"Ярослав Галан" - читать интересную книгу автора (Елкин Анатолий Сергеевич, Беляев Владимир...)

Тучи над городом

Над городом поплыл гудок. Ему ответил второй, третий… Они висели над площадями, парками, над древними шпилями костелов.

Галан, как старых знакомых, узнавал гудки. Этот Львовсельмаша — там галичанин Мирослав Грабовский работает в счет 1954 года. А вот голос завода автопогрузочных машин. Когда-то Галан писал об его открытии, а теперь уже по всей стране известны машины львовского производства.

Он любил свей город. Город каменных львов. Помнил все его легенды. Особенно волновала его одна:

«Жил когда-то в городе Львове человек, который решил удивить весь мир и прославить имя свое в веках.

Почти никому не известный бедный украинский мещанин четыреста лет тому назад взялся собственными руками построить башню, самую красивую и самую высокую башню Львова. Над ним издевались, бурсаки швыряли в него камнями, но неутомимый строитель все переносил. Он собирал отовсюду кирпичи, работал в поте лица от восхода до заката солнца: и с каждым днем башня росла все выше и выше, пока однажды утром не нашли мертвое тело вдохновенного мечтателя на стене постройки. Он зажал в одной руке кирпич, а в другой кельму и лежал, как немой укор всем, кто не хотел понять стремления к величию его простой человеческой души.

Несчастного мученика похоронили на одном из бесчисленных в те времена кладбищ, а начатую башню разобрали так, что и следа после нее не осталось.

Но тоска, бессмертная тоска творчества оставалась живой, она в продолжение веков билась в груди людей украинской Флоренции».

Сегодня ночи его «Флоренции» — те же фронтовые ночи, с выстрелами из-за угла. С провокациями. И с напряженным героическим трудом, несмотря ни на что.

Бессмертная тоска творчества не умерла в груди твоего народа, Львов! Не убили, не растоптали его гитлеровцы.

Впереди трудный, напряженный день, Галан — депутат городского Совета.

Раздается звонок. Появляется почтальон, просит помочь ей поместить мать в лучшую больницу города. Галан звонит в горком партии…

Приходят молодые писатели, рабочие, студенты, домохозяйки. С самыми разнообразными просьбами.

«Галан всегда внимательно выслушивал человека, — вспоминает М. А. Кроткова-Галан, — всеми силами старался ему помочь. Если он знал, что правда на стороне просящего, он делал все для него и не успокаивался до тех пор, пока не добивался благоприятных результатов».

Он по-настоящему умел и любил жить. Его все волновало, все касалось.

Увидев строительство нового дома, радовался.

Во время прогулки он замечает, что кто-то портит кору на деревьях в парке. Вернувшись домой, Галан немедленно звонит заведующему трестом зеленых насаждений:

— Товарищ Ярославцев! Необходимо срочно найти виновных!

Днем — поездка в Куликов. Там организуются колхозы. Писатель выступает.

— Мы строим с вами новую, чудесную жизнь. Там, за океаном, сегодня растут посевы смерти, мы вырастим нивы мира… Будем же достойны великой чести идти этим путем.

Вечером перед поездкой в университет, где он должен выступать на митинге, Галан записывает в дневнике: «Был в Куликове. Какие замечательные люди живут в нашей стране — умные, смелые, горячие! С ними все возможно, все достижимо».

Многие старые друзья рассеялись по земле. Нужно установить с ними связь.

«В январе 1944 года, — рассказывает Богдан Дудыкевич, — когда я работал учителем в Луганской области, мне стало известно, что Галан — корреспондент газеты „Радянська Украина“. Я написал ему письмо и где-то в начале февраля получил от него открытку, датированную 25 января 1944 года.

„Здравствуй, друже! — писал Ярослав. — Спасибо за письмо. Я приехал на несколько дней в Москву и в свободную от беготни минуту пишу тебе ответ. Петро (Козланюк. — В.Б., А.Е.) уже в Киеве, и я также собираюсь туда на днях. Интересного у меня ничего нет, кроме работы (газетной, как ты знаешь). Хотел бы написать тебе про других знакомых товарищей, но их нет. Тудор и Гаврилюк погибли… Встречаюсь иногда со львовским депутатом Садовым. Попробуй написать для нашей газеты о борьбе народа Галиции с польским гнетом и националистами, учитывая всякий раз актуальное политическое положение (это я в связи с формой). Напиши про себя в ЦК КП(б)У, тов. Мощенко, отдел кадров. Привет семье. Ярослав“».

Вскоре Дудыкевич возвращается в родной Львов.

Трудно, тяжело налаживалась жизнь.

«Когда первый красноармеец появился на Стрыйской улице, — писал Галан в очерке „Золотая арка“, — город, пропитанный трупным запахом, казалось, умирал. На опустевших бульварах с вытоптанными клумбами и поломанными решетками выли голодные собаки, в цехах и так уже малочисленных заводов свили себе гнезда совы и аисты. Аудитории университета напоминали заброшенные конюшни, в коридорах Политехнического института шныряли крысы, обнюхивали кучи окровавленной марли.

И думалось тогда: сколько трудов, сколько времени понадобится на то, чтобы Львов стал снова таким, каким был три-четыре года назад!»

Прошло всего три-четыре месяца. Правда, за УТО время не произошло никаких чудес. Трамвай все еще не ходит, водой можно пользоваться только семь-восемь часов в сутки, оперный театр все еще не работает, а если и начнет работать, то спектакли пойдут, наверно, без арфы, так как последняя арфистка Львова уже третий год лежит в порыжевшей от человеческой крови земле яновских могил.

«А все-таки сделано много, очень много! В квартирах львовян уже давно горит газ, в артериях города с каждым днем все более сильным потоком кружит электроэнергия, исчезают очереди перед хлебными магазинами, на недавно еще пустых улицах людно и шумно… Университет стал снова университетом, институты — институтами, школы — школами…» На сцене украинского театра ставился «Олекса Дундич». В зале Филармонии выступал один из лучших хоров СССР — капелла «Трембита». И главное — один за другим вступали в строй заводы.

Налаживалась понемногу и жизнь львовской писательской организации. Она много сделала для того, чтобы подготовить к изданию произведения погибших на боевом посту писателей — борцов с фашизмом.

Галана избирают членом правления Союза писателей Украины. Выходят из печати его сборник «Перед лицом фактов» и пьеса «Под золотым орлом».

О напряженной, воистину самосжигающей работе Галана рассказывают его дневники и хроника тех лет.

28 января 1947 года он выступает на совещании интеллигенции Львова по вопросам идеологической работы. Текст речи не сохранился. Из краткого отчета в «Правде Украины» от 29 января 1947 года узнаем:

«Здесь (во Львове. — В.Б., А.Е.) долгое время подвизался главарь буржуазно-националистической, псевдонаучной „школы“ М. Грушевский, отравлявший значительное время сознание масс своей националистической концепцией в области истории Украины.

Писатель тов. Галан говорил о борьбе со „школой“ Грушевского. Он указал, что в преподавании истории Украины, и в особенности Галиции, отдельные львовские историки допускают ошибочные утверждения…»

Разрозненные записи в дневниках Галана. Здесь они приводятся впервые:

«10 июня 1948 года. Это мой родной ребенок, это часть моего „я“ (о своей пьесе. — В.Б., А.Е.).

30. IX.1948 года. Дней 10 тому назад меня вызвали в ЦК… Позавчера предложили мне в обкоме должность зав. обл. отд. искусства.

8. Х.48 г. (По поводу одной пьесы.) Это не только паршивая конфетка, но и отравленная, потому что она вызывает у зрителя глубокое отвращение к идее, которой сама должна была бы служить.

5. VI.1949 г. „Я груб…“ (Байрон, „Дон-Жуан“).

24 мая. Окончил пьесу…

5 июня. Позавчера ездил с Петром (Козланюком. — В.Б., А.Е.) и Стефаником в Ново-Ярычевский район… Побывали в новом колхозе. Боятся сеять, говорят: „Они придут и убьют“».

Однажды, к полуночи, когда он был в гостях и уже собирался уходить домой, Галан неожиданно сказал одному из нас: «Не смогли бы вы проводить меня, Владимир Павлович? Мне кажется, что какие-то подозрительные типы следили за мной».

«Скажу совершенно честно (это запись тех лет. — В.Б., А.Е.): очень и очень не хотелось мне выходить на улицу. На темных улочках Львова можно было встретить кого угодно: и националиста-бандеровца, и польского террориста из „народных сил збройных“, такой же фашистской организации, как и ОУН, и обычного мародера, вышедшего ночной норой на „охоту“ за часами. На фронте был передний край и враг за ним. Здесь же на вас могли напасть с любой стороны, а кто — неизвестно. Вот почему я предложил: „Оставайтесь ночевать у меня, Ярослав Александрович!“ — „Ну, если вы боитесь, то я пойду один“, — сказал Галан и шагнул к двери.

Слово „боитесь“ задело меня. Как-никак в кармане у меня лежал офицерский военный билет…

„Нет, почему? Пойдем вместе“, — сказал я и, отлучившись в кухню, зарядил там трофейный „вальтер“ так, чтобы Галан не видел этого и не заподозрил меня в трусости. Когда мы вышли из ворот, я сразу шагнул на улицу, туда, где поблескивали в темноте сбрызнутые недавним дождем трамвайные рельсы. „Куда вы? — удивился Галан. — Пойдем лучше по тротуару“. — „Так надо!“ — сказал я, ничего не объясняя. Дело в том, что мои старые и бывалые друзья — пограничники советовали мне ни в коем случае не ходить в ночное время по тротуарам.

Галан пожал плечами и зашагал рядом со мной посредине трамвайных путей. Шли молча, только изредка обмениваясь скупыми фразами. У виллы „Мария“ улица Набеляка круто заворачивала вправо, на улицу Ленартовича. Трамваи обычно в этом месте сильно скрежетали. Стоило нам повернуть, как мы увидели за углом дома на улице Ленартовича две прижавшиеся к стене фигуры. Если бы мы шли по тротуару, мы бы обязательно натолкнулись на них. Сейчас же от них нас отделяло несколько спасительных метров.

Один из стоящих за углом сразу же быстро подошел к нам и отрывисто спросил: „Это вы стреляли?“ Я не успел разглядеть лицо собеседника, не сразу дошел до меня коварный смысл его вопроса (никаких выстрелов мы не слышали), но, чтобы отвести от нас подозрение в стрельбе, зная, что после выстрела ствол оружия пахнет нагаром, я выбросил из-за спины правую руку и, поднеся ствол „вальтера“ к носу незнакомца, сказал: „Понюхай!“

Незнакомец, видимо, не ожидал такого оборота дела. Если бы он попробовал выбить у меня из рук оружие, все равно пуля поразила бы его. И он отпрянул… Мы разошлись.

Только когда мы прошли каких-нибудь десять шагов по направлению к трамвайному парку, до меня дошел коварный, проверочный смысл вопроса незнакомца: любой безоружный человек ответил бы ему: „Кто стрелял? Да ведь у меня не из чего стрелять…“»

Только много лет спустя, уже после убийства Галана, стало ясно, что эта ночная встреча — одна из первых бандитских засад на его пути… А свой пистолет Галан обычно оставлял дома, да и пользоваться им он не умел.

Таким был Галан. Добрый, доверчивый к людям хорошим, ненавидящий врагов, пренебрегающий личной безопасностью, честный и иногда по-детски наивный. Этими свойствами его характера и воспользовались впоследствии его убийцы.

Галан в ту весну, лето и осень 1949 года успевал воистину объять необъятное.

Его часто видят на заводах, фабриках, в колхозах и совхозах, в университете. По поручению Львовского областного лекционного бюро Галан читает лекции на общественно-политические темы, а по поручению Львовского обкома КП(б)У организует и проводит творческую встречу с трудящимися Городокского района, посвященную десятилетию воссоединения украинского народа в едином Украинском советском государстве. Большим успехом пользовались выступления Галана на львовских предприятиях.

Весна 1949 года на Западной Украине окрыляла его душу. В прикарпатских селах и деревнях Галиции полным ходом шла коллективизация. Западноукраинское крестьянство вступало в колхозы. Новая, счастливая жизнь, за которую столетиями боролся народ Галиции, стала явью. В эту весну Галана редко можно было застать дома. На попутных машинах, на подводах, пешком он перебирался от села к селу, от одного поселка к другому, выступал, агитировал, рассказывал крестьянам о том, что им даст колхоз.

В этих поездках, в кипучей, напряженной борьбе с притаившимися врагами возникла у Галана мысль о создании пьесы, посвященной новым людям Советской Галиции. Писатель хочет воспеть величие свободного человека — человека, у которого «тоска, бессмертная тоска творчества» нашла выход.

Энергия Галана поражает его друзей и знакомых.

«Как-то в октябре 1949 года, — рассказывала А. Кривицкая, — Ярослав Александрович позвонил мне и попросил, чтобы я подготовила художественное чтение на один торжественный вечер. Я была больна и сказала, что не могу, к сожалению, исполнить его просьбу.

— Что с вами? — сочувственно спросил Ярослав Александрович.

— Да, наверное, старость уже приходит, — ответила я.

— Нет, нет, нельзя нам теперь ни стареть, ни болеть. Мы не можем себе разрешить этого, потому что у нас полным-полно работы…

В эту минуту мне припомнились слова, которые Ярослав Галан вложил в уста революционера Оскара — героя пьесы „Груз“: „Какое счастье, девушка, бороться за грядущий день и даже погибнуть за него…“»

Так проходили его дни…

12 часов ночи. Галан разбирает почту. Писем много. Галан — член правления Союза советских писателей Украины, член президиума Львовского отделения ССП, он входит в состав редколлегии журналов «Перец» и «Радянський Львив», корреспондент газеты «Радянська Украина» по Львовской области. Много самых разнообразных вопросов нужно решать быстро и оперативно.

Ответив на все письма, Галан садится за машинку. Друзья из газеты «Вильна Украина» просили сделать статью. Работы много, но Галан не отказывается. Ведь с этой газетой связаны самые лучшие дни его жизни — дни, когда исторической осенью 1939 года во Львов вошли части Советской Армии, пришла «вторая молодость». Тогда он вместе с советскими писателями составлял первый номер свободной газеты на родном языке — «Вильна Украина».

Сами собой рождаются уверенные, взволнованные слова: «За эти тридцать лет мы, воспитанные партией Ленина, выросли как народ, выросли как государство. Тень трагического прошлого не ложится больше на наши души. Солнце социализма согревает нам сердца. Народ-труженик золотом хлебов Украины, миллионами тонн угля и стали мостит путь к коммунизму. Зловещему мраку, что окутывает капиталистический мир, мы противопоставляем свет наших дней, свет, который уже тридцать лет неугасимым огнем горит над Советским Отечеством, в этом величие и красота наших будней».