"От Крыма до Рима(Во славу земли русской)" - читать интересную книгу автора (ФИРСОВ Иван)

ВО СЛАВУ ЗЕМЛИ РУССКОЙ

КЕРЧЕНСКАЯ ВИКТОРИЯ — ТРИУМФ ФЛАГМАНА ФЛОТА

Долго, очень долго размышлял, приглядывался По­темкин к флагману Севастопольской эскадры и кора­бельного флота на Черном море. Минуло две кампании, а результатов существенных на море не предвиделось.

Нерешительность светлейшего, непонятная медли­тельность, а подчас и шатания только вредили делу. Он, не разбираясь в морском деле, попросту боялся риско­вать. Графа Войновича он знал давненько, со времен службы его на Каспии, где он попал в переплет к местно­му наместнику шаха персидского, но все обошлось бла­гополучно. Как-никак, а граф примелькался императ­рице, знавал многих из ее окружения, неплохо проявил себя в Архипелагской кампании, когда был зачислен на русскую службу. А кто такой Ушаков? Безвестный в прошлом капитан, из мелкопоместных, добрый служа­ка. Правда, приобрел известность в борьбе с чумой в Хер­соне. Даже неординарность действий его при Фидониси до сих пор не давали ему фору перед Войновичем.

Полгода раздумывал князь, перечитывая письмо Ушакова, в котором тот просил справедливости в споре с Войновичем. Но не зря приложил к своему письму Ушаков затейливые писульки своего начальника, в них, как в зеркале, отражались нерешительность и трусость Войновича перед неприятелем. Явно не хо­тел граф вступать в схватку с турками.

Наступила весна, а Потемкин все еще раздумывал, колебался. Отослав адмиралтейцам свой призыв, он по-прежнему оставлял Войновича на прежней должности, еще не определившись, кто же поведет в сражения эс­кадру.

Наверное, мартовское солнце, припекая, в какой-то мере воздействовало на светлейшего, и его сомнения постепенно рассеивались. Что ни говори, а члены Ад­миралтейства в Херсоне — это сонмище на берегу. Вик­торию же на море должно вершить эскадре, и флагма­ном там должен быть человек со светлой головой, твер­дый и решительный в своих действиях, знающий напе­ред свой маневр, предугадывающий намерения против­ника…

В последнюю неделю марта на борт «Святого Пав­ла» поднялся запыленный курьер из ставки Потемки­на в Яссах, доложил Ушакову:

— Вам пакет от светлейшего князя, главного коман­дующего, генерал-фельдмаршала Григорья Александро­вича Потемкина, — произнес он заученную фразу.

Расписавшись в реестре, Ушаков отпустил курьера, приказав накормить его и дать отдохнуть.

«Что ж, пакет адресован прямо ему, Ушакову, а не Войновичу, предзнаменование недурно».

«Предположа лично командовать флотом Черно­морским, назначил я начальствовать подо мною госпо­дину контр-адмиралу и кавалеру Ушакову. — Перечи­тав первые строки, Федор Федорович перевел дыхание и мысленно поблагодарил Бога: «Господи, наконец-то справедливость восторжествовала». — Господин контр-адмирал и кавалер граф Воинович отряжен в ко­мандование морских сил каспийских, бригадир Баска­ков отправлен к строению судов на Волге, бригадиры Голенкин и Пустошкин имеют быть начальниками эс­кадр при флоте, о чем Черноморскому Адмиралтейско­му Правлению о том знать даю. И как в Правлении ос­тается старшим господин бригадир Афанасьев, то и подтверждается ему особливое иметь попечение о скорейшем исполнении всех моих предписаний…»

Дальше следовали различные распоряжения князя по Адмиралтейству.

Вызвал писаря и продиктовал ему приказ по флоту о вступлении в должность. Распорядился вызвать Го-ленкина и Пустошкина, следовало поздравить их с но­вым назначением, все-таки, почитай, три десятка лет сослуживцы, сотоварищи, со времен Морского корпуса.

На следующий день, не успев сделать первые распо­ряжения по флоту, прибыл курьер из Ясс. Потемкин сообщил ордером, что «не обременяя вас правлением Адмиралтейства, поручаю вам начальство флота по во­енному употреблению». Здесь же сообщил, что строя­щиеся в Херсоне корабли «Навархия», «Вознесение» и «Святой Николай» будут подчинены князю и слу­жить ему форзейлями, кораблями разведки. На них он назначил своих генеральс-адъютантов Сенявина и Львова командирами. Третий корабль «Вознесение» становился флагманским кораблем князя. «Наконец-то светлейший поворачивается лицом к морю», — об­радовался Ушаков. В конце ордера Потемкин сделал приписку, которая поднимала настроение флагмана флота: «Поручая наблюдать в подчиненных строгую субординацию и дисциплину военную, отдавать спра­ведливость достоинствам и не потакать нерадивым; старайтесь о содержании команды, подавая всевозмож­ные выгоды людям, и удаляться от жестоких побой». В пакете, доставленном из ставки Потемкина, находи­лось несколько ордеров, помеченных одним числом, 14 марта. Один из них предписывал Ушакову то, о чем шла речь во время пребывания его в Яссах. Тогда Уша­ков предложил князю ранней весной сделать внезап­ный рейд к берегам Анатолии. Сейчас светлейший обя­зывал сделать набег, не откладывая. «…Извольте вый­ти в море ради поиску. Крайне полезно было бы, если б удалось вам схватить какие транспорты или истребить где спущенные корабли у азиатских берегов. Я наде­юсь, что вы со всею ревностью исполните вам поручен­ное и заблаговременно возвратитесь в Севастополь для приуготоления всего флота в кампанию».

Другие ордера предписывали отправиться также бе­зотлагательно в Херсон, определиться с Адмиралтейст­вом о всех работах и снабжении Севастопольской эска­дры на кампанию, отправить на новые верфи в Никола­ев фрегаты для ремонта.

Ушаков распорядился вызвать на совет всех коман­диров. Впервые они встретились с Ушаковым, который предстал перед ними в новом качестве. Их собрал не ис­полняющий обязанности флагмана эскадры, а коман­дующий Черноморским флотом.

— Отныне флот Севастопольский будет состоять из двух эскадр. Прошу любить и жаловать флагманов сих эскадр, бригадиров известных вам Голенкина Гаврилу Кузьмича и Пустошкина Павла Васильевича. Какие корабли и фрегаты по ним, определятся позже.

В отличие от Войновича, Ушаков говорил не торо­пясь, пытливо всматриваясь в лица своих командиров. Пять кампаний провел он с ними бок о бок. Про­шлую — впервые возглавил эскадру, но временно, и в море ее не пришлось выводить. Как-то сложится де­ло нынче?

— Наш предводитель, светлейший князь Потем­кин, предписал нам изготовить наипоспешно и доброт­но корабли и фрегаты к выходу в море. Посему прошу вас сего же дня составить подробные ведомости для по­требности экипажей в людях, судов в принадлежностях, артиллерии и к ней всех припасов, канатов, яко­рей и прочего. Сии ведомости представить завтра поут­ру, ибо мне с ними надлежит отъехать в Херсон днями. Сочту нужным довести до вас предписание князя на­блюдать в служителях низших, матросах окромя стро­гой дисциплины, как и положено, быть справедливы­ми с ними, заботясь об оных и воздержанными быть по части рукоприкладства.

Последняя фраза флагмана, похоже, вызвала недо­умение среди большинства командиров, которые пере­глядывались, пожимая удивленно плечами. За всю прежнюю службу они впервые слышали, чтобы подоб­ные воззрения исходили от начальства.

Старший член Черноморского Адмиралтейства в Херсоне, бывший корабельный мастер, а ныне брига­дир Семен Афанасьев всегда благожелательно относил­ся к Ушакову. Ознакомившись с потребностями флота в Севастополе, он, сжав губы, закрутил головой:

— Нет, батенька Федор Федорович, хоть тресни, а и половины сего в Херсоне не сыскать. Повеление от светлейшего мною получено, забирайте всю налич­ность, верфи покуда потерпят. Остальное просите у князя. К тому же и денег у меня в обрез, а лес вызво­ляйте от губернатора Жигулина.

Не откладывая, Ушаков из Херсона запросил у По­темкина о присылке в Севастополь 500 солдат, а в кан­целярию князя подробно расписал, сколько недостает в Херсоне пушек, разных припасов, такелажа, а глав­ное, нет денег на их покупку. Упомянул он и о нуждах по содержанию и лечению больных матросов. «Тож го-шпитали необходимо-надобны делать вновь, к сему также надобен лес. Ныне ж вместо гошпиталей упо­требляются маленькие фрегатские казармы, которые стоят внизу, возле воды, худы и весьма в рассуждении места нездоровы, казармы тож в прибавок надобны вновь, ибо служителей против прежнего весьма умно­жилось. Сим устроением можно немалое число людей сберечь». Как и прежде, печется Ушаков о матросах. Хотя и поднялся ступеньками выше по службе.

В Севастополе Ушакова ожидал доклад бригадира Голенкина.

— Ваше превосходительство… Ушаков отмахнулся.

—    Как и прежде, Гаврила Кузьмич, с глазу на глаз величай меня по имени-отчеству.

—    Федор Федорович, из Балаклавы вчерашний день прислали гонца, поодаль объявилась эскадра турок.

—    Того быть не может. Будучи в Херсоне, слыхал самолично от греков, прибывших из Цареграда, эскад­ра турецкая в Буюк-Дере на рейде в великом расстрой­стве. Недостача у них на судах матросов, да и те, кото­рые есть, многия болезны. Почитаю, пикеты армей­ские напутали. Быть может, транспорта какие или ше­беки дознают наши намерения. Одначе ты распорядись командующим всем быть настороже, привесть суда в наибольшую готовность. На ночь выставь на внешнем рейде дозор в два баркаса, чуть что, давать ружейный сигнал.

Спустя два дня в Севастополь пришло одномачтовое греческое судно. Его шкипера Яни Петро допрашивал Ушаков.

—    С острова Халки мы, что в Мраморном море. За­грузились в Константинополе фруктами: лимонами, апельсинами, изюмом, каштанами, финиками; мылом турецким и разными табаками, краской хна. Намере­вались в Тавриду плыть, но слух распустили, что торго­вать будем в Анатолии. Турки всех подряд ныне хвата­ют и в армию насильно берут и в моряки. Нехватка у них великая в людях. С нами посадили турка для со­провождения. Но как миновали пролив, мы его на берег высадили. Два дня ждали ветра попутного.

—    Что слышал в Константинополе про войну с на­ми? — спросил Ушаков.

—    Всюду говорят о войне, а о мире ничего не слышно. Сказывали, будто султан сам хотел вести армию против русских, но его отговорил великий визирь.

—   Флот ихний видел? Какие корабли и сколько?

—   Флот будто весь килеван, исправен и вооружен. Линейные корабли числом более десятка в бухте, в Терсане. Напротив Буюк-Дере на якорях штук десять ко­раблей меньших, дубель-шлюпок и кирлангичей с дю­жину наберется. При нас в проливы ни одно судно воен­ное не выходило через пролив в море. Но слыхали, со­бираются с войском к Анапе.

Ушаков облегченно откинулся на спинку кресла. «Слава Богу, эскадра капудан-паши до сих в Золотом Роге».

— Добро. Отведи свое судно на рейд. Выдержи ка­рантин, запрошу тебе разрешение на торговлю.

Шкипер, пятясь задом к двери, кланяясь, удалился.

О всем слышанном от шкипера и других греков из команды судна Ушаков подробно сообщил Потемкину.

Солнце над Севастополем день ото дня удлиняло свой путь. Его красно-медные блики все дольше задер­живались в вечернюю пору у выхода из Севастополь­ской гавани. Почти каждый вечер на флагманский ко­рабль «Александр Невский» шлюпки доставляли ра­портички командиров о проделанных за день работах и готовности к выходу в море. И каждый день Ушаков досадовал. Экипажи старались отменно, но не хватало предметов корабельного имущества, канатов, тросов разных размеров, кабельтовых и перлиней. Ушаков слал письма в канцелярию Потемкина, в Херсон, Афа­насьеву. Все упиралось в нехватку денег. Некоторые работы требовали мастеровых, флагман просил Потем­кина направить Афанасьева с людьми.

Близилось время начинать поиск у южных берегов моря. Ушаков доложил князю о выработке новых сиг­налов для взаимной связи и оповещения как днем, так и ночью. Перечень сигналов сообщил секретной почтой генерал-майору де Рибасу, командующему гребной флотилией в Лимане и всем армейским начальникам по всему побережью от Очакова до Таганрога. Прежде на флоте такой стройной системы оповещения не суще­ствовало.

В середине мая Ушаков, накануне набеговой опера­ции к берегам Анатолии, собрал командиров.

— Днями отправляюсь с эскадрой к берегам турец­ким. Флаг держать буду на «Александре Невском». Со мной следуют под вымпелами «Апостол Андрей» и «ГеоргийПобедоносец», фрегаты «Святой Иероним», «Амвросий Медиоланский», «Иоанн Воинственник»,

«Нестор Преподобный», а также судно репетичное и одиннадцать судов крейсерских. О всем соответству­ющие командующие ордерами извещены.

Ушаков подошел к развешанной на переборке карте:

— Первый набег на Синоп, другой на Самсун. Спу­скаться строем по моим сигналам. За меня остается в Севастополе бригадир Голенкин.

Отпустив командиров, Ушаков задержал Голенкина:

— Мы отойдем, выводи на внешний рейд эскадру кораблей, кои в полной готовности. Всякое может слу­читься. Ежели турецкая эскадра объявится, дам тебе знать, поспешай на подмогу. Быть может, капудан-паша замыслит сюда наведаться, встречай достойно.

15 мая эскадра для набега стояла в готовности на внешнем рейде. Сильный встречный ветер и шторм за­держали поход. На следующий день ветер поутих, море понемногу успокаивалось. Флагман поднял сигнал: «С якорей сниматься. Построиться в две кильватерные колонны. На румбе держать зюйд».

На пути к Синопу, по сигналу флагмана, каждый День на всех судах проводились ружейные и пушечные Учения. Флаг-офицер Данилов скрупулезно, как поло­жено, от имени флагмана, делал записи в «Журнале ве­денного при флагманских делах».

