"Своих не сдаю" - читать интересную книгу автора (Михайлов Максим)

Хамзат

День выдался солнечный и вместе с тем приятно не жаркий, откуда-то с далеких гор дул освежающий ветерок, нес с собой сладостные летние запахи напоенных соками земли, цветущих трав, хотелось дышать полной грудью, радоваться жизни и любить всех вокруг. Хотелось, но, увы, не получалось. Хамзат брел по залитой солнцем улице, едва переставляя ставшие в одночасье тяжелыми и неуклюжими, будто ватными ноги. Вчера случилось то, чего он со страхом ждал всю неделю. Ночью, забываясь в горячечном беспокойном сне, раз за разом он прокручивал в мозгу картину того, как это произойдет. Надеялся смутно, вдруг пронесет, вдруг минет. Мало ли как жизнь поворачивается. Может, не проживет эту неделю страшный русак. Может меткая пуля какого-нибудь борца за свободу отправит его в ад. Может более удачно поставленный фугас разорвет на части его поганое тело. Да все что угодно может с ним случиться, ведь даже в обычной жизни человек никогда не застрахован от внезапного приступа неслышно подкравшейся болезни, от не вовремя выехавшей из-за поворота машины, да от упавшего с крыши кирпича наконец, а уж когда идет война, то и говорить нечего… И почти уверил уже себя в том, что не до него будет проклятому русаку через обещанную неделю, даже если он ее и переживет, мало что ли дел у человека из страшной организации с короткой аббревиатурой ГРУ? Да нет, наверняка целая куча. Где уж тут помнить про какого-то там случайно попавшегося под руку парня, который не то, что не известный полевой командир, даже просто не боевик…

Однако хоть и успокаивал себя, в глубине души всегда знал что зря, у этих не соскочишь, и не забудут они про тебя — те еще волки. Если уж вцепились раз, ни за что не выпустят. Мало что ли страшных не к ночи помянутых рассказов шепотом передается от человека к человеку про них на селе. Что хотят то и сделают, никто им не указ, никого не боятся черти, ни своих, ни, тем более, чужих. Так что не сильно и удивился-то, когда ровно накануне назначенного дня вернулся домой из поездки, еще умыться не успел, а мать уже принесла мятую бумажку с печатью — повестку в комендатуру. Пока в отъезде был, приезжал офицер с тремя бойцами, завезли бумагу, да расписаться заставили, что получили. Явиться завтра к коменданту, насчет постановки УАЗика на какой-то там военный учет, вроде положено так, закон такой, говорили, есть, так что документы на машину с собой и завтра с утра пораньше в комендатуру. А в случае неявки, расстрел. Так сказали. Смеялись много, веселые, шутили видно.

Хамзат покивал солидно, молча взял из материнских рук повестку, сложил вчетверо, спрятал в карман бережно и прошел в дом. Не к лицу мужчине, перед женщиной, пусть даже и матерью волнение и страх показывать. Потому всем видом полный покой изображал, только сердце в груди так и бухало, да жилка на виске забилась сильнее обычного. Потому как понял все конечно сразу и кто зовет и зачем. Про то, что грузовики да УАЗы положено на военный учет ставить знал, но это где положено, там, где эти учеты на случай мобилизации для войны ведут. А здесь, какие на хрен учеты?! Здесь война уже почитай к десятому году подкатывает. Чего уж там учитывать?! Ясно все, как день… Не комендант его к себе зовет, а тот, перемазанный кровью грушник, лицо которого до сих пор в кошмарах видится. Не забыл, значит. Выходит придется завтра ответ давать, вот только какой… Да, задача… Весь вечер только и думал о предстоящем, потому за столом больше молчал, ел мало, о поездке против обыкновения рассказывал скупо, на расспросы не отвечал, наконец сославшись на усталость рано ушел к себе в комнату спать. Там завалившись на кровать и, глядя в окно на постепенно светлеющее звездами небо, думал долго и напряженно.

Дело в том, что на самом деле было ему, что интересного рассказать русаку. Хамзат вовсе не врал, когда говорил, что ничего не знает про боевиков ни в родном селе, ни в других селах. На самом деле ни он сам, ни его родственники никакого участия в сопротивлении не принимали, прозорливо полагая, что сила силу ломит и гораздо лучше под шумок заниматься полулегальной приносящей немалые барыши торговлей левым бензином, да паленой водкой, чем пытаться сражаться с гяурами, скрываясь в горах, будто дикие звери. Ведь что бы там ни говорили ваххабиты, что бы ни обещали, реально жизнь партизана отнюдь не сладкая, да и не долгая. Чего-чего, а этого на примере многих односельчан нагляделись. Да, бывало, уходили молодые и горячие парни по весне, как зацветет пышным многоцветием зеленка в горы, воевать во имя Аллаха за свободу своей земли от русаков-оккупантов, бились с неверными собаками насмерть, караулили их в засадах, нападали на колонны, и малочисленные блокпосты, минировали дороги. А к осени по первым заморозкам, когда в горах, да лесах особо уже не побегаешь и всякая война сама собой замирает, забиваясь в теплые схроны, натопленные землянки и пещеры в самой недоступной горной крепи, назад в родное селение возвращались, обмороженные израненные и покалеченные, со стариковскими усталыми глазами, грязные, оборванные и завшивленные бойцы. Не все, что уходили, далеко не все… Хорошо, если возвращался один на пятерых ушедших. Вернувшиеся отогревались в тепле, отмывались, отпаривались в банях, выводили вшей. Вечерами рассказывали героические истории о лихих налетах, об убитых врагах и погибших друзьях, о взятой добыче, да пленных русаках, которых превращали в рабов, а то на месте резали горло, если видели, что у гяура спина слишком прямая, под ярмо гнуться не желает. Рассказы эти воспламеняли подросшую молодежь, зажигали в черных глазах горцев завистливый огонек, мечталось мальчишкам о славе, о богатой добыче, о почете и уважении в родном селе. И на следующую весну в горы уходили уже они, для того, чтобы осенью опять назад вернулся лишь один из пяти…

