для порядка еще несколько раз и выждав несколько секунд, капитан облегченно вздохнул и, выглянув из-за угла, громко крикнул:

— Отбой воздушной тревоги! Цапель, Копыто, Чапа пошли смотреть, что там за сокровища хозяин прячет!

Откинутая крышка лежала на бетоне, разверстый зев люка темнел черной пустотой. Первым к дыре в полу, включив заранее фонарик, и держа руку с ним на отлете, приблизился затаивший дыхание Копыто. Остальные, вытягивая шеи, пытаясь заглянуть вслед за желтым лучом фонаря в подземную темноту, толпились за его спиной. Едва прямой, как стрела сноп света упал вниз, высвечивая прислоненную к люку металлическую лестницу, из подполья нещадно дырявя крышу сарая, ударила короткая автоматная очередь. На головы разведчиков посыпались отколотые пулями щепки и какая-то мелкая труха.

— Ага! — в полном восторге заорал Морген. — Это мы удачно зашли! Там эти суки, там!

Ответом ему была еще одна бестолковая истеричная очередь из черного зева люка. Побледневший Цапель, прислонившись к стенке сарая, вздрагивая непослушными губами и явно не разделяя восторга офицера, с тревогой глядя расширившимися зрачками на остальных бойцов прошептал ни к кому конкретно не обращаясь:

— Как же мы их оттуда доставать будем?

— Сами вылезут, — уверенно пробасил Копыто. — Сейчас пару-тройку гранат им туда спустим, и повылазят как миленькие.

— Это если там второго выхода нет, — рассудительно произнес бритый наголо разведчик по прозвищу Чапа, осматриваясь по сторонам.

Мысль была дельной, второй выход из схрона и впрямь мог существовать. Подстегнутый этим соображением Морген принялся лихорадочно действовать, еще не хватало упустить бандитов из-за элементарного промедления. Прежде всего, он отослал Чапу за хозяином дома, а сам, придвинувшись поближе к дыре, но, все же держась на порядочном удалении, хрипло прокричал вниз:

— Эй, внизу! Сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками!

Вместо ответа вновь грохнули выстрелы, и пули с визгом и скрежетом ударили в потолок. Значит, не ушли. Это уже радует, хотя может быть палит оставшийся в качестве заслона смертник-шахид, а остальные уже вовсю наворачивают по уходящему куда-нибудь в заросшую кустами канаву на соседней улице подземному ходу.

— Будешь стрелять, урод — гранату кину! — зло прокричал в темноту Морген.

Новых выстрелов не последовало, зато послышался доносящийся из-под земли тихий шепот и неясное шевеление. «Испугались! То-то же!» — злорадно подумал капитан, подмигивая присевшему у стены Цапелю. Через минуту споткнувшись о порог, сделав по инерции несколько коротких шагов и еле удержавшись на ногах, направленный мощной рукой Зямы в сарай влетел старик-чеченец, беспомощно щурившийся и моргавший в полутьме после яркого дневного света.

— Там менты местные во дворе собрались, — угрюмо сообщил вошедший следом контрактник. — Кричат, волнуются, старшего требуют. Жердяй их там на всякий случай под автоматом держит, они прокурору жаловаться обещают, беззаконие говорят. А этот пердун старый им тоже поддакивал!

— Ничего, Зяма, в этот раз им жаловаться не придется. Накрыли мы кубло змеиное, там они все, под полом копошатся! А если менты по закону хотят, милости просим, пусть приходят и этих уродов сами арестовывают, а мы посмотрим! — улыбнулся Морген. — Крикни Жердяю, чтобы успокоился. А эти пусть сюда идут, если хотят.

Чеченские милиционеры гортанно погыргыкали по своему, ожесточенно жестикулируя руками, но в сарай заходить отказались, со двора, впрочем, тоже не ушли, подхватили под руки и занесли в дом убивающуюся на крыльце старуху, деловито засуетились внутри, то и дело, беспокойно поглядывая на происходящее в сарае в окна. Морген тем временем вел переговоры:

— Эй, кто там старший у вас, отзовись?

— Мы все здесь старшие, каждый сам себе! — долетел из подвала глухой голос. — Что ты хочешь, пес? Зачем тявкаешь?

— Сдавайтесь! Все равно другого выхода нет! Иначе гранатами закидаем!

Приведенный аргумент был более чем веским и боевик об этом знал. Взрыв гранаты в замкнутом пространстве бетонного бункера не оставит ни малейшего шанса на выживание: ударная волна размажет в кашу хрупкие человеческие тела, визжащий, рикошетящий от стен вихрь стальных осколков располосует их на части. Ни единого шанса. Тем не менее, с ходу запугать говорившего не удалось.

— Ага! Мы сдадимся, а вы нас к стенке! Еще измываться будете! Нет уж! Лучше смерть в бою! Кидай свою гранату!

— Ты не понял! Если сдадитесь, мы вас не убьем. Просто отправим в Чернокозово.

— Ага! Поверил, как же! Вы кто такие? Спецназ? Мыши летучие?

