Сквер Алексей Армада

— Борзя через пять минут, — всклокоченная проводница, пробубнив в щель купейной двери приглашение валить из поезда, пошла будить остальных пассажиров, имеющих несчастье вылезать именно тут.

Ну, что — вот мы и прибыли в конец географии. Хватаю две сумки со шмотьём и иду в тамбур. Прощаться с в говно пьяным майором, едущим в Краснокаменск, как-то в падлу. Сейчас он дрыхнет после поллитры в своё пропитое рыло и прочитанной мне трёхчаовой лекции на тему«…в какую именно жопу тебе довелось угодить на этот раз». Насквозь неприятный гандон. Именно использованный гандон. Сразу видно — алкот и мудак, раз к своим годам только в майорах. Служить надо было, а не «выживать», как он мне тут плёл. Офицер, твою мать. Тьфу, слякоть.

Я лейтенант. Выпустился только-только. На дворе 96-й год. Генерал Лебедь на Красной Площади, выпуская нас, произнёс сумбурную речь, мол, держитесь, мужики, и только что не перекрестил. Меж тем, в стране окончательный развал армии, правда, я этого ещё не знаю и весь из себя готов служить и заниматься тем, чему неплохо (ха… ещё бы, МосВОКУ блин, Армейская Кузница Страны) выучен. А именно — обучать бойцов давать в лоб (как у нас шутили — грабить, насиловать и убивать чужих близких… поистине у бога есть чувство юмора… и оно чёрное) всем, кто попытается мирный сон наших родных и близких потревожить. Я ещё не знаю такую офигенную нацию, как буряты. И якутов не знаю. А кто такие гураны — вообще не слышал. Я ещё далеко не националист, и даже не мыслю категориями народов. Мне просто некого и не с кем сравнивать.

Я ещё ничего не знаю, и знать, собственно, ничего не хочу.

Кроме одного.

Я — русский офицер, командир взвода, и этот взвод будет лучшим, или этому взводу тотальный пиздец.

6 утра. Борзя. Статуя забайкальского партизана на привокзальной площади.

Какой, нахрен, Ленин в Забайкалье? В эту долбаную Борзю забрел, наверное, какой-то совсем одичавший чувак с ружьём в далёкие революционные годы, и установил советскую власть, ввернув местным буржуям лампочку в жопу. После чего благодарные жители слепили ему из говна памятник, а о Ленине они, наверно, только году к 50-му узнали.

Ну да не суть. Встречает нас, меня и троих таких же зелёных летёх, помятых утром, кадровик майор, от внешнего вида которого я слегка подохуел.

Мы-то, понятно, в парадке, а это штабное чучело в туфлях, но в камуфляже, который одет поверх рубашки!!! с галстуком. Меня прямо там и перекосоёбило. Если в Штабе Армии кадровик так ходит, значит, и остальные так же, что ли?? Какой, в пень, тут устав тогда?? Прав был пьянчуга-майор???

Но по поведению кадровика никак не скажешь, что он клоун. Наоборот. Деловито смотрит документы, матюгает водилу-солдата, чтобы заводил машину (ЗИЛ 131). Поглядывает на часы — не успеваем, что ли?? По-всему видать — нервничает, а то и злится, что в такую рань вынужден торчать тут, а не зацепиться за жену, перелезая через неё к завтраку.

Наконец-то. К машине — по местам — двинулись.

Сначала в Штаб Армии, там минут тридцать оформлялись (курим в курилке, а нас вплетают в историю части), потом моих случайных попутчиков (два инженера и химик) быстренько куда-то спихивают, а меня, славную пехоту, обратно в кузов — и едем в Бригаду. Бывшая Голубая Дивизия. Когда-то элитная десантная часть, ныне мотострелковая отдельная бригада.

Впоследствии оказалось, что от диких степей, в которых расположилась моя Бригада, до вокзала на машине и было-то всего сорок минут езды, да и то от силы. Это вам не провинциальный китайский городок с 8-ю миллионами населения. То есть, городишко переплюнуть можно из конца в конец, достопримечательности — два светофора, рынок, госпиталь, ж\д станция и вышеозначенный борец с самодержавием, каменно-целеустремлённо пытающийся уйти со своего постамента отсюда на хуй, и как можно скорее.

Серый и довольно унылый, пока ещё жилой угол, забытый правителями, рвущими страну по кускам, он был предоставлен сам себе. Хрущовки и трущёбы. Переплетение ветшающего дерева и разваливающегося камня. Позднее я не раз колесил и пешкодралил по его улицам. Например, местный рынок меня убил дешевизной и качеством. Одноразовый такой себе рынок. На нём все, что продавалось, было одноразовое. От кипятильника до магнитофона. Перепады российского напряжения губили китайскую технику не хуже танка, давящего пехоту в голом поле.

Короче, часов в 8 утра меня приводит этот кадровик в общагу, даёт команду на выделение койко-места, и убывает, насвистывая «капитан, капитан — улыбнитесь», в свою штабнобумагоперекладывательную жизнь. А я, переданный заспанной тётке лет сорока, которая мне почему-то подмигивает мутностеклянным, явно непохмелённым глазом, сопровождаюсь на третий этаж четырёхэтажной общаги, с длинными коридорами, выкрашенными зелёной краской оттенка тоски всех бедолаг, тут побывавших, и свежести времен, когда армия была ещё советской. Всё окружающее напоминает мне какие-то кошмарно-неприглядные сцены из «Сталкера» Тарковского. Краски различимы, но то ли из-за налёта пыли на всём, то ли из-за царящей тут атмосферы полного равнодушия ко всему, сливаются в серо-блёклые тона.

И вот — кульминация. Битая и видавшая виды, криво висящая дверь с отсутствующим номером 38. Отсутствие цифры восполнено тем, что, пока она висела, находящаяся под ней краска выгорела меньше, и на краске, прямо как трафаретом, более тёмным проявилось это число — 38. Как клеймо.

Сопровождающая меня баба начинает барабанить в дверь, не переставая мне улыбаться.

«Чего это у неё?? Блять, да у неё зуба нету спереди… да она с перегарищем же…точно бухая… охуеть»…

Моё настроение понижается до отметки «Идите все нахуй, вы все говно, а я Брюс Уилис».

Бабища щерится, и одновременно продолжает барабанить в дверь. Дверь делает вид, что охраняет вход, с каждым ударом судорожно вздрагивая всем своим естеством, норовя рухнуть внутрь, на благоразумно не спешащих открывать обитателей. Мне вспоминается Баба Яга из детских передач «В гостях у сказки» и возникает дикое желание заорать: «Перестань лыбиться, дура, от тебя воняет… омерзительно!!!», но тут за дверью явно слышится шарканье, и недовольно-сиплый голос неожиданно громко орёт:

— Ну, харэ, блять, барабанить… у нас тут люди спят, блядь…

— Давай открывай, спать сюда приехал, или каво ли?? — не переставая щериться, противно-громко в пустынном коридоре, пропитогустым голосом децебелит бабища.

Это «каво ли» звучит жутко пугающе. Я такого у классиков не читывал, да и не слышал в средней полосе. На самом деле это — местный сленг, заменяющий наше «чё ли».

Дверь открывается, и я вижу, как баба, повернув рожу в зарождающийся проём, меняет улыбку на оскал лютого пиздеца. Это выражается лишь в опускании уголков губ (открытая ротовая щель без зуба так и остается свободной для пролёта мухи).

— Я вам жильца привела, а ты будешь пиздеть, полетишь у меня отсюдава на свою ёбану границу, китайцев караулить… неделю уже водку жрёшь.

— Рая, не еби мне мозг, — на пороге стоит капитан карманного размера с такими же мутными глазами, расхристанный и в кроссовках на босу ногу. Трёхдневная щетина довершает портрет защитника госграницы во внеслужебное время. (Командировка??)

— Водку будешь??? — это он явно не мне.

Рая, фыркнув, поворачивается и чешет мимо меня по коридору, уже никому не скалясь и ничем не интересуясь, бубня на ходу, где она видела водку, жильцов и пополнение заодно с китайцами. Она похожа на смертельно раненого Вертера, каким-то чудом съебавшегося от космопиратов.

Капитан смотрит на меня секунд пять. Потом, хмыкнув, поворачивается ко мне спиной и идёт в внутрь комнаты…

— Заходи… хули встал? Дверь закрой…

Протискиваюсь с сумками за открытую наполовину, упёршуюся во что-то изнутри дверь. Попав из более светлого коридора в полумрак комнаты, поначалу ничерта не вижу, кроме квадрата окна, мутнеющего точно напротив входа. Прикрываю за собой дверь, которая, двигаясь по странной траектории, отказывается уже закрываться, упираясь в порог.

— Вверх её дергани, — следует совет капитана.

Поддёргиваю, и — о, чудо — дверь встаёт на место. Кибернетика с автоматикой. Всекулибинский восторг, блин. Ощущение вставляемого на место пазла.

Осматриваюсь. В углу умывальник, под ним ведро. За дверью куча бердцев, кроссовок и армейских тапок. Поэтому дверь полностью не открывалась.

Так вот она, возможно, до сих пор там висит меж ограничителями в виде порога и этой кучи обуви, дожидаясь возможности рухнуть от стука или, на худой конец, поддергивания.

Я ещё успею привыкнуть к этому основному отличительному признаку всего, что тут ещё не доломано. Чего тут не коснёшься — всё на соплях и на последнем издыхании, но ещё каким-то чудом служащее через раз. Впоследствии я пойму, что этому состоянию вещи научились у людей, да и сам пройду это состояние.

Вношу сумки и, минуя гору непонятно чьей и для чего сваленной у порога обуви, по явно давно немытому полу шагаю в центр комнаты, и там уже встаю, хлопнув сумки об пол и оглядываясь.

Комнатка квадратов в 18, по стенам 4 кровати, на одной из них «воронкой» кверху лежит тело, прикрытое лейтенантской хэбэшкой, у окна стол с двумя табуретами. На один присаживается открывавший капитан, на втором сидит кривой, как ятаган, старлей.

Моё появление ему не интересно. Его, наверное, больше интересует, сблюёт он, если заглотит полстакана водки, сжатого в правой клешне, или не сблюёт? Любопытство естествоиспытателя берёт в нём верх, и он мощным рывком опрокидывает в себя водку… морщится…. кривится…. но держит удар стоически… занюхивает рукавом!!!..потом щёлкает пальцами и выцепляет со стола кусок хлеба, макает в майонез, и, наконец, закусывает… половинкой этого кусочка. Всё происходит молча. Старлей на меня — ноль эмоций. Выпил, закусил и пьяно смотрит перед собой.

Капитан, наоборот, изучающее глядит на меня. Оно и понятно. Припёрся-то я — мне и расшаркиваться.

— Ну, хули? Давайте знакомиться… Меня Алексей зовут.

— В какой батальон?

— Второй… кажется.

— Жаль. — Подаёт голос старлей, всё так же не глядя на меня, но уже явно переживая какие-то внутренние подвижки к жизни. Порозовел — жить будет.

— Училище, лейтенант.

— Московское… МосВОКУ.

— Балетно-паркетное?? Нахуя нам в Забайкалье строевая-то?? — полухмыкая, полунегодуя цедит капитан.

— Ну, я же не к тебе приехал… — это уже я бычить начинаю.

— Ты охуел, лейтенант?? Я с тобой на брудершафт не пил, бля!!!

— Я с тобой тоже, капитан. — «Пиздец, да что я за мудак?… не успел приехать — уже, блядь, с кем-то сцепился… с капитаном, блядь, пагранец хотя… не наш… похуй… без пиздюлей — как без пряников»…

Капитан резко расслабляется и, уже улыбаясь, говорит, обращаясь к старлею:

— Слышь, Андрюх, а мальчика-то борзого вам прислали… если его ваши буряты не отпиздят раньше, чем оперится — толк будет.

— Да похуй… У нас тут все борзые… наливай давай, — бурчит пьяный сталей Андрюха.

— Иди сюда, лейтенант, знакомиться будем. Не пили ведь на брудершафт? — хитро щурится капитан, по нему уже и не скажешь, что он мается похмельем, опыт сказывается, наверное. — Сам признал? Ну, так выпьем… добро пожаловать в самую глубокую точку ануса мировой жопы — Забайкалья, город герой Борзю… гы-гы, — капитан балагурит и разливает по стаканам водку. — Китайским триппером грозя, стоит красавица Борзя.

«М-дяаа, а время начало девятого» — подсказывает мне начинающий попытку анализа и тут же отгорающий мозг.

Мне в 10 в штаб бригады надо, вообще-то. Службу с пьянки начинать? Тоскливо.

«Майор, почему я с тобой в поезде не нажрался?»

— Да не… я бы чайку с дороги… мне сегодня представляться.

Старлей впервые интересуется моей персоной и пытается сфокусировать на мне взгляд.

— Не ссы… бригада на учениях. Да если бы и нет… кто тебя отсюда куда отпустит? Уволят?? Расслабься, лейтенант…как там тебя?

— Алексей его, — подсказывает капитан.

— Алексей… будешь ты пьяный, или не будешь — уже разницы нет… меньше взвода не дадут, дальше Борзи не пошлют… я Андрей… командир третей роты третьего батальона…три/три… понял? А чая ты тут хуй найдёшь… света со вчерашнего обеда нет… да и был бы… воду вроде тоже отключили… тут и свет, и вода только по праздникам… гы… а праздников нет… усёк? Давай, не выёбывайся, садись за стол… водку с большой земли привез, небось… а то китайская заебала… Денатурат голимый.

— Динаааашка, — приторно-ласково тянет капитан, и картинно сплёвывает. Местная водка, будучи пролитой на пол, ведёт себя, как кровь жуткой твари из голливудского блокбастера «Чужой», а именно — разъедает краску. Мне предстоит это пить в течение года.

Я молча подхожу к умывальнику и кручу барашек крана. Кран издаёт всасывающий звук и умирает. Выключателем щелкать почему-то даже не охота.

Что я? Медведь дрессированный? Так и те за просто так на велосипедах не ездят.

Света и воды нет. Это факт. Факт, к которому я оказываюсь полностью не готов. Я, прибывший из Москвы человек, вообще с трудом себе представляю жизнь без электричества. Вода — штука более добываемая всё-таки. Жириновский как-то орал, что приклеит свой ваучер на гроб Чубайсу. Я бы там ещё гвоздём слово «хуй» нацарапал. Начинать службу с осознания отсутствия таких элементарных признаков цивилизации не особо приятно. А точнее — дико.

Я поворачиваюсь к хозяевам комнаты:

— И часто у вас так?

— Как?

— Ну… ни света, ни воды?

— Да постоянно… у погранцов, вон, у Мишки на заставе, — Андрей кивает на капитана. — и то лучше бытовуха…. Тут водой запасаются, брат, а электричество ловят… гыгыгы… да ты садись к столу-то.

— А как же вы тут живёте??

— Как живём?? — вдруг зло срывается старлей со стула, — пойдём, блять, лейтенант, я покажу, как мы тут живём… — и топает мимо меня. Он, в комке, портупее и берцах, нетвёрдо и тяжело, но целенаправленно ступая, движется мимо меня к многострадальной двери. Здоровый пьяный мужик, одетый по форме N4, зло открывает дверь, разметающую тапки, не дававшие раньше ей открыться, выходит в коридор, делает шаг к двери напротив и с маху всаживает каблук под замок соседей. Слышится хруст ломающегося косяка, и дверь с силой распахивается внутрь, производя неимоверный грохот.

Комната соседей вся, как на ладони. Расположение там, как в нашей… только светлее — светлая сторона, но тот же бардак из чего-то недопито-недоеденого на столе, с той лишь разницей, что у соседей только один человек в комнате. Тоже старлей… только в кителе и трусах, и тоже со стаканом. Точная копия десятиминутназадного старлея Андрюхи.

— Бурый…. Ты охуел??? — реакция соседа никак не похожа на дикое возмущение, скорее — удивление и досада на то, что помешали выпить в спокойной обстановке.

— Лана, не пизди… я к тебе через час бойца зашлю… Лейтенант!! Ау!! Как там тебя? Лёха?? Лёха… иди, смори, как мы живём, бля… Кстати, Жень, — это уже потревоженному соседу, — у тебя попить есть чего? Да хули мне водка? — отмахивается Андрей, проследив за взглядом хозяина, нашарившего на столе бутылку, идентичную стоящей в нашей комнате. — У самого есть… мне чаю бы…

— Кавоооо??? (Местный сленг, замена Чегооо??) — сосед Женя явно ведёт себя, как злостно и не смешно подъёбнутый. — Вон лимонад стоит… — кривится он в угол.

— Лёха, лимонад будешь??

— Нет, — участвую в разговоре. «Лимонад?? Ну, хоть лимонад тут есть». На самом деле тут нет лимонада, но есть волшебные пакетики «Зуко» и «Юпи». Химия. Порошок, разводимый в воде и дающий фруктовый привкус. Не дай бог, красный. Язык краснеет надолго. Страшнее только динашка.

— Ну, чё? Посмотрел?? — Андрей явно теряет интерес к происходящему.

— Бурый, ты не забудь бойца… мне в четыре на инструктаж…

— Да не ной… Серега давно говорил, что надо косяк чинить….

— Да мне похуй, чё Серега говорил… мне не похуй, что дверь не закрыть теперь…

— А каво у вас тут воровать-то? Голодранцы. Иди, Шапокляку пожалуйся.

— Я до четырёх тут, а потом уж сам с ней разговаривай…

— Сказал, пришлю бойца…. всё… выспись лучше…. тебе в наряд, а ты водку хлещешь, дебил…

— Иди на хуй. В роте у себя командуй, бля.

— Ну-ну…. — Андрей мрачнеет и, как-то ссутулившись, выходит, прикрывая за собой дверь. Возвращается в нашу комнату.

— Ну что? Посмотрел??

— Мдааааааа…

— Вон та койка свободна, — тычет в сторону Андрей, — кидай шмотки, и давай к столу… тяпнем за знакомство. Поздравлять тебя не с чем, но и тут люди живут. Некоторые, конечно, в нелюдь превращаются. Ну, так нелюдей один хрен в твоей Москве гораздо больше, чем здесь.

— Да не… хули мне пить с утра-то?… мне в штаб.

— Отставить. За знакомство… писят капель — ничё те не сделается… тем более я хоть и не сосед тебе, да и вон Мишка тож командированный, но я так понял, ты тут ещё ни с кем не говорил? Садись… попиздим.

Лицо у Андрея устало-серьёзное. Я не долго ломаюсь, лишней инфа не бывает, бывают дебилы, которые ей брезгуют, и извлекаю пузырь смирноффской водки, приволочённый аж с Москвы.

— Вооо… вот это другой разговор…

Налили по пятьдесят, и под остатки холодной курицы и колбасу с хлебом (то, с чем сюда ехал) ебнули за знакомство. По мне — водка как водка, а эти переглядываются и довольно цокают языками. Гурманы, твою мать.

— А где ж мои соседи тогда?

— Бригада в Цуголе… в степях короче… на учениях…. бригадные тактические учения — БТУ…. наступаем, блять…. на китайцев… идиоты, ссука, ты в курсе, сколько этих китайцев?? Это у нас один боец на их батальон наступать, что ли, будет?? Но у нас в Москве решили закатить показательную войнушку, учений такого масштаба не было очень давно. Гордись, ты увидишь такой бедлам, который запомнишь на всю жизнь — покалеченный и одряхлевший пёс исполняет команду «фас», роняя челюсть по дороге… Куклачёву, блядь, не снилось. Комбриг там… тут одни сявки остались. Жди кого-нибудь из своих офицеров, за тобой по-любэ приедут… тут молодыми негружёными летёхами не разбрасываются… эээх, дали б тебя ко мне в роту… а-то у меня одни пиджаки… заебали… пьют с солдатами, от них же пиздюлей и выхватывают… ни хуя доверить нельзя… скоты.

— Да хорош уже тоску нагонять, — Михаил расплёскивает по мутным стаканам водку, почти не глядя. Выходит ровно на три пальца. Уверен, что точность до миллилитра выверена. Но меня сейчас волнует не это. Я в шоке.

— Тут бьют офицеров??

Андрюха вытаращивает на меня свои мутные буркалы, и вдруг, запрокинув голову, громко ржёт в потолок. Михаил смотрит на меня уссывающимися глазами и поясняет:

— Их не бьют, Лёх, их пиздят… да ты сам начнёшь их пиздошить скоро… у вас в пехоте пиджаков 60–70 % офицерского состава…. в основном буряты…. с местных вузов… чуть умнее и ленивее, чем солдаты-буряты… водку они жрали с молоком матери…. да сам всё увидишь.

Андрей, отсмеявшись, улыбаясь во всю пасть, возвращается к разговору.

— Лёха… они не знают устава и не знают, каво делать с солдатами… готовься к работе 24 часа в сутки… никому не доверяй из пиджачья… среди них процентов пять нормальных… остальные чмыри… их что солдаты, что мы ни в хуй не ставим…

— Да ладно… вон вы с утра водку хлещете… это по уставу, что ли??

— Эээх… зелёный ты ещё… на фоне БМП не виден ни хуя… — Андрей как-то опять сминается и сразу грустнеет.

— У него бойца вчера на учениях бэхой раздавило, а он тут был… вот в обед едет пиздюлей получать.

— Это как? Ты-то при чём??

— Лёха… это моя рота… и где бы я ни был, я за всё, что там происходит, отвечаю… Ладно… давайте ёбнем, мужики… Ты, я вижу, Леха, вроде правильный… служба, конечно, покажет… главное — не бзди, солдат… тут, конечно, урка на урке, половина в армию от тюрьмы съебло, край сидельцев, охуевшие все… если покажешь слабину — загрызут… солдатское радио — это, брат, пиздец… обосрёшься перед одним — считай, обасрался перед всеми. В роту сходи… набей ебло дневальному за что-нибудь… А там тебе ваши всё расскажут. Комбриг- мудак, он никто, его наверх тянет кто-то. Зампотыл — вор и пидор. Замполит — сумасшедший. Зам по боевой п-к Крыленко… запомни… он многое решает, и офицер правильный… будешь служить нормально, порвёт всех за тебя… он молодых офицеров нихуя гнобить не даёт… но, — Андрей поднимает палец вверх, — только тех, кто реально служит. Ну, и зампотех нормальный мужик… в его хозяйстве и прапора нормальные… на складах есть всё… всегда можно договориться… что ещё?? Комбат ваш — урод…

— А ваш? — зло вставляю.

— Да и наш… должность такая… — не моргнув, продолжает Андрей. — Грамотный, конечно, но гнида… оформляй все бумажки по инструктажу бойцов по мерам безопасности… травматизм у нас я ебу, какой. А Добрянский, комбат ваш — тот ещё говнюк… подставляет подчинённых на раз-два… в какую тебя роту, не знаю… просись в третью. Вадим Умецкий точно тебя сожрать по-первости не даст, а потом сам поймешь, что к чему… Ну, всё… инструктаж окончен… ах да… сними парадку — заверни в полиэтилен и забудь, нахуй… года на два…

Ю ар из э ами нау, бля… вот так то.

Я, конечно, ни хуя не понял из сказанного сразу… ну, или почти ничего. Вопросов на кончике языка — просто гора, и я уже открываю было рот, но тут…

— МАМА, ВСЁ ОКЕЙ, НА ХУЯ НАМ ЮЭСЭЙ!!!!! — разухабисто орут дурниной из-за плеча. Я аж вздрагиваю.

— О!!..Лёх… знакомься… это Виталик… он твой сосед…. правда, ненадолго, — Андрей тыкал пальцем в тело, которое до этого момента спало под кителем. Тело сидит на кровати, и с первого взгляда ясно, что оно поднялось, но ни хуя не соображает. Михаил протянул телу стакан с водкой… тело, давясь, заглатывает протянутую ханку… опять громко орёт, ни к кому не обращаясь, про «юэсэй», и рушится обратно в койку…

— Четвёртый день, говорят, пьёт, — ухмыльнулся Андрей, — ему бумага пришла… в адъюнктуру пробился… молоток, уёбывает отсюда… радуется, типа… Лёх? Ты чего?? Не залипай… это только начало… гыгыгы…

Бурый — Андрей Бурцев. Лучшая рота в бригаде. Алкаш и дебошир. Самодур и забияка. Он уехал служить в другую часть спустя три месяца после нашего знакомства. Его роту угробили через два месяца после его перевода. Массовый побег семи уебанов, закончившийся тем, что эти долбоёбы вышли к какой-то богом забытой деревне, и за ради Христа попросили пожрать. При Андрее были только сломанные ебальники и лучшие показатели по стрельбам и прочей боевой шняге. Но смерть бойца на учениях обосрала ему все, и он уехал куда-то на север. У нас многоанусная страна, если чо. Вот так. Жал, ь не многоБурцевская. Повывели безвременьем.

Андрей показал мне, где магазины обычные, и где — ночные магазины. Это очень важно знать, на самом деле, ибо тут валютой был Пузырь. Через Пузырь решалось абсолютно всё. Причём, в армии не действует понимание «я те бутылку, а ты мне то-то». Так вопросы не решаются. Приди по-людски, налей. Обсуди, как корабли бороздят где-то и кого-то, а там и решай вопрос. Чего тебе? Аккумулятор ли, мешок картошки ли — без разницы. Малоинтересен ты в разговоре? Приноси две бутылки, и пей молча. Всё развлекалово тут только в общении, а без водки это уже не общение, а тоска и обнажённые нервы.

Военный городок представлял собой 15 ДОСов (дома офицерского состава). 15 пятиэтажек — жилых 11, да и в этих одиннадцати преимущественно все жили в центре дома. Крайние подъезды почти нежилые. Дом, в котором живёт комбриг, почти всегда со светом и водой. Этот дом единственный, где занята каждая квартира во всех подъездах.

В этом доме три ночных магазина-квартиры. Приходишь ночью, и можешь прямо на пороге обычной хаты закупиться водкой и нехитрой закусью, сигаретами, естественно.

Есть в городке ещё два ночника. В доме зампотеха бригады и в доме Дяди Вани. Ну, с зампотехом понятно, а вот «Дядя Ваня» — личность пиздец. Под домом этого «заслуженного урки», а на самом деле какого-то дохуя сидевшего обормота, располагается минирынок. Два ряда столов типа лоточных рядов, где в дневное время можно купить «чёнить» пожрать и «чёнить» надеть. Именно «чёнить» — хуй угадаешь, когда и чего там будет. Если, конечно, не под заказ. Неизменны только сгущёнка, тушёнка и китайская водка. Первые два наименования спизжены с местных складов, и это не ясно только, наверное, проверяющим, приезжающим сюда время от времени.

Так вот, месяцев через восемь я в окно наблюдал картину, которая меня порвала на месте… «Дяде Ване», совершающему утренний моцион по своему восьмистольному владению, реально целовал руку с «шайбой» какой то олух… Наподобие «крёстного отца» что-то. Я к этому ещё вернусь… довелось пообщаться с этими уебанами.

Видео в руках папуасов оборачивается попыткой обезьяны стать человеком…

Зажевывая свою остограмленность жвачкой, только что купленной в указанном Бурым магазинчике, иду в батальон под впечатлением местного выбора в магазине. У нас под училищем было два малюсеньких ларька. Эти ларьки по сравнению с магазином моего нынешнего военного городка были, как Копи Царя Соломона против медяка в ладони нищего. В последующем я понял глубинную разницу между ночниками и дневными магазинчиками. Ночники были беднее, потому что у них не было шпротов и зелёного горошка, а выбор водки и сигарет заканчивался двумя наименованиями. В магазине же можно было выбирать аж из трёх-четырёх, и даже появлялись ликёры. Но был один огромный плюс в ценовой политике по сравнению с той же Москвой или Новосибирском. Бутылка водки здесь стоила рублей 10. Китайская контрабанда прочно послала на хуй местных водочных королей в те времена. Ну, и нашу обороноспособность заодно. Легкодоступность палёной водки была одной из первопричин творящегося вокруг кошмара. В безнадёге проще залить шары, нежели пытаться хоть что-то сделать. Это, конечно, не значит, что там все всегда пили. Но если уж начинали, заебавшись вусмерть от реальности, то пытались в эту реальность не возвращаться как можно дольше. Замечательная ситуация для делового человека и зажравшейся крысы в ментовских погонах, чтобы говнореальность несла им копейку в карман, не правда ли?

В штабе бригады делать было нечего. Документы и так почти все забрал кадровик, там и без меня разберутся, как и куда меня приписать и расписать. Я-то рву когти в свою родную третью роту второго бата.

«Завтрак» оборвала Шапокляк (та самая беззубая лахудра), сообщившая, что меня к телефону. Спустившись на первый этаж и охуев от телефонного аппарата ТА -57, я узнал, в какой роте мне теперь служить, и что я должен быть там до последующих распоряжений. На просьбу «а представьтесь, пожалуйста?» мне ответили, что я охуел в атаке. Я, естественно, тут же залупился, мол, не пойду никуда, пока не вызовут люди, которым я реально обязан подчиняться. После чего я познакомился с начальником отдела кадров бригады, зарабатывая «очки» на будущую службу повышенными тонами с начальством.

А чо? Или как тут говорят…Кавооо?? Выучился грамоте, права свои знаю, а на обязанностях не ловлен пока — могу повыёбываться… не грех.

И вот итог — пиздую. В парадке, как положено. Почти отутюжен, фура с тульей в военник ростом, выбрит и залит одеколоном (первое в поезде, второе перед выходом из своего нового жилища).

Навстречу майор. Комок засаленный, отвисшие карманы, кепка-пидорка. Непонятно, что грязнее — его форма, или лицо с руками. На чумазом лице лихорадочно блестят воспалённые то ли с перепоя, то ли с недосыпа глаза.

Отдаю воинское приветствие в движении, поравнявшись, как положено. Училищные пирожки ещё из жопы не выпали.

— Стой… пополнение?

— Так точно!

— Куда?

— Третья рота второго батальона, тащ маёр.

— К Умецкому?? Таааак… училище?

— МосВОКУ.

Улыбка сходит на нет, в глазах появляется пыль.

— За что сослали к нам??

— Распределение… — только и нахожусь, что ответить, для убедительности пожимая плечами.

Майор, покачивая головой и теряя интерес, бурчит:

— Блядь… ещё один распиздяй… прОклятая земля…

Я смотрю ему в след, и так и рвётся: «Я не распиздяй!!!». Обидно стало за себя настолько, что я жутко злюсь. Я, конечно, распиздяй, и история моего попадания вместо СКВО в ЗабВО тоже замысловатая, однако ж это ни в какие ворота, когда ещё не накосячил, а тебя уже укоряют.

Но майор уже ушел, и я могу только буркнуть ему вслед — «я — не тормоз».

Пошлепав губами матюги, непонятно кому предназначающиеся, двигаюсь дальше в казарму.

На КПП выясняю, где второй батальон. Пересекаю плац, и вот она — казарма. Дом родной на неопределённое время. Серое трёхэтажное здание на два подъезда. Возле каждого парадного — лавочки и урны. Места для курения. Я подхожу к ближайшему — правому подъезду.

На лавочке курят бойцы. При моём приближении умолкают. Я в своей парадке тут — как какаду в трюме рыболовной шхуны.

— Орлы, где штаб батальона?

— Второй этаж, тащ лейтенант…. а вы новенький?

Первый пробивон. Бойчины скалятся. Бурый пояснил уже, как и что… «здрасти, блядь, товарищи зольдаты».

— А ты, я смотрю, старенький? Смарю, самый улыбчивый?? Жопу не учили подрывать, когда с офицером говоришь??? Фамилия? Подразделение??

Курилка встаёт, улыбки гаснут.

Долбоёб в погонах — есть долбоёб в погонах, когда вопросы взаимоотношений между военнослужащими чётко пересекаются с уставом, спорить бойцу бессмысленно. Я помню, как ротный заёбывал нас, молодых курсантов, простым вопросом «пачччемууу??». На этот вопрос в армии ещё никто не ответил… и никогда не ответит. Чем больше молчишь и слушаешь рёв ротного, тем меньше услышишь «поччемуу?», а значит, и меньше проблем выхватишь, типа нарядов и прочей общественно-полезной работы.

— Рядовой Замятин, третья рота. — Балагур не то чтобы напряжён, но неизвестность пугает, конечно. Все-таки не в комке летёха. Парадка. Хрен его знает, чо за хуй с бугра.

— Ну, иди сюда, Замятин. Пошли, покажешь роту. Взвод какой?

— Четвёртый.

— Везёт тебе, Замятин. А я в третьем буду.

— Значит, к нам?? — бойцу как-то удаётся передать голосом и вежливость с лёгким любопытством, и разочарование по поводу такого «подарка» в роту.

Поднимаемся.

Рота. Ну, и начинается цирк с конями. Точнее, с лежбищем сухопутных котиков.

Захожу в роту. Сидит!!!! на табурете рядом с тумбочкой дневального…

(Тумбочкой это место называется не потому, что там стоит реальная тумбочка. Как правило, это сколоченное из досок сооружение, оклеенное бумагой, где хранится часть ротной документации, необходимой для несения службы нарядом… например, опись передаваемого имущества роты старым нарядом по роте наряду новому. Это место должно располагаться у входа в роту. Рядом должен находиться боец из числа наряда. Дневальный. Он обязан встречать входящих в роту, подавая различные команды, в зависимости от того, кто зашёл в роту. Этакая фишка. Заорёт «Смирно» — пришёл начальник. Ротный в роте, а дневальный орёт «Смирно»? Ну, значит, встречаем комбата или кого повыше. Пришёл кто-то незнакомый и непонятный? Вызывается Дежурный по роте. Как правило, сержант. У него голова умная — пусть думает, чего с пришедшим делать. Непроявленый пиетет к чужому офицеру в роте иногда вылазит боком.)

…Недоразумение узкоглазое, ноги замотаны портянками и впихнуты в кроссовки… весь из себя больной. Рожа даже не переменилась, спит, блядь, с открытыми глазами. Ему похуй, кто вошёл (заходи, кто хочешь — бери, что хочешь)… ни команды «Дежурный по роте, на выход»…

Ни хуя.

Подхожу, смотрю в упор. Боец поднимает на меня глаза и спрашивает:

— Чиво??

Хуярю ему с ноги в грудь, по примеру вскрытия Бурым двери соседей.

В училище драться доводилось, конечно, но вот так мудохать тело бойца пришлось впервые, оно упало с табурета, вскочило и приставило лапу к уху, изображая воинское приветствие. Глазки бегают — чо заорать, не знает!!! но знает, что нужно что-то заорать. Решается, и орёт:

— Фиииишккккаааааааа!!!

Краем глаза улавливаю движение справа. На взлётку высыпает человек десять удивлённых бойцов, которые от такой команды дневального, наверное, охуели ещё больше, чем я.

— Тааак… — смотрю уже на эту кучку я. — В одну шеренгу становииись!! — командую.

Слетели-то с коек, а в армии по распорядку дня тихий час не предусмотрен нихрена. Косяяяяк. Офонарели воины, по ходу, без надзору. Команды понимают хотя бы — это радует, но не очень.

Вяленько встают в шеренгу по стойке «очень вольно». Вопрос о форме одежды не стоит вообще. Вшивники, тапки, кроссовки — ни дать, ни взять — гастарбайтеры, разжившиеся частью добротных армейских шмоток. И ещё одно…они почти мои ровесники. Может, на год помладше. Однако между нами пропасть. Огроменная. Моих знаний и воли, моих четырёх лет в казарме — против их максимум полутора. Когда я мотал партянки, они ещё «запахами» не были… не то что «духами».

— Старший кто??

— Старший рабкоманды третей роты рядовой Воробьёв, — отвечает слева наглая рязанская харя со споротыми сержантскими лычками, отпечатанными на погонах солнцем не хуже цифр на двери моей новой комнаты. Причём делает это, не убрав рук, сцепленных за спиной, со своей задницы. Воробьёв то ли хотел выйти из строя и передумал, то ли изначально решил поклоунадничать. Поэтому его доклад был сопровождён выпадением из строя посредством какого-то немыслимого полупоклона, не имеющего ничего общего с уважением. Скорее, наоборот… Подача тела вперёд с демонстративным похуизмом.

«Дембель, небось. Спокуха. Хаваем от младшего. Набираем горя для ответственного. Только не срываться. Только б не сорваться. Убью, блядь».

— И чо тут происходит? Какого хуя вы тут лежбище котиков устроили? — смотрю на опиздюленого дневального. — Так, я, бля, дождусь сюда дежурного, или тебе опять уебать, обезьяна хуева????

— Я здесь, — справа жалкое булькотение.

Разворачиваюсь. С правого фланга странно вывалившееся из строя тело, как-то еле двигая ногами, иноходью ковыляет ко мне. На груди красная полоска значка с полустершимися, но ещё читаемыми буквами «ДЕЖУ……ЫЙ».

Ага, бля. Иди сюда, мой сладкий сахар. Слабого в коленках видно сразу в любом закрытом мужском коллективе. Тут зачморёным выёбываться не перед кем, и поменять статус сложно. Определению подобных инфузорий никого обучать не надо. Они видны сразу, всегда и всем.

— А ну-к, подь сюды, дежурный… — Постоянно орать глупо, да и не нужно. Чёрный юмор рулит в армии похлеще, чем на гражданке, это уж будьте уверены. Шаг дежурного ускоряется, траектория движения из замысловатой становится хитровыебаной. Дежурный, постоянно двигаясь ко мне, не приближается ни на метр. Узкоглазый, в очках, плюс ужимки бандерлога — мерзкое зрелище. У меня стойкое ощущение, что он вообще может дать дёру. Не хватало ещё бегать за бойцами по казарме. Зашёл в роту, называется. О-хо-хо.

— Хули ты там жмёшься… эээ, ты кто??

— Лейтенант Бальжимаев.

— КТООООООООООО??? — делаю два шага к этому полудебилу и замечаю, что у него на левом погоне две дырки под отсутствующие звезды, а на правом даже есть одна звезда… лейтенант, бля. У меня такие же погоны на плечах, я за них в училище Крым и Рым прошел, а тут… Он смотрит на меня хоть и испуганно, но тоже не дурак — сечет, что я мысленно сел на жопу.

В шеренге расслабон и смешки… надо мной смешки… а хули… летёха жопой в луже… застроил другого летёху… потеха.

— А чо? Сержантов нету??

— Я дежурный по батальону. У меня сейчас время отдыха, — полуноя, выдёт лейтенант Бальжимаев.

— А должность? — отчаянно проёбывая ситуацию, я заламываю фуру на затылок и сбавляю тон.

— Зам по воспитательной работе командира третей роты, — отвечает.

Из лужи я не встал…. и она стала ещё глубже.

Охуительно… пришёл — и застроил своего начальника. Заебиииись. Видя, что я ошарашен, бойцы уже совсем расслабились.

Воробьёв подаёт голос:

— А вы кто??

— Воробьёв, я твой кошмар, — лучший способ защиты… переключаюсь на бойцов.

— Товарищ лейтенант… гм… идите в канцелярию… — (это летёхе… с ним всё понятно… пиджак-двухгодичник… Бурый мне говорил… кошмар… и мне с ним служить?). — Дневальный… я увижу Дежурного по роте?? Ты что, сука, не знаешь, как вызвать? Тогда давай сюда весь наряд, ёб твою мать.

— Ээ… нэ надо так про мать… — в строю есть очаровательная чурочка. Здоровая и наглая, раз ебло открывает.

— Фамилия??

— Рядовой Шаботуков.

— Я к тебе обращался, солдат??

— Нэт…

— Взвод??

— Трэтий.

— Поздравляю тебя, солдат… я твой новый командир взвода, любишь маму?? Молодец, будем проверять, как ты ей каждую неделю письма пишешь! — солдат опускает клюв.

(Это ловушка, для чурок в основном… чтобы родители не задалбливали отцов-командиров, рекомендуется заставлять солдат раз в неделю писать письма родне… это нам в училище плотно объясняли, причём предупреждали, что солдат мамку любит но до тех пор, пока не надо будет ей пару строк черкнуть, а потом эта мамка приезжает и допытывается, почему её мальчик уже год, как болт заложил на мать — ни строчки, а чурки, так те по-русски говорят-то с трудом, не то, что писать. Или им молодёжь с их слов письма чирикает, такое тоже видел.)

Воробьёв достаёт из кармана скомканную красную тряпку — повязку дежурного по роте, нацепив её, делает шаг из строя, принимает стойку «смирно» (кепки нету) и, глядя прямо в упор перед собой, докладывает:

— Дежурный по роте рядовой Воробьёв, — понял, что я сейчас тут всё раком ставить буду, а с ротным потом будет сложнее объясняться, чем с ещё пока безавторитетным летёхой. Это уже маленькая, но победа. Воробьёв вынужден включаться в условия игры.

Я пытаюсь собрать в кучу свой отгоревший мозг, в котором не укладывается ни поведение солдат, ни поведение офицеров… меня другому учили!! Дру-го-му!!!

Быстро выясняется, что рабкоманда в полном составе отдыхала по разрешению замполита роты лейтенанта Бальжимаева, так как устала. На тумбочке загнивший рядовой Цыренов. Из молодых… ноги сбил на полевом выходе и загнил… это тут на раз, климат такой, сослали в казарму, где он просто ошизел уже от нежного отношения со стороны подахуевших старших товарищей. Заорал «фишка», потому что ему не устав совали на инструктаже, а поднесли к морде кулак и сказали:.

«Если фишку проебёшь — писдец тебе», ума же научить его подавать правильные команды не хватило. Наряд стоит третьи сутки.

(Врубаюсь, что этот несчастный Цыренов все трое суток просидел на табурете, перед дверью.)

Даю команду заменить его с тумбочки и отправить спать. Воробьёв даже бровью не ведёт, а балагур, проводивший меня в казарму, подходит к Цыренову и пихает от тумбочки, занимая его место и лезет в неё, доставая брошенный там штык-нож.

(Оружие дневального, собственно, отличающий атрибут солдата, несущего службу в данный момент. Брошенное вот так оружие, выданное под роспись — это почти что его утеря, а утеря оружия в роте — это серьёзная проблема для ротного.)

— Ну чо, не слышал? Отбой, боец…

Ещё один контрольный выстрел мне в мозг… Цыренов пытается бежать на своих гниющих ногах и на ходу раздеваться, задрочен он до безобразия, и по причине вымотанности его действия со стороны вызывают желание дать пиздюлей всем, кто его довёл до такого состояния.

Начало формирования ненависти к солдатскому беспределу. Это потом я насмотрюсь на подобных бесхребетных чучел. Многие сами виноваты в том, что с ними происходит. Мы с Воробьевым провожаем Цыренова глазами, потом я перевожу взгляд на Воробьёва и, глядя в упор на него, спрашиваю:

— Дембель по осени???

— Да.

— Не «да», а «так точно»… Воробьёв…вешайся.

Через пять минут я нахожу в сортире расстеленную газету, на которой всё приготовлено к кайфожорству… куча конопли и два котелка молока.

В моём подразделении наркоманы.

Последний гвоздь в крышку гроба Устава Вооруженных Сил Российской Федерации и лично Воробьёвской спокойной дембельской жизни.

Я не знаю, что бы было в этом сортире, так как Воробьёв был покрепче меня (гы, не богатырь я… это уж точно) и явно не трус, но тогда так распорядилась судьба, что я, пнув котелки с молоком и развернувшись в бешенстве на Воробьёва, который сразу прянул шага на два от меня — спружинился, зло оскалившись, тормознул на автомате от вопля дневального (балагура Замятина) — «Дежурный по роте, на выход!!».

Сработал курсантский стереотип «чужие в роте», я утрачиваю интерес к охуевшему Дежурному и перевожу взгляд на стену сортира (ежели её пробить, то увидел бы, кто вошёл в роту).

Воробьёв умнее. Ему никакие рамсы в болт не упирались, и он, воспользовавшись паузой и служебными обязанностями, сваливает из сортира, встречать таких своевременных (для нас обоих, в общем-то) гостей.

Я, естественно, как отдавший инициативу, иду вслед за ним. Глупо наводить уборку при чужих — и не вычистишься, и очередной раз убедишь соседа в том, что являешься обыкновенным засранцем.

На пороге роты стоит старлей… молодой, растерянно шарящий глазами по обстановке… на роже понимание, что что-то тут происходит не то, и вообще-то, по возможности, надо отсюда уёбывать.

(Ст. л-т Карамышлев — пиджак — за неплохие мозги и умение обращаться с компьютером взят зээншой (зам начальника штаба) — обычная бумажная крыса, которой противопоказано подходить к коллективу молодых и ебанутых на голову людей, даже имея слабую иллюзию власти над ними).

Воробьёв не играет в уставщину, а просто подходит к старлею…

— Тащ старшлеэннт, напугали, я-то думал, кого там… а это вы…

Старлей, не ощущая издёвки над своим жалким статусом, которым только что солдат прямо на его же глазах вытер жопу, увидев скалящегося Воробьёва, прямо расцвёл.

(Оно, конечно, проще всего — отдать жизнь солдат и власть над ними эдаким Воробьёвым… они вам улыбаются и делают вид, что уважают и слушаются… иллюзия правильности успокаивает настолько, что подобные офицеры бывают дико удивлены, почему такой вот Воробьёв в пьяном виде рубит им сразу в рог без разговоров, или творит над молодёжью ночью такое, что в Голливуде хрен когда выдумают… парадокс в том, что, даже получив в бубен… через неделю они опять будут полагаться на того же Воробьёва… Воробьёвы рулят…)

— Воробей, а где… — он замечает меня, — О!!.. — озабоченность вообще пропадает с лица. Передо мной молодой розовощёкий и добродушный малый, которому либо в народном ансамбле ложками стучать, либо на рекламу детского питания… мол, вона какими вырастаем… ага, но только не к солдатне и не в тюрьму.

Как картинка в букваре… прямо закалякать охота.

«Твою мать… уёбываю к Бурому водку жрать… одни херувимы, блять… кто же тут рулит? Ну не солдаты же??»

— Так… вы лейтенант Скворин?? — розовощёкий джентльмен в погонах смотрит с надеждой на меня. Вопрос, в общем-то, лишний… я в своей парадке тут, как сахарная пудра на какашке.

— Я.

— А я Вас ищу… пойдёмте в штаб… сейчас капитан Умецкий должен быть… эээ… с ребятами уже познакомились??

«С ребятами… ахуеть… ребятки в обнимку с замполитом роты… почему мне так тошно уже???»

— Знакомлюсь…

— Товарищ лейтенант… я вам ещё Ленинскую не показывал, — Воробьёв, повернув корпус в пол-оборота, глядит на меня.

Конечно — не договорили же. Я оченно ему опасен сейчас. Такие умники умеют бояться. Это радует.

Очко, конечно, у меня не железное, и мне всё-таки больше охота сбежать вместе с Розовощёким, запал бешенства уже прошёл, оставив злость на этого урода со споротыми лычками. Злость попутно вгрызается и в меня самого… «уходить нельзя…в атаку, блядь, вперёд!!». Я понимаю ещё одну сермяжную правду — взялся ебать, еби, а хуй издаля любой дурак показать может.

— Товарищ старший лейтенант, штаб на первом или втором? — уточняю я.

— На втором… пойдёмте… меня Сергеем звать, — протягивает руку, — я зээнша батальона.

— Я позже спущусь… — жму протянутую руку, — меня Алексей… роту посмотрю, и к вам… хорошо??

Румяный старлей всё-таки тоже не дурак… почувствовал, что в воздухе прямо звенит… попытался что-то произнести, выдохнул… опустились плечи… кивнул и повернулся к выходу.

— Ну, я вас жду тогда… только недолго, пожалуйста… — говорит с таким выражением и покорностью течению событий, что, наверное, то же самое при определённых обстоятельствах он сказал бы тому, кто собрался выебать его в жопу.

Человек явно не на своём месте… нехрена ему в армии делать. Не-хре-на.

Уходит.

Воробей поворачивается ко мне.

— Тащ лейтенант… а можно обратиться??

— Можно Машку за ляжку… и козу на возу (я зомбирован отцами командирами на прибаутки), есть такое военное слово «разрешите»… Воробьёв, у тебя три минуты… (послушать эту тварь надо… ну может и не тварь… но удавлю суку зарвавшуюся).

— Тащ лейтенант…можно с глазу на глаз?? — Воробьёв косится на Замятина, изображающего статую на тумбочке.

— Воробьёв, ты тупой? Нет такого слова в армии…

— М-н-аааййй… — досадливо кривя морду в сторону от моего солдафонства и уставщины, — …ну, товарищ лейтенант… разрешите раз на раз??

«Корежит тебя, сволочь??? Ну, ничо… это, блядь, тебе только начало… задавлю, шляпа… хехе… ссука… но здоровый, гад, и наглый… может ведь и рожу своротить… стрёмно, бля, если чо — беру табуретку и хуярю куда попаду, иначе прям в первый день мне набьёт морду солдат… это просто невозможно».

— Уже лучше… ну, веди… хм… в Ленинскую комнату, бля… посмотрим…

Ленинская комната в двух шагах, чем-то напоминает школьный класс. Три ряда парт, на стене портреты Георгия Константиновича и почему-то Александра Невского… как будто меж ними никто в отечестве славно не воевал. Карта мира, подшивка Красной Звезды, шахматы (с наверняка утерянными фигурами), пластмассовые цветы по стенам. Бутафорское радио.

Захожу первым — иду к первой парте, выдвигаю ногой табурет, сажусь в проходе (место для манёвра есть), разворачиваясь к Воробьёву, делаю злобную рожу:

— Ну, я слушаю Вас, товарищ зольдат… три минуты…

— Алексей… давай не будем… а?? Меня вообще-то Сашей звать. Да погоди ты, не кипятись, лейтенант… ну, ясен хуй… ну, косяк у меня… залёт… поймал, нихуя не скажешь. Дык я могу быть тебе пиздец, как полезен… мне на дембель скоро… в роте я в авторитете… все ходы-выходы знаю. Давай мирно всё замнём. Батон не сольёт — ручаюсь. Никто нихуя не узнает — мои все тоже молчать будут, зато помогу, чем смогу… а?…давай на мировую…ты ж меня от силы на год старше… — Воробьёв подходит и протягивает лапу.

Сказать, что я ахуел — не сказать ничего.

Руку игнорирую.

— Воробьёв…я сюда не дружить с тобой приехал…. я приехал служить. И помогать мне служить не нужно. Нужно выполнять то, что от тебя требуется… Уяснил? А тех, кто будет пытаться жить тут так, как хочет лично он, я буду давить. Если ты ещё раз начнёшь мне тут выёбываться, то мне по хуй, кто тут дух, кто тут дембель. Я — лейтенант Скворин, а не какой-то там Батон твой… Заруби это себе… за нихуянеделанье ответишь… ну, а сортир… проехали сортир, ещё раз увижу — оформлю по полной программе… с письмами на родину, маме… всосал, боец? И ещё… Я для тебя Алексей Владимирович в таких разговорах… понял, Сашок??

Воробьёв уже давно убрал руку. Харя прям каменная, сощурился. Понимает. Не будет меж нами взаимопонимания.

— Понял… трудно вам будет служить, товарищ лейтенант… у нас таких не любят.

— Каких — таких?? Пугаешь??? Ха… а я не девка, чтоб меня любить… не ты ли эти трудности создашь??

— Да нет… они и без меня созданы уже… так вы ротному меня не сдадите со шмалью???