Однако были и другие бойцы за свободу, те, кто не собирал односельчан, чтобы похвалиться своими подвигами, те, кто не принес с собой по осени ни денег, ни славы. Эти были молчаливы, пили много водки, а на разговорчивых глядели с затаенной ненавистью, и лишь в пьяном бреду их, наконец, прорывало, будто лопались, истекая желтым вонючим гноем, давно набухшие чирьи. И тогда речи текли уже совсем другие: про загноившиеся из-за отсутствия медикаментов раны, про холод и голод, про постоянный страх, про атакующие на бреющем вертолеты, про затравленный животный бег не разбирая дороги при отрыве от преследования, про арабов-наемников, не считающих простых чеченцев за людей, про их звериную жестокость, про такой же жестокий и еще более страшный русский спецназ, исповедующий закон кровной мести и берущий за одну свою жизнь десять вражеских… Отличались эти пьяные разговоры от рассказов удачников, как небо от земли, и вот они-то уж как ничто другое остужали горячие головы. Вот только редкими они были и велись лишь в кругу близких людей… Хамзату повезло, он подобные истории вовремя услышал.

Брат его школьного друга Апти Талалаева Ахмед пропадал где-то все лето и половину осени. Апти несказанно важничая, заявлял, что Ахмед, как всякий настоящий мужчина, пошел на войну с гяурами и дерется вместе с самим имамом Шамилем. Что домой он обязательно вернется с целой кучей заработанных долларов и русскими рабами, которые будут вести все небогатое хозяйство Талалаевых, навсегда избавив самого Апти от унизительной для мужчины домашней работы. Дни шли за днями, и вот уже после заморозков в селе появился Ахмед. Никаких рабов он с собой, конечно, не привел, да и великим богатством тоже не хвастал. Бегавшие исподтишка посмотреть на вернувшегося с войны героя мальчишки ничего интересного в его внешнем виде не нашли. Только сверх меры исхудавшее с заострившимися чертами лицо, глубоко запавшие постоянно бегающие шало-больные глаза, да правая нога, которую он при ходьбе неловко подволакивал из-за почти негнущегося колена. На просьбу рассказать о том, как бил он неверных собак, Ахмед лишь сумрачно косанул в их сторону глазами и смачно сплюнув себе под ноги, молча ушел в дом. Апти тоже ходил как потерянный, вовсе не такого брата он надеялся увидеть, вовсе не того ждал от старшего… И лишь много позже, когда гуляли девятнадцатый день рождения Апти, и именинник принимая поздравления друзей говорил о том, что скоро придет и его время попытать счастья на военных дорогах, вдрызг напившийся Ахмед вдруг пьяно выкрикнул:

— Молчать! Не знаешь, о чем говоришь, молчи! Куда ты собрался?! Хватит нам на семью и одного воина! Я за всех нас отмучился! И за тебя, и за младших братишек! Потому сиди дома, помогай родителям, торгуй, женись, едь учиться! А воевать идти не позволю! Или зря я чуть без ноги не остался?!

За столом моментально замолчали, не след горскому мужчине прилюдно произносить такие речи, непривычно это, да и неправильно, уж больно неприличной для воина слабостью отдает. Ахмед поднялся и, чуть покачиваясь, обвел гостей недобрым взглядом.

— Почему так смотрите? Осуждаете меня? А кто из вас там был? Кто под вертушками бегал? Кого артиллерией гяуры накрывали? Молчите? Правильно, молчать вам и надо…

Он еще что-то собирался сказать такое же злое и правдивое, но подвел неожиданно заплетшийся язык, застыли комом в горле обидные резкие слова, а потом и самого Ахмеда вдруг повело в сторону. Он широко махнул рукой, надеясь ухватиться за воздух, но не смог удержать равновесия и так и завалился бы прямо на накрытый стол, если бы его не подхватил сидевший рядом Хамзат. С другой стороны еще кто-то из молодежи поймал перебравшего за локоть. Ахмед бессильно обвис в их руках, бессмысленно глядя налитыми кровью глазами в пол.

— Простите его, дорогие гости, — поспешил сгладить неловкость хозяин дома горбоносый Шамиль. — Мой сын много пережил на священной войне. Все знают, он дрался с гяурами, как лев, и до конца исполнил долг правоверного мусульманина. Но сейчас он слишком много выпил вина, и Аллах помутил его разум. Еще раз прошу простить его необдуманные слова. А вы юноши, помогите ему выйти на воздух, пусть подышит немного, остудит горячую голову.

Улица стыло белела припорошенная мелким снежком, Хамзат помог Ахмеду дойти до ворот и там присесть на специально врытой в землю лавке, от разгоряченных тел на морозе валил пар, голова разом сделалась холодной и ясной, похоже и Ахмеду тоже заметно полегчало. Он больше не рвался обратно в дом, не пытался что-то доказывать, сидел смирно уставясь в темноту широко открытыми глазами, думал о чем-то своем.

— Что там действительно все так плохо? — помявшись, нерешительно задал мучивший его вопрос Хамзат.

Ахмед лишь усмехнулся, невесело качнув головой.

— Ну почему же тогда остальные об этом не говорят? Почему рассказывают только о геройских подвигах и добыче?

— Закурить есть? — голос Ахмеда звучал сипло, но говорил он вполне связно.