— Да, спецназ! Наше слово крепкое! Сдадитесь, оставим живыми!

— Спецназ пленных не берет, не рассказывай! Лучше мы с оружием в руках умрем, как мужчины, чем вы нам глотки как баранам перережете!

— Клянусь, не обманываю! Всем кто сдастся добровольно, гарантирую жизнь!

— Не верим мы тебе!

— Здесь не только мы, местная милиция тоже. Если они скажут, поверите?

— Им поверим. Арсен Умаров есть?

— Это кто?

— Участковый. Капитан.

— Не знаю. Сейчас пошлю спросить, может он и здесь…

— Пусть Арсен твое слово подтвердит, тогда сдадимся.

— Хорошо, жди, найдем сейчас твоего Арсена.

Искомым Арсеном оказался тот самый обутый в яркие кроссовки милиционер в замызганном кителе. Он действительно обнаружился в доме, спокойно и деловито вел под протокол допрос даже не думавшей закатывать ему истерику хозяйки. Услышав о требовании боевиков, участковый, отложил почти заполненный бланк и поспешил к сараю. Войдя внутрь, он вежливо и тихо поздоровался с замершими вдоль стен бойцами и, ничуть не опасаясь возможного выстрела, склонился над темным зевом люка.

— Кто здесь? Кто меня звал? Зачем?

— Это ты Арсен.

— Я-то Арсен, а вот ты кто?

— Это Доку Модаев, мы с тобой на одной улице жили. Помнишь меня? Со мной еще младший брат, Лечи.

— А, как же, помню! — оживился участковый. — И что ты там делаешь в подвале?

— Ранили меня, отлеживался здесь.

— Понятно, — разом погрустнел милиционер. — Сколько вас там?

— Мы с братом и еще двое. Все раненые.

— Ясно. Сдаваться вам надо. Русских много, они все равно вас убьют.

— Знаю, но мы боимся. Если сдадимся, тоже убить могут. Это же спецназ — убийцы! Если ты проследишь, чтобы нас не тронули, то мы согласны сдаться.

Участковый метнул быстрый вопрошающий взгляд в сторону Моргена, тот торопливо кивнул в ответ:

— Не тронем, обещаю! Всех передадим вэвэшникам, пусть отправляют в Чернокозово или куда там еще…

— Хорошо, Доку. Ничего не бойтесь, они вас убивать не будут.

— Ладно. Мы сдаемся. Только ты будь рядом, гаскам я все равно не верю.

Быстро обсудили условия. Сошлись на том, что прячущиеся в бункере боевики соберут все свое оружие, а хозяин дома вынесет его наверх к ожидающим разведчикам, после чего те спустятся вниз сами. Такое решение было принято потому, что, по словам Модаева, двое боевиков были тяжело ранены и сами выбраться из схрона не смогли бы. Седой фельдшер, все еще держась за перемазанное подсыхающей кровью разбитое лицо, спустился в подсвеченную фонарями темноту подвала, нырнул в глубину и вскоре вновь возник в конусе света нагруженный автоматами, и подсумками с гранатами и магазинами. Взглянув на него, участковый осуждающе покачал головой:

— Зачем били старого уважаемого человека, командир? Не хорошо это… Наказать надо виноватых…

— Поучи меня еще! — огрызнулся Морген. — Твой уважаемый человек здесь бандитов раненых прятал, которые в меня и моих парней стреляют. Так что ничего страшного, потерпит!

— Нехорошо… — задумчиво тянул свое участковый.

— Что нехорошо? — все больше озлобляясь, зашипел разведчик. — Что тебе не нравится? Он, между прочим, на твоей территории орудовал, там, где ты за порядком смотришь. То-то боевики твоими знакомыми оказались, может ты в курсе был, что они здесь отлеживаются, а?

— Нехорошо говоришь, — остро глянул на него чеченец. — Зло говоришь, как собака лает! Знал, не знал, делал, не делал, какая разница? Закон есть! Разве он старика бить позволяет? Для всех закон есть… Если ты закон не соблюдаешь, чем ты лучше боевика, э?

— Да иди ты в жопу, философ, — не вдаваясь в высокие материи, закончил дискуссию Зяма. — Разрешите, товарищ капитан, я этому тоже для комплекта по хлебалу врежу!

Чеченец ничего не ответил, лишь молча смерил разведчика наполненным презрением уничтожающим взглядом. Фельдшер, поднявшись по лестнице и с видимым облегчением грохнув на пол, оттягивающее плечи оружие, заставил спорщиков заняться более насущным делом.

— Точно все собрал, сморчок? — испытующе поглядел на хозяина дома Морген. — Никаких сюрпризов не будет?

— Что отдали, то принес, — развел руками тот.

— Ладно, увидим. Если что, мы тебя на мелкие куски живьем порежем, — мрачно пообещал ему разведчик и, повернувшись к своим, приказал: — Зяма, Копыто, со мной вниз. Чапа, Цапель, присматривайте за этими деятелями.