— Ремень подтяни, солдат, — тычу я ему в ремень, и он — о, чудо!!! — начинает его подтягивать (на самом деле — рефлекс, вбитый сержантскими сапогами в его башку по духанке, а не моя крутизна на него действует, но это я начну понимать гораздо позже… система есть система).

«Вот оно… подломился… его одно только интересует… осведомленность ротного… ссыт он его… значит, ротный всё-таки рулит, раз такого к ногтю взял (эх… Воробьёв, как оказалось, был не самым ебанутым дембелем в роте, и не самым матёрым… просто первый наглый солдат в моей жизни, и всё. Но тогда-то мне казалось, что я самого крутого дембеля в роте подтянул. Круто. Покомандуем… ага).

И я, встав, молча выхожу мимо заправляющегося Воробья. А на хрена мне, лейтенанту, что-либо обещать солдату?? Да пусть мучается и дрожит. Ему полезно.

Выхожу в роту. Ну, кто бы сомневался?? Замятин сидит на табурете. Я смотрю на него в упор. Это длится секунду, потом Замятин подрывается. Я делаю к нему шаг, он как-то скукоживается. Врубаюсь, что он просто покорно ждёт заслуженную подачу. Безропотно старается пережить очередной неприятный момент в своей жизни. Мне омерзительно до блевотины от того, что я понимаю, что очень скоро не буду ощущать этих моментов. Не буду даже задумываться. Загрубею. Не хочу. Ненавижу. Уже ненавижу и этих Замятиных, и эту роту, и себя. И это моя работа??? Пинаю со всей дури стоящий табурет. Он летит к оружейке, чуть сильнее — и долетел бы. Ногу отшибаю напрочь. В туфлях пинаться противопоказано. В них действительно только по паркетам шаркать. Но боль, как ни странно, завершает приступ чувствительности, и я опять злой, как чёрт, лейтенант. Лейтенант Российской Армии. И меня тут явно запомнили. Замятин аж вытянулся, упорно смотрит на выход из роты. Я киваю на его сапоги.

— Помочь???

Замятин смотрит на свои сапоги, потом на меня, и опять ждёт в бубен.

— Я на второй этаж. К моему возвращению устранить, — разворачиваюсь и выхожу из роты. Занавес. Глаза б мои этих спектаклей не видели. Но антракты всегда коротки.

Спускаюсь, гордый собой, на второй этаж. Захожу.

— Дежурный по роте, на выход!! — орёт на всю округу тощее тело с тумбочки. Штык на нём висит, как гипертрофированый хуй, прямо под пупком. Подхожу, беру штык за ножны, поднимаю перпендикулярно его отсутствующему животу. Солдат таращит глаза — лапа у уха в приветствии, ещё и тянуться начал… аистёнок, твою мать. Улавливаю буханье сапог слева и отпускаю ножны, которые, естественно, с ускорением возвращаются на место, туда, где висели, прямо ему по яйцам… несильно, но чувствительно. Солдат слегка гнётся, шипит и крючит болезненно лицо. Я оборачиваюсь к подбежавшему Дежурному по роте.

— Дежурный по роте младший сержант Николаев! — узкоглазый крепко сбитый паренёк с фингалом в полрожи.

— Хуясе… сержант (в армаде в званиях есть два моментика интересных… будь ты младшим, просто или старшим сержантом, обращение «сержант» — это нормально, то же самое с подполковником — полковником… зачастую подполу говорят «полковник» — так проще и быстрее обращаться… и так ясно по звёздам — лычкам, с кем говоришь), это тебя так твой дневальный? Наверное, потому, что ты его в божеский вид хотел привести? Стоит он у тебя тут, как чучело… штык на яйцах… я тебе помогать, что ли, должен — следить за внешним видом твоих дневальных??…хуёво, товарищ младший сержант.

Тот косится на дневального — дневальный лихорадочно начинает заправляться.

— Где штаб?

— Вон та дверь.

Я разворачиваюсь и иду к штабной двери, открываю. Сзади слышу шлепок. Поворачиваюсь… дневальный держится за бубен, а дежурный ему что-то зло выговаривает. Неуставняк. А чем я только что занимался наверху??? И скажите мне, кто всё это порождает??? Оно само…ветром надуло. Есть ли альтернатива?? Есть. Батонство. Нет альтернативы потому что.

Вмешиваться глупо, но надо.

— Отставить, сержант. Доложишь командиру роты о рукоприкладстве — я проверю…

Сержант смотрит на меня. У меня ощущение, что сержант увидел инопланетянина.

— Не слышу, товарищ младший сержант.

— Есть доложить командиру…

Угу…я, типа, поверил. Правила игры. Служба.

Захожу в штаб — две совмещённые комнаты. Первая, с какой-то тёткой полной, лет сорока, в комке за компьютером!! И за стойкой.

(Цивилизация блин… в казарме, кстати, свет есть!!!! Я за всеми перипетиями только сейчас это понимаю. Не всё так хуёво, как в общаге. По крайней мере, чай уже есть — жить можно.)

Когда-то она была миловидной, наверное, поднятые на меня глаза очень выразительны.

(Это жена командира первого взвода моей роты Дениса П… У неё двое своих детей, и ей сорок… Денису 22… Обычный Борзинский брак. бытовуха и служба сожрали лейтенанта, и он устроил быт так, как смог… женился на местной разведёнке и получил возможность более-менее спокойно служить, в относительной сытости и чистоте. Баба есть баба, мужик есть мужик.)

— Скворин??

— Я.

— Потом ко мне подойдёшь, я по документам и аттестатам твоим…пару вопросов надо… а-то зампотыл на учениях… я тут за всех… меня Ольга зовут…

Из двери во вторую комнату выходит давешний старлей…

— Пришёл? Ну, пошли… — заходит обратно.

Мы с ним говорим около часа. Весь разговор я смотрю на огромную, во всю стену, карту нашей страны… Флажком отмечена Борзя — Москву я и без флажка вижу… рук дотянуться, поставив один палец на Борзю, а второй потянув к Москве, у меня не хватит, я до конца понимаю, НАСКОЛЬКО я далеко от своей прежней жизни.

Опять становится тоскливо. Старлей, не умолкая, рассказывает об обитателях батальона, высказывая своё личное отношение к ним, обсалютно меня не интересующее. Странное ощущение. Вот я вроде бы здесь человек новый, а он старожил. И, тем ни менее, в общении инициатива у меня. Это не Бурый. Это премудрый пескарь, имеющий собственное мнение только при плотно закрытых входных дверях. И ему самому с собой ни фига не тесно.

Постепенно понимаю, что меня перестаёт интересовать смысл его ответов, сводящихся к одному — опасаться всего: начальства, водки, техники, опять начальства, но уже большого (потому что оно взгреет малое начальство, а малое начальство — это уже жопа), бойцов (этих вообще надо стороной обходить…без пяти минут Чикатилы, даже не знающие слово — интеллигентность), климата, царапин (гниёшь сразу) и т. д.

Прихожу к выводу, что сам разберусь, кто тут кто. Без сопливых гололёд — у самих насморк.

И, главное — я разберусь, кто в этом во всём Я. Лейтенант Скворин — недавний распиздяй 4-го курса, некогда самого престижного военного училища.

В комнату врывается (не входит, а именно врывается) жилистый, чуть повыше меня капитан в выгоревшем, чистом комке и пижонски заглаженной кепке. С первого взгляда понятно — хищник. Не медведь, конечно, и не волк, но шкуру попортить качественно может. Лис, и опытный… матёрый. На Карамышлева (зээншу) даже не смотрит. Смотрит на меня. Да они едва кивнули друг другу. Обширный кабинет сразу становится тесным. Я шкурой ощущаю загустевший воздух.

— Ты Скворин?? — после пятисекундных гляделок.

— Я.

— А чо жопу не отрываете, товарищ лейтенант?? — мастер интонаций Вадим так произносит эту фразу, что хер поймёшь… то ли шутит, то ли всерьёз драть взялся, только подкатывает мягко. Он капитан — я лейтенант… меж нами пропасть его опыта и моего незнания, а главное, неумения себя держать — носить погоны с честью… не оглядываясь на субординацию.

Встаю (нехотя… как давешний Воробьёв):

— А оно тут надо? — это я капитану. Перед ним не лейтенант, а распиздяй с 4-го курса училища. И ему предстоит остругать эту буратину от всего наносного. Он реально разглядывает меня, как Папа Карло. Потом, наконец, улыбается. Он меня уже полностью прокачал. А я его просто не понимаю.

«Да гляди, сколько влезет — дырки не протри. Командир хренов».

— Сейчас обязательно… я Вадим, ты Алексей… я уже знаю, — он протягивает руку и неожиданно улыбается, — я командир 3-й роты. Твой командир, лейтенант, рад познакомится. Наконец-то кадрового дали, а то мы с Дениской уже ебанулись. Терь легче будет, — опять лыбу давит. У него она дюже плотоядная и отнюдь не располагает, только холоднее становится. — Ты ж из МосВОКУ (хуле… полдня прошло — радио работает)?

— Да.

— С техникой как??

— Хреново, — честно признаюсь.

Вадим качает головой. Разочарованно? Удовлетворённо, мол, научим???

— Караулы, наряды — уставы знаешь как??

Ну, тут порядок. Тут я образованный, дальше некуда. Залётчики и распиздяи в армии устав чтут. И это не просто интересная параллель с урками. Это образ жизни.

— Спрашивай… службу знаю… — решаюсь держаться на «ты». Не на паркетах, в самом деле.

— Боевая?

С картами у меня беда. Ну, а стрелять-пристреливать в училище накормили так, что я тиры обхожу десятой дорогой.

— Умею.

Веселеет.

— В роту ходил??

— Да.

— Бил кого-нибудь??

— Да… — мне отчего-то неприятно… опускаю глаза. Врать и изворачиваться я умею, но не со своими. А этот, кажись, свой… чую.

— Отлично, сработаемся, — подытоживает Вадим, — нормально, лейтенант… только вот фура у тебя уебанская — гыгыгы… я Дальневосточное заканчивал… сейчас кажется, что в прошлой жизни, бгаааааа, пошли в роту.

Собеседование окончено — началась работа. Началась новая жизнь.

Курс Молодого Офицера… Моё КМО.

Заходим в роту под рёв дневального «Смирно!!». Воробей, за шаг до ротного, переходит на строевой.

(Не за три, падла!!! Но это уже всё-таки похоже на армию).

— Товарищ капитан, за время моего дежурства происшествий не случилось.

— Вольно… Строй рабкоманду, Воробей… Я вам про любовь к Родине рассказывать буду… — Вадим идёт прямиком к двери с табличкой «канцелярия», на ходу достаёт ключ, не особо реагируя на ритуал приветствия. Для него это давно само собой разумеющаяся процедура, не стоящая внимания. Воробей тут же поворачивается к трём бойцам, топчущимся на взлётке, и сообщает им:

— Построение через пять минут.

Те начинают изображать суету.

Вадим открывает канцелярию и смотрит на часы… я тоже (время пошло!).

Канцелярия роты. Святая святых.

А нехуёвая у нас канцелярия. Стены обшиты досками, обожженными горелкой и залакированными, да с надпилами — вид получается обалденный… прям деревянным кирпичом стены выложены как будто.

У окна стол ротного. Меж ним и окном, по левую руку, сейф. На стене справа книжная полка, где лежат чьи-то военники и, как я вижу, всякая ротная документация. Над ней краснорожий портрет нашего говнокомандующего в беретке. Боря Ельцин.

«Интересно, он вообще армией занимается? Я впервые вижу ротного — и уже готов выполнять его команды. Я столько раз видел Ельцина по ящику, но прикажи он мне что-то сделать — предпочту проебаться».

Слева кровать — обычная солдатская — идеально заправленная, отглаженные, отбитые в прямой угол края… только вот подушка треугольником почему-то стоит.

— Блять… Батон… абизьяна… дрых опять тут… — Вадим досадливо сплевывает, берёт подушку и ставит её стоймя к спинке кровати, затем плюхается на эту кровать и принимает полусидячележачее положение. Столы стоят буквой «Т», и я сажусь напротив ротного, через стол от него. Здесь тоже есть карта, но уже карта мира. Она над головой ротного, на стене. Шкаф у дверей с одной стороны и стопка ящиков с другой. Судя по биркам на ящиках — это материальная база для проведения занятий.

Чтобы провести занятие с бойцами, нужно материальное обеспечение и план-конспект. Если этого нет, то солдат смело может положить прибор на такое занятие, ибо оно неверно организовано. Да и скажите на милость, как научить солдата, к примеру, пристрелять автомат без ПРБ (прибор такой для пристрелки…мушку крутить вверх-вниз и из стороны в сторону по принципу «мушка пулю лови», если кому интересно)?

— Ну, рассказывай…

— Ну… родился…

— ЭЭЭ… алё… лейтенант… ты чего?? Ты мне про то, как в роту зашел, рассказывай… Меня не интересуют книжки, которые ты в детстве читал. Лёх, забудь все, что было ДО… здесь всё по-другому… чем быстрее привыкнешь, тем лучше, причём — для тебя, ты здесь надолго… Безболезненней будет… Ферштейн?? Итак??

Рассказываю, поначалу сбиваюсь на дневальном, потом прорывает, передаю степень своего удивления, так сказать — про сортир молчу. Вадим хмурился до момента с Батоном… тут он ржёт и кивает головой.

— Вот ему в рог мог залепить прямо сразу… а хуле этот Цыренов… чмошник, мараться только, его и так день через день пиздят, он привык. Такие сразу всё бегом делают.

— Ага… видал я, как он бегает… он же реально не соображает уже… зомби.

— Всё он соображает… пока ещё не соображает — как со своей бесхребетностью жить. Забудь о том, что армия д е л а е т мальчика мужчиной. Делают мальчика мужчиной родители и общество, где он воспитывается, а армия либо закаляет, либо превращает в расходный материал. Ты мне лучше скажи, почему не ёбнул Шаботукову?? Почему Воробья не грохнул? Испугался?

— Не знаю… наверное, да…

— Вот этого нельзя… они это поймут, и ты не сможешь командовать. Ты можешь быть дураком, но не имеешь права бояться. Ссыкунов тут и без тебя хватает… Цыреновых, блядь, недоделаных.

— Вадим, а бойца я этого спать положил…

— Которого? Цыренова, что ль??

— Да…

Вадим сразу теряет благодушный вид и, присаживаясь, впивается в меня глазами. Насквозь неприятные впечатления. Взгляд изучающее-холодный, как у биолога, препарирующего лягушку.

— Зачем?

Это уже явно не шутки, и я вижу, что ротный реально серьёзен, на все сто.

Неуютно, шо пиздец. Это не отвлечённые поучения, это уже р а б о т а.

Зачем??? Да за шкафом. Я не знаю, зачем… а вот он знает. Я молчу, смотрю ему в глаза и молчу. Мне нечего тебе сказать, Вадим, я лучше послушаю, что скажешь ты.

— Пожалел?? Хыых… Ты, случаем, не малохольный??? С хуя его жалеть-то??

— Да он не соображал ничего. Говорю же.

— И чо?? Поставил бы задачу на уборку сортира… всё равно он там сам нашёл бы время передохнуть… на крайняк, можно и территорию отправить убирать… это вообще проёб… Но не жалеть на глазах остальных… ты чо, лейтенант? Ты знаешь, что с ним теперь будет, как мы уедем?? Ему этот расслабон поперёк жопы встанет ближайшей ночью. Да и сам же не рад будешь… он теперь будет месяц тебе жаловаться на всё подряд, пока ты его не отпиздишь. Ты ведь ни хуя об этом солдате не знаешь… эта тварь расковыряла ногу и забила землёй, а для верности ещё и слюней в рану ввела. Его Денис — это взводный мой… он ком. первого взвода, познакомитесь ещё… — сюда в госпиталь вез, чтобы этому уродцу ногу сохранить. Это ещё хорошо, что мне его слили вовремя… день с такой хуйнёй в ране, и реально могут копыто отпилить… вот так. А тебе известно, что потом с командиром вот такого Цыренова делают??? Эээх… зелёный ты ещё… Алексей, тут армия, тут боевая днём и ночью, тут нет места чувствам. А бойца, куда не целуй — везде жопа. Если с солдатом что-то произошло, то это твоя вина… не усмотрел именно ты…. поэтому солдат должен быть постоянно чем-то занят. Ты думаешь, их сюда всех воспитанных и из благополучных семей присыпают? Да они Гагарина ракетчиком называют. Ещё можешь поинтересоваться, где кенгуру живёт, ага. Тут тебе не Москва, и даже не Сибирь… это Забайкалье…край каторжан, смешавшихся с бурятами и якутами…

Лекцию прерывает стук в дверь.

— Да!! — громко говорит Вадим, не отрывая от меня глаз.

— Товарищ капитан, рабкоманда в количестве 13 человек построена.

— Хуясе… а 14-е тело где?? — Вадим удивлённо заламывает бровь на докладывающего Воробья.

— Рядовой Митыпов в санчасти.

— О как??? А ну-к, книгу записи больных сюда… и позови ко мне Фёдора.

(Фёдор — Федорцов… санинструктор… боец — выбрал служить год солдатом вместо двух — офицером. Выпускник ВУЗа, он всех больных водил в санчасть, собрав в кучу, и вообще, учитывая дикий травматизм в батальоне, был очень нужным человеком. Шпилил страшнючую 40-летнюю врачиху из санчасти и прикрывал кучу травм… когда не помогал он, приходилось идти к начмеду батальона, и комбат башлял за его пьянку с начмедом бригады, а потом ревел как раненый носорог.)

— А Фёдор в госпиталь уехал…

— Воробей… как ты меня заебал уже… а!!? — Вадим лениво встаёт с койки и мягко подходит к бойцу. — Вот смотри Алексей. Это Воробей… цельных полгода старшиной проходил у меня… дааа… Неблагодарный скот и ворюга. — Вадим застыл перед Воробьём. — А ещё он у нас наркоман и садюга…

— Сдал всё-таки, казззёл… — цедит Воробей, глядя перед собой и якобы ни к кому не обращаясь.

Вадим удивлённо смотрит на меня.

Я повторно опускаю глаза… «блядь… всего час знакомства, а я уже дважды напорол… не представленный бойцам, уже решения принимаю… идиотские… скрываю от ротного, но не говорить же ему всё, что происходит? Я сам должен… иначе кто же будет мне подчиняться, вечно всё докладывающему наверх мудаку??»

Но Вадим не с утра тут командует… он качает ситуацию и практически сразу вгрызается в Воробья.

— Ха… а ты чо думал?? Ты думал, что твою худую жопу кто-то будет прикрывать? Ты, Воробей, так меня и не понял тогда. Вопрос последний… запись в книге больных на Митыпова есть?

— Нет.

Вадим без всякого перехода лупит бойцу левой в печень. Это больно. Воробей, охнув, гнётся. Правая рука ротного открытой ладонью добавляет по открытой левой щеке чудовищной плюхой, звон от которой глушит даже меня. Воробей же просто падает — сначала на колено и правую руку, а там уже и вовсе встаёт на четыре кости. Вадим коротко размахивается и добавляет в рёбра ногой. Воробей хэкает и валится на бок, прикрывая руками голову.

Вадим делает шаг назад.

— Встать!!! Я с тобой ещё не наговорился, Санек, встать, я сказал, а-то я тебе щяс по телефону позвоню, чтоб ты меня слышал с первого раза.

(Позвонить по телефону… видел один раз в жизни… это пытка. Сразу оговорюсь, тот единственный раз, когда я в этом участвовал, привёл к срыву побега двух отмороженных якутов.

Всё просто… берётся телефон ТА-57… один проводок на правую, другой на левую руки приматываются скотчем… человек сажается на стул и фиксируется тем же скотчем… ноги к ножкам, руки к спинке… дальше крутится ручка вызова и по проводкам идёт ток…не 220, конечно, но тоже приятного мало… человек орёт… следов нет… информация льётся… на себе пробовал, и решил, что в плен не сдамся никогда…вот так… но я этого пока не знаю).

— Не… кх… не надо телефона… тащ капитан… бля буду… не повтортся… — Воробей встает, кряхтя и через силу.

— Да ладно… сколько я от тебя слышал уже это? Что ты мне доложил, когда я вошёл?? «Происшествий нет»… что на самом деле?? Спали? — Спали…

— Нам л-т Больжимаев…

Вадим неожиданно, скользящим шагом оказывается опять перед Воробьевым, и лупит ему берцем по пальцам левой ноги, оттаптывая их каблуком. Воробей вопит и опять гнётся. Двойной по ушам. За волосы и в дверь. Дверь открывается под летящим телом солдата, и Воробей вываливается из канцелярии. Вадим идёт следом, я за ними, конечно.

— Дневальный… лейтенанта Больжимаева ко мне…

На взлётке стоит 12 рыл, судя по всему, их вообще никак не интересует происходящее, пялятся прямо перед собой, хоть бы кто рожу повернул. В этой матрице двигаемся только мы и мухи под потолком, всё и все, кроме нас, мраморно неподвижны. Вадим проходит мимо сидящего и трясущего головой Воробья, попутно добавляя в голову с ноги, и идёт к строю… Воробей, словив подачу, валится навзничь, и я уже вижу кровь. Всё происходящее еле укладывается в башку.

— Шаботуков, — Вадим находит глазами давешнюю чурку, — где Митыпов?

— Нэ знаю, товарищ капэтан.

— Ну, так узнай… тебе 10 минут времени, и Митыпов тут… — Вадим уже обводит взглядом строй. — Если кто знает, где он, то рекомендую помочь Шаботукову… Построение через 10 минут с Митыповым… или без него, но уже в гондоняках (гондоняки — озк… химзащита… её надевание — предвестник полновесной жопы и заёба).

— Разойдись… — Вадим поворачивается к поднявшемуся на ноги Воробью… последний удар частью угодил в лицо… кровь из носа в две дорожки.

— Ой, батюшки-матушки, — всплёскивает руками в притворном ужасе ротный. — Саша, что с тобой?? Ты упал? А ну-ка, пошли умываться в туалет…

Воробей прекращает смотреть на кровавые разводы, перепачкавшие его руки, и чуть пятится. Вадим стоит метрах в пяти и гадко улыбается. Воробей шарит глазами, и натыкается на меня, я в двух шагах на выходе из канцелярии, возле тумбочки…

— Суууууууукаааааа… — Воробей кидается на меня, как ему кажется, виновника всех его нынешних несчастий.

Дальше действую на автомате — шаг с линии атаки, захват плеча и помощь в продолжение движения, пропуская его мимо себя. Мы впечатываемся в тумбочку. Сначала Воробей, а следом, в него плечом, уже я. Отпускаю его, отскакиваю, и в это момент ротный уже возле нас, отрывает Воробья от тумбочки левой, и по всем правилам с маху подаёт с правой в бубен. Воробей ломается в ногах и падает, как подкошенный… (первая челюсть, которую при мне вынесли в роте).

— Дневальный, воды…

Балагур срывается с тумбочки и мчится в сортир.

— Ну, чо встали, бойцы?? Цирк? У вас осталось девять минут, — ротный опять повернулся к рабкоманде… Те, не сговариваясь, ломятся к выходу.

— Чего это он так на тебя? А? Алексей?? — Вадим задаёт вопрос почти шепотом. Ледяным шепотом.

— Да там, в сортире… в общем, коноплю с молоком нашёл я там… а этот…просил…

— Понятно…

Воробей начинает выть… «уууууу…кх…ааа…ыыыы…»

— Во… живой… чё-то я переборщил, — бурчит Вадим под нос. — Дневальный, отставить воды, — громко добавляет он… — Воробьёв — встать.

Воробей, окончательно сломленный и отпизженый, начинает вставать.

— Иди, умойся, и через пять минут в канцелярию…

Солдат, держась, кажется, за всё тело, постепенно поднимаясь, начинает движение к сортиру на полусогнутых. — Замятин, помоги ему… — из сортира, как чёртик из табакерки, вылетает Замятин и подхватывает Воробья. Мы с Вадимом провожаем их глазами, и, как только они скрываются за дверью, Вадим подходит ко мне.

— Алексей… если ты будешь врать мне, как Батон, я тебя просто отмудохаю… я предупредил.

Я пытаюсь что-то ответить, но он прерывает меня жестом.

— Значит, щяс иди поешь и переоденься, часа-полутора тебе должно хватить… потом сюда. Чую, надо нам с тобой побеседовать… вдумчиво.

— Товарищ капитан…

— Кру-гом! Шагом марш, лейтенант… не видишь? Я занят. — Вадим направляется в сортир, а я из роты на хуй.

Меня грызёт неправильность и сюр происходящего. «Воробей — урод… но не до такой же степени… Ротный прав везде, но он же сумасшедший, блядь. Такой ведь и вправду отпиздит за какую-нибудь хуйню…» На душе кошки скребут. «Не успел начать службу, а уже… похуй… буду, блять, драться… хоть генералиссимус, блядь… я себя пиздтить вот так не дам… во попал-то… ебаааааать» — я отдаю себе отчет, что это отчасти бравада перед самим собой. Прокачиваю раз за разом произошедшее.

Больше ничего примечательного до убытия в бригаду на учения не происходит, если не считать того, что дежурный по батальону Бато Бальжимаев так и не отыскивается до нашего отъезда (Вадим играет желваками и зло хмыкает, ни к кому не обращаясь… «Ну, вольному воля…», что звучит как «пиздец котёнку»), а рядовой Митыпов, прибывший из кочегарки от своих друзей, опиздюливается, но уже без моего участия и не с такими фатальными последствиями.

Да на плацу под солнцем охуевает в ОЗК солдат Воробьёв со сломанной челюстью. Как он запихнул свою разбитую морду в противогаз — загадка природы. Вадим только рукой махнул.

«Челюсть зафиксирована — дальше медики разберутся… не первый раз противогаз срезать-то, поди»…

Но это ещё не армия… это распиздяйство бесконтрольных бойцов.

Армия начинается в Цуголе.

Бригадные тактические учения. Бригада в наступлении. Куча народу должна выдвинуться к рубежу атаки, развернуться в цепь и дать пиздов условному противнику. Задействуется артиллерия и авиация. Войнушка по-взрослому. Люди, техника, оружие, боеприпасы, палатки, следовательно — водка, залёты, неуставняк, самоходы, драки в роте и наших бойцов с не нашими бойцами из-за взаимного воровства всего, что плохо лежит. Если спиздил и ушёл — называется «нашёл». Нету понятия «украли», есть понятие «проебал», а коли проебал — восстанавливай. Круговорот вещей в бригаде. Все прелести полевого выхода с утренней сыростью, дневным пеклом и вечерним расслабоном.

Моя первая военная семья. Мать её, Родину нашу.

Вливание в коллектив, с обменом двух бочек соляры (которой тут — хоть утони) на три барана. Пьянка, с которой я, упившись в соплю и пытаясь сохранить лицо, стараюсь съебаться незамеченным, спотыкаюсь о какой-то казан и с грохотом «сохраняю» лицо об землю. Пить по-забайкальски я ещё не умею. Да и печень здоровая. Курсантские пьянки типа литр на троих — детский лепет. Полкило в одно лицо тут — просто среднего уровня пьянка.

День рождения зампотеха роты пиджака Виталика П. Пример двугодичника, уважающего себя и положившего хуй на всё, кроме своих прямых обязанностей… техника в роте бегает… механы предпочитают с ним не ссориться — накладно. Моё пренебрежение к пиджакам, основанное на Батоне, он мне вышибает враз, показывая мою полную безграмотность в технике. А позже и в том, почему его приказы выполняются, а вот мои обдумываются. (Механик моей машины рядовой Атемасов кладёт хуй на поставленную мной задачу и выполняет работы по обслуживанию техники. А при попытке разбора я натыкаюсь на Виталика, который ставит меня, взводёныша, на место, как старший по должности — зампотех роты как никак.)

Ну и… гы… выпили за Виталика крепко… мне поутру надо быть в месте дислокации батальона, готовить взвод к выходу. Роту Денис пригонит (километрах в пяти от палаточного городка зарылись всей техникой, как положено, с масксетями.) Туда утром уезжает кунг (грузовик крытый, как правило, со шконками и печкой — жить можно). Я, бухой в дрезину, собираю всё, что нужно, и иду спать в кунг, сразу… чтоб с утра полегче было, и никуда не тащиться в полуобморочном состоянии.

Просыпаюсь — еду. В окно не видать ни хуя. Ночь. Не утро. Я ещё в говно. Куда меня везут?? Явно не к технике. А куда?? А Кто?? Кунг перепутал спьяну?? Жопа!!! Выпустите меня!!!

Начинаю барабанить в стену к кабине (вообще-то, там кнопка была, но я ж, еблан, разве знал??).

Остановились. Открываю двери… выпрыгиваю и пиздую к кабине. Двери открыты… и никого… и степь… Пьяный я, машина и степь… ну и небо ещё. Куда идти? Куда ехать? Кругом степь — ни огонька, ни хуя… забайкалье, блять. Ору, что всё прощу, только пусть сюда идёт тот, кто сейчас ехал…

— А бить не будете??? — из темноты.

— Не буду… сюда иди…

Всё просто, два бойца решили прокатиться ночью за водкой — самая безобидная шалость… Ни членовредительства, ни побега, ни продажи оружия. Только вот кунг не проверили на наличие уже бухого защитника родины — меня.

Слово сдержал… сам не пиздил.

Вообще-то, эти БТУ (бригадные тактические учения) — самое ахуительное воспоминание о службе в Борзе. Потом ещё были зимние, но это уже был полный распездец. А вот летом в степи наступать, конечно, было интересно.

По замыслу, сначала наносила удар тактическая авиация (это когда реально земля встаёт дыбом на месте расположения условного противника, и ты никак не хочешь оказаться к этому месту ближе, чем находишься, до холода в желудке).

Сначала видишь трассы ушедших от вертолетов ракет… потом лёгкий перестук залпа… потом земля безмолвно встаёт на дыбы и перемешивается, как в адской мясорубке, в воздухе, и только затем долетает звук неебического грохота… можно даже ощутить дрожь земли, хоть и расстояние дюже приличное.

Далее лупит артиллерия. Разница только в том, что не видно, откуда прилетают подарки, а в целом… то же самое… у противника там кровь, говно, песок и пчёлы вперемешку.

Потом идут танки, сметая огнём всё, что там не успело подохнуть, и следом уже атакуем мы, из-за холмов, с них спускаемся в колоннах, а дальше рубеж развёртывания по-батальонно… далее поротно, а уж потом повзводно. Вот тут-то мои орлы спешиваются, и атака в классическом виде… «уря — наши взяли водокачку».

Это по замыслу.

На самом же деле, пока каждый солдат будет знать свой манёвр, проводится ебанись головой какая работа по слаживанию действий. Говнакамандыванию нужна красивая атака бригадой на ровной степи для высоких гостей из Москвы. Ну, а для нас, офицерья младшего комсостава, это карт-бланш на проведение любых занятий по боевой и вождению. Но, при желании, можно заняться и химзащитой, и строевой, и инженерной (работы не было, но я договорился — роем полный профиль для БМП-2… кому не нравится, у меня ещё танк приданный не закопан… ыыыы). А также немаловажные вопросы быта зольдат. Ведь солдат, чтоб от него чего-то требовать, должен знать, куда, когда, и главное, зачем ходить.

И вот тут-то наши дорожки расходятся. Во время войнушек и прочей работы, при изучении ремесла, они реально выполняют команды бегом и впитывают науку без выебонов. Это, наверное, в генах у нашего народа, воевать — так воевать, но, блядь, стоит только выйти из такой обстановки — сразу начинаются истории с географиями (в смысле, движение с приключениями). Вся эта херня приводит к срыву следующего дня учений и, как следствие, к ебле мозга именно нам, офицерам.

Бесит нереально, когда всё уже понятно — все всё знают… и тут какой-то баран, которому вчера пришло письмо о том, что его любимая кошка окотилась и двух котят назвали в его честь, ужирается в дерьмо на радостях… а утром, спросонья (бронелобый мудак танкист, блядь, был…), прощёлкав клювом выход своих на рубеж развёртывания, старается догнать атаку путём скатывания с горы на неебической скорости. Эта и так немало весящая херня под названием танк, разогнавшись, врезается в жопу пехотной колонне, не успевшей спустится, и собирает её в кучу… авария, нахуй… хорошо, что все в броне и дело оканчивается разбитыми об прицелы ёблами наводчиков и командиров машин… казалось бы — фигня… только вот командирами кое-где офицеры едут (во, отжиг!! одним ударом разбить рожи куче «шакалов»)… мне повезло… я успел спуститься и пойти в развёртывание, а вот некоторым не свезло. Танкиста, в итоге, спрятали к комбригу аж… столько народу хотело лично сказать спасибо. Эта эскапада привела к смене кормовых дверей на бэхах двух взводов — такой силы был удар, что они повредились, а так как они (двери) по совместительству являются ещё и кормовыми топливными баками, их пробитие становится для машины проблемой. Зампотех бригады орал так, как, наверно, орал Гитлер в бункере в 45-м…

Ну, это самый серьёзный случай срыва… а вот, к примеру, «несерьёзный». Был у меня пидор один во взводе… Примус… солдат Примаков Андрюша… родом из Ростова. Он заслуживает отдельной истории. Этот солдат начинал свою карьеру с чистки очек и сапог товарищам. Он таскал хлеб, получал за это пиздюлей… жрал целую булку с чайником горелого киселя… просирался и опять таскал хлеб. Он подбирал с пола жвачку и жевал, мог постучаться раз пять на дню в канцелярию с предложением помыть полы, которые мыл обстоятельно и со вкусом…лишь бы не выходить в роту. Закончил он свою карьеру, взяв в рот у чурки-хлебореза за семь паек масла.

Прихожу в роту к подъёму. Общее построение на утренний осмотр (не знаю, как где, а я своих бойчин оглядывал и на помытость, и на бельевых вшей, ну, и главное — на синяки… маленький синяк сегодня — сломанная челюсть завтра, аксиома).

Смотрю, что за притча?? Мой 3-й взвод не строится (я исполняю обязанности ротного, и из офицеров у меня в роте только Батон… да и того угнал к чертям в кочегарку уголь кидать, от греха подальше). Точнее, строится взвод, только вот Примус стоит один в двух шагах от строя.

— Примус, ёб твою мать, упал в строй! Старшина, я чо, роту сам должен строить!!!!????? — Примус сделал шаг к строю, и третий взвод выполнил команду «разойдись». Я не удивлён… я отгорел и сломался к ебеням собачьим от н е п р а в и л ь н о с т и происходящего. Для моей роты это слишком… Открытое неподчинение??? Только не при мне… Смотрю, старшина (срочник — Игорь Кустаревский — Егор — здоровенный русский малый из-под Красноярска, я ещё вернусь к нему) ко мне идёт.

— Товарищ лейтенант, разрешите на пару слов…

Тут я совсем уже клиню. Егор, могущий себе позволить, не сходя с места, поставить в упор лёжа роту, не реагируя на бардак в построении, идёт ко мне. Причём добавляет, зная мою невменяемость:

— Очень надо… гм… это… тащ лейтенант…отдельно бы.

Киваю на канцелярию, походу, что-то ооооочень серьёзное. Заходим в неё.

— Егор, я не понял…

— Товарищ лейтенант… этот пидор ночью съёб в столовую… (наряд выпустил, не может Егор не спать, за всеми всё равно не уследишь, можно только, воздев очи, выматериться в адрес Того Кто Не Слышит).

— Блядь… и хули?? Кто выпустил??? Дежууурный, блядь!!!! При чём тут это???… — ору уже.

— Да не в этом дело… он там жрачку искать начал, и наплыл на хлебореза, на Гаджика. Гаджиева… гм, — Егор продолжает объяснение, и в этот момент стучатся в дверь, а затем её открывают… (если не выполнить эти мои требования захода ко мне в канцелярию — постучаться, и только потом входить… после моего разрешения, — изображу буйнопомешанного и сделаю вошедшего тихопомешанным.) Добиться того, чтобы после стука дожидались устного разрешения, так и не смог, поэтому у меня на столе всегда стояли две круглые батарейки — кидаться в того, кто ворвался без разрешения в канцелярию. Если со всей дури запустить такой батарейкой в человека, то при попадании человек кричит и хватается за место, куда прилетела эта батарейка. Зато потом этот человек целых полторы недели помнит, что нужно дождаться приглашения)

…просовывается рожа Галсанова (бурят, тупой, когда пьяный, может кинуться хоть на чёрта с рогами, когда не пьяный — очень хочет стать пьяным).

— Скройся, — рявкает Егор, и продолжает рассказ. — Короче, это чмо в рот за масло взяло!! Пиздец…

«ОООООЙ граждане, иногда сам не знаешь, чо (каво) у тебя там «в запазухе» есть».

— ЧИВОООООООООООООООООООО!!!!! — сказанное вытесняет удивление от того, что при мне в моей канцелярии распоряжается старшина…пусть и хороший, однако срочник, при мне — офицере, рулит бойцом, пытавшемся войти по моей команде. Это тоже говорит о том, что ситуация чрезвычайно серьёзная.

— Реально… товарищ лейтенант… мне его приволакивают, блядь… я ему в кладовой в ебло, а потом говорю — к аппарату!! И штаны расстёгиваю, он на колени — бух! Я коленкой хотел в рыло… да и то в падлу стало… взвод с ним не построится… вы бы вот встали рядом??

— Баляаааааааа…. Дежууууурныыый!!!!! — дверь опять открывается, просовывается рожа Галсанова.

— Вызывали???

Подлетаю и начинаю пиздошить, приговаривая: Я (хуякс)… сколько (пиздык) раз тебе, обезьяна, (еблысь) говорить, блядь такая, буду (ннааа), что слова «можно» в армии нет?? (хуяк, хуяк, пиздык, еблысь, ннааааа) Ты, блядина, как мне пропускной режим тут ночью держишь?? — пинаю уже ногами… кровища… Вадим давно тут не ротный, но думаю, что сделал бы так же. Хотя он-то вряд ли допустил бы.

В моей роте пидор. Офигенная перспектива у тя, Скворин — командовать пидором.

Иду к роте — там та же картина… Взвод-то стоит, а вот Примус в двух шагах от строя.

— Товарищи солдаты… ну вы в курсе… среди нас завёлся пидорас. Кто его теперь хоть пальцем коснется, будет отпизжен хлеще Галсанова, — тут же подлетаю ко второму взводу и вешаю плюху Иванову, — хули ты лыбишься, дебил? Ты что, не понимаешь, что теперь во всей бригаде наша рота стала ротой, где есть пидоры??? Всем, сука, молчать и слушать. Егор… тащи сюда хлебореза и старшего рабкоманды по столовой… это приказ, блядь, и мне по хуй, хотят они идти или нет… принести, блядь… бери, кого считаешь нужным… — Егор кивает Пню, Федору (этот не санинструктор — наш) и Бондарю — уходят.

— Значица, так, товарищи солдаты… если хоть одна блядь подойдёт к этой мрази или упомянет о ней…я угандошу… я обещаю… я, может, и ебанутый во всю голову, но обещания держу… и вы это знаете… Вопросы???

— Никак нет, — нестройный хор.

— НЕ СЛЫШУ!!!

— НИКАК НЕТ!!! — дружный рёв.

— Примус — туалет блестит!!! Бегом… отставить… бегом… отставить, Примус… я щя табуреткой уебу… Бегом!!! Мааарш!!

Потом осматриваю роту, но ни хрена не осматриваю… мне сейчас не до синячков, качаю ситуацию… ага… вот… привели.

Утро. У них там, в столовой, самый напряг, утренняя раздача горит, чтобы оторвать от службы, надо уметь… мои умеют. Старший рабкоманды с третьего батальона держится за лицо, выхватил уже, похоже, по дороге… пока соглашался сбегать к нам в гости по-быстрому. От моей роты до столовой метров 20. А вот хлеборез Гаджи пришёл сам… не стал доводить. И чует свою безнаказанность. Примус ведь сам опустился. А Гаджи в авторитете у местного землячества, и должность — круче не придумаешь… чурки ебаные. Заходит — руки в карманах… тварь. Права пришёл качать.

«Щя я покажу тебе демократию». Чурки вообще любят демократию. Она позволяет им творить такое, за что дома недемократичные родственники давно башку бы отпилили тупым ножиком.

Я молча иду в канцелярию и беру «замполита» — дубину… когда выхожу, Гаджи понимает, что его привели не на лекцию… сереет лицом, делает шаг назад…

Я командую:

— Егор, если хоть кто-то из наших чурок дёрнется — гаси. Федор — на дверь… Всё… молись, чурка… — и хуярю его дубиной по ногам, он подпрыгивает и щемится. Егор кого-то уже отоваривает, к нему летит Бондарь на подмогу. Федор на двери (изнутри щеколда) — ебло зверское, подойди — опиздюлься!. Пень стоит стоймя, потому что тормоз. Но за наших стоит… я чую… а чурка… ну что чурка… на четвёртом ударе оно ползало и молило… он реально испугался, что я его убью (да я и сам испугался… потом… задним числом)… потом накарябал бумагу, всю в кровавых соплях, как изнасиловал мудака Примуса. Старший рабкоманды, видя такой пиздец, получив устное напутствие молчать о том, что было ночью, чтоб его не пригласили в гости повторно и отдельно, конечно, пишет бумагу, как свидетель изнасилования, хотя, как выяснилось, всё было без него, при других солдатах чучмекского происхождения.

Ну, потом разборы с начпродом и замполитами всех мастей… и мой очередной запой дня на три… когда совсем уж заебали. А чего париться??… безнаказанность, она если есть… то она для всех.

Так вот, этого ещё не случилось, но случится, а пока что Примус идёт семимильными шагами к этому. Этот, с позволения сказать, боец, напоролся какого-то незрелого дерьма и обосрался прямо в десанте на рубеже развёртывания. В смысле — буквально насрал в штаны, а кто ездил в десанте БМП — знает… там и так дышать нечем на марше… в общем, машина встала… народ высыпал на свежий воздух, Примуса, конечно, на этот воздух высыпали, как картошку. Пиздец моему 2-му отделению на рубеже развёртывания. БМП-2, набитая десантом, была геройски «уничтожена» гранатомётчиком этого же отделения, засранцем Примусом. Занавес.

А в реале получается вот такой расклад, у меня одна машина во взводе не дошла до спешивания. Стало быть, ВЕСЬ заезд бригады — не зачет.

Из-за одного засранца. А кто виноват? Кто этот засранец, не уследивший за жрущим всякую дрянь солдатом?? Ну, для комбрига, конечно — комбат… а для комбата?? Конечно, Вадим…а для Вадима?? Вот то-то и оно… один для всех, твою мать.

Так что засранцы спокойно живут только в инете и на гражданке… оттого-то армию они и ненавидят.

Отыграли учения всё-таки в итоге на пять. Никто не обосрался. Конечно… столько дрочить-то.

Вернулись на зимние квартиры. И ротный, который толком только и успел, что познакомить меня с офицерами батальона да показать основных уёбков в роте, ротный, при котором бледнели уроды, с которыми мне предстоит ещё биться каждый день — заявляет о своём переводе в Читу в дисбат.

Рота должна отойти Денису, но он не был в отпуске уже год с лихуем.

Вывод прост и ненавязчив. Один сдаёт — другой принимает, и оба летят белыми птицами с максимально возможной скоростью в отпуска. То-то ротный был так рад моему приезду, у него сложилась вся схема.

А я… а мне служить — оборону крепить. С Батоном. И только-что назначенным на должность старшины Егором (пока — человеком Дениса). Потому что Виталик П. своё дослуживает к ноябрю. На дворе сентябрь, и я впервые задумываюсь о том, что есть ещё и личная жизнь, а жена далеко в Москве носит под сердцем моего сына. Ивана.

Приехали с учений, начали входить в ритм казарменной жизни. После месяца-полутора в полях холодная вода из крана — манна небесная. В казарме воду и свет отрубают куда реже, чем в городке, где этих радостей, кроме дома комбрига и зампотеха, практически не бывает. Вообще, в Борзе можно заниматься двумя вещами… служить и не служить.

Первое подразумевает окончание рабочего дня где-то в час ночи — когда последняя обезьяна закрывает глазки в надежде на утреннюю поллюцию, и начало — в шесть, с подъёмом. Ночуешь в казарме, и всегда готов вмешаться в происходящее.

А вот второе — это забивание на службу в достаточно скотских условиях неуставщины и полуразвала системы и выпадение в ещё более скотские условия пьянки в адски неприспособленной для этого бытовухе. Обычно молодые офицеры ломались месяца через три после начала службы, и уходили в запой…

Вся жизнь состоит из маленьких и больших выборов дальнейшего поведения.

Локтев, молодой летёха, неизвестно каким богом закинутый в забытую этим самым богом часть, держался два месяца.

Служба занимала всё время, домой, в лучшем случае в, 12, в худшем — вообще хуй дойдёшь, но подъём — это святое, в 6 в строю, и не ебёт. Так что наш летеха, будучи неженатым, был задействован с утра до глубокой ночи, лишь бы подольше не входить в жизнь городка.

Все знали всех и всё про всех. Занятий там было два, и оба сразу — пить и ебаться. Больше там делать было нехуя. Для старожилов — неебическая Санта-Барбара длинною в жизнь.

Выход из этой хуйни был один — служба. У тех, кто не хотел служить, выхода не было — они пили и еблись. А молодых девчонок там было крайне мало, в основном разведёнки, которым, кроме как здесь, и жить-то негде было. И вот среди самых прожженных тёток городка было нечто вроде спорта — отъёб молодого лейтенанта. Это случалось так. Попадает молодой, недавно приехавший лейтенант, в часть, и, рано или поздно, но неизбежно попадает на пьянку — такого видно сразу. Пьёт — орёт чего-то, усиленно старается напиться, чтоб забыть, где находится. Вот такого, упитого в хлам, и уносит тётка к себе. А на утро… н-дааа… надо видеть их рожи на утро…

Отчего рано или поздно человек берётся за стакан? Заебался — вот и берётся. Потому что в один прекрасный момент бензин кончается, и вместо того, чтобы нестись куда-то, сломя голову, Локтев просто забил на вечерние мероприятия и упал на стакан. Это было настолько спонтанно, что после вопрос:

— С хуя ты вдруг нарезался? — ставил его в пиздец какой тупик.

Наутро он, естественно, не явился.

Комбат орал, как подорванный.

— Упустили, блядь… проебали толкового офицера… загнали мальчишку… — как будто все только и делали, что морили Локтева.

Рано или поздно срывались все, так что все молча слушали патетику майора Добрянского. Должность у него такая — орательная.

Славный путь лейтенанта уже не был секретом, нахуярившись в общаге с артиллеристами, он был унесён (вроде как ещё на своих ногах) прямо на пьянку к общеизвестной бывшей поварихе Шининой… ну, и оттуда уже не ясно, куда, да и непонятно, вышел ли оттуда.

Шина (Шинина) была сорокалетней бабищей, скорее уж здоровой, чем толстой. Плечи переходили ровной прямой в жопу, ибо талии у этой колбасы просто не было. Кучеряшки по плечи, круглое лицо с белёсыми ресницами и наметившийся двойной подбородок… в общем, тот ещё крокодил. Локтев наш был пацаном крепким — за метр восемьдесят, вольник. Два месяца без ебли в 21 — это проблема, дрочкой не решаемая.

К обеду выяснилось, что он у Шины, а это был пиздец. Раньше, чем через два дня, оттуда никто не выходил, побывавшие — теряли чувство юмора на пару дней.

Пришёл наш Локтев чётко по расписанию.

Построение.

Лейтенант выбрит, отглажен и начищен…только вот губы распухшие, рожа красная, и в глаза не смотрит. Комбат для вида буркнул чего-то и предупредил всех от подъёбов (за глаза, конечно). Летёху опять впрягли в тяготы и лишения — он был только рад. Ночевал в казарме, потеряв интерес к городку. В общем-то, дельным и толковым оказался, но не суть…

Однажды, напившись, рассказал такую штуку…

— Поила эта блядь меня в полумёртвое состояние, ну, и еблись, конечно… ну, понятное дело, что порывался уйти, да какое там… эээх, надо было сразу съёбывать, как проснулся… ну, да там всё, блядь, просчитано… опохмел — форма уже в стирке — горячее на пожрать — выпить — попездеть — выпить… ну и… пиздец, конечно, крокодил… — морщится от воспоминаний и передёргивает плечами брезгливо, опять-таки краснеет.

— А как же ты съёб-то?

— Да хули… снится, что иду я по степи… и хуяк, по грудь проваливаюсь в землю… и дышать, сука, не могу… короче, пиздец мне… кошмар, типа… просыпаюсь, блядь, а надо мной… я на спине спал, так вот, надо мной вооооот такая (Локтев ручищами описывает круги перед собой) жопа… Жооопища. Здоровенная. И кроме этой жопы ничего в мире не видать ваще. Короче, открыл глаза, и кроме жопищи этой нихуя не вижу, бля… она мне, сука, на грудь села и сосёт… и так, бля, охуенно хую моему, но дышать-то, сука, нечем…

— Ну, и что ты выбрал… гыгы?

— А ты как думаешь?… эээ… гы… вот ты нырял когда-нибудь? Хотяааа… какая хуй разница… главное, что потом-то всё равно всё-таки съебался… гыгы.

Вадим же со мной сделал ход конём. Меня выделили в рабкоманду в Безречную с годками. С бойцами, отслужившими чуть менее года, точнее. Чтобы я заточил их под себя за месяц, и потом опирался именно на них, командуя ротой в гордом одиночестве. Это сейчас я понимаю, что Вадим сделал всё для того, чтобы меня не сожрала рота и бытовуха. А тогда я дико обозлился за такую ссылку. Но делать было нехуй. Мне выделили 15 рыл со шмотьём, и я с ними отбыл в Безречную. Два часа на «бичевозе» — это плацкарт, два вагона, на полке продаётся три места… причем на верхней полке — тоже. Залупаться на висящие сверху ноги бесполезно. Нужно их просто не нюхать.

Или на машине по трассе часа 2–3… смотря, что поймаешь. Такая же глухомань, как и Борзя. С той же беспросветностью и пятью магазинами. С теми же условиями службы. Да ДОСов штуки четыре, не-то пять.

Меня встречает прокурор гарнизона, импозантный пузатый дядька с густой бородой и чёрными углями глаз из-под кустистых бровей, к которому я и поступаю в подчинение. Говорить с ним сложно, ибо он — местный небожитель, а мимики за бородой не видно. Его пузатость предполагает добродушие… но на самом деле он — упырь ещё тот. Его инструктаж краток.

— Вас разместят у артиллеристов, подчиняешься напрямую мне… всех умных и особо военных шлёшь в хуй, не задумываясь, у тебя своя задача… ну, кроме комдива, конечно… остальных — всех… понял?? Повтори!

— Всех слать на хуй, кроме Вас и комдива… подчиняюсь только Вам.

— А не обоссышся??? Тут замполит дивизии ебанутый… стопудово рыло сунет… мы с ним «дружим»… гм… и орать он пиздец, как любит… ну да обоссышься — твои проблемы… узнаю, что тут чё-то творится без моего ведома, или солдатами на работы в другие места торгуешь — посажу. Понятно?

— Так точно.

— Откуда сам?

— Москва.