«20 числа с полудня. Были переменный ветер, ма-ловетрие разное и штиль; в 6 часов открылся во мрачности Анадольский берег… В 10 часов разделил я на три партии корсарские суда, послал их вперед к тому берегу для поисков неприятеля… Того же месяца 21 числа. С полуночи. Продолжались переменные ветры. В полдень по пеленгу мыс Инжир-Бурну от нас… в рас­стоянии 32 миль италианских… С полудня. Подходя в близость западного берега, увидел я, что при оном взяты вперед корсарами два купецких неприятель­ских судна, а с крепости из батарей, расположенных около Синопского мыса, производима была довольное время беспрестанно пушечная пальба, на которую и корсарские суда отвечали перепалкою… В 7 часу корсарское судно дало знать, что видит в Синопской бухте два судна, почему я и поспешил на Синопский рейд, дабы застать там в беспорядке стоящие суда; в 7 часов другое корсарское судно показало в море два судна, за которыми приказал гнать корсарам. В 8 ча­сов, обходя выдавшийся от Синопа в море мыс, при на­ступающей темноте обозрел я в бухте при самой крепо­сти один большой и один малый фрегаты. Вошел с эс­кадрою, расположился в устье Синопской бухты, для воспрепятствования выхода из оной судам, всю ночь лавировать и лежать на дрейфе. В 9 часу… слы­шал я пальбу, почему и послал туда судно «Полоцк»… Того ж месяца 22 числа. С полуночи. В 1 часу слышна была пальба… в 2 часу сделан был сигнал для опозна­ния места каждого судна и во всю ночь же на всех су­дах огни; делал пушечными выстрелами и фалыпфее-рами многие сигналы, дабы неизвестностью оных на-весть на неприятеля страх и привести в замешательст­во. В 4 часа утра усмотрел я, что под крепостью стоят на якорях 2 фрегата, одна шхуна, кирлангич, полуга­лера, 3 лансона и одна чектырьме да на элинге строя­щийся корабль один и две шайки. На рассвете прика­зал я фрегатам «Иоанну Воинственнику» и «Нестору Преподобному» идти в крейсерство для прикрытия крейсерских судов и, снявшись с эскадрою с дрейфа, намерен был в самое тож время неприятельские суда атаковать. Но тихость… ветра воспрепятствовала, по­чему с эскадрою лег на якорь и усмотрел, что должно, проходя батареи, бухтою к судам иттить немалое рас­стояние прямо носом против тех же батарей и крепост­ных пушек, почему в предосторожность, дабы не слу­чилось повреждение мачт, почел оную атаку бесполез­ной и вознамерился эскадрою движениями и перепал­кой с кораблей, воем синопским жителям и судам при оных находящихся, наносить беспрестанно великий страх и беспокойство, почему с 10 часов с эскадрой снялся с якоря и усмотрел, что неприятельские суда в такой были робости, что против крепости продвину­лись к самой мелкости и беспрестанно места свои пере­меняли; я с эскадрою проходя близ оных, сделал на бе­реговые батареи и на них довольный огонь и потом лег на якоря, а корабль «Гергий» послал ближе еще впе­ред обойтить и нанесть им более страху, который про­ходя батареи, крепость и суда, открыл жестокий по них огонь; заметно, что по все оные места и во фрегаты положил несколько ядер; в 12 часу возвратясь к эскад­ре и став на якорь командующий оного рапортовал мне, что исполняя приказание и будучи не в весьма близкой дистанции на корабле своем повреждение имеет: только поручень у марса ядром сшиблен и ще­пами оного два матроса легко ранены; в тож время кирлангич наша привела к эскадре плененное ею ку­пецкое турецкое чектырьме; в 12 часов еще одно кор­сарское судно привело две шайки к эскадре. Того ж ме­сяца 22 числа. С полудни. Весь оный день множество людей по берегам собравшихся в беспорядочной их пальбе из ружей, также и в городе, весьма заметен был страх, наведенный нами и корсарами, крейсирующи­ми возле синопских берегов, которые гонялись за суда­ми им попадающими и за барказами на своих воору­женных гребных почти беспрестанно из пушек и из ру-жей пальбою более рассеивали по берегам страх и беспокойство; сего числа было видно оными загнато на бе­рег одно малое купецкое судно, два барказа, на кото­рых многих людей перестреляли, а один барказ с бе­жавшими людьми потоплен. На ночь вокруг эскадры послал я вооруженные шлюпки гребные для объезда. Того ж месяца 23 числа. С полуночи. Во всю ночь за­метна была тревога, как в городе, так и на судах и по ба­тареям мельканием огней, беспорядочною стрельбой из ружей, из пушек, которая продолжалась до полудни.

С полудни. Корсары продолжали поиски, привели к эскадре еще два судна с разным грузом и объявили, что ими еще три судна затоплены; а в три часа привели еще 3 судна пленных, из которых два за прострелами и течью будучи неблагонадежны, выгружены, и, выве­дя перед городом, в виду оного жителей, сожжены. На ночь посланы вооруженные шлюпки вокруг эскад­ры для объезда.

Того ж месяца 24 числа. С полуночи.

В 4 часа, получа рапорты от корсаров о грузе и о пленных, которых было мужского полу разных за­конов и возраста 160, в том числе российских разных полков унтер-офицеров 1, солдат 6, казаков 5, женско­го пола 41, из греков при перепалках убит матроз 1, ра­неный 1, легко раненных 3; в 5 часов вознамерился, ос­тавляя в страхе синопских жителей и далее оный рас­пространить, для того с эскадрою снялся с якоря и по­шел к Самсону».

И так Ушаков поступил весьма благоразумно, не рискуя линейными кораблями, произвести налет на Синоп малыми корсарскими, быстроходными и юрки­ми в маневре судами. Итог оказался неплохой — взято в плен 6 судов, уничтожено 8 судов разного назначен ния.

На рассвете 25 мая эскадра подошла на видимость Самсуна. Капитан 2-го ранга Данилов непрерывно вел записи в журнал.

«Того ж месяца 25 числа. С полуночи.

В 8 часов пеленговал мыс Самсонской крепости. В исходе 11 часа увидел ясно и город Самсон, в начале 12 часа корсары, взобравшиеся в бухту, производили жестокую пальбу».

Как и при Синопе, Ушаков внимательно в подзор­ную трубу осматривал бухту. Бухта, по сути, была пус­тынна, там стояло три купеческих судна, с которыми легко расправились корсары.

Ветер между тем покрепчал, и Ушаков повеселел. Теперь он сможет исполнить задуманное. Оказалось, что среди пленных в Самсуне, кроме русских, немало разноплеменного народа. Турок мужиков — 80, турча­нок взрослых и малолеток — 14, греков — 51, ар­мян — 3, невольников-черкесов, которых везли на про­дажу, взрослых и мальчиков — 14, женщин и малолет­них девочек — 27 человек. От русских, бывших в пле­ну в Анапе, которых тоже везли на продажу в Констан­тинополь, Ушаков узнал, что в Анапе на рейде стоит на якоре линейный корабль и одна шебека. Туда-то, к Анапе, и задумал флагман совершить набег, сверх то­го, что повелел князь.

Убедившись, что корсары сделали добротно свое де­ло в Самсуне, уничтожили еще пять купеческих судов, Ушаков поднял сигнал на флагманском корабле: «Всем судам построиться в кильватер. На румб норд».

Спустя два дня эскадра подошла к берегам Крыма в полусотне миль от Феодосии. Флагман приказал лечь в дрейф и подозвал к борту репетичное судно «По­лоцк».

Командир «Полоцка», англичанин на русской службе, капитан-лейтенант Белли проворно взобрался по шторм-трапу на борт «Александра Невского». Уша­ков вручил ему ордер о скорейшей доставке в один из ближайших береговых пунктов курьера с донесениями князю Потемкину. Когда Белли прочитал ордер, Уша­ков, зная исполнительность и аккуратность командира «Полоцка», все же предупредил:

— Сии донесения мои весьма важны для своевре­менного сведения их сиятельства, потому при всей ос­торожности в пути вам надлежит как наискореише до­ставить курьера на берег. Старайтесь попасть в Феодо­сию, напротив сего места мы нынче по счислению, там надежнее курьеру взять караул для сопровождения.

Когда «Полоцк», не мешкая, подняв все паруса, резво удалился к северу, Ушаков отослал в Севастополь 6 пленных судов под конвоем 4 корсарских крейсеров. Теперь эскадра, не обремененная тихоходными суда­ми, поставив все паруса, направилась к Анапе.

Пять лет минуло с той поры, как Ушаков покинул эти места. Акваторию от Еникале до устья Кубани, ее южного рукава, у Тамани, он знал неплохо. Побережье к югу, подле Анапы, и дальше, к Цемессу, обозревал лишь изредка, издали. В те времена здесь безраздельно хозяйничали турки.

В вечерних сумерках 29 мая с салинга подал голос вахтенный наблюдатель:

— Паруса прямо впереди, по носу!

Ушаков, оставив ужин, быстро поднялся на шканцы.

Вдали, в сумеречной мгле, еще можно было разли­чить паруса нескольких судов. «А ведь и верно, посре­дине, никак, многопушечный корабль, пожалуй, ли­нейный, а рядом с ним, наверное, фрегат. Наконец-то встретились».

— Поднять сигнал: «Изготовиться к бою! Построить­ся в ордер для баталии! Парусов прибавить! Огни убрать!»

Как часто бывает на море, пока передавали сигнал, ветер вдруг начал стихать, и вскоре совсем заштилело. Глядя за борт, Ушаков понял, что корабль дрейфует в противоположную сторону, его относит от берега. «Стало быть, течение волокет нас в море», — сообразил Ушаков и подозвал командира:

—   Замерить глубину!

—   Минуту назад лотовый доложил, на марке двад­цать пять саженей!

—    По эскадре сигнал: «Отбой тревоги! Стать на якорь по способности! Командам ужинать!» — скоман­довал Ушаков. Тут же распорядился подозвать к борту крейсерское судно «Панагия». Когда судно подошло, прокричал в рупор командиру корсарского отряда лей­тенанту Глези.

—    Держитесь ближе к берегу, чтоб турки ненаро­ком не проскользнули к нам! Смотреть дозор крепко! Появится неприятель, давать пушку!

Ночь прошла спокойно, но в предрассветном тумане юркнул турецкий кирлангач. Видимо, шкипер имел задачу разведать, сколько судов и каких вражеских, потому что мгновенно турецкий кирлангач повернул к берегу, направляясь к стоявшему посредине бухты линейному кораблю.

—    Урусов множество, не счесть, — испуганно тара­щил глаза капитан кирлангачи, сверкая белками, — я успел насчитать два десятка.

—    Какая сатана принесла этих шайтанов, — пере­бегал с борта на борт капитан корабля, пинал ногами спавших на палубе матросов. — Спускать все шлюп­ки! Вызвать все гребные каюки! Завозить якорь! Наша судьба зависит от крепостных пушек! Тянуться к бе­регу!

С крепостной стены в сторону русской эскадры, сто­явшей далеко в море, нехотя рявкнула пушка.

«Ишь черти, дают знать, что нас обнаружи­ли. — Ушаков взглянул на ванты. На них лениво, едва шевелились колдуны. — Покуда хоть какой ветерок, а там, гляди, и он стихнет. Попыток не убыток».

— Поднять сигнал! С якоря сниматься, к бою изго­товиться!

Повторился вчерашний сценарий. Только-только корабли успели сняться с якорей и поставить паруса, как опять штиль завис над морем, и течение относило корабли в море. Вновь пришлось становиться на якорь, высылать в дозор корсарские суда.

Наступившее затишье оказалось на руку туркам. Линейный корабль и фрегат медленно удалялись под крепостные стены и вскоре приткнулись к отмели. По­сле полудня потянуло свежим ветром от норд-веста. Флагман поднял сигнал сниматься с якоря, следовать «поспешно» к неприятелю. Но турки искали спасения чуть ли не на берегу. Об этом поведала очередная за­пись Данилова в журнале эскадры.

«…Оные суда тянутся далее в бухту, а с корабля и фрегата свозят груз уповательно за мелкостью рейда, дабы ближе подойти к берегу под свою крепость; в 2 ча­са ветр опять сделался противный, но я, пользуясь ос­тановкою течения, от прежнего ветра лавировал с вы­годою и в 6 часов подошел не в дальнем расстоянии от крепости, с которой по мне выпалено из пушки с яд­ром, однако за дальностию было без действия, для ап­робации бросил из единорога бомбу в неприятельские суда, которая не долетела, тогда со всех неприятель­ских судов и с крепости открылся по нас жестокий огонь, но ядра не доставали; и я вошел в бухту и ближе, сколько было возможно к кораблю и прочим судам не­приятельским, за тихостью ветра и за неизвестностью глубины рейда…»

Какой грамотный моряк станет рисковать судном, заведомо зная, что под водной гладью может скрывать­ся погибель. «Не зная броду, не суйся в воду».

— Сигнал по эскадре! Отдать якоря! Спустить шлюпки для промеру глубин! — запестрели флаги се­мафора на «Александре Невском».

«…Для промеру глубин послал шлюпки, — продол­жал запись флаг-офицер, — но турецкая кирлангич, подходя к оным, выстрелами своими препятствовала, но ядрами с моего корабля оную отогнали, и по насту­пившей темноте ночи я с эскадрою притянулся завоза­ми еще ближе и в 11 часов стал на якоря на 9 саженях глубины.

1 числа месяца июня. С полуночи.

В 4 часа по рассвете увидел я, что неприятельские суда все продвинулись под крепость, вплоть к берегу, а корабль выгрузился, так что видно были и пушки с одной стороны верхнего дека сняты и оными умноже­ны по берегам батареи, около судов расположенные, по промеру ж в сию ночь около берега оказалось глуби­на весьма отмелиста, почему я отменил далее входить под парусами.

Того же месяца 1 числа. С полудня.

Предприняв в ночь атаковать их, приказал в 8 ча­сов тянуться далее завозами в бухту и кораблям стать против судов на шпринге, фрегатам двум занять кре­пость и двум — батареи, в 11 часов притянулась вся эскадра на место в ближнюю к неприятельским судам дистанцию, и в 12 часов приказал я лечь на шпринг и бить неприятеля. Тогда начали палить от нас: бро­сать ядрами, бомбами, бранскугелями, неприятель же с крепости и со всех кораблей и береговых батарей производил жестокую по нас пальбу, бросал бомбы и карказы, которые, не долетая, лопались на воздухе, ядра же перелетали через наши суда. С корабля и про­тив судов, укрывая себя при темноте ночной, пальбы никакой не произведено и огня совсем не было видно. Бранскугели наши, видно было, ложились по берегам и на оных горели, равно и бомбы рвало на берегах, близ батарей их.

Того же месяца 2 числа. С полуночи.

В час пополуночи, видя, что темнота ночная скры­вает от нас суда их, и сберегая мачты кораблей своих от повреждения для дальнейших предприятий, приказал прекратить бой, вскоре после чего умолк и неприятель, потом с эскадрою оттянулся я прочь на довольную дис­танцию и стал на якоря. В 4 часа на рассвете с непри­ятельской крепости со всех батарей и судов по нас про­изведен жестокий огонь, но за дальностью ядра не до­ставали и, заметил я, что всю ночь усилены были бата­реи их, поставлены на выгоднейших местах, почему я и оставил дальнейшее предприятие к нападению, до­вольствуясь наведением страха…»

Быть может, припомнил флагман немудреную пого­ворку и решил, что «игра не стоит свеч». Известно, противостояние деревянных судов против каменных бастионов крепостных стен бессмысленно. Одержать верх возможно лишь высадив десант, но и это не всегда приносило успех. Ушаков не располагал ни десантом, ни временем.

5 июня, «в 4 часа, вошедши на севастопольский рейд, при соединении ко флоту лег с эскадрою на якорь. И тем вояж окончен благополучно», — собст­венноручно дописал флагман и поставил свою роспись. Для истории.

Накануне, находясь с эскадрой на траверзе татар­ской деревни Ялт, Ушаков получил тревожное сообще­ние, посланное Потемкиным с курьером. «Я имею из­вестия из Константинополя о приготовленных там дву­мя англичанами брандерах, посредством которых тур­ки, предполагая истребить наш флот, отправляют их со второю дивизиею флота своего. Другой умысел турец­кий состоит в наполнении зажигательными вещества­ми одного кирлангича, подсылкою оного во флот под видом продажи фруктов с тем намерением, чтобы сие судно, остановясь между кораблями, зажгло их ночью.