Вроде бы невзначай объединив в этом приказанье участкового с преступником, демонстративно показав, что не доверяет ему, Морген ждал ответной реакции, слов возмущения, протеста, но милиционер лишь гордо вскинул подбородок, повернувшись к офицеру спиной. Досадливо сплюнув на пол, Морген осторожно опустил ногу на первую перекладину узкой металлической лесенки.

Внизу оказалось довольно просторное помещение, с оборудованными вдоль стен лежанками и уходящей наверх трубой вентиляции. На двух лежаках, укрытые одеялами полулежали раненые, черные, блестящие в свете фонарей глаза со страхом глядели на столпившихся возле лестницы разведчиков. У одного из раненых широкими витками грязновато-серого бинта была туго перетянута грудь. Куда ранен второй под одеялом было не видно. Еще двое встречали их стоя на ногах, Морген догадался, что коренастый, мускулистый бородач, заросший до самых глаз курчавыми черными завитками волос, и есть тот самый Доку Модаев, с которым он говорил. А замерший за его спиной высокий тонкий юноша с чуть тронутыми мягкой щетиной щеками, видимо, его младший брат. Проглядывало в резких орлиных чертах лица некое фамильное сходство. Бородач смотрел прямо в лицо разведчику, выжидающе склонив набок голову, страха в его глазах Морген не увидел. Юноша держался хуже и ощутимо вздрагивал, втягивая голову в плечи, отворачивался от насмешливых взглядов контрактников.

— Оружия не заныкали? — строгим голосом спросил Морген. — Смотрите, если что найду, наше соглашение теряет силу.

— Не бойся, командир. Все доктору отдали, ничего не осталось, — спокойно ответил бородач.

— За меня не беспокойся, я не боюсь, а просто предупреждаю, — обрезал его разведчик. — Ну, раз все отдали, нечего стоять. Берите вдвоем по одному лежачих и выносите наверх.

— Мы не справимся вдвоем, командир. У меня ранена рука, а нести надо осторожно, чтобы не причинить им вред. Они оба тяжелые. У Аслана пробита грудь, а Мага ранен в живот. Их надо нести осторожно. Прикажи, пусть твои солдаты помогут.

Только тут Морген заметил, что левая полускрытая от него корпусом рука бородача висит на протянутой через шею брезентовой косынке. Он уже открыл было рот, чтобы приказать разведчикам помочь пленным, но Зяма его опередил.

— Щас прям, — глумливо ощерился он в лицо чеченцу. — Все бросил и пошел эту падаль ворочать! Сами грузите! Не подохнут! Вы, мрази, живучие!

— Зачэм так сказал! — тонким голосом выкрикнул вдруг молодой чеченец. — Ва! Кто здэсь мраз?! Ты, свинья, с мужчинами гаварышь! В пилэн визял, ладна! Оскорбилять зачэм? Кто такой право тибэ дал?!

— Кто мне право дал? — хрипло выдохнул Зяма. — Ах ты, пидор! Козоеб недоделанный! Да я вас мразей давил и давить буду, пока последний не сдохнет! По праву русского человека! По праву того, кто вам тут все построил, жизнь наладил, из говна вытащил! По праву того, кому вы вместо благодарности нож в спину воткнуть норовите! На, пидор!

Широко размахнувшись, контрактник ударил чеченца кулаком в лицо. Из разбитого носа юноши брызнула кровь, голова мотнулась назад, он пронзительно вскрикнул, но уже через секунду, совладав с собой, ожег разведчика горящим ненавистью взглядом.

— Не трогай моего брата! — рявкнул бородач, делая шаг вперед.

— Отставить! — страшным голосом гаркнул Морген, видя как в ответ на непроизвольное движение чеченца, неприятно оскалившись, вскидывает автомат Зяма, плечом чувствуя, как стремительно разворачивается, поднимая оружие Копыто.

— Прекратить немедленно! Копыто, Зяма! Отставить я сказал!

Привычная прочно вбитая в мозги команда подействовала. Остановились, замерли.

— Я ничего не делаю, командир, — в наступившей тишине внятно выговорил чеченец. — И брат мой тоже ничего вам не сделает, только не надо его бить. Мы не сопротивляемся. Мы же пленные…

— Заткнись, сука! Заткнись! — пронзительно взвизгнул Зяма, дергая из стороны в сторону мелко дрожащим автоматным стволом. — Пристрелю, гниды!

— Все! Хватит! Зяма, опусти оружие!

— А чего он, командир?!

— Все, Зяма, они пленные, не надо об них мараться… Передадим вованам, пусть они разбираются…

— Я испачкаться для дела не боюсь, командир! — ответил контрактник, с видимым усилием опуская готовый к стрельбе автомат, в голосе звенел неприкрытый вызов.

«Если ты закон не соблюдаешь, чем ты лучше боевика, э?» — вспомнил слова участкового Морген. Привалившись к спиной к бетонной стене, жестом предельно усталого человека, он смахнул со лба крупные капли холодного пота. А разве есть такой закон, по которому можно воевать в своей стране против ее же граждан? Так что же нам соблюдать?