— Залётчик, значит… да без лапы… или от папы большого съебался, романтики хлебнуть… хлебнёшь, как пить дать… такие д… — короткий взгляд на меня, — тоже попадались, — сам с собой вслух рассуждает прокурор. — Да похуй… до царя далеко. Значит, слушай сюда, лейтенант, будете работать на здании будущего суда…я пришлю прораба, он тебе всё объяснит… с тебя — работа твоих слонов и отсутствие проблем, и во вне рабочее время, кстати, тоже. Усёк?? Ну и это… если чо надо… я помогу… но!! — бородач поднимает палец вверх, — только если увижу, что твои бойцы вкалывают, а ты держишь ситуацию под контролем. Щас идите вот с этим старлеем… он вас разместит… Гвоздилин… отведёшь их. Ну и, там, проследи, чтоб на довольствие встали, и прочая хуйня.

Приходим к трёхэтажной казарме, ничем от нашей родной не отличающейся. Мне выделен аж целый 2-ой этаж. На первом живут артиллеристы и находится дежурка, на третьем — воспоминания о былой славе и мощи СССР — никто.

У нас день на обустройство.

Назначаю наряд из трёх человек и вручаю им устав Внутренней службы. Учить будем обязанности дневального по роте. Для начала. Вадим, напутствуя, так и сказал: «Подомнёшь этих по внутренней службе, и по приезде сломаешь остальных… а эти жути ещё про тебя нагонят… только постарайся без травм… они тебе в командировке нахуй не нужны, и прикрыть тебя там будет некому… гыгы… только закрыть кому будет».

Ну да, ну да… травмировать бойчину, сидя под прокурором?? На фига мне такие приколы?

Прокурор на следующий же день прямо при мне пообщался ногой с медленно шевелящимся «рабом», взятым с местной гауптвахты на работы. Но тому было по хуй… конечно, лучше заниматься работой, пусть и с прокурорской ногой по жопе, чем сидеть в каменном мешке с дыркой в полу, чтоб можно было ссать, да на баланде, которую собаки жрать откажутся. А хули… Забайкалье… край ссыльных… тут с арестантами не церемонились ни при царях, ни при вождях. Чтобы угодить на губу, надо подвигов насовершать таких, после которых стрелять уже пора. Губа переполнена беглыми, дебоширами, мародерами и насильниками. Присутствует и ворьё. Половина военнослужащих — местного разлива, причём у половины из них, если не больше — кто сидел в родне, а кто и сидит.

Тут это вообще норма… если ты отсидевший.

Вечер. Строй в одну шеренгу из пятнадцати моих слонов. Сержант Крылов — маленький и тщедушный старший рабкоманды, как и положено, правофланговый. Назначаю наряд и выдаю им уставы для изучения обязанностей. Охуевших среди моих людей пятеро. Шаботуков, Галсанов, Пнёв, Намсараев и Николаев. Но вопрос о нужности изучения Устава Внутренней Службы поднимают, конечно, не они. Этот вопрос задаёт якут Соркомов, один из назначенных мной в наряд. Не чмо, но и не борзый. Обычный солдат. Вопрос из строя он озвучивает так:

— На хуя, товарищ лейтенант?.

Срываться сейчас… без авторитета… нельзя.

Стараюсь держать себя в руках.

— Товарищи солдаты, — ну, вот и покатила первая беседа… как Вадим и говорил. — Мы приехали заниматься строительными вопросами. А кто-нибудь знает, что мы будем тут строить?? А я вам скажу. Мы будем строить здание суда… точнее, перестраивать и перепланировку делать…

— Стэны ломать?? — Шаботуков из строя.

— Я не понял, солдат, команда пиздеть была?? Я что??? Спросил, у кого есть вопросы?? Дослушай, бля, а потом уж, если чего не понятно — спрашивай, солдат. Вот задаст какая-нибудь обезьяна мне этот вопрос при прокуроре гарнизона из строя… чо будет?? — бойцы тупят, они не знают, что будет, я собственно, тоже, но от слова «прокурор» всем тут сразу стало неуютно. — А мы подчиняемся именно ему. Насчёт залётов, кстати — не рекомендую. Отсюда уехать на дизель по хуйне — на раз. И я долбоёбов спасать не собираюсь. Будете делать то, что от вас требуется, и вернёмся все вместе без потерь… но, в общем и целом, мне сейчас до пизды. Я-то точно уеду отсюда через месяц-другой в Борзю.

(А вот теперь…) Рядовой Соркомов, выйти из строя на два шага!

Соркомов делает два шага вперёд и останавливается.

— Отставить.

Встаёт в строй.

— Вот видите?? Вы даже не знаете, как правильно выйти из строя… мне чо прокурору-то отвечать на тему вашей обученности?? Хотите прокурорскую проверку в часть? Комбрига повидать хотите, что ли? Или вам тут шуточки всё?? Вот ткнёт он пальцем, например, в тебя, — я тычу в Галсанова, — Галсанов. Скажет просто — «Ты!» Твои действия??

Галсанов хватает ртом воздух, как рыба, он не знает, что ответить, и понимает, как стремительно его крутость начинает убывать… надо хоть что-то сказать.

— Я… это… я встану… в эту… в строевую позу…

— Ты еблан, Галсанов… в позу петухи в тюрьме встают… а ты пока что солдат Российской армии, наводчик-оператор, причём нехуёвый… ты можешь встать в строевую стойку, как по команде «смирно», ты это имел ввиду? Руки по швам, грудь вперёд, носки врозь. Так?? Ну и дебил… хуле гривой трясёшь? Прокурор так и будет дальше тебе тыкать, что ли? Надо представиться. Принимаешь положение по стойке «смирно» и громко докладываешь свою фамилию — «рядовой Галсанов!!» — понял?

— Да.

— Не «да», а «так точно», блядь… вы чо там, в полях, вообще всё забыли, что ли? А? Воины!? — тычу пальцем в водилу моей бэхи, тот принимает бравый вид и орёт:

— Рядовой Атемасов!! (опиздюлен мной через неделю после прибытия в Цугол, за хуёвое обслуживание м о е й машины, но в целом — один из самых нормальных бойчин в моей роте за время службы в Борзе).

— Ты!

— Рэдовой Шаботуков.

— Ты!

— Рябовой Рябченко.

— Ты!

— Рядовой Соркомов!

— Так вот, Соркомов, военнослужащий, выходя из строя на два шага, обязан повернуться лицом к своим товарищам, а не стоять к ним жопой. Ты что? Ты их не уважаешь, что ли? Кого именно? Галсанова, может быть?

Галсанов — бурят, а вот Соркомов — якут. Это очень важно.

Соркомову никак не улыбаются предъявы в неуважении от Галсанова. Галсанов опять морщит лоб… он понял, что его уже кто-то не уважает.

— Рядовой Соркомов, выйти из строя на два шага.

Опускаю дрочево с ответом «Я», «Есть».

Тело Соркомова, выползши из строя, поворачивается через правое плечо.

О строевой тут знают только, как ходить строем в баню и бегать строем на зарядке, ну и ещё то, что надо стучаться к ротному в канцелярию, прежде чем зайти. А также бригадные и батальонные построения, естественно. Подход-отход к начальнику напрочь забыты за ненадобностью. Когда Вадим мне рассказывал, что творилось по его приходу в роту, у меня волосы на голове шевелились. 95-й год… он шёл на работу (на подъём) с четкой мыслью… «хоть бы они сегодня просто напились». Потому как было ещё два варианта развития событий — самовольное оставление части и травма. За пьянку можно просто отпиздить, и потом злостно затравить, а вот самоволку с травмой приходится р е ш а т ь.

Травму надо прикрывать. Её всё равно прикроют… если не ты, так твои начальники. Потому что виноватым делают тебя, а отвечать и быть виноватыми перед своими начальниками неохота. Хочешь слушать о себе всякие гадости и получать урезание зарплаты — пожалуйста, смело вскрывай факт травмы. Не хочешь — решай вопрос с медиками и солдатом. Один хрен все всё будут знать, но официально ничего как бы и не происходит. Хичкок нервно курит в сторонке.

Ну, а уж если беглецы, то тут вообще начинаются танцы с саблями.

Никто не знает, куда мог чухнуть боец. То ли его выловят на железке. То ли сам с голодухи где-нибудь в милицию сдастся. И куда за ним потом, в какие ебеня ехать — неизвестно. Известно только, что за свой счёт. А денег не то, что нет. Их реально НЕТ.

Строевой они не знают, потому как не через учебку пришли. Не было у них учебки.

На всех не напасёшься.

Дали мне где-то в феврале двух диких якутяр, не знаю, в какой тундре их выловили… ну, спать отправил, Егор всё, что нужно, выдал. Ночью меня к комбату. Комбат увидел, что бойцы спят без простыней, а у меня только что самоходчики были. Ну, вот, м-р Добрянский и орёт. Да и прав, по сути.

— Лейтенант… да ёб твою мать… они у тебя поэтому и бегут… я тебе двух молодых дал, а ты их без белья… как скотов… ты совсем ахуел, Скворин… хули ты на меня вылупился??

Молчу.

— Утром доложишь… и Кустаревского своего (Егора) не забудь в жопу расцеловать… (не любит комбат моего старшину… только вот влезать не хочет в мою кухню. И правильно. Но Егор в натуре охуел, бля.)

Поднимаюсь в роту. Ночь. Все в отбое, только дневальный, дежурный и старшина встречают… хули… знают, что приду, раз комбат был и орал.

— Егоооор… блядь…

— Товарищ лейтенант, я этим опездалам всё выдал… щяс даже повторно… их, гыгы… их Митыпов развёл… две простыни — подшива… одна на один год, другая на другой. Они повелись. Полроты подшилось, наверно.

— Завтра смотрю подшиву. И не дай бог, кто до утра переподошьётся. У кого простыня — грохну, блядь. А ты куда смотрел??

— Так вы ж сами сказали — зимнее перещитать к смотру!!!

— Блядь… клоуны, сука… поднимай мне этого пингвина…

— Да он в сортире… изъявил желание помыть… упал там…

— Егор, бля… а ну-ка, давай-ка сюда мне всех троих. (Дежурным по роте — Фёдор, кореш Егора. И задрочить бурята Митыпова им не в падлу никогда — Воробьёвский ведь выкормыш).

Не врал старшина. И «барабан» мой потом подтвердил. Но такие моменты завсегда надо проверять.

А степень развития поступающего контингента, конечно — охуеть. Я видел, как бойцы тундровые садились срать на очко, держась за трубу сливного бочка, потому что думали, что она для удобства, и вместо того, что бы срать в дырку, срали на отпидорашеное до белизны тем же Примусом «очко». Просто потому, что впервые видели очко. Ну, о том, что умыться могли и у писсуара, я вообще молчу. А хули? Белый! Чистый! Воду включаешь — течёт. Не грязная. Нормуль.

— Встать в строй, — смотрю, как Соркомов падает в строй. — Печально, товарищи солдаты. Я перед собой вижу строй из нарушителей строевого и дисциплинарного устава. Кому охота на губу местную?? Могу договориться… а могу, в общем, и не напрягаться… вас и так туда определят. И это ещё не служба — за которую реально жопу рвут. Кто, из стоящих тут, может мне хотя бы приблизительно рассказать статью «обязанности дневального»? А вы все будете заступать в наряд по очереди, я тащиться никому не дам… Вот случись чо — подтянут наряд… с чего начинается разговор?

— Службу нёс? — нёс.

— Что ты делал во время того-то и того-то? — тО-то и тО-то.

— Тааак, а что должен был делать? Что в уставе написано??

— А хуй ево знает, чо там написано, потому что я мудак и не знаю, — имитирую я перед строем разговор с Грозным Начальством.

— А там, товарищи солдаты, написано то, что вам положено знать и исполнять по службе, и если вы сможете доказать, что поступали по уставу, то никто к вам не доебётся. Вот зайдёт прокурор, и чо ему кричать будете? Смирно? Дежурный по роте, на выход? А? Соркомов?? Хули ты на меня пялишься, урод?? Ты решил меня подставить под прокурора? — наиграно начинаю заводиться и идти к нему. Серьёзная предъява среди приблатнённой вчерашней шпаны.

Всё.

Момент истины.

— Ты кому тут, падла, пиздаквакаешь такое умное слово как «на хуя???» — стоящие рядом с Соркомовым несколько принимают по сторонам. Жертва определена, и они довольны, что это не они. Соркомов в полном ахуе оттого, что на ровняке угодил под пресс, и всё по делу — опустил клюв.

Я его не пизжу.

Зачем?

Его отпиздит Галсанов, которого я выебу за это и отпизжу позже. После того, как возьму объяснительные и поясню Галсанову, что именно я на него собрал и сколько весит неуставняк. О том, что никто не будет из-за его сраной зуботычины сажать пятно неуставняка на подразделение, он не думает. Не в состоянии. Но вот о том, что рядом где-то ходит кровожадный Прокурор, и только и ждёт возможности посадить его, Галсаноова, на дизель (дисциплинарный батальон — военная тюрьма — ад) — он будет думать до конца рабкоманды.

А вот благодаря солдату Соркомову у нас появляется график сдачи статей Устава Внутренней Службы рабкомандой, где рядом с фамилией Соркомов стоит ещё 14 фамилий. Мозгоёбка началась, и кому не понравятся уставы — плац рядом.

Через три дня эти сволочи поймали и сожрали собаку.

Я их спалил прямо на жарке второй порции мяса.

Я не против собачатины, я против проёба двух обезьян, занимающихся её убийством и готовкой вместо того, чтобы работать. Не уследишь сегодня, чем они занимаются, и они это очень быстро поймут. Тут же начнут проёбываться, и рано или поздно кому-нибуть влетят.

А собачек-то я люблю… после Борзи, ещё и в приготовленном виде.

Собачку захавать в Забайкалье считалось нормальным. И не то что бы недоедание. Тут, думаю, дело в другом. Дети природы якуты и буряты свои охотничьи инстинкты не подрастеряли за телевизорами и инетами… да и чурки очень быстро понимают, что, когда охота жрать, разница меж бараном и собакой только в том, что собака перед смертью говорит «гав» вместо «бе».

Зима. Мне нужно машиной перевезти ротное шмотьё на склад. На сдачу. Я нахожу машину, но её не выпускает, чтоб объехать бригаду (не в город куда-нибудь… а тут… по части) говнюк ваишник (военный автоинспектор), чурка и прапорщик. Законченный урод. Мне ведь не в город. И позарез надо… ну некем носить. Но путевого листа нет, и эта падла решила меня поставить раком. А как же… он, невъебенно крутой прапор, может застроить зелёного летёху. По-хорошему не получается, и я очень быстро закипаю… да так, что мы лаемся матюгами, и я ему обещаю кары египетские, а он мне сообщает, откуда я взялся и куда мне идти. Всё это при старшине. Возвращаю машину в парк и ставлю задачу на перенос барахла вручную. Приходится собирать остатки от заступившей в наряд (в караул, по столовой, по КПП, в патруль) роты, включая калек. И носить в шесть ходок. За время переноса, естественно, что-то проёбывается. Егор на нервах, я ещё больше. Короче, подсуропил прапор траблов на ровняке.

Через два дня врывается в роту этот прапор, и прямиком в канцелярию ко мне ломится.

— Ти мой вирак… я твой мама ебал… тыбе пиздэц… я тебя эбат щяс буду… — орёт.

Только это не его сраный пост ВАИ, а моя рота.

— Дежурныыый?? Почему посторонние в роте? Выкинуть на хуй!!! — на прапора даже не смотрю… смотрю на солдата. Тот мнётся… стрёмно ему прапора хватать. Зато не стрёмно тем, кто его помнит. Прапора реально вышвыривают из роты, и он кубарем катится по лестнице. Я собираю объяснительные о его поведении у очевидцев и жду замполита. Замполит приходит точнёхонько через десять минут. Старый капитан, прошедший первую чеченскую.

— Алексей… сколько ты у меня ещё крови выпьешь?? Мне звонил зампотех бригады… Ща комбат придёт… твои рамсы с прапором уже комбригу доложили… ты чо творишь, Алексей??

Я кладу ему объяснительные солдат и свой рапорт. Он читает об охуевшем прапоре. Лоб морщится в разные стороны… такое ощущение, что я на аттракционе «что можно делать кожей лба при желании».

— Ну, хорошо… понятно, что ты вспылил… но ведь и ему было с чего орать… не находишь??

— Да я так и не понял, чего он припёрся… чурка ёбаная… по-русски через пень колоду… идиот… служит, небось, уже лет 15, а по-русски, как мой Шаботуков разговаривает… тьфу… срать на него и розами засыпать.

— Ишь ты… а Байкала его кто захуярил??

— Какого Байкала??

У чурки был ротвейлер… охранял штрафплощадку. Злой. Страшнючая на вид зверюга с серьёзными такими зубками. Так вот, прапор перед визитом ко мне нашёл его в вольере. Башка и шкура прилажены к крестообразным палкам, воткнутым в землю… лапы аккуратно сложены рядом… на вечном, так сказать, посту Байкал. И даже зубки на месте.

Егор не сознавался до дембеля. И правильно делал. Наверное, каков Байкал на вкус, попробовала вся рота.

Человек, попадая в армейскую систему, меняет привычный уклад жизни, и хочет он того или нет — вынужден соблюдать режим. Распорядок дня. И время, например, на приём пищи отведены строго оговорённые часы. Так и накормить всех удобней тем, кто вкалывает в столовой. И мне, как командиру, определиться с основными занятиями, как-то — несение службы или занятия боевой, проще. Вся беда в том, что организм духа сразу же перестраиваться отказывается, и требует привычной вакханалии в жратве, не приемля рамки распорядка. Духу охота жрать всегда, и за банку сгухи он продаст Родину на раз. Что бы ни вопили правозащеканцы о том, что в армии хреново кормят — это не везде так, и в случае с новобранцами — вообще неприемлемо. Их хоть на убой корми во время приёма пищи — всё равно ходить будут голодными. Нагрузки-то поменялись, а организм ещё растёт. Черпаки и дембеля, издевающиеся над духами, таскающими в карманах хлеб, сами по духанке на этом палились, как правило.

Что лично мне очень помогало. Объяснительная полуторагодичной давности, написанная рукой нынешней грозы духов, где он признаётся в том, что своровал на обеде два куска хлеба, зачитанная перед строем и предъявленная общественности, враз меняет баланс авторитетности, и гроза становится лужей. Очень удобно держать за яйца любого бойца, и вертеть его мозжечком. Причём он, отлично сознавая, что шантажируем — ничего не может поделать, ибо действительно по духанке был за ним всеми давно забытый касяк… всеми… но не бумагой, которую опять-таки писал под страхом пиздюлины… не отопрёшься…свои же первые зачмырят, чтоб отгородиться, мол, мы не таскали.

Ну да….

…не таскали… свежо предание… хотя процентов 20 не таскает, но гнилых косяков всегда найдётся… не таскал хлеб, так спёр чужую зубную щётку, или носки… да что угодно. Потом забывают, и вот приходит время, и бумажка с выражением зачитывается в канцелярии в рожу дембелю, который только что рассказывал, что ему положено делать, а чего не положено «по сроку службы», ломается в раз. Сереет и начинает искать выход. А выход один — служить, как скажет тот, у кого бумага.

Мы так устроены, что боимся уронить свой авторитет больше, чем совершить поступок, его реально роняющий. Но сейчас не об этом.

Я бывал в разных частях за время своей службы, но такого беспредела с хавкой, как в этой долбаной Борзе в 96-ом, я не припомню.

Офицер может питаться в офицерской столовой или, забрав жратву пайком, жрать тогда, когда доберётся до своей конуры. Я перестал посещать офицерскую столовую день на третий, после того, как прямо на моих глазах сосед достал из макарон немаленький кусок стекла.

Стал получать паёк. Паёк, он во всех частях, как оказалось, разный. Обманывают офицеров опять же, как кому вздумается. Не пойдёшь же ты качать права на предмет недоданных трёх банок тушёнки и килограмма морковки. Да это ж со стыда сгореть… офицер, твою мать… три банки тушёнки пришёл выколачивать… охуеть. Готовить мне было некогда… да и не на чем… дык, если света почти на постоянку нет, пусть даже и набралось ведро воды под вечно включенным для её отлова краном.

Поэтому я питался, как и большинство холостяков, в солдатской столовой во время приёма пищи подразделением. Чай, масляк, хлеб, кусок рыбы или котлету там порубать ещё можно, но вот всё остальное есть просто нельзя.

«Вкусно жрать» по-борзински выглядело так:

Бигос — квашеная капуста, ещё и переваренная, с парой банок тушёнки на общий котёл, чтобы получилось по волокну мяса на тарелку дурно пахнущего месива цвета детской неожиданности.

Картофель отварной — в связи с перепадами напряжения в столовой ли, в башках начпрода ли с начальником столовой, которые обязаны контролировать приготовление пищи, но я его регулярно видел полупровареным, и наблюдал неебический сюр, когда бойчина вынужден соскабливать ложкой сварившуюся часть картофана, чтоб хоть что-то кинуть в топку молодого организма, жгущего калории с космической скоростью.

Перлофан — он же каша пластиковая… это нечто слипшееся и белое, фактически не имеющее вкуса. Еда будущего. Я её столько съел в училище и армаде, что мне стыдно лошади в глаза смотреть, и до конца жизни это я больше есть не буду… только с великой голодухи, как бы вкусно (а я знаю, что перловку действительно можно приготовить вкусно) эту крупу не приготовили. В Борзе эта субстанция не вытряхивалась из половника нормальным способом, поэтому бойцы используют, сами того не понимая, законы физики, ебоша ручкой половника о столы, для выпадения этой блядской каши из него.

Макароны по-флотски… блядь… тот же бигос, только из муки непонятного качества, дурно-бледная субстанция, в которой иногда можно различить обломки чего-то бывшего полукруглым и полым, потому как, развариваясь, они теряют форму и становятся кашей.

Пюре — комочки картофеля в жиже и почему-то вперемешку с бигосом…ощущение, что котлы со вчерашнего вечера не мыли.

Котлета — чем больше хлеба, тем сытнее. Но съедобно.

Компот — вода цвета хуёвого чая с долькой сушёного яблока или груши. Как бы там ни было, не видел брезговавших.

Чай — чёрное дерево, которое умеет тонуть и белое которое не умеет. Был дежурный чайник для офицеров, и нам заваривали нормальный чай. Правда, никто не пил из него. Пили именно солдатский, из общего котла. В общий котёл и нассать, и плюнуть сложнее.

Рыба — килька в томате консервированная, пережаренная или перетушенная, гарантированная изжога.

Или камбала — в жареном виде можно есть. Но чаще хуёво отделяемая от кости из-за недоваренности.

Масло — белого цвета со вкусом нефтепродуктов. Хреново размазывалось. Иногда, правда, и нормальное давали. Вообще, масляк в армии — вещь ценящаяся. Масляк — это кусочек масла в форме шайбы. Хлеборез их делает специальным инструментом (полый цилиндр с поршнем внутри). Масло набирается в цилиндр, а потом этим стержнем выпихивается… получается шайба. Каждому бойцу утром и вечером положено по куску масла, и это — самое ценное для него в завтраке и ужине. Это и предмет торговли — «местная валюта» наряду с водкой.

Как бы хреново не готовили, но чай, хлеб, масло и сахар испортить практически невозможно. А значит, что-то съедобное в организм всё же попадёт.

Хлеб — крошащийся кирпич со слепленным внутри полупропеченым мякишем. Это — когда начинала работать бригадная пекарня. Слава богу, она часто ломалась, и зампотыл был вынужден тащить нормальный хлеб из города.

Это навскидку.

Лично я, как и большинство офицеров, от пайка оставляю немного тушняка и рыбных консервов, сгуху (я оставляю всю), и пиздец. Остальное меняю на деньги, табак, водку.

Жрать в столовой не всегда успеваю, да и не каждый раз я вожу роту на приём пищи. Выход в сгущёнке… ебошу полбанки с утра, запиваю кипячёной водой. Кстати, о воде… вода набирается за время моего отсутствия. Пользоваться можно только верхней половиной воды в ведре. Её можно кипятить и пить. Остальным можно стирать или мыть, но пить эту ржавчину не рекомендуется даже с дикого бодуна. Ну, и полбанки допиваю, как приду… часика в два ночи, если повезёт — то с чаем… но везёт только тогда, когда есть электричество, естественно… а на нет — и суда нет.

Но мне, конечно, проще, чем солдату. Я, в конце концов, не один тут офицер. У меня есть приятели семейные, у меня есть возможность, оголодав, пойти и купить себе чего-нибудь пожрать. У бойцов такой возможности нет. Она появляется, когда бойцы чего-нибудь где-нибудь (где-нибудь — это может быть и рота, кстати, а за имущество уже отвечаю я) спиздят и продадут, часто за дёшево… им и надо-то пару водки да мяса. На безрыбье и собака сгодится. Отдельная статья — посылки. Их приносят в канцелярию и вскрывают при ротном.

И чего я только там не видел:

— водка, запаянная в полиэтиленовый пакет (от любящей мамы);

— полторашка фанты (сестрёнка положила, тут же наливаю себе и солдату по глоточку… и этот чудесный напиток отдаётся ротному в дар, дабы не получить в ебло за нечаянную выпивку);

— зелёный чай и приправа (от бабушки… которая курит трубку) — ганжубас.

И т. д.

Что интересно, присутствует понятие ДМТ (дефицит массы тела) — это группа бойцов, у которых рост непропорционален весу, и им полагается двойная пайка того дерьма, что готовится.

Я теперь точно уверен, что, сколько дряни ни ешь — нигде не прибавится. Дрянь — она и есть дрянь. Только что пузо набитое да желудок вроде работает. Сколько помню, дефицитчики были всю дорогу одни и те же, и никакие вторые пайки им не помогали. Им, наверное, уже доктора только помогли бы.

Кстати, хочется отдельно поблагодарить наши блядские военкоматы. Видели бы вы, что они в армию шлют родину защищать. Один присланный реально был с нарушенной координацией. В армию пришёл сам. Служить, говорит, хочу. В военкомате со вниманием отнеслись к просьбе ёбнутого юноши. Надо же недобор перекрывать. А недобор-то откуда?? Умные, типа, откупились. То есть, основная часть вменяемых рекрутов не добралась военкоматом, и служить едет всё, что угодно. Из-под суда отправляют. В 96-м бабло побеждает любое зло. А потом все удивляются, почему наша армия именно вот такая, какая есть.

Я уверен, что военкоматчиков через одного за взятки валить пора. Принародно. Кровососы и вредители — по-другому не могу назвать. Упыри — они и есть упыри.

Дык, елы-палы, чьё это порождение? Армия — всего лишь зеркало общества. Ведь на самом деле армия наша — это мы. Ну, не дети же, действительно, будут защищать здоровенных матёрых лбов, пропивающих печень по кухням и ругающих кремлёвских пауков, не могущих насосаться деньгами. И что, скажите на милость, при ведении боевых действий начнёт творить тот, кто отмазался от армии? Ответ простой, он начнёт думать. Думать и пытаться поступить, как ему подсказывает его здравомыслие…. И тут же получит от меня пулю в башку свою умную. Мне при выполнении поставленной задачи народная дума нафиг не нужна. Мне нужны подчинённые, которые, получая и уясняя задачу, не будут задавать «умных» вопросов, а будут её реально выполнять. И если им сказано (к примеру), что надо ползти по болоту — поползут, а не будут спрашивать, почему мы не идём по шоссе, по которому и удобней, и ближе.

Но вернёмся к вопросу питания.

Прислали одному мальчику в погонах из дома сало. Вроде доехало путём. А надо сказать, что посылки можно хранить в канцелярии, дабы вся рота сразу не угостилась, без особого на то желания хозяина посылки. Так, смотрю, мальчуган сало в роту забирает. А сало — это закусь… значит, надо ловить пьянку. Начинаю ловить — не ловится. Все, могущие её учинить, на виду и при деле. Рота готовится к БСВ (боевые стрельбы взводов). Снаряжаются ленты для БМП-2, перетряхиваются вещмешки, оружие чистится… в общем, все косорезы на виду.

И тут до меня доходит…бляаааааааааа…

— Кустаревский!!!! Дневальный… старшину ко мне, быстро.

Жду, пока из кладовой не выходит спиной Егор, чего-то там указывая каптёру по поводу фляг и бирок.

(Долбаные бирки… солдат без бирки, как пизда без дырки… сколько их не делай, обязательно найдётся на смотре один урод, у которого она «во токо шо… токо шо была»… Но очень полезная хрень… вот по такой бирке спалились два дурака, нёсшие гранату на продажу. Цена гранаты ими назначена была простая — две бутылки водки… гранату несли в вещмешке с картошкой… пытались бежать от патруля… бросили мешок и съеблись… а на нём — бирка с фамилией хозяина мешка… амба).

— Вызывали??? — поворачивается ко мне.

— Вызывают блядь в колхозе, Кустаревский… А где Кузя??

— Я его за проволокой отправил… и там по мелочи надо…

— Ты отправил, или он сам вызвался??

— А чо??

— Через плечо… сам??

— Ну, он мне давно обещал ещё траков для новой «машки» (это такая тяжеленная штукенция, которую обшивают шинелью или ещё какой шерстяной тканью и натирают ей полы, возя туда-сюда по взлётке) приволочь… у него зёма в бронелобых ходит…

— Бля…Егор… срочно его искать — и ко мне… когда ты его отпустил?

— Час… может, больше… да не чухнет он… товарищ лейтенант… чо я, Кузю не знаю?? Стопудово говорю… у него мозгов не хватит, — и тут же в сторону расположения, — Атемасов, я тебя закопаю щя… где, блядь, списки на третий взвод??

— Егор, ко мне Кузю… ищи где хошь… кидай всё и давай этого кренделя ко мне…

— Есть!!.. — и опять в располагу, — Золотоооой!!!!.. слышь??? Где там у Кузи зёма?? Где??? Ты знаешь сам??? Вот и пиздуй туда…. 15 минут времени, и ты здесь вместе с ним, иначе я из тебя Говняного сделаю… Чего?? Да мне по хуй… ищи где хошь… твой кореш? Вот и ищи…

Нашли через два часа. Кузя спорол два кило сала в одно лицо. Я думал, он сдохнет. Промывали в санчасти. Откачали… только вот нахуя??

(Гранату в вещмешке продавать носил именно он.)

Чувство голода — очень сильное ощущение. Постепенно тебе становится по хуй на всё, кроме своей утробы…тут хошь не хошь, а мозг ищет пути насыщения плоти, в этот момент служба идёт по пизде. Но страшно не это, страшно, что по пизде идёт и сам мозг. У меня был боец, который умудрился спиздить вывешенное на просушку бельё и тут же!!! на местном рынке!! встать им торговать, после безуспешной попытки обменять. Рынок — 8 столов-лотков, все всех знают. Так его патруль и взял. А я потом был вынужден возвращать трусы и простыни начальнику связи бригады. Он высказался по этому вопросу так, что я, придя в казарму, впервые в жизни уебал со всей дури человека (отличившегося беспримерным аппетитом) табуреткой.

Вообще, в армии нужно в первую очередь следить за гигиеной, это и утреннее умывание, и обязательное мытьё копыт после дня в сапогах. Форму тоже надо чистить, сапоги вообще безоговорочно должны блестеть… внешний вид солдата — это и его щит. Видишь, что стоит чмо засаленное, и чё-то ещё хавальник разевает… ну, и с пинка его… (если, конечно, он не в робе, например, в парке на технике…там и я чумазоидом бродил). А стоит солдат — сам себя уважает… чист, выбрит… в глаза смотрит. Можно и послушать, что он говорит.

Во-вторую — учиться терпеть голод и стараться не ронять своё достоинство ради куска хлеба или относительной безопасности. Учиться драться за себя… пусть даже один против толпы… толпа тоже ведь из людей… ну, отпиздят раз… ну, два… зато ты уж кому-нибудь, но хоть раз да заедешь в челюсть. А кто хочет в челюсть? Правильно… никто… да и стрёмно от духа в бубен выхватывать, и идут доёбывать Примуса какого-нибудь, а не тебя. Это тяжело делать до первого шага на защиту своего достоинства. Морда-то отрастёт, а вот согнутый хребет распрямлять тяжко. Авторитет теряется в секунду, а нарабатывается ой, как сложно. Сначала ты работаешь на авторитет, а потом он работает на тебя. Это аксиома.

Ну, и в-третьих — нужно понять, кто командует тем подразделением, куда ты попал. Это может быть и сержант, и комбат, и вообще командир другой роты. Но обязательно есть тот, кто рулит. Вот именно такого и надо искать, а дальше определяться… если это гоблин старослужащий, пользующийся ущербностью ничего не могущих офицеров — это один вариант… если это всё-таки командующий в роте офицер (в 90 % случаев именно так и бывает), то вот его команды надо исполнять, и на остальных класть хуй. В армии рулит единоначалие. И это правильно… когда до хрена командиров, и ты пытаешься исполнить все их приказы, получается такая хрень, которую вовек не исправить.

Можно много чего ещё понаписать, но главное — это вот эти три момента… если ты их решаешь, то, считай, 50 % проблем со своей жопы снял. Остальные пятьдесят твоя дурная башка организует самостоятельно — обязательно. Это армия… в ней можно делать всё… хоть жену комбата раком на взлётке… только вот залетать нельзя. Комбат, он ведь расстроится. А когда расстраивается командир — подразделение начинает огорчаться пуще него. Примета такая.

Удавить бойца, если ты знаешь, как правильно пользоваться властью — раз плюнуть. Любого. На любом сроке службы. Национальность тоже похуй. Но надо з н а т ь, на какую кнопку давить. Это уже высший пилотаж… когда хватает одной беседы.

Чурки в армии. Мдя… это, конечно, пиздец. Но, сказать по чести, у меня до сих пор двойственное впечатление. Стая зверей — это стая зверей. Если дошло до противостояния, то надо гасить ближайшего на поражение с максимальной жестокостью, но лучше до этого вообще не доводить. Они тоже умеют гасить, и не хуёво.

(В кочегарке однажды меня, по сути, спасла лопата, которой я со всей дури уебал по ногам одному из троих, кинувшихся на меня. При этом в морду я уже успел схлопотать, и заливал бушлат кровью из разбитого шнопака. Узкое пространство котельной не позволило всем троим кинуться с разных направлений, а завывающий товарищ, катающийся и держащийся за ногу, охладил их пыл. Пиздиться пришлось потому, что эти зверьки пришли мыться. Для кочегаров предусмотрен душ… с горячей водой… котельная ведь, как-никак. В ДОСах воды может не быть вообще никакой, а тут даже горячая. А я зашёл проверить, не выебли ли ещё моего Батона, ставшего бессменным старшим котельной, в жопу кочегары. Батон, как обычно, кидал уголь, два кочегара были в проёбе, а в душевой мылись чурки из РМО. Для них вопросы с орущими лейтенантами, да ещё и не богатырского вида, решались просто.)

Что ни говори, но они друг за дружку держатся, не в пример якутам и бурятам…я уж не говорю о русских. Вот не было среди них Примусов. Среди якутов и бурятов были чмошники… и не мало…

В этом плане они молодцы. Если хоть один начинает чмореть, его враз пиздохают в своем стаде, чтобы не позорил.

Опустившихся чурок я что-то не припомню… а вот перцев — каждый второй.

Чурки, как это не банально звучит, действительно гордые народы. Конечно, молодых офицеров они не ставят в хуй и ебут мозги, что вынести, например, за собой посуду и мыть пол — это женская работа… вплоть до срубки.

(На самом деле я лично видел, как мулла, прямо в мечети, чётками по еблу за такие заявы выписывал. А мне позже пояснил, что по Корану, служащий в армии считается находящимся в военном походе, а в военном походе уже работа не разделяется… там всё направлено на службу, и делать обязаны все и всё.)

Один на один же они больше склонны подчиняться. (При отсутствии прямых оскорблений типа «ёб твою мать… иди сюда, полупидор…» и т. д.) Их братство (землячество) всегда стояло и стоять будет костью в горле любого командира. Начиная с банальных путей утечки имущества роты и заканчивая крайне прискорбным видом немусульманского молодняка.

Кто не видел, на что способно стадо охуевших чурок, до того, как это увидят, могут быть кем угодно… талерастами… правозащеканцами и прочими либерастами. Но только до тех пор, пока не попадут сами под подобные молотки. И опять таки… чурки охуевают не сразу, а только в условиях постоянных поблажек. Только когда видят свою полнейшую безнаказанность.

Заставить мыть пол чурку можно и без муллы… заебав и заебавшись, попутно отпиздив. А можно только г р о з и т ь отправить мыть полы… чурке тоже не улыбается встать в конфронтацию пусть с молодым, но летехой, однако же это офицер, а не досадно мешающий спать комар. И на фоне возможности получить приказ на мытьё полов, чурка, чтобы не получить его, готов сделать много чего полезного и более трудоёмкого.

Но один раз ему необходимо показать, ч т о ты можешь с ним сделать в случае чего.

Моя проблема — Шаботуков. Надо доебаться раньше и удавить его желание залупаться в зародыше. Записка об аресте уже на него выписана и лежит в кармане… для надёжности даже гербовую (ещё в Борзе) нашёл и шлёпнул.

В казарме, что нам выделили, практически ни хрена нет. Спортуголок обозначен грушей. 4 ряда двухъярусных коек. Один шинельный шкаф, разъёбаный вусмерть, с явно читающимся будущим на эту зиму — дрова. Остатки тумбочки дневального с невесть каким чудом сохранившимся, продранным барабаном. И десяток табуретов.

Рабкоманда занимает указанный мной угол в расположении, а я — небольшую комнату, раннее предназначение которой так и остаётся тайной, ввиду абсолютно голых стен. То ли канцелярия ротного. То ли комната командиров взводов. То ли вообще каптёрка.

Единственное, что радует — свет не отрубают, и вода вроде бы есть. (Кстати, в городке у них тоже свет был практически на постоянку. Видимо, даже в тех скотских условиях дело было не в перебоях, а в хозяйственнике. В Безречной он был, а в Борзе — не было).

Вечер… пора прочистить моим охламонам мозги.

— Крылов, строй рабкоманду.

— Строооиться… рабкоманда… Рыба, бля… ты чо, не слышишь??

Рядовой Рыбин как раз таки очень хорошо всё слышит, и мчится к месту построения. Крылов орёт на него потому, что это чуть ли не единственное тело в рабкоманде, на которое мл. с-т Крылов может открыть свою варежку без потери способности вообще двигать этой варежкой. Молодой ещё.

Но меня это сейчас не интересует. Я и так знаю, к а к строится моя рабкоманда. А строится она крайне плохо. Вяло скрипят кровати, освобождаясь от солдатских жоп. Кто в развалочку двигается к месту построения, кто вообще ещё и не думает о построении, так как занят более важным делом — рытьём в вещмешке, например. В общем, неёбаное стадо, заложившее хуй на моё присутствие.

— Отставить построение…

Команда явно непривычная, зольдеры замирают кто где и смотрят на меня.

В казарме тишина полнейшая.

— Товарищи солдаты, команда на построение выполняется бегом… мне вас чо? Дрочить, как в учебке?

«Заебёшься» — читается на половине морд.

Я и сам думаю, «заебусь». Но то, что я думаю, им неизвестно, а вот их мысли мне насквозь понятны. Моя позиция лучше, как не крути. Для командира нет ничего хуже непонимания им своих подчинённых. Если ты не соображаешь, что творится в башке твоего солдата — ты труп. Морально уж точно.

— Мне вот лично похуй на ваш ужин… на довольствие вас поставили, в столовой вряд ли обнаружат, что не пожрало 15 человек, а плац — он вон он… прямо под окном. Желаете жрать или тренироваться?

Молчание в ответ.

— Кто у нас хуёво слышит, поднять руку…

Никаких движений.

— Кто отказывается подчиняться приказам??

Тот же результат.

— В одну шеренгу становись.

Теперь забухали сапоги, и секундная суета заканчивается построением. Ясен хуй… не на работу же — на ужин. Толька вот хрен вам, товарищи зольдаты… в обе ладошки. Чтоб было чем заняться.

— Разойдись…

Вяленько разбредаются с кислыми ёблами. Что такое дрочево, знают все.

— Крылов, командуйте.

— Строооица, рабкоманда! — орёт Крылов. Дебил.

Рабкоманда быстренько выстраивается в одну шеренгу.

— Крылов, ты где такую команду вычитал?? Ты сержант или хуй в стакане? — из строя слышатся «гыгы». Вот он. Есть. Шаботуков. Смешно полудурку… хуй в стакане представил, видимо.

— Шаботуков, почему нарушаем дисциплину строя?? Чо, блять, за возгласы?

— Я-а нэ нарушаль… стою смырна… хули вы даёбываетесь, таварищ лейтенант…

— Оооо… да ещё и пререкания в строю… заебись… ну, зайди в мою коморку, товарищ Шаботуков… попиздим на тему доёбов.

Шаботуков, картинно засунув руки в карманы, вразвалочку пиздует в мою комнату, даже спиной показывая свои бесстрашие и похуизм, я поворачиваюсь к солдатам.

— Крылов, есть команда «В одну шеренгу становись!», понимаешь? Ты командир и должен давать солдатам понятные команды… как они, по-твоему, должны построиться по команде «Строится!»? Или твои подчинённые сами определяют, как и что им делать? Тебя чему учили в учебке-то?? Ну-ка упади-ка на левый фланг. На хуй мне такой сержант не всрался. — Крылов занимает указанное место с явным облегчением на морде. Ему тоже не улыбается командовать этим стадом. Теперь правофланговым стоит Фёдоров. Этот крепок и незлобив. Нормальный русский парняга из-под Кемерово откуда-то, кажется. К нему никто не лезет, и он никого не трогает. Сам по себе решил перекантоваться. В общем, верное решение… ни к бурятам, ни к якутам ему не прибиться… с Шаботуковым почти на ножах, а Крылов и ещё парочка доходов просто не вариант… им на себя-то по хуй — какая в пень дружба с такими. Как их уважать? За что? За то, что их Галсанов метелит, а они терпят и геройски не стучат??

Хороший будет сержант (так оно потом и вышло).

— Фёдоров. Теперь ты будешь старшим рабкоманды.

— А чо я-то??

— Ты не чокай, солдат… один вон уже без пяти минут на губе за выебоны, — киваю в сторону комнатухи моей, куда зашёл Шаботуков.

Все в шоке. Видят, что не шучу, но на губу за такую фигню, как пиздёж из строя, не сажают… по крайней мере в Борзе. Там максимум что можно, это выхватить в бубен за такие распальцовки из строя. Ну, смотря кто строит. Но тут-то Безречная!!! И прокурор!!

— Вы чо, все решили, что я с вами играться буду? Я вам не Батон. Чем меньше вы мне мотаете нервы, тем проще вам жить будет. Я, товарищи солдаты, кто ещё не в курсе, закончил Московское Высшее Общевойсковое Командное Училище. И требовать от вас буду так, как меня там научили, а не как вы тут, блять, сами захотите. Если кто не понял — я ебанутый на службе. И мешать мне становиться генералом не рекомендую. Это понятно??

Молчание.

(Именно рабкоманда мне потом даст кличку МО — Министр Обороны. За выебоны приходится платить каждому).

— Когда я обращаюсь к строю… нужно отвечать четко и слаженно либо «Так точно», либо «Никак нет» Итак, повторяю вопрос, — сам демонстративно смотрю на часы, цокаю языком, мол де, времечко-то убегает… не успеют пожрать… горе-горе… хых. — Всем понятно что я сейчас сказал??

— Таак точно! — кто в лес, кто по дрова.

— Не слышу.

— ТААК ТОЧНО.

— Рядовой Фёдоров, выйти из строя на два шага.

Выходит правильно, но явно без энтузиазма. Не дурак, на хуй ему подвиги Соркомова? Знает свой манёвр, однако и рвения не видно. Ему, как любому нормальному человеку, лишняя ответственность не нужна.

— Товарищи солдаты, с этого момента старшим рабкоманды назначаю рядового Фёдорова. Его приказы выполнять, как мои… если кому чего не понравится в его командах — сначала выполнять, потом уже обжаловать у меня. Сейчас, Фёдоров, строй их внизу — и в столовую. Увижу из окна, что идёте не в ногу — после ужина два часа строевой. И, кстати, на будущее, больше не буду на этом останавливаться. Буду гонять на плацу без подобных предупреждений. Вопросы??

— Никак нет.

— Фёдор, если в столовой или около неё к вам прицепятся местные аборигены — разрешаю дать пиздюлей… остальных тоже касается… друг дружку в обиду не давать… захавают одного — пиздец всем остальным. А я не нянька, постоянно следить за вашей безопасностью. Если хоть одна блядь поползёт там чего-нибудь клянчить или иным образом начнёт позорить рабкоманду — кто это увидит, сразу пресекайте. Разборы все тут. На виду у всех, вы — один организм. Увидят хоть в одном гниль — всех за пидоров пощитают. Понятно?

— ТААК ТОЧНО.

— Всё, Федор — забирай их на хуй… — поворачиваюсь спиной к строю и слышу первую команду м о е г о сержанта (будущего).

— Напра-вО. Строится на улице… по двое…

— В колонну по два, Фёдор, — говорю, уже входя в свою коморку.

— В колонну по два, — вторит Федор. Будет с него толк. Войдёт во вкус власти, и ещё придерживать придётся. Обладая властью, очень легко соскользнуть в самодурство. Сам такой.

Шаботуков изучает в окно достопримечательности. На меня реагирует тем, что отходит от окна и замирает у стены. Ждёт. Я делаю вид, что вообще его не вижу, и иду к окну. Как раз мои строятся — выбегают. Фёдор даёт пинка Крылову… видимо, за свой дикорастущий карьерный рост благодарит. Жопу Крылова не жалко, но вот на людях это делать не обязательно. Учить надо. Тронулись… остановились… Фёдор подходит к Николаеву и что-то ему говорит. Оба оглядываются на моё окно… угу… правильно, большой брат смотрит за вами, ребята. Так. Вот команда «равняйсь», вот «смирно». Пошли. В ногу, кажись. Ставим плюсик. Федор справляется.

Теперь Шаботуков.

Ему хватает ума молчать и выжидать. Но моё поведение его явно сбивает с толку, он привык к воплям и пиздюлинам. Даже на драку настроился, небось, ишь, ебло какое злючее скроил. Ну, поехали:

— Шаботуков, ты как служить дальше хочешь? Нормально или хуёво?

— Нармална хачу… а я и так нармална, это вы чота ка мнэ нэправилна… я чилавэк…

— Не-е-е… «нармална» у тебя не получается. Мне проще тебя отправить на губу и забыть там на время. А чо? Все сразу поймут, что это ни хуя не шутки, и на твоём примере, солдат, остальным неповадно будет пиздеть из строя, — я абсолютно расслаблено сажусь на свою койку, всем видом показывая, что это почти решённый вопрос. Шаботуков, ожидавший чего угодно, только не губы, беззвучно хлопает длиннющими, как у девки, ресницами… потом выдаёт:

— Таварищ летэнант… за что? Я нычэго нэ дэлал…

— Шаботуков… тебя ведь Шамиль зовут?

— Да.

— Не да, а так точно, Шамиль. Ты в армии, а не в ауле у себя. И здесь порядки определяет устав, а не совет старейшин, где ещё и шанс отмазаться есть. Вот для них оправдания готовь, а мне не надо. Тут всё делается согласно устава, и я, заметь, ничего от тебя не по уставу не требую. Мдааа… вот там позору-то будет, когда письмо придёт о том, что ты на губе… мдааа… — бац, первый тяжеляк, позорящее письмо на родину героя — это для любой чурки нож в горло.

— Какой пысмо??

— А такой пысмо, Шамиль. О том, как ты тут служишь… о том, как хернёй занимаешься и своих одногодок чморишь… я там все твои подвиги, включая курево, распишу — бац, второй тяжеляк… одно дело — служба, другое — закурил. Пиздюли от старших обеспечены.

— Зачем такую подставу… да товарищ лейтенант… за что???

— Хуясе… да ты по-русски вон как шпаришь… а мне тут дурочку валял, — заламываю брови. Лезу в карман, достаю записку об аресте. — Да я уже бумажку на тебя выправил… на хуя мне с тобой бодаться? Вот ты мне кто? Брат? Сват?? Ты мне по хую, Шамиль. Мне проще засунуть тебя в самую вонючую камеру к энурезникам… знаешь, кто это??

— Эта каторые ссуцца, — лёгкий акцент у него всё равно присутствует. Он уже взял себя в руки и, похоже, готов к разговору — весь внимание.

— Правильно… посидишь там… полы все на губе вымоешь… то, что ты их там будешь ударно мыть, даже не сомневайся. Ну, не ехать же на дизель из-за полов? Правильно? А то Прокурор-то долго слушать не будет о гордом дагестанце Шаботукове… выпишет тебе бумагу, и пиздец… я тебя больше и не увижу, и не надо мне будет ломать голову, как же сделать так, чтобы Шаботуков начал подчиняться и перестал выёбываться. Как мне сделать так, чтобы Шаботуков, никого не покалечив и сам не убившись, в родной аул, отслужив, уехал к папе с мамой.

— А я и не выёбывался… проста, таварищ лейтенант, чо вы на меня сразу… я один, что ли?

«Агааааа… гниль попёрла… сами мы не местные. Ню-ню.»

— Сразу??? Да ладно… я за тобой давно уже наблюдаю, — в хуй он мне не впился — наблюдать за ним, но это пиздец, как неуютно, если тебе сообщают, что ты уже какое-то время под колпаком. Шаботуков начинает копаться в своих косяках и просчитывает, что я знаю, а чего знать не могу. Это трудно. В армии все у всех на виду, и информацию утаить очень сложно… всё равно кто-то мог что-то видеть и банально сдать за какой-нибудь ништяк в виде увольняшки, например. — Я тебе не собираюсь перечислять все твои подвиги… достаточно твоего постоянного валяния на кровати… вот ни хуя я тебя перевоспитывать не хочу… понимаешь?? Мне проще тебя слить, и всё. Зачем мне такой головняк, как ты?? А?? Шамиль?

— Товарищ лейтенант… не нада… я понял… не нада губу, — он не мельтешит и не елозит, старается сохранить лицо, но явно не готов к ухудшению и так хуёвых условий существования. Про губу явно наслышан, и знает свои расклады там. Выход один — договариваться со мной.

Лучше уронить себя тут передо мной, чем дожидаться, пока уронят на губе перед всеми… там-то в очко башкой угодить — как два пальца обоссать.

— О! — Я поднимаюсь с кровати и подхожу к нему вплотную, — во как ты говорить, оказывается, умеешь… А-то «хули даебались» мне через губёнку на ломаном русском из строя пукаешь. Я не для того в армию пришел, чтобы твой гонор разглядывать. Мне на тебя тьфу и растереть. Чем ты мне полезен? Да ничем. А чем вреден? Да всем. На тебя остальные смотреть будут, и чо мне? Каждого сажать? Лучше я тебя одного задавлю. Кстати, поверь, все только с облегчением вздохнут.

Шаботуков разглядывает свои до блеска вычищенные сапоги. Он тут один. Поддержки, действительно, никакой.

— Ну что? Чего мне с тобой делать прикажешь? А? Солдат??

— Не знаю… товарищ лейтенант… вы скажите, чо вам надо… я могу… — что он может, он и сам не знает, но это не важно. Важно, что он п о т ё к.

— Ты понял, что мне от тебя избавиться на раз?? — откровенный пиздёж продолжается. Никому, кроме меня, это счастье в хуй не упиралось. На губу я его, конечно, могу засадить, но оттуда он вернётся с таким каменюкой за пазухой, что пиздёж из строя будет детским лепетом. И, по сути, где-то даже будет прав. Сурово — на губу за нарушение дисциплины строя… да и не примут, придётся что-то серьёзное ему рисовать… мдяяя…

— Да.

— Шаботуков, ты чо? Тупой? Нет такого слова в армии.

— Так точно.

— У тебя есть выход. Сейчас ты мне будешь писать о своих косяках… обо всех… мне по хуй… хоть всю тетрадь испиши. Я прочту и решу, сажать тебя или нет. Учти, я не собираюсь тебя уговаривать. У тебя 20 секунд найти ручку и бумагу (у всех в вещмешках есть — письма писать). Время пошло.

Шаботуков, прошедший учебку, срывается с места, а я убеждаюсь, что он может выполнять команды бегом. Причем мои команды. Он пишет мне объяснительную на два тетрадных листа, где указывает, кого и когда бил и что и где спиздил. Первую объяснительную, взятую мной у солдата, потом ими было забито полсейфа. Особенно меня впечатляет завершение этого опуса.

«Я ридавой Шаботуков клинусь что буду служить нармально и слушаца лейтинанта Скворена».

По моему настоянию, над словом «клинусь» надписал «аллахом», после чего прослушал двухчасовую лекцию на предмет взаимоотношений между военнослужащими, и лёг спать голодный, но с облегчением. На пиздюлину он нарвался через неделю. О губе мы с ним больше не вспоминали. Объяснительную эту вместе читали только раз, когда я заловил его на молоке (коноплю варил в молоке — способ забалдеть).

Вадим, зараза, потом забрал на память. А жаль. Петросян выкупил бы за мильёны мильёнов.

Навести порядок в рабкоманде годков, имея на руках страшилку о Прокуроре и изначально поломанных перцах, было достаточно просто. К тому же, я реально никому, кроме прокурора, не подчинялся.

Приходил замполит дивизии. Попытался орать на меня при бойцах. Скомандовал Федору вывести людей прямо при воплях этого ебанутого полковника. Тот, конечно, вообще начал пять из тридцати шести изображать. Типа «солдат, стой… я кому сказал». Но мои — молодцы. Съебли из казармы вместе с нарядом от греха подальше, положив хуй на его команды.

Единоначалие… хули… проинструктированы были до слёз. Полкан поорет и уйдёт, а вот лейтенант Скворин, злопамятная падла, никуда не денется… так чьи команды выполнять менее накладно?

На полковника впервые в жизни залупился, как только (последним, как положено) вышел Фёдор.

Нахамил практически сразу. Бойцов-то я убрал, чтоб свидетелей не было. Ну и выдал спич на тему, что орать он может на своих штабных блядей при ком угодно, а на меня, офицера рядов РФ, к тому же даже не знающего, кто к нему заявился, при подчинённых матом орать не надо. Не по уставу. Я тоже, мол, орать могу.

Он подахуел и представился. Я направил его к Прокурору. Он понял, что идти надо прямиком на хуй, и пообещал мне пиздец от комбрига, которого он охуенно якобы знает. На что я ему заявил, что не верю, чтобы наш комбриг общался с офицерами, забывшими устав. Короче, он орёт, а я с каменным еблом хамлю, впервые полностью осознавая, что со мной, лейтенантом, сделать практически ничего не возможно. Ну, не самому же этому полкану зольдерами командовать.

Поорал и ушёл. Больше я ни его не видел, ни о нём ни хуя не слышал. Есть такая порода офицеров. Всё, что они умеют делать — это орать на подчинённого. Бездумно и, в общем-то, бесцельно. Только ради того, чтобы почувствовать себя в армии. Как правило, это штабные крысы, близко бойчин не видевшие.

После этого случая я подохуел совсем. Наконец-то я плотно добрался до водки и местного офицерья. Очень быстро свёл знакомство с артиллеристами на почве вылавливания гостей-земляков у моих обормотов.

Как-то один из них попытался отъебукать меня издаля, съебавшись в роту. Я при помощи дежурного и ответственного офицера замутил построение артиллеристов и опознал того охуевшего бурятилу. Вежливо попросил повторить мне тут при всех то, что орал на лестнице. Он бы, может, и повторил, да только когда ответственный офицер (кто-то один всегда ночует в казарме с бойцами… иначе всё, что угодно, вплоть до уголовщины) въехал, что я реально нашёл урода, меня оскорбившего, тут же его раскумарил перед строем. Всё правильно… не мой солдат — не мне и пиздить.

А с Олежкой мы сдружились после того случая сразу. Он был старлеем. Зампотех. Пиджак. Правильный пиджак. За пузырём разговорились. Он смоленским оказался. Ну, повздыхали над уровнем подчинённых. Пожалился ему на то, что гнию (акклиматизация и другая вода реально любую царапину превращали в гнойник. С перекисью водорода не расставался), что бить больно рукой, совсем отбита. Костяшки, как подушки. Получил совет отжиматься на кулаках и его историю становления в роте. Съели пузырь — пошли к нему. На хате вместе с Олегом жило ещё три офицера. На балконе стоял дырчик (АБЭшка) на случай отруба электричества. В батарею врезан шланг для забора горячей воды. Когда я там упал в ванную с горячей водой (впервые за три месяца), думал, бога за яйца схватил. В общем, если бы вся моя служба в ЗабВо состояла из руления рабкомандой, то скорее бы вспоминались только прикольно-дебильные случаи, типа того же Соркомова.

Отпустил этого ублюдка на почту. Прибегает посыльный с губы:

— Тащ лейтенант, там вашего долбаёба выловили! (Отъебал посыльного… хуясе… это мой долбоёб, и тока я его могу так называть).

Иду на губу, по дороге беру пузырь водки литровый. Раз взял патруль и привёл на губу, значит, где-то чо-то натворил.

Захожу на губу. Там сидят комендант, начгуб и начпатр. Капитан, старший прапорщик и старлей. Уссываются. Ставлю на стол литруху. Переглядываются.

— Петрович… дай команду, чтоб воды принесли… ну и рыбы, наверно…сало достань… да не жмись… знакомиться будем…с начальником грабителя нашего, — тирада капитана опять заканчивается ржачем присутствующих мужиков в погонах. Прапор выходит, а мне рассказывают, за каким хуем я сюда пришёл.

Соркомов решил нажиться за счёт мимо идущей тётки (то, ли кладовщицы, то, ли поварихи), и попытался вырвать у неё сумочку. Вырвать сумочку у тётки под сто кило живого веса Соркомову с его 60-ю кг…сразу, рывком не удалось. Его беда, что и отцепиться от сумочки он вовремя не успел, поэтому на обратном, тёткином рывке влепился в тётку. Тётка то ли владела приёмами борьбы нанайских мальчиков, то ли просто хотела мальчика, хуй его знает, но точно известно, что она, просто подмяв Соркомова, уебалась на него, надёжно зафиксировав, и врубила сирену…так и орала, пока не пришёл патруль и не вытащил полузадохнувшегося и деморализованного солдата из-под неё.

Сидим — пьём. Я ржу со всеми.

— А чо ты, сопсно, ржешь-то? А, лейтенант? — капитан Егоров (копия Вадима по характеру ведения беседы).

— Дык, дебил же… физо надо подтягивать… сумочку вырвать не может… стыдобища… будет моим, чем заняться в выходные… устрою им спортпраздник, — бахвалюсь своей невъебенной крутизной.

— А солдат, по сути, не виновен, что остался бесконтролен… не находишь?

— Как так — бесконтролен?? Я его на почту отпустил.

— На почту?? Ну-ну… на почту… а ты знаешь сам, где эта почта?? Ты ему маршрут до неё сказал? Да я уверен, что он там сейчас в камере сидит и до сих пор не в курсе, где тут почта. Это раз. Как это ты его отпустил?? Без старшего? Одного? У тебя солдаты ещё не бегали? Ну, так побегут, лейтенант. Это два. Ну, и потом — ты как воспитанием солдат занимаешься? Где у тебя лист инструктажа, подписанный твоим этим… как его… — я уверен, он помнит фамилию моего бойца, но попутно проверяет, помню ли её я, в армии полно начальников, вообще не помнящих фамилии своих подчинённых, среди лейтенантов, особенно молодых, тоже.

— Соркомовым.

— Соркомовым! — кивает — Где? Ты его вообще инструктировал, как себя вести, проходя мимо женщин с сумочками? Чего ты лыбишься? У них, может, принято в тундре «чо урвал — то моё»! Почему ты не занимаешься личным составом??

— Да ладно, Миш, чо ты к парню доебался? — встревает прапор, дядька с добрым лицом и лучиками глубоких морщин в уголках глаз, когда улыбается. Эдакий добрый дедушка. Начальник гауптвахты. Зачморивший не одно поколение охуевших вусмерть солдат. Льдом от него тянет. Улыбается, а в глазах п у с т о т а.

— Петрович, не лезь… летёха-то совсем зелёный ещё… а сюда зашёл как… совсем охуел в атаке этот военный. Страха ваще не имеет. Это плохо. Шею свернёт такими темпами на раз-два. Именно поэтому, блядь, у него бойцы вот такой хуйнёй занимаются. А если б этот Соркомов был бы чуть поумнее, и понял бы, что эту корову надо кирпичом для начала? Чтоб сумку-то взять… Мог? — мог… да у нас вон этих умных…вся губа забита, плюнуть некуда… ещё с чужаками возиться?

И опять мне:

— Ты, Лёха, в следующий раз не водку со мной здесь жрать будешь, а пойдёшь Бороде (Прокурору) рассказывать, кого куда отпускал. Понял? Это я к тому, что ты тут совсем уже охуел без командирского хуя. Боком вылезет. Уже вылазит. Учись думать, когда делаешь распоряжения. Солдата, куда не целуй — везде жопа. Не нахавался ты ещё. Ну ладно, не бычься, наливай… и не забудь составить лист инструктажа… заставь всех расписаться, только тему, о чём инструктировал, не вписывай… как накосячат, так и впишешь, о чем инструктировал. Ну, и если надо кого посадить охолонуться, то милости просим… мы водку любим… Гыгыгыгыгы…не, ну каково, а?…ебнулась на солдата и верещала… Тернов (старлею), ты там, часом, не видел? Она его не отъебла от счастья?? Гыгыгыгы…

Но всё пездатое когда-нибудь кончается. Выполнив свою задачу, мы вернулись в Борзю. Из рабкоманды мои были все с потрохами, кроме Шаботукова, который обособился и был в ы н у ж д е н вести непривычный для себя образ жизни.

Не то что бы они у меня летали. Но уважение я снискал хотя бы тем, что моих солдат там никто, кроме меня, так и не выеб.

(Чего стоят глаза Соркомова, когда он понял, что я его отмазал от статьи. Я ему это обстоятельно рассказал, перед строем. Чин чином, делая страшные глаза).

Не давал. Мои, и не ебёт. Все вопросы ко мне. Вадимова наука.

К моему приезду Вадим уже сдал роту Денису и был готов отчаливать. Денис готовился в отпуск. Так же в отпуск должен был уйти и Егор, серьёзно поучаствовавший в передаче роты. Мне светило остаться один на один, но уже не с рабкомандой из ещё не оперившихся пацанов, а с полнокровной ротой. Где хватало всего. Главное, старослужащих, которые скрепя сердце, подчинялись ротному и Денису, отбарабанившему год с ними бок о бок, но никак не амбициозному охуевшему летёхе, весь авторитет которого зиждился на том, что может научить пристрелять автомат и задрочить молодёжь. Как и предсказывал Вадим, обо мне тут же пошли истории. В туалете на стенках кабинок очень быстро появились надписи «МО — ЧМО».

Издержки профессии и проблемы для наряда.

На первую серьёзную обратку я наплыл очень скоро. Меня буднично послал на хуй здоровенный бурят по имени Бабу. Фамилию не помню. Ему крайне не понравилось, что вниз на построение надо ускорятся при отсутствии в роте офицеров. Я для него был хуй пойми кто, за неделю до его дембеля. Я с этим не согласился и выписал в табло, дальше мои 60 кг полетели от неплохо умевшего бороться бурятилы через взлётку, и с громким звуком въебались в шконки. Как он меня швырнул, я не понял. Ррраз — и я лечу, начиная удивляться новизне ощущения.

Два — и я врубился во что-то жесткое.

Три — и… Планка упала в раз. Хватаюсь за дужку кровати и рву когти пояснять, что слать меня на хуй, да ещё и швыряться в казарме офицерами — неебический моветон. Дужку отобрали и повисли на руках. Причём — что у меня, что у него. Он этих дужек видел-перевидел за службу, так что ни хуя его это не испугало, в общем-то.

Вадим, как всегда, узнал об этом без моей помощи и сказал только следующее:

— Я своё слово ротного ради твоего авторитета рушить не буду, иди работай.

Бабу при передаче роты, в виде дембельского аккорда, зародил какое-то невъебенное количество аллюминиевых котелков, за что ему было обещано уйти на дембель первому. Вадим и отправил его на дембель, невзирая на такой косяк, как посылание в хуй комвзвода. Правда, потом мне Егор говорил, что, получив документы у ротного, Бабу потирал челюсть и называл меня пидорасом и стукачом.

Вадим ушёл, предварительно дня три тщательно рассказывая и показывая, как и что, а главное, в каких случаях мне нужно делать. Половину прослушал, считая себя уже опытным начальником после Безречной. Молодость не зря на одну букву с мудаком.

Потом ушёл в отпуск Денис. Ушел, швырнув с отпуском Егора.

Егор.

Егор не то, что охуел, он просто был в шоке дня два. Отказ подчиняться практически полнейший. Залез в каптёрку и не выходил. Жратву ему таскали, или своё было, не знаю, может, и не жрал совсем, но хватило ума не дёргать. Сам пришёл в канцелярию.

— Созрел?

— Угу. Снимайте меня со старшин. На хуй ничо не надо… до весны прослужу, и по хуй.

— Я так понял, это из-за отпуска?

— Вы не понимаете… он обещал…сука…

— Кустаревский, давай, ты при мне так об офицерах больше не будешь… хоп?

— Я домой написал… меня там ждут… на хуй мне эти лычки теперь… бегал, как мудак, чтоб домой… на побывку…а он меня просто кинул… я что? Гандон? Не нужен стал, и в помойку? Сука он…

— Кустаревский, либо ты мне тут прекратишь истерику, и мы поговорим… либо пиздуй назад, откуда вылез… мне работать надо.

— Да ладно… работать… в роте пьянка намечается… потому и пришёл… хуй с ним, с пьянкой… молодых гасить будут… завтра… вы б не уходили никуда.

— Воробей??

Егор улыбается и пожимает плечами. Смотрит в глаза. Я принимаю решение пробить ему отпуск хотя бы на пять дней. (день туда, день обратно, три на пьянку… вместо обещанных десяти, конечно, херня… но всё же).

— Поможешь?

Егор смотрит в стену.

— Снимайте со старшины меня, товарищ лейтенант. А Воробей… — смотрит на меня, — у меня с ним свои… тёрки…

— Я думаю, тебя комбат не дал отпустить… из-за меня… я ведь один остаюсь… Батон не в счёт… зампотех увольняется… да сам видишь, его в роте и не бывает.

— Я знаю, что комбат… но мне дали слово…

— Я тебе слов не давал.

— Поэтому я и пришёл.

Егор уехал в отпуск через неделю. Я дал слово комбату, что не выйду из казармы, пока не вернётся старшина. М-р Добрянский читал мне лекцию часа два о том, что солдат нельзя покупать ништяками, и я делаю ошибку. Я настоял на своём. И ещё через неделю Егор был мой. Без него я бы не справился с ротой… точнее, справился бы, но это было бы сложнее. Гораздо.

Пьянку в роте предотвратили достаточно легко. Кустаревский просто разбил всю водку, я заставил его написать бумагу об обнаружении неизвестно чьей водки, и якобы на этом фоне выбил ему отпуск. Дембеля озлились и вынесли из моей канцелярии ротный запас сигарет. Вынесли, воспользовавшись ключом Батона. Я впервые бил офицера. Батоновы очки, клееные-переклеенные, разлетелись вдребезги. Стекло воткнулось в переносицу. Он визжал и уёбывал от меня по казарме под ржач бойцов, а я видел всё происходящее сквозь красное марево бешенства, и, напоровшись в погоне за Батоном на Воробья, кинулся на его ухмыляющуюся рожу. Вторая серьёзная драка с обоюдными потерями. Мне разбивают нос, а я неплохо даю в челюсть.

Комбат убирает Батона в кочегарку и закрепляет этот объект за мной. Обещает дать пиздюлей за поднятие рук и ног на офицера. С Батоном он вообще брезгует разговаривать.

Отправляю Егора в отпуск.

А потом бойцы устраивают мне тёмную.

Выхожу из канцелярии, где-то в час ночи, на предмет убывания в общагу, чего-нибудь пожевать найти. Вроде бы как, по слухам, в ДОСах свет есть.

День был трудным… рота шла вразнос. Молодёжь явно попадала меж двух огней. С одной стороны я, с другой — дембеля, начавшие откровенный саботаж. Федору, похоже, накатили в бубен. Молчит. Егор два дня как уехал. Опираться не на кого.

Есть Бондарь, кореш Кустаревского, но тот на хую вертел и дембелей, и духов… он механик. Всё время в парке с молодыми механами возится. Губу Коню разбил, но хоть делу их учит. Дожили… солдат делает работу зампотеха роты.

(Уникальная, блядь, личность, бухать любил, шо пиздец, но руки реально золотые… технику роты поднял с колен и подготовил к учениям именно он… по ходовой я дуб-дубом был. Огневую сам пристреливал и правил… а вот что касается того, чтоб бегала — это я в училище проспал.

Так вот, этот боец, устав ныкаться и палиться с водкой, пришёл как-то ко мне и один на один заявил, что либо дайте напиться по человечьи, либо больше ни одной гайки не заверну. Шантажист, блядь…

Но охуел я от того, что это был не совсем шантаж. Эта падла всё продумала… пока я набирал в лёгкие воздуха, чтоб изобразить гнев, он быстро пояснил… мол-де… водку берёт, и в сушилку… под ключ… ключ у меня… с собой матрац и ведро — поссать-посрать… утром прихожу, открываю, и он пиздует в парк… с подъёмом… потом, пожалуйста — проверяйте работу… раз в неделю такая хуйня.

Ну, выпиздил его из канцелярии, конечно.

Пил он в итоге раз в три-четыре недели, и ни разу не спалился никому. Ни разу не заметил, чтобы кого-то туда к нему заносило. Егора с пьянкой палил, конечно, но не с Бондарем… этот ханку жрал один. Егор говорил, заёб какой-то… что-то там нехорошо он в армию уходил.

Пил сам, один и тихо. Я охуевал. С пакетиком в сушилку нырь — наутро с красными шарами и ведром гавносцак обратно.

Зато рота у меня бегала — как часики.)

Иду к двери, загруженный мыслями на тему «как задавить дембелей», но они делают ход первыми. Сзади топот сапог, поворачиваюсь и вижу, что ни хуя не вижу, потом врубаюсь, что меня накрывает несколько солдатских одеял, кто кидал, разглядеть не успел. И первая подача в мою охуевшую и неуспевающую прокачать ситуацию голову. Именно в голову, потому что куда пришёлся этот первый удар и чем его нанесли, я не знаю. Меня просто сшибли с ног. А дальше пошла массовка. Я не Брюс Чан и не Джеки Ли с Жан-Клодом Норрисом.

Били, очевидно, втроем.

Сапогами.

Встать никакой возможности. Путаюсь в окровавленных, не дающих ни хуя увидеть одеялах, только попытка встать и град ударов по башке и рёбрам… локти к почкам — лупят в голову, прикрываешь голову — каблук в рёбра. Слух работает отлично. Слышно, как хрипят их лёгкие.

Работают молча.

Я тоже молчу. Орать глупо. Никто мне не поможет, я это знаю.

Бьют, и хуй встанешь… зато получаются откаты. Чудом докатился до стены. Хотя бы с одного направления прикрыт.

Бьют.

Уже явно мешая друг другу — удары слабее, а может, организм, защищаясь, повысил болевой порог… не знаю. Наконец топот. Сил размотаться из загаженных кровью одеял почти нет. Лежу какое-то время. Начинает колотить. Отхаркиваюсь, сдирая с себя закровяненые тряпки. Свет. Глаз заплывает. На тумбочке никого. Что это? Зуб раскололся. Слева. Кровищи — пиздец. Из носа ручьём. Я его не чувствую. Своротили, наверно (обошлось, кстати). Губы, понятно. Ливер отбит. Дышать тяжело.

— Дневальный… ссука… воды…

Из туалета выбегает Николаев, тащит воду. В ведре. Урод. Форшмачное ведро же. Но сил возмущаться нет. Протягиваю руку.

— Помоги встать.

Поднимает меня. Левая нога отсушена охуенно. Вставать, как на деревянную. Ковыляем в умывальник. Умываюсь. В зеркале ебло, сломанное пополам. Прихожу в себя. Курю.

— Дежурного ко мне!! — ору.

Заходит дежурный. Крылов… приехали. Сам виноват, даже не отследил, кто заступил в наряд. Еблан.

Смотрю на него и понимаю, что ни хуя я от него не добьюсь сейчас. Он ссыт, конечно… но их он ссыт больше. Иначе не подписался бы.

— Крылов… я тебя спрошу один раз… и как ты дальше будешь служить, зависит от твоего ответа… Кто?

Молчит. Молчит и смотрит вниз. Готов к карам.

— Пошёл отсюда на хуй, Крылов.

Выбегает. Останавливаю кровь и умываюсь. Вода холодная. Кровь всё равно встанет. Надо только потерпеть. Обжигаю водой лицо и вижу розовые потёки на раковине. Форма залита юшкой качественно. Зарождается злость. Такая, о которой я раньше ничего не знал. Всепоглощающая. Ненависть и желание при возможности мучить, пока не сдохнут. Но надо найти. А хули искать? Воробей. Наряд бесполезно мудохать. Хуй докажешь, что он. Но это он… я чую… я знаю. Он.

Кровь остановилась. Ковыляю из умывальника. Реально идти тяжело. Рожа кровит, конечно. Но не хлещет уже. На тумбочке Атемасов. Даю ему ключ, показываю на одеяла, жужмом валяющиеся у стены. И киваю на канцелярию. Боец не смотрит мне в глаза и какой-то дёрганой иноходью топает к одеялам. Я иду в расположение и зажигаю свет. Мёртвое царство. Полроты не спит. Ссуки. Отсутствующие одеяла нахожу сразу же.

Ну, конечно.

Меня мудохали Конь и Примус. Два друга — Хуй да Подпруга. Харкаю кровью на взлётку. Пиздую обратно.

— Крылов??

Подбегает.

— Почему в располаге свет и взлётка в говне??

Бью ладонью по еблу. Промахиваюсь. Крылов ускоряется в расположение. Пинаю ведро с водой, которое мне приволок Николаев. Подходит Атемасов с ключом от канцелярии, и молча протягивает с безопасного расстояния.

«Твари ебаные. Только бы ничего не поломали».

День окончен. Можно сдохнуть тут. Можно в ДОСах… разница в том, что в ДОСы тащиться надо. Я не в силах. При мысли о жратве — мутит. А ведь был голоден. Пиздую спать в канцелярию. Графин с водой, полотенце и перекись водорода. До утра в полубредовом состоянии. Нервы не в пизду.

Утро.

В роте подъём. Слышу… не выхожу. Смотрю в зеркало. Заебись. От лица остался правый глаз и щека. Покарябана вся морда — в ссадинах — сгнию, на хуй. Левая сторона, включая ухо, ахуительных цветов и замечательной распухлости. Бланш. Нос, как у бурята — широкий и приплюснутый. Левого глаза, считай, нет. Присматриваюсь. Да он красный, как у Дракулы. Иду ссать. Ссу с кровью. Почки. Ливер, конечно, все шаги мне отсчитывает. Бойцы сторонятся. Я на них даже не смотрю. Возвращаюсь в канцелярию.

Сюрпрайз, бля. Дмитриев Серёга — командир взвода 1-ой роты. Без команды «дежурный по роте, на выход» — наряд хуй положил уже?? Пиздатые дела.

Серега. Кореш со времён Цугола. Весельчак и балагур. Кадровый (сейчас подпол…во всё том же Забайкалье). Роту только что новому ротному передал. Командовал ею без малого полгода. Прокатили его с ротой. За норов и пьянки. Роту держал в кулаке будьте-нате. С Денисом одногодка. Короче, битый местной жизнью годовалый лейтенант.

— Нихуяж себе… то-то я смотрю, у тебя здесь кровищи… думал, кого ты ночью тут зарезал… ну-ка дай-ка… стой уже, блядь, смирно… дай посмотрю… А-ху-еть… красавчик. И кто??

Молчу.

— Лёха, сядь. Кто?? Ты понимаешь, что это так оставлять нельзя??

Киваю.

— Да понятно, кто… Воробей. Сейчас я его…

— Серега… стой… Я не знаю, кто. Я не видел.

— Как так, не видел??

Серёга, уже подорвавшийся, искренне удивлённо смотрит на меня. Потом выражение удивления сменяет выражение полного ахуя. Он смотрит на одеяла и п о н и м а е т.

— Ни хуяя-аа… тёмная??? Ёб твою… да этого уже полгода не было. Таааак. — Серёга садится.

— Значит, тебя мудохали так, чтобы ты не видел… Воробей ссыт… угум… солдатский беспредел вспомнил, ссучёнок… как Вадим уехал, так и воспрял, гнида…. Сиди здесь, в роту не лезь, никуда не выходи… я к тебе Артура (начмед) пришлю. И это… не бзди… Сколько их было?

Я поднимаю три пальца. Серёга качает головой и уходит.

Пришёл Артур, обработал какой-то вонючкой морду. Наклеил пару пластырей. Никаких вопросов. Только и сказал:

— Не ссы… ебло отрастёт. Не так уж и серьёзно тебя отделали… я тут видывал и хуже.

К обеду захотелось выйти.

Легко сказать «не ссы», а если нужно?? Хе-хе, ну вот я уже и шучу — жить буду. Иду ссать. Опять с кровью. Ходить хуёво. Канцелярия. Потолок. Циклюсь на Воробье. Продумываю, как его задавить. В голову ничего не приходит. Лежу, жалею себя. Охота выпить. Охота нажраться и проснуться дома. В Калуге. И чтобы солнце сквозь занавески по полу квадратом. Жена. Я уже полгода не видел жену. Ей не место в этом проклятом крае. Я ощущаю себя разломанной куклой, у которой на настоящий момент живое только одно…ненависть.

«Жену — отставить. И Калугу — отставить. Воробей, тебе пиздец… я не знаю как, но пиздец… я узнаю… я обязательно узнаю, как, и устрою тебе его… я обещаю тебе, Воробей… я из тебя колибрей, блять, понаделаю».

Пришёл Серега.

Принёс водки. Палёная китайская гадость с названием АНТ. И «Куки» — воды минеральной местной (кстати, охуительная вода… вот чо там было пиздатым, так это «Кука»… кто был — не даст соврать).

Наливает мне водки.

— На… ёбни… бойцы с ужина жратву принесут. Я тебе бульонных кубиков принёс. Щя, бульёну и водки… и жди… придём после отбоя. Молчи и слушай. Понял?? — он деловито кипятит бульбулятором из подков (у меня их полканцелярии…конфискованных) воду и делает бульон. Я молчу.

А хули говорить. Самому не до себя.

«Комбат уже в курсе, наверное. Меня отъебошили. Рота неуправляема… приплыли, блядь. Доверили роту сопляку. Да и по хуй… Воробью военник сожгу, блядь… последним уволю, гниду. Всё равно в роте больше некому командовать. Не Батону же.»

Как и говорил Серега, приносят бойцы жратву. Явно на закусь. Рыба, зелёные помидоры, килька в томате. Бойцы — Серегины, не мои.

Вечером, после отбоя, приходят гости.

Мурад Аушев. Племянник того самого… но какой-то дальний. Съебался от семейства по одним ему ведомым причинам аж на край света. Командир второй роты. Лучшей роты батальона. Чурка?? По происхождению — да, а если поразмыслить, то брат мне, поближе многих русских.

Серёга с Коляном. Колян переводился в первый батальон. Потом вернулся. Братаны они родные с Серегой. Вместе учились в ЛенПехе, вместе распределились.

Начштаба капитан С… Мало я с ним общался. Толковый мужик.

Слава Фурин, кадровый взводный у Мурада.

Лимон. Здоровенный двухгодичник, пиджак из первой роты.

Артур — начмед батальона. Как потом выяснилось, фанат рукопашки.

Сели за стол. Я на месте ротного уселся, конечно. Молчат все. Серега кружки поставил. Начштаба, наконец, прорезался.

— Ну, что… с крещением тебя, лейтенант… раз тёмная… значит, давишь роту… это хорошо… товарищи офицеры, — поднимает кружку. Все повторяют. Я не отстаю. Пить разбитыми губами больно, водка обжигает, но, как ни странно, эта боль приносит с собой заряд бодрости, и нытьё битого тела отступает на задний план. Закусываем. Опять молчанка. Как хороним кого. Серега опять наливает.

— Алексей… дай команду, чтобы роту изнутри закрыли на замок… и ключ сюда… у тебя закрывается рота на замок, или только щеколда?? — Мурад.

— Дневальный.

Стучатся.

— Роту на замок, ключ сюда. Минута времени.

Дневальный быстро приносит ключ.

— Ну, что… — Сергей разливает, — давайте ещё по одной, и — поехали.

Тяпнули.

— Алексей… ты присутствовать присутствуй, но сам ни во что не лезь. Вообще. Понял?? Ещё успеешь, — напутствует Серега, и мы выходим из канцелярии. Водка меня попустила. Я ощущаю себя гораздо лучше. Заплывший глаз мешает. Нутро ещё болит, но жить можно.

Начштаба зажигает в располаге свет и орёт:

— Рота, подъём… форма номер раз, повзводно становись…

Взлёт, как в училище. Я такой скорости подъёма давно не видел. Все напряжены. Понятно, что будет разбор.

— Молодёжь до года — шаг вперёд. Напра-нале-вО! Марш в сортир, сушится… бегом, бляди…

Полроты ушуршало. Остались перцы. И Бондарь в их числе. Не повезло.

— Товарищи солдаты… — начштаба спокойно прохаживается по взлётке, — вы показали свою организованность в солдатском беспределе… и мы, офицеры батальона, это оценили… поэтому мы пришли к вам, — капитан С. сдёргивает дужку с ближайшей кровати и второй взвод начинает потихоньку щимиться в третий, — что бы показать, что такое офицерский беспредел. Аушев на выходе — работаем!!

Как только прозвучало слово «работаем», началось то, чего я никак не ожидал. Мурад остался рядом со мной, а остальные офицеры ринулись в располагу. Бойцы в белухах прыснули в рассыпную. Над ними мелькнула дужка и послышался некислый шлепок в мякоть с первым воплем боли. И поехало. Мурад не пропускал никого из избиваемых к сортиру, дабы те не смешались с молодёжью. Сортируй их потом. Матюги и вопли. Серёга кого-то колошматит дужкой… рядом начштаба занят тем же. От Лимона просто уёбывают, запрыгивая одним движением на второй ярус. Шконки летят в разные стороны… тумбочки и табуреты тоже. Злые рожи, крики, кровь. Стадо безумеет, и Мураду их не сдержать. Ковыляю в канцелярию, хватаю «замполита» — дубину, и выскакиваю назад. Мимо мчится с разбитым еблом Щеглов. Хуярю его по ногам, падает. Подлетаю. Виноват или нет — по хуй… сейчас м о и бьют и х — это всё, что мне нужно знать. Ннаааа… Он прикрывает башку, и дубина врезается в плечо. Птица орёт.

Избиение оканчивается тем, что я стою на дверях сортира с дубиной. По углам жмутся отпизженные. Где-то среди них и Бондарь. Потому что не бывает так, что за похуизм никогда не платишь. Знал ведь? Знал. Солдат есть солдат. Вот такая вот сермяжная правда… у него своя… и у меня своя.

— Товарищи офицеры!!! — начштаба, с одышкой. — Прошу… всех… в канцелярию… фууух… Слава… да оставь его… хватит уже.

Мы заходим в канцелярию. Серега наливает в кружки. Рука трясётся — адреналиновый откат пошёл. Костяшки кровянят.

— И смотри, лейтенант, чтоб это всё было не зря. Больше такого не будет. Если дашь себя сожрать, показав, что боишься их, тебе уже ничто не поможет. Добро пожаловать в коллектив, блядь…

И я понимаю ещё одну вещь. Я не один. Я не могу в армии остаться один. Я не просил помощи. Но те, кто увидел, что у меня беда, пришли сами. Иначе кто придёт к ним? Иначе как воевать? И мне есть с кем биться бок о бок. Я не чувствую отбитого ливера и раскроенной морды… я стою и повторяю, как попугай:

— спасибо… спасибо… спасибо…

Несколько сломанных челюстей и по мелочи. Комбат заебался пить с начмедом бригады. Массовую драку с травматизмом закрыли, не открывая. Ушиб всей роты, если перефразировать классика.

Неуставняку в казарме, где живёт полнокровная рота, занимающаяся боевой подготовкой, стопудово не место. Его надо устранять всеми доступными способами. Если командира ни в хуй не ставят, то травмы и пьянки не закончатся. А вот если командира боятся, то сразу показатели по этим правонарушениям падают. Как только устраняешь это, остаются беглецы, и мелкие дисциплинарные шалости в виде самоходов с разбоем вокруг части, ну, или рэкет молодежи из соседней казармы. Что у меня и вышло.

Боятся — значит уважают. Главное, не перегнуть палку, но и если не догнёшь, тоже хреново… враз просекут, что расслабуха, а закручивать в казарме гайки гораздо сложнее, чем откручивать.

Начштаба не зря меня предупредил, чтобы я не слезал с роты после обратки офицерской. Вообще, урок получили все. Духи и годки, послушав ночной концерт, а потом увидевшие ёбла своих перцев, стали ещё более расторопны. Воробей, подставивший весь коллектив под молотки, потерял уважение, он попался Лимону и геройски уёбывал от него, пока не добежал до Серёги (или тот спецом его выслеживал… хуй его знает), факт в том, что просил пощады прилюдно. Его однокашники, ввиду уже пошедшей демобилизации, предпочли договариваться со мной, выполняя дембельские аккорды, и спокойно сваливать на дембель.

(Кстати, первое, что я сделал после побоища — это закрепил молодёжь за старослужащими и объявил, что синяков на них больше видеть не должен. Иначе заебу марш-бросками и прочей хуйнёй. Хватило потом нескольких марш-бросков, чтобы молодёжь перестали пиздить по делу и без. Их стали мучить уставами, копируя мои же наказания.)

Я до сих пор не знаю, кто конкретно участвовал в моём опиздюливании, да и, собственно, считал уже инцидент исчерпанным.

Но только не для Воробья.

Этого я решил образцово-показательно удавить, чтобы другим неповадно было вот так охуевать. И я сделал это самым классическим способом. Насколько же я его ненавидел… наверно, ещё хлеще, чем он меня. Но, что называется — нашла коса на камень. Для начала я спалил его военник, причём последний лист с фоткой спалил на его глазах в пепельнице канцелярии. Я его как бы «утерял». Иди солдат, докажи, что охуевший летёха сжёг твой документ… ню-ню. Воробей стоял спокойно, пока я ему не объяснил, что это значит, что на дембель ему идти последнему… да и то… хуй знает когда… пока там новый военник выпишут. А я, мол, ещё и скажу, что не особенно к спеху. Армия дармоеда прокормит — не страшно. Воробей напрягся, было, но, видимо, просто решил положить на всё хуй. Он чего-то подобного ожидал уже… но не думал, что я буду добивать.

Зря.

Жестокость — такая штука, которая больше призвана производить основное воздействие на наблюдателей, а не на того, против кого направлена. Потому что с жертвой и так всё ясно — ей пиздец. Уволив почти всех дембелей, я, порывшись в сейфе, надыбал гору объяснительных Воробьёва. Выбрал самые дикие, типа, как он попал на день в рабство к местным аборигенам, пытаясь у них спиздить картошку. На вечерней поверке вывел из строя и прочел часовую лекцию роте о перцах, с зачитыванием подвигов этого мудака на духанке. А там и стукачество, и чо хошь. Причём я последовательно объяснительные доводил. Вот дух Воробьёв стучит на своего товарища, что тот у него сапожную щётку тиснул, а при требовании отдать получил этой щёткой в ебло.

«…И, не перенеся издевательства, спрятался в трансформаторной будке, откуда был выпизжен пьяным электриком, давшим ему некислых пиздюлей».

Вот уже не такой уж и дух заловлен с тушняком в сортире. В одно рыло на дальняке тушоночку трескали-с. Уважууууухаааа.

А вот и его первая пиздюлина молодому. За неподтянутый ремень замечание сделал.

«Бгааа, это он Егору, кстать, в бубен дал… бог, поистине, имеет чувство юмора».

И так далее… на Воробье оказалась тысяча и один подвиг в плане битья молодёжи. На этом он, тварь, и влез в каптёрку старшиной. А там и проворовался. Продал форму и влетел с этим. Такой вот перчило. Вся рота «ку» ему делала… а собственно, за что?? Кому и чего он в роте хорошего сделал, чтобы вот такого упырька терпеть?? Ну, и так далее, о том, что не допущу впредь, но сейчас посмотрите, пока не дембельнулся.

Рота слушала и охуевала. Ведь всплывала правда о уважаемом ранее в коллективе дембеле. Его призыв почти покинул казарму, и вступиться за него перед теми, над кем он так весело издевался, было уже некому. Егора я предупредил, чтобы не дал угондошить Воробья уж совсем в хлам, и преспокойно ушёл в ДОСы бухать. С утра я увидел другого Воробья… забритого тупой бритвой налысо — весь в порезах… руки и ноги ему отсушили — передвигался он, как обосравшийся. Помимо этого, он ночью поимел на голову ведро со сраными бумажками и вымыл своими дембельскими ручками очко.

Только после этого я оформил ему дембель… да и то, просто испугался суицида в роте. Воробей явно был на грани — смотрел в одну точку и ни с кем не говорил.

Руко- и ногоприкладство в роте пошли на убыль. Перестали бить молодёжь, которую я осматривал почти каждое утро. Если я не смотрел, то смотрел Егор. Фёдор очень быстро вошёл во вкус командования и стал замком, обмыв младшего сержанта и наплыв на пиздюлину.

Армия один хрен пила, пьёт, и будет пить, пока войны нет. Без войны армия — это мужики, собранные в одном месте с задачей быть в указанном месте и, самообучаясь, в любой момент быть готовыми выполнить любой приказ, вплоть до самоликвидации при помощи перочинного ножика.

Снимать не стал. С пьянкой бороться было тяжело. Реально там пили все, включая меня. Беспросвет. На стрельбы там или в наряд не нажирались, конечно… глупо… да и кара не в пример жестче. Да и ствол дисциплинирует, а уж наличие боевого оружия у солдат в руках — тем более.

Но чуть в графике послабление и — пожалуйста.

Утренний подъём.

Два тела не встают. Писарев и Кузя. Кузю перевернул к хуям. Он продрал глаза…мутные, и из сидячего положения, ни хуя не соображая, сообщает всему миру, где он видел всяких пидоров, типа Скворина… кто этих Сквориных рожает… и куда им всем идти. Бью ногой. Подлетает Писарев, которого поднял Егор. Наверное, хотел друга от пиздюлины спасти, но не рассчитал траекторию и врубился прямо в меня разогнанной массой. Я сметаюсь им, как кегля в кегельбане, попутно расхуяривая себе башку об шконку. Поднимаю голову — кровь. Писарев получает пиздюлей от Егора. Кузя так и сидит на полу… невменяемый… ясен хуй… легли-то за полчаса до подъёма.

— Отставить, бля… воды сюда…

Дневальный волочёт воды. Писарев, утихомиренный, стоит и уже вмешиваться в процесс не стремиться. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что бить его уже не надо. Уже осознал и ждёт приговора. Кузя получает ведро воды в башню и, фыркая и матюгаясь, пытается ёбнуть меня. Но пьяный ведь в дугаря… встать пытается, но я ведь вижу, что не соображает… встанет — кинется… встать не даю… пинаю. Бровь себе рассёк знатно. Полрожи у меня в крови. На третьем ведре ломается наконец-то Кузя, начинает что-то ныть пьяно дурным голосом, что вскроется…короче, валяет Ваньку. Пятое ведро заставляет его заткнуться. Теперь оплата моей разбитой морды коллективом.

Марш-бросок в ОЗК в итоге. С разрешения комбата, конечно. За пьянку в роте получаю снятие сложности и напряжённости и напутствие заебать их вусмерть. (сложность и напряжённость — денежная надбавка за службу в заднице страны… ажно рублей 150–200…никогда не видел в Борзе этих денег. Только свой оклад в 600 рублей, от которого уже хуй чо отпилишь. Финики наши твари были… стопудово… да не без руки начальства. Не помню, чтобы кому-то из младшего комсостава там сложность платили).

С похмелюги в гандоняках просто пиздец, как тяжко… по себе знаю. Так вот хмель из роты выгоняется. Из кого-то реальный, а из кого-то виртуальный… чтоб пить не хотелось. Впереди бежит Егор. Нехуй пьянку в роте допускать. Сзади — я и Фёдор. Не по уставу, конечно. Но так проще контролировать. На Фёдоре все доходы и те, кто их тащит. На мне — те из старослужащих, кто не хочет бежать. Я им желания добавляю, суля очень неприятные вещи. В роте постепенно привыкают к тому, что быть тем, в кого вцепился Скворин, весьма неуютно.

Прибегаем. У самого-то сердце бухает и кровавые круги перед глазами. Все тяжело дышат. Есть проебавшиеся. Проебавшихся найти не сложно. Для них ещё один забег вечером. Только в другом построении… я впереди, а сзади Егор. Добегают все. Два разбитых ебла. Инструктаж о правильном перемещении бегом (дабы не падать еблом и другими частями тела об дорогу при перемещении) подписан всеми. Мне по хуй на то, что замполит придёт ебать мне мозг. Чем-то всё равно придётся платить за становление в роте.

Но сухого закона в роте так и не было.

Палиться откровенно перестали только после того, как точно так же утром не вставал Лёха Пнёв. Пень. Здоровый солдат. Тоже переворачиваю вместе со шконкой, в итоге — залупа. Делать нехуя — кидаюсь бить. Да какой там. Чтобы его отпиздить, дубина нужна. А вот к нему под прямой лучше не попадать. Заштукатурить проще будет, чем от стенки отодрать. Иду в ближний бой. Подножка. Падать спиной на опрокинутую кровать ему неохота, и он в падении разворачивается. Захватываю руку, и мы валимся на пол. Ситуация патовая. Я ему руку заломил. А он, естественно, брыкается и орёт, чо будет с пидорасами всякими, когда он встанет. Охуенно утренний подъём проходит. Цирк, блядь. Бить его бесполезно. Никак нормально не размахнуться, да и тычки мои ему, что слону дробина. Начинаю ломать большой палец. Вопли из гневных становятся болючими. А дальше — как в детском саду. Повторяем за лейтенантом Сквориным.

— Товарищ лейтенант… ааай… ссукаааа… пиздеееец тебеее… оооооой… товарищ лейтенант, простите… аааа, блядь… простите засранца… ыыыы.

— Заново… я не понял… ты меня матюгаешь… или повторяешь за мной… давай… товарищ лейтенант… простите… засранца… я больше так не буду… давай… Пень… я щяс тебе палец отломаю… тут ещё четыре… ты, блядь… или повторишь… или я тебе, нахуй… их… все… отломаю… Быстро повторил!!! Кому сказал!!!!

— ААААА товарищ лейтенант… не буду… ой, бляяяя… не буду больше…. Ааааа простите засранцаааааа… казёоооол…

Минут пять ломал… сломал. Пня конечно… не палец, хотя, конечно, пальцу тоже ничего хорошего не было. Пень во всеуслышание позорил себя, пытаясь избавиться от боли. Избавился в итоге от боли, а заодно и гонора. Все всё видели. А против насмешек оружие найти сложнее, чем против банального кулака.

Не всегда, конечно, всё гладко проходит. В столовой замечаю, что моего духа обувают на ремень… на выходе из столовой. Вмешиваюсь. Получаю в ебло, даже толком не успев ничего выяснить. Ловлю обидчиков при помощи роты (с соседнего батальона перцы оказались). Инцидент с операцией по отлову и беготнёй моей роты по плацу доходит до комбрига, который стыдит меня моей разбитой харей. Требует постричь чуб. Отказываюсь. Ухожу в запой в ДОСы. Кара та же самая… сложность и напряжённость — на хуй. Ну, а меня один хуй ни понизить, ни разжаловать. Вообще, отношения меж младшим комсоставом и командованием, как среднего, так и верхнего уровня, тоже далеки от уставных.

Вызывает из парка комбат. Прибыл, доложил, получаю пиздюлей за бардак в роте. Завершение тирады:

… Ясен хуй, лейтенант, что у тебя бардак в роте. Хули спрашивать с солдат, если у них командир выглядит, как чмо. Ты посмотри, в каком виде ты ко мне заявился!!! Весь хуй пойми в чём. Ты от механа хуй, чем отличаешься.

«Ага… я на свои машины издаля в парке смотрю, чтоб не запачкать мундир, вот сука. Когда мне внешний вид в порядок приводить? Я неделю из казармы и парка не вылезаю… иначе рота просто не доедет до бригадных учений».

— Лейтенант… ну-ка, марш привести себя в порядок, а потом ко мне. Не могу с чумоходом таким разговаривать… тьху, бля… МосВОКУу, блядь… (он ЛенПех… взаимная любовь двух столичных училищ общеизвестна).

Золотые слова. Так я и делаю.

Ухожу в ДОСы. К этому времени у меня уже там квартира есть, от уехавших двугодичников осталась. Хата, кстати, неплохая, хоть и на пятом этаже. Считается, что крайние хаты (крыша, подвал, крайние подъезды) — это не лучший вариант, но у меня тепло, два ТЭНа греют (по зиме с электричеством получше стало, хотя что такое веерное отключение, здесь знают даже собаки, а в казарме у бойцов вообще натуральные печи стоят, и в наряд включается солдат-истопник, дровами служит всё, что добудет рота, и якобы «норма», которую выдают со склада). Собираю всё шмотьё и, дождавшись воды, устраиваю грандиозную стирку. Привожу себя в порядок, терпеливо дожидаясь как воды, так и электричества. Ебу внешним видом себе мозг три дня. Заодно отсыпаюсь. На вызовы комбата не реагирую. Приходил Серега — понял, что я залупился, сожрал со мной пузырь, похлопал по плечу и, лыбясь, удалился. Посыльные от комбата уже заебались у меня пол мыть и по мелочи чего-нибудь — просто перестают ходить, чтобы я их не трудоустраивал. На третий день под окнами выстраивается моя рота. В дверях Егор:

— Товарищ лейтенант, вас там…

— Заходи Егор. Чаю будешь?

Он у меня дома впервые. Нехуя ему до этого у меня появляться было. Конечно, он трясёт хоботом, кто ж от чая-то с командиром откажется. Это не на улице в строю стоять. Опять-таки — привилегия… Скворин абы с кем из роты не сядет за стол.

— Чо в роте??

— Всё в порядке вроде… Бондарь 33-ю, похоже, завёл… Бушлаты проёбываются только… Начвещ смотр провёл.

Комбат команду дал. Это к гадалке не ходи. Правильно. В случае чего я, как исполняющий обязанности, материально ответственное лицо, не выходил на службу — вот вам и пропажа имущества по бесконтрольности и халатности. Еби лейтенанта хоть до усрачки. Устав так написан, что командир всегда будет прав. Даже если он конченый дебил. Ну, а если ещё и умеет пользоваться властью, то дело труба. Повод искать даже напрягаться не надо. Единоначалие и субординация. На том и стоим.

— Бушлаты — твоя проблема.

— А где я их возьму?? Они у меня все за бушлаты расписались. С хуя ли я буду…

— А меня не ебёт. К бригадному смотру чтоб были. И не еби мне мозг, я тебя два дня всего не видел. Мне, что ли, их искать?? Кто у нас старшина??

— Снимайте, — лыбится… это уже нечто вроде шутки у нас.

— Хуй тебе… сначала кровь выпью… Чего ещё?

— Пиджака нам вроде дают. Я его мельком видел. Малохольный какой-то.

— Разберёмся.

— А так вроде всё.

— Точно?? Егор… давай всё выкладывай.

— Товарищ лейтенант… там это… Цыренов съебался…

— Бляяяя…. Кто знает???

— Пока никто. Вчера на поверке был. С утра уже нет.

— Что дежурный??

— Говорит, с утра в парк уходил… а Бондарь грит, что хуй его знает, но не видел его в парке…

— Понятно. Комбату скажешь, что не я открыл… понял??

— Товарищ лейтенант…у меня приказ…

— Отставить приказ… Поглажусь — приду… и нехуй мне тут глаза выпучивать… лучше бы за Цыреновым следил, бля…

Вот и поговорили. Егору дадут пиздюлей за невыполнение приказа, но комбат лично не проверит, кто там кому дверь открыл. Не царское это дело — комбату за подчинёнными бегать. Вот, кстати, явный пример хренового офицера… как слышишь, что офицеру что-то не «царское дело», так ставь крест на офицере. Это уже погононоситель с непомерным самомнением и весьма опасно разложившийся. Но комбату и впрямь за каждым бегать не с руки.

К комбату прихожу весь из себя подшитый и даже одеколоном залитый по маковку. Прям хоть сейчас фотографируй на образец. Но он меня не фотографирует, конечно. Мог бы чего сделать — сделал бы, а так — только глазами зыркнул на доклад:

— Товарищ майор, Ваше приказание выполнено, внешний вид в порядок приведён.

— Блядь… понабрали в армию хуй пойми кого… в следующий раз оформлю на суд чести… заебал ты меня, Скворин. Ты в курсе, что у тебя опять травмы попёрли и бегунок есть (у комбата свои стукачи везде есть — старый и хитрый, битый жизнью майор)?

— Так точно.

— Хуёчно… фамилию бегунка…

— Цыренов.

— Тааак… значит, ещё и Цыренов??

«Ёб твою… кто ещё??? Бля-ааадь… Ни на минуту…»

— Марш в роту разбираться. Через полчаса доложишь, что у тебя в роте происходит. Да… дали тебе в роту лейтенанта… смотри, не упусти… не дай бог солдатня сожрёт… я тебе второго Батона в роте не прощу… не дай божЕ… усвоил? Чтоб за тобой, как за мамкой ходил… никуда старшим не назначать… только с моего разрешения… Усвоил? Всё… брысь с глаз моих…

Чётко, по-строевому, поворачиваюсь кругом. Вслед презрительное:

— Во-во… только каблуками щёлкать и научился, блядь… работать не с кем, долбоёбы, хееех.

Хочется нахамить, но не тот случай. В роте косяки, а я на службу реально, на три дня забил. У меня бегунки. Надо разбираться.

Бегунки — это солдаты, самовольно оставившие часть. СОЧ. Так как мы служим в диких степях Забайкалья, отсюда по-любому путь только по железке. Где патрули снимут солдат, не ясно, но обязательно снимут… с этим там на совесть, а за ними пиздовать и назад везти — за свой счёт.

Убью.

И-то в лучшем случае, если солдат, решившийся на побег, всё продумал. Если просто ушёл в степь с горя, то, так как долбоёб, может уйти вообще в Монголию с Китаем. Были случаи, когда солдаты забредали, полностью истощённые, в отдалённые посёлки, где электричества нет по причине отсутствия электрификации как таковой. Вот оттуда их забирать — вообще жопа. Там никогда не жили люди, с уважением относящиеся к государству. В таких медвежьих углах карамультук — прокурор. Понятно, конечно, что там не совсем идиоты — знают, что вслед за исчезнувшим офицером приедут уже совсем тревожные люди в совсем других погонах, но случаи опиздюливания были. Солдаты, бежавшие из части, как правило, рассказывают столько всего интересного, что Стивен Кинг получил бы нервный тик и самоубился о жанр ужасов по причине абсолютной бесталанности в сравнении с ними.

Цыренова ловят в ДОСах 2 поисковые группы, и, как ни странно, находят в 15-ом, разрушенном и нежилом. Рядовой Берёзкин (якут), о котором мне не доложил Егор (потому что сам проебал… тоже ведь крылья не росли за спиной), проёбывается дней на пятнадцать, но тоже в итоге влетает патрулю в самой Борзе. Жил в подвале дома, подкармливаемый местной шпаной.

Дабы наказать Цыренова образцово-показательно и максимально жестко, придумываю следующую херь: две доски, скреплённые петлёй с одного торца и обычным замком-защёлкой от армейского ящика с другой. Сами доски имеют дугообразные выпилы под руки и башку дурную, так что при складывании получается колодка… как в энциклопедии на картинках с рабами (хули… до нас всё придумано). Для негров колонизаторы такие же делали.

Ну, вот в такую я Цыренова и нарядил. А смысл его пиздить? Он и так чмо. Полуопустившаяся личность, забившая на себя хуй. Да и нехуй руками размахивать, коли никакого эффекта от этого не будет… а вот в колодки теперь перспектива есть у всех. И все это видят. Каждая обезьяна может быть вот так же закована и стоять до полного охуения. Хороший наглядный пример, когда перед планируемой беготнёй от армии наблюдаешь, что стало с уже бегавшим, но выловленным? Я решаю, что хороший. Лорда Джада мы сюда пускать не собираемся, правда ведь??

Заебись подействовало, кстати. Бойцы с круглыми глазами. Кому захочется стоять вот так, до посинения, с биркой СОЧ (Самовольно Оставивший Часть, отсюда бегунки-дезертиры — сочинцы) на груди? Да еще и сфотать могут. На память. К дембелю-то амнезия поголовная на косяки юности. А ведь бегунков ой как не любят в армии.

Это самый мощный залёт в подразделении. Страдают все. Моя рота — не исключение. Замок Цыренова и Берёзкина, естественно, получает пиздюлей прямо на месте. Галсанов, как обезьяний вождь, получает пиздячек за то, что Цыренов бурят. Николаев — за то, что съебался и не нашёлся якут Берёзкин. Егор тоже ничего хорошего для себя не ждёт…и правильно… я переворачиваю вверх дном сушилку и каптёрку, попутно находя и изымая готовящиеся дембельские альбомы и парадки. Это всё сваливается в кучу посреди располаги, и я предупреждаю, что мало того, что вряд ли отдам это хозяевам (только за невъебенные подвиги перед ротой и мной лично), так с ещё одним таким лыжником (встать на лыжи — съебаться из армии зимой) вся эта хуйня мной лично сожжётся в парке. Потом у роты изымаются вшивники. Это не положенные по уставу тёплые вещи. Свитера и прочая поддёвка. Я не трогал до поры до времени, но грозился давно. Залёт соответствует репрессиям. Ненависть к бегункам давно уже зашкаливает. Одно дело, когда кто-то сбежал без последствий для тебя. Другое, когда у тебя отбирают свитер. А мотив простой. Побежал — значит готовился. А зимой подготовка простая — тёплые шмотки и жратва. Изымается и жратва из всех нычек. Шмон есть шмон. А чему не положено храниться в казарме — в уставе прописано. Это то, что не включено в статьи, что быть должно. Те же вшивники в парк пойдут. Обогрев механам будет.

На всё это круглыми глазами смотрит Серёга Кузнецов. Пиджак, только что назначенный таким же взводным, как и я, в нашу роту. Серёга — будущая гроза для всей роты. Смешливый житель Улан-Удэ. В силу мелкого роста и вынужденного существования среди бурятов с детских лет, отзанимавшийся 8 лет карате. С его приходом в роту эра рукоприкладства заканчивается практически полностью. За ненадобностью. Хватило первого же разъёбаного им на солдатских глазах табурета.

А с колодками, кстати, вышло так. Ночью п-к Крыленко проверял подразделения. Так как он был ответственным офицером, он не забил на это, а реально обошёл бригаду. Ну, и в роте у меня находит тело в колодках. Вызвал комбата и меня.

(Так как пиздить в роте молодёжь нельзя… их заставляли отжиматься, приседать, упражнения на пресс и т. д. С появлением колодок остались уставы и колодки… в колодках был уже не помню кто, кажется, за попрошайничество в столовой… Егор выловил, мне не сдал — дрочил сам. За что и получил с утра пиздюлей).

Меня вызвать не удалось по причине моего отсутствия дома. Поэтому комбат, наполучав пиздов в гордом одиночестве, с утра, не дожидаясь совещания, начал орать на меня. Я с похмела возмутился, конечно, и уже нацелился было уёбывать назад, «раз здесь меня не любят», но не успел. Пока закружили утренние дела, комбат вернулся с совещания у комбрига.

Ночью из третьего батальона чухнуло сразу 7 человек. Крыленко тряс экспроприированными у меня колодками и орал, чтобы такую штуку заготовили на каждую обезьяну.

Рота была полностью подо мной, и залупаться на меня уже ни у кого желания не возникало. Впереди были зимние БТУ (бригадные тактические учения), которые я не забуду никогда.

Да и вряд ли в моей жизни повторится подобный цирк.

Зимой в военном городке тоска полнейшая. Из-за перебоев с подачей горячей воды лопаются батареи в квартирах. Когда ссышь на наледь в унитазе, а спать ложишься в бушлате, хорошего мало. Электричество подают лучше, чем летом, но его явно не хватает, чтобы отапливаться нагревательными приборами, да и то, денег на нормальный обогреватель не найдёшь, а китайские — одноразовые. Скачки в напряжении ломают бытовую технику на раз.

Квартир то до хуя. Я ещё по приезде пытался себе выбить хату. Выбил сразу двушку. Пришёл, посмотрел на определённую мне квартиру — и сразу вышел, забыв о своих претензиях на жильё. На хуй мне хата с выдранной проводкой, отсутствующими окнами и дверью, прислонённой в коридоре, да ещё и заваленная мусором.

Логика у командования простая. Заселяйся и ремонтируй. Не хочешь — брысь в общагу и жди, пока тебе кто-нибудь из убывающих хату не оставит нормальную. Семейным, кто семью приволок — жильё выбить вообще головняк. Я, слава богу, додумался не волочь беременную жену в эту ёбань. Самому устроится проще, но быт, естественно, идёт на хуй. Ни пожрать толком, ни постираться, ни поспать по-человечьи. Хорошо, хоть постельное бельё чистое — не проблема. Стиральная машина — роскошь, причём бесполезная. Те, кто с жёнами, маются другими проблемами. Из развлечений их супругам остаются дети, безумный быт, хуёво принимаемый 1 канал и вечером два фильма по суперканалу Азия-тв. Радио не ловит. Кабак один, да и тот — мрачная кафешка с названием Сопки Маньчжурии. Дамам там точно делать нехуй. Угадайте с трёх раз, что процветает в военном городке вместе с пьянством? Точно. Ебля и поголовная рогатость. Одни ушли в наряд — другие пришли, нажрались и всё выебли, затем смена.

Самая тривиальная история. Майор пришёл в два ночи домой с наряда (съебался на немного под предлогом проверки объектов, на самом деле на предмет пожрать). Дома, стряхнув с рогов опилки и дослав патрон в патронник, выпивает на глазах очумевшего лейтенанта и собственной супруги, решившей опробовать молодое горячее лейтенантское тело, бутылку водки, затем пинками их, в чём мать родила, в подъезд, а далее загоняет двумя предупредительными выстрелами в пол площадки (с визжанием рикошета, конечно) на крышу пятиэтажки, откуда они, взявшись за руки, пытаются улететь от взбешённого изменой и залитого до затылка защитника Родины, чтобы не получить по пуле в голову после ещё одного предупредительного выстрела поверх их голов. Всё окончилось переломами ног и ушибами. Майор застрелиться хотел, но поняв, что они выжили, пытался добить их с крыши, видимо, из сострадания. Чтобы не мучались. Но так волновался, что в итоге выстрелил себе в копыто.

Сплошной позитив — ни одно животное фатально не пострадало.

Но не всегда всё так пиздато оканчивается. Жена одного прапорщика решила отомстить мужу за измену весьма интересным способом — сев на унитаз, в который предварительно кинула гранату (РГД-5). Эту дуру еле спасли. Оторвало ноги и посекло всю задницу в дуршлаг, так, что она могла бы теперь в отместку изменить этому прапору хоть с ротой бойцов — дыр хватило бы.

Жена одного из комбатов пехотных (не моего, слава богу), заебавшись ловить мужа на изменах, отомстила ему, выебав весь офицерский состав батальона. По очереди, конечно… постепенно. Красивая и эффектная женщина, что вообще-то в тех краях было редкостью, планомерно и целенаправленно соблазняла одного за другим подчинённых своего мужа.

У нас с ней, кстати, состоялся знаковый разговор ещё в начале моей карьеры.

— Ой. У нас пополнение? Какой милый молодой человек. В какой батальон? Я по петлицам вижу, вы пехотинец!??

— Во второй… меня Алексеем звать…

— Очень жаль, Лёшенька… не подхОдите…

— Куда не подхожу??

— Ты жену привёз?

— Нет… — уже охуеваю, не успевая понять логику её фраз.

— Ну и молодец… глядишь, семью сохранишь…

Я-то тогда не понял ни хуя… потом пояснили, с кем я говорил, в нашем отделе кадров. А история, конечно, окончилась плохо. Командовать людьми, поголовно ебавшими твою жену?? Я против суицида — но, наверно, приложил бы ПМ к виску. Некоторые вещи выше моего понимания и желания жить. А комбат тот жив, наверно, и по сей день… злее только стал и пить стал много. Развелись они, конечно. Доебав офицеров его батальона, она уехала, побрезговав частью прапоров всё того же батальона.

Солдаты, естественно, ебли всё, что шевелится и имеет «пилотку», оголодавшую по хую.

Изнасилования были только групповые, да и то если какая-нибудь шибко умная девушка соглашалась на экскурсию в казарму в час ночи с преоделением заборов и экстремальными подъёмами в нужное окно по простыням или верёвке. Да и то. Странные представления у тех дам. Первому и второму давала по любви, остальным трём нет… как хошь, так и суди.

Как-то сижу в канцелярии с писарем, хуярим конспекты, сержантские проверяю заодно. В роте отбой. Чую, какая-то движуха неправильная. Что-то в туалет мои поминутно скачут. Эпидемия контролируемого энуреза. То один пропылит, то другой. А завтра стрельбы… не хватало еще, чтоб нажрались (с хуя ли я тогда остался ночевать??). Выхожу в роту. Обошёл, вроде ровно всё. Напоследок иду в бытовую, там каптёрка старшины… закрыта… как и положено (единственная дверь в роте, которая может быть закрыта, кроме канцелярии, если нахожу любую другую закрытой, то мой ключ — монтировка и топор… с виновного в её неоткрывании перед ротным — замок новый.)

Сушилка заперта. Ахххуительно.

— Дневальный, бля… старшину сюда… топор неси… или фомку…

Егор появляется дюже быстро.

— Почему заперто??

— Не знаю, — смотрит в глаза… я вижу, что знает, но, скорее всего, договорился, что к залёту отношения иметь не будет.

— Ломай. С тебя замок! — для него это не проблема.

— А чо это с меня??

— Егор… давай ломай… мне по хуй, с кого… спрошу с тебя.

Изнутри, наконец, открывают. Захожу… и застываю с открытым ртом… летела бы муха, то могла бы до жопы долететь… Вот так я охуел. Рядом с окном связанные простыни — у нас третий этаж. Солдатский лифт, блядь. Дальше обстановка, располагающая к интиму. Матрац, и на крючках для сушки установлено несколько свечей. На стуле возле матраца сидит молодая деваха в колготках и лифчике. Перед ней в ногах (стола-то нету) тарелка с рыбой, «зуко», намешанное в б/у полторашке из-под уже не пойми чего из-за отсутствия этикетки, да полбутылки водки.

Кружка одна.

Ну, и два моих урода. Бондарь и Фёдор. Здрааасти, блядь.

— Рота, подъём… строится, на хуй… — спокойно старшине.

— Мы не пили, — Фёдор стоит и бубнит, опустив клюв. У него уже китайских предупреждений, как солдат в китайской армии. Но командует грамотно — можно положиться. Во всяком случае, мои команды выполняются, но сам — залётчик и косепор ещё тот.

— Дневальный, стакан сюда, я не понял, Егор… ты чо?? Оглох?? Я сказал, рота… подъёооом!!!! — уже ору я.

Тёлка начинает шевелиться — она явно пьяна.

— Алёоо… летинант…

— Молчать… сидеть, бля, и молчать, — выставляю на неё палец. В роте уже подъём, злой голос Егора. Чует, что просто так не оставлю. Дневальный приносит стакан. Сую его сначала Фёдору, он в него выдыхает.

Нюхаю — нет перегара. Бондарь — то же самое. Сами не пили — поили и ебли. Или не успели — не выяснял.

— Марш в строй, блядь.

Бегом съебались. И тут… если б не это, то я, наверное, натворил бы чего-нибудь. Но бабы умеют снимать напряжение… гм… разными способами.

— Ну, летинант… ну ты кавоооо? Молодым, штоль, не был?? Ты пойми их… это нам ебля — фигня, а им-то по 18-ть… Всяко-разно!!

Мне 21,5 на тот момент, а моим охламонам по 19–20, и я начинаю ржать. Я действительно не был молодым. Эта борзинская блядь, сама того не зная, чётко поставила мне диагноз. Отсутствие молодости. Я ржу над собой, мудаком, и над этой сердобольной блядью, которую мои хлопцы смогли уговорить и затащили на простынях в сушилку, да ещё и приём организовали со свечами и водкой.

Не пили — вот это радует. Не хотели влетать.

— Дежурный!! Через три минуты выведешь её, — это Захарову. И потом ей:

— Не успеешь одеться через три минуты, поведу, в чём будешь… поняла??

— Летинант… ты каво тваришь-та?? Каво я така пайду (местный сленг «каво» — замена «чо»).

Я её уже не слушаю, вышвырнуть её на улицу, за территорию части, мне ничего не стоит… минус проблема в роте, и всё.

Выпившего все-таки нашёл. Писарев… он её и замутил… козлина. Ну, дальше уже скучная и уже описываемая мной работа по ебле личного состава… правда, без жести… уже не требуется. И так всё понятно — залёт мощный. Баба в казарме, где спят 100 голодных, безголовых по молодости, мающихся спермотоксикозом мужиков — это изнасилование с 80 % вероятностью. Подозреваю, что именно поэтому на корабли их тоже не берут. Пересраться из-за бабы и натворить бед озверевшим от отсутствия женщин мужикам, да ещё, как правило, уже выпившим — раз плюнуть. Но и девки хороши… лезут, блядь, в роту… спрашивается, на хуя?? Хотела? — Получи…

Так нет… она, оказывается, хотела первого, четвёртого и тринадцатого… «и восьмого строго не ругайте… он тоже неплохим оказался… а остальных сажайте»

… Бляди — они и есть бляди.

С бабами действительно тяжко. Жён сослуживцев ебать стрёмно, а то, что даёт… лучше бы даже не щерилось… лучше уж рука и голливудские дивы, хоть на обложках, хоть по памяти. В Борзе вообще шутка ходила, что тут две женщины… корова и полупьяная доярка.

Кстати, о коровах. Коровы там примечательные. Они реально волосатые. Я сначала просто тихо шизел, когда их видел… потом попривык… ну, как слон с шерстью — мамонт… никто живьём не видел, но представить легко можно. А так — обычные коровы… только вот жрут, как свиньи, всё подряд, вплоть до полиэтиленовых пакетов. Сам видел. Молоко перестал покупать у местных после первого посещения пастбища этих животных — местной помойки.

Мусор-то тут принято было выносить так. Крупный и много — тащить к баку… мало и мелкий… да в любую пустую хату в собственном подъезде. Вот эти баки с крупным мусором и вывозились на свалку, а там чудо-животные уже доберут, что им надо.

Вспоминается такая история (мне рассказывал дознаватель из Безречки). Бойчишки втроём решили дёрнуть по-духанке домой. Так как ебланы полные, то пошли, куда глаза глядят. У дураков всегда только одна дорога — прямо, и одна цель — посмотреть, чо там есть. А там оказалась свалка и коровы. А в дорогу-то надо жратвы. Эти три уебана решили сделать себе запас в дорогу и натурально отпилили корове ногу. Живой корове. Чем они её там пилили, не знаю, но то, что реально у ещё живой коровы отхуячили ногу — факт. Их пастух чуть не убил.

Больше всего дознавателей добил ответ на вопрос: «… нахуя живой-то пилили? Почему не завалили??»

— Жалко.

Вот такая логика и душевность русского солдата. Возьмет сколько надо, и по возможности еще и жить с этим оставит.

Есть и некислое дополнение к бытовухе… приправка такая… остренькая, блядь — бичи. Бич — это по-нашему бомж. Только местные не на улице мерзнут, а на более-менее оборудованных квартирах обитают. Это, как правило, откинувшиеся сидельцы от 25 лет и выше. Охуевшее сообщество, занятое разграблением всего, что попадётся под руку. Вырубка линий электропередач, металл, воровство квартирное, рэкет барыг и… офицеров. Да — да. Именно так.

Офицеры живут семьями или по трое-четверо на квартирах. К семейным не лезли… там всё понятно… найдут и убьют потом. А вот к молодым летёхам — за здрасти. Кому они на хуй там упёрлись!? Пиджакам, особенно молодым, бывало ой как не сладко от этих аборигенов. Приходили и тупо ставили на деньги. Кто мог отбиться — отбивался, кто не мог… тот не мог.

Серёга Дмитриев уезжал в отпуск, чтобы жениться. Хату оставил новому ротному ст. л-ту Г. (служит сейчас недоразумение это). Этот фантик приехал с Кёника весь разноряженый и с апломбом, который очень быстро потерял в казарме. Грустный пример человека не на своём месте, продвигаемого большииим начальником. В службе вообще бесполезный. Может, в штабе если только. Запил он сильно. Я на хате редко появлялся, у меня в роте дел, шо пиздец, а он там в основном-то и сидел. Добро бы порядок наводил там, жрать готовил… хуй… только жрал ханку и пялился в бычий глаз (это такой маленький телевизор — обычно красного цвета с экраном с ладонь взрослого мужика.)

Взял из роты я себе денщика. Панарина. Видел, что вроде неплохой пацан, только мягкотелый… жрут его… жаль… скоро опустится совсем, но умывается, за формой следит… только рохля. Привёл в хату — объяснил, что мне нужно, чтоб тут было чисто и было что пожрать (показал, где продукты). Воду, опять-таки, чтобы набирал. Да почти у всех денщики были… чем я хуже? Не идти же к сороколетней тётке в сожители за бытовуху!! Старлею Г. сказал чётко — увижу кривым солдата, предъявлю ему. Надо отдать должное Г. - не пил он с ним… сам всё выжирал. Ну да не суть.

Заходит ко мне в канцелярию этот Г.

— Лёх, ты сегодня домой во сколько?

— Не знаю… если аккумулятор припрут, то проставлюсь и пойду… заебло всё в доску. Выжрать охота.

— Я сегодня задержусь, наверное. Оружейку доделать надо.

Странно, думаю, обычно он очень быстро схватывал тему выжрать, а тут весь прям в работе.

«Ну и хуй с ним — нам больше достанется.»

Аккумулятор припёрли, и я въебал граммов так 400, закуси, считай, и не было. Развезло, конечно, но не в хлам.

Прихожу в хату.

Панарин заебенил макароны с мясом. Везде чисто. Ящик смотрит.

— Всё в порядке, Сань?

— Да… ну… а… вам Г. ничё не говорил??

— А чо такое?

— Да тут приходили…

— Кто??

— Я не знаю… они с Г. ругались… сказали, ещё придут… вечером.

— Да и пох… пусть приходят, — я жру, глаза слипаются… в хате тепло и вообще всё гуд. Сам во хмелю.

Падаю сладко спать, чтобы солоно встать.

Пока я дрых, мне просто банально вынесли дверь, и зашли три упырька местных. Я проснулся от подачи в бубен. При попытке встать — ещё несколько ударов в башню, и потом двое, взяв меня под руки, просто присаживаются, со мною посерёдке, на мой же диван, где я спал. Наконец, врубаюсь, что нормально вижу третьего. Не знакомы… ну и рожа… лет пятьдесят, руки синие, глаза бесцветные, зубы в шахматном порядке… лыбится.

У меня из носа юшка.

«Что ж за блядство… все бьют в нос… у меня там мишень, что ли? Кто это?»

— Ты, малый, не ерепенься… мы говорили, что придём…

— Вы кто? — я знаю, что даже у этого быдла есть порядки, и даже местный авторитет «дядя Ваня», а беспредел — есть беспредел. Страха нет. Есть уже знакомая злость.

— Вопрос по-другому стоит, паренёк этот — твой?? — он, щерясь, указывает на Панарина.

Панарин серый, сидит с выпученными от страха глазами на кровати в углу. Увидев, что все смотрят на него, пытается встать.

— Сидеть, Панарин, не вмешиваться… — с таким помощником только в снайперы — чтобы на цель выводил.

Моя реакция урку радует.

— Твой, значит? Ну, так значит, раз он за себя ответить не может — ответишь ты!

И вот тут становится страшно и мне. Что мог натворить этот долбоёб Панарин, я и представить себе не мог. В краю, где солдат запросто может поссать внутри трансформаторной будки и уехать домой в виде углей (реальная история), от солдата можно ждать чего угодно.

Оказалось, что Панарин решил обзавестись гражданкой и спиздил джинсы, сушащиеся во дворе дома… зимой… вторую неделю. Спецом для него, еблана, повешенные. Но уркам, конечно, не нужен мудак Панарин. Им нужны молодые офицеры, которые приволокли солдата денщиком в дом, и способны оплатить его ебланство. Этот Панарин был моим единственным и, я думаю, последним денщиком.

Урка лыбится и предъявляет за штаны, а я сижу и скриплю зубами. Меня грузят три уркагана, за штаны, спизженые моим бойцом. Я с разбитым еблом, бухой, и денег в кармане 90 рублей.

Держат за руки по бокам, и мне встать нереально.

— Хорошо…. Чего ты хочешь?

Опять подача в лицо. Но уже ладонью… Оглушающая. Эффект звуковой и перед глазами круги.

— Я сам скажу, что я хочу… понял?? Твоё дело теперь слушать, а не вопросы задавать!!! Усёк, летёха? — Урка зло дышит мне в лицо, и я даже сквозь свой перегар чую гниль его пасти.

Даже если ты очень ненавидишь поезда, стоять на пути движущегося состава не стоит. Это только в кино да в книжках все герои, и наказывают негодяев прямо сразу, не отходя от кассы. В жизни же все атаки в лоб, как правило, оказываются бессмысленны из-за печального результата.

Сказать, чтобы я уж так и боялся этих бичей, не могу. Однако принял решение не дёргаться. Ситуацией рулил Урка, и справиться с ним сейчас не было никакой возможности. Во всяком случае, я не видел никакой возможности выйти из сложившейся ситуации весь в белом.

— Понял. Слушаю.

— Молодец, летёха, — Урка глумливо погладил меня по башке.

Омерзение, вот определение тому, что меня передёрнуло. Моё сокращение, видимо, вызвало у Урки подозрение в попытке биться за честь и достоинство офицера, и я снова выхватил в пятак.

Сплюнул кровякой с губ в сторону.

— Ну, хорош уже…чё творишь-то?

— Сиди, не дёргайся — целее будешь, щенок. Значит так…. Штаны мои стоят 200 рублей. Мне после твоего говнюка носить их в падлу. Стало быть, ты мне должен… 200 за штаны… и 100 за моральный ущерб… итого 300 рублей.

— И литр пусть ставит, — голос справа.

Поворачиваю голову к говорящиму.

— Хули уставился?? — совсем молодой ещё парнишка, ровесник… может, чуть старше, передние верхние зубы сплошь железные. Щетина кустиками, и не щетина даже… так… пушок юношеский. Пытается ёбнуть меня головой в лицо. Резко отстраняюсь, и в итоге бью затылком того, что слева от меня. Оттуда тут же летит подача в живот. Не сильно… размаха-то нет, да и бил левой.

— Да харэ… говорю же… триста так триста.

Слева чувак не унимается. Обидно ему в такой ситуации от терпилы в рог выхватывать. Но его цыканьем успокаивает Урка.

— Только сейчас у меня бабла нет нихуя. Зарплата через неделю.

— Эээ… корешок…так не пойдёт…мне бабло сейчас нужно…

— Да нету у меня сейчас, — блефую, у меня на мои 90 рублей свои планы.

Опять подача.

— Не пиздИ…гони бабки…

— Да заебал ты уже… чё они, появятся, если ты меня пиздить будешь?? Нету ни хуя… пропиты.

— Заткнись, урод… мне по хуй, где ты их возьмёшь… займи… укради… мне до пизды. Но чтобы завтра к вечеру они были. Я пришлю… Коляна пришлю.

Колян, оказывается, это железнозубый справа, потому как он меня дёргает и шипит:

— И про бухло не забудь, казззёл…

Поворачиваюсь к нему, смотрю в глаза.

— Не забуду.

Колян чувствует, что я его не боюсь, и ему это не нравится. Он опять пытается ударить меня головой…дебил… рукой бы достал… я ведь у него под правой. Опять убираю голову, только не назад, а вбок. Слева сидящий шарахается назад, чтобы не получить опять моим затылком. Контроль над левой рукой ослабевает. Есть дикое желание воспользоваться. Но я чувствую, что не справлюсь с тремя. Пропускаю эту возможность к д е й с т в и ю.

— Ну, хватит уже… Колян… завтра закопаешь его, если чё… я смотрю, этот карась уже и так всё понял. Слышь, корешок, — это мне уже, — если ты меня кинешь завтра, долг удвоится…въехал?? Ну, вот и ладушки. А чтобы тебе легче искать было, мы у тебя жрачку заберём. Эй, хуйло малолетнее, — это Панарину, — давай сюда все консервы… бегом, падла.

Панарин, видя, кто тут рулит, даже не смотрит в мою сторону и рысью несётся на кухню. Чем-то там гремит. Урка по-хозяйски оглядывается. Упирается взглядом в полку со всякой мелочевкой. Берёт оттуда одеколон. Нюхает, кладёт в карман. Потом кивает Коляну на телевизор. Тот меня отпускает и отсоединяет от розетки телевизор. Складывает антенну. Появляется Панарин. Вещмешок в его руках забит моим и Г. сухпаем.

— Уходим, — Урка идёт в коридор. Молчун слева идёт за ним. Коляну неймётся. Проходя мимо меня, с телеком в левой, он опять пытается меня уебать. Уже ногой. Блокирую успешно. В комнату влетает Урка и бьёт кулаком сверху по телевизору в левой руке Коляна. («бычий глаз» стоит копейки и в хуй никому не упирался… сложно сбыть… не то, что тушняк и сгуха…это они прям сейчас сдадут на водку).

Телек выпадает из рук Коляна и разбивается, от него отлетает какая-то пластмаска, а Урка, схватив Коляна за грудки, проявляет власть.

— Я сказал, уходим… чё непонятно??? Ты совсем охуел, Ржавый??

Ржавый. Запомним. Бац. Пропускаю подачу от Урки.

— А ты хули уши развесил?? Давай, бабки ищи…

— Завтра найду, — сплёвываю на пол я.

— Ну-ну… уходим. — Урка выходит, вслед за ним пиздует приспущенный Колян, но на выходе не выдерживает и, оборачиваясь, цедит.

— Вешайся, шакал.

Бойчина, видать, недавняя. У него к офицерам ещё не остыло, вот и выёбывается.

Ушли.

— Панарин…воды…

Панарин приносит таз с водой.

— Там ещё есть… я набрал днём… и консервы не все отдал, — лебезит, урод. Моё ебло расколото по его долбоёбству. Хотя это ещё как посмотреть. Не привёл бы оденщичив — не было бы этого. А Вадим мне говорил по поводу жалости к солдатам. Вот, пока рожу не наколотили, ни хрена понимать не хотел. Так оно в жизни и бывает. Только на собственной шкуре, и никак иначе, по-другому учиться не желаем. Он это понимает и ждёт, что я сейчас начну отыгрываться на нём. Я умываюсь и думаю. Воспитывать солдата поздно, да и бесполезно. Срываться на нём тоже бессмысленно. Надо собирать народ. Дойти до роты и взять Егора, Фёдора, Бондаря… Пень…Галсанова, пожалуй, тоже…

В квартиру через взломанную дверь опять вваливаются люди.

На этот раз это Г. с патрулём. Ого… и с дежурным. Дежурный по бригаде майор-артиллерист. ПМ в руке. Стопудово патрон дослал. Стволом крутит. Рембо, блин. С ними четыре слона из комендантской роты. Здоровые. Статью и разворотом плеч напоминают моего Егора.

— Леха, где они?? — Г.

— Ушли.

— Блядь… не успели, — майор расстроен.

Слоны молчат. Ебальники отсутствующие. Они тут за службу уже такого насмотрелись, что летёха с разбитым шнобелем — херня неинтересная. Это ж не семейный разбор с полупьяными и полуголыми людьми, пытающимися друг дружку замочить на фоне распущенности в вопросах ебли.

— А я домой прихожу… и слышу, тут тебя метелят… ну, я сразу за подмогой…

Я перестаю умываться и смотрю на Г… Видимо, хреновое что-то у меня в глазах было. Он аж осёкся. Ещё бы. «Сука… вдвоём бы мы их тут просто положили бы… падла…» Но сейчас срываться на Г., и уж тем более на этого мудака Панарина бессмысленно. Я коплю пар. Мне нужен этот Урка. Я очень хочу его видеть. Настолько, насколько не хотел его видеть минут пятнадцать назад. Говно аж кипит.

— Панарин!! Ты знаешь, где они живут??

— В 8-м ДОСе…4 этаж…квартира прямо…

Я смотрю на майора.

— Надо сходить.

— А смысл?? Мы не успели… на каком основании мы туда вломимся??? Лейтенант, мне не нужны лишние головняки… тут-то всё понятно… а вот туда мне нахуй ходить не упёрлось… да и их там обычно человек 8–10 сидит… а нас мало.

— Понятно… товарищ майор… я ведь сейчас дембелей своих подниму, и разнесу всё там к ебеням… эти твари меня на деньги поставили… у вас, кстати, трёхсот рублей не будет??

— Охуел, лейтинант?? Ты с дежурным вообще-то общаешься…

— А я временно исполняющий обязанности командира третьей роты второго батальона. И я этих бичей порву… с вами или без вас… Вы хотите, чтобы они и к Вам зашли как-нибудь??

— Ты мне тут голосок не повышай…что у тебя тут солдат делает?? Ась??

Молчу. Майор думает. То, что я натворю дел, это он понимает. Решает, участвовать или влезать потом.

— У вас ствол… обосрутся… — вставляю свои пять копеек в раздумья дежурного. — А потом ментам сдадим.

— Нет… мы с ментами туда сразу войдём… пусть хату перевернут… пару краж раскроют… у тебя чего взяли? Жратву??…

— Да… ну, и одеколон прихватили…

— Блядь… мой одеколон… я его в Кёнике ещё купил… дорогой… вот суки… — Г.

Мы вместе с майором смотрим на него почти с одинаковым выражением. Он тушуется и скисает.

Менты приезжают через полчаса. Нам очень повезло… экипаж был недалеко… у летунов. Старший сержант, усатый и пузатый дядька с автоматом, выслушав дежурного, морщится.

— Сами, чтоль, отпиздить не можете, — сплёвывает, — армия у нас, твою мать.

— Сержант… не бузи… ещё и палку срубишь за раскрытие… по горячим следам.

— Ну, пошли… хули… раз уж приехали…

Дверь открывает какое-то незнакомое мне тело на первый же стук. Видимо, ждали кого-то. Я опасаюсь только одного, что их тут нет. Напрасно. Вот мой Урка… на кухне… в уголке кухни расположился… со всем почётом, на охуительном месте. Отдыхает после тяжких трудов, сука. Менты деловито оглядываются.

— Документы — требует сержант.

— Ну вот, дядя… пришёл пораньше к тебе… сам… денег принёс… — подхожу и бью его точно в переносицу.

Менты обнаруживают на хате 7 рыл. Гору всякого шмотья, включая женское. Старший сержант веселеет. Бытовую технику, штук пять ковров, до фига посуды. Очень удачно всё для него складывается. Я пишу заяву тут же. Г. нашёл свой одеколон и пиздит ногами Урку в соседней комнате. За меня мстит. Герой. А вот и Ржавый пришёл. Водку принёс. Хотел о жбан пузырь разбить — вырвали. Ну тоже правильно, история уже встала на рельсы закона, а махать граблями до этого надо было.

Потом… после учений… к нам приходили парламентёры от «дяди Вани». Типа, замять, и по косарю нам в рыло. Мне и Г., чтоб заявы забрали. Хорошие деньги для Борзи. Г. повышает до двух, те, не торгуясь, соглашаются. Я молчу почти весь разговор о том, что земля имеет форму чемодана, и что положишь, то и возьмёшь. А потом прошу их освободить помещение.

— Знаешь, Г., моё лицо лично для меня цены не имеет. Заяву не заберу.

— Ну и дурак… тебе что? деньги не нужны??

— Нужны… всем офицерам нужны… поэтому и не заберу…

— Дурак.

На очной Урка запирается и рассказывает, как я сам ударился носом о шкаф по-пьянке, за дружеской попойкой.

— Твои друзья последнюю крысу в овраге доедают, тварь.

Урка удивлённо поднимает брови.

Я подтверждаю показания. Следак крепко жмёт мне лапу после очняка на прощание и говорит:

— Знаешь… он так держался, как будто вы с Г. заявы заберёте…

— А что? Часто забирают??

— Бывает… потом прибегают… армия, блядь… — качает головой и уходит.

Денис вышел из отпуска, и у нас уже проскочила первая трещина. Денис гулял два отпуска подряд. Его год с лихуем не пускали, и он, вырвавшись, решил на полную катушку отдохнуть. Возил Ольгу к родителям. Не знаю, как родители восприняли решение 22-х летнего парня жениться на 40-летней разведёнке с двумя детьми. Но приехал женатым. Есть в нём стержень, если решил, то сделает. И вообще, судить чужую жизнь — занятие бессмысленное, потому как зачастую в своей-то разобраться сложно, а советы со стороны только вносят ещё большую сумятицу и вызывают раздражение.

В итоге за это время я схавал роту. В роте началось двоевластие — крайне хуёвая ситуация. Егор полностью мой. Снимать его нет возможности. Менять некем — надо растить кого-то. Я Денису — кость в горле. Он — нормальный профессионал, дождавшийся и заслуживший эту роту, но так фишка легла.

Я опять комвзвода, только вот бойчишки разрываются, чьи команды выполнять, если случается перехлёст. Мы с Денисом грызёмся. Сереге Кузнецову объясняю, что ему с Денисом по-любому надо дружить. А я — отдельная статья теперь.

Я начинаю жрать водку килограммами и класть на службу.

Но учения есть учения — тут забивать нельзя. Тем более, что меня ставят в боевое охранение. То есть, все учения начинаются с моего доклада о том, что вижу противника. Министр обороны Монголии должен быть.

На учения выдвинулись, как и полагается — колонной. Проезжаем деревни без подведённого электричества. Детей там — до хренища… Понятно, чем там занимается долгими скучными вечерами взрослое население. Ну, так и понятно. Ни электричества, ни кинотеатров, ни вообще каких либо признаков цивилизации, кроме двухкасетника на плече одного из старших пацанов.

Приезжаем, ставим палатки, печки, и обустраиваемся по полной. Начинаются тренировки.

У всех на руках распечатки радиопереговоров с позывными. В эфире строгий запрет на мат. Монголы его понимают очень хорошо. Так как это оборона, то движений немного, и упор только на время подачи команд и точное время их выполнения, плюс строгое исполнение радиосценария до буквы.

(Ясен пень… это же их бесценный вклад в культуру нашего народа) Матюги они понимают без перевода.

Моя задача проста. Нахожусь метрах в пятистах впереди от боевых порядков бригады, вижу (якобы) противника, докладываю, обстреливаю, съёбываю за наблюдательную вышку (на которой будет Главный Воин Монголии), там выдаю бойцам боеприпасы к стрелковому оружию и гранаты. В это время бригада воюет, и по сценарию враги подходят на рубеж открытия огня стрелковым оружием. Я со своим взводом резко вылетаю на оборудованные позиции прямо под вышкой и устраиваю море огня с метанием гранат.

Это так по плану.

Занятия по метанию гранат меня чуть в гроб не вогнали. Принял решение, что метать будут не все, а только вменяемые, но по две-три гранаты. Там главное, чтобы все одновременно рванули. Синхронно. Чтоб 2 раза БА-БАХ!!

Прошёл с бойцами весь путь пешком. Механам всё объяснил (у меня по плану две бэхи и приданный мне танк). Каждому разжевал его маневр, и понеслись тренировки. Наводчиков выдрочил так, что они у меня во сне стреляли. Пехота заебалась прыгать в броню и выпрыгивать из неё, занимая позицию взвода. Нормативы выполняют. Начштаба батальона контролирует лично. Все заёбаны, но глаза аж горят… это не в казарме обязанности дневального с табуретки учить (табурет держится на руках, устав лежит в раскрытом виде на ней и страницы переворачиваются носом… пока не выучивается). Тут реальная учёба. Даже мишени поднимаются. Есть куда лупить. Автоматы пристреляны. Только вот морозы некислые стоят. Холодно. А снега почти нет. Степи же. Всё выдувает на хуй. Если ветер поднимается, то в лицо летит смесь песка и снега… очень неприятные ощущения.

Генеральную отстреливаем и прорабатываем на пять за два часа до начала.

Последний инструктаж.

— Товарищи солдаты… через полчаса будем показывать то, ради чего умирали тут в полях целый месяц. Если хоть одна блядь мне что-то запорет — пиздец. Участь Воробья — цветочки. Я, блядь, сразу Примусом сделаю. Хули ты лыбишься, Захаров?? Если ты, падла, не отстреляешься с бэхи (он наводчик-оператор), то лучше прямо сразу в поле уёбывай… Механы, если кто свернёт не туда — будете со стартером бегать и жить. Как муж и жена… стартер (оч тяжёлая мандула) будет мужем. Пехота — вообще отдельный разговор… вот тока увижу, что во время метания гранат те, кто не метает, клюв из окопа высунет посмотреть… я шары повыкалываю тупым ножом, блядь, таким смотрителям… Ясно?? С вышки вы видны, как на ладони. И там сразу увидят нарушения. Если к моей жопе хоть одна блядь с Вышки подойдёт, я взвод сгною. Я не шучу. Не для того мы тут, ребята, месяц мерзли, чтобы обосраться. Вы все всё знаете. Мне больше нечего вам показывать и рассказывать. Всё, воины… перекур и максимум собранности по первой команде. Всем удачи. Разойдись.

Команда к началу.

Докладываю, что вижу противника.

Команда «огонь».

Дублирую команду наводчикам.

После минутного молчания у правой бэхи открывается люк…оттуда резко выпрыгивает Захаров и уёбывает в поле.

Добро пожаловать в цирк.

— Ветер 11(это я), что у тебя там за ёб твою мать, — не выдерживает Барс (п-к Крыленко).

— Разбираюсь, — в ларингофоны, дальше уже ору пехоте… — Догнать… сюда эту обезьяну… бегом, бля… А Захаров чешет во все лопатки в направлении противника. Перебежчик ёбаный. За ним понеслось отделение.

— Ветер 11…ты ахуел?? Что там у тебя?? Штыковая, что ли?? Прекратить балаган, блядь!!

Молчу. У второй бэхи открылся люк. Несусь к ней. Наводчик съебаться не успевает. Слева, наконец-то, бухнул танк. Захарова поймали и тащат назад. И у той, и у другой бэхи после генеральной крабы в пушках (пушка 2А42 стреляет очередями, и снаряды 30-мм подаются в ленте, как к пулемёту… крабы — это та самая херня, из которой состоит лента… иногда они застревают в пушке… тут реально дичайшая случайность что у обоих сразу крабы… бог, действительно, имеет чувство юмора)…

Не проверил, блядь… всегда проверял… пиздил за это. А вот после Генеральной не пришло в голову, что мои обезьяны не проверят пушки сами. Урода два. Ну, и сам, конечно, хорош… командир, блядь. А теперь вот — здрасти… огня не будет… заебись. Танк отстрелялся. Докладываю, что стрельбу окончил. И получаю команду на монгольском отступать. Пехоту сажаю в броню и валю оттуда. Танк не едет.

— Ветер 11, а Меч (танк) ты китайцам, что ли, оставил??

Меч не отвечает (там водила заёбаный на рычагах уснул… его пиздит командир машины… с вышки всё отлично видно). Наконец, вслед за нами, трогается и танк.

Я сижу по-походному уже… смотрю из-под вышки на это блядство.

— Ветер 11…хули ты, блядь, встал под вышкой… уёбывай на свою позицию согласно плана (за вышку). Даю команду механику (Атемасову) вперёд. Но эта обезьяна, тоже заинтересовавшись происходящим, вылезла по-походному и тангента (розетка такая, куда втыкается шнур шлемафона механа… для связи) у него, видимо, отсоединилась. Он меня не слышит и вертит паялом. Орать, при работающем движке БМП-2, смысла нет. Снимаю антенну и ебошу его по крутящейся башке. Он обращает на меня внимание, и я указываю направление движения рукой… как Ленин в Октябре. Так мы и уёбываем за вышку, куда уже бежит куча полковников с округа поздравлять с заебатыми учениями. Они орут на меня хором. Стою, слушаю. Тут появляется генерал-майор П., разгоняет эту штабную шушеру. Выясняет причины косяка. Улыбается. Говорит: «хуйня, лейтенант… смотри, море огня чтоб на выходе дал… не подведи».

На бойцов не ору… раздаю боеприпасы… ещё раз инструктирую метателей гранат, и на выходе делаю красивые синхронные взрывы со шквалом кинжального огня. Всё очень красиво и эффектно.

Комбриг потом орал с час, наверное… самое запомнившееся:

— … лейтенант… ёб твою мать… ты где видел такой способ связи с механиком??… «водитель кобылы», бля… — и изображает моё хлестание Атемасова антенной по башке.

Крыленко ржёт.

Учения прошли на пять, с условно уничтоженным боевым охранением.

Все герои — посмертно, и сраму уже не имут, а то, что живые… так это поправимо… служба ещё только началась.

По приезде с учений окончательно забиваю на службу, потому что Денис делает абсолютно верный ход — втыкает меня в караулы, дабы я поменьше отсвечивал в роте. Я ему там в хуй не упираюсь. Ему ротой командовать без меня куда как проще. Серёга Кузнецов уже поднатаскался дрочить бойцов, а сержантура заточена так, что ей в целом по хуй, кто командует…это армия…тут незаменимых нет, а если таковые находятся, от них срочно избавляться надо. Решение задач не должно зависить от человеческого фактора. И это грамотно.

Но дебилизм в армаде никто не отменял. Я не знаю, какой «светлой» голове, после какой по счёту белки, пришла эта мысль и постучалась в пропитое темя, но для проведения каких-то там следственных экспериментов начальству потребовался боец, посаженый год назад на дизель (дисциплинарный батальон — военная тюрьма) в Читу. Для того, чтобы его выдернуть и сопроводить в Борзю, решили отправить офицера в командировку. Денис тут же предложил мою кандидатуру, и я, получив в штабе бригады командировочные и непонятную писульку с просьбой выдать мне осужденного на два года бойца, отбыл в Читу. При пистолете и двух бойцах.

Первое, с чего я охуел — это троллейбус, в который я влез впервые за полгода, а то и год. Я реально катался на этом троллейбусе, пока он не дал круг, и не мог насмотреться на людей, машины, витрины… на цивилизацию.

Я настолько отвык от светофоров, что меня дважды чуть не задавили, после чего я с превеликим удовольствием стоял и дожидался, пока не загорится зелёный. Бойчины, разинув рот, бродили следом за мной, боясь потеряться.

Девки. В Чите много учебных заведений и много студентов… и студенток. Тогда мне казалось, что Чита просто забита до отказа самыми красивыми девушками планеты. Каждую вторую хотелось взять за руку и «рассказать ей о своём глубоком внутреннем мире». Как же я соскучился по жене!! А ведь ей скоро рожать!!

Я просто понял, что невъебенно одичал и совсем забыл, что за забором службы, отгородившим меня от действительности, так и остался, никуда не девшись, обычный нормальный мир. Ощущения были сопоставимы с теми, что были в училище на первом курсе, когда нас вдруг отвели в клуб, куда привезли 1-ый курс какого-то педучилища на случку. Так это называлось.

Я забыл о цели своего визита и просто гулял по городу. Заходил в магазины, чтобы просто поторговать еблом. Отсутствие денег меня не угнетало. Я ел глазами. И не мог наесться. И хоть Чита на самом деле — не больше любого подмосковного города, мне казалось, что я вылез в реальный мегаполис.

Прибыв в Каштак, где впоследствии мне и придётся служить в учебке, я довольно быстро нашёл дисбат. Именно в Читинский дисбат ушёл Вадим, и именно его я первого и начал искать. На хуя соваться сразу в штаб? Сначала надо как можно больше понять о месте, куда прибыл, чтобы меньше проблем и бессмысленной беготни было.

Щеголевато выглядевший ещё в Борзе, вообще был, как с картинки сошедший. По сравнению со мной, в застиранном комке и подубитом бушлате, Вадим был в новейшем обмундировании, начищенный и наглаженный. Обрадовался моему визиту очень искренне. Я с его помощью сдал оружие в сейф дежурного, бойцов разместил, и был готов к безобразиям. Естественно, рванули к нему, жил он неподалёку. В квартире — полная чаша. Сидельцы завсегда славились рукастостью — это ведь единственная отдушина за решёткой.

Ну, естественно, тяпнули за встречу. Над целью моего визита Вадим ржал, как стадо бегемотов. Отдать по непонятной писульке осужденного лейтенанту с ПМ-ом и двумя сопляками безоружными — ебанутость несусветная. Причём предупредил, что, даже если попробуют решить вопрос положительно (1 % из 100) — нужно залупаться и отказываться везти без нормального конвоя, если не хочу лишнюю дырку в башку.

«Лично я пробил бы тебе твою дурную голову и подался бы в бега, но только бы не возвращаться за колючку, Лёша, ты и представить себе не можешь, что такое дизель… будет время — покажу… сам поймешь» — он потом показал, и я полностью проникся советом.

Под водочку рассказал ему, что было после его ухода. Вадим слушал с интересом, вставляя по ходу комментарии, то ругая, то одобряя мои действия. Некоторые вещи вообще разжёвывал, показывая реальную подоплёку событий и реальные механизмы, сработавшие в той или иной ситуации. Приняли на грудь прилично. Я сижу и хуею — свет, вода (горячая, конечно, есть), радио (европа плюс и ещё три радиостанции. Музыка — вроде фигня, а не слушал полгода, и аж до внутреннего перетряхивания лупит понимание, что, казалось бы, простая вещь, а её песдец как не хватало), по ящику шесть программ (ОРТ, РТР, НТВ, ТВб, РЕНТВ, ТНТ) — цивилизация.

А потом случился разговор, из-за которого моя жизнь поменялась. Да и вообще, это самое мощное подтверждение поговорке про лежачий камень.

— Сожрет тебя Дениска… мдааа… а жаль. Из тебя будет толк, но он молод ещё. Не поймёт. Враг ты ему. Враг, чуть не подсидевший на роте. Роту он в бараний рог свернёт быстро. Да уже свернул. Егору твоему хуйня осталась до дембеля. Уйдёт Кустаревский — и всё. Будешь летать по караулам и различным жопам ещё год минимум. А там, если не сопьёшься — роту дадут. И в отпуск тебе, кстати, не раньше декабря. Тут уж поверь… держать будут, пока совсем уже сроки не выйдут. Нехуя тебе в Борзе делать. Ты, кстати, почему не бежишь оттуда? Ведь МосВОКУ… нету своей лапы — друзьям с папами большими пиши, выковырнут.

— Не буду… не могу я, Вадим…

— Чистоплюй, блядь… таких пиздато в атаку посылать… дурак ты… зелёный… идеалист… жену когда последний раз видел? В августе?? Разуй глаза — февраль за окном…полгода… думаешь, ждёт??

— Беременная… правда, пишет уже, что развод… как появлюсь…дура.

— Во-во… выбираться тебе надо оттуда…ты себе уже всё доказал… чё тебе ещё надо? Сгнить за Родину? Может, ты семье понужнее, чем Родине… не думал?? Родина вон… засунула тебя к себе в жопу и забыла до поры… потом посрёт тобой, майором… ну или полковником… какая хуй разница??? Кому ты будешь нужен через пятнадцать- двадцать лет, насквозь проспиртованный, с башкой в шрамах и гордостью, что сломал при помощи системы кучу людей?? Себе? Да ты ПМ к башке приложишь со своей, блядь, тонкой душевной организацией… чё ты паялом крутишь? А-то стихов не писал в училище? Писал? Хееех… валить тебе оттуда надо. Ну, давай ещё по одной.

Самое хуёвое, что он кругом прав.

— А ты?? Ты-то чё там делал? Да и тут сейчас.

— Ну ты дураааак… кто папа у моей жены, знаешь?? Да я на своей должности на дизеле — царь и бог… и дооолго ещё им буду. Военную тюрьму не отменят и не прекратят снабжать грамотно. Просто потому, что мы реально жизненно необходимы системе… а ваша сраная бригада завтра станет батальоном и никто… слышишь? никто не то что в Москве…в округе не напряжётся. Подумаешь, разогнали на хуй пару-тройку тыщ единиц. Потому, что вы просто единицы статистики — а мы уже штучные экземпляры. Вот так вот, Скворин.

— Блядь.

— Мдааа…

— А ты помочь можешь??

— Я… я не буду врать… не смогу. А у тебя направленец-то кто был?

— Полковник Козлов.

— Охуенный мужик. Знаю его. Съезди к нему, да и попизди… пусть переведёт, хоть сюда… хоть в Улан-Удэ. Главное, в город нормальный… тут и устав, и служба нормальная… А там, в Борзе, либо тебя завалят, либо ты кого завалишь…я и сам-то… как вспомню, что с бойчинами творил, так аж в пузе холодно… хорошо, обошлось… пиздееец. Скотство, а не служба. Выживание. Угробили армию… нам только война поможет… нормальная война, а не та бойня в Чечне, которую наши ублюдки Кремлёвские учинили… пиздец ваще. Кинуть армию утихомиривать зверьков, но за бабло мешать ей это делать, и при этом непонятно как, но всё же выполнять боевые задачи…а?? Каково?? В мире, наверное, только мы так умеем. И потом удивляться её недееспособности. Полностью лишив вменяемого командования и обеспечения, и ещё про это по ящику паказывают… постеснялись бы, уроды… Это — реально воюющую…свою армию. Что уж о вас-то говорить. Так что, выбери время и съезди. Скажи, заебало всё… ну, там разберёшься, чё говорить.

Нашу беседу прервал посыльный. Вадима вызывали в роту. Он мне категорически запретил в бухом виде пиздовать на дизель и оставил у себя дома (его жена была на работе, но со мной была знакома, конечно — не испугалась бы.) По его замыслу я должен был мыться и валиться спать. Хуй там. Взбудораженный разговором, я, кривой как турецкая сабля, решил, не откладывая в долгий ящик, посетить сразу штаб округа. Раз на дизель бухим нельзя. Во логика-то!! Мать её…

(С утра я, конечно, охуел от своей пьяной логики… думал, теперь мой дом Тикси — это такая глушь на севере, что хуй выберешься вообще).

Штаб округа я нашёл быстро. Дежурный, конечно, охуел с моего состояния, но раз я приехал лично к п-ку Козлову — залупаться не стал. У кадровиков бывают крайне странные посетители. А вот влезать в их дела не рекомендуется. У нас пиздец, какая интересная армия. Заснуть можно на одной должности, а проснуться совсем на другой. И в другом месте. На моё счастье, п-к Козлов болел, и по этой причине отсутствовал. Я, естественно, уже привыкнув к тому, что поставленная задача должна быть выполнена любыми средствами, затребовал адрес и, как ни странно, получил его. Короче говоря, очень скоро я оказался перед заветной дверью в одной из Читинских пятиэтажек и давил на пуговку звонка.

Дверь открыл…точно… тот самый направленец, суливший мне при распределении роту чуть ли не через полгода после прибытия к месту службы. Только в трико с вытянутыми коленками, шлёпанцах и развесёлой маечке «Чикаго Булз». Выглядел он действительно нездоровым.

— Хуясе… ты кто?? — спрашивает п-к, наблюдая на своём пороге вдрызг пьяное тело в лейтенантских погонах.

— Яаа? А я, тащ полковник, лейтенант Скворин…вы меня в Борзю распределили летом…

— Чивоооо?? Какой, блядь, Скворин??

— Ну вы ещё удивились, что я с МосВОКУ, и мне пофиг, где служить…

— Ааааа…гыгы…дададада…. Был такой… Эк тебя… ну, заходи — раз пришёл. Чего приехал то?

И, как в той песне — «И тогда я им всё рассказал, и про то, как был на войне». Жаловаться не жаловался. Просто, наслушавшись Вадима, выдал спич, не вдаваясь в ротные дела, о том, что служить-то я готов, но выживать заебало… рапорт на увольнение не писал, потому что бесполезно. Пока он туда-сюда бродить по инстанциям будет, у меня яйца седыми станут. Соберу бабла и съебусь в Москву. Если я уже на троллейбусы готов прыгать, как папуас на стеклянные бусы… хули удивляться? Полковник слушал меня внимательно, как ни странно… кивал там чему-то своему… потом взял мои координаты и, уже выпроводив за дверь, задал только два вопроса:

— А сюда со службы съебался и для храбрости нажрался? Так??

— Не… я сюда по другому… командировка… а тут вот…подумал… и… в общем… совместилось…

— Какую командировку?

Я показал командировочное и пояснил цель визита на дизель. Полковник, врубившись, зачем меня послали, начал ржать.

— Иди… будет тебе перевод, — и закрыл дверь. До меня из-за неё доносилось «Далбаёбыыыы ыыыыыыы… гагагагага» наверно, ещё целый этаж вниз.

Посчитав себя протрезвевшим, поехал на дизель. Зря, конечно. Там в штабе тоже долго ржали, а после сделали ход конём. Оформили по-быстрому 12 бойцов, отсидевших срок и когда-то отправленных именно из Борзи. Вручили их мне с предписанием доставить до штаба Армии в Борзю. Залупался, конечно, но вопрос быстро порешали на уровне Округа, и, пообщавшись с большими дядьками, я понял, что моим мнением особенно никто не интересуется. Вадим ухмыльнулся только да сказал, мол, не дрейфь… эти уже отсидели, и чтоб больше не попасть сюда, ещё месяц шёлковыми будут. Так оно и вышло. 12 пацанов, разучившихся смеяться и строящихся по первой команде, были доставлены мной в Борзю.

Начальник Штаба Армии орал так, что звенели стёкла во всём штабе. Дембельнули их, по-моему, прямо там, в штабе.

Дальше — пьянки, караулы, наряды и боевая на разных направлениях. Комбат пытался со мной поговорить, но после визита в Читу я ненавидел всё, что видел, и залупался сразу и на всё.

Жена больше не писала. По телефону отвечала односложно и ни о чём, стараясь закруглить разговор, толком его не начав.

Потом позвонила мать и сообщила, что я стал отцом. Апрель… все, что накопил (около косаря — собирал, чтобы жене отправить) уебалось в стол.

Я — отец. У меня есть сын…Ванька.

Пишу рапорт на отпуск по рождению сына — меня шлют на хуй, я шлю на хуй в ответ и уже при всех. В голос. Это залупа. Несоответствие не въебали, но дела мои всё хуже. Я на ножах со всем начальством, начиная от ротного и заканчивая комбригом. Сделать со мной ни хуя нельзя. Бойцы вообще шарахаются от меня, как чёрт от ладана. Доходит до того, что я начинаю им подтягивать ремни и за неправильное отдание воинского приветствия в движении дрочить индивидуально. Короче, крыша течёт. Я — самый злой и ебанутый лейтенант, известный всем. Однако, наряду с этим всё же стараюсь не терять уважения к себе.

Водка никого до добра не доводит. Зато даёт возможность, в условиях похмелья, задуматься над тем, как живёшь.

Захожу в казарму перед караулом. Трезв, чист, выбрит — готов заступать на охрану и оборону, так сказать. Служба есть служба, и она начинается с команды самому себе «Отставить стакан!».

Опаньки, мимо, сдерживая рыдания, пылит молодой.

— Масягин…

Боец ускоряется в умывальник, не реагируя на то, что я его окликнул. Прав он или не прав, расстроен или в приподнятом настроении, для меня уже не важно. Важно, что на меня положили хуй прилюдно, причём чем-то там руководствуясь. А я не спортсмен…у меня, когда на меня хуй кладут — коленки прогибаются.

— Масягин, стоять! Ко мне, солдат!!! — сам ору от входа, даже не двинувшись к умывальнику. Если не выйдет, то я войду, и какое бы горе у него ни было, он выхватит пиздюлей. Масягин это знает, и поэтому выходит. Боится, конечно, что уже налетел. Красный, как рак варёный. Носом шмыгает.

— Солдатик. Куда ж ты от меня побежал-то?? Кто обидел такого славного мальчугана?? А ну-к… давай, жалуйся…

Масягин начинает сопеть и отворачиваться. Это плохо. Это его довели издевательствами, и моя издёвка — последняя капля перед истерикой.

С тумбочки доносится:

— Да письмо ему пришло товарищ лейтенант… — Николаев.

— Я тя спрашивал, чучело??

— А чо сразу чучело-то… я это… я ж помочь…

— Взлётку лучше бы отпидарасил, помощник… я тебе место для чистки обуви помогу в порядок привести заодно. А-то, я смотрю, места общего пользования не успевает наряд в порядок приводить, в сортире меня, наверно, сразу инфаркт схватит… прямо над твоим трупом, Николаев… ща, тока вот с Масягиным разберусь.

Это команда на уборку Николаеву…если не поймёт, то будет ему горе. Если выйду из канцелярии и обнаружу бардак — задрочу наряд. Я трезвый — опасен. Трезвый я служу как надо. Это пьяный я уже на мелочи не смотрю. В роте радость, если я на стакане. Но сегодня я в караул. Злой. Шутки в сторону.

— Ну, пошли беседовать… — увожу Масягина в канцелярию. Нормальный, в общем-то, парнишка. Толк будет. Тяжко по духанке. Ну да ничего. Расправит крылышки, и будет ещё грозой молодым летёхам, как Воробей тот же. А пока что надо разобраться. Довести бойца до суицида — раз плюнуть. А я сюда на то и поставлен, чтобы не было такого.

— Садись…тебя Игорь зовут-то??

— Миша.

— Хуиша, сопли подбери, солдат. Михаил, а не Миша…. Мужик?? Ну, так отставить сопли, и по-быстрому, в чём там у тебя дело? — сам делаю вид, что мне до пизды его проблемы и интересней содержимое сейфа: документы, водка, патроны. Так проще ловить на пиздеже. Человек думает, что его и не слушают и такое несёт, что потом не смять его брехню…это надо быть «крупным специалистом» в казарменной жизни.

Он и несёт мне про письмо. Не зря с тумбочки Николаев вякал — подавал ему идею. Угу… письмо… девушка бросила… расстроен. Гудбай, мой мальчик, гудбай, мой миленький… твою мать.

— Тээээкс… куда же я его задевал то?? — роюсь в сейфе. — Ты не знаешь, Михаил, куда я его дел??

— Каво, тащ лейтенант??

— Да доверие, солдат, — отрываюсь от сейфа и начинаю смотреть ему в упор в глаза, при этом тихо, но зло продолжаю, — ты, наверное, охуел, Мишаня… ты, по ходу, решил, что имеешь право делать из лейтенанта Скворина долбоёба… а зря… я вот пока не злой ещё, но вот, чувствую…

Дверь канцелярии открывается, и заходит Серёга Кузнецов. Что-то пытается с порога сказать, я поднимаю палец вверх, мол, погоди. Масягин явно не знает, как себя вести. С одной стороны — те, кто его довёл до ручки, а с другой — самый ебанутый лейтенант в батальоне. И ещё не понятно, что для него будет хуже. Но у меня нет времени на душещипательные беседы.

— Чувствую, пиздишь ты, Масягин. — Я шумно и наигранно нюхаю воздух. — Стопудово пиздишь. Тебе минута времени, и ты с письмом здесь… Если я сейчас услышу, что ты его порвал и выкинул, то учти, оно тебе поперёк жопы встанет, я тебе это обещаю. ДЕЖУРНЫЫЫЙ!! — дверь в канцелярию открывается и просовывается рожа Пня. — Пень, вот это тело через минуту у меня опять… башкой отвечаешь, Масёл, неси письмо… по-хорошему тебя прошу…

— Товарищ лейтенант…да вы не так поня…

— Молчать!! Исполнять!! — вскакиваю, Масягин тоже, и с отскоком в сторону, — бегом, бля!! — Масягин покидает канцелярию. Я тут же к Серёге. — Серёг, ща, как он зайдёт, бери Пня — и в сортир… и пусть молится… что-то он знает… ещё прессани Николаева, если что… тоже что-то знает, а я пока с Масягиным поговорю… похоже, довели пацана… начни спрашивать с того, что было в письме! Скорее всего бабло сняли, а потом письмо читали. В первой роте полгода назад было такое. Заеблись отписываться. Коли его до жопы, как будто всё знаешь…ну, ты видел, как я или Денис работаем… давай…

— Чо? Суицид??

— Пока нет… но ты Пня ломай, как будто Масёл тут раскололся и на грани… понял??

— Лады.

Заходит Масягин с письмом. Серёга выходит, я слышу, как подзывает Пня. Масягин тут же сбивчиво начинает что-то врать о том, что я его не так понял.

— Масягин, я понял, что ты мне врёшь… скажи… мне заставлять тебя вслух читать мне письмо, или ты мне сейчас расскажешь без пиздежа, в чём дело??

Масягин пыхтит… тужится… потом выдавливает:

— Они моё письмо читали…

— Кто — они??

Молчит. Мдя… я бы тоже молчал, наверное.

— Масягин, ты хочешь, чтобы твои письма читали дальше?? Или чьи-то другие письма?? А? Масягин?? Ты что думаешь?? Мне тут делать нехуя, как разбираться в твоём вранье перед караулом, так?? Итак, давай чётко, по существу, и, Масягин, если я, ссука, ещё раз ловлю тебя на вранье, то не только бубен расколочу, но и вообще забью на тебя, солдат…пусть тебя, как Примуса, хоть в жопу ебут.

(Примуса в роте давно нет, зато память о нём осталась страшной сказкой о пидоре, которую непременно рассказывают молодым.)

Действенная, надо сказать, угроза. Кому этот аборт нужен, кроме нас, офицеров?? А защитить молодого бойца от беспредела в казарме могут только офицеры, впрочем, как и закрыть глаза на этот беспредел, фактически соучаствуя в его опускалове. А то, что я против беспредела, знает вся рота.

Но Миша Масягин хватает ртом воздух, пыхтит, крутит клювом… однако молчит. Стукачество — тяжкий грех в армаде.

Идём дальше, значит.

— Масягин, я тебе тут не НКВД… знаешь, что это такое?? — Миша отрицательно трясёт башкой, клюв опущен, явно чем-то нехорошим, наверное, представляет это НКВД. — Это, Миша, такая организация была… там, чтобы правду узнать — пальцы в дверь людям в лёгкую защемляли… как думаешь? Больно??

Кивает.

— Так вот, Миша… тебе сказочно везёт… потому как времени у меня нет… в караул надо… поэтому я тебе помогу… на первый раз… в другой — не будешь говорить по-хорошему — сломаю, как ломали в НКВД… всосал??

Миша смотрит на меня.

— Ты пришёл в роту… на тумбочке письма… посмотрел — тебе нету… потом, оказалось, есть, но вскрыл кто-то другой… так??

Кивает.

— Просто так письма не вскрывают… что там было? Деньги?? Ну-ка, дай конверт! — подаёт. Какая-то Лена ему пишет. Не упомню, чтобы у меня в роте просто так письма вскрывали — святое… от мамы… от девчонки… но просматриваются ещё на почте на просвет. Если есть подозрения на наличие бабла — вскрывают, не думая. Не дошло. Чем толще конверт, тем меньше шансов, что он дойдёт до адресата. Мало ли?

Итак, моя версия — бабло. Но от девушки?? Странно. Хотя могли и поглумиться.

Внутри обрывается… не люблю я этого. У самого семья — больное. Скучаю жутко.

— Смеялись над твоими чувствами, солдат??

Опаньки — краснеет. Засопел. Ранимый — хреново, хотя я в его возрасте тоже не стальной был. Только этого мне не хватало. В роте у какой-то падлы поднялась рука залезть в личку. Это для любого молодого полшага до петли. И так самая тоска по дому, а тут какая-то тварь, которая сильнее и наглее тебя, учитывая корешей за спиной, стебётся над твоими любимыми и родными.

Всё. Масягина трясти бесполезно. Но я обязан задать этот вопрос. Он сейчас закупорился. Для него сейчас все враги. Он не видит людей — он видит беспощадную и непреодолимую систему, которая его перемалывает, вытравливая все, чем он является. Всё человеческое. И всё-таки ломать надо, иначе хуже только будет.

— Кто??

Молчит. Жаловаться правой руке палача на то, что его левая рука сделала тебе больно — глупо.

— Масягин, это последний и самый трудный вопрос, правду я сейчас узнаю всю и до конца, скажешь — сэкономишь мне время. Нет — я всё равно узнаю, но тебе за мой напряг придёт пиздец. Выбирай.

— Пнёв, — одними губами выдыхает-решается Масягин.

— За мной, солдат, — иду в роту. У меня ещё минут двадцать на разборы. Караул уже шебуршится на инструктаж. Я сразу направляюсь в сортир, в курилку. Там Серега обычно беседует с охуевшими. Там кафель — если что, мыть удобно, и выход один. Удобная комната для разговора. Там я их и нахожу.

Ебааааать….

У Пня рожи нет. Такое ощущение, что нос ему вколотили внутрь лица. Крови — пиздец. Над Пнём стоит Серёга. В левой руке держит какой-то мятый листок. Фотка. Хорошо, что тут кафель — мыть удобно.

— Сергей, — окликаю, Серега перестаёт пялиться в пространство и на выдохе:

— Мразь, — заряжает Пню ногой по телу. Пень хрюкает и пытается сжаться в комок. Сергей подходит ко мне и молча протягивает фотку. На фотке молодая девчонка…на мой вкус так, на троечку… но Масягин, видимо, именно её при дрочке и видит… хули… любовь. Только вот ручкой хуи нарисованы у её личика и прочая пахабщина. Вплоть до подписи «СОБСТВЕНАСТЬ 3 РОТЫ. НАША БЛЯТЬ». Я присвистываю.

— Масягииин!! Воин, а шо ж ты ему в ебло не дал?? — разворачиваюсь к Масягину.

Молчит. Понятно. Пень был не один, да и здоров больно. Однако это не оправдание в таких делах. Эта ситуёвина выше устава…на мой взгляд.

Внутри сжимается пружина. Хочется что-нибудь сломать. Кого-нибудь.

— Масягин… строиться все, кто в роте… ори — Скворин строит… — минута времени, все стоят, караул тоже.

Вопли, топот.

— Серёга, ты ебанулся, его так хуярить??

— Не сдержался… как увидел… да я ему один раз… бля, да они охуели вконец, — пытается подойти к Пню — останавливаю.

— Короче…ты его не бил…я бил…

— Да ладно…я сам отвечу…

— Дурак, в караулы ходить некому… со мной ни хуя не будет… а тебя заебут… и за яйца возьмут…ты думай башкой-то. — И уже не ему, — Аууу, Пе-энь!!! Тя кто так уделал-то, родной??

— Ни-никтоо… а-ссс… — морщится, пытается встать, — я упал…ой…бляааа.

— Тебе бил в пятак я — понял?? Для ротного… всосал, боец??

— Да.

— И ещё… если ст. л-т П. узнает, кто тебя бил… мне по хуй от кого… Пень, вот тогда вешайся. А теперь пошли.

В роте стоит на взлётке два с половиной взвода. Рожи — от испуганных при взгляде на Пня до равнодушно-недовольных. Построение жрёт время. Значит, вместо того, чтобы сделать спокойно то, что задумано, придётся делать это бегом.

— Давненька я вам, обезьянки мои, мозг не вправлял… вот, полюбуйтесь, на вашего товарища Пнёва Лёху, — показываю на залитого кровью Пня. — Вы, ребятки, меня знаете… есть вещи, которые я лично не прощаю, и прощать не собираюсь. Вот, Леха Пень решил прочесть чужое письмо. Я не буду останавливаться на том, «зачем»? и так понятно… бабло искал… это понятно, хоть и недоказуемо. Ну, мне-то и доказывать ничего не надо… да, Леха?? Бабло искал??

— Никак нет.

— Эх… вот дурак, ты, Пень… ну скажи мне и товарищам тогда, зачем ты письмо вскрыл, раз не за деньгами лез.

— Пошутить хотел…

— Вооон оно как… понятно… я вот думаю, может мне тебе добавить, тварь??? А??? ты за каким хуем сюда призван?? Получается, что ты сюда пришел, чтобы шутить над людьми? Да, Леха?? — достаю испохабленную фотку Масягинской зазнобы, демонстрирую всем, — Видали шуточки?? У нас тут Пикассо завёлся, мать его, — в строю заинтересованность. В основном молодые шеи тянут. — А теперь я хочу видеть тех, кого Масягин мне не назвал… пока не назвал… но назовёт, если у этих выблядков отсутствует мужество признать своё говно. Выползайте, суки… хочу вам в глаза посмотреть… да в рожу плюнуть.

Тишина.

— Николаев.

С тумбочки:

— Я!

— Ты ничего мне сказать не хочешь, солдат??

— … Я… да… я видел, товарищ лейтенант… — знает, скот, что всё равно размотаю и только злее буду за отнятое время.

— Кто ещё??

Измывались трое. Видели — пятеро. Вскрыл Пень. Денег не нашли… нашли фотографию. Дальше всё и так ясно. Это две минуты выяснений перед строем. Пень и Николаев, спалившись, никого не выгораживают. Все участники сдаются сами.

— Уроды вы, ей богу…. Вот у всех у вас есть матери… девчонки…они вас ждут. Да пусть Масягин хоть трижды чмо, кто дал вам право такое творить?? Вас что? Свиньи воспитывали?? Николаев… твоя мать свинья???

Николаев поднимает глаза… вот оно… то, что надо… он вообще псих у нас.

— Товарищ лейтенант… не надо… так о матери, — говорит сквозь зубы. И боится, и уже на грани. Мать — святое. Я знаю, куда бить.

— Дааааа? Да дай бог твоей матушке здоровья, но ты чего это тут глазками зыркать начал?? Не нравится, как поганят её имя?? Правильно, боец… и мне не понравилось бы… я вообще-то за этим тут у дьявола в жопе в этой ёбаной Борзе и торчу, чтобы никто не смел на мою маму пасть открыть… никогда… и не только на мать… на всю мою родню… и твою, кстати, Николаев… и на родню Пня… и даже, представь себе, на родню Масягина… А знаешь почему?? Да потому, что задача армии, в которой я служу — защищать народ. А народ — это наша родня… твоя… твоя… твоя, — я выборочно тычу пальцами в первых попавшихся бойцов. — Но вот вопрос…от кого?? От врагов, наверное… да, Николаев?? Хули ты хоботом трясёшь, уёбок?? А кто враги?? Это китайцы сюда забежали и хуй на фотке девушки Масягина нарисовали?? А?? И что получается?? А получается, солдат, что ты, замахнувшись на самое святое, оскорбил и мою семью…. всасываешь??

— Я не рисовал…я…

— Ебало завали, красноармеец, щас я говорю. Эта девчонка, которая ждёт Масягина, письма ему пишет… поддержать пытается… да может, её брат сейчас тоже где-нибудь в армии, а у нас… ну-ка лапы поднять, у кого сёстры взрослые есть!!

Шесть рук.

— Так чью из их сестёр ты оскорбил, мурло??

Молчат. Все молчат. И я очень надеюсь, что дошло до них. Сами меж собой, как звери, но близкие — это близкие. На хуя мы вообще, такие защитнички, тогда нужны??

— В казарме нет места соплям… но запомните, уроды, вы будете уродами до тех пор, пока будете жить рядом друг с другом, как животные. Мы все разные… тот же Пень, когда ему пришло письмо, что девчонка его больше не ждёт, тут истерику закатывал и бритвой вены пилил… так было, Пень??

Пень цыкает:

— Так это когда было-то, ещё при Умецком.

— А чем Масягин от тебя тогдашнего отличается?? Это ты что? Позавидовал Масягину?? Его ждут, а тебя нет?? Пень… вот ты вроде бы взрослый уже… хуем пол подметаешь… вон, амбал какой вырос, а ебанутыыыыый… как пятилетний прямо… да если в эту казарму завести всех баб, которых ты и Масягин за жизнь выебете, то места не хватит. И с тобой об этом, кстати, Умецкий тогда и говорил (была банальная история с письмом «Не жду — не люблю — так вышло» Пнёву и его истерика с бритвой в руках… Вадим тогда приказал принести верёвку и предлагал Пню повеситься… мол, надёжней будет… а эта блядь пусть ебётся дальше… в своё удовольствие, с теми, кто пришёл с армии… а Пень такой идиот, что и хрена ли его ждать, если он не врубается в такую вещь простую — что женщин много, и если бы не повесился из-за одной пизды, то была бы ему связка пёзд. Запозорил при всех его так, что Пня ещё месяц, наверное, подъёбывали).

— Товарищ лейтенант… не надо об этом… тут…

— А где?? Пень?? Где мне об этом?? Ты чо? Не врубаешься?? Здесь все свои…. Да тебе Масягин этот больше свой, чем я… я же шакал… а он братуха… только вот шакала ты боишься, а братуху своего готов из-за того, что у него девочка есть, а у тебя нет, загнобить. Мразь ты всё-таки, Лёха. Есть места общего пользования. Сортир, например. Место для чистки обуви. Блядь, бросившая солдата. Так какого хуя ты говняешь что-то хорошее?? Тебе мало дерьма?? Или надо, чтобы всем вокруг хуёво стало?? Лучше молчи, паскуда.

— Ну и ты, Масягин… чмо ты, Масягин… это я тебе не как лейтенант говорю… Если бы ты ему в рыло вцепился, то, конечно, опиздюлился бы, но все запомнили бы, за что ты попёр на старший призыв. Запомнили бы и врубились, что рядом с ними есть мужик, который за своих порвать может, понимаешь?? А сейчас все знают, что рядом с ними живёт чмо, которое не способно девочку свою защитить. И как ты думаешь, будут ли тебя уважать после этого?? Какая на хуй армия — защита народа, с таким защитничком?? А в бою ты тоже будешь ссаться от страха пиздюлины, пока твои товарищи будут защищать твою и свои семьи?? Знаешь, что я тебе скажу? — я беру обезображенную фотку и разворачиваю к себе, как будто только сейчас пытаюсь за каракулями разглядеть её лицо… ну да… обычная серая мышка… дешевенький наряд… аляповатые серёжки висюльками… милая улыбочка… глазки-полусолнышки, небось, и веснушки есть, словом, молодая обычная девчушка.

— Н-дааа… красивая девчонка, видно, что хорошая… не испорченная… но ты… — я начинаю рвать и так бесповоротно испорченную фотку, — недостоин её… Не дорос, видимо… И мы в роте это знаем… а она… она пока не знает. А как будет на самом деле — зависит от тебя, Масягин. Я бы на твоём месте написал ей письмо… а конверт и бумагу вежливо попросил бы у Лехи Пня, — бросаю обрывки себе под ноги. Они мелкими белыми клочками рассыпаются у моих ног, как новогоднее конфетти.

Разодранная в клочья, испохабленная казармой улыбка Ему. Одному единственному. Не сумевшему её защитить, и теперь вынужденному с этим жить. Так пусть учится защищать своё!! На хуя он сюда призван?? Учиться утираться?? И я очень надеюсь, что Масягин… да и остальные… не дадут больше в обиду ни одной дорогой им улыбки.

Как не дам при случае я.

— Взрослейте, уебаны, тут армия, а не зона.

Помолчали.

— Караул, пять минут времени, строиться внизу. Николаев, почему мусор на взлётке? Масягин, Пнёв, по объяснительной о том, как дрались в туалете по причине вскрытия Пнёвым письма Масягина, если до выхода из роты я не увижу объяснительных — будем писать, как было… Хули встали?? Бегом марш, уроды!!!

О месте для чистки обуви я как-то забыл, вспомнил только на разводе. Интересно, я — то вспомнил, а вспомнил ли Николаев?? Что-то я сомневаюсь.

Денис ограничился тем, что впрямую запретил мне разборы без него. И всё. С этого момента я окончательно забиваю на всё, что касается роты. Только наряды, караулы и водка. А пьянки, как и наряды, все похожи, как две капли воды. Реальность превращается в какое-то нескончаемое колесо, по которому ты бежишь, как белка, ловя эту самую белку, пока не сдохнешь. Всё вокруг стирается, кроме пистолета и бутылки. Это единственные реальные вещи в мире. Остальное — лишь обрамление.

С пистолетом — злой, и несёшь службу, заёбывая всех и всё вокруг. С бутылкой — тоже злой, но ещё и душой болеешь… точнее, блюёшь, и опять заёбываешь всё и всех вокруг с той только разницей, что водка кончается, а пистолет нет. Отобрать эти две вещи у меня практически немыслимо.

Первую отнимать — пристрелю, вторую — загрызу.

Но всё плохое, как и хорошее, когда-нибудь да кончается. Хорошее кончаем мы, а плохое кончается само по себе и неожиданно, как правило.

Вызывают в штаб бригады. К кадровику. Говорит, звонили с Округа, будут перезванивать. Ждём. Звонок.

— Ало… это тебя, — трубу тычет.

— Лейтенант Скворин.

— Оооо… лейтенант… ну ты не забыл еще, как ко мне домой заломился???

«Ёб твою… приехали… пиздец мне»….

— Помню, товарищ полковник, извините… неправ был.

— В смысле?? Ты в Борзе прижился, что ли?

— Нет, товарищ полковник. Просто неправ был, что… вот так сделал, — кошусь на кадровика, запускающего уши в мой разговор. Вот скажи при нем, что бухой в штаб округа заваливался — через минуту комбриг комбата будет ебать и запрещать мне любой выезд дальше КПП-1. И так заебли уже, уроды.

— Да лааадно… приказ твой вот подписанный держу… сдавай должность, потом в отпуск, и после отпуска ко мне… думать будем, где ты Родине больше нужен… гыгы. Всё. Жду после отпуска. Выполняй.

— Есть!!

Кладу трубку.

— Ну, чо? — кадровик.

— А ничо!!! Ебал я в рот эту Борзю!!! Сваливаю я от вас… угагагагаааааааааа… МАМА, ВСЁ ОКЕЙ, НАХУЯ НАМ ЮЭСЭЭЭЭЙ (откуда всплыло??) Всёоооооооооооооооо!!!!!!!!!

— Ты чо орёшь-то?? — мне в след.

Денис, наверно, вздохнул с облегчением. В целом мы оба понимаем, что личных предъяв друг к другу нет. Он не дрочит меня со сдачей взвода, но вот Егор должен сдавать роту (шмотьё), тут я получаю намёк, что желательно, чтобы он её сдал нормально.

— Ну что, Егор, на дембель готов??

— Как пионер, тащ лейтенант.

— Чо с имуществом роты??

— А вам-то зачем?? — все знают, я давно не при делах. В роте меня слушаются, конечно, но царь и бог Денис.

— Егор!!?? — видит, не шучу.

— Понял… ваш аккорд??

— Я на аккорды хуй ложил, Егор… а вот ты точно ротного кинешь…

— …Кину… даа… — Егор, как когда-то, зло смотрит в стену, — сука он….

— Егор!! Мы, по-моему, договорились насчёт офицеров. Так??

— Ну, так.

— Мне повторить вопрос?

— Да не надо… со шмотками в порядке… а вот котелки и фляги в проёбе… особенно фляги… ну и там, по мелочи.

— Что, не решаемо??

— Фляги, — ответ унылый…не хочется ему вообще ничего решать. Но может всё. Всё, кроме фляг. Иначе бы не поднимал вопроса вообще. У нас давно договорённость- сразу говорить о том, чего не может делать, чтобы я рассчитывал только на себя.

— Фляги я тебе достану, но остальное чтоб было…

— Да нахуя вам?? Вы же переводитесь, пусть сам рожает.

— Егор, текста до хуя… не выводи… говорю, надо — значит, надо…

— Бляяяя… не было печали…

— Я не понял… тебя что? Проверять надо? — я забыл, когда это делал, потому что Егор уже давно не попадался на вранье и знает, что я могу проверить в любое время. Очень дорожит своим словом передо мной. Я, в свою очередь, тоже. И он это знает. Мы были бы неплохими друзьями…. но мы на службе. Тут работают, а не дружат.

Он сдаёт роту. Я не проверяю. Фляги рожаю у третьего батальона через другана начвеща. Он не обеднеет. У нашего такие же запасы и точно такое же движение имущества по своим каналам. В армаде очень многое решают связи, и кто с кем пьёт. Валюта одна — водка.

Денису проверять бесполезно, на момент сдачи всё в наличии, конечно, а дальше то, что необходимо вернуть — вынесут, как ни следи. У бойцов свой кодекс чести, блять.

Егор уезжает раньше, чем я. Провожаю на поезд с очередной партией дембелей. Впервые пью с солдатом водку. На дембель пробил-таки ему старшинские погоны. Выше старшего сержанта пускать не хотели. Денис решал. Скрепя сердце. Имущество роты — штука поважнее амбиций.

Прямо на перроне из горла хлещем «Антошку». Егор всё никак не может мне сказать «ты». Но в итоге жмём лапы, обнимаемся на прощанье, меняемся адресами. Стоим особняком. Остальные не лезут.

— Удачи тебе Игорь. Бошетунмай.

— Будешь у нас… дай знать… Пока… Алексей.

Стою, смотрю на уезжающий поезд… скоро и мне… откуда-то опять всплывает «Мама, всё окей, на хуя нам юэсэй».

Насвистывая, покидаю вокзал, чтобы через неделю, разъебав об паровоз две бутылки водки (специально бегал в начало состава, чтоб колёса крутились лучше), покинуть этот дикий, забытый богом и правительством край. Меня придут провожать все те, с кем я бок о бок тащил лямку службы… где-то спотыкаясь, но чувствуя поддержку, где-то не давая упасть тому, кто рядом. Они провожают меня со смешанными чувствами в глазах… там и пожелание удачи, и зависть, и сожаление, и радость за меня.

И, уезжая, я запоминаю их глаза чётче, чем что бы то ни было. Я вижу в их глазах этот ушедший год и себя, захлёбывающегося кровью, потом, бессонницей и водкой, но держащегося на плаву во что бы то ни стало. Держащегося на плаву в коварной и беспощадной реке жизни.

— Лёха, слушай… тебе же уже всё подписали?

— Ну!?

— Едешь?

— Ага.

— Не ссы, вернёшься, бля… слушай… не сгоняешь в Борзю? Молодежь надо отвезти…10 рыл… тебе один хуй неделю сушиться ещё, как минимум, а мне отправить вообще некого. Всех в Красный Яр угнал, а Зелёного не пошлю (свои Батоны есть везде)… в пизду его, уёбка. — Мишка знает, что я ему не откажу, он — выпускник нашего училища, учился на год старше и был другом моего зёмы. Знаем друг друга давно. Свела судьба в армаде. Бывает.

— Бля… Мих… ну вот делать мне нехуй…

— Да ладно… ты ж там служил… может, из своих кого увидишь… харэ ломаться, Скворин, я уже почти решил вопрос-то… Ну!!?

«Это да. Это он умеет. Решать вопросы. Просчитывает ходы на пять вперёд. Шахматист, твою мать.»

— Ну, хуй с тобой… скатаюсь, всё равно — не ты уломаешь, так начштаба отправит.

— Шаришь… гы…

Борзя.

Захожу в свою роту.

— Дежурный по роте, на выход!!

Дневальный, высокий, худющий, как палка с висящей на ней формой и штык-ножом, болтающимся на яйцах. Подхожу к нему… «дежа-вю??»… поднимаю штык перпендикулярно солдатскому отсутствию живота. Из сортира вальяжно выдвигается дежурный, видит меня, и я наблюдаю, как меняется его лицо. У него, похоже, тоже «дежа-вю». Поначалу несется было ко мне… потом резко начинает тормозить, и аж полуприседает, видя, что я делаю около дневального. Дневальный изображает из себя часового на первом посту, тянется и смотрит поверх меня, якобы ни хуя не происходит. Секундное затишье…я аккуратно поправляю штык на положенное расстояние и говорю дневальному:

— Отставить.

— Отставить, — орёт этот чумазоид. Замечаю, что губа припухшая.

— Солдат, штык должен быть на расстоянии ладони от бляхи, а не на яйцах… А то ведь побежишь куда и отшибёт хозяйство. Понял??

— Так точно.

Дверь канцелярии так и не открылась. Значит, Дениса нет… вообще никого в роте.

— Масягин, — дежурному, — чо? Все на стрельбище??

— Так точно, товарищ лейтенант.

Подхожу к нему. В общем-то, правильно всё… я для него навечно останусь «товарищем лейтенантом Сквориным… МО-ЧМО».

— Старлей я уже… шары разуй, Масягин.

— Ой… извините…

— Ладно… проехали… когда домой??

— Через полгода, совсем чуть-чуть осталось, — отпустило его… улыбается, шок от встречи уже прошёл, и Масягин опять вальяжный дедушка.

— Хм… смотри, не подохни от интоксикации… Это я тебе по опыту… Как Лена??

— Какая Лена?? Аааа… это вы о…

— Понял… забей.

— Да давно забил…

— Ну, бывай, сержант… Ротному привет.

Я передумал кого бы то ни было видеть. Я очень хочу отсюда уехать и не приезжать больше никогда.

Лейтенантский отпуск. До Читы ехал ночь. Там взял билеты на первый же поезд в Москву и еле дождался его, коротая время в видеосалоне, практически не понимая, что показывают. Четверо суток в поезде под плотным градусом, иначе при малейших признаках протрезвления немыслимо хочется бежать впереди паровоза. Домой. К семье. Семья. От мыслей про семью хочется опять выпить и не думать.

Так бывает, что думать, прогнозировать, представлять — гораздо хуже, чем делать. Такого в голове навертишь, напридумываешь, что уже свои умозаключения, основанные на своих же догадках, начинаешь считать истиной. Большинство бед в мире от недостатка информации и неправильных выводов.

Семья.

Я полюбил её сразу, как увидел. Светлана. Её бесполезно описывать. Как описать красоту?? Любые сравнения только умаляют её значимость, ведь красоту чувствуешь сердцем, а не видишь глазами.

Тем более, если это любовь.

Искра, тут же ставшая молнией, размолотила и мой мимолётный роман с милой мне на тот момент девочкой в доли секунды. Она, точно так же, как и я, почувствовала, что это всерьёз и надолго, и без сожаления рассталась… с моим лучшим другом.

Москва. Училище. 3-й курс.

— Лёха, в увал идём??

— Да я с Ленкой на Арбат хотел.

— Бабла до хуя??

— Да нет… на мороженое и пару чашек кофе хватит… ну, букетик там цветов каких-нибудь.

— Романтик ты, Скворин, мы со Светкой тоже погулять решили…. Может, совместим??

— А чо? Идея!! Жек, а у тебя-то как с баблом??

— Очумел, что ли?? Или ты забыл, что я в отпуск через три дня? Щя всё ссажу, а там отпускные дадут… так что порядок.

Женька, мой лучший друг в училище с первого курса, оба гранатомётчики с одного взвода, только в разных отделениях. Он в 1-ом, я во 2-ом. Все радости и беды пополам. Даже в наряды стремились вместе попасть. В караул — непременно в одну смену. Первая пьянка в училище — с ним. Первая драка — тоже.

Ну и…бабы.

На блядки в общаги только не вместе ходили. Потому что он любил одну, а я…

Я вообще влюбчивый был в училище. На дискотеках знакомился. В каждом военном училище есть ГОК. Гарнизонный Офицерский Клуб. Вот там по субботам и воскресеньям у нас и устраивали дискотеки. Ну, чо там… лампочки мигают… Депеш Мод орёт… в мужском сортире блюют, в женском блюют и дерутся… бабы, естественно. Дискотека бесплатная, и вход в училище девушкам на дискотеку свободный. Такоооое приезжает. Были старожилки, проводившие не один курс в армию и передаваемые, как красное знамя, с рук на руки. Но можно было встретить и приличный экземпляр. Вот такой и была моя Лена.

Милая, неопытная, стеснительная и хорошая…из тех, на которых женятся. Подруга у неё блядина ещё та была, вот она её и приволокла на дискотеку. А я, уёбывая от очередной пассии, дабы не залететь с ней на медляк, выхватил первую попавшуюся из сидящих на стульях, под завывания Скорпов балагуря по дороге к центру зала что-то типа:

— Как приятно, что в нашем сарае наконец-то зажглось солнце, и если Вы откажете мне немного погреться в своих лучах, я вот тут прямо у Вас на руках умру, и кто вас будет защищать тогда??

А потом разглядел, кого выдернул, и был сражён тем, что даже в темноте разглядел, как она покраснела. Танцевать она не умела и отвечала односложно, пряча от меня глаза. В то время как вокруг нас топтались, целовались и обжимались, мы танцевали нечто среднее между перетаптыванием на детсадовском расстоянии не менее 15 см меж нами и какими-то элементами танго (это чтобы хоть на чуточку прижать её точёную фигурку к себе). Короче говоря, поплыл курсант Скворин качественно тогда.

И вот…

Мы с Ленкой договорились встретится на Выхино, ей так было удобно. Туда же Жека пригласил свою девушку Свету. Света была москвичкой, но её родители имели дачу в Подмосковье там, где жил Женька, и каждое лето она отдыхала там. Они дружили с детства, а потом конечно, сошлись. Мой друг был счастлив, и на все мои рассказы о новых увлечениях только о ней и говорил. Фотку показывал, я, конечно, хвалил, даже не присматриваясь особо. А на фига?? Всё равно, если крокодил, то хвалить придётся, а если, красавица, так один хрен не про меня.

Ну, вот и пришло время познакомиться.

Стоим на платформе — курим.

— Лёх, я пройдусь… вдруг уже приехала… сидит где-нибудь… ждёт.

— Ага, давай…

Не успел отойти, уже орёт на всю платформу вырабатываемым командирским голосом. Зовёт. Нашёл.

Подхожу и…

Никогда такого не чувствовал ни до, ни после. Бросаю взгляд на сидящую рядом с Женькой девушку, и руки уже ищут ремень, которого на парадке не предусмотрено — поправить. Фура на затылке, чуб наружу — тут порядок, ботинки начищены, а вот штанцы мог бы и подгладить — мудак.

Рядом с ним сидит девушка — мечта. Глазищи. Густые волосы. Улыбка.

«Бог ты мой, я, кажется, стою и молчу, а надо ведь что-нибудь… Ленка сейчас приедет… Скворин — стояааать. Твою мать… Жек… что же ты наделал!!»

— Здравствуйте, я…

— Я Света, мне Женя говорил о Вас…

— Давай сразу на ты… ребят, пошли на ту платформу… Лена туда должна подъехать…

Смотрю, Жек уловил мою реакцию — скривился.

Идём на другую платформу, в переходе бабка торгует нарциссами. Покупаю два веника, один вручаю Светлане. Как же она потом задним числом меня за них ругалаааа. Не любит убитые цветы.

Болтаем о музыке. Света слушает рок. Это просто фантастика. С Женькой у нас вкусы одинаковые… почти. Не любит он иностранщину. А Света слушает Дорз. Джим Моррисон — это не тема… это темища для разговора, учитывая фильм, снятый Оливером Стоуном с Велом Килмером в главной роли — мегавещь.

Смотрю, Женька выпал из разговора окончательно, рожа, как кило лимонов съел.

— Жек, ты чего??

— Да зуб болит.

Ну, вот и моя Лена. Цветы, поцелуй, знакомство. Заставляю себя оторваться от Светы и Моррисона чудовищным усилием воли. Начинаю активно демонстрировать Свете своё внимание к Лене.

«Опаньки. Показалось?? Да нет. Не показалось. Ей это неприятно!!! НЕПРИЯТНО!!! Ура!!! А чего, собственно, ура??» Я не знаю, но я уже точно знаю, что не люблю Лену. А кого я люблю?? Свету любить нельзя — табу. Настроение портится. Едем на Арбат.

Та прогулка на Арбате пролетела быстрее, чем день рождения. Женька разыгрывал карту с больным зубом. Лена, как всегда, больше молчала и шла, куда все идут. А Света… такие без боя не сдаются. Мы успели сменить кучу тем и, дважды поспорив, почти поругаться. Последнее бабло выкинул на палароидные снимки. Сто тысяч на четыре снимка. На что теперь сигареты и водку брать, непонятно… херня… прорвёмся — не в первой.

Два из этих снимков теперь у нас с моей Светланкой в свадебном альбоме. Только вот последнее письмо от неё было аж в марте, и там есть слово, которое я хочу забыть и считать, что и не видел…. это слово «развод». Вот так я еду в свой первый отпуск и накачиваюсь водкой под картинки-воспоминания. Ну, не о Воробье же мне думать… или этой ебучей Борзе, будь она неладна. Водка и Света. Переход власти в роте к Денису совпал с известием о том, что моей семье наступает пиздец по причине моего отсутствия в этой семье. Она почти год без меня. Выносила и родила сына. Лейтенантский отпуск после окончания училища и свадьбы окончился её беременностью и моим убытием в край непуганых идиотов — солнечное Забайкалье. Везти её туда беременную, не окончившую институт?? В край, где нет воды и электричества?? Где я сам еле выжил?? И откуда при всём желании даже не съебаться — денег не хватит до Новосибирска доехать. Не то, что до Москвы.

Лену я тогда проводил, едва поцеловав на прощание. Зачем мне пудрить ей голову, если я понял, что ничего не выйдет?? Проводил, чтобы увидеть только раз. Приезжала потом на КПП выяснять отношения. Толку-то, пожелал счастливой личной жизни и прямо заявил, что разлюбил. Жестоко?? Да, жестоко. Но лучше так, чем потом блядствовать, жить с нелюбимой, проклиная её и себя. Да и от любви дети бывают, а это уже сложнее решать, оперируя понятиями люблю — не люблю. Это уже ответственность. Своя кровь. Сам без отца рос, и своим такого не хочу.

Дети всегда становятся заложниками отношений родителей. Это несправедливо, но жизнь — дерьмо. И справедливости в ней, как в гвоздях, которыми Иисуса приколачивали к кресту.

Жек уехал в отпуск, я ушёл с головой в сдачу сессии. Жек, попав в рабкоманду, всё сдал заранее. Точнее, за рабкоманду всё сдал ротный, упоив в хлам весь преподавательский состав, не самому же циклевать расположение! Задумка проста — пока рота в отпуске. Уже отдохнувшая рабкоманда делает ремонт — обычная практика.

Никаких контактов Светкиных у меня, естественно, нет, и я вышвыриваю её из головы… каждый вечер после отбоя вышвыриваю.

Сдал почти всё. Отпуск через неделю. Вернулись отпускнички. Жек, затареный домашней жратвой под завязку (его батя с матушкой живут в посёлке городского типа в своём доме… своё хозяйство), рассказывает о том, сколько выпил и чо творил. Мы находимся в каморке электриков. Нашей Электричке.

Так получилось, что я накоротке сошёлся на 2-м курсе с училищным электриком Володей и, подружившись с ним, получил доступ в эту коморку. Электрик Володя просто сделал ещё один ключ и вручил мне, попросив не палиться с пьянками. У меня появилось место, где я наконец-то мог прятать гражданку (гражданская форма одежды….в самоход рвануть или в увольнение переодеться — очень удобно, ротный не может зайти и порвать там всё к ебеням… не его епархия). Там же у меня телевизор и топчан. Хошь — пей, есть время — спи. На старшем курсе свободного времени при должной расторопности — вагон и маленькая тележка.

Вот в ней-то мы и сидим с ещё двумя однокашниками. На том же втором курсе наш тандем с Жекой стал квартетом. И держаться удобней, и одной компанией зависать веселее. Где они сейчас все?? Ромка, я слышал, где-то в Казани в танковом училище. Олег вообще в Чечню загремел. Жек, тоже абассака… в единственном на все ВС конном полку под Москвой.

Отвлёкся?? Н-дааа. Там-то я ещё не отошедшему от отпуска Женьке и задаю вопрос…

— Как Света??

— Всё просто отлично…она приезжала…у нас всё вообще… короче, мы вместе теперь…

— Не понял?? Ты же говорил, что она с тобой с первого курса… — сказать, что я удивлён его такому заявлению — не сказать ничего.

— Да пиздел я тебе, Леха… ты весь в бабах, а я по ней с ума сходил… а тут приехала, и всё, — рожа умильно-довольная. По хуй ему сейчас на такие мелочи, как то, что говорилось в прошлом. Он счастлив. У меня внутри как оборвалось. Ведь когда мы гуляли по Арбату, ещё ничего, значит, не было?? Я впервые знакомлюсь с обратной стороной своей души. Меня душит злость. Курю, слушаю в пол-уха Женькины рассказы. Сам качаю ситуацию. Ну, влюбился. В девушку друга, про которую так думал, а оказалось, что она только-только ею стала, и, значит, я имел шанс. Имел ли?? Ведь он по ней столько сох!! Мне что, баб мало??

МАЛО!!!

ДАЖЕ БОЛЬШЕ… ИХ ТЕПЕРЬ НЕТ… ЕСТЬ ОДНА… И ВСЁ.

Нет, я, конечно, понимаю, и уговариваю себя, что это блажь. Блажь детская по стоящей на витрине магазина красивой и интересной игрушке, которую мне не заполучить, даже если я начну прямо тут биться головой об пол и требовать желаемое. Успокаиваюсь внутренне, не сразу, но успокаиваюсь, и прихожу… к пустоте. Мне по фиг на отпуск и на приезд Женьки — моего лучшего друга. И тут…

— Да вон в патруль пойдём, так к ней и сорвёмся…. она живёт-то тут — полчаса езды… она о тебе спрашивала… понравилась??

Солнце опять на небе — я счастлив. Как быстро всё меняется!! Но я уже знаю, что на моём солнце есть пятна. И я… я не собираюсь их вытирать. Впервые врубаюсь, что есть вещи, которые, даже понимая, что делаешь неправильно — делаешь. Естественно, я соглашаюсь. Чтобы потом пожалеть.

Я в гостях.

Женька со Светой в обнимку. Целуются. Я сыплю анекдотами, и жду — не дождусь, когда нам надо будет в училище. Для них время летит. Для меня ползёт. Я зря сюда приехал. Водки бы жахнуть, да не берёт, и бутылку съели уже. Свалили с маршрута патрулирования к Женькиной… нашей зазнобе. Служба не убежит. Наслужимся ещё, а Света одна.

Даже не могу вспомнить, о чём говорили. Она смотрит на него. И я тут лишний. Порывался уйти было — не пустили. Счастливые. Хохочущие. А я должен научиться радоваться их радости, наплевав на свой эгоизм. Взрослею прямо у себя на глазах. Зависть — гадко-мерзкое чувство — надо вытравливать.

Знать бы ещё, как.

Она провожает нас к автобусной остановке. Она в центре, мы по бокам. Под руки. Два курсанта старшего курса (3-й за плечами, считай, если война — мы младшие лейтенанты), одетые с иголочки по всем правилам военного шика. Со стороны для многих её сверстниц — просто идиллия.

Они болтают, я молчу.

Мне хватает того, что её пальчик, незаметно для всего мира, нарезает, еле касаясь коготком, круги по моей ладони. И меня нет. Я весь там… на ладони своей левой руки. Под этим коготком. Мне окончательный пиздец, и вместе с тем я с ужасом думаю о том, что девчонки могут быть настолько коварны.

И та, которую выбрал я, явно из их числа.

Уезжаю в отпуск с тяжёлым сердцем. Пью и трахаю чёрт-те что по месту жительства, до училища. Приезжаю. Через пару-тройку дней нас должны угнать на месяц в Раменское собирать картошку. Уродилось столько, что того и гляди в полях останется — в стране развал и убирать некому. А так и на училище запасём, и на офицерский состав, и колхозу перепадёт то, что и так сгнить должно, по идее.

Всем хорошо. Перед картошкой отпускают в увольнение. Решаем нажраться по этому поводу на квартире моих родственников, от которой у меня есть ключи. Ромка с Олегом откалываются, у них планы — общага — ебля.

— Светку позовём?? — Жек.

— Жек, зови, конечно… но мы ж нажрёмся в дым…

— А-то она меня бухого не видела!!

Мы бухие. Меня водка берёт меньше. Жек напился и валит спать. Мы остаёмся вдвоём. Пьяные — целуемся. Я вижу её третий раз в жизни. Понимаю, что так нельзя, но сил сопротивляться самому себе нету. И дооооолгий разговор на балконе в августовскую ночь. Мы живём в одном мире. Наши вселенные не просто близки, а идентичны. Ей нужно крепкое плечо, а мне — вытравленная казармой нежность.

Но она девушка моего друга. Мы можем целоваться, пока он спит, но… будущего нет при таких раскладах. Надо объясняться с Женькой, и она к этому не готова. Я вижу. Значит — мне.

Еле нахожу в себе силы уйти спать.

Просыпаюсь. Утро и она.

Надо мной её лицо…единственное в мире любимое лицо. Я сплю?? Она наклоняется и, едва касаясь, целует меня в губы. И я понимаю, что я не сплю. И ещё я понимаю, что, кажется, я потеряю друга.

Она уходит. Ночью спала рядом с Женькой.

Я встаю, иду на кухню… начинаю варганить из вчерашнего стола что-то похожее на завтрак. Бодун — пиздец, но есть пиво и сигареты…. это радует.

Жек встаёт самый последний. Ему сегодня в патруль, у меня увал до восьми вечера, у него до трёх.

Похмелились. Вяло поговорили и начали собираться, утро-то у нас наступило в 12.

Электричка наша. Жек ушёл готовится в патруль.

— Свет, слушай, он предлагал тебе выйти замуж за него??

— Нет.

— А предложит, пойдёшь??

— Теперь нет.

— Почему??

Пожимает плечами.

— Потому что есть ты. Я поняла, что не люблю его.

Я опускаю голову. То, что я сейчас сделаю, называется подлостью… или инстинктом выживания нации. Борьба за существование вида, мать его.

— А за меня пойдёшь??

Изгибает бровь.

— Я серьёзно.

Смотрит. Уголки губ дрожат. Слеза. Одна. Она берёт мою морду своими нежными ладошками и целует мои глаза, потом губы. Это значит — ДА. Это значит, что я впервые принимаю решение такого масштаба. Это значит, что я не отступлюсь от своих слов. Это значит, что любовь сминает любые приличия и понятия, и меня размазало по колее её колёс, как пел Бутусов.

Какой я был наивный. Я и представить себе не мог, насколько бессмысленно вставать на пути Любви. С тем же успехом можно стоять на пути локомотива, гордо выпятив подбородок, пока он тебя не сметёт к чертям собачьим, даже не заметив помехи.

Я провожаю её. Она не просит, но и так понятно, что с Женькой говорить мне. Оставляет телефон и уезжает.

Я, счастливый, возвращаюсь в казарму и налетаю на старшину. Он тут же ставит меня в наряд из-за невернувшегося с увала Иванова. У меня никаких эмоций на это. Вместо возмущения глупо улыбаюсь… да хоть во все наряды, вместе взятые, товарищ старшина, мне по хуй все ваши военные движения. Я впервые в жизни счастлив так, как, наверное, не буду уже счастлив никогда. И это не полученная после долгих страданий игрушка. Это новая ступенька в жизни — лучшая ступенька…я так думаю.

А потом прибывает патруль…и Женька.

Идёт мимо сдавать штык, я на тумбочке.

— Жек, у меня к тебе разговор.

— У меня к тебе тоже.

Ну вот. Он всё понимает — не слепой. Проще решать будет. Я подлец, но жутко счастливый подлец.

Меняюсь с тумбочки, заходим в сортир. Никого, кроме нас.

Сразу вопрос в упор:

— Ты с ней спал??

— Нет.

— Фууух, — выдыхает — думал, тебя пиздить придётся.

— Пока не спал.

— Не понял.

— Жек, прости, я её люблю. Я ей предложил выйти за меня замуж… она согласилась.

— Ты охуел??? Тебе чо? Баб мало??

— Жек, для меня нет больше баб, есть только она.

Хрясь, я только что смотрел на него и уже смотрю в сторону. Уебал. Прав. Я не защищаюсь. Не отскакиваю, не бью, я поворачиваю голову к нему и одними губами повторяю:

— Прости, Жек.

Он не прощает. Уходит. Я выхожу из сортира с двойственным чувством. И облегчение — больше ничего не мешает нам с ней, никто и не сможет, но вместе с тем — я предал друга… впервые в жизни.

Мы не разговариваем сутки, я достаиваю наряд и валюсь спать — через день на картошку ехать.

А наутро Жек пропал. На койке осталась записка для ротного. В ней он просил прощения за то, что ушёл, и заява о том, что бросает училище. Дождался моей смены, чтобы не подставлять, и свалил.

Никогда себя так погано не чувствовал. Он отучился три года, с четвёртого курса увольняют крайне редко, и по каждому случаю такой разбор, что трещат задницы всех прямых командиров, начиная с комбата. А комбат в училище — это полковник и личность, выпустившая не одно поколение офицеров. Его выебать архисложно, но вот за такие выкрутасы рвут, невзирая на погоны и заслуги. Самовольное оставление части в училище — это нонсенс. Это не банальный самоход за юбкой или бутылкой, которые процветают на старших курсах сплошь и рядом. Это тотальный пиздец. Как допустили??

Я — его лучший друг, и меня начинают рвать сразу. Я молчу и иду в несознанку, но говорю, что найду его. Говорят — ищи.

Ищу.

Звоню Светке.

— Лёш, вы дрались? Да?? Он звонил, спрашивал, правда ли, что мы решили пожениться.

— Мы поговорили начистоту.

— С тобой всё в порядке?? Мне приехать??

— Он у тебя??

— Нет… а он что? Пропал??

— Пропал… это я пропал… с тобой…

— Я приеду.

— Не надо… я позвоню.

Но я так и не позвонил.

— Ну, и где твой друг, курсант??

— Не знаю, товарищ старший лейтенант.

— Хуёво, товарищ курсант, такой Вы, видимо, ему друг, раз не знаете, что творится в башке Вашего полоумного друга, — ст. л-т Беда зол и раздосадован, несёт чёрт-те что, как будто не видит, что я сам не свой от этой котовасии. Ну, оно и понятно, садится ему, небось, больно после общения с комбатом.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите…я его за сутки найду…

— Чтооооо?? Крррругом, шагом марш отсюда…совсем охуел, что ли, курсант?? Домашних пирожков переел?? Я тебя быстро в чувство приведу!!! Рррразболтались, твою мать. Уррроды.

— Товарищ старший лейтенант… там из-за девушки… разрешите… он же ебанутый…

— Я вам разрешаю, товарищ курсант, очень быстро покинуть мою канцелярию, и не попадаться мне на глаза. На прямое неподчинение приказу я пока закрою глаза…пока… Марш отсюда!!!!

Нас увезли на следующий день на картошку, и вот оттуда уже чухнул я.

Ромка потом рассказывал, что, когда утром нашли мою записку на аккуратно заправленной койке, началось светопреставление местного масштаба. Сначала орал замок, потом старшина, потом ротный, а потом пришёл комбат, всех выебал и ушёл пить водку, предоставив возможность орать всем дальше. Только и сказал:

— Объявятся эти мудаки, ко мне их… подождём. — Старый воин — мудрый воин.

Записка.

Ст. л-ту Беда И. А.

Я, курсант Скворин, убыл на поиски курсанта Левачова. Обязуюсь найти и доставить в училище.

Дата, подпись.

Как бы там ни было, как только мы приехали на картошку, нас поселили в домиках, оставшихся с союзных времён и бывших когда-то трудовым лагерем. По домику на взвод. В нашем домике тут же началось празднование приезда. Дело в том, что водки было привезено немерено, так как именно на сентябрь приходился святой праздник курсанта — День Зачатия. Ровно 9 месяцев до выпуска.

Грех не отпить капельку за приезд, правда??

Все люди, как люди — пьют. У меня в горло водка не идёт. Женька мне друг, пусть я и подонок. И ломает жизнь себе из-за моего счастья. И как я после этого буду счастлив?? Короче, грыз я себя смертным поедом. Ну, накатил стакан, и, дождавшись, когда все рухнут спать, рванул прямо через поля по бездорожью к огонькам в перспективу. Огоньки — дорога. Раменское — это направление к Коломне, а там и Женька, наверное. Его посёлок-то там, где предки его живут. Под Коломной. О том, что он мог банально отсиживаться в Москве по тысяче и одному адресу, я даже не подумал. Как оказалось, всё верно рассчитал. Вышел (бог не фраер) прямо к электричке. Проезд бесплатный. Доехал с грехом пополам до его посёлка. Последнее препятствие — паром. Денег — хуй. А паромщик то ли со скуки, то ли жена ему не дала — залупился. Не повезу, говорит…сука.

Попытался объяснить — перегар. Ну, он мне конкретно ответил, что думает о будущих шакалах-алкоголиках. Да я тогда и не знал, что в армаде офицерьё шакалами прозывают, кстати. Получать в ебло от здоровенного дядьки — сомнительное удовольствие, да и вымотан. Плаваю, как топор, но не клянчить же бабло. Делать нечего. Нашёл полиэтиленовый пакет. Форму в него, перевязал туго. Сапоги приторочил — голенища связал, ну и с богом.

«Всё-таки он есть. Выловил меня паромщик на катере. До середины реки доплыл, там течение, и — «понесли ботинки Митю»…. Думал, кирдык… Хых…

Хорошо ехать в поезде на верхней полке, убираясь в гавно, вспоминая безбашенную юность. Мне 22, а было-то 20. Два года назад это было, а вспоминается, как будто давно-давно. Быстро же я повзрослел в этой Борзе».

Страшно было — жуть. Тону же. А звать на помощь бессмысленно — кто услышит?? Утро ведь раннее. И назад поворачивать уже глупо. Не дотяну — большую часть проплыл. Короче, как говорится, что есть сил — вперёд. Потом трясло, мышцы деревянные, челюсти лязгают, и хмурый взгляд дядьки-паромщика в упор.

— Дурррак молодой, — только и сказал.

«Я даже не поблагодарил его, а ведь он жизнь мою дурную спас… хм, интересно, зачем, нужен, видать, для чего-то… или кому-то».

Да такие вещи делаются не для благодарностей, наверное.

Дом нашёл сразу, хоть и один раз был всего у Женьки. У меня на имена память никуда, в лесу без компаса заблужусь, но в городе или любом населённом пункте никогда не плутал.

В 8-ом классе привозили в Москву на экскурсию. Ну, экскурсия-то по фиг была, там времена голодные были. В моём городе на полках в магазинах только турецкие дрова с надписью чай и морская капуста без боя, остальное по талонам через дикую очередь, да ещё и какую-нибудь хуйню ненужную в нагрузку бери. Не то, что в Москве. Очереди детские — человек на двадцать, да и есть всё, хошь — колбаса, хошь — сыр, хошь — масло. Шопинг (блядь, мы словов-то таковских не знали тогда, найти бы чего пожрать было) после экскурсии — неотъемлемая часть, если не главная цель поездки. До сих пор удивляюсь, как я там ещё посмертную маску Пушкина успевал разглядеть. Отстал по очередям от своих, и, тем ни менее, прибыл затареный к месту отправления нашего автобуса. Было дело. Обосрался, конечно, от страха, один в мегаполисе впервые остался тогда. Но главное — сделать первый шаг, что в драке, что в непонятках. На том и стоим.

Захожу в калитку, а эта сволочь стоит на огороде — жрёт чего-то.

Нашёл пропажу.

Там и сел.

— Лёха?!! Ты откуда??

— От верблюда… — мрачно, — нас теперь точно из училища попрут… мудак ты, Женя…

— От мудака и слышу… тебя за мной послали?? — тоже мрачнеет, — Не поеду… вали назад, я через пару дней приеду.

— Завтра поедем, устал я…

— Жрать хочешь??

— Жек. Я к тебе всю ночь ехал… я спать хочу…

— МАААА! СКВОРИН ПРИЕХАЛ… ЖРАТЬ ХОЧЕЕЕТ…

Сели кушать. Точнее, я сел жрать, а этот фантик напротив.

— Ну, что?? Выпьем??

— Дать бы те в рожу, — с набитым ртом.

— Свою береги, — лезет за бутылкой.

Выпили.

— Ну, рассказывай…

— А чо рассказывать?? Чухнул за тобой вот…

— То есть как??

Рассказал как.

— Во ты еблаааан…

— На себя посмотри, умник.

— Тебя ж вышибут…

— Нас, Жек… нас…

— Ну, я-то понятно, а ты чего??

— Жек, ты мой друг… я просил, чтобы отпустили тебя искать по-хорошему, меня не пустили…. а я… откуда я знаю, что ты там нахуевертишь в горячке-то.

— Гыгыгыгы… ты чо?? Решил, что я вскроюсь??

— А чёрт тебя знает… она ведь такая…

— Заткнись, — насупился. — Ты меня-то по себе не равняй, это ты у нас тонкая поэтическая натура… герой-любовник, блядь.

— Жек, я за тобой поехал…

— Она знает??

— Зачем ей?? И так, наверное, переживает…

— М-дааа…

— Наливай, не мычи… чо уж теперь…

— Козёл ты, Скворин…

— Знаю.

Мы вернулись в училище. День ждали комбата. Рапорта на отчисление написали вместе. Дело о нашем самовольном оставлении части дальше комбата не пошло. Матёрый человечище, как в воду глядел, что дурь молодая. Ну да насмотрелся за свою бытность в должности-то на идиотов. Пока я дотопаю до его опыта работы с подчинёнными, мне, наверное, надо будет столько говна слопать, что если за раз, то лопну раз тысячу по шву.

— Ну что, поросята… Набегались??

Молчим.

— Что вы там за бумажечки мнёте?? Давайте сюда уже. Почитать-то старику нечего, кроме ваших идиотских каракулей.

Полковник Трунин — это серьёзно. У него до нас столько народу в кабинете пообосралось, что даже с собственноручно написанным рапортом на отчисление всё равно стрёмно в его кабинете. Рапорт на четвёртом курсе. Вот и кончился мой поход в армаду. Чуть-чуть не дотянул, блядь. На хер я на первом курсе подыхал и три года грыз уставы?? Идиот.

— Таак… понятно… а помнишь, Скворин, как ты поступал??

— Так точно, товарищ полковник.

— Как ты пешком, как Ванька Жуков, из своего Мухосранска, да на дорожку к Начальнику Училища: «возьмите меня, сироту казанскую, моё место в армии законное… у меня дедушка на корабле плавал», помнишь?? Как он мне, старику, потом пенял, чтобы я, как только ты рапорт напишешь, на тот же ковёр тя поставил, про дедушку рассказывать?? И куда я теперь тебя поведу??? Начальник Училища-то сменился, так что?

— Мой дед был капитаном второго ранга…

— Ух, ты… ажно цельный подполковник… молчи уже, недоразумение, бл… Ну, а ты? Детёныш подземелья, чо скажешь?? (Жек был каптёром в роте и отвечал за подвальные помещения, где хранились всякие стройматериалы и лыжи на всю роту, ну и всякая дрянь по мелочи.)

— Прошу отчислить меня…

Комбат машет рукой, не желая слушать.

— Забубнил, мля… бу-бу-бу… водки нету… бу-бу-бу… гражданки нету… бу-бу-бу… баб тут не ебу… слышал я тебя уже, курсант… «прошу отчислить»… просители хуевы. Так. Теперь по существу давайте… в чём дело, товарищи курсанты??? Я хочу знать, с каких таких пирожков вы мне нервы мотаете и заставляете… гм, — косится на гранёный стакан, стоящий возле графина, — сердечные капли Раменского разлива больше, чем надо, пить?

Я против воли давлю лыбу.

— Скворин, я что-то смешное спросил?? — полурёвом.

— Никак нет, — вытягиваюсь — рефлекс.

— Отвечать!!

Молчу. Да пошло всё нахер, пусть Жек сам объясняет, раз заварил всё это.

— Ну, с тобой всё ясно более-менее… дружок… за компанию… светлое чистое мужское чувство…понимаю… дрючба называется… своей башки нету. Левачов??

— Я понял, что армия — это не моё, товарищ полковник, — твёрдый ответ.

— Однаааако… и что, Левачов, баба того стоит?? Ну, объясни мне, старику, что?? Баба стоит трёх…ТРЁХ, блядь, лет ни хрена не сладкой жизни?? Из-за какого-то куска пизды…

— Товарищ полковник, она — не кусок пизды, — я. Планка рушится, сминая уставы и прочие рефлексы… ответил, глядя прямо перед собой. Будь что будет.

— Шттт…?!! — комбат переводит взгляд с меня на Жеку и обратно. Матёрый волчара, прочитал и просчитал нас, щенков, в доли секунды.

— Она не заслуживает… — начинаю.

— МАЛЧААААТЬ!!!! Да вы охуели, курсанты?? Доны Жуаны, мать вашу за ногу!!! Это вы бабу не поделили, что ли?? Сгною в нарядах обоих, чтобы дурь-то выбить!!! Пьёте мне кровь три года, а потом свои засратые штаны суёте в нос?? Рожи друг другу набить уже не можете, как мужики?? Истерики закатывать решили??? Писульки свои мне тут суёте??? — аж вскочил. — Я, блядь, вас, уродов, значит, обучай, деньги, Родина, трать, а вы последнюю бабу на земле нашли и поделить не можете?? Молчать, Скворин, пока я тебя не уебал чем-нибудь тяжёлым (столько мата от комбата я не слышал за всё обучение — в училище моветон так с подчинёнными, всё на вы и через устав, но ему простительно — довели, видать, батяню). — Времени у вас до хуя, я смотрю, всякой хернёй башку забивать!! Щщщщщенки!! А ну, пошли вон отсюда, — рвёт рапорта на наших глазах.

Выскакиваем пулей, а комбат уже сам на сам чего-то обидное в дверь ревёт.

— Ну и чо теперь??

— Я новый напишу, — бычится Жек.

— Вот прав он… бу-бу-бу… не ебу, харош уже!! — повторяю комбата, — Он и новый порвёт…прав он, Жек — ведь пуд говна сожрали, пока до 4-го курса дошли.

— Да и по хуй, — бычит.

— Ладно… смотри, чо думаю… ща нас один хрен на картошку отправят. Там отмолчимся — месяц пройдёт. А приедем… хуй с тобой, — я достаю клочок бумаги с телефоном Светы и протягиваю ему. — Только прошу… сделай так, чтобы мы с ней больше никогда… короче, если будет приезжать, ты мне говори, я уёбывать куда-нибудь буду… в Электричке всё есть, там и пересекайтесь… Хорош бычить, договорились?? — протягиваю руку. Предавать и дружбу и любовь на одной неделе… какой же я всё-таки замечательный парень. Но я тогда чувствовал, что по другому не смогу. Так и болтало внутри душу, как говно в проруби.

— Ты серьёзно???

— Пошёл ты… я, может, и говно… но таким не шутил бы…ты меня знаешь…

— Я думал, знаю… а теперь вижу, что не знаю, Лёха… — улыбается.

И мы жмём лапы, исчерпывая этот инцидент. Казалось бы, исчерпывая. Без другой стороны легко решать. С глаз долой — из сердца вон, и точка. Отставить сопли.

«Месяц на картошке пролетел незаметно. Хм… ну, для нашей ситуации. Не об этом ща вспоминаем… Ух, и нажрались на День Зачатия… гыгы».

Больше мы с Женькой и не вспоминали об этом вслух. Не знаю, как он, а я через неделю уже сносно относился к своему решению. Главное, больше не видеть её.

Но месяц прошёл, и мы опять были в училище. Наш побег был перекрыт тысячей и одним подвигом однокашников. Так, что уже истёрся в памяти до тонкой плёнки. По молодости события месячной давности — это уже давно.

Жек, как каптёр (даже не сняли. Ну, так и не за что, как у каптёра у него всегда был порядок… сняли, только через полгода…то ли гражданку нашли чью-то, свою-то у меня хранил. То ли за пьянку), тащился, а нас на уборку территории кинули. За месяц горы листьев на асфальте и газонах — всё вымести и програбить. Листья сжечь, как начали с трёх дня, так и хреначили, не разгибаясь до восьми.

Холодно. Вот мы по очереди чай бегаем пить в Электричку. Первым Ромка, потом Олег, ну и завершаю я. И по-новой. Так жребий лёг. Жек там варганит чай, и рулет какой-то притаранил.

Вваливаюсь. Замёрз.

— Жек. Давай чаю… щя руки помою…

— Заебали, я вам что? Официант?? Вон кипяток, вон заварка, — отвечает с ленцой. Лежит на топчане, гитарой тренькает. Гитараст, блин.

— Имей совесть, промёрз ведь.

— Ладно… щя.

Мне не видно, но ведь, небось, даже не встал, сука.

Мою руки. Захожу в нашу комнатуху. На окнах солдатские одеяла — светомаскировка, чтобы не спалиться. Со стороны — тёмные окна. Рабочий день электриков закончен — все ушли на фронт. Дома нет никто. Только для своих, и то — на условный стук. А вот и он, кстати. Кого это там?? Жек наливает чай — открывать мне. Иду открывать.

Здраааассссти.

Она.

Сказать, что я в шоке — не сказать ничего, как прошла через КПП — загадка.

— Что?? Не рад??

— Почему?? — пропускаю, — замёрзла?? Проходи, как раз чай горячий… — я в шоке, внутри девятый вал с Армагеддоном и Рогнарёком вперемешку под острым кетчупом. Она проходит в комнатуху. Чай налит, на две персоны. Жек с полуулыбкой тренькает на гитаре. Для него её визит не удивителен. Я начинаю понимать.

— Жеээээк, это как понимать??

— Я позвал.

— Значит, не рад? Тогда я поехала, — Света разворачивается.

— Погоди… — Светке. — Жек!??

— А чо теперь Жек??? Свет, ты к кому приехала, к нему или ко мне??

— К нему.

— Ну, вот и отлично, — Жек ставит гитару на пол и спокойным шагом проходит мимо нас к двери на выход.

— Жек, стой… ты же обещал!!

— Дааа??? Когда это, и главное — ЧТО я тебе обещал?? Дурак ты, Лёха, но везучий… на поверке отмажу…

Друг.

Потом был разговор. Я нёс ей какую-то чушь о том, что я её недостоин, и что Жек в сто раз лучше меня… что я предатель и вообще дерьмо. Она слушала. Спросила только, правда ли, что я не хотел её видеть. Жек красавец, конечно, ну иначе она бы и не припылила вот так, на ночь глядя, всё побросав.

— Только скажи, что я тебе не нужна, и я уеду.

— Я тебе уеду, я же жениться обещал… помнишь??

— Я-то помню, а ты??

Обнимаю, целую, плачет.

— Я думала — всё…

— Ну что ты… просто он тебя так любил…

— Ну и что? А я тебя люблю, неужели ты не понял?? Мне не нужен он, мне нужен ты… такой, какой есть… и лучше мне не надо… я уйду, только если перестану тебе быть нужна.

— Обещаешь??

— Обещаю.

Значит, никогда.

А потом был год счастья. Лучшее время в моей бестолковой жизни. Вне училища мы были вместе почти всё время. Блядки кончились. Только пьянки, где всегда рядом со мной была она. Красавица. Ей строили глазки мои подвыпившие однокашники, но ей всё было нипочём. Был разговор с будущим тестем о свадьбе после училища и его испуг, что она залетела. И его «против», и моё быкование, что всё равно уведу. И её твёрдый ответ — «уйду из дому». И выпуск. И свадьба в моём городе. И свадебный, он же послеучилищный, отпуск в Новосибирске у родни. Прямо перед Борзей. И первое письмо от неё, в котором она писала, что беременна и хочет всё бросить и ехать ко мне. Так бог дал.

Но Борзя… Рожать там — опасно. Растить ребёнка в тех скотских условиях, в которых я жил?? Тем более беременной, без света и воды вынашивать?? Конечно, и там люди живут. Только не моя Светочка. Ребёнок решил за нас. Ванька. Ему сейчас уже два месяца. Интересно, на кого похож. Мать сказала, на тестя. Бабушка сказала, на тёщу. Посмотрим.

Перед Москвой трезвею, болею, моюсь, бреюсь, обнаруживаю, что ехал не один в купе. Две попутчицы и попутчик, когда зашли?? Сколько я с ними ехал?? Вот ведь провал… А пью-то я уже всерьёз, и это в 22 — нормально?? Надо завязывать, на хер.

Ну, вот и заветная дверь. А позвонить не решаюсь.

Стою, курю. На лестнечной клетке. Выходит сосед, покурить.

— Ого… приехал што ль, служивый?? Здоров!!

— Здрасти, дядь Володь.

— Чо домой-то не идёшь, заждались наверняка.

— Да вот докурил и пойду… — тушу полсигареты в банку из-под кофе.

— Ну, удачи… давненько тя не было…

Заебись, напутствие.

Звоню. Открывает тёща. Вроде бы рада. Светка в ванной. Тесть жмёт руку. Размундериваюсь и иду к кроватке. Кроватка стоит в Светкиной комнатухе, а в ней… вот он. Красавец мой. Не спит. Вааанька. Папа приехал. На руки не взять — грязные. Тёща с тестем рядышком — реакцию смотрят. Только я их не вижу. Я с сыном. Он смотрит настороженно на незнакомого дядьку, ручонками двигает, а я разглядываю его и, наконец-то, меня отпускает казарма. Безмерно Нежное, То, чего я в себе и не встречал ещё, лезет наружу. Это Любовь. Но какая-то другая. Я такую в себе и не подозревал. Не было её, и — хлобысь, появилась. Как та искра на платформе Выхино. Ванька, сынок. Мой сын.

Сзади сгущается атмосфера. Тёща уже давно упылила колотить в ванну. Что я приехал. Краем уха слышал. Оборачиваюсь. Стоит моя Света. Тесть выходит и прикрывает дверь.

— Ну, здравствуй… — делаю шаг вперёд. Ошибка. Она шаг назад.

— Здравствуй.

— Не рада??

— А как ты думаешь?? Тебя год не было. Я и забыла, как выглядишь.

— Фотографии есть.

— Скворин… не смешно.

Моя и не моя.

— Я собрала твои вещи в сумки. Уходи.

Приплыли.

— Что, и чаю не попью??

Ванька начинает хныкать. Света тут же несётся к кроватке и берёт его на руки.

— Иди на кухню.

День позиционных боёв окончился окончательным разгромом лейтенанта Скворина. Мне не прощают года одиночества, и то, что из роддома забирал тесть. Как безотцовщину. И это только начало списка обид переродившейся после рождения ребёнка в женщину девочки. Не действует ничего. То, что я могу забрать её с собой в Читу, ей по барабану…никуда она не собирается, хотя готова была ехать ко мне в Борзю беременная. Теперь ей это не нужно, потому что не нужен я. Ну, а её родители, как только врубаются, что я собираюсь увезти только что рожденного внука в тьмутаракань, тоже встают горой против таких действий. Что-то доказывать бесполезно, потому что слишком поздно. Я могу теперь стать хоть генералиссимусом или… действительно Министром Обороны… это ничего не изменит. Я перестал быть её Любимым Мужчиной, и никакие перспективы… ничто на свете уже не вернёт меня в те времена, когда у меня ещё была возможность не заходить в казарму, бросив службу сразу же после окончания училища.

— Ты же обещала, что ты уйдёшь только тогда, когда перестанешь быть мне нужной!! Но ты мне нужна!!

— А я выполняю именно это обещание, Скворин. Я тебе не нужна. Тебе армии хватает. Ты на ней женился, а не на мне, было бы по другому — ты со мной бы этот год прожил. Ты обещал бросить армию, помнишь??

Обещал. Было дело. Но как же бросить, когда это не бросить, а испугаться того кошмара, в который попал. Бегство!! Я — Алексей Скворин, трус?? Да и не уехать оттуда было.

Но это уже никого не интересует. Ни мои оправдания, ни её обиды. Жизнь идёт дальше. И решения, принятые женщиной, ещё ни один мужчина не переиначил без катастрофических последствий. Так устроена жизнь. Кто сомневается, может сколько угодно превращать свою и жизнь близких в ад.

Я не стал.

Развод.

Вот так.

Отпуск дальше протекал уже совсем не так, как представлялось. Приехал домой. Туда, откуда в 16 лет рванул в училище, наплевав на планы матери сделать из меня учителя истории. Родные стены лечат… особенно, если рядом есть друзья детства и… да-да…теперь завязывать не к чему. Моя жена — казарма, всё стерпит.

Мать попросила помочь с ремонтом. Помог. Ободрал потолок на кухне, попутно прикладываясь к бутылке. Всё кончилось тем, что ободрал потолок и сварил в чайнике пельмени.

Светлым пятном была свадьба друга детства Димки Ш. Но и там, глядя на друга детства в его самый счастливый день в жизни, я слышал собственное пустое сердце, в котором мертвенно разливается Ничто. Пустыня, где нет ничего. И заполнять это Ничто я даже не собираюсь. Зачем?? Лучше завести собаку… по крайней мере — не предаст.

Посещаю кладбище. Некоторые из моих одноклассников и друзей детства уже тут. Кто от чего. Есть и по наркоте, есть и по пьянке или глупости. Но я приехал к одному.

Борман.

Борька — сорви голова. Столько дворовых драк прошли. Вместе в одной песочнице колупались. И вот. Четыре ножевых. Два в грудь, два в область головы. Нет больше Бормана.

За что его мочили — мне аж три версии рассказали. Как барана, на бильярдном столе в привокзальном кабаке за какие-то там бизнесовые интересы. Причём вроде бы как и не его интересы… Вписался за кого-то.

Всё, что мне дорого, рушится со временем, как карточный домик. Выпиваю на его могиле столько, что еле выбираюсь с кладбища. Всё, что я понял из этого посещения, это то, что больше не пойду никогда на кладбище. Пусто там. Я ехал к Борману, а его там и не было. Он теперь всегда со мной. Как будто во мне похоронен, и могилка всегда рядом — только руку протяни.

Прошёл какой-то сраный год, а я уже совсем в другом мире живу, и по-другому всё вижу.

Эта лирика меня убьёт. Надо валить к новому месту службы. Надо как-то жить и строить свою жизнь дальше. Только вот отсутствует ответ, который всегда был при мне, на вопрос «зачем?».

У матушки глаза тревожные, конечно, видит, что крутит меня, а чем она поможет?? Только вздыхает тяжко, видя мою пьяную рожу. Попыталась поговорить со мной, а что мне ей рассказать?? Как Примус опидорасился?? Или как недоваренную картошку люди едят, чтобы что-то хоть съесть?? Ей сразу станет легче?? Или мне станет легче от того, что она узнает, как на самом деле жил её сын?

Офицер Российской Армии. Молодой пацан с крепким характером, выбравший профессию «Родину защищать.»

Но жить дальше не просто надо — придётся. Сын будет расти, и я ему буду нужен. Вот и ответ на вопрос «зачем». Впереди новая часть, новые люди, новая работа. Глядишь, роту дадут. Ну и… Чечня?? Отмазываться не буду, пошлют — поеду.

Шоу маст гоу он, твою мать, Скворин, подрыгаемся ещё.

В Читу возвращаюсь в похуистичном настроении. Но не настолько, чтобы не купить джентльменский набор. В пакете конина, шампусик и конфеты. Направленцу, его жене, детишкам… типа… а там как распорядится, естественно. У него и без меня этих пакетов, как сельди в припортовых складах.

Штаб округа. Кадры.

— Разрешите?!!

— Оооо… явился?? — полковник Козлов. Мне бы такую память — сразу узнал.

— Так точно, товарищ полковник.

— Ну, заходи, заходи… чо там у тебя.

Отдаю пакет.

— Спасибо вам, товарищ полковник… думал, зашлёте к Магадану куда-нибудь.

— А что? Есть желание?? — смотрит в пакет мельком, потом ставит его за сейф, — ну вооот, нормальный офицер, и чего ты так долго там, в Борзе, сидел-то, надо было сразу о себе напомнить, после учений бригадных…

— Дык я, товарищ полковник, и тогда-то случайно…

— Видел я тебя… помню… нажрался в дрезину тоже случайно?? Хыхыхыхыхы…

— Да это я тогда… офигел… троллейбусы… радио… одичал…

— Понимаю, зато теперь уже навидался дыр, а за одного битого… сам знаешь. Короче так, лейтенант, у меня, куда тебя не ткни — везде молодые нужны… нету сейчас младшего командного состава… бегут сразу после училища… дармоеды… думаю тебя в Каштак отправить, в учебку.

— Товарищ полковник, мне бы в Чите остаться… или Улан-Удэ…

— Белены объелся, лейтенант?? Каштак и есть Чита, отсюда до части минут двадцать на автобусе… Хотя, конечно, могу и в Улан-Удэ…

Штаб округа тут. Значит, и вопросы все решаются тут. Не надо нам в солнечную столицу Бурятии.

— Не надо Улан-Удэ…

— Вот то-то… делай, что тебе говорят, я плохого не посоветую… даже этот год в Борзе тебе ещё послужит добром. Ты теперь в Каштак придёшь не паркетным мальчиком, а оттрубившим год в Борзе мужиком, значица, уважаемым за то, что из дыры вылез человеком.

— Спасибо, товарищ полковник.

— Да брось… я же вижу, кому помогаю… сам идёшь, хоть и в Маааскве этой долбанной учился. Направление твоё вот. Служи, сынок. Да смотри, чтобы я не пожалел, что из жопы тебя вытащил.

— Есть! Не пожалеете, товарищ полковник.

— Ну-ну.

Прибываю в учебку. Иду к командиру в штаб. Представляюсь. Оказывается, я буду служить не в учебной роте, где готовят наводчиков-операторов или механиков водителей. Я распределён в батальон по обеспечению учебного процесса. Батальон состоит из двух рот. 1-я рота стрельбовая, 2-я вожденческая. Я попадаю во 2-ю. Каждая рота насчитывает от силы двадцать человек. Зато техники, как на полк. В нашей вожденческой роте аж 64 БМП. Несколько «копеек», остальные «двушки».

Комполка говорит мне в двух словах, что да как, и приказывает зампотылу меня разместить. Тот встаёт в позу, что общага забита и надо бы мне снимать жильё в городе. У меня таких денег нет, так ему и заявляю. Он пытается давить. Я тут же заявляю, что сяду с сумками на плац, если негде жить, но ничего сам искать не буду.

Мне положено жильё, и не ебёт.

Зампотыл поорал чуть-чуть, потом понял, что посылать меня на хуй бесполезно, был уже, и не раз.

Я не отвечаю. Я уже ему сказал, что сделаю, если не разместит. Он понимает, что ему не отмазаться, и со мной надо что-то решать.

Ждал в курилке часа три. Заселяет меня зампотыл в клуб.

Держите меня сорок человек — начинается сказка.

Как входишь в клуб — сразу попадаешь в большой зал. Вестибюль, типа. Направо, от входа в клуб, вверх уходит лестница на второй этаж. Налево — зрительный зал со сценой и т. д., а чуть правее входа в зал дверь в моё будущее жильё. Это помещение, предусмотренное под раздевалку. Оно получается аккурат под зрительскими местами в зрительном зале. Помещение явно давно не используется под раздевалку. В нём какие-то банки-краски-мешки-тряпьё. Окно приёма-выдачи одежды застеклено. Получается, что из моей каморки окно смотрит на вестибюль клуба, а не на улицу. Я, конечно, охуеваю, но заодно прикидываю плюсы положения. Клуб находится прямо рядом с полковым плацем. Если пересечь плац по диагонали вправо, я попадаю в свою казарму. Мне её уже указали, но я туда ещё не ходил. То есть, мне до службы от силы минуту. Значит, времени на обед и сон больше, чем плохо??

Всё это мне показывает замполит, которому меня отдал зампотыл. Замполиту со мной возиться тоже недосуг. Не найдя начальника клуба, замполит отлавливает какого-то бойчину при клубе и вводит его в курс дела. Прямой приказ помочь обустроится молодой солдат (примерно год отслужил — такие вещи я уже секу на глаз) готов выполнять без особого рвения, видать, своих дел полно. Но ему, конечно, интересно узнать, кого это подселили в здание, за целостность которого он отвечает. Место-то блатное. Одно дело — в казарме мучиться, и совсем другое- балдеть в клубе, рулить нарядом и иметь кучу свободного времени. Как только уходит Замполит, пожелавший мне успехов в службе, беру зольдата под узцы.

— Так, родной, тя как звать?

— Олег… не родня мы вроде, тащ летенант… гыгы… — щупать начинает сразу, молодых соплежуев в лейтенантских погонах уже видел, стало быть.

— А это как сказать, Олежа, те скока служить ещё, обормот??

— 9 месяцев… я не обормот…я…

— Я — последняя буква в азбуке, солдатик. Тааак… Олежек, не залупайся… Обормот ты и есть обормот. Ремень висит — раз, подшит простынёй — два, сапоги обрезаны — три… это так у вас в части положено?? Мальчуган, я учился в Москве, а потом год в Борзе трубил…слышал о таком месте?? Ты ваще тут кто??

— Писарь… но на самом деле как завхоз, типа…

Солдат скучнеет прямо на глазах. Он начинает врубаться, что ему подкинули геморрой, а ни хуя не плюшевого мишку.

— Значица так, солдат, если не хочешь проблем, то мы быстро подружимся… причём мне твоя дружба по хуй, а вот тебе моя ещё как сказать, всасываешь?? Твоя задача — чётко и быстро решать вопросы, которыми мне заниматься некогда… Молчи уже… договорю, задашь вопросы… Усёк?? Ну и ладушки. Всё просто. Я сейчас в батальон — представляться. С сумками мне туда переться недосуг. Значит, оставляю их под твою охрану и оборону. Когда я приду — комната чистая, полы помыты, и в ней кровать, матрац, бельё… так…что ещё?? Стул, стол…можно табурет… нет… давай пару. Ща даёшь мне ключ, потом отдашь остальные…их сколько, кстати, и у кого они??

— Три, и все у меня… товарищ лейтенант, я не могу бельё…у меня нету…

— Остальное всё, значит, есть??

Солдат кивает.

— К шести успеешь??

4 часа — это за глаза. Кивает.

— Теперь главное, Олег, я сюда приехал всерьёз и надолго. Служить буду в БОУПе.

(УБВТ учебный батальон вооружения и техники — вообще-то, но по-училищному БОУП — батальон обеспечения учебного процесса… те же яйца, только в профиль).

— Человек я ооочень тяжёлый, и ссориться со мной крайне не советую, — говоря это, я кладу руку ему на плечо и, поймав взгляд, кошмарю его тихим, но злым голосом. — Если я на кого-то злюсь, то, пока не угандошу, не успокоюсь. Тебе нравится тащиться при клубе??

Кивает.

— Тогда так. О сохранности вещей я даже говорить не буду… поверь, если оттуда хоть одна звёздочка пропадёт, я тя отсюда выпру через неделю максимум, и желающих на твоё место наверно очередь выстроится…так??

Опять кивает.

— С другой стороны. Если у меня тут не будет проблем, чем смогу — помогу. Вопросы??

— Вы на роту пришли??

— Наверное. Пока не знаю.

— Вы, правда, с Борзи??

— А что??

— Да говорят, там ваще жопа, и устава нет ваще… наши все туда боятся ехать…

— Правильно делают, Олег… устава там нет… это правда.

— У нас в БОУПе тоже одни перцы…

Ухмыляюсь. Посмотрим, какие там перцы.

Я удачно, как оказалось, надавил на бойца. Самое страшное наказание для бойцов, окончивших учебку и оставшихся при ней дослуживать, это была отправка служить куда-нибудь в жопу, типа Борзи. Слухи ходили среди солдатни такие жуткие, что мне потом оставалось делать многозначительный вид, не опровергая, как, впрочем, и не подтверждая их. Люди любят себя пугать, и жанр военных ужасов тут процветал, как ни один другой. То кого-то в котельной замучили и сожгли, то вообще съели.

Рядом был дисбат. Тот самый, где продолжал службу Вадим. То, что происходило там, тоже было предметом нефигового устрашения. Я наконец-то попал в часть, где рулил Устав. При таких серьёзных рычагах устрашения с неуставняком тут сталкиваться приходилось настолько редко, что я даже научусь потом этому удивляться.

Олег, как ни странно, понял меня с первого раза. После этого разговора проблем с ним не было никаких. Я закрывал глаза на его распиздяйство и хуезабивание. Как оказалось, им реально рулил старшина оркестра. Начальник клуба — майор. Выпить любил, и вообще был творческой личностью. Всё, что касалось хозяйства, было ему мало интересно, но, закорешившись со старшиной оркестра, он решил эту проблему. Пили они вместе. Начклуба покрывал пьянки и занимался музыкой, а старшина подмял под себя клубную живность и достаточно уверенно рулил ею.

Оставив вещи и своё будущее жильё на попечение солдата, я пошёл в батальон. Требовалось представиться комбату. Меня прорубает дежа-вю. Надо ведь с первого появления в казарме ставить себя. Каждого нового офицера, пришедшего в часть, разглядывают с энтузиазмом энтомолога, нашедшего неклассифицируемую с первого взгляда козявку.

Захожу в казарму. Наш батальон занимает один этаж, потому что его численность не превышает численность полнокровной роты.

— Дежурный по батальону, на выход!!!

Боец на тумбочке подтянут и заправлен, как положено. Доебаться не до чего, осталось дождаться дежурного. Из туалета выскакивает, как чёрт из табакерки, младший сержант со значком дежурного и красной повязкой на рукаве. Внешний вид тоже удобоварим. За шаг до меня переходит на строевой.

— Дежурный по батальону младший сержант Григорьев.

Козыряю.

— А почему по батальону?? В уставе так, что ли, написано??

— У нас так положено, приказ командира батальона.

— Григорьев, кто из офицеров в роте??

— Смотря, кто тебе нужен, лейтенант, — доносится из-за спины.

Поворачиваюсь, передо мной старший прапорщик, подпитый, но соображающий.

«Тааак… и тут люди живут… разберёмся».

— Комбат мне нужен, товарищ прапорщик.

— Комбат ща занят… я за него… чего хотел то??

— Понятно, а ты кто?? — тоже перехожу на ты. Старший прапорщик явно старше меня, и чёрт его знает, кто он тут.

— Я?? Старший прапорщик!! Не видишь, что ли??? указывает на погоны, — А ты?? — стебётся явно, глаза ржут, я же вижу.

— А я командир второго взвода, второй роты вашего батальона… нашего… буду…

— Пополнение, што ли??

— Соображаешь. Значица, так, я поселен в клуб… как появится комбат, пришли посыльного, я там, на первом этаже. Лейтенанта Скворина пусть спросит. Я наряд по клубу заинструктирую.

— Хуясе… озадачил, не успев появиться… способный хлопчик… ну, давай знакомиться тогда, я Николай… фамилия Хлопячий…

— Алексей, — жму протянутую руку. Рука у него, как тиски. Жму, как могу, улыбаюсь, хоть и больно. Он видит, что мне больно — секунду держит и отпускает. Улыбается.

— А ты молоток, ну пойдём…

— Куда??

— Куда — куда…к комбату…он в каптёрке… там вообще ща все собрались, как раз и познакомишься…

Иду за ним.

— Там чо? Планёрка, что ли?? — на часах 2 дня. Ни хрена не понимаю.

Как зашёл, так чуть не сел на жопу. Зато сразу всё понял.

В каптёрке застолье. Офицеры. Все в говно. Форма одежды расхристанно-полевая.

Я, естественно, брюки об пол, фура с потолка пыль сшибает, при значках и галстуке, короче, как блондинка посередь кошмара. Дежа вю.

— Петрович, к нам пионэра прислали… борзый, — тыкает себе за спину, в меня пальцем, Николай, и присаживается. Доложился здоровенному майору во главе стола, сжимающему в руке еле видную из неё солдатскую кружку. Похоже, мы зашли как раз перед тем, как господа офицеры собирались выпить.

Делать не хрена, нужно представляться. Лапа к уху под обрез козырька, переходящего в околыш, вытягиваюсь:

— Товарищ майор, — майор встаёт, он без головного убора, поэтому воинское приветствие встречает стойкой смирно. Видно, что он бухой, но вместе с тем его глаза изучающее-внимательно сканируют меня, как рентген. За ним отрывают жопы все присутствующие, ритуал есть ритуал, и я сразу понимаю, что я среди своих. — Представляюсь по случаю назначения на должность командира второго взвода, второй роты, батальона обеспечения учебного процесса, лейтенант Скворин.

— Вольно. Товарищи офицеры, прошу садиться.

Мне стула нет. Стою.

— Налейте лейтенанту.

Справа от меня сидит старенький майор. Судя по его виду, на пенсию давно пора. Зампотех батальона майор Буц. Он наливает две трети солдатской кружки, пока комбат не кивнул, мол, хватит.

Я представляюсь явно во внеурочное время. В момент, когда в батальоне организована пьянка, в которой участвует комбат. Хочешь не хочешь, надо пить. Можно ляпнуть что-нибудь типа «я не пью». Заставлять не будут, но не дай бог потом залететь под стаканом — сгноят. И выпить надо теперь, сколько нальют. Напугали голый хуй девственницей.

Пью.

Вообще-то, секретов в этом деле мало. Перед серьёзной дозой надо выдохнуть весь воздух из лёгких, и пить большими глотками, стараясь не обращать внимания на ощущения в горле. Всё равно, пока пьешь, хапнешь воздуха, который потом, после того, как выпил, опять-таки выдыхаешь. Главное, не через нос. Откат после стакана жесткий. Следом желательно занюхать чем-нибудь с острым запахом, опять-таки, чтобы сшибить откат. Потом закусить. Запивание не приветствуется, но и не возбраняется. Кстати, о запиваниях, самое простое — это выдох-глоток сока-водка-глоток сока. Любая дрянь заходит, как к себе домой.

Пью.

Выдох. Смотрю на стол, закусить есть чем, но тянуться не буду. Хотите посмотреть, как пьёт лейтенант Скворин?? Ну, смотрите. Водка тёплая — укладываюсь в три глотка, и, перевернув кружку горловиной вниз, показываю, что выпил до дна, ставлю её вверх тормашками на стол. Медленно и аккуратно. Откат чудовищный, в горле ком, того и гляди блевану, а нельзя, блядь. Ебало крою каменное, как Чингачгук у Столба Пыток. Потом аккуратненько так выдыхаю остатки воздуха, всё-таки кривлюсь под конец, и слезу аж вышибло, но у меня туз в рукаве.

Мой наодеколоненый галстук. Вытаскиваю его, не стесняясь никого… я как выпью, так уже не хуя стесняться. Пусть остальные стесняются уже. И занюхиваю им. Потом расстегиваю китель, и только затем беру огурчик — корнюшон, и с хрустом его сжираю. Всё это в тотальной тишине. Как показательное выступление. И последний штрих.

Ровным голосом, проглотив огурчик:

— Товарищ майор, разрешите присутствовать??

— Сработаемся, — выносит он вердикт.

Тут уже загомонили. Майор, наливший мне, привстав, хлопает по плечу. Одобрительно гомонят. Тут же находится табурет, и я присаживаюсь, снимая фуражку.

Моя служба начинается с пьянки. Заебиииись.

Зампотех батальона м-р Буц, уже основательно перекрытый, сначала пытается петь песню:

Комбат прерывает:

Все дружно подхватывают:

Я со стаканом в голове уже в круговерти пьянки. Вот Петрович (комбат) пытается расколотить пустую водочную бутылку, положив её на стол, своей лапищей, сжатой в кулак. Неудачно. М-р Буц пытается показать, как надо её расколачивать. Судя по его комплекции, очень даже зря. В итоге всё смешивается в колейдоскоп улыбок, песен, анекдотов, баек… недосказанных, путанных… горячо доказываемых точек зрения на политику и вменяемость комсостава.

Просыпаюсь в казарме. Меня тянут на развод. Умываюсь и, чуть живой, двигаюсь на плац, благо — рядом. Буц с забинтованной рукой. Рассказывает, как вчера кого-то метелил по дороге домой. Я думаю о том, что недоубитая им бутылка, скорее всего, так и лежит под столом, оставшимся от вчерашней пьянки.

Оказалось, что я пришёл в батальон как раз в момент затишья учёбы. Коллектив офицеров батальона жил не в пример дружнее, чем в Борзе, в силу того, что сам батальон численностью был не больше полнокровной роты. Все у всех на виду. Офицеры, как первой, так и второй роты, знали весь личный состав батальона, как облупленных. Бойцов отбирали тщательно и от уродов избавлялись сразу же. Итогом такой кадровой политики было то, что тут реально служили и выполняли поставленные задачи, а задач было немного. Лучшие машины (БМП) были у первой роты — стрельбовой. Именно на этой технике учились будущие наводчики-операторы. Всё, что уже не стреляло, но могло ездить, шло в мою, вторую роту. На базе моей роты учились водить технику будущие механики-водители.

Сколько они мне этой техники в процессе обучения переломали, это ни в сказке сказать, ни пером описать. Поэтому оснавная задача у меня была — чтобы техника бегала. Процесс обучения в основном был такой. На занятия выводилось несколько машин. По одной на препятствие…типа, противотанковый ров — яма, которую надо уметь преодолевать, движение по колее — проход в минном заграждении (упражнение скорее на чувство габаритов машины), змейка — движение меж флажков, и т. д. Если какая-нибудь машина встанет — желательно иметь под жопой замену. Если какой-нибудь будущий ас-механик вдруг разует машину своми умелыми действиями (сбрасывается гусеница, и «обувать» машину — это целая ебатория), например.

Остальная работа в парке. Если машину не обслуживать, не мыть ей фильтры, не шприцевать катки — то рано или поздно она встанет. Зимой без работы котла подогревателя она тоже с места не тронется. Нюансов целая гора. Вплоть до той же заправки и смены масла с антифризом. Техника, конечно, не новая, и раздолбана вусмерть. Эх, мне бы Бондаря сюда. Вот где ему служить бы с наибольшей пользой и для армады… ну, и для меня (хе-хе). В парке стоит куча гробов на колёсиках, которые по документам и на бумаге очень даже бегают, а на деле вросли в землю по ребристый лист. Поймала машина клин на заре 90-х, но никто на себя это не взял. Так и тянется история с якобы живой, но давно уже разукомплектованной машиной. Не было на складе того же котла подогревателя, а учить балбесов надо. Вот и снимается с клинанутой машины котёл… ставится на ту, что бегает. Так и жили.

В училище невозможно научиться ремонту техники за 4 года так, как там учишься за какие-нибудь три месяца. Конечно, если дневать и ночевать в парке.

Ну и пили, конечно, как сволочи, меж занятиями. Чита — не Борзя. Тут тебе и кабаки, и кино, и девок море. Всё-таки, считай, столица Забайкалья — учебных заведений вал. А это значит — общаги и девки. Живём!! Пьянки, конечно, приводят к косякам, но отдыхать-то как-то надо.

Зима.

Был у нас такой летёха Дымчик, ударение на втором слоге…имя такое. Этот «родной отец солдату» такие коры мочил каждый день, что, думаю, если описать все его подвиги, получилась бы толстенная смешная такая книжечка. В общем, этот гуран как-то по-простому спиздил на стрельбах гранату. Обычная история, ничего сложного нет, когда огневая подготовка не прекращалась ни на день. Обычную эр-гэ-дешку спиздил — а чего особенного-то? Учёт у нас всегда на высоте, как и навыки что-нибудь слямзить. В общем, Батон местного разлива.

Да только наш Дымчик ёбнулсо на этой теме окончательно, как Горлум из «Властелина Колец» стал. При каждой пьянке в офицерской общаге, а особенно при любых разговорах «за Чечню», или вообще «за войну», наш боевой офицер доставал «свою прелесть» и начинал цирк с конями. Покушений на всяких собак и кошек я уж даже и не считал. Этот мудак дважды выдёргивал чеку, за что был нещадно и жестко пизжен. Отбирали гранату, после ходил, клянчил. Да и особого смысла отбирать-то не было, все понимали, что захочет — спиздит ещё, а повезет, и не одну.

Мы, некисло выпив, решили ехать в кабак — типа, девки, и отжиг не в общаге, чтоб Чита вздрогнула. Ну, набралось семь человек, уже реально выпивших, считая этого «гранатовладельца». Понимаем, хоть и пьяные, что с гранатой этого долбоёба тащить в город никак нельзя. Ибо тему ебли с гранатой вместо ебли с девками раскрывать ну совсем никому не хотелось, а полагаться на сознание бессознательного защитника Родины Дымчика, который жил, не приходя, блядь, в это сознание, было бы верхом безумия. Таскал он гранату в кармане постоянно. Ну, и мы, когда выходили, сговорились, и типа там ниебательскую кучу-малу устроили, аккуратно так спиздив «его прелесть», от греха. Дымчик был пьян и ни хуя фишку не просёк, что разоружен, ебаное бандформирование, блядь, и радостно попиздил с нами в кабак, вкушать прелести жизни.

Как уж случается в таких ситуациях, нам «крупно подфартило». В кабаке, рядом с нашим столиком, отдыхало хачевское зверьё. Впрочем, вполне культурненько так пожирали свой шашлык, и пиздели на своём обезьяньем диалекте с самочками своего же вида, как ни странно. Ну, нам-то по хуй, у нас, естественно, про службу пиздёж, про солдатские отжиги и наши пьянки, ну, и немного о насущных проблемах — хули, у всех дети по лавкам дома. Дымчик окуклился на какое-то время, самому-то рассказать нечего, бойцы его в хуй не ставили, о службе-работе… ну, лучше бы он не работал ни хуя, в половине историй был главным действующим лицом, не помнящим самого действа. Короче, тупо давил лыбу и старался гы-гыкнуть в нужные моменты, иногда получалось даже. И тут Сева, здоровенный такой старлей, успевший к тому же и повоевать, завёл тему «за войну», сука! Уебошенные в лоскуты, конечно, уже все. Дымчик тут же вышел из умственного ступора, осмотрел двоящимся соколиным взором свой прайд… и увидал дичь. Причем наша реакция по отлову Дымчика, у которого начался гон, вследствие нашего изрядного опьянения, изрядно тормознула.

Первым делом раздалось: «Ебаные абезьяны!» — погромче так, что бы ни у кого не оставалось сомнений, кто, собственно, здесь царь зверья. Перерыв, ну, чтоб набрать воздуха в легкие. Дальше с вытяжкой в струнку, грудь колесом, а хули — россейский офицер, не хуйня какая-нибудь: «Всех, бля, в эшелоны, как при Сталине, тока в обратную сторону нах — на историческую родину, бля, в Хачляндию!». Ну, и дальше в том же духе — «эти пидарасы мешают нам, русским, мирно жить», по-видимому, «мирная жизнь» — это непосредственно значило ужираться в лоскуты, пиздить гранаты, получать регулярные оплеухи от сослуживцев и заслуженные пиздюли от начальства. «Ебут наших баб!» Что характерно, присутствовавшие в тот момент за соседним столом «леди», ну при всем желании, даже, например, узкоглазыми китайцами, для которых мы все на одну рожу, не могли быть записаны в русские. Хотя Дымчику по-любому, конечно, было виднее, он гордился всеми своими «двадцатью пятью процентами» русской крови, которая в нем плескалась, и в любой бумажке писал «русский», хотя па паспарту — бурят. Ну и далее, монолог примерно в том же духе, с деталями свершения половых актов с родственниками наших соседей по кабаку.

Ну и естественно, его наезды не остались «гласом вопиющего в пустыне». К нашему столу бодрым шагом подвалил дипломат от зверьков, и на ломаном русском попытался объяснить нам, что, типа, наш друг ведёт себя вызывающе, и, мол, как бы чё не вышло. Все вдуплились, что баб, видимо, один хуй не будет, а развлекаться как-то надо, и начали перемаргиваться, но, конечно, с ответом всех опять опередил Дымчик, предложив неоригинальный и избитый в подобных случаях «эксклюзивный пеший тур с эротическими впечатлениями», указав направление «на хуй» и еще какую-то обидную хрень. Хачик, естественно, будучи перед своими «дамами», тут же залупился, и попросил рассказать о маршруте поподробней — на улице. Там мы вскоре всей толпой и очутились.

Вот тут-то наш Дымчик и сунул руку в обворованный карман. Потом еще раз. Потом в другой. Тут его ебло из геройски-негодующего вдруг стало потеряно-расстроенным.

«Ой!» — булькнуло тело Дымчика. Хлобысь… — и кулак хачика врезался в его скулу. «Погоди!» — завопил наш этнограф… и продолжил с двойным усилием рыться в карманах, опустив рожу вниз, для лучшего контроля над их содержимым. Дальше, естественно, произошла драка с участием всех, кто был рядом, включая тех, кто просто вышел «подышать», и вышибалы, которого, по ходу, кстати, первым и вышибли нах, ибо получал сразу от всех участвующих сторон. Мне, сука, куртку порвали…

Когда приехали менты, Дымчик еще вяленько ковырялся в карманах, стоя в сторонке — вдруг завалялась? В затеянной им драке это мудло не участвовало, за что прям на глазах у ментов его Сева и отоварил. А потом еще и проводил мощнейшим пинчищем по направлению ментовского уазика.

Как происходил отмаз от гарнизонного начальства — это уже другая история. Ну, а Дымчик дослуживал в гарнизонной бане и жрал ханку с зольдатен унд бичами, читай — бомжами. Гранаты больше не воровал, ибо не подпускали к стрельбам. Но раньше-то допускали…зачем?? Вот зачем этих Дымчиков и Батонов гонят в армию?? Выносили бы утки в больнице, и то больше пользы было бы. А-то ни служить, ни выпить, ни банально подраться. А ведь у него дети будут. Не дай бог — сын.

Осень.

Быт я наладил достаточно быстро. Получил паёк за три месяца — крутанулся. Такое в армии возможно, если сойтись накоротке с продовольственной службой. Понаволок в свою каморку мешков с картофелем и капустой. Затарился тушенкой и сгухой. Купил электроплиту и посуду. Кормиться можно было и в солдатской столовой. Тут перебоев с электричеством и водой не было вообще.

Кормят сносно, по сравнению с Борзей. Но начпроду не позавидуешь. Хоть он и поперёк себя шире, считай, службой не занимается. Он занимается договорами с хлебозаводом и прочими полезными предприятиями. Солдатики сдаются в рабство за поставки продовольствия. От желающих попасть в это рабство отбоя нет. Одно дело — в казарме дрочить команду подъём-отбой, и другое — батрачить на заводе. Продуктов в итоге получается впритык. Отходов для хоз. двора почти не остаётся.

Заступил помощником Дежурного по полку. Прихожу проверять хоздвор. Пьянку там организовать — плёвое дело. Хоть и воняет, но сам хоздвор на отшибе, и не каждый Дежурный проверит. А я знакомлюсь с частью. Мне и интересно, и зарабатываю авторитет вездесущего офицера, с которым шутки плохи. Слухи обо мне уже, конечно, ходят самые невероятные. Понятно, что пьянь, как и большинство офицеров, но учёба в Москве с последующей службой в Борзе уже известна всем. В итоге у меня репутация служаки и распиздяя в одном флаконе. Ну, а когда наши отцы командиры додумываются выбить второй этаж в педобщаге под неженатых офицеров, так ещё и повесы.

Захожу, и тут же натыкаюсь на двух чумазоидов, тащащих куда-то бак с отходами. Вонь, хоть святых выноси.

— Эй, воины, стой, раз, два!!!

Поставили бак. Изображают внимание. Эдакие два знака вопроса в смысле фигур. Особая порода людей, при взгляде на которых кажется, что они родились чумазыми и сутулыми.

— Показывайте хозяйство. Происшествия??

— Этааа… нету… праишествиев нету… — рожает один из них.

— Порося вот кормить… этаааа, — второй докладывает.

— Ну, пошли, посмотрим порося.

— Тока…этааа… товарищ лейтенант. Вы пряма за нами быстро заходите… а-то лови его потом…

— Кого??

— Да Борьку…

Борькой оказался подсвинок… по причине худобы берущий барьеры при запахе хавчика. Эдакая проворная собака с пятаком.

Пристрелили его потом. С пятого выстрела. Хищник натуральный оказался. Жрать любил и хотел, а нечего было. На бойчин кидаться стал, вот и пристрелили.

Окно в вестибюль завесил простынёй. Повоевал немного с мышами, которым пришлось поменять своё представление о безопасности в моей каморке.

Баня комполка находилась прямо в здании клуба. Вопрос с помывкой отпал сам собой.

В батальоне всё сложилось наилучшим образом. Я пришёл в момент, когда командир 1-го взвода, по сути, реально рулящий ротой ст. л-т Дима Клыков ещё не вернулся из отпуска, а ротный капитан Михаил Щёткин решал вопрос о переводе и на всё положил. Техника в порядке, Дима её привёл в чувство перед отпуском, а за месяц без ударного процесса обучения её угробить было нереально. Зампотех м-р Буц дрочил солдатиков в парке. С моим появлением перестал контролировать их работу. Там я со слонами своими и познакомился ближе.

— Волкогонов, и какого хуя мы дрыхнем в десанте? Заняться нечем?? — ору в кормовые двери недоремонтированной «бэхи».

— Товарищ лейтенант, чо вы доебались-то?? Моя машина, как часики…

— Охуел, штоль? — пинаю его по выставленной ласте. — А ну вылазь, уродец…

— Каво пинаетесь-то… пиздец ваще, — забивается дальше.

Кидаю взрывпакет в десант (подарок начхима — нового собутыльника).

Контуженый Волкогон выпадает из десанта на пиздюлину.

Разбор у комбата. Петровичу, конечно, слили всё, как есть. Но я вру, что стреляли котёл-подогревателя, а Волкогону дал пиздов за то, что накидал в котёл больше, чем надо патронов… вот и ёбнуло жёстко.

Петрович один на один, потом, пиздюлей обещает, если буду врать… дежа-вю… где-то это уже было. Армия — такой механизм, в котором всё повторяется на любом уровне, потому что всё работает по одним и тем же принципам.

Факт неподчинения остаётся невскрытым, но бойцы врубаются, что я хоть и ёбнутый, но жаловаться не собираюсь. Сам решаю.

Потом палю пьянку в первой роте. И мне по-крупному везёт. Именно в этот момент с отпуска возвращается командир первой роты Сергей Самосин. И заходит в казарму.

Я, в этот момент уже запустив табуретом в толпу, дёргаю дужку с ближайшей кровати… по привычке. Только вот у нас в казарме дужки не снимаются с кроватей. Петрович, как оказалось, давно уже «разоружил» казарму. И я остаюсь с голыми руками против шестерых взбешённых солдат. Я в казарме один из офицеров и прапорщиков. Молодой и насквозь им незнакомый. Им не страшно, прут вперёд, сейчас будет больно, выцеливаю, кому первому… И…

Что происходит?? Сначала я слышу…

— Дежурный по батальону, на выход!!!

Прущие на меня старожилы батальона, как на стену, налетают на эту команду.

— Шухер, — кто сказал, непонятно, но следы пьянки пытаются запихнуть в тумбочку. Жигалин, краем глаза замечаю. Это фигня, вытряхнуть это дерьмо из тумбочки проблем не составит. Мне тормозить противопоказано. Раз команда не «Смирно!», значит, могу продолжать. Подскакиваю к Хорину, самому красномордому и наглому по причине стакана в башке, и луплю ему в нос. Остальные ведут себя странно. Разыграев — высоченная шпала, просто уёбывает в направлении сушилки. Закатин — мелкий и говнистый бойчина, виснет у меня на руках… остальные явно оставили намеренье кинуться на меня, но и не уёбывают. Некуда потому что. Смотрят на вошедшего. Хорин с разбитым носом тоже потерял ко мне интерес. Отрываю от себя Закатина и оглядываюсь наконец-то. Посреди располаги стоит худощавый старлей в повседневке с пилоткой на бровях. Руки в боки. Покачиваясь с пятки на носок, смотрит на меня.

— Ты кто??

— Командир второго взвода Скворин. А ты??

— А я ихний пиздец, — кивает на топчущихся солдат старлей, — Коряяяягиииин…. Ты чо, обезьянка, командира не узнал?? А ну, подь сюды!!!

Корягин — местный авторитет. Естественно, участник, если не организатор, пьянки. Именно его рубить и надо было бы. Да не дурак. В последних рядах был. Старлей, дождавшись Корягина, только одно и выдаёт:

— Дыхни.

Корягин выдыхает и получает по яйцам.

Мне же интересно, куда это рванул Разыграев. Так и есть. Водку ныкает. В сушилке схрон за батареями. Разыграев, даже не залупаясь, выгребает всё оттуда, и идём в располагу.

Там уже вовсю построение. Тумбочка с остатками жратвы перевёрнута.

Там-то мы и жмём друг другу руки.

— Сергей, командир 1 роты.

— Алексей.

— Почему пьянку допустил??

— Да я только пришёл из парка, ща мои подтянутся…опечатывают…

— Не зря я решил заглянуть…

Старший лейтенант Самосин, среди бойцов — Самоса, алкаш и служака, прибыл из отпуска на два дня раньше. Кто бы мог подумать, что придёт в казарму на ночь глядя?? Соскучился, видать. Он — будущий комбат нашего батальона. Дикорастущий. Правильный офицер. Не всё же служить один на один с солдатским коллективом!! Потом из отпуска возвращается Дима Клыков, и оказывается грамотнейшим офицером, знающим технику и дрючящим бойцов не хуже Самосина. Я наконец-то среди своих. Где есть, кому подстраховать меня, и где я буду страховать любого из них. Нет, я, конечно, и в Борзе был со своими, но выходя в казарму, я знал, что я тут сейчас один в роте, и зачастую против этой роты, пока не смял всех. Потому что, пока я отдыхал, тут стоял другой. Нас было мало.

А тут… Я наконец-то могу нормально служить, не косясь 25 часов в сутки за спину.

Дима, с виду добродушный увалень, эдакий улыбчивый толстячок небольшого роста, с добрющей улыбкой и чистым, ясным взглядом, ямочками на щеках и подбородке. Со всей присущей полноватым людям неторопливостью и вместе с тем удивительной подвижностью. Старший лейтенант Дима Клыков. Поначалу появившись в батальоне, отгулявший отпуск где-то на морях у родственников, он мне жутко не понравился. Приходит в парк эдакий холёный и не знающий горя офицер, где нас по-быстрому знакомит Зампотех, и начинает балагурить, расспрашивая, кто я, да откуда. На технику и не смотрит. Форма опять-таки не полевая, не комбез…в парк пришёл. Щёголь, твою мать. Я же зачуханый весь, где в соляре, где в литоле, где в обычной грязюке… завтра занятия, мне технику готовить, а ему интересно, кто я, да что я. Я порываюсь смотреть, что там Волкогонов делает, а он меня за рукав придерживает да расспрашивает, что тут за последнее время творилось. Нервничать начинаю. Думаю, бездельник ёбаный, лучше бы не возвращался, и вдруг начинается:

— А ты чо такой дёрганый-то, Алексей??

— Да блядь, занятия завтра, а у меня только четыре машины…

— Сколько?? — улыбается, брови удивлённо заламывает, ямочками и загаром лучится. И в сторону, особо голос не напрягая и продолжая улыбаться — Строиться, уёбки!!

Как ни странно, строятся махом, гораздо быстрее, нежели я воплями их собирал бы минуты три, с нелепыми отмазками, что там что-то надо довернуть, подвернуть.

— Алексей, ты не нервничай…нервы, они, брат, не восстанавливаются…. а технику починить никогда не поздно. Ты, кстати, в ней понимаешь??

— Хреново, если честно…

— Научишься, я сам в ней ни хуя не понимал, как пришёл…гыгы… во…построились вроде, ты сердце не рви… всё хорошо будет!! — и идёт к строю.

Вот не привык я, что, когда жопа приходит вдруг — ррраз, и прибывает кто-то, и говорит «ща всё решу — не парься». А такое ведь бывает. На то она и жизнь, чтобы быть не только жопой реальности, но и разворачиваться другой стороной, пусть и иногда. Но так бывает.

— Чё, пидормоты, лейтенанта дрочите??

Молчание.

— Човганин, сколько машин могут выйти??

— 11, товарищ старший лейтенант.

Я не просто охуел, я почти сел на жопу.

— Тааак… сколько сделали из тех, что я сказал починить за межсезонье??

Молчание.

— Човганин, ты, блядина, у меня со стартером давно не бегал??? — тихо так, с улыбочкой добрый Дима Клыков говорит. Все вопли, которые я издал за месяц, одной его фразы не стоят. Он их набирал, он их знает, как облупленных. Он им папа, мама, бабушка и дедушка.

— Я 333-ю завёл.

— Понятно, а дальше ты хуй заложил, так?? А я тебе говорил, что если остальные две не заведутся, я один хуй с тебя спрошу?? Одембелел, что ли?? Я, кстати, не понял, Волчара, хули ты ещё тут?? Марш стартер снимать, не хуя мне тут еблом торговать… я предупреждал, бля, думаешь, забыл??

Волкогонов без единого писка бежит к машине и ныряет в неё. За ним устремляется Мельников. А это лучшие механики, им по весне увольняться.

— Човганин, если они к вечеру не заведутся, побежишь ты, вопросы???

— Товарищ старший лейтенант, 288-я…там ТНВД…

— Да мне по хуй теперь…ебись, как хочешь, я тебе всё показывал… и не еби мне мозг больше.

К вечеру всё завелось. Просто, убывая в отпуск, Дима дал команду не трогать 5 надёжно работающих машин. 4 и так ездили, а двумя солдаты просто ебли мне мозг. Ну, нет худа без добра, как говорится, в конце концов, я начал в них хоть что-то понимать. На мои попытки вызверится Дима просто уводит меня из парка на лекцию «о ебланизме отдельно взятых молодых лейтенантов».

— Понимаешь, Лёха, этим слонам скоро домой, если молодежь имеет право приходить тупой, то хотя бы командир должен знать, что делать в случае пиздеца, а ты зелёный…тя на фоне БМП не видно. Забудь ты свою Борзю с кучей пехоты, которую разменяют в первые пять минут под крики «уря». Тут Учебка, а наш бат тут, как семья. Если аврал, то все хуярят на равных. Петрович сказал, что ты хоть и туп в технике, но упорный… к тебе присматриваются до сих пор. Если бы я тебя в парке нашёл чистеньким, у нас с тобой сааааавсем бы другой разговор был. Роту мне оставляют, и ты в ней послужил бы месяца два максимум. Мне помощник нужен, а не мудак, умеющий только орать и бойцов пиздошить. Хотя и это нужные качества…гыгы. А бойцы, кстати, про тебя чёрт-те что пока рассказывают, говорят, таких долбоёбов даже в учебных ротах нету… гыгыгыгы. Но то, что тя ссут уже — это хорошо. И не вздумай ебать их за прописку свою. Они тебя не подведут в главном, лучше продолжай учиться. Глоткой технику не возьмешь, а механа грамотного тем более. Учись ебать за дело, а не за свою безграмотность. Они и будут халявить, если ты спросить не можешь, а точнее, и не знаешь, что спрашивать. Наебут, и будут правы — чисто по-мужски. Да ты ведь и сам так комсостав наёбывал в училище, так?? Ну, а хули ты от них-то хочешь? Везде люди. Не ссы, всё будет хорошо, не делай такое грустное ебло, а то я ща в голос заржу… я такой же был… ыыы.

Сидим в канцелярии. Время 12 или около того. У бойцов уже полтора часа, как отбой прошёл, все помыты, посчитаны и отбиты. У нас в батальоне распорядок дня — вещь относительная, к этому я уже привык. У нас водочка на столе с соленьями. Примем вместе по двести — и разбегаемся. Димке к жене, мне к моим мышам в каморку. Приятно так под Европу + и блядский голос Жени Шадэ пиздим за жизнь и отдельно по некоторым орг. моментам.

Вышел поссать, смотрю, что-то движняк нездоровый какой-то в роте. Я такие вещи на раз чую. У меня уже инстинкт на солдатские блудни. Да и взлётка чего-то не моется. Не порядок ни хрена. В сортире аж двое. Утром не поднимешь — с вечера не уложишь. Решил посчитать по головам, благо народу раз-два, и обчёлся. Вроде все на месте, иду к канцелярии и слышу какое-то шебуршание и сдавленный смешок.

Обычный смешок… только бабский. Те, кто подженивался на руке в силу разных причин на безбабьи, меня поймут. На них нюх у меня сейчас хлеще, чем на солдатский блудняк.

— Дежурный, свет врубай… оглох, что ли??

Врубается свет. Дима выходит из канцелярии. Как раз, когда я из-под коек извлекаю двух блядей лет 16-ти от силы. Приехали.

— Скворин, чо там…ни хххуя себе, — заламывает кепку на затылок Дима.

Обычные шмары. Мини-юбки, чулки — сетка, агрессивно-красноротые. Правда, запылились маненько под койками в ожидании нашего съёба из казармы. А мимо нашей канцелярии выходить стрёмно, пока мы на месте — спалить можем. Вот, видать, и ждали. То ли, чтоб самим съебаться, то ли, чтоб уж точно не помешали. Все остальные помещения ночью закрыты. Ключи у ст. пр-ка Хлопячего — старшины 1 роты, а по сути — старшины на весь батальон. Так что, кроме как под кроватями, их и ныкать-то некуда.

— Ну, чо?? Лёха, а не хуёвый подгон отцам командирам, а??! — Дима верен себе, давит лыбу. — Девки, марш в канцелярию.

Девки с блядовитыми ухмылками шкандыбают к нам в канцелярию.

— Строится, батальон. Форма одежды номер раз.

Казарма оживает. И через какие-то секунды вдоль взлётки выстраиваются две роты. 1-я напротив 2-ой, меж ними линолеум взлётки, по которому прохаживается Дима.

— Чьи кобылы — шаг вперёд.

Молчание.

— Так. Дежурный снят. Моет сортир, спать только, как новый дежурный…а это будет…это будет…сержант Волкогонов, так вот, Волкогонов принимает сортир лично, и если он с утра мне не нравится, то сниму тя, Волчара, и буду принимать сортир уже лично у тебя…сам. Иди, одевайся, и не хуя губами шлёпать, моли бога, чтоб эти шлюхи не к тебе пришли. Узнаю — ваще огорчу по-полной… Тээээкс… а батальон спит стоя, пока не проснётся мужество у тех, у кого пытался встать хуй. Вопросы???

Молчание.

— Вопросы, блядь???

— НИКАК НЕТ.

— Пошли, Алексей… развлекаться будем.

Заходим в канцелярию.

— Ну что, Лёха, тебе какая нравится? Рыжая или чёрненькая??

— ??? — я слегка охуеваю… «неужто он их будет тут ебать??»

— Мне вот чёрненькая нравится…ты не против?? Смотри, сиськи третий размер уже, а ведь, небось, ещё в школе учится… Акселераааация называется, — палец вверх и сам по обыкновению ржёт почти. — Слышь, красавица, ты такое слово-то знаешь??

Девки стоят, потупившись. Тут они не ухмыляются. Чёрненькая исподлобья зыркнула только, а рыжая начинает канючить, что-то типа «дяденьки, отпустите, пожалуйста».

— О!! Вишь, Лёха, я не прогадал, моя-то молчит, а твоя чо-то ебаться расхотела, кажись. Совсем расклеилась… а чо пришла-то сюда тогда??

Рыжая затыкается, зато подаёт голос Чёрная.

— Отпустите нас, пожалуйста, мы не хотели надолго, а тут вы пришли, мы, чтобы пацанов не подставлять… уже 2 часа под кроватями… нас дома ждут…

— Во как… Леха, мы, кажись, не поебёмся, их дома ждут потому что… но как же мы их отпустим ночью-то?? Опасно ведь… О!!! Придумал!!! А мы сейчас родителям позвоним, и они их заберут. — Продолжает цирк Дима. Я начинаю врубаться в стёб.

— Дим, зачем нам родителей искать, они же ща ныть начнут, что не надо… потом будут, как партизанки, не говорить фамилии, телефоны, адреса, явки… давай ментам сдадим… либо менты поебуться, либо бичи в обезьяннике… либо расколят, а-то спать пора, на хуй с ними возиться??

— Не надо милицию, — опять Рыжая, и умоляюще смотрит на меня.

— Тебе лет сколько? — спрашиваю.

— 17.

— Да ты прав Лёха, пиздят… давай в ментуру звонить, а-то некогда…. кстати, ты пить-то будешь??

— Ага, давай… за баб…

— О, да…давай…за баб я всегда…я баб люблю… — Дима моргает мне так, чтобы девки не видели, и ржёт. Мы выпиваем. Чёрненькую прорывает:

— Ребят…

— Какие мы тебе ребята?? Охуела што ль, овца?? — тут же обрывает Дима — на лице ни тени улыбки, только я понимаю, что он еле держится, чтобы не заржать опять.

— Ну… товарищ…

— Какие мы тебе товарищи?? — это я делаю злобную рожу.

— Ну, а как же тогда??

— Мы для тебя — господа офицеры!!! Усекла??? — Дима.

— Господа офицеры, нам по 16, мы к ребятам пришли… правда, не хотели задерживаться… не надо милицию…и родителей…давайте… договоримся…

— Во как… договариваться одна будет, или обе??

Рыжая опять поднимает на меня глаза и выдавливает:

— Обе.

— Ну, воооот, — веселеет Димка, — а-то ломались…делов то… раз, два и всё… Леха, у тя гондоны есть??

— Неа… откуда??

— Бля, и у меня нету, а у вас есть??

Девки отрицательно машут головами.

— Ого, а откуда же мы знаем, больные вы или нет?

— Я чистая, — рыжая уже в упор смотрит на меня, — я проверялась недавно, честное слово…

— Пиздец ваще… — только и нахожу, что сказать.

— А ты думал, гыгыгы, — ржёт Дима, — Читаго, бля… тут в 15 проверятся начинают, если не раньше, так, девки??

— Я тоже чистая, — говорит Чёрная. — А не верите — можно ведь и это… миньетик.

— Минет, дура… он без мягкого знака произносится, как же ты сосешь, если даже не знаешь, как правильно отсос называется??? Детский сад, бля…

Раздаётся стук в канцелярию.

— Да.

В канцелярию входит Човганин.

— Это ко мне пришли, — говорит.

— Пиздишь ты, Човганин, потому что пришли они к кому-то из первой роты….а ты припёрся на себя брать, потому что все знают, что я тебя в армаду не выпру… уебаны… завтра с утра мне объяснительные любвеобильных… если нет, будете разговаривать с Самосиным, а Самоса точно кого-нибудь выпрет в армаду, предварительно вывернув наизнанку, вы его знаете… батальон, отбой.

Попасть служить из Учебки в армию — жопа. Батальон обеспечения учебного процесса в Учебке — это перцы среди молодняка… во всём полку старослужащих только этот батальон и сержанты в учебных ротах… если из этой малины попадаешь в реальную армию, то даже твой призыв будет готов тебя сожрать за то, что ты тащился, пока они «летали».

Човганин съёбывает, а Дима опять мне моргает:

— Объяснительные на слонов первой роты штука полезная, их за яйца, как и наших, лучше заранее держать… Ладно… — опять к девкам, — Вы, сцыкухи, совсем охуели, — он встаёт, и я вижу, что он перестал шутить, добродушия как ни бывало, маски сняты, — если решили, что я, офицер Российской армии, буду ебать двух малолетних шлюх, наматывая всякую дрянь на свой хуй… да ещё и после своих бойцов. Быстро мне фамилии и адреса сюда, если хоть одна из моих обезьян себе трипак намотала, я вас из-под земли достану. Если нет, то забуду о вас…. но…если вы, сучки, ещё раз…хоть где-нибудь… хоть на КПП, хоть где…попадётесь…я вас родителям с рук на руки сдам, и ещё по месту учёбы вас, как блядей казарменных, выставлю… Быстро, фамилии и адреса, суки!!!! — на последней фразе он уже полуорёт, да так, что меня пробирает, представляю, как же им страшно.

Девки ломаются сразу. Правду они нам отписали или нет, уже не важно. Если бойцы намотали, то их всё равно лечить, а эти ссыкухи тут не появятся больше.

Для закрепления отвращения к посещению казармы в ночное время Дима выбрал самый действенный способ — пока мы допивали водовку, девки отпидарасили взлётку с мылом, под присмотром Волкогонова.

Развлекалась, по сути, вся казарма. Мыть взлётку в мини-юбке, наверное, жутко неудобно, зато весьма дрочибельно для всего батальона. Больше я их не видел.

Хорошо, что у меня сын, я точно застрахован от блядства дочери.

И все-таки рыжая была ничего…хых.

Как ни странно, бойчины очень быстро поняли, с кем имеют дело, и я практически не встречаю залупающихся. В парке учусь у них, в казарме строю как положено, но уже гораздо мягче разговаривать научился. Другое дело, как и говорил Дима, если не можешь спросить, не знаешь, как поставить грамотно задачу — схалявят, как пить дать. Но я учусь…и быстро.

Работать — это посложнее, чем матюгать, бить и сбивать в строй. Когда этот строй стоит и готов работать, нужно с ним что-то делать, и вот тут уже вопрос твоего профессионализма. Знаешь БМП? Нет?? А как тогда ты проконтролируешь ремонт? Должный ремонт??

И приходится учиться… У кого?? Да у солдат, если в училище эти лекции проспал. Одеваем комбез и идём в парк… на столько, сколько потребуется. Если завтра занятия, и должно выйти семь машин, то, пока все семь не заведутся, пока ты это не проверил и не уверился лично в выполнении задачи, выходить оттуда просто не резон. Срыв занятий по вине тех. обеспечения — это пиздец батальонного масштаба, могущий повлечь проверку тех. состояния батальона, а у нас что?? правильно… у нас половина техники находится в полной жопе. И знает об этом комполка — не мальчик же. Но!!! Но ткнуть носом в это командиров всех мастей — его прямая обязанность, и это значит — аврал и куча дополнительной работы по восстановлению гробов с непременным докладом о победе над техникой. Простой вопрос — оно нам надо??? Нет, конечно. Значит, работаем так, чтобы не обосраться.

А Дима не всегда рядом. У нас начался Красный Яр. Это полигон с танкодромом километров за 30 от зимних квартир. Клыков там обеспечивает занятия, а я остался в Чите, потом смена будет.

Обычный мой рабочий день начинается в 9–00 на разводе полка. Развод полка — это громко сказано. В 9–00 строятся офицеры полка. Начштаба докладывает комполка, тот здоровается, доводит основные задачи и новости, потом — все по батальонам. Это когда я не в наряде или не в парке на выгоне техники для занятий. Хорошо хоть, дали нам в роту старшину. Новоиспечённый прапорщик. Голенков Рома. Жилья ему не нашлось — поселили в казарме, в каптёрке. Вопросы с назначением ответственного по батальону отпали сами собой. Прапор оказался вменяемым — бойцов разруливает грамотно. Только неопытный, ну да его отрабатывать кусок хлеба учит Хлопячий. Этот в армаде уже пуд соли сожрал и знает, где надо контролировать, а где можно и подзабить на задачу.

Вообще, в армаде прапорщики — отдельная статья.

Как правило, это начальники складов, всевозможных столовых и прочих хоз. объектов. Вместе с тем это — люди без высшего образования, как правило, воспитанные из вчерашних солдат, которые прижились в армии и не хотят в родной Мухосранск, а то и в деревню Трипердяево, где кроме самогона и старухи, что его гонит, нету ни черта. Сословие пьющее, как правило, и эрудицией не блещущее, но хитрожопое, оборотистое и отнюдь не анекдотично-тупое. Изредка, в отдельных батальонах, таких как наш, прапоры стоят на должностях старшин рот. Тот же Коля Хлопячий — зрелый 36-летний дядька, опытный и повидавший жизнь — просто золото, а не старшина. Он материально ответственное лицо и мой Борзинский Егор ему в подмётки не годится по ведению дел. Всё всегда на месте, в порядке, и с запасом.

Основное время рабочего дня отдаю парку. Техника и ещё раз техника. Иногда приходится задерживаться до упора. Бросишь бойцов в парке — забьют и ни хрена не сделают… или сделают на соплях, чтоб завелось-выкатилось за ворота парка, а там трава не расти. Сломалось, и не ебёт. Хоть убей его потом — толку-то. Так что контроль требуется постоянный.

Пару раз наплываю на выговорешники от Петровича.

— Ёб твою мамашу, лейтенант!!! Хули ты мне тут губами шевелишь??? Проверять надо было!!!! Дал бы кружок по парку, чтобы проверить!! А у тебя, как в хуёвой военной сказке про приказ-колобок… полковник ставит задачу майору, майор — лейтенанту, лейтенант — сержанту, сержант — солдату, солдат — бушлату, бушлат спиздили. Выговор, блядь, вам, товарищ лейтенант, 15 минут на устранение…а-то на загривке ща катать курсантов будешь!!! (обучаемые механики — курсанты).

Но нет худа без добра.

Время где-то 11 вечера. Темно. В парке горят фонари, но видно уже плохо. Трахаемся с 37-й. Номера на бортах обычно трёхзначные, но для удобства сокращаем меж собой до двух цифр. Проблемы почти все порешали — остался масляный патрубок. Травит, сука. Ну, так там давление-то — ого-го. Лезу смотреть, как его затянули. Техника-то старая. Патрубки уже то там, то сям лопнувшие. Ну и хомутами да резиновыми трубками латаются.

Полез, как знал, что косяк. Один хомут, уже, видать, негодный, ибо тоже б/у — срывает, и я получаю в бубен некислую порцию масла. Обычно я в парке хожу по технике в комбезе, а тут, как на зло, был в бушлате (холодать стало уже не по-детски) и в чистой хэбэшке. Естественно, лицо и форма в масле.

— Тттвою мммать!!! — тут же суюсь в люк механа и колочу туда пару плюх. Небольно, в целом, но за дело. Мне таких сюрпризов на утро не надо. Плюс — форма уделанная. Сменка-то есть, но теперь лишний геморрой со стиркой этой. А масло — это не грязь, просто так не отстираешь. И стиральная машинка для меня — вещь недоступная, всё на руках. То ещё удовольствие.

Спрыгиваю, поливая округу матюгами вперемешку с угрозами, и затыкаюсь. Передо мной УАЗик командира полка. Возле него стоит п-к Колодченко собственной персоной. О его злоебучести ходят легенды, но вроде бы как справедливый. Однако это залёт.

Я колотил механа на его глазах — так нельзя.

Я работаю в парке во время отбоя — это нарушение распорядка дня, нужно успевать в дневное время решать поставленные задачи.

Я работаю в парке, а это пост номер 4 для караула, и он стопудово сдан начкару под охрану и оборону. Следовательно, часовой имеет право лупить по нам короткими и длинными очередями, зарабатывая отпуск. Это уже подстава, как караула, так и Дежурного по парку.

Короче, меня можно смело тянуть на несоответствие, драть службу войск во все щели и начинать проверку батальонной техники.

Вытираю с морды лица масло, подбегаю к Ком. полка, прикладываю масляную руку к масляной роже и чётко рапортую:

— Товарищ полковник, заканчиваю подготовку техники к завтрашнему занятию по вождению. Командир второго взвода второй роты лейтенант Скворин.

Командир козыряет и… тянет руку к рукопажатию. Я, тяну было руку в ответное, но она в масле. Занятная ситуация…

— Давай-давай руку-то… руки и бушлат… хм, и лицо — отмыть можно. Это не страшно. — жмёт мою руку. — Чего так поздно в парке??

— Да… завтра занятия, виноват, не успели… но там патрубок только подтянуть, товарищ полковник.

— Ну и подтягивал бы завтра после занятий, взял бы другую машину, у вас их в роте с полсотни, кажется, — играет свою партию Комполка. Ему не хуже меня известно состояние техники. Ну, если только капельку… машин в пять.

— Так лучшие машины с Клыковым в Красном Яру, там же марш отрабатывают, а я катаю на том, что осталось… плюс консервированные… с запчастями напряг, бережём то, что есть.

— Понятно. Завтра комбата ко мне…

— Есть! — лапа опять к уху.

«Мне пиздец, дослужился.»

— Пора заняться этим беспределом…

«Точно, пиздец.»

— Всё на соплях, блядь… зампотех пусть готовит заявку… будем склады трясти. Объявляю вам, товарищ лейтенант, благодарность. Комбату доложи. Через полчаса люди должны спать. Вопросы???

— Никак нет.

— Скворин, ты же с МосВОКУ?

— Так точно.

— Да брось ты такточнять… чего это тебя в ЗабВО-то упекли?? Залётчик??

— Ну, это как сказать… должен был в СКВО ехать… да там история дурацкая вышла с порванным футбольным мячом. Ну, я на ножи с ротным встал прямо перед выпуском. По дурости. Ну, вот и…

— СКВО?? — Комполка смотрит мне в глаза пристально, свет фонаря отражается в его воспалённых от недосыпа глазах масляными отсверками. — Ну, ЗабВО-то получше Чечни, всё-таки.

— Получше… но похуже Краснодарского края… да и потом… я ж на это и учился… чего от судьбы-то бегать?? Придёт время — поеду.

— И впрямь — дурак… надо было тебя вообще на Дальний Восток… — поворачивается и садится в УАЗик. — Если завтра хоть одна машина на занятиях встанет, я те, лейтенант, прямо здесь Чечню устрою… тебе полк спичечным коробком покажется… — и уже водиле, — Поехали!!

Техника не подвела. Петрович поулыбался, зампотех пожал руку и побежал составлять список длинною с полное собрание сочинений Льва Толстого. Дали потом запчастей… правда, на неполное собрание Ваньки Жукова… ну хоть что-то. И благодарность в личное дело опять-таки. Живём.

Прикатил Дима Клыков, довольный донельзя. Красный Яр — не сахар, а тут цивилизация. Я покатил на смену через неделю. Дима приволок с собой поломанную технику, а то, что доремонтировалось за время его отсутствия, едет маршем в Красный Яр. Только отъехали от Читы, и начинается лес. Да не лес, а Лес. Тайга. На первом же привале обалдеваю от количества грибов прямо у дороги. Собирай — не хочу, да некому.

Вообще, по совести сказать, не представляю, как столько непользованной и никому не нужной земли нам удастся сохранить от перенаселённого Китая, только если чисто по-русски — взорвать к чертям собачьим вместе с захватчиками. А ведь Китай свою доктрину на расширение не отменял, и не собирается. Наша задача — обучать бойцов ремеслу, а в Борзе-то задача была — стоять любой ценой два часа, против китайцев, естественно. Бригада. 2 часа. Если сможет. Китайцам народу не жалко. Весь мир воюет 6 к 1. То есть, на взвод идут в атаку две роты. Мы воюем 3 к 1 (по уставу). Китайцы атакуют 12 к 1 по их уставу. Перегрев стволов в таком соотношении обеспечен. Хотя всё это лирика, если есть задача, то её будешь выполнять хоть с сапёрной лопаткой в руках… сапёрная лопатка не перегреется… затупится малость…. если успеет, конечно.

В Красном Яру два взвода, приехавших на обучение под руководством… а это сюрприз… выпускник моего Училища Роман К… Ромка, учился курсом младше. Мы выясняем, что являемся однокашниками, через три минуты знакомства — ощущение, что брата родного встретил. Суббота. Конечно, оба затарены водкой. Пьём. У него командуют сержанты. Мои спят отдельно, у меня тихо. А у него ловим движняк. Я не суюсь — не мои подчинённые. Рома в итоге даёт пиздюлей одному из своих сержантов, решившему воспитывать молодняк ночью. Воспитание у нас-то одно. Хотя, конечно, надо было убедится, что спят, и тогда уж пить, но всё правильно только в кино бывает.

В воскресенье у Ромки свои дела, у меня — свои. Техника заправлена и готова, механы поднимают с колен сообща две машины, на которые приволокли запчасти с собой. Техника у меня с запасом в две машины аж, это с учётом ремонтируемых. Курорт почти.

Неделя проходит махом. Занятия угробили мне только одну бэху. Молодой бмпводитель загнал её в противотанковый ров и там разул… еле вытащили. А потом она же встаёт намертво со сцеплением. Рабочий момент — бывает. Это поправимо, а вот водки нет, и опять суббота. Занятий нет. Надо что-то думать.

Достали у местного лесника, благо недалеко жил. Съездили к нему на БМП. Он ругал нас, но на тушняк выменяли литр. Ругался за то, что гусянкой дороги ему разбиваем, мол, запрещено, и всё такое.

Выпили литр под картофан с грибами и тушонкой. Показалось мало. Время — 12 ночи. До ближайшей деревни километров 15. Пустяки для двух ужаленных белой водой безголовых лейтенантов. И мы, конечно, поехали. Карта района у Ромки была. Запасливый.

В итоге заломились в какую-то деревню. Нашли самогон и поехали назад. Ночь. Ни хрена не видно. Прожектора-то у меня мощные, только заплутали мы плотно. В итоге самогон пошёл уже без закуси, для сугрева. Я в зюзю кривой, как турецкая сабля, на штурвале по-походному — башка из люка торчит. Ромка, так тот вообще песни орёт и карту в свете прожектора пытается втыкать. Рулит, навигатор хренов. Нарулил он единственный выход. Едем до асфальта, а там разберёмся. Разобрались в итоге так, что соляры хватило в аккурат до расположения добраться. Причём парадной дорогой, о которой лесник и упреждал. Там было три моста через меленькие речушки метров в десять в ширину. Два мосточка по габаритам БМП. Днём то ехать — стрёмно. Но пьяному сам чёрт не брат — проскочил ровнёхонько. А вот третий мост, там и две БМП разъехались бы. Я же чётко залезаю правой гусянкой на перилки и сминаю их к чёртовой матери.

На утро воскресенья в весьма грустном настроении иду смотреть, что я ночью накуролесил. Мосток высотой метра полтора, как мы не кувыркнулись не понимаю. Кто из нас с Ромкой такой везучий — не знаю, но если бы упали, то на этом бы и была точка моей безбашенности. В прямом и переносном смысле. Да и Ромка опять-таки.

А перилкам-то пиздец полный. Полые трубы диаметром в хуй приварены к рельсе. Сварка нужна и трубы. Благо полигон рядом. Договорился с прапорами, даже сварку нашёл. Самогоном и расплатился, да остатками тушёнки. На картошке и грибах протяну — фигня. Только вот не бывает, чтобы после таких похождений было всё гладко.

Перилки варят, я сижу на бережку — отхожу под уже неласковым осеннее-холодным солнышком, смолю какую-то дрянь типа «Луч».

Сзади властно:

— Лейтенант, ко мне!!

— Лейтенант Скворин, — подбегаю, докладываю, стараясь дышать и говорить носом. Какое там… выхлоп от местного самогона, смешавшись с ещё более убогой водкой, даже когда я не дышу, убивает всё живое в радиусе метра. Полковник, что меня подозвал, морщится. Он грузен и усат. Красный нос сливой выдаёт стойкого бойца с алкоголизмом в рядах ВС и вне рядов, наверное, тоже.

— Твоя работа?? — кивает на мост.

— Так точно, — а чего, собственно, отмазываться?? Вон и лесник, падла, невдалеке маячит.

— По асфальту и дорогам подъездным, стало быть, ты катался??

— Я.

— Понятно. За водкой??

— За самогоном.

— За рычагами кто??

— Я.

— Один??

— Один.

— Мдааа, — полковник видит, что я не отпираюсь, и расслабляется.

— Товарищ полковник, я перилки исправлю, — тоже киваю на мост.

— Вижу. Лейтенант, это хорошо, что ты приучен убирать за собой своё говно, но вот жопу тебе теперь вытрет лично командир полка. Лесник звонил напрямую оперативному дежурному. Я, п-к Горлов — замкомандующего по боевой, вместо того, чтобы заниматься своими делами, в воскресенье вынужден тут с тобой разбираться. Усвоил уровень??

— Так точно.

— Ну, поехали смотреть твоё хозяйство.

Смотреть-то, в общем, было нечего. Всё завелось и поехало, кроме той, у которой сгорело сцепление. Ромка устроил своим оболтусам спортпраздник, и п-к Горлов, удостоверившись, что мои люди и техника в наличии и в нормальном состоянии, только и ограничился напоследок саркастическим замечанием:

— Ювелир ты, лейтенант… два таких мостика прошёл, а на этом, поперёк себя шире, чуть шею не свернул… пить в дороге начал??

Молчу. Киваю. Чего тут скажешь??

Петровичу, приехавшему следом, точно так же доложил. Бойцам своим сказал только, чтоб о Ромке молчали. Те понятливо протрясли хоботами, да и какой им резон в это дело соваться??

Поехал в Читу. Клыков опять в Яр. Благо, разминулись… я б себя на его месте грохнул прямо там на этом мосту в той самой бэхе. Так и спихнул бы на хрен, как оно должно было быть.

Командиру полка пошёл докладывать лично.

— Скворин, ты алкаш, что ли?? — П-к Колодченко.

— Никак нет.

— А чего попёрся за самогоном??

Молчу.

— С однокашником жрал??

Молчу.

— Ездили вместе??

— Никак нет. У него молодняк же.

— Врёшь.

Молчу.

— Всё-таки не зря тебя сюда отправили с Москвы, надо было дальше…. Я, по-твоему, должен за твои подвиги в штабе выслушивать??

Молчу.

— Ну, что молчишь??

— Виноват, вот и молчу.

— Пить ещё будешь??

— Буду… в меру…и подальше от техники…я там чуть шею не свернул…

— Да знаю я… Шумахер хренов…. Первые мостки на какой скорости шёл??

— На 4-й.

— У тебя совсем головы нет, как я посмотрю. Только у зелёных дураков страха нет. А ты — командир взвода. Офицер. Такие, как ты, бараны тупоголовые, и себя, и людей губят. Всё у вас на 4-й. Кроме мыслей. Ты когда голову-то с нейтралки снимешь?? Понаберут детей в армию, чтобы они пузом ДОТы затыкали, блядь. Увижу нетрезвым около техники — отправлю назад в Борзю…

Служить после такого залёта по-первости, конечно, сложновато. Каждая собака в части знает. Подъёбы неизбежны. Приходится не пить. Петрович грузит работой так, что разогнуться некогда. Да ещё и стрельбы ночные назначили батальону, а у нас механы только водить умеют. Стреляем офицерским составом. Зима уже вовсю.

Странно. В училище стрелял на 3–4, а тут за роту отбарабанил на пять. Прыгая с машины на машину. Меж направлениями не так и далеко бежать, проверяющим глаза стаканом закрывают. Им какая разница, кто стреляет, механик или лейтенант, ужаленный задачей, чтобы рота отстрелялась? И надо же, чтобы в момент моей ковбойской стрельбы ночной, Горлов (знакомец мой) на вышку зарулил. Естественно, с комполка. Увидев результаты и разнобой по времени в залпах, скомандовал героя стрельб на вышку.

Захожу.

— Товарищ полковник, лейтенант Скворин, по вашему приказанию… — докладываю Командиру полка.

Откуда-то справа, что-то каракулевое, вдруг, удивлённо басит:

— Тыыыы???!!!

Поворачиваюсь. Бегать-то заебался, да и в полумраке вышки плохо видать. Мать честная, Горлов!

— Я, товарищ полковник.

— Ну, я, блядь, удивлен, что ты последним выстрелом вышку не расхуячил… Ты бы смог — верю. К утру бы отстроил, как новенькую.

Секундное молчание… потом начинает ржать комполка, Горлов подхватывает… мне не до юмора, и я гыгыкаю пару раз чисто за компанию, раз начальство шутит — не плакать же, и вот только тут до меня доходит, что он мне третий мост припомнил. Шутник, блядь.

— Ну что, Колодченко, как служит??

— Да нормально, по службе войск соображает…. С техникой бывают косяки… стреляет, как видите, неплохо… в целом — толковый офицер.

— Пьёт??

— Ну, а кто не пьёт? Пьёт, поди, собака, чего ему в выходные тут ещё делать??

Говорят так, как будто меня нет.

— Ладно, хрен с ним, раз уж сказал — досрочно звание, так готовьте… какая хрен разница… через полгода всё равно дырку проколол бы. Но вот то, что у тебя механики не стреляют, это плохо. Очень плохо.

— Скворин — свободен, — это мне п-к Колодченко, а сам Горлову, — Ну так, а когда им?? Всё время в парке, техника бегать должна, а она соплями этих механиков чинится…

— Вот заладил… да дам я тебе и запчасти, и хуясти… Ты вот когда мне результаты дашь нормальные??

Дальнейшего разговора двух отцов-командиров я не слышал.

Чита. Округ. Все бумаги идут быстро. По плану какой-нибудь отличник боевой и политической подготовки должен досрочно схватить звезду. Чтобы доложить наверх, мол — де, растут кадры. Есть, кому передать знамя, так сказать. Через месяц я пил стакан с тремя звёздами на дне.

Вот так. Старший лейтенант Скворин. Пора мне роту, наверное.

Кадровик Юра Золотых так и сказал:

— Роту пора. Только вот по очереди, вроде как, пора тебе в командировку по весне будет.

— Какую командировку??

Юра молчит и пристально смотрит на меня.

— Аааа, — понимающе тяну я.

— Хуй наааа, вот скатаешься… а там и роту дадут… дикорастущий ты, Скворин… глядишь, МО станешь…

— Я им был, спасибо…хватит…

— Не понял???

— Да проехали, товарищ майор… шутка такая… дурацкая…

— Ну-ну… гуляй пока…шутник.

Вызывает к себе комбат. Ну, хули, иду. Как будто дел у меня в парке нет, ссука. Слушать очередную задачу, с вероятностью в 50 % тупую и на хуй не нужную, а-то я не знаю, чем заняться. Почти вышел из парка… постоял. Вот ведь вернусь сейчас, хуй там кто работает. Слоны — странные птички…не пнёшь — не полетят, как говорится.

До бокса ускоренным шагом возвращаюсь, ибо бегущий офицер — паника у подчинённых. Захожу в бокс, ну, так и есть — штыки в землю, перекур. Долбоёб всё-таки этот Обручев. Сержант, блядь, хоть бы фишку выставил, чтоб не запалиться. Снимать надо, хуёвый сержант, сам не думает, и подчинённых подставил.

— Я не понял!!! — реву на весь бокс, эхо пустого пространства (потолки высокие) разносит моё командирское неудовольствие, и, размазывая его о стены, лупит бойцам, собравшимся в кружок покурить, по