— Да, есть! Вот кури, пожалуйста, — засуетился Хамзат, протягивая початую пачку.

Он не курил, и сигареты носил для солидности, потому что был убежден, что у каждого мужчины они быть должны. Пробовал научиться и сам, но горький режущий горло и нос дым приятным вовсе не показался, так что пока, хоть Хамзат и поклялся себе овладеть этим искусством, курить на людях он не решался, чтобы не дай бог вдруг не опозориться.

Ахмед глубоко затянулся, все так же задумчиво глядя куда-то вдаль поверх головы собеседника.

— Русские солдаты действительно никуда не годятся, — начал рассказывать он. — Они не хотят воевать, не хотят быть воинами и служить в армии. Их согнали сюда насильно. Они не умеют стрелять, не любят убивать, не считают нас врагами. Поэтому их легко обмануть и убить. Опасны они тем, что у них есть тяжелое оружие: танки и самолеты, пушки и ракеты, вертолеты и управляемые бомбы. У нас ничего этого нет, и нет средств, для того чтобы с этим бороться. Потому приходится прятаться в глухих лесах и недоступных горах. Скрытно выходить из укрытия, устраивать засаду, бить и спешно бежать назад прятаться. Пока не накрыли НУРСами с вертолета, пока не ударил по квадрату «Град» или «Саушки». Поэтому бежать надо очень быстро, отставшие попадают в настоящий огненный ад. Вот так и идет война, сначала сидишь на базе и готовишься к рейду, ешь плохо, спишь на голой земле. Потом крадешься в ночи мимо блокпостов, сидишь несколько дней в засаде, когда целый день нельзя даже шевельнутся, а ночью приходится есть холодную пищу, потому что нельзя развести огонь. Потом бой, когда ты стреляешь в неверных, но они тоже стреляют в ответ, потому что как ни слабы их солдаты, они понимают, что дерутся за свои жизни. Поэтому очень хотят убить тебя и, иногда это у них получается. Потом ты с оставшимися в живых бежишь обратно в укрытие, спасаешься от погони, несешь на себе раненых братьев и захваченное оружие. Если ты отстаешь, падаешь от усталости, не можешь идти, тебя ждет смерть. Раненые, которых ты несешь, тоже почти все умрут, потому что их надо лечить, им нужен врач и госпиталь, а не несколько дней бега по лесу от идущей по пятам погони. Потом, если повезет, и ты сумел оторваться от преследования, укрыться в горах и спастись, ты опять сидишь на базе и готовишься к новому рейду, плохо ешь и спишь на голой земле. Вот такая война…

Хамзат заворожено молчал. От простых и вовсе не героических слов Ахмеда веяло безысходной тоской, война теряла наивный ореол юношеского романтизма и представала другой своей более реальной стороной. Теперь она выглядела не как захватывающее приключение, а как тяжелая на пределе моральных и физических сил работа, требующая нечеловеческого напряжения всех резервов организма, несущая с собой всевозможные неудобства и лишения.

— Но не это хуже всего, — помолчав, продолжал Ахмед. — В последнее время изменились сами русские. Сейчас здесь почти нет молодых солдат по призыву. В основном воюют контрактники — взрослые мужики, которые за войну получают деньги. И отрабатывают их по полной. Нас они ненавидят и обычно не боятся. Потому что уже попробовали войны в других местах, кто где. Многие потеряли здесь друзей или близких и специально приехали мстить. Эти дерутся отчаянно, до последнего, никогда не сдаются. Не боятся крови ни своей, ни чужой. Если бы их полковники, да генералы у наших денег не брали, давно бы уже всем конец пришел, хотя и так к тому идет. Чем дальше, тем хуже… А есть и вовсе звери — спецназ… Ни дай бог таким попасться, на хвост сядут — не выпустят. Денег не берут, договариваться ни с кем не хотят. Воюют так же как мы из засады, в лесу и горах, как у себя дома. Кровь льют направо налево, похоже у них и сердца-то в груди нет… Вот так-то…

Сейчас давний разговор вспоминался во всех подробностях. Именно под его впечатлением, Хамзат, когда по весне появились в селении эмиссары имама Хаттаба, набирать новых борцов за веру в учебные лагеря знаменитого араба, отвечал уклончиво ни да, ни нет, мол, подумать надо, с родными обсудить, все дела закончить, а уж потом на войну собираться. Так и дотянул до того момента, когда все, кто дал согласие, с прибывшими проводниками ночью исчезли из села, направляясь к далеким и страшным горам, где разместился один из учебных лагерей. Апти, не внявший советам старшего брата, ушел. Ушли с ним еще два десятка юношей, не доживших и до двадцати лет. С тех пор Хамзат не видел давнего друга, лишь однажды, случайно встретивший его на улице Ахмед скупо в двух словах передал ему короткий привет от Апти. Рассказал, что тот сражается с неверными, еще жив, хотя был недавно ранен в плечо, но уже выздоровел, что его отличил перед всеми сам Хаттаб, за храбрость и умение, проявленные в бою, подарив ему кинжал в отделанных серебром ножнах. Хамзат сдержанно отреагировал на это сообщение, с того самого времени, как бывший школьный товарищ стал боевиком юноша как бы забыл о нем, уже понимая, что вряд ли когда-нибудь увидит друга живым, а если и увидит, то это наверняка будет вовсе не тот Апти с которым так весело было осуществить тысячу приходящих на ум мальчишкам проказ. К сожалению их детство бесповоротно кончилось, а взрослая жизнь развела вовсе уж в разные стороны, разбежались шедшие когда-то рядом дорожки. Так думал Хамзат. Однако судьбе, или Аллаху было угодно рассудить по-другому, и встреча старых друзей состоялась буквально два дня назад, как по заказу, и была она вовсе не теплой и не дружеской.

Плохо спавший в последнее время ночами, растревоженный Хамзат, услышав тихий стук в окно, подсочил будто ужаленный. Первым делом вязкие нелогичные полночные мысли метнулись к сидящему во дворе дома на цепи здоровенному кобелю-полукровке от вязки кавказской овчарки с волком. Почему он даже не гавкнул, уж не говоря о том, что вообще должен был разорвать незваного гостя в мелкие клочья? Неужели пожаловали отпустившие его недавно спецназовцы? Тем пристрелить пса из бесшумного пистолета раз плюнуть! Он задохнулся от подкатившего к горлу ужаса. Больше всего на свете не хотелось Хамзату вновь глянуть в водянисто-пустые провалы глаз командира разведчиков. Лишь лихорадочно скакнувшая в разгоряченной голове мысль о том, что если пришли со злом, да пристрелили сидящую на карауле собаку, то уж точно не за чем деликатно стучаться в окно, оповещая хозяев о своем прибытии. Собрав в кулак всю силу воли, десять раз напомнив себе, что он мужчина, а значит, ему не пристало пугаться кого бы то ни было, Хамзат на негнущихся ногах подошел к окну. Ночь за стеклом плыла черная, безлунная, рассмотреть незваных гостей было совершенно невозможно, лишь качнулась под окошком чья-то неясная тень.

— Кто там? — почему-то шепотом просипел в темноту Хамзат, открывая створку оконной рамы.

— Это я, Апти, — также тихо откликнулась ночь.

— Кто? — чувствуя, как неожиданное облегчение захлестывает все его существо, до самых кончиков пальцев на ногах, сводя приятной заставляющей расслабиться судорогой напряженные поясничные мышцы.

Все оказалось вовсе не так страшно, как он уже успел себе вообразить, это всего лишь Апти, ровесник и старый друг. Потому и не лаяла сторожевая псина, Апти ей знаком не хуже, чем хозяева и из-за его прихода тревожиться, резона нет. Не понятно только откуда он вдруг здесь взялся, и что за нужда пригнала его сюда среди ночи? Что это за дело такое, с которым нельзя подождать до утра?

— Суре дика хыла хун, ваша (добрый вечер, брат) — тихо засмеялся в темноте Апти. — В дом меня с другом пустишь? Или будешь гостей во дворе держать?

Что-то резкое и неприятное послышалось в его голосе Хамзату, но он тут же отогнал от себя, еще не успевшую оформиться жутковатую мысль, и почти бегом бросился отпирать закрытую на ночь входную дверь.

Гости зашли в дом, вежливо поздоровавшись с хозяином, стараясь не шуметь. Рассмотрел их Хамзат лишь в комнате, когда затеплил керосиновую лампу и яркий ненасытный огонек вонючего жирного пламени, кинув вверх порцию копоти, ровно заплясал, забился в плену стеклянной колбы. Вот тут то и вернулись все его страхи. Апти, нагло, по-хозяйски развалившийся на стоящем в углу диване, смотрел, презрительно прищурившись, черты лица его погрубели и заострились, прибавилось жестких морщин около губ, а вдоль щеки узкой узловатой ниткой тянулся свежий недавно заживший шрам. Окрепшее, еще юношески гибкое, но даже на вид ловкое и сильное тело затянуто в пестрый иностранный камуфляж из легкой, не мешающей коже дышать, ткани, на ногах добротные ботинки с высоким берцем. И последний штрих — небрежно закинутый под руку автомат, будто случайно смотрящий настороженным черным стволом прямо Хамзату в живот. Перехватив опасливо брошенный на оружие хозяином дома беглый взгляд, Апти нехорошо ощерился и проговорил почему-то по-русски:

— Отличный автомат. Сам отнял у русского десантника. Патрон в стволе и предохранитель снят. Вот он, смотри, в самом низу! Нажму на курок и… Пух! У тебя в животе дырка!

— Это плохая шутка, друг, — судорожно сглотнув, тоже по-русски ответил Хамзат.

— Очень плохая шутка.

— Разве я шучу? — неприятно улыбнулся Апти.

Хамзат невольно вздрогнул, поймав его ненавидящий взгляд. Заметив это, спутник молодого чеченца тихо рассмеялся. Хамзат изучающе глянул в его сторону. Этот тоже был облачен в камуфляж и вооружен, однако на чеченца не походил. Смуглое с подчеркнуто тонкими правильными чертами лицо обрамляла аккуратно подстриженная бородка, орлиный нос выдавался далеко вперед, загибаясь книзу подобно клюву хищной птицы, глаза смотрели весело и как-то особенно веско и уверенно, длинные вьющиеся волосы свободно падали на мощные плечи.

— Не к лицу гостю, даже если у него есть автомат, оскорблять хозяина дома, в который он пришел, — собрав в кулак все свое мужество, по-чеченски вымолвил Хамзат, глядя прямо в лицо длинноволосому.

Против ожидания тот не вспылил, не засмеялся и не пригрозил ему оружием, вместо этого лишь пожал непонимающе плечами и коротко взглянул на улыбающегося Апти.

— Говори по-русски, — лениво процедил тот, обращаясь к Хамзату. — Салех не понимает нашего языка. Он приехал сюда из Йемена биться за нашу свободу вместе с нами. Это очень удивительно, что чужой мужчина приезжает из далекой страны за много тысяч километров отсюда, чтобы исполнить долг каждого правоверного мусульманина. А некоторые наши мужчины, которым не надо никуда ехать упорно продолжают прятаться за спины других.

— Откуда же он знает русский? — удивленный Хамзат пропустил мимо ушей оскорбительные намеки бывшего одноклассника.

— Учился в университете в Москве, — без запинки и малейшего акцента отбарабанил, сверкнув белозубой улыбкой Салех.

— Ты от темы не уходи, — недовольно скривился Апти. — Мы к тебе не просто так побеседовать пришли.

— Тогда рассказывайте свое дело, — изо всех сил стараясь казаться спокойным и сохранять неколебимое мужское достоинство, выговорил Хамзат.

— Это не только наше дело. Это и твое дело. И мое, и вот его, и каждого чеченца, и вообще всех мусульман…

Хамзат напряженно ждал, уже догадываясь, что последует за этими словами. И он не ошибся. Патетически закатывая глаза и жестикулируя левой рукой, Апти заговорил:

— Нашу землю топчет враг. Неверные собаки снова хотят накинуть на нас ярмо, сделать нас своими рабами. Наши жены и матери в слезах, наши братья и отцы убиты. Наши дома разрушены. В тяжелый час обращается к своим сынам страна. Каждый должен исполнить свой долг. Каждый должен приложить все силы для сопротивления захватчикам. Каждый должен взять в руки автомат и присоединиться к лучшим сынам чеченского народа до последней капли крови бьющимся с неверными собаками…

Хамзат, склонив голову набок, внимательно слушал разошедшегося так, что на губах выступила пена одноклассника, мысленно прикидывая, во что обойдется ему этот полночный визит борцов за свободу. И так и этак примерял, все выходило, что не дешево, хорошо, если вообще в живых оставят. Сразу видно Апти вовсе не придуривается и искренне верит всему, что говорит, чего не скажешь об арабе. При внешней почтительной серьезности, написанной на лице йеменца, в глазах его легко было заметить пляшущие веселые искры, сразу становилось понятно, что к запальчивой тираде своего товарища он относится более чем иронично. Однако, сам Апти этого не замечал. Да, друг и одноклассник, здорово же тебе в горах мозги набекрень сдвинули…

— И вот в этот тяжелый час я обращаюсь к тебе, Хамзат! — театрально воскликнул, простирая руку вперед Апти. — Ты должен быть с нами! Собирай вещи! Мы идем в горы!

— Не знаю, много ли толку будет от меня в горах, — неуверенно дрожащим голосом произнес Хамзат, гадая про себя, верно ли отгадал значение веселых огоньков в глазах араба, от этой отгадки сейчас без преувеличения могла зависеть его жизнь.

— Я ведь совершенно не знаком с военным делом. Даже стреляю и то очень плохо…

— Это ничего! — от избытка чувств вскакивая на ноги, воскликнул Апти. — Главное твое желание бить неверных собак! Остальному тебя научат в специальном лагере. Ты станешь настоящим бойцом!

— Но… — робко заикнулся Хамзат.

— Какие могут быть «но»! Ничего не бойся! Я позабочусь о тебе в память нашей старой дружбы!

— Просто я…, - беспомощно оглядываясь на араба начал было Хамзат.

— Погоди, Апти, — веско произнес йеменец. — Для того, чтобы сражаться с врагом не обязательно мерзнуть в горах. Ты правильно сказал, главное иметь желание бороться. А способы борьбы могут быть разными. Можно стрелять во врага из автомата, а можно готовить для стрелков еду, покупать им оружие и патроны, новую форму и снаряжение. Этим тоже должен кто-то заниматься. Кто-то должен зарабатывать на все это деньги. Если завтра все чеченцы уйдут в горы, то русские возьмут нас без боя едва закончатся патроны. Кто-то должен заботиться о бойцах. Я вижу, твой друг гораздо больше помощи принесет нам здесь, чем в бою, о котором он слишком мало знает.

Хамзат с благодарностью глядел на Салеха, все-таки он в нем не ошибся и уж кем-кем, а твердолобым фанатиком вроде его одноклассника араб не был. Апти огорченно помотал головой, ожег старого друга презрительным взглядом и отвернулся к стене. Видимо, такой финал их беседы тоже ожидался, потому он довольно быстро смирился с принятым решением, не пытаясь больше кидаться лозунгами великого джихада. Пора было переходить к практической стороне дела, и чтобы не длить вовсе не приятный визит больше необходимого Хамзат, косо глянув на отвернувшегося к стене Апти, сразу взял быка за рога.

— Короче, сколько вы хотите? — прямо спросил он Салеха.

Араб коротко усмехнулся и, не ломая больше комедию, жестко глядя хозяину дома в глаза, огорошил его вовсе невозможной суммой:

— Двадцать тысяч. Долларов естественно.

— Это не реально, у меня нет таких денег, — сглотнув вставший в горле ком, протянул Хамзат.

Такого поворота он не ожидал. Хамзат искренне надеялся, что сможет откупиться символическим взносом «на общее дело». Однако улыбчивый араб зарядил такую сумму, что для того чтобы ее выплатить пришлось бы полностью свернуть только начавший приносить доход отлаженный бизнес, продав и машину и все оборудование маленького, надежно укрытого в укромном месте, перегонного заводика.

— Это только твои проблемы, дорогой. Найди! — безразлично глядя по сторонам, через губу процедил Салех.

— Найди! Где же я вам найду?! Вы меня, наверное, с кем-то спутали! Я не миллионер! Не этот, как его, Березовский…

— Э-э, дорогой, кого обмануть хочешь? — недобро качнул головой араб. — Нефть в бензин перегоняешь? Перегоняешь? Нефть где берешь? В нефтепроводе дырку провертел и качаешь. Денег за это не платишь… Бензин куда деваешь? В Грозном продаешь… За деньги продаешь! Так? Так! Значит, деньги есть? Есть!

— Да какие там деньги?! Слезы одни! Ну пять тысяч я бы еще собрал. Но уж никак не больше, никак…

— Двадцать, дорогой, двадцать. На святое дело жалеть денег нельзя. Деньги еще наживешь, а жизнь она одна.

— Не хочешь платить — собирайся, пойдешь с нами. Будешь в нашем отряде сапером! — злобно прошипел из угла Апти. — Знаешь, как у нас работают саперы? Нет? Когда мы подходим к минному полю, и нам надо пройти на другую его сторону, сапер отдает свой мешок и оружие другому и идет вперед, остальные ждут: подорвется, не подорвется… Если не подрывается идут за ним точно по следам. Если подрывается, дальше идет следующий. Саперов всегда не хватает! Не хочешь давать денег, возьмем тебя в саперы! Хоть такую пользу принесешь своему народу!

Хамзат растерянно и беспомощно оглянулся на араба. Тот, делая вид, что чем-то ужасно заинтересовался на потолке, тихонько насвистывал, глядя вовсе в другую сторону.

— Все хватит болтать! — подскочил, нервно дергая автоматом Апти. — Ночь на исходе, а нам еще идти. Десять минут тебе, собрать вещи! Мы забираем тебя с собой.

— Ладно, — тяжело и глухо, будто из-под толщи ледяной воды вымолвил Хамзат. — Я заплачу, я найду деньги. Только придется подождать, сейчас такой суммы просто нет.

— Десять дней, — жестко произнес Салех. — Я не сторонник методов моего друга Апти. Он еще очень молод и потому горяч. Но то, что он рассказывал тебе про наших саперов абсолютная правда. А минных полей теперь много. Мы часто теряем своих братьев, которые очень дороги нам. Ты не дорог мне, я с удовольствием пустил бы тебя на минное поле вместо человека, с которым вместе ел хлеб и дрался с неверными. Помни об этом, когда будешь искать деньги.

— Хорошо, я буду помнить, — пристально глянув в глаза друга детства, произнес Хамзат. — Я понял, что вы хотите отнять у меня деньги, которых нет, иначе отнимите жизнь. И про срок я тоже понял.

Апти, внезапно смутившись, отвел взгляд и наклонил голову, пряча лицо. Видно и ему нелегко дался этот ночной визит в гости к бывшему однокласснику. Уловив неуверенность и смятение в душе напарника, араб, не давая ему времени на проявление слабости, жестко продолжил:

— Как соберешь деньги, принесешь их брату Апти, Ахмеду Талалаеву. Помнишь его?

Хамзат, занятый своими невеселыми мыслями, утвердительно кивнул.

— Хорошо. Вот ему и отдашь всю сумму, а уж он знает, как нас найти. Смотри же, срок начинается с сегодняшней ночи. Не будет денег — пеняй на себя… Мы тебя предупредили. А теперь, до свидания, провожать не надо, дорогу сами найдем.

Скрипнула несмазанной петлей дверь, короткой сторожкой перебежкой протопали по двору легкие шаги двух пар ног. Негромко звякнула цепь честно бдившего во дворе, оказавшегося таким бесполезным, волкодава. О ночных гостях теперь напоминал только едва ощутимый запах потных давно немытых тел, да оружейной смазки, витавший в воздухе. Если бы не это, то весь их визит можно было счесть всего лишь страшным сном, кошмарным предрассветным бредом… Но Хамзат точно знал, что происшедшее вполне реально, гости вовсе не были призраками, или ожившими в полночь мертвецами. А вот ему, Хамзату, предстояло стать мертвецом всего лишь через несколько дней. Найти где-то двадцать тысяч долларов было совершенно немыслимо.

Теперь он, едва передвигая ноги, неосознанно оттягивая неизбежное, шел на встречу с русским. В голове гудящим роем кружились, бились друг об дружку, не помещаясь в тесноте черепной коробки мысли. Казалось бы, перед ним вдруг нежданно-негаданно замаячило простое и легкое решение всех проблем с Апти. Достаточно шепнуть о нем этому страшному русаку и все, больше он никогда не увидит забывшего давнюю дружбу посмевшего угрожать ему смертью одноклассника. Нет ни малейшего сомнения, что русский заинтересуется такой информацией и, может быть, даже заплатит за нее деньги, как обещал. Но поступить так, значит действительно предать свой народ, стать в идущей войне на сторону ненавистных оккупантов и уже навсегда отрезать себе дорогу обратно, к той подчеркнуто нейтральной жизни, которую он вел до сих пор. Ведь русский не остановится на этом и, угрожая разоблачением, будет требовать все новых и новых предательств. А это замкнутый круг, чем больше он будет поставлять информации, тем плотнее будет насаживаться на тот крючок, которым его один раз подцепили. А там, сколь веревочке не виться, конец всех предателей и стукачей всегда один, а в условиях гордой национальной республики конец этот страшен. Кожу живьем сдерут, да так и оставят, умирать долгой мучительной смертью. Сам Хамзат подобной казни никогда не видел, но от людей слышал, что умирает наказанный, бывает несколько дней и все это время беспрестанно кричит от боли. Если в ситуации с Махмаевыми еще Аллах знает, как все выйдет, может быть удалось бы и оправдаться, если твердо стоять на своем и на все вопросы отвечать, что гаски специально решили опорочить честного чеченца. То если отдать русским Апти, после того, как он грозил ему, а про угрозы наверняка известно всем его родственникам, раз деньги требовалось отдать Ахмеду, то и полный дурак поймет, в чем тут дело. Уже никак не отмоешься, никакой ловкий язык не поможет. Однако если ничего не сказать русскому тоже плохо выходит — мало того, что про Махмаевых еще неизвестно как выйдет, удастся оправдаться, нет ли, так еще и требуемые боевиками деньги повиснут на шее тяжким грузом. Тут уж точно без вариантов, такой суммы не собрать. Значит, под дулом автомата заберут с собой в горы, а там он точно погибнет, потому что, зная, что не по доброй воле он здесь никто за него не заступится, никто не поможет, не прикроет в бою. А раз так, то и смерти ждать не долго. Так ничего и не решив, Хамзат подошел к крашенным в зеленый цвет с по старинке намалеванными по центру красными звездами воротам комендатуры.

Русский встретил его внешне дружелюбно, отвел в отдельный кабинет, предложил чаю из пузатого разрисованного китайскими драконами термоса. Ни дать ни взять, встреча лучших друзей. И лишь глубоко в оживленных лучащихся улыбкой глазах различил Хамзат опасные тлеющие угольки ненависти. Страшен был русский, чем-то похож на кровника, идущего по следу обидчика, не бреющего бороды, не ложащегося с женщиной, не употребляющего мяса до тех пор, пока не свершится священный обычай мести. Такой же целеустремленный, жестокий, неумолимый. Не похож на русских, что испокон веков жили бок о бок с Хамзатом здесь в Курчалое. Те были тихие, безответные, боязливые и покорные, рыхлые телом и слабые душами, даже говорили они вполголоса, как бы украдкой. Этот был другой породы. «Может у русских на самом деле не одна единая национальность? — даже задумался Хамзат. — Может, бывает их несколько разных видов? Ну, вроде как бывают сильные могущественные тейпы с крепкими уверенными мужчинами и красивыми женщинами, а бывают захудалые с дурной порченной смешанными браками кровью…»

Однако долго размышлять на эту тему русский ему не дал.

— Как живешь, Хамзат-джан, как твой бизнес, как дела у твоей семьи, все ли здоровы? — заботливо поинтересовался он, заглядывая прямо в лицо, сверля пристальным взглядом.

— Спасибо, все здоровы, все хорошо, — пролепетал Хамзат от неожиданности чуть не подавившись горячим сладким чаем, как ни странно хорошо и правильно заваренным.

— Это хорошо, когда все хорошо, — вновь заулыбался русский. — Пусть так будет и дальше… Ведь это только от нас зависит, как оно сложится дальше, правда?

Слова «только от нас зависит» русский произнес с нажимом, выделяя их голосом.

— Иншалла, — произнес Хамзат, смиренно опуская голову. — Все мы в руках Аллаха, справедливого и милосердного, на все его воля, да не оставит он нас своей милостью.

— Да ты что? — в демонстративном удивлении вскинул брови разведчик. — Никак опять ярый почитатель Аллаха попался! Да откуда же вас столько на мою голову?! Ты дурку мне не гони, хлопец, я положим тоже в Бога верю, но на него надеюсь, а сам не плошаю… Вот и ты мне тут спектаклей не устраивай, взрослый ты слишком, еще при советской власти воспитанный, так что исламского фанатика здесь мне не изображай. Был бы лет на пять помладше, я еще может, поверил бы, а так, извини…

Хамзат лишь безразлично пожал плечами, мол, я сказал, ты слышал, верить — не верить дело твое.

— Ладно, к делу, — сухо произнес русский. — Выкладывай, что можешь рассказать.

— Цены на бензин вверх опять поползли, видно какие-то большие заводы федералы накрыли, совсем мало бензина на рынке, — облизнув, разом пересохшие губы сказал Хамзат, беспокойно озираясь.

Разведчик поощрительно кивнул, дальше мол, давай…

— Ну еще слухи ходят, что в горах под Ножай-Юртом есть база где готовят боевиков…

— Где конкретно?

— Точно не говорят, но где-то там в горах…

— Где слышал? Кто сказал?

— В Грозном на рынке говорили, незнакомые какие-то…

— Ясно. Дальше.

— Еще караван с оружие из Грузии пойдет через перевалы примерно через месяц, — вдохновенно врал Хамзат.

Все его опасения развеялись, провести русского оказалось проще простого, он все принимал за чистую монету, главное не называть людей, точных мест и дат. Тогда его рассказ невозможно будет проверить. А то, что нет никакой конкретики, так он же сразу предупреждал, что с боевиками никак не связан, так что откуда ему что знать.

— Караван будет большой и идет к самому Хаттабу…

Разведчик слушал, прикрыв глаза и покачиваясь на стуле, вроде бы совершенно безразлично.

— Тоже на рынке слышал?

— Да, тоже на рынке, там много услышать можно. Много говорят… Вот еще…

— Бабы говорят? — прервал его вопросом русский.

— Бабы? Почему бабы? — удивился Хамзат неожиданному повороту разговора.

Русский, не отвечая, в очередной раз качнулся на стуле, и страшный удар в коленную чашечку заставил Хамзат взвыть и согнуться в три погибели от взорвавшейся в ноге боли. Вскочивший со стула разведчик одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и резким рывком за волосы задрал ему голову вверх, сверкнувшая молнией в его руке сталь ножа хищно прижалась отдающим холодом лезвием к горлу. В лицо чеченцу впились опасно посеревшие отдающие стальным оттенком глаза.

— Потому что бабы обычно несут всякий вздор и заведомую чухню, — обманчиво ровным и спокойным голосом произнес русский. — Вот вроде как ты сейчас.

Хамзат лишь хрипел, закатывая глаза и тихонько подвывая от боли.

— Ты что, сука, забыл, о чем я тебя предупреждал в прошлый раз? — ласково водя туда-сюда ножом по натянутому горлу, продолжал разведчик. — Так я тебе сейчас напомню. Если ты считаешь, что ты самый умный и можешь вешать лапшу на уши тупым гаскам, то ты сильно ошибся, очень сильно… Видно придется мне рассказать местным старейшинам, кто навел комендатуру на Махмаева… Придется? Как думаешь, а?

— Вам не поверят… — просипел, вздрагивая всем телом и боясь пошевелиться, чувствуя, как остро отточенное лезвие скребет по заросшей трехдневной щетиной шее, легко сбривая жесткие топорщащиеся волоски, Хамзат.

— А-а, вот ты как решил? Мол, мое слово, против слов презренных гяуров, и кому, спрашивается, поверят больше? Нет, дорогой мой шимпанзенок, шалишь… Это смотря как рассказать… Ты Хатимат Хамханову знаешь, нет? Не знаешь? Странно… Ну тогда поверь на слово, есть тут такая местная достопримечательность, паленной водкой торгует. А уж болтливая она баба, сил нет! Что услышит, моментально, на все село разнесет… Так вот, местные комендантские бойцы у нее частенько водочкой затариваются, да и офицеры не брезгуют. Завтра к ней заедет помощник коменданта, возьмет три пузыря, и расскажет, что к нему однокашник из ГРУ приехал, гулять будут. Потом подъедет еще, часа через три за добавкой, с этим самым однокашником, со мной, то есть, уже изрядно подвыпившие оба будут. И вот пока эта самая Хатимат в дом за водкой побежит, расскажет однокашник помощнику коменданта, про то, что ты давний его агент и не одного моджахеда уже за деньги продал, а последним твоим сообщением мне как раз Махмаевы и были. Ну а поскольку я пьяный, так и говорить буду громко так, что эта самая Хатимат наверняка услышит. Потом мы с помощником поедем водку пьянствовать и ждать известия о том, что тебе глотку перерезали, как барану. Вот так примерно…

Нож легонько скользнул, надрезая кожу на шее Хамзата, от внезапной резкой боли тот дернулся, но удерживаемый мощной рукой разведчика за волосы, быстро затих.

— Ну что? Все еще считаешь, что мне не поверят? Все еще хочешь попробовать?

— Шайтан, — глухо выдохнул Хамзат.

— Да нет, это ты уже слишком. Разве что его заместитель по Чеченской республике, — холодно и неприятно улыбнулся ему разведчик. — Ну что? Все осознал? Говорить будем?

— Будем, — судорожно сглотнув, просипел чеченец. — Только нож убери и отпусти меня.

Люд все так же улыбаясь неуловимым движением руки спрятал тускло блеснувший клинок в ножны и, до хруста костей потянувшись по-кошачьи гибким телом, неспешно направился к отлетевшему в сторону во время суматохи стулу, не спеша поднял его и, аккуратно поставив на прежнее место, сел.

— Ну? Слушаю тебя?

— Ты платить обещал… — облизнув пересохшие губы и непроизвольно потирая шею, произнес Хамзат, глядя куда-то в сторону.

— Обещал, значит, заплачу, — серьезно и веско ответил Люд. — Я с тобой дело честно веду, не обманывая…

Он прекрасно знал, что молодой чеченец сейчас отчаянно пытается сохранить лицо, понимая, что проиграл вчистую и все равно сделает все, что захочет ловко поддевший его на крючок разведчик, все же пытается выдвигать какие-то свои требования. Вроде как сравнивая счет: мне пошли навстречу, ну и я в ответ тоже… Так примерно потом эти мелкие уступки прольются целительным бальзамом на израненное горское самолюбие, помогая примириться с происшедшим. Потому в данный момент Люд готов был пообещать что угодно, хоть луну с неба, лишь бы чеченец начал говорить, прошел ту самую переломную точку, за которой свершившееся уже не изменить, не исправить и остается только смириться, как бы тяжело и унизительно оно ни было.

— Ладно, — подумав с минуту и еще раз нервно пройдясь языком по губам, произнес Хамзат. — Они сами виноваты. Не надо было им так со мной поступать. Слушай…

Люд склонился над столешницей, перегнувшись как можно ближе к собеседнику, всей позой и выражением лица показывая предельное сочувствие и понимание. Вначале Хамзат говорил неуверенно, спотыкаясь на каждом шагу, долго подбирая слова и периодически сбиваясь и замолкая. Однако разведчик, поощрительно улыбаясь, доброжелательно кивая, вовремя задавая точно выверенные наводящие вопросы, вскоре сумел помочь ему перебороть неловкость и, постепенно, речь чеченца стала плавной и образной, слова полились, будто сами собой, выражая весь гнев и возмущение незваными ночными гостями и их наглыми требованиями. Люд бурно сопереживал, укоризненно качал головой, демонстративно сжимал кулаки и скалил в гневе зубы в самых драматических местах повествования. А сам внутренне ликовал, мало того, что он нутром опытного оперативника сразу почуял, что парнишка на этот раз вовсе не врет, а значит все, Рубикон перейден и теперь (только теперь!) он становится настоящим, достойным доверия агентом, еще открывалась шикарная возможность выйти на очередную духовскую банду, взять их эмиссаров при передаче денег и одним махом выяснить, где скрываются остальные бандиты, и кто в селе с ними связан. Это была удача! Люд на секунду вспомнил тот момент, когда на берегу Хумыка ловил спину бегущего Хамзата в прорезь автоматного прицела. Ведь никаких проблем не было снять тогда пацана, гарантированно и качественно, на таком расстоянии не промазал бы и самый тупой срочник. Ан нет, как что-то под руку тогда толкнуло, вдруг в последний момент решил сделать по-другому. И вот он результат! Да какой! Ай да Люд! Ай да сукин сын!