Хотя я уверен, что в. п. всю осторожность на такой случай наблюдаете, но тем не менее предписываю вам предохранить себя от подобного обмана, для чего не до­пуская все таковые суда к флотилии близко, свидетель­ствовать и чрез то воспрепятствовать к приведению в действие злого умысла».

Потемкин имел неплохих лазутчиков и агентов в столице Османской империи. Знал он доподлинно, что и англичане, и французы, а вместе с ними и прус­ский посланник являются постоянными посетителями и совета мудрейших, Дивана и всегда они желанные гости в Буюк-Дере, дворце высокочтимого султана Селима III. Но светлейший князь совершенно не знал, ка­кой переполох в турецкой столице наделали первые ве­сти из приморских городов, после появления там Сева­стопольской эскадры.

Как водится, раньше всех узнали об этом торговцы на столичном базаре, и сразу же взлетели цены на хлеб.

Посредством придворной челяди, обитательниц га­рема и одновременно донесений из Синопа, Самсуна, Трапзонда слухи и страхи подвластных достигли ушей высокочтимого султана Селима.

—   Каким образом и по какому праву, вопреки воле Аллаха, — бросал обвинения, гневно раздувая ноздри возмущенный султан склонившемуся перед ним велико­му визирю, — гяуры царицы наводят ужас на моих вер­ных подданных! Мои паши и улемы шлют со всех кон­цов Анатолии и даже из Анап, корабли неверных безна­казанно пленят и жгут наши торговые суда, изничтожа­ют всюду наши хлебные закрома и другое добро! — Сул­тан подбежал к веранде и отдернул шелковую занавесь. В бухте перед дворцом полукругом расположилась на якорях турецкая эскадра, в десяток вымпелов.

—   А перед моими глазами эти бездельники спокой­но предаются увеселениям и не подумывают о нашем спокойствии!

Великий визирь молчал, покорно склонив голову, сохраняя относительное спокойствие. Он знал, в чью сторону метал гром и молнии султан. Капудан-паша Гуссейн был его сверстником и любимым из всех при­ближенных в окружении повелителя.

— Повелеваю без промедления флоту нашему оты­скать возмутителей нашего спокойствия и проучить их, навсегда отвадить от берегов наших!

С капудан-пашой великий визирь вел разговор по-деловому:

— Что еще не хватает вам, султан гневается, мало, что уже летят головы у нерадивых мастеровых на вер­фях?

—    Вам известно давно, что мои корабли готовы выйти в море без промедления, — зло усмехаясь, раз­драженно ответил капудан-паша, — но ваши ленивые чауши не могут доставить мне необходимых людей. Не могу же я сам управляться на всех кораблях с пару­сами и заряжать пушки.

—    Сколько еще понадобится, только на прошлой неделе тебе доставлено больше сотни матросов, — пере­ходя на фамильярность, возмутился великий визирь.

—    Сотню привезли, а две сотни сбежали, — в тон ему отвечал Гуссейн, — эти бездельники не хотят слу­жить, они боятся воды и трусливы, как зайцы. Мне на­добно не меньше полтыщи матросов.

—    Будут тебе матросы, — успокоил Гуссейна вели­кий визирь, — изловим десяток беглецов и на базаре снесем им головы, остальным будет наука. Расскажи лучше о своих замыслах, как проучить неверных.

Капудан-паша надменно ухмыльнулся, приосанился:

—    Предполагаю первым делом направиться к Ли­ману. Там должны появиться ихние суда из Херсона. Об этом я достоверно знаю от наших купцов. Добыча будет наверняка и неплохая.

—    Еще что? — недовольный ответом, спросил ве­ликий визирь.

—    Теперь о главном. Думаю посадить тыщи две янычар и наведаться к Еникале. Там, я прознал, у рус­ских один-два корабля. Мы из Анап пройдем в море Азовское и выбросим янычар там, где их не ждут, у Казантипа. Но для успеха надобен смелый и умный серакасир — начальник над янычарами. Тогда наши собра­тья в Крыму придут нам на помощь и в Бахчисарае бу­дет наш человек. Я же с эскадрой пойду к Ахтиару и уничтожу русский флот.

—    Серакасира найдем тебе нужного, дейст­вуй, — упокоил визирь.

20 июня турецкая эскадра вышла из Босфора, пол­сотни вымпелов реяли на их флагштоках. В голове кильватерной колонны, под флагом капудан-паши Гуссейна, шел 80 пушечный линейный корабль «Капудание», са­мый современный корабль, недавно построенный фран­цузскими мастерами в Константинополе. В кильватер флагману держали строй линейные корабли «Падрона», «Паша гимиши», «Реал». Пятым в строю следовал «Ху-даверды», печально известный прежде русский линей­ный корабль «Мария Магдалина», занесенный при Вой-новиче штормом к Босфору и плененный турками. Всего в турецкой эскадре насчитывалось 10 линейных кораб­лей, 8 фрегатов и 36 других судов…

В этот день в Севастополе Ушаков подписал два приказа. Несмотря на большую занятость, флот гото­вился выйти со дня на день в море, флагман флота не забывал о людях. «Желательно поспешить, — извещал приказ всех командиров кораблей, — отстройкою гос­питали…»

Ушаков потребовал срочно отрядить «знающих ка­менную работу служителей всех… только на малое чис­ло дней».

Второй приказ объявлял благодарность светлейше­го князя флоту за успешные действия во время крей­серства у берегов Анатолии. Свое напутствие высказал Ушаков в последней фразе: «…надеюсь, что в последу­ющее ныне время не оставят все служащие при Севас­топольском флоте удостоверительно доказать искусст­во и храбрость, свойственные российскому флоту».

Минуло пять дней, и в Севастополь прискакал за­пыленный гонец из Очакова, от полковника Агее­ва — «27 июня… сотник Золотарев усмотрел в море, в верстах сорока, десять судов, ход имеют к Севастопо­лю». Спустя сутки у Тарханьего Кута пикеты обнару­жили неприятельский флот — 15 больших кораблей и 10 малых судов. Флагман без промедления объявил на флоте «быть во всякой готовности выйти в море».

На следующий день турецкая эскадра появилась на Дальней видимости за мысом Херсонес и скрылась вскоре в восточном направлении за Балаклавским мы­сом… В этот же день эскадра вышла на внешний рейд и флагман собрал совет командиров, чтобы объявить боевой порядок на предстоящий поход.

— Для устройства флота на случай встречи с не­приятелем, — размеренно чеканил Ушаков, — все ко­рабли и фрегаты мною разделены на три эскадры.

Ушаков приостановился и глянул на сидевшего впереди Голенкина:

— Авангардию вручаю бригадиру Голенкину, кор-дебаталия остается под моим флагом…

Подробно перечислил все линейные корабли и фре­гаты по каждой эскадре, сообщил о снабжении кораб­лей всем необходимым на поход.

— Насколько мне известно, турки следуют к восто­ку, давеча мне из Ялт донесли о том. Полагаю, не ина­че неприятель замыслил иттить к Еникале, дабы войти в море Азовское. По необходимости будем искать не­приятеля в море повсюду и атаковать беспременно.

2 июля Ушаков рапортовал Потемкину: «…Забыл случившийся мне пред сим припадок болезни21 и нахо­жу себя к предприятиям против неприятеля довольно здоровым и сей день отправляюсь с флотом в море за оказавшимся при таврических берегах неприятелем». Вот так, превозмогая недуг, устремлялся на поиск про­тивника Федор Ушаков.

Выйдем же в море вслед за флагманом и будем, не таясь, вместе с ним переживать все перипетии по­следующих событий, находясь под впечатлением под­линных зарисовок очевидца, не лишенного способнос­тей живописца, флаг-офицера, флота капитана 2-го ранга, Петра Данилова.

«Того месяца 3 дня. С полуночи.

В 8 часов для соединенного плавания приказал я флоту построиться в две колонны, с 9 до 11 часов про­изводима была на флоте пушечная экзерциция приме­ром и пушками.

С полудня.

От 4 до 6 часов произведена была по флоту пушечная экзерциция, в 7 часов по сигналу от меня флот построил­ся в три колонны, в 10 часов сигналом велено всему фло­ту прибавить парусов. При разных переменных ветрах следовал разными курсами к Еникольскому проливу».

Флагман внимательно следил за исполнением своих сигналов, подмечал недостатки, сообщал в тот же день своим подопечным о недочетах. В бою недосмотры не подправишь.

Не всем был доволен при маневрах. «Усматриваю я, что некоторые корабли и фрегаты по учиненным сигна­лам в места свои входят весьма медлительно…» Пояс­нял, как в этих случаях прибавлять паруса, не допус­кать оплошностей. Досконально разъясняя промашки при эволюциях, в то же время не сковывал инициативу капитанов. «Впрочем, нет надобности на всякий слу­чай делать подробные объяснения, господа командую­щие сами собой обозревать могут, что кому делать и ис­полнять должно». Подобные мысли высказывал знаме­нитый Нельсон десятилетия спустя…

Пушечные учения, экзерциции, всегда находились под пристальным вниманием Ушакова. Огневая мощь в бою решает успех всего дела.

«Весьма нужно, чтобы определенные к пушкам слу­жители в скорострельной пальбе сделали довольную выучку». Научить пушкарей взаимозаменяемости, в бою всякое случается. «Переменяя комендоров, на­учить исправно оной должности по крайней мере У каждой пушки по три человека. За всем этим надле­жит смотреть лично капитанам, спрос будет с них… Но при всем том научить комендоров не расходовать за­ряды впустую, бить только прицельно: «Ибо расстре­ляв заряды бесполезно, от оного можно потерпеть на­последок явное бедствие…» Приказ «делать ежедневно экзерциции пушками и большей частью скорострельно спышками» командиры получили 5 июля.

Эскадры между тем, маневрируя, склонялись к вос­току.

«Того же месяца 5 дня. С полуночи.

В 6 часу утра, пользуясь тихостью ветра, призывал я с флота сигналом офицеров и отдал нужные приказа­ния; в 12 часов пеленговал мыс Айя…

Того же месяца 6 дня. С полуночи.

В 8 часов ветр тише прежняго, в 12 часов, подходя к Феодосии, послан от меня на корсарском судне мич­ман для разведывании о неприятеле… отправлен чрез Феодосию рапорт его светлости…»

В рапорте Ушаков доносил князю: «…Поспешу ит-тить к Еникольскому проливу, а оттоль, получа сведе­ния, сообразуясь оному и способности случаев, пойду к Анапе…»

На рассвете 8 июля от норд-оста нашел густой ту­ман, эскадра лавировала при слабом восточном ветре в Керченском проливе. Спустя час туман начал рассеи­ваться. Флагман на «Рождестве Христовом» поднял сигнал: «Эскадре стать на якоря». Ушаков подозвал к борту корсарское судно, передал:

— Срочно вручить на все суда эскадры приказ.

Флагман опять выражал неудовольствие медлен­ным исполнением сигналов на перестроение. «Усмат­риваю я, что некоторые корабли и фрегаты по учинен­ным сигналам в места свои входят весьма медлительно, по правилам эволюции и военным обстоятельствам тре­буется в построении ордеров отменная скорость, посе­му в подтверждение предписываю следующее исполне­ние».

Отправив приказ, Ушаков распорядился поднять сигнал:

— Всем корсарским судам крейсировать в дозоре в поисках неприятеля!

Спустя 3 часа корсарское судно, крейсировавшее по пеленгу Анапы, пушкой дало знать: «Вижу непри­ятеля!»

В начале минувшей недели эскадра капудан-паши Гуссейна маневрировала южнее острова Теццра, распо­лагая свои галсы на пути следования кораблей из Ли­мана к Севастополю. Флагман турецкой эскадры, шу­рин султана, которому еще не исполнилось и тридцати лет, уже был возведен в чин трехбунчужного паши, ад­мирала, но при этом выходил в море первый раз в жиз­ни. Такие нравы царили в Блистательной Порте. Лич­ная преданность превышала все остальное. Правда, султан знал, что рядом с его ставленником всегда нахо­дится опытный моряк, вице-адмирал Сеит-бей.

В этот раз море было пустынно. Наверное, русские не отважились рисковать одиночными кораблями, за­видев у своих берегов неприятеля. Надлежало испол­нять волю визиря, брать десант в Анапе и высаживать войска в Крыму. Эскадра повернула на южные румбы и направилась вдоль крымских берегов к Еникале.

Капудан-паша Гуссейн не скрывал своих намере­ний от противника. Его эскадра явно превосходит сво­ей мощью весь русский флот. На его кораблях на треть больше пушек, все они медные и крупного калибра, от­литы под присмотром друзей, французских инжене­ров. Гуссейну также известно, что русские корабли ти­хоходны, их деревянные днища точат черви насквозь, они обрастают ракушками. То ли дело турецкие кораб­ли. Их подводная часть сплошь обшита медными лис­тами, как и у друзей-французов. Корабли скользят в толще воды, как по маслу. Русским нечего с ними тя­гаться в скорости…

Потому капудан-паша следует вдоль берега, как бы вызывая противника на противоборство. Тарханий Кут, Гезлев, Ахтиар, Бахчисарай, Судак, Кафа, Анапа. Всюду юркие кирлангичи доносили капудан-паше, что русские гяуры прятались в бухтах, подобно зайцам.

Расположившись на рейде Анапы, Гуссейн прика­зал серакасиру принимать на борт войска, готовиться к высадке в Кафе или Казантипе.

— Я надеюсь, что мы без особых хлопот подавим береговые батареи русских, а наши доблестные янычары довершат дело.

На всякий случай Гуссейн послал на разведку в Ка-фу кирлангич.

—   Разузнай, не появился ли там флот гяуров.

—   Все спокойно, высокочтимый капудан, я стоял посреди залива, и там порхают одни чайки, — доложил капитан.

И все-таки Гуссейн осторожничал. Первый раз сул­тан поручил ему доверительно великую миссию, надо оправдать его ожидания. Приказал Сеит-бею:

— Вышли дозоры кирлангичей к Еникале и к Таману. Пускай сторожат зорко, не упустят гяуров.

Не напрасно опасался капудан-паша. 7 июля, когда солнце уже скрылось за горизонтом, под всеми паруса­ми примчался кирлангич со стороны Тамана.

— У Таманского берега появился русский флот. Похоже, становится на якоря.

Гуссейн усмехнулся, словно ему принесли добрую весть. Хлопнул в ладоши, вызвал ординарца:

— Вызвать всех капитанов.

Спустя час салон капудан-паши наполнили клубы табачного дыма. Гуссейн щедро угощал своих капита­нов. Вдоль переборок всюду манили ароматные дымки кальянов.

Капудан-паша был немногословен.

— Наконец-то появились гяуры. Завтра поутру мы атакуем их. На нашей стороне ветер и воля Аллаха. Бу­дем бить их всех, начиная с головы. Они дремлют на якорях и ничего не подозревают.

Капудан-паша успел узнать от своих друзей-фран­цузов некоторые основы морской тактики их знатного земляка Поля Госта.

— Мы обрушимся на них подобно черной туче, и пускай небеса померкнут для них от наших камен­ных ядер…

На самом деле турецкий флот, под предводительст­вом своих флагманов, уверовавших в свою безусловную победу, мчался под всеми парусами, не соблюдая строя, к проливу…

Заслышав первый тревожный пушечный выстрел крейсера, Ушаков не медлил.

— Сигналы по эскадре, — коротко приказал он Да­нилову, — «Сниматься с якорей не мешкая! Строиться в линию баталии! Изготовиться к бою!»

По всем канонам линейной тактики у противника, стоящего на якоре, есть превосходство перед атакую­щей стороной. Тем более что турки имели преимущест­во в ветре, атаковали с наветренной стороны. Но оче­видно, Ушаков неплохо знал, с кем имеет дело, а глав­ное, ведал состояние всех кораблей, выучку и боевой дух подчиненных.

Давно ждал своего звездного часа флагман Севасто­польской эскадры. У Фидониси была репетиция. Сей­час надлежало показать на деле все, чему он обучил своих подопечных, проявить наконец, на что способен он сам. Первейшее — не сплошать, бить неприятеля не числом, а умением. В этом залог победы.

Завидев стройную линию баталии русской эскадры, Гуссейн попытался навести порядок в своих рядах. Се-ит-бей выслал вперед бомбардирские суда, чтобы под их прикрытием выстроить линию баталии, но эта затея У турецкого флагмана не удалась. В полдень обе эскад­ры сблизились. Первыми произвели залп турецкие ко­рабли по авангарду Севастопольской эскадры более дальнобойными орудиями.

Голенкин выжидал несколько минут. Вражеские ядра легли с недолетом. Наконец дистанция сократи­лась.

— Пали!!!

Одновременно бортовой залп русского авангарда ошеломил неприятеля. Больше того, турецкие пушка­ри только еще готовились произвести повторный залп, а борта авангарда Голенкина окутались пороховым ды­мом. Русские канониры дали второй залп. Они управ­лялись с пушками вдв а-т р и раза сноровистей, чем турки.

Гуссейн начал нервничать, покрикивать на капита­на флагмана «Капудание». Русские ядра падали и про­бивали палубу, а турецкие залпы перелетали через рус­ские корабли.

—   На море большая зыбь, — оправдывался капи­тан, — канонирам трудно прицеливаться.

—   Почему же гяурам зыбь не помеха?! — закричал капудан-паша.

Сеит-бей сообразил быстрей флагмана. Он приказал взять авангард гяуров в тиски, атаковать с двух сторон. С каждым мгновением авангарду русской эскадры при­ходилось все трудней, на него обрушился огонь втрое превосходящего по силам неприятеля.

Ушаков не медлил, Голенкину нужна подмога. Да­нилов, руководивший артиллерией «Рождества Хрис­това», не отходил от Ушакова и сразу же кинулся бегом исполнять очередной приказ.

—   Поднять сигналы!

—   Фрегатам выйти из строя! Быть в резерве!

—   Линии баталии сомкнуть строй!

Как только фрегаты покинули линию и сгруппиро­вались, последовал новый приказ флагмана:

— Фрегатам спешить на помощь авангарду!

Сражение приобретало всеобщий характер, каждую минуту в схватку вступали новые корабли и фрегаты. Постепенно вырисовывалось преимущество тактики русского флагмана, а выучка русских экипажей брала верх. Теперь головные корабли турок попали под двой­ной огонь.

«Авангард нашего флота усиливающееся нападение неприятеля выдерживал с отличной храбростью и жес­токостью огня приводил его в замешательство и расст­ройку, — живописал происходящие события Данилов, — так что оный пальбу свою уменьшил; капитан-паша, беспрестанно усиливая атаку свою, подкреплял прибавлением кораблей и многими разными судами с большими орудиями; к отвращению сего по учинен­ным от меня сигналам фрегаты отделились от линии и составили под ветром против авангардии корпус ре­зерва, а корабли сомкнули плотно свою дистанцию, и я с кордебаталиею, прибавя парусов, спешил подойти против усилившегося неприятеля».

Фрегаты резерва подоспели вовремя. Корабли аван­гарда испытали на себе град каменных ядер пристре­лявшихся турецких канониров, они палили из дально­бойных орудий большого калибра. На русских же ко­раблях пока бездействовала треть пушек малого калиб­ра, ближнего, картечного боя. И все же маневр фрега­тов привел турецкого младшего флагмана, Сеит-бея, в растерянность. Его авангард, стремившийся взять в клещи передовой отряд Голенкина, сам оказался между двух сокрушительных огней, авангарда Голен­кина и подоспевших фрегатов. На палубах турецких кораблей полыхали языки пламени, полетели обломки перебитых рей и мачт. Вступала в действие артиллерия кордебаталии, флагмана «Рождество Христово» и его соседа «Преображение Господне». И в эти минуты на помощь севастопольцам, как нельзя кстати, на исходе третьего часа сражения, поспешила неожиданно ма­тушка-природа. Ветер стал заходить к норду, Ушаков не скрывал своей радости: «Ну, Гассан-паша, теперь держись! Наша картечь тебя доконает!»

— Сигнал по эскадре! «Взять круче бейдевинд!» Бить картечью!

«В исходе 3 часа ветр вдруг переменился и сделался от ННО, что и подало нам случай приблизиться к оному на такую дистанцию, что картечь из малых пушек мог­ла быть действительна. Неприятель, заметя перемену сего положения, начал прямо против моего корабля и передового передо мною ж корабля «Преображение» всею густою колонною поворачивать через оверштаг, а другие, поворачивая ж по ветру, спустились к нам еще ближе; следующий передо мною корабль «Преоб­ражение» и находящийся под моим флагом корабль «Рождество Христово» произвели на всех их столь же­стокий огонь, что оным причинили великий вред на многих кораблях и самого капитан-пашинского, из оных весьма поврежденных два корабля в реях и стеньгах, и один из них в руле со сбитою бизань-мач­тою, упали на нашу линию и шли так близко, что опа­сался я сцепления с некоторыми из наших задними ко­раблями; вице-адмиральский корабль также весьма поврежденный, паруса фор-марсель и крюйсель упали на низ и были без действия, который к тому ж, упав под ветер, прошел всю нашу линию весьма близко, а чрез то оной и помянутые два корабля остались поврежденны до крайности; с некоторых кораблей флаги сбиты до­лой, из которых послан с корабля «Георгий» шлюпка­ми, один взят и привезен на корабль; капитан-паша, защищая поврежденные и упадшие свои корабли, со всеми прочими и многими разными судами спустил­ся под ветер и проходил контр-галсом параллельно ли­нию нашу весьма близко, чрез что потерпел со всеми ими также немалый вред; великое повреждение его ко­раблей и множество побитого экипажа очевидно было весьма заметно, при оном же сражении один кирлан-гич подбит и с людьми потоплен».

Несмотря на жестокую пальбу с обеих сторон, с бли­жайших кораблей русские моряки спустили шлюпки, чтобы подобрать турок с потопленной большой кирлан-гичи. Они беспомощно барахтались в воде и взывали о помощи. С турецких кораблей по русским морякам открыли бешеную стрельбу картечью…

Гуссейн-паша и его два младших флагмана, по всей вероятности, начали понимать, что инициатива сраже­ния переходит в руки русского флагмана. Ожесточенно отстреливаясь, неся большие потери в людях, потому что на кораблях находился большой десант войск, рас­положившийся на верхней палубе, турецкая эскадра, склоняясь под ветер, показывала корму.

Ушаков сразу заметил перемену в маневрах турец­кой эскадры и подозвал командира «Рождества Хрис­това», капитана 1-го ранга Матвея Ельчанинова.

— Турки начинают выходить из боя. Ворочайте чрез фордевинд, будем гнать неприятеля. Занимайте место в голове.

Приказал стоявшему рядом Данилову:

—    Сигналы по эскадре!

—    Авангардии поворот, все вдруг оверштаг!

—    Выхожу в голову!

—    Всем кораблям, не соблюдая мест, по способнос­ти, выйти в кильватер!

—    Гнать неприятеля!

Передавая приказы флагмана сигнальщикам, Да­нилов соображал: «Такого прежде не бывало! Лихо рас­поряжается Федор Федорович! Не соблюдая диспози­ции, всей эскадрой наикратчайшим маневром пресле­довать противника». А потом вдруг вспомнил Данилов последнее наставление Ушакова перед походом: «Нет надобности на всякие случаи делать подробные объяс­нения, господа командующие сами собой обозревать могут, что кому делать и исполнять должно…»

Передав сигналы флагмана и получив подтвержде­ние со всех кораблей, что приказ принят к исполне­нию, Данилов продумывал, как происшедшее отобра­зить покороче и внятнее в журнале.

«…Подо всеми парусами спущался на неприятеля, сноравливая только то, чтоб не потерять ветра, чрез что линия на правый галс при том же ветре… устроилась скоро на ветре у неприятеля, который, приходя от того в замешательство, принужден устраивать линию свою под ветром, спеша бегством взять перед против нашего флота, и, прибавляя парусов, растягивал оную против нашей линии, закрывая многими судами, вспомосоществующими всеми возможностями своим поврежден­ным. Сколь я ни старался, с ветра подавшись вперед, против неприятельской линии со всею силой ударить на неприятеля, но легкость их кораблей спомощество-вала им взять против нашей линии перед. Неприятель многократно покушался бежать под ветр, и как скоро замечал, что и я с флотом, делая сигналы о погоне, спу-щался с поспешностью на него, тогда он приводил паки корабли свои бейдевинт и чрез то оставался флот их большей частью впереди и, заметно провождая он вре­мя, ожидал темноты ночи. В исходе 8 часа наступив­шая ночная темнота начала закрывать флот непри­ятельский, и в 9 часу оной в темноте закрыло на W, что и спасло его с поврежденными кораблями от наших предприятий и совершенной гибели, хотя и не было уже видно флота неприятельского, который шел, не за­жигая огней нигде на кораблях. Однако я, желая про­должать погоню, почитая, что он ночью пойдет тем же курсом, не убавляя парусов со всем флотом, шел тем же курсом, спускаясь несколько под ветр, дабы от него не отделиться, и уповал при рассвете дня или и ночью, ежели пройдет бывшая тогда мрачность и луна окажет свой свет, при оном паки его увидеть и продолжать по­гоню. А дабы флот, мне вверенный, держался соеди­ненно и следовал за мною, на оном на всех судах за­жжены были огни. О всю ночь шел таким образом подо всеми парусами.

Того ж месяца 9 дня. С полуночи.

По рассвете неприятельского флота нигде уж не ви­дал, ибо при бывшей весьма темной ночи не видно бы­ло, в которую сторону взял он путь свой…»

Далеко за полночь, убедившись, что эскадра дер­жит заданный строй, Ушаков спустился в каюту, не раздеваясь, устало опустился в кресло и задремал. Разбудил его стук в дверь. На пороге стоял Данилов:

— Рассвет занимается, Федор Федорович, горизонт вокруг чист.

На истомленном лице флагмана появилась огорчи­тельная усмешка. Вздохнув, он взял со стола подзор­ную трубу.

Поднявшись на шканцы, Ушаков перешел на правый борт. Долго всматривался сначала по носу, потом вдоль едва заметной полоски горизонта, над которой еще мер­цали звезды. Перешел на левый борт, где уже розоватым отсветом занималась заря. Подставив лицо теплому, лас­ковому ветерку, с досадой хлопнул трубой по ладони:

— Удрал-таки Гуссейн-паша! Подозвал Данилова:

— Сигнал по эскадре! Поворот последовательно! Курс норд!

Солнце зависло над горизонтом, когда эскадра втя­нулась на Феодосийский рейд.

— Отдать якоря по способности! — приказал Уша­ков. — Командующим прибыть с рапортами!

Одна за другой подходили к «Рождеству Христову» шлюпки. Салон флагмана едва вместил всех прибыв­ших. В распахнутую настежь балконную дверь тянуло прохладой. Командиры рапортовали о потерях, состоя­нии судов, припасах.

«Убиты мичман Антонович, лейтенант Галкин, двадцать семи нижних чинов, — подсчитывал Дани­лов. — Раненых три офицера, шхипер, шестьдесят че­тыре нижних чина».

Выслушав рапорта, Ушаков поднялся, лицо его сияло.

— Господа командующие, позвольте всех вас позд­равить со славной викторией! Нам принадлежит честь открыть летопись боевую флота Севастопольского! Впервые неприятель нам корму показал!

Глядя на радостные глаза командиров, Ушаков про­говорил, перекрывая шум:

— Нынче поспешите в свои экипажи, отслужите благодарственный молебен, после чего, по моему сиг­налу, салют в тринадцать пушек.

В тот же день в ставку светлейшего лейтенант Ло­шаков повез рапорт Ушакова, с кратким донесением о Керченском сражении.

Но раньше Лошакова в Яссах получили извещение Ушакова о Керченском сражении и прибытии эскадры в Севастополь, отправленное флагманом флота «лету­чей почтой» из Севастополя. Самые срочные донесения доставлялись конными нарочными беспрерывно от по­ста к посту и от пикета к пикету.

«Флот Севастопольский, — сообщал Ушаков, — се­го июля 8 числа против пролива Еникольского с турец­ким флотом имел жестокое сражение, пять часов про­должавшееся, неприятель весьма разбит и прогнан и после одержанной знатной победы флот нагл благопо­лучно возвратился в Севастополь».

В тот же день Потемкин первым делом поздравил победителей. «Отдавая полное уважение нашей победе, одержанной вами над флотом неприятельским 8 дня се­го месяца, приписую оную благоразумию вашего пре­восходительства и неустрашимой храбрости вверенных вам сил. Примите чрез сие, ваше превосходительство, засвидетельствование моего удовольствия и призна­тельности и объявите оные всем подчиненным вашим. Поставляя за долг воздавать заслугам, не премину я охотно исполнить и в рассуждении всех тех, которых отличные подвиги будут вами засвидетельствованы».

Но Потемкин не отпускал вожжи. В тот же день, 16 июля, он отправил Ушакову ордер о скорейшем при­ведении кораблей флота в боевую готовность. «Обстоя-тельствы требуют как можно неприятеля утеснять ра­ди преклонения его к миру… ради Бога постарайтесь все предписанное исполнить с ревностию, какую вы всегда доказывали».

Рапортуя Потемкину подробности сражения, флаг­ман флота воздал должное своим подчиненным. «В продолжение сражения все командующие судов и разные чины флота Черноморского, находящиеся вооном действии, с крайним рвением и отличной храбро-стию выполняли долг свой, а паче начальники кораб­лей, в бою бывших, отличили себя отменной храброс-тию и искусством в управлении со всяким порядком вверенных им судов…» Всех командиров перечислил Ушаков, но, перечитывая копию отправленного рапор­та, заволновался до пота, что редко с ним происходило. Писарь, переписывая начисто его рапорт, по недосмот­ру пропустил командира корабля «Святой Андрей», капитана 2-го ранга Анисифора Обольянинова. В тот же день Ушаков выслал рапорт, так как «по скорости переписки ошибкой писаря пропущен… А как он, Обо-льянинов, во время бою отличил себя искусством, хра­бростью и расторопностью в исполнении должности, сходно с прочими, посему извиняясь… в неосмотри­тельности… Господина Обольянинова представить честь имею».

Несказанно обрадовались вести о победе над турец­ким флотом в Петербурге. «Победу Черноморского флота над турецким, — делилась своими впечатления­ми с Потемкиным императрица, — мы праздновали вчерась молебствием в городе у Казанской, и я была так весела, как давно не помню. Контр-адмиралу Ушакову великое спасибо от меня прошу сказать и всем его под­чиненным». Вскоре состоялся указ о наградах моря­кам, участникам сражения. Ушакову пожаловали ор­ден Владимира 2 класса.

Только-только успели корабли и фрегаты «зале­чить» повреждения, полученные в сражении, заменить разбитый рангоут и такелаж, пополнить запасы, как из Балаклавы усмотрели в море неприятеля. Турецкая эс­кадра неспроста приблизилась на видимость берегов Крыма. Порта намеревалась вновь прознать, готовы ли русские моряки к новым схваткам. Оказалось, что бег­ство капудан-паши от берегов Крыма из Керченского пролива не образумило турок. Страсти султана подо­гревались европейскими «друзьями».

В те самые дни, когда Ушаков «гнал неприятеля» от Еникале, на Балтике, в сражении со шведами, гребная флотилия принца Нгуен-Зигена потерпела поражение. Полсотни галер и семь тысяч людей потеряли моряки из-за бездарности своего флагмана. И все же, видимо узнав о поражении турок, шведы, союзники Порты, вышли из войны и запросили мира. Пруссия и Англия упрекали Густава III, короля Швеции.

Россия твердой поступью двигалась к Черномор­ским проливам, а это значило открыть путь русским товарам в Средиземноморье. В один голос с пруссака­ми, Лондон вдруг стал требовать, чтобы Россия верну­ла Порте Очаков. «Англия тут поступает противно ве­личию ей свойственному в качестве одной из первей­ших держав в свете» — так отозвались в Петербурге на претензии Лондона.

Подстрекаемый Западом, султан Селим III, призвал капудан-пашу Гуссейна:

— Отправляйся в море, не допускай гяуров к Ду­наю, там наша последняя надежда, Измаил.

Турецкая эскадра — 14 линейных кораблей, 8 фре­гатов, три десятка других судов повел к Гаджибею ка-пудан-паша. Вторым флагманом на 84-пушечной «Ка-пудании» обосновался только что произведенный в полные адмиралы Сеит-бей.

Прибыв на рейд Гаджибея, капудан-паша располо­жил эскадру полумесяцем и приказал отдать якоря. Он посчитал, что теперь путь гребной флотилии из Лима­на к устью Дуная отрезан. По недомыслию и свойствен­ной азиатам самонадеянности, Гуссейн даже не выста­вил дозор. За что и жестоко поплатился.

Поутру 28 августа, едва заалело небо на востоке, Гуссейна, мирно почивавшего в роскошной каюте, на подаренной самим султаном перине, разбудил пу­шечный выстрел. Полуодетый, ничего не соображая спросонья, протирая глаза, выбежал капудан-паша на палубу.

—   Нас атакуют гяуры! — донесся откуда-то гортан­ный вопль.

—   Рубить якоря! Ставить паруса!

Прозвучала первая команда капудан-паши. С восто­ка надвигалась тремя колоннами русская эскадра. Гус-сейн на этот раз решил не ввязываться в сражение, а сразу отступить. А между тем превосходство и в судах и в пушках опять было в его пользу…

Ушаков, обнаружив неприятеля, сразу понял, что преимущество в ветре и внезапности на стороне его эс­кадры. Положено строить суда в линию баталии, но флагман решил не упускать инициативу.

«…В 9 часу, пользуясь способным ветром и беспо­рядком неприятеля, спешил к нему под всеми паруса­ми приблизиться и атаковать…»

После длительного отступления Гуссейн наконец понял: дело плохо. Его арьергард, под флагом Сеит-бея, будет разгромлен, если ему не помочь. Последовал приказ капудан-паши:

— Повернуть на обратный курс! Приготовиться к бою!

Близился полдень, эскадра Ушакова сокращала дистанцию, но время для маневра еще оставалось, ка­жется, турки намерены контратаковать.

— Построиться в линию баталии!

В считанные минуты суда приняли сигнал к испол­нению. С некоторой гордостью следил за маневрами подчиненных флагман, все делалось споро и лихо. Уп­реждая противника, Ушаков вывел из линии три фре­гата и создал ударный резерв.

«…По устроении сего в 3 часа дал сигнал спустить­ся на неприятеля и, дошед на ближнюю дистанцию, в 3 часа по сигналу ж началось жестокое сражение; не­приятель, в скорости не терпя жестокого огня, с вели­кой живостью на него производимого, начал уклонять­ся под ветр, а наш флот, по повторяемым сигналам спу­скался на него беспрестанно, умножая огонь еще силь-нее; перед вечером флот неприятельский, находясь уже разбит, в 5 часов начал отступать под ветр в беспо­рядке…»

—   Всему флоту гнать неприятеля! — приказал Ушаков.

—   Поднять синий флаг на грот-брам-стеньге, сле­ва! — скомандовал сигнальщикам флаг-капитан Да­нилов.

К вечеру задул свежий зюйд-вест. Преследуя непри­ятеля, русская эскадра сохраняла выгодную дистан­цию, спускалась на флагманские корабли турок, уси­ливая огонь, наносила им «великий вред». На корабле капудан-паши виднелось много пробоин, сбитая грот-стеньга долго волочилась, висела на вантах, пока ее не отрубили, в парусах зияли пробоины. Незаметно под­крались сумерки, на юге быстро темнеет. Ушаков рас­порядился прекратить преследование. Подозвал на со­вет командира «Рождества Христова» Ельчанинова и Данилова.

— Турки за ночной мглой исчезли, думается, дале­че не уйдут. Ветр нынче к зюйду зашел, крепчает с каждой минутой, волну разводит великую. Мыслю подвернуть все вдруг на ветр, отдать якоря, фонари возжечь. Переждать до рассвета. Што скажете?

Оба офицера сразу одобрили решение флагмана, а Ельчанинов добавил:

—   Ночью-то беды не оберешься, ежели, не дай Бог, своего собрата протаранишь.

—   Добро. Дать сигнал по эскадре чрез пушку. Лечь на якоря сосредоточенно. Показать место фонарями. Крейсерам отойти под берег к норду, лечь на якоря по способности…

Ушаков вскинул подзорную трубу в сторону исчез­нувших силуэтов вражеских судов.

— Похоже, басурмане тож на якоря легли. Чутье не обмануло русского флагмана. Турецкая эс­кадра в самом деле оказалась неподалеку, на видимости. Едва забрезжил рассвет, турки, завидев русскую эс­кадру, только и помышляли, как бы поскорей изба­виться от грозного соседа, спешили сняться с якорей.

Панику на турецких судах сразу заметил вышед­ший на палубу Ушаков и приказал сниматься немедля с якорей по способности:

— Вступить под паруса! Гнать неприятеля!

По привычке Ушаков окинул взглядом эскадру, как всегда, первым делом удостоверился, что все на ме­сте. «Что за наваждение? Пяток фрегатов?» — крик­нул Данилова, протянул ему подзорную трубу.

— Петр Лексеич! Сочти фрегаты!

Не прошло и минуты, Данилов недоуменно пожал плечами:

— Пяток, Федор Федорович!

Ушаков схватил подзорную трубу, встревожено по­шарил по видневшейся турецкой эскадре. Там рубили якорные канаты, кое-как ставили паруса. Ушаков, не опуская трубы, крякнул так, что Данилов вздрогнул:

— «Амвросий»-то, среди турок пасется!

Уж свои-то суда флагман угадывал с первого взгляда, знал наперечет все приметы, будто отец заботливый…

И на самом деле, фрегат «Амвросий Медиоланский», когда стемнело, по ошибке забрел, увлекшись погоней, к турецкой эскадре и отдал якорь как раз посреди полу­месяцем расположившихся турецких кораблей.

Выручили смекалка и выдержка командира, капи­тана 2-го ранга Нелединского, и предрассветная суета турок. Как положено, флаги спустили все корабли с за­ходом солнца, а поднимать свой флаг Нелединский не спешил. Убрав с палубы всех лишних матросов, он бы­стро снялся с якоря, сдрейфовал немного в сторону, не­спешно поставил паруса и отстал благополучно от не­приятеля. А так бы мог и в плен угодить, будь против­ник порасторопней, а его флагман посмышленей…

А один из флагманов, «Капудание», где держал флаг адмирал Сеит-бей, снялся с якоря одним из последних, и вскоре его и 66-пушечный «Мелек-Бахри» нагнали и взяли в огненное кольцо корабли русской эс­кадры. Поначалу 74-пушечный «Капудание» и его со­брат пытались уйти от погони, ожесточенно отстрели­вались, ожидая, видимо, помощи от Гуссейна, но капу-дан-паша уносил побыстрей ноги.

«Рождество Христово» дало несколько прицельных залпов, и «Капудание» заполыхал. Брандскугель вре­зался в его корму намертво, и объятая пламенем корма заволоклась дымом. А «Рождество Христово» изготови­лось нанести еще один, сокрушающий удар. «…Порав­нявшись, весь борт свой оборотил против носу непри­ятельского корабля и, остановясь на дрейфе, в таком по­ложении готовился сделать ему лаг всем бортом, упо­вая, что неотменно от оного должен будет он потонуть; но в сие время люди неприятельского корабля, выбежав все наверх, на бак и на борты, поднимая руки кверху, кричали на мой корабль и просили пощады и своего спа­сения, заметя оное, данным сигналом приказал я бой прекратить и послать вооруженные шлюпки для спасе­ния адмирала, командира и служителей, и замечено бы­ло, что оный корабль разбит был уже до крайности, за­ливался водой и все три мачты сбиты долой по палубу и густой дым начал показываться, так что до распрост­ранения пожара передовая шлюпка успела взять только упомянутого адмирала трехбунчужного пашу Саит-бея, капитана корабля «Капудание» Мехмет-дерия и за ним Мустафу-агу и прочих 17 чиновников…» Едва шлюпка отошла от борта, как «Капудание» заполыхала, вся объ­ятая пламенем. Налетевший шквальный ветер разно­сил языки огня по палубе и вдоль бортов.

— Не миновать «Капудании» погибели, крюйт-ка­мера, поди, занялась пожаром, — успел проговорить Ушаков, и страшный взрыв потряс все вокруг. Адми­ральский корабль взлетел на воздух, погребая под сво­ими обломками почти восемь сотен моряков и «весьма знатную сумму» денег всей казны турецкого флота.

В тот же час младший флагман, бригадир Голенкин с авангардней, пленил «Мелек-Бахри», капитан кото­рого сдался после недолгого сопротивления. Победа была полная, но и пострадали некоторые корабли эска­дры. У «Рождества Христова» громадным каменным ядром разбило фок-мачту. С таким рангоутом продол­жать погоню смысла не было.

— Прекратить погоню, возвратиться в строй! — приказал Ушаков.

Узнав о разгроме турок, Потемкин надумал поздра­вить моряков лично.

Эскадра, устраняя повреждения, направилась к Га-джибею, куда спешил из Бендер светлейший князь.

Флагман Севастопольского флота отменно знал морские традиции и положенное чинопочитание Глав­нокомандующему. Тем паче что князь впервые удосто­ил своим вниманием эскадру в море.

Правда, в это время, как на грех, подвела погода. Стояла жара, и море заштилело совершенно. Но наст­роение морякам не испортили капризы матушки-при­роды. По такому случаю флагман срочно собрал коман­диров:

— Светлейший князь прибудет на бригантине «Благовещение», соответственно под кайзер-флагом. Суда привесть в надлежащий вид, служителям в новом платье, поставить оных на реях, вам быть при параде. Салютации производить по моим сигналам, иметь на каждый борт наготове по тринадцать выстрелов.

Как протекала торжественная церемония, запечат­лел флаг-капитан Данилов. «Сентября 1 числа. С полу­ночи. В 1 часу темно, облачно, блистание звезд, в 3/4 1 часа приехал к нам на шлюпке из флотилии с бриган­тины «Благовещение» штурман и объявил, что его светлость, князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, соизволит на оной бригантине следовать ко флоту и требовал по тихости ветра шлюпок… В 5 ча­су увидели мы подошедшую к флоту бригантину, на которой присутствовал его светлость и корабль «Навар-хия»… и сие ж время ездил я на оную бригантину с ра­портом к его светлости и в скорости возвратился на ко­рабль, и к отданию оному подлежащей чести весь флот состоял готовым; в исходе 8 часа на бригантине «Благо­вещение» подняли кайзер-флаг на грот-брам-стеньге, причем для отдания оному чести со всего флоту, с каж­дого судна салютовано по 13 пушек, а с бригантины от­ветственно по 9. В начале 10 часа его светлость с бри­гантины соизволил сойти на шлюпку и следовал ко флоту под кайзер-флагом… почему салютовано от меня со всего флота по 13 пушек с каждого, служители были на всем флоте порядочно и чисто одеты, поставлены на реях, вантах и штагах и по бортам кораблей, а на плен­ном корабле пленные турки поставлены ж были навер­ху все по бортам же кругом корабля, и когда шлюпка начала входить во флот, в то время на всем флоте кри­чали ура семь раз… соизволил его светлость прибыть ко мне на корабль «Рождество Христово»… и все ко­мандующие кораблей и прочих судов собраны и были на оном корабле».

Потемкин благодарил командиров:

— Знаменитая ваша виктория над флотом турец­ким, который, как я узрел, разбит совершенно и рассы­пан с потерею главного своего адмиральского корабля «Капудания», служит к особой чести и славе флота Черноморского.

Князь говорил с воодушевлением, впервые всмат­риваясь в лица моряков, людей, как он начал пони­мать, неординарных.

— Ведомо вам всем, сия виктория под неослабным водительством начальника вашего одержана и при не­усыпном радении Федора Федоровича Ушако­ва, — князь перевел дыхание, видимо, не в привычку было ему многословие, — да впишется сие достопамят­ное происшествие в журналы, ко всегдашнему воспо­минанию храбрых флота Черноморского подвигов.

Принимали светлейшего по-флотски. Застолье про­исходило на верхней палубе, без особых разносолов, но с добротной закуской из корабельных запасов. Недо­статок деликатесов восполнили обильным питьем.

На правах хозяина, Ушакову пришлось несколько раз пригубить вина из бокала, благо светлейший куда-то спешил и после двух-трех тостов встал из-за стола. Все следом поднялись и, стоя, взглядом проводили князя. У трапа он остановился, по-приятельски взял Ушакова под руку:

—    Пошли без промедления гонца к де Рибасу. Пус­кай, не мешкая, следует к Дунаю, Суворов там к Изма­илу выступил, подмога ему потребна морская. А ты тож не засиживайся, в Севастополе исправляйся наискорейше и к устью Дуная последуешь. Сторожить, да­бы турки не нагрянули к Измаилу.

—    За мной дело не встанет, ваша светлость. Токмо достоверно знаю, в Севастополе магазейны пустуют. А мне лес мачтовый потребен, вона как разнесло фок-мачту у меня. Тако ж и на других судах дерев надобно немало…

Потемкин, ухмыляясь, прервал Ушакова:

— Твои заботы мне извечно знакомы. Отпиши ве­домость в Херсон, распорядись моим именем.

Еще не смолкли пушечные залпы салютации по случаю отъезда князя, а Ушаков готовил предписание де Рибасу, который уже стоял наготове неподалеку, ожидая рескрипта Потемкина.

Откликнулся на победу Севастопольского флота и Александр Суворов, кратко, но выразительно: «Ви­ват Ушаков».

Генерал-майор де Рибас направился с гребной фло­тилией вверх по Дунаю, вступил в схватку с турецкой флотилией, оттеснил ее к Измаилу. Севастопольская эскадра до половины ноября оберегала дельту Дуная от возможного нападения турецкого флота. Спустя месяц войска Александра Суворова, при активной поддержке Дунайской гребной флотилии, штурмом овладели кре­постью Измаил. Русская армия форсировала Дунай, за­вершив кампанию 1790 года.

Новый, 1791 год обеспокоил Ушакова старыми за­ботами. Искромсанные сражениями, истрепанные штормами корабли надлежало добротно и быстро отре­монтировать и поставить в строй. Как обычно, в Севас­тополе не хватало всех припасов. Казенные бумаги поч­той по непролазной грязи доставляли в Яссы, и там они оседали в походной канцелярии ее правителя Василия Попова, который недолюбливал Ушакова. Потемкин надолго отъехал в столицу, где еще гремели салюты в его честь, покорителя Измаила. Досаждали иногда Ушакову нерасторопность, а подчас и нерадивость под­чиненных.

Бывший «Мелек-Бахри» переименовали в «Иоанна Предтечу», и по указаниям Ушакова обновили и пере­делали. Флагман следил за работами и, встретив на бе­регу командира, капитана 1-го ранга Баранова, сделал ему выговор: «Извольте за ремонтом присматривать рачительно, как подобает капитану». Тот в ответ взъе­репенился: «Я не корабельный мастер, ваше превосхо­дительство, и не такелажник, а должен принять гото­вый корабль». Ушаков спокойно, не повышая голоса, повторил: «Сие мнение противно долгу службы, и должно исполнять, что предписано начальниками». Баранов продолжал артачиться. Пришлось объявить ему выговор по эскадре. Неделю спустя поступил при­каз флагмана отправить матросов на строящиеся ко­рабли в Херсон и Николаев.

Предписывалось направить «здоровых и способных к исполнению должностей служителей». Недавно при­бывший из Лимана командир «Навархии Вознесение», капитан 2-го ранга Сенявин, любимец Потемкина, ре­шил схитрить: «Здоровые и исправные мне самому нужны…» На следующий день матросов построили к отправке. Неожиданно появился Ушаков, начал обходить строи, по привычке опрашивать матросов. С «Навархии» трое пожаловались, один задыхался от кашля, другой мучился животом, у третьего опухли ноги в суставах. Ушаков вывел их из строя, вызвал Се-нявина: «Оных служителей переменить на здоровых, евоных в гошпиталю». Сенявин поморщился: «Других служителей посылать не стану». Лицо Ушакова нали­лось краской: «Подтверждаю приказание, служителей заменить». И ушел в сопровождении бригадира Пус-тошкина.

Сенявин приказание флагмана так и не выполнил. Ушаков объявил в приказе по флоту: «А как не впер­вые вижу, его, г. Сенявина прискорбности от неохотно­го повиновения команде, потому подтверждаю впредь по повелениям моим чинить безоговорочно, как долг службы требует…»

Коса нашла на камень. Наверное, Сенявину при­шли на ум его знатные родственники, Алексей Наумо­вич, вспомнилось расположение светлейшего, и он на­строчил жалобу Потемкину на своего начальника: «На весь флот назван я ослушником, неисполнителем, уп­рямым…» и прочее…

Ушаков отправил жалобу Потемкину с пояснениями.

Тем временем заботы отвлекли от затеянной пере­дряги. Потемкин находился далеко, в Петербурге, и от него поступило предписание: «Тотчас вам выступить, направьте плавание к румелийским берегам и, если где найдете неприятеля, атакуйте с Богом».

Тихим июльским вечером Севастопольская эскадра вышла в море и двинулась на восток. Неделю назад пи­кеты у Балаклавы усмотрели на горизонте вражеские паруса, направлявшиеся в сторону Анапы.

На второй день Ушаков обнаружил турецкую эска­дру в тридцать—сорок вымпелов. Турки оказались на ветре, потому Ушаков выжидал некоторое время, что­бы занять выгодное положение для боя. К вечеру ветер покрепчал, развело большую волну. Ночью шторм ра-зыгрался вовсю. На судах ломало бушприты, стеньги, рвало паруса, у кого-то открылась течь. Пришлось воз­вратиться в Севастополь, устранять неполадки. Наведя порядок на кораблях, Ушаков повел эскадру на запад, к румелийским берегам. Там, в долинах Дуная, в пред­горьях Балкан, турки терпели поражения, но надея­лись подправить свое незадачливое состояние успеха­ми на морских рубежах.

В который раз Селим III питал надежду сокрушить-таки морскую мощь русских. Для подкрепления сул­тан вызвал Алжирскую и Тунисскую эскадры. Доволь­но опытный алжирский адмирал Саид-Али поклялся на Коране:

— Я отыщу и привезу в клетке этого нечестивца, Ушак-пашу.

Под предводительством капудан-паши Гуссейна и четырех других флагманов соединенный турецкий флот из 18 линейных кораблей, 17 фрегатов, полусотни других судов отправился из бухты Золотой Рог, чтобы отыскать и посчитаться с эскадрой Ушакова.

В последний день июля стояла на якорях у мыса Ка-лиакрия, под защитой грозных береговых батарей, эс­кадра Гуссейна. Второй месяц удача отворачивается от капудан-паши. Ушак-паша не показывается в море.

В адмиральском салоне нестерпимо душно, два мат­роса стоят с опахалами над диваном, где дремлет после сытного обеда, разомлевший от зноя, Гуссейн-паша. Стоянка у Калиакрии несколько затянулась. Флагман дозволил своим матросам отдохнуть на берегу. Сегодня священный праздник Рамазан. Его храбрые воины за­служили передышку и развлечения.

Внезапно резкий, тревожный хлопок пушечного выстрела донесся в распахнутую балконную дверь. Спустя мгновение капудан-паша в одних шальварах выскочил на балкон. И без подзорной трубы на ясном лазурном небе четко вырисовывались паруса русской эскадры, показавшейся из-за мыса.

— Поднять сигнал: «Всем сняться с якорей! Пост­роиться в колонну для боя!» — с досадой закричал Гуссейн.

Он уже успел прикинуть: «У русских два десятка вымпелов. У меня, слава Аллаху, больше почти вдвое. Пушек, значит, у меня также в два раза поболее, — не­сколько успокаиваясь, лихорадочно соображал Гус-сейн. — Вот только бы успеть сняться с якорей».

Услышав тревогу, стоявшие ближе к мысу турец­кие суда рубили якорные канаты, ставили паруса, от­крыли беспорядочный огонь. А с берега к ним неслись шлюпки с матросами…

Между тем русские, не открывая огня, под всеми парусами устремились под залпы береговых батарей. «Аллах, видимо, помутил их разум», — тревожно раз­мышлял Гуссейн, стараясь разгадать замысел русского флагмана. И вдруг он с ужасом осознал, что русский адмирал отрезает эскадру от берега, от матросов, спе­шивших на свои корабли.

…На шканцах «Рождества Христова», широко впе­чатав ноги в палубу, стоял, переводя взгляд с берега на турецкие корабли, Федор Ушаков.

«Нынче Гуссейну деваться некуда. Генерально сей час выйти на ветер, даже рискуя, под огнем береговых батарей».

— Сигнал: «Поворот вправо, курс вест! — скомандо­вал Ушаков. — Сблизиться на картечную дистанцию!»

Эскадра устремилась вдоль берега, отрезая турок от берега и получая преимущество ветра. Турецкие суда, успев отрубить якоря, сбились в кучу. Эскадра Ушако­ва картечным огнем крушила турецкие корабли. Новая тактика Ушакова, ближнего боя, оказалась побед­ной, как и в Керченском сражении, и в схватке при Тендре. Расстрелянные в упор неприятельские суда, ломая бушприты, реи, сталкивались друг с другом, стремились поскорее выйти из боя. Только алжирец Саид-Али вышел вперед и пытался построить корабли для боя. Заметив этот маневр, Ушаков, верный себе, со­мкнул строй эскадры и устремился в атаку. «Рождест­во Христово» с ходу атаковал алжирца. Сблизившись до полукабельтова, русский адмирал обошел корабль Сайда-Али по носу и, дав продольный залп, заставил второго турецкого флагмана выйти из строя. Не успо­каиваясь, Ушаков атаковал корабль старшего флагма­на, Гуссейна.

Но все же русским кораблям серьезный урон нано­сили береговые батареи. Пострадали «Навархия», «Петр Апостол», «Леонтий». Они с перебитыми реями, грот- и бизань-мачтами, стеньгами, потеряли ход, но Ушаков все равно похвалил их, они «оказали храб­рость и мужество». Вконец разбитые турки устреми­лись в сторону Босфора.

Ушаков поднял сигнал: «Гнать неприятеля!» Сплошной дым от залпов и пожаров застилал отступив­шего неприятеля. Солнце клонилось к западу, скрыва­ясь за прибрежными холмами, ветер посвежел, обещая шторм. Наступившая вскоре темнота и разыгравшийся шторм спасли турок от полного разгрома.

На траверзе мыса Эмине эскадра Ушакова легла в дрейф. Командиры доложили потери — полтора де­сятка убитых, три десятка раненых.

Флагман здесь рапортовал Потемкину. «Наш флот всею линией, передовыми и задними кораблями совсем его окружил и производил с такою живостью жестокий огонь, что, повредя многих в мачтах, стеньгах, реях, парусах, не считая множества пробоин в корпусах, принудил укрываться многие корабли один за другова, и флот неприятельский при начале ночной темноты был совершенно доведен до крайности от стесняющих его беспрестанно, лег стесненною кучей под ветер, обо-ротясь к нам кормами, а наш флот, сомкнув дистан­цию, гнал и беспрерывно огнем бил его носовыми пуш­ками, а которым способно, всеми лагами. Особо по­вреждены и разбиты пашинские корабли».

Эскадра спускалась к проливам, Ушаков подумы­вал бомбардировать Константинополь. На подходе к Варне от берега отвалили две турецкие кирлангичи. Сидевшие в них турки размахивали белыми флагами.

Один из них поднялся на борт «Рождества Христова» и вручил Ушакову пакет главнокомандующего армией, генерала Репнина. Предписывалось прекратить военные действия, с Турцией подписаны мирные статьи…

Эскадра взяла курс на Севастополь, а в эти же дни к армии прибыл, спешивший из Петербурга, светлей­ший князь. Он уже знал о поражении турок при Кали-акрии и, прочитав текст мирных статей, разорвал их.

— Нынче с султаном станется другой разговор.

Потемкин был в большом недовольстве, мирный до­говор затеяли заключить без его участия. Прибыв в свою ставку, в Яссы, среди других неотложных дел, срочно вызвал Ушакова и бригадира Пустошкина, а пе­ред этим в Севастополь поступил ордер Потемки­на — Сенявина лишили звания генеральс-адъютанта, отстранили от должности командира «Навархии» и ве­лели «немедленно явиться к его светлости».

Объявив Сенявину повеление князя, Ушаков добавил:

— Знайте, господин Сенявин, я нисколько не таю на вас зла и желал бы разрешить прошлые ваши недо­вольства без ущерба для вас.

Ушаков явно намекал, что действия князя связаны с жалобами Сенявина минувшим летом. В душе Сеня­вин давно раскаивался о затеянной ссоре с флагманом и тешил себя надеждой, что и светлейший уже все по­забыл и предал забвению. На деле получилось по-дру­гому.

Не успел Сенявин появиться перед князем, как на него обрушилась гневная тирада:

— Я надежду в тебе питал, мнил, что моим помощ­ником будешь у Федора Федоровича, а ты занялся пас­кудством, при офицерах посмел оскорбительно ослу­шаться достойного и умнейшего адмирала, поклеп начал на него понапрасну возводить. — Князь в распахну­том халате метался по кабинету, потрясая кулака­ми. — Сие от Войновича в тебе замашки остались! Ишь возомнил себя, щелкопер самонадеянный! Да ты в под­метки Ушакову не годишься! — Потемкин с остервене­нием отпихнул ногой банкетку, .стоявшую посредине, подошел к окну, несколько минут молчал, разгляды­вая что-то во дворе. — Значит, так, — продолжал он, несколько поостыв и не оборачиваясь, — выби­рай — либо повинишься перед Федором Федоровичем при всех офицерах и попросишь у него прощения, либо под суд тебя отдам по закону и в матросы разжалую. Иного приговора не будет. А ныне ступай под арест в кордегардию да поразмысли там хорошенько!

Сенявин сдал шпагу вошедшему адъютанту и от­правился под арест…

В эти же дни в Яссы прибыл по срочному вызову Ушаков. Князь ожидал его с нетерпением, для ускоре­ния проезда распорядился на всем пути от Очакова до Бендер на каждой станции держать по десятку лоша­дей. Потемкина тревожило поведение турок на перего­ворах в Галаце. Подписав под воздействием поражения у Калиакрии предварительные условия мира, турки за­тягивали переговоры. Они питали надежду на под­держку Англии, Франции, Пруссии, для которых уси­ление России на Черном море представлялось весьма угрожающим делом.

— Тревожусь я, Федор Федорович, — озабоченно сказал князь Ушакову, — как бы французы да англи­чане, науськивая султана, сами мордой не сунулись в Черное море. Каково ныне с эскадрой?

Ушаков начал без раздумий. Выложил на стол жур­нал корабельных работ по каждому судну, доложил по­дробно о всех неисправностях после Калиакрии.

— Ныне в море, ваше сиятельство, готовы менее половины судов. Надобно для поспешного ремонта мачтового и другого леса немало, парусины, железа.

— Все будет, — твердо сказал князь, — потребную роспись оставь мне. Сего же дня отправлю в Херсон к исполнению. Приложи всемерно старание быть с фло­том в готовности.

В конце разговора Ушаков осторожно спросил:

— Ваша светлость, каково ваше решение по Сенявину?

Потемкин, по всей видимости, сам намеревался вы­сказаться об этом, так как, в свою очередь, переспросил:

— А ты какое мнение о нем имеешь?

Ушаков собирался с мыслями недолго, очевидно, он уже давно имел свое суждение:

— Сенявин недюжинный, смышленый офицер, о деле печется рьяно, лихо командует, не трусливого десятка. К служителям строг, однако радеет о них. — Ушаков лукаво сощурился: — А гордыня не­померная да кичливость, мыслю, по молодости, сие пройдет. Да и урок ему преподан суровый.

По мере того как Ушаков говорил, лицо князя оза­рялось улыбкой:

— Ей-богу, какой ты молодец, Федор Федорович, простив Сенявина. Будто угадал мои мысли про сию за­нозу. Одначе я тебе больше скажу, глядя на тебя, со временем он будет отменным адмиралом и даже, быть может, превзойдет тебя.

Ушаков, добродушно усмехаясь, развел руками:

— Дай-то Бог, ваша светлость.

Потемкин неожиданно согнал улыбку:

— Поимей в виду, строго взыскивай с него испол­нение должности. Ныне определим его на гребную фло­тилию, пускай там лямку потянет. Дня через два выпу­щу его, шпагу его захвати, сам и возвернешь ему.

Ушаков уже откланялся, когда Потемкин напомнил:

— Не позабудь бригантину за мной в Николаев вы­слать. Я там через три недели буду.

Через два дня после отъезда Ушакова князь вызвал Сенявина. Осунувшийся и побледневший, без привычного румянца на щеках, переступил Сенявин порог апартаментов князя. Потемкин куда-то спешил.

— Поезжай в Севастополь, повинись перед Ушако­вым. Да впредь знай, он первый озаботился о тебе и просил снисходительства к тебе.

Прощаясь, Сенявин не предполагал, как, впрочем, и князь, что видятся они в последний раз…

В Севастополе Сенявин не задерживался и при пер­вом же собрании командиров у флагмана наведался к Ушакову. Прежде чем началось собрание, он попро­сил слова.

— Вы знаете, господа, весною, в вашем присутст­вии, я был крайне невоздержан и нанес незаслужен­ные, а главное, несправедливые поношения их превос­ходительству. — Сенявин повернулся к стоявшему ря­дом Ушакову: — Весьма и весьма, искренне сожалею о содеянном, я винюсь перед вами, ваше превосходи­тельство, и прошу обиды на меня не таить.

Ушаков взял прислоненную в углу шпагу:

— Повинную голову меч не сечет, Дмитрий Нико­лаевич. Бог вас простит, а я тем паче прощаю…

На другой день Сенявин покинул Севастополь и по пути к новому месту службы в Гаджибей, где базирова­лась гребная флотилия, он узнал о кончине светлейше­го князя Потемкина-Таврического, 5 октября, непода­леку от Ясс, по дороге в Николаев.

С кончиной Потемкина ушел в прошлое почти деся­тилетний период, связанный с окончательным разгро­мом Порты, векового противника России на южных ру­бежах, становлением Причерноморья, созданием на пустом месте городов-красавцев Херсона, Николаева, Одессы, Севастополя, утверждением державы на Чер­ном море, ее морской мощи — флота. Достойную лепту в созидание и укрепление Черноморского флота, пре­вращение его в грозную силу, внес флагман фло­та — Федор Ушаков.

Керченское сражение, Тендра, Калиакрия — вехи славных побед, венчание его военных трудов на Чер­ном море. В конце октября Ушаков получил личный рескрипт Екатерины о пожаловании его орденом Алек­сандра Невского за «Знаменитую победу» при Калиа-крии.

Князю Потемкину крупно повезло на военном по­прище. Лавры ему добыли, по сути, две сильные руки, о которых впервые молвил Великий Петр, на су­ше — войска Александра Суворова, на море — флот Фе­дора Ушакова.

* * *

Свято место пусто не бывает. Вскоре Екатерина прислала вместо Потемкина одного из своих фавори­тов, Платона Зубова. «Человек недалекого ума и мало­образованный», а попросту «дуралеюшка», как прозва­ли его близко знавшие, но видный собой, в недавнем прошлом подпоручик, прочно завоевал интимное место в будуарах императрицы, а вместе с этим и пошел в го­ру… Но флот Черноморский Зубову не доверили, по­ка… Дождался своего часа Николай Мордвинов, запро­сился на морскую службу. Сын известного адмирала, в детстве близкий к царской семье, две кампании ко­мандовавший придворными яхтами, рассчитывал на благосклонность императрицы.

В последний зимний день последовал указ Екате­рины П.

«С умножением сил наших на Черном море, за бла­го признали мы, оставить на прежнем основании Чер­номорское адмиралтейское правление, определяя на оное председательствующим нашего вице-адмирала Мордвинова…»

Вести о переменах в Николаеве, где теперь находи­лось Адмиралтейское правление, достигли Севастопо­ля в майские дни. Припекало солнце, зазеленели скло­ны прибрежных лощин, щебетали жаворонки.

«Как же так, — читая указ о назначении Мордвино­ва, не без горечи размышлял Ушаков, — службу сам ос­тавил, не схотел в военную пору быть в строю, уходил контр-адмиралом, а возвернулся вице-адмиралом? Как только светлейший князь на тот свет отправился, Мордвинов тут как тут, — стиснул зубы по натуре неза­вистливый Федор Федорович. — Где же справедли­вость? Пять военных кампаний отплавал, в схватках с турками, две из них флагманом флота. Всего себя, не­взирая на недуг и хвори, отдал выучке эскадр, атако­вал басурман не без успеха. — Свербело внутри, терза­ло душу неправедное свыше повеление, перетянула «своя рука», не по совести. Ну, да Бог с ними, не при­выкать».

Дел невпроворот, корабли ждут ремонта, а денег и припасов нет.

Но Ушаков, как и прежде, переключился на выуч­ку пушкарей, матросов и канониров. У флагмана фло­та появилось больше времени уделять обустройству Се­вастополя. Вокруг матросских казарм в последнее вре­мя сплошь, как грибы, возникали неприхотливые ха­тенки, как называл их Ушаков, «хижины». В них се­лился разный люд, зазывали матросню, торговали ви­ном. Флагман флота издал приказ снести и «место очи­стить, да и впредь без позволения наистрожайше запре­тить, из сторонних людей в близости военных судов шататься не допускать». Строго пресек процветавшие на берегу карточные игры, в которых матросы прома­тывали свое жалованье. Город постепенно принимал пристойный вид, появились аллеи, усаженные деревь­ями. Доходило до курьезов, туда «разные люди пуска­ют лошадей, а иногда и другой скот». Все подмечал флагман, особое внимание уделял чистоте вокруг мат­росских казарм. Строились новые каменные казармы для матросов, расширялся на высоком берегу госпи­таль для низших чинов, матросов. В свое время Потем­кин наделил участками земли корабельных офицеров под «сады и огороды». Теперь там семейные офицеры воздвигали небольшие домики.

В свое первое посещение Севастополя не мог не от­метить Мордвинов заслуги флагмана в донесении им­ператрице. «Г. контр-адмирал Ушаков, коль скоро ос­вободился от военных трудов, обратил свое внимание к построению жилищ и госпиталя. Перенесением ка­зарм на возвышенные места из низменных, лежащих внутри бухт, где воздух не имеет свободного течения и тем самым зловреден, оказал он великую услугу, ибо с тех пор число больных и умерших приметно умень­шилось».

Первую послевоенную кампанию эскадра в море не выходила, флагман почти каждый день сходил на бе­рег, отдыхал в своем небольшом, но уютном домике. Частыми гостями у него бывали Голеккин и Данилов. В зимние вечера офицеры захаживали друг к другу, ус­траивали небольшие торжества. Бывали такие вече­ринки и у флагмана, частенько на них звучала флейта хозяина дома. Данилов приспособил бывший дом Ме-кензи под театр, где офицеры разыгрывали короткие пьесы.

Когда Ушаков оставался один, нет-нет да и размы­шлял о прожитом, за плечами полвека, задумывался о будущем, бренности жизни… Немалого достиг он сво­им трудом. Флагман флота, контр-адмирал, в деньгах недостатка нет. Но иногда, глядя на молодежь, навева­ются грустные мысли. Так уж сложилась его судьба, как говорится, Бог не обидел, наделил и умом в достат­ке, и нравом непорочным. Временами подводило здоро­вье, и, быть может, в эти минуты недоставало ему про­стой человеческой ласки…

А сам находил утешение для души в общении с про­стым матросами, которых нередко называл «дети мои». Ведь они тоже четверть века тянули служебную лямку, лишь изредка, на берегу испытывая подобие ла­ски и внимания…

И его душа, случалось, тосковала по чему-то неизве­данному, теплу душевному и телесному, родному по крови, чем обделила его Природа и чего не суждено было ему испытать.

Вспоминал он своего младшего брата, Ивана, ко-лежского секретаря, обремененного большой семьей, не мздоимца, жившего на скудное жалованье.

На исходе кампании подал Ушаков рапорт, предо­ставить ему домовой отпуск. Так уж совпало, что одно­временно поступило повеление императрицы, быть ему при дворе, в Петербурге. Не каждому адмиралу возда­вали такие высочайшие почести.

Уезжал накануне Рождества, за себя оставил Голен-кина.

— Гляди, Гаврила Кузьмич, тереби Херсон и Нико­лаев, чиновничьи души, сам знаешь, цидулю страшат­ся. Корабли к весне изготовить надобно, слух прошел, султану вновь неймется.

Командир Севастопольского порта, старинный при­ятель Ушакова, Голенкин, состоял, за неимением штатных должностей, в весьма странном чине — гене­рал-майорского ранга, флота капитан.

— Спокоен будь, Федор Федорович, писарям задам перцу и бумагу не пожалею, — шутил по-приятельски Гаврила Кузьмич, — токмо, сам знаешь, деньгу нам адмиралтейцы по полушке присылают. Ежели б мы с то­бой свое жалованье не ссужали флоту, матросикам бы и каши не варили. В Петербурге кланяйся всем нашим знакомцам прежним.

Столица, высший свет отнеслись к Ушакову доволь­но равнодушно. Война закончилась, своих генералов в Петербурге пруд пруди. Долго, никуда не отлучаясь, ждал высочайшего приема Ушаков. Новый секретарь императрицы, бывший начальник канцелярии Потем­кина, Василий Попов, остался недоволен невниманием Ушакова, о чем поведал графу Мордвинову: «Ко мне очень холоден, и я с ним виделся только во дворце».

Узнав о приезде Ушакова, навестил его сослуживец и приятель по Черному морю, капитан 2-го ранга Се­мен Пустошкин. Вспоминали перипетии службы в Херсоне, на эскадре Войновича. Как-то заглянул то­варищ по Морскому корпусу капитан 1-го ранга Петр Карцов. Поведал о своей службе. Два года назад подал рапорт об увольнении, но потом вернулся. С откровени­ем признался:

— На цивильное жалованье ноги быстро протя­нешь, ежели честно службу править. А я к иному не­способный…

Неожиданно Ушакова вызвал граф Чернышев, ви­це-президент Адмиралтейств-коллегий.

— Его высочество желает вас лицезреть.

Наследник Павел долго расспрашивал Ушакова о сражениях с турками, дотошно интересовался каче­ствами черноморских кораблей.

Стареющая Екатерина встретила Ушакова радуш­но, усадила в кресло напротив себя, перед окном. Ранее она видела его мимолетно в Севастополе, во время воя­жа на Юг. Тогда, на пиру в шатре у Потемкина, он при­мостился где-то поодаль и при свете свечей не выделял­ся и был не очень заметен. Потом князь не раз с похва­лой отзывался о нем, восхищался его мастерством и за­слугами в схватках с турками. Ей запомнилось одно, столь редко встречающееся среди ее приближенных свойство характера этого моряка — честность и непод­купность. Сама императрица восторгалась его победа­ми на море, называя его «мой адмирал Ушаков» в пись­мах своим европейским друзьям.

Как только он вошел в кабинет, Екатерина сразу от­метила его статную, не по годам, стройную широкопле­чую фигуру, среднего роста. Ступал он пружинисто и уверенно, без какой-либо робости.

Сейчас солнечные лучи скользили по широкому и высокому лбу, что полагало неординарность ума, ру­мянец на чуть округлых щеках говорил о здоровом образе жизни, а плотно сжатые губы подчеркивали недю­жинную волю характера. Физиономию собеседника красили необычной голубизны глаза, проницательные и в то же время по-детски наивные.

Впечатлениями от общения с Ушаковым императ­рица осталась весьма довольна. Они лишь подтвердили лестные суждения о нем светлейшего князя. Нельзя было оставлять гостя без высочайшего внимания. Им­ператрица пригласила Ушакова на званый обед в Эрми­тажный зал Зимнего дворца. В просторном зале не одна сотня гостей блистала золотым шитьем мундиров, бриллиантами дамских украшений, лентами и ордена­ми. Ушакову определили место где-то в конце зала, за одним из столов. Рядом разместился герой штурма Измаила Михаил Кутузов…

В родной Бурнаковке, куда направился Ушаков из Петербурга, скромный одноэтажный особняк пустовал без хозяев. Родители скончались, братья разъехались и разбрелись кто куда. Оформив бумаги по наследству, Ушаков по зимнику направился в уездный городок Ро­манов, к брату Ивану, где тот устроился колежским се­кретарем.

— Надумал я мальцов твоих по своей стезе напра­вить. Кошт твой мизерный, взятки не берешь, в казну руку не запускаешь. Трудом праведным не наживешь палат каменных. А ребяток-то на ноги ставить надобно.

Брат сомнительно ухмылялся:

—    Коим образом ты-то их обустроишь? В море, что ли, позовешь?

—    Вот и угадал. Почнем с старшего, Вани. Нынче я его с собой заберу, в Севастополь. Будет при мне в домежить. По весне, летом возьму с собой на корабль. Учить стану наукам, письму, арифметике, потом за геомет­рию примемся, тригонометрию и прочая. Срок выйдет, определю его в корпус. А быть может, и экзамен выдер­жит за гардемарина. Но сие годков пять, не менее про­тянется.

Брат качал головой:

— Каким манером с ним совладаешь? Служба у те­бя трудная, когда за мальцом приглядывать станешь? Вдруг недоглядишь, в воду упадет?

Федор Федорович сказал как отрубил. Возле него то и дело крутился Ваня.

— Дело решенное. Денщиков у меня положено полдюжины, совладаем. А ты не зевай, младших ната­скивай, Николку да Федорку, тезку моего. Выйдет им срок, определим их в Морской корпус. Людьми станут. Покуда я при месте и друзья помогут. Мне-то самому

пробиваться не всегда с руки было.

Пасху Ушаков праздновал в Севастополе. Оказа­лось, что за три минувших месяца для ремонта судов не поступило ни одного гвоздя. Опять начались бесконеч­ные хлопоты, волокита с Адмиралтейством. Только осенью потянулись транспорта из Таганрога и Херсона, везли лес, такелаж, железные поделки. Но и они были подчас трухлявые и ржавые.

В преддверии осени в Севастополь прибыл Алек­сандр Суворов. Заехал ненадолго, осмотреть еще раз бе­реговую полосу, наметить места для будущих берего­вых батарей. В минувшую войну он тесно сотрудничал с флотом под Очаковом, при взятии Измаила, от души радовался победам Ушакова в морских сражениях.

— Нынче я готов служить у вас в подчинении, Фе­дор Федорович, — шутил полководец при встрече, — до­велось мне в Финляндии начальствовать над гребной флотилией. Не привык быть немогузнайкой. Выучил азы морские, выдержал экзамен за мичмана флота.

Первый осенний месяц порадовал флагмана флота очередным званием. Поступил -указ о производстве Ушакова в вице-адмиралы. Назревали обострения от­ношений с Турцией, императрица постоянно напоми­нала об этом Мордвинову, требовала готовности флота к выходу в море. Одно — излагать распоряжения на бу­маге, другая ипостась — претворять их на деле. Худо-бедно в июле 1794 года собралась выходить в море эска­дра, исполняя высочайшее повеление, для отражения возможного нападения турок. И вдруг при подъеме якорей полетели, разломившись пополам, большие шпили на флагмане «Рождество Христово» и фрегате «Навархия». Куда же плыть судну без якоря? При­шлось вице-адмиралу переносить свой флаг на другой корабль. «За сим особой Божеской милостью почи­таю, — доносил Ушаков Мордвинову, — что сие случи­лось прежде военного времени и близко от порта». Сколько раз взывал флагман о негодных поставках ле­са. И сейчас в Севастополе не нашлось ни одного дубо­вого бревна исправить шпили. Хорошо, что все обо­шлось, из Стамбула сообщили, Порта не намерена всту­пать в новую схватку с Россией.

Кампанию 1795 года Севастопольская эскадра без малого три месяца маневрировала в море, флагман от­рабатывал эволюции, строго спрашивал с нерастороп­ных командиров, хвалил канониров за меткие залпы.

В обучении подчиненных неизменно держался ста­родавних своих принципов — «исправно спешить ис­полнить в полном виде, как надлежит».

* * *

Седьмой год часто портили настроение Екатерине II вести из Франции. Насколько прежде она испытывала удовольствие и наслаждалась велеречивостью в пере­писке и общении с Вольтером, Дидро, Д'Аламбером, настолько теперь гнев и возмущение вызывали дейст­вия в Париже «башмачников и сапожников», которых «я думаю, — писала она барону Гримму, — что если по­весить некоторых из них, остальные одумались бы… Эти канальи совсем, как маркиз Пугачев».

Императрица намеревалась восстановить королев­скую власть во Франции вооруженной силой. Заклю­чив военный союз с Англией, она отправила ей в помощь эскадру вице-адмирала Ханыкова. На Юге, в Тульчине, Суворов готовил 60-тысячную армию для похода на Запад, в Европу.

Увы, свои замыслы Екатерина II не успела претво­рить в жизнь.

6 ноября 1796 года она внезапно отошла в мир иной, и на престол вступил ее сын, Павел I, сорока двух лет от роду. «Пришел, когда нужно уходить», — не без горе­чи заметил новый император. Одним из его первых по­желаний стало — дать мирную передышку державе. Об этом он поведал графу Безбородко, единственному из приближенных своей матери, кого он не изгнал, ос­тавил при себе.

— Размышляю, граф, пора прекратить войны. Сколь помню себя, Россия все воюет.

Тут же повелел отозвать эскадру Хакыкова из Анг­лии, отставить поход войск в Европу. В армии возрож­дались прусские порядки, муштра, косы, букли. Но­вый устав копировал прусский. Суворов не воспринял перемены и вскоре подал в отставку.

В Севастополе в конце года Ушакова обрадовало по­явление старинного знакомца по Херсону, с кем он об­щался по-приятельски.

Как-то вечером в дом Ушакова постучали.

— Вашидитство, — доложил денщик, — первого ранга капитан Пустошкины просят дозволения принять.

Ушаков занимался с Ваней, стремительно встал.

— Проси немедля.

К нему уже поступил указ о назначении Семена Пустошкина командиром Севастопольского порта.

Обнялись по-дружески, накрыли стол по-холостяц­ки, поставили самовар. За чаепитием засиделись допо­здна. Вспоминали разные разности службы в Херсоне, не позабыли чудачества Войновича, помянули добрым словом светлейшего князя.

— Нынче-то как Мордвинов верховодит в Адми­ралтействе? — поинтересовался Ушаков. — Братиячиновная по-прежнему меня отписками кормит. Денег не шлют, матросов иногда кормлю на свои кровные, куп­цам ссужаю.

— Воруют, как и прежде, Федор Федорович. Морд­винов на все проделки сквозь пальцы глядит, барином себя держит.

— На верфях-то как? Стапеля не пустуют? Пустошкин неопределенно пожал плечами.

— Нынче Мордвинов с Катасоновым затеяли но­винку, достраивают два великих корабля о семидсяти-четырех пушках. Соединены у них шканцы с баком единой палубой.

Ушаков, слушая, удивленно поднял брови:

— Таковы конструкция я не видывал. Сумнительно, чтоб дало какое-либо преимущество. А я вот наду­мал государю доложиться самолично о всех непоряд­ках на флоте, да и о наших супротивниках на море. Слух прошел, султан заново к нам войною иттить за­мышляет. Генерал Каховский лазутчиков турецких пе­рехватывает, татарву смущают.

Проводив Пустошкина и отправив спать племянни­ка Ваню, Ушаков начал переписывать начисто проше­ние на имя императора. Впервые в жизни обращался Федор Федорович напрямую к царственной особе. На­чав царствовать, Павел завел новые порядки. Теперь Ушакову дозволялось обращаться непосредственно к императору. Когда-то для него царь и Бог был Потем­кин. С ним он не таясь делился своими невзгодами, об­ращался за помощью, всегда надеялся на справедли­вость. Сейчас, вспоминая благодушное отношение к не­му Павла, во время последнего визита в столицу, Уша­ков простодушно уповал на благосклонность императо­ра. С этого он и начал излагать свою просьбу. «Высо­чайшие милости и благоволение в.и.в. в бытность мою в С.-Петербурге оказанные, подали смелость всепод­даннейше просить монаршего благоволения и покрови­тельства. ..»

Многое пришлось претерпеть ему от вышестоящего начальства и чиновников из Николаевского Адмирал­тейства после кончины Потемкина. Но не был знаком, даже понаслышке, Федор Федорович с нравами, кото­рые царят в коридорах власти и высшего света с давних пор и по наше с вами время… Сколько там мерзости, казнокрадства, мздоимства, низкопоклонства и угод­ничества, где судьбы людей, а то и интересы державы зачастую зависят от того, с какой ноги встанет после сна царствующая особа, кто, что и на какое ушко ему нашепчет…

С воцарением Павла I изменилась иерархия Мор­ского ведомства. Вице-президент Адмиралтейств-кол­легий, генерал-фельдмаршал по флоту Чернышев пя­тый год находился в отпуску по болезни, за границей. Старшим в коллегии оставался адмирал Иван Голени-щев-Кутузов, но по всем вопросам Морского ведомства императору докладывал бывший в особом почете у Павла I генерал-адъютант Григорий Кушелев. Он-то и представил на рассмотрение Павлу I прошение Уша­кова.

Бегло пробежав глазами бумагу, Павел засопел:

—   В толк не возьму, о чем просит Ушаков? В столи­цу наведаться? Нынче здесь ему делать нечего. Надоб­но эскадру свою школить, за турками присматривать, слышно, французы с ними супротив нас снюха­лись. — Павел отодвинул прошение в сторону, взгля­нул на Кушелева.

—   Ушаков, мне ведомо, не болтлив. Пошлем-ка на Черное море Карцова, пущай инспекцию учинит. А Мордвинову предпиши ехать сюда, я его сам попытаю.

Два с лишним месяца контр-адмирал Петр Карцов дотошно инспектировал флот в Николаеве, Херсоне, Севастополе. Перед отъездом на правах приятеля гос­тил у Ушакова. Судачили о разном, только не о проре­хах, замеченных инспекцией. Но Карцов сам выска­зался:

— У тебя, Федор Федорович, по Севастополю пол­ный порядок. Одно не вразумлю, за что на тебя чиновняя братия в Николаеве так озлоблена?

Ушаков сдвинул белесые брови:

— Сия немилость у них со времен князя светлей­шего, царство ему небесное. Поколотил я знатно турок под Еникале, в сражении Керченском, с той поры и червь их завистливый точит. Не могут мне простить, что мне довелось первому султанскую эскадру погнать. А следом под Тендрой и Калиакрой задал им перцу. Князь воздал должное, императрица благоволила. Зна­ли бы те чернильные души, сколь силушки да здоровья приложены были мною. Не хвалясь скажу, Петр Кондратьич, иной раз с ног валился, а дело правил.

Ушаков помолчал и добавил:

— Коли ты Николаев задел, так я тебе доложу, во­руют там все почем зря, а Мордвинов будто и не видит.

Карцов знал, что его товарищ по Морскому корпусу никогда напраслину на людей не возводит. Спросил только по делу:

—    Видал я на стапелях в Херсоне два корабля с па­лубой, которые подобны здешнему «Захарию». Какое о них мнение имеешь?

—    Сия затея Мордвинова с Катасоновым, по моему разумению, лишняя трата денег. Все на аглицкий ма­нер стараются. Токмо в море оные, мне думается, они неуклюжи будут.

Карцов расплылся в улыбке:

— И я о том же толковал в Николаеве. Одначе Катасонов и Мордвинов уперлись на своем. О сем обязан я донесть императору.

Из донесения Карцова Павлу I о результатах ин­спекторского смотра Черноморского флота и Севасто­польского порта.

«В числе кораблей есть вновь построенные и не быв­шие на море в кампании — № 1 и «Захарий и Елиза­вет», на которых шханцы с баком соединены палубой, чего на военных кораблях нигде еще не было, а таковые же и ныне строятся в Херсоне.

Введенная сия новость в архитектуру военного ко­рабля, кажется, во всех его действиях неудобна, неже­ли может произойти от нее какая польза, ибо от нее во время боя и на верхнем деке, так как в нижнем, под па­лубою дым может простираться…» Немало других, бо­лее веских недостатков перечислял Карцов в своем до­несении.

Азы кораблестроения новый император усвоил дав­но и всегда вникал в детали конструкций кораблей. По­этому, внимательно прочитав донесение Карцова, здесь же дал указание Кушелеву:

— Наипервое, запроси немедля чертежи, по кото­рым вновь сии корабли построены, ибо Карцов указует весьма множество неудобств. Ежели коллегия найдет нужным, более таких кораблей не строить. Другое, предпиши Ушакову в нынешнюю кампанию сии кораб­ли проверить в плавании и мне рапортовать тотчас.

Закончив испытания, Ушаков не только подтвер­дил замечания Карцова, но и выявил при плавании под парусами и эволюциях в составе эскадры много других серьезных недостатков в конструкции новых кораблей.

Из Петербурга неожиданно поступил указ Павла I командующему корабельным флотом Ушакову, привес­ти все корабли в готовность, так как «французы весьма заботят турков… учредить крейсерство около берегов наших… и будя бы достоверно узнано было о намерени­ях войти в Черное море французского с турецким фло­том… быть готовым отразить нападение неприятеля».

Отправив часть фрегатов крейсировать от Одессы до южных берегов Крыма, Ушаков держал всю эскадру в готовности к плаванию до нового года. Уже в феврале адмирал Мордвинов и вице-адмирал Ушаков получили в одно и то же время рескрипты Павла I о подготовке флота на случай войны с Турцией. Ушаков без промед­лений начал готовить эскадру к выходу в море и неоднократно требовал от Мордвинова пополнения эскадры офицерами, матросами, солдатами морской пехоты, присылки недостающего вооружения кораблей. В Ни­колаеве отмалчивались, а из Петербурга каждые две-три недели Ушакову шли именные указы и рескрипты Павла I. Последний из них, в конце апреля, предписы­вал Ушакову и повелевал: «…Старайтесь наблюдать все движения, как со стороны Порты, так и французов, буде бы покусились они войти в Черное море, или на­клонить Порту к каковому-либо покушению».

Как раз в эти дни в Севастополе появился Мордви­нов со свитой чиновников. Здесь-то и выявилась мелоч­ность его натуры. С осени затаил он желчное недобро­желательство к Ушакову, за его отзыв о новых кораб­лях. Теперь он вдруг затеял испытания «Захария» в бухте, в штилевую погоду на якоре. Результаты, конечно, были совсем иные, чем в маневрах-экзерци-циях в составе эскадры в море. Да и состав офицеров подобрал преднамеренно. Составили акт и отправили в Петербург. Ушаков отмалчивался, но про себя него­довал, видя явную предвзятость, если не сказать боль­ше, мошенничество. Об этом он откровенничал, отойдя чуть в сторонку, к борту, с Семеном Пустошкиным.

—    Ведаете, Семен Афанасьевич, Мордвинов затеял сии декорации в угоду своей милости, дабы перед госу­дарем оправдаться.

—    Какие испытания, — согласился Пустошкин, — сие одна комедия. Без ходу, без парусов, без ма­невра рази выявишь прорехи?

Ушаков раньше, в Николаеве, не раз гостил у Морд­винова и по долгу вежливости пригласил его к себе вме­сте с Пустошкиным.

Мордвинов за столом вел себя непринужденно, об испытаниях все помалкивали, но адмирала все же прорвало:

— Вы, Федор Федорович, зря на меня государю жа­литесь. Все одно, начальник всегда прав окажется, истина вечная. А вы, будто малый ребенок, правды доби­ваетесь.

Ушаков покраснел до ушей, щеки стали пунцовыми.

— Вы, Николай Семенович, говорите, да не загова­ривайтесь, меру знайте, не словоблудьте, хотя вы и мой гость.

Мордвинов, видимо, не ожидал такого поворота, со­гнал добродушие с лица.

— Вы полегче на поворотах, Федор Федорович, я вам не мальчик. А то, что вас все за глаза малым ребен­ком величают, так оно так и есть.

Мордвинов тут же встал и, холодно попрощавшись, уехал.

Пустошкин вслед ему сказал:

— Все они, вельможные, одним миром мазаны, Фе­дор Федорович. Сия братия вас невзлюбила за чест­ность и бесхитростность.

На следующий день Ушаков собрал на флагмане, «Святом Павле», командиров. Пожаловал и Мордвинов.

Как всегда, накануне кампании Ушаков, перед пер­вым выходом в море, пояснял цели и задания, напоми­нал прошлые недочеты и промахи. Среди других ко­мандиров досталось и на долю не всегда уважительного командира 74-пушечного корабля «Святой Петр», ка­питана 1-го ранга Дмитрия Сенявина.

Неожиданно за Сенявина вступился Мордвинов:

— Вы, ваше превосходительство, излишне строги и, слышал я, иногда чересчур жестоко требуете от сво­их под командующих. Вам с ними предстоит исполнять волю государя нашего, что может нанести ущерб тако­вому.

Ушаков вскипел. Опять ему нарекания, да еще в присутствии подчиненных:

— Ваше превосходительство имеет честь быть мо­им начальником, но не вам судить, коим образом со­блюдать порядок воинский в подчиненных мне эскад­рах. За дисциплину мне ответствовать перед его величеством, государем нашим. У моих капитанов своя го­лова на плечах, не дети они малые. Ежели где отступ­ления, без вашей подмоги обойдутся.

Сказал в тон вчерашней беседы, как отрезал, Уша­ков, и Мордвинов уяснил, что полемику он не выиграл.

Не откладывая, Ушаков отправил письмо импера­тору, подробно изложив все злоключения им пережи­того от несправедливости Мордвинова. Объяснил и причину неприязни Мордвинова. В прошлую войну его, Ушакова, назначили командующим флотом, «в об­ход» старших по званию Мордвинова и Войновича.

В середине мая по указу Павла I эскадра вышла в море и крейсировала от Одессы до крымских берегов, в ожидании внезапного появления турок или францу­зов. Как и прежде, Ушаков практиковал стрельбы и проводил учения по отработке маневров, не делал по­слаблений. Сделал выговоры контр-адмиралу Кумаи и капитану 2-го ранга Перскому за низкую дисциплину и пьянство среди матросов. Не обошлось без жертв. Во время шквала ударом молнии на «Святом Петре» убило трех матросов.

В середине июля обстановка на театре прояснилась и изменились задачи. От купеческого судна Ушаков уз­нал, что сотни три французских судов проследовали к Египту. Турция запросила вдруг помощи у России, французы из друзей превратились в противников.



Глава VII