"Стеклянный суп" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Джонатан)
ЛУНА В ЧЕЛОВЕКЕ
 |
Первое, что Винсент Этрих услышал от Изабеллы Нойкор, было «Луна в человеке, да?». Она разговаривала с какой-то женщиной. Потом запрокинула голову и расхохоталась, широко раскрыв рот. Флора Воэн и Саймон Хейден привели em специально, чтобы познакомить с ней. Три-четыре года назад лицо этой Изабеллы можно было назвать красивым. Такая мысль пришла ему в голову, едва он ее увидел. Когда их представили друг другу, он показал на ее тяжелый плащ, и первое, что она услышала от него, было:
— А вы знаете, как такие плащи называют во Франции?
Она чуть заметно улыбнулась и посмотрела на Саймона и Флору, как будто хотела убедиться, что это не шутка. Наконец она снова перевела взгляд на Винсента.
— Нет, и как же?
— Упелянд. — Слово выбежало изо рта безупречным галопом, пританцовывая на скаку, точно лошадь.
— Хорошее слово, правда? У-пе-лянд.[2]
Обычно она не носила таких тяжелых вещей, но в тот вечер на улице было жутко холодно. Она только что вошла и еще не успела снять длинную, до пят, серую суконную накидку. Капюшон у нее был такой большой, что свисал до середины спины. Эта накидка в сочетании со светлыми волосами, голубыми глазами и розовыми с мороза щеками делали ее похожей то ли на принцессу из волшебной сказки, то ли на танцовщицу из айс-ревю.
— А что такое «упелянд»?
— Это такой плащ — большой и жутковатый.
— Как у Дракулы?
— Скорее как у доктора Живаго.
Она ему уже нравилась. Сообразительные, остроумные, готовые посмеяться над собой женщины никогда не оставляли его равнодушным.
Она начала расстегивать плащ.
— Ладно, а теперь я вам загадку загадаю. — Ее пальцы онемели от холода и двигались с трудом. Прежде чем продолжать, она сложила ладони лодочкой и подышала в них. — Вы когда-нибудь слышали про
— Пыточную рубашку? Конечно. Были когда-нибудь в Музее пыток в Шестом округе? Там полно всяких интересных штук, стоит сходить.
Изабелла бросила быстрый взгляд на Хейдена, явно интересуясь, где тот откопал такого парня? Ей еще никогда не доводилось встречать людей, которые слышали бы про
Пока они вчетвером болтали, стало очевидно, что между Изабеллой и Винсентом проскакивают искры. Флора и Саймон это видели, и оба приходили в бешенство. Но сделать ничего не могли.
Этрих рассказал забавную, удивительно нежную историю о драгоценной коллекции аккордеонов своего отца. И как Винсент еще мальчиком научился играть на аккордеоне после того, как влюбился в одну из моделей этой коллекции под названием «Гора Эверест».
— Неужели вы и правда играете на аккордеоне? — спросила Изабелла.
— Правда. Даже «Полет шмеля» сыграть могу.
Ей это очень понравилось, что было заметно не только по ее лицу, но и по ее жестам, позе. Изабелла вообще любила людей, которые умели всякие необязательные вещи, — разговаривали как чревовещатели, играли на аккордеоне, занимались фигурным катанием или ремонтом часов. Она даже влюбилась однажды в человека, который научил ее танцевать танго.
На столе в ее гостиной стояли разные милые ее сердцу безделушки, которые она в разное время делала своими руками, находила или покупала на блошиных рынках. Ни одна из этих вещиц ничего не стоила, но Изабелла дорожила ими из-за их причудливости, необычности или из-за того, что они напоминали ей о чем-то. К примеру, у нее был красный резиновый человечек, каких делали в двадцатые годы, и он выглядел в точности как фигура с ее любимого рисунка Бруно Шульца.[3] Рядом лежал громадный зуб — любимой собаки, давно умершей. Щербатая табличка с одного из венских домов с надписью «Tolstoy Gasse»,[4] лягушонок в балетной пачке и клочок промокашки с ее детского письменного стола в деревянной рамочке с инкрустацией. Этот клочок от края до края заполняли рисунки, каракули, какие-то таинственные знаки, которые она рисовала самой себе… Мир девятилетней девочки в ее собственных словах и иллюстрациях. Глядя на Винсента, аккордеониста и вообще интересного человека, она захотела показать ему эти вещи и послушать, что он скажет о них.
Но окончательно все решила музыка. Несколько минут спустя, пока они разговаривали, в комнате вдруг зазвучала музыка. Все замолчали, прислушиваясь, а потом вновь вернулись к разговорам. Пегги Ли[5] пела песню под названием «Эти маленькие глупости». Винсент поднял голову и улыбнулся, точно старого друга встретил. Да это и был старый друг — одна из тех песен, которые полюбились ему на всю жизнь.
Без колебаний он пригласил Изабеллу на танец. Она подумала, что это шутка, но он был серьезен. Никто в комнате не танцевал, а ему хотелось — прямо сейчас, с ней, под эту песню. Изабелла потрясающе танцевала, но еще никогда в жизни не выходила на площадку первой. Она повернулась к подруге, узнать ее мнение, но Флора Воэн занята была только тем, чтобы сохранить лицо и не выбежать из комнаты, рыдая. Хейден знал, что между Этрихом и Флорой был роман, и наверняка посмеялся бы сейчас над страданиями своей бывшей пассии, если бы не собственный полный провал с Изабеллой. Он был уверен, что, если бы это он пригласил Изабеллу на танец, она отказалась бы, не раздумывая ни минуты.
Этрих поднял руки в классическую позицию, приглашая ее присоединиться к нему. Она снова почувствовала себя юной девушкой, робеющей и нерешительной, но и радостно возбужденной тоже. Дрожащей от возбуждения — вот как следовало бы сказать. Она уже много лет не испытывала ничего подобного, но стоило ему пригласить ее на танец, и эмоции нахлынули волной. Шагнув ему навстречу, она вложила свои ладони в его протянутые руки, и они закружились в танце. Флора и Саймон подались назад, освобождая им место.
Люди вокруг оглядывались на них и улыбались. Потанцевать — какая замечательная мысль! Но следующая пара присоединилась к ним не раньше, чем песня отзвучала почти до конца. Так что вся площадка была в распоряжении этой пары незнакомцев. Этрих старался не прижимать ее к себе, и она это заметила. Чтобы испытать, а может, и подразнить его, она медленно пододвинулась к нему поближе. Так же медленно он отодвинулся от нее, и они продолжали танцевать, соприкасаясь только руками. Она как будто вновь оказалась в школе танцев, где готовилась к своему первому венскому балу в паре с мальчиком, который до ужаса ее боялся.
На середине песни рот Винсента оказался возле ее уха, и ясным тихим голосом он заговорил. В том, как он говорил, не было никакой сексуальности, только откровенность.
— Мои родители были самой романтичной парой, которую я знал. Каждый раз, когда я слышу эту песню, я думаю о них, потому что им обоим она очень нравилась. Оба знали ее слова наизусть.
Она подалась назад, чтобы взглянуть на него.
— Правда? Мне так нравится, когда люди знают слова любимых песен. А ваши родители еще живы?
— Нет, погибли в автокатастрофе много лет назад.
То, как он сказал эти слова, потрясло ее даже больше, чем сам факт. Столько в его голосе было тоски и грусти. Не колеблясь, она спросила:
— Какие они были?
Теперь Этрих подался назад и поглядел на Изабеллу с удивлением.
— Мои родители? Вы правда хотите знать?
И снова она была тронута его интонацией, в ней слышались одновременно и горячее желание, и сильное сомнение. Он явно хотел дать ответ на ее вопрос, но боялся того, что она с его ответом сделает. Двойственность его тона означала: «Я могу тебе доверять? Мне так хочется».
Часть нашей жизни — это поиски того единственного и необходимого человека, который поймет нашу историю. Но мы так часто делаем неправильный выбор. Проходят годы, и оказывается, что человек, который, как мы считали, нас понимает, относится к нам в лучшем случае с жалостью, а то и с безразличием или откровенной антипатией.
Те, кому мы на самом деле небезразличны, делятся на две категории: тех, кто нас понимает, и тех, кто прощает наши самые тяжкие грехи. Но найти человека, способного на то и другое, удается крайне редко.
Этрих не знал эту женщину, но ее рука твердо лежала в его ладони, и все в ней, казалось, говорило: «Я здесь — расскажи мне все, что захочешь».
Тем временем Флора и Саймон переместились в бар, где заказали по хорошей порции спиртного и с трудом поддерживали бессвязный разговор. Хейден первым заметил, что происходило рядом, но никак не мог поверить своим глазам.
— Флора, посмотри на них! Ну же, быстро!
Но Флора только что опрокинула стаканчик и смотреть на них вовсе не хотела, спасибо большое. Она и так видела больше чем достаточно. Просто Саймон, как обычно, ведет себя как последнее дерьмо и пытается сделать ей еще больнее. А потом предложит перепихнуться где-нибудь по-быстрому, чтобы не так обидно было.
— Флора, пожалуйста, посмотри.
С раздраженным лицом она со стуком опустила стакан на стойку и обернулась. Пара была достаточно близка к ним, чтобы она увидела слезы на щеках Винсента Этриха. Он даже не пытался их вытирать. Продолжая танцевать, он смотрел на Изабеллу так, словно она только что сказала что-то очень-очень важное.
Что это с ними творится?
Не отрывая глаз от танцоров, она произнесла уголком рта:
— Посмотри на них, Саймон. Как ты думаешь, что там у них происходит?
Но он не понял.
— Да брось ты. Они всего полчаса знакомы, а он уже плачет. Что она, на ногу ему наступила, что ли?
Изабелла украла Винсента с вечеринки. Они продолжали танцевать, не видя и не слыша никого, кроме друг друга. Флора и Хейден перестали смотреть на них и вернулись к своей выпивке. Потом заспорили о какой-то ерунде. Но поскольку внутри у обоих все клокотало и оба созрели для хорошей свары, они ее и получили. Немного погодя, когда Флора о чем-то заговорила, Саймон демонстративно выставил руку с часами и уставился на них, чтобы показать, как ему наскучила эта ссора. Флора пошарила по залу глазами в поисках парочки, но те уже ушли. Она обратила внимание Хейдена на этот факт, намекнув, что это он во всем виноват, ведь именно ему пришла в голову мысль пригласить Этриха на эту вечеринку. О чем он, черт возьми, думал?
БУМ-М-М! Удар гонга, возвестивший о втором раунде их поединка, прозвучал едва ли не во всеуслышание. Бойцы вышли на ринг, готовые к бою. Секс — самая сильная из страстей, с которой ничто не сравнится, но гнев может стать неплохим заменителем. Тот факт, что несколько лет тому назад Хейден и Флора были любовниками, сделал их особенно ожесточенными противниками. Стыдливость или сдержанность не смягчали словесных ударов, которыми они обменивались. Никакие скрытые планы или стремления, связанные с постелью, им тоже не мешали. Ведь они уже прошли через это на пути к постели и были уже по ту сторону. Результат выглядел грязным, неприглядным и правдивым. В своей перепалке они очень быстро добрались до самого низкого уровня в истории их отношений и, не сговариваясь, опустились даже еще ниже.
В двух милях от них Изабелла на большой скорости вела свою машину по Линке-Винцайле, и лампочки на приборной доске горели ровным голубым светом в противовес ярким вспышкам неоновых и галогенных городских огней за окнами. Из динамиков негромко звучал старый альбом «Роллинг стоунз». Изабелла собиралась показать Винсенту нечто особенное — своего Кизеляка. Через десять минут они будут на месте. Они молчали. Обоим хватало того, что они оказались наедине друг с другом, — двое взрослых, убегающих в сверкающий огнями город, навстречу приключению, — оба были довольны, взволнованы, глубоко удивлены и исполнены ожиданий.
Винсент оглядывался по сторонам, стараясь, чтобы это было незаметно. Он считал, что о человеке можно судить по окружающим его вещам, — по тому, что у него в машине, на письменном столе, в сумочке или в карманах. Ты то, что ты носишь с собой.
К его восторгу и тайному облегчению, в машине Изабеллы в тот день царил очаровательный беспорядок. Рекламные буклеты и прочий почтовый мусор — желтые! бирюзовые! оранжевые! — валялись на полу. Компанию им составляли недавний номер «Тайм» и ежедневная венская газета. Прежде чем сесть, ему пришлось убрать с переднего сиденья кассеты — Борис Буковски и «Полуночники в забегаловке» Тома Уэйтса.[6]
Этрих представил, как Изабелла берет почту по дороге к машине. Она так торопится, что не успевает даже дойти до помойки, а просто бросает буклеты на заднее сиденье и забывает про них навсегда. На приборной доске валяются маленький черный фонарик и роскошная, вся в глубоких царапинах золотая шариковая ручка, бок о бок с восьмидюймовым резиновым Элвисом, танцующим на присоске. Этрих ткнул в Элвиса пальцем, тот сразу завибрировал и затрясся.
— В машине у меня бардак, я знаю. Но так не всегда бывает. Я видела, как вы оглядывались, — усмехнулась Изабелла, не поворачивая головы.
— Это бардак? Да это сущие пустяки. Вот я расскажу вам одну историю, она случилась на самом деле. Как-то раз люди из кинокомпании увидели мою машину на улице и позвонили мне. Оказалось, они хотели арендовать ее для фильма, который снимали тогда. А знаете почему? Потому что в этом фильме был один бомж, который жил в автомобиле. А мой в точности соответствовал их представлениям о том, как должна выглядеть машина, в которой живет бомж, вот и предложили мне пятьсот долларов в день за аренду.
— Не верю.
— Богом клянусь, правда. Присягнуть могу. — И он поднял руку, как будто давал клятву в суде.
— А как назывался фильм?
— «Ангелы в баре».
— Я его видела! С Арлен Форд.[7]
— Точно. Значит, вы видели мою машину.
У Изабеллы рот открылся от изумления. Она медленно прикрыла его ладонью, вспоминая что-то из фильма.
— Та сцена, когда полицейские подходят к машине того парня и выволакивают его наружу…
— Это моя машина и есть. — Винсент снова протянул руку и щелкнул по Элвису пальцем, отчего тот весь содрогнулся.
—.. а еще они нашли там кучу кошек, которые жили с ним… — Она расхохоталась. — Господи, неужели это и правда ваша машина?
Этрих кивнул:
— Да, только без кошек. Терпеть их не могу. А после съемок в машине воняло ими несколько недель. Я даже на автомойку пару раз съездил, пылесосить замучился, ничего не помогало.
— Для хозяина такой жуткой машины вы хорошо выглядите. А пахнет от вас просто здорово. Отличный одеколон. Но, может, вы не моетесь?
Ничуть не обескураженный, Винсент спокойно ответил:
— Да нет, это у меня только машина такая. Она для меня всегда была как ящик в платяном шкафу или комоде, куда бросают всякие вещи, но никогда ничего не вытаскивают. Ну, знаете, корешки от билетов, носки без пары, старый лед…
— Старый лед? — Она знала, что не ослышалась, но картинка была такой странной и нереальной, что ей захотелось услышать еще раз.
— Именно.
Снова наступило молчание, но обоим было легко и удобно. В молчании не было угрозы, будто застывшую картину оберегал хранитель экрана, как в компьютере. Наконец Этрих спросил:
— А можно мне узнать, куда мы едем? — Вообще-то ему было все равно; просто он хотел еще раз услышать ее голос.
— Вы правда хотите знать или пусть лучше будет сюрприз? Выбирайте.
Он задумался ненадолго и сказал:
— Пусть будет сюрприз. Но мне бы очень хотелось услышать что-нибудь о вас. Вы ведь почти ничего не рассказали. Это нарочно?
Она пожала плечами.
Но Винсенту этого было мало.
— Выкладывайте — у вас же есть что-нибудь мне рассказать.
— Мой отец врач.
Он ждал. Еще несколько минут прошли в молчании, прежде чем она посмотрела на него, приподняв брови.
— Это было что-нибудь.
— Да — профессия вашего отца. Но я-то хочу узнать что-нибудь о вас.
— Ну ладно, вот вам кое-что еще: когда я была ребенком, то хотела стать балериной. Тогда я очень хорошо танцевала, и меня приняли в балетную школу Венской государственной оперы. Там я и повстречала Флору. Мы с ней учились вместе. Но все же я танцевала недостаточно хорошо, а в балете это понимаешь рано, лет в четырнадцать — пятнадцать. У меня получалось, но недостаточно хорошо. Поэтому я ушла оттуда и поступила в американскую международную школу, — мои родители хотели, чтобы я изучала английский. Со мной часто так бывало в жизни. У меня многое получалось, но всегда недостаточно хорошо. Ничего выдающегося.
Она говорила без гнева или сожаления. Просто констатировала факт. Винсента тронула и ее искренность, и ее беспристрастная самооценка. Он знал таких женщин, к каким она только что себя причислила, но ни одна из них никогда не призналась бы в этом. Поскольку все они также были привлекательны, люди неизменно оценивали их достижения выше, чем те заслуживали. О, такая хорошенькая женщина танцует/ рисует/ пишет? Значит, ее работы
— Простите, что вы сказали?
Она переключила передачу, и машина плавно затормозила. Водителем она была великолепным.
— Я спросила, знаете ли вы, кто такой автографист?
— Автографист? Нет. Что за странное слово.
— Вообще-то он был всего один. Сам для себя и название придумал. Его я и хотела вам показать, среди прочего.
Этрих ждал продолжения. Он уже заметил импульсивную манеру речи Изабеллы.
— В начале девятнадцатого столетия жил здесь один человек по имени Йозеф Кизеляк, который работал клерком в какой-то конторе дворцовой канцелярии, не важно, в какой. Кизеляк всегда хотел стать поэтом или актером, но у него ничего не получалось. И вот, чтобы прославиться, он стал писать свое имя краской на всем подряд. На любых предметах — зданиях, мостах, мебели… Сотни Кизеляков повсюду. Я слышала, он пользовался для этого трафаретом или шаблоном. Или, по крайней мере, делал это очень быстро, чтобы успеть убежать… Кизеляк называл себя автографистом. Он даже написал книгу — она до сих пор издается, — о пешеходном путешествии через Альпы, где он оставил свое имя на каждой вершине, куда ему удалось забраться. У меня есть один экземпляр. Называется «Пешком по Австрии». Он стал таким знаменитым, или, скорее, печально известным, что его вызвали в приемную императора, где тот лично сделал ему нагоняй. Представляете, Винсент? Глава огромной империи Габсбургов вызывает к себе какого-то мелкого маньяка, чтобы запретить ему писать повсюду свое имя! Вероятно, автографист вошел, получил хорошую взбучку и сделал вид, что пристыжен. Но когда он вышел, император обнаружил, что тот умудрился нацарапать «Й. Кизеляк» поверх какого-то доклада, лежавшего у него на столе.
Когда Изабелла говорила, она постоянно горячо жестикулировала. Ее руки то описывали большие круги в воздухе, то ныряли и камнем падали вниз, точно чайки, охотящиеся над водой. То одна, то другая рука отрывалась от руля, чтобы подчеркнуть что-то. Ни одна не могла оставаться в покое. Выражение лица тоже все время менялось. Глядя на него, легко было понять, какие места истории ее по-настоящему вдохновляют, а какие она рассматривает как мостик к следующему интересному моменту. Этриху нравились ее энтузиазм и манеры, и он не мог на нее наглядеться.
— И что с ним стало?
— Он умер очень молодым — в тридцать с небольшим.[8] И, конечно, все его автографы со временем исчезли, осталось совсем немного, в основном там, наверху, в Винервальде, на камнях и деревьях. Странно и даже жутковато наткнуться на них посреди Венского леса. Я слышала, есть даже клуб фанатов Кизеляка, которые обмениваются картами с указаниями мест, где они находили его творения… Это я и хочу вам показать — подлинного Кизеляка. Я нашла его несколько лет назад.
— А как вы узнали про этого парня?
— Петрас Урбсис.
— Простите?
Она подмигнула.
— А это второе, что я покажу вам сегодня вечером.
Найденный Изабеллой «Кизеляк» был написан под замысловатым углом у самой земли на стене барочной церкви в глубине Пятого округа. Они стояли на тротуаре совсем близко друг к другу, и Изабелла снова и снова проводила лучом фонарика по стене, показывая Этриху автограф. Наконец она выключила свет, и они остались вдвоем на холоде глядеть на темную стену.
Этрих сказал:
— Представляете, как был бы счастлив Кизеляк, узнай он, что две сотни лет спустя красивая женщина будет хвастаться его автографом в темноте, словно каким-то сокровищем? Чертовски круто.
— Сокровищем? Да, правда. Мне это нравится, Винсент. Я никогда о нем так не думала, но для меня он и правда сокровище.
— Кому еще вы его показывали?
Прежде чем ответить, она замешкалась на мгновение.
— Никому — только вам.
Он даже испугался счастья, которое нахлынуло на него, когда он услышал эту новость. Только ему — ему одному.
— Идемте, я хочу показать вам кое-что еще.
Она продела свою руку под его локоть и мягко потянула вперед. Это был первый раз, когда они прикоснулись друг к другу, не считая того танца на вечеринке. Она повела его прочь от места, где осталась машина. Этрих бросил на нее взгляд через плечо. Она заметила.
— Не беспокойтесь, это ненадолго.
— А я и не беспокоюсь. Просто я перчатки в машине оставил, вот и думаю, не сходить ли за ними.
Без колебаний ее ладонь скользнула вдоль его руки в карман пальто, и ее теплые пальцы в перчатке стиснули его замерзшую голую ладонь. Очаровательнее всего в этом жесте было то, что она не придала ему особого значения. Она сделала это только для того, чтобы погреть его руку, и все. Только доброта, редчайшее из качеств, когда оно встречается в чистом виде. С другой женщиной и при других обстоятельствах это наверняка означало бы что-нибудь серьезное, решающий момент. Но он интуитивно понял, что это не тот случай. Ее простая заботливость его восхитила.
Он посмотрел на их руки, потом на нее.
— Куда мы идем?
— Я вам говорила — к Петрасу Урбсису.
— Звучит не то как чье-то имя, не то как название нового русского оружия. Что-то вроде нового вида танка-амфибии.
Она стиснула его руку.
— Это человек, хотя он действительно из России, вернее, был, потому что он из Литвы.
— Петрас…
— Урбсис.
— Урбсис. — Этрих подождал чуть-чуть, а потом вставил:
— А вы уверены, что он не литовское оружие?
Изабелла снова стиснула его ладонь, но разговаривать, похоже, больше не хотела. Они шли вместе по неказистому рабочему району, где пахло печным дымом, сырым камнем и зимой. Машины проезжали мимо, добавляя к местным ароматам вонь выхлопных газов. Правда, было уже поздно, так что их встречалось немного. Время от времени кто-нибудь показывался из-за угла или попадался им навстречу, но эти прохожие держали глаза долу. Все куда-то спешили, одни домой, другие просто куда-нибудь в тепло. Гулять в этой части города было скучно. Кроме бесконечной вереницы угрюмых многоквартирных домов да редких захудалых ресторанчиков и гастхаусов[9] смотреть было не на что. Этрих недоумевал, куда они направляются.
Пройдя половину следующего квартала, он замедлил шаг, увидев кое-что. Поравнявшись с этим, он знаком попросил ее остановиться. Они стояли напротив ярко освещенной витрины. Окна других магазинов, попадавшихся им на пути, были либо тусклы, либо совсем не освещены, так что в них ничего нельзя было разглядеть. Да и поздно уже — в такой час кто пойдет к ним за покупками?
Но эта витрина сияла так, словно Вена ни днем, ни ночью не могла обойтись без ее товаров. Именно ее яркость и привлекла его внимание прежде всего.
— Хочу взглянуть на это барахло в витрине. Чем здесь, черт возьми, торгуют?
Увидев, что там было выставлено, он потерял дар речи. Этрих работал в рекламном бизнесе. Большую часть своего времени он убеждал людей покупать вещи, в которых они не нуждались или даже не подозревали об их существовании. Вот почему он любил смотреть, как остальной мир продает свои товары.
В этой витрине десять флаконов одеколона «Олд спайс» выстроились, словно причудливой формы кегли. Рядом с ними расположились шесть узких мужских галстуков вульгарных старомодных расцветок с геометрическими узорами, которые нынче превратились в последний писк. Великолепно сохранившиеся галстуки из другой эры. В том, что они оригинальные, сомнений быть не могло. Свежевычищенные и отглаженные, возможно даже ни разу не надетые. Мертвый запас. Этрих запомнил это выражение с тех пор, как мальчиком работал в магазине канцелярских товаров. Так называли новый, не пользовавшийся спросом товар, который хранили на складе в надежде, что когда-нибудь и на него найдется покупатель.
За галстуками стояла открытая коробка с набором пластинок 33 1/3 оборота, на которых были записаны речи генерала Дугласа Макартура. Рядом с ними лежала большая открытая иллюстрированная книга о скульпторе Уильяме Эдмондсоне. Подле книги — восемь кусков белого мыла с выдавленным посередине названием: «White Floating». На расстоянии фута от них стояла дамская сумочка из зеленой крокодиловой кожи в отличном состоянии. По ее форме Винсент с первого взгляда понял, какая она старая: Лорен Бэколл[10] щеголяла с такими под мышкой в фильмах сороковых годов.
А между всеми этими предметами были в беспорядке разбросаны черно-белые фотографии той эпохи. Наклонившись, чтобы разглядеть их получше, Этрих заметил, что на многих присутствует один и тот же человек. В половине случаев он был в военном, но форма была незнакомая. Какой армии она принадлежала?
На одном из снимков мужчина сидел в окружении группы медсестер с высокими сложными прическами. Другой был сделан в баре, тот же самый мужчина и какая-то женщина сидели на высоких хромированных табуретах и касались стаканами, видимо, чокались. На третьем он стоял с той же самой женщиной, обняв ее за плечи, подле маленького автомобиля, а за их спинами огромные снеговые шапки покрывали вершины гор.
— Винсент.
Этриху стоило груда оторваться от витрины и размышлений о том, что там делает все это барахло, даже когда Изабелла Нойкор окликнула его по имени. Что-то было в самих этих вещах и в том, как они лежали в витрине. Может быть, они так странно выглядели, собранные вместе? Или все дело было в явной заботе и продуманности, с которой их раскладывали? Вся витрина напоминала чей-то очень личный фотоальбом или полку в гостиной, где хранят самые дорогие сердцу, самые важные сувениры и талисманы.
— Взгляните наверх.
— Что?
Она подняла руку и указала куда-то наверх.
— Посмотрите туда. Вон, над дверью.
Не понимая, почему она этого хочет, Этрих все-таки сделал, как она сказала. Он поднял голову и увидел над дверью большую черно-белую вывеску, на которой были написаны всего два слова: «Петрас Урбсис».
Он не поверил своим глазам.
— Как? Это и есть то место, куда вы вели меня, Изабелла?
— Ага. Можете продолжать разглядывать витрину. Она замечательная, правда? Он ее каждую неделю меняет.
— Он распродает свою жизнь. — Изабелла облизала ложечку.
Пока она говорила, Этрих внимательно глядел в свою чашку с кофе. Потому что, стоило ему глянуть на Изабеллу, и он в два счета терял нить своих размышлений.
— Как вы сказали?
Они сидели за столиком в глубине продымленного зала кафе «Старая Вена», одного из немногих в городе заведений, открытых поздно ночью. Они пришли туда после того, как Винсент вдоволь нагляделся на витрину Петраса Урбсиса.
Изабелла похлопала его ложечкой по тыльной стороне ладони.
— Это все, что есть у него в магазине: предметы из его жизни. Не все, но многие; вещи, которые представляли для него достаточную ценность, чтобы их хранить. А теперь он распродает все это.
— Но как можно продавать свою жизнь? И зачем?
— Потому что он старик, который хочет умереть спокойно, зная, что его сокровища в хороших руках. Это не такая безумная затея, как кажется. Продает он в основном пластинки и компакт-диски. Петрас без ума от музыки, всякой. По-моему, у него что-то около пяти тысяч пластинок.
— Да, Изабелла, но в той витрине были куски старого мыла. Не будете же вы утверждать, что он продает старое мыло, которое собирал годами.
— Почему бы и нет? Я бы не удивилась. Представьте хотя бы на минуту себя на его месте. Вы стары и одиноки. Никому нет до вас никакого дела, и никто не хочет вас слушать. Ваши истории, ваши жалобы, оставшиеся у вас надежды и мечты: всем-все-рав-но. Со стариками всегда так… Но у вас есть немного денег, уйма свободного времени и миллион воспоминаний, которыми вы хотите поделиться с другими. Так что может быть лучше, чем открыть свой маленький магазин и продавать в нем все, что вам было дорого, людям, которые будут наслаждаться этими вещами не меньше вашего? Прежде чем кому-то что-то продать, Петрас разговаривает с человеком. И если тот ему не понравится, продажа не состоится. Я сама не раз видела, как он отказывал покупателям. Он говорит, что люди, которые заходят в его магазин, это либо одинокие старики вроде него, соскучившиеся по беседе, либо меломаны, разделяющие его музыкальные вкусы, либо просто люди, заинтригованные витриной и не удержавшиеся от соблазна войти.
Этрих потер лоб, не придумав ничего другого.
— И у него есть покупатели?
— О да, почти каждый раз, когда я захожу к нему, он обязательно с кем-то разговаривает. Зачастую его собеседники выглядят одинокими оборванцами, или как будто они только что сошли с летающей тарелки, но его это не смущает… Помните ту танцующую фигурку на приборной доске моей машины? Мне ее подарил один покупатель, фанат Элвиса. Я оказалась в магазине в день, когда Петрас продал ему очень редкую запись Элвиса, где тот в Лас-Вегасе поет «Аве Мария».
Хотя Винсент и Изабелла сидели, уставившись на свои руки, когда она рассказывала об этом, оба одновременно захихикали, представив себе Короля, поющего эту самую священную из песен. В Вегасе.
Когда он заговорил снова, голос у него был восторженный, как у ребенка.
— Вы должны представить меня этому Петрасу. Я должен с ним встретиться.
Изабелла кивнула:
— Можем пойти туда завтра, если хотите.
— Обещаете?
Было ужасно забавно, что он так сказал, но она вдруг почувствовала себя счастливой.
— Да, Винсент, я обещаю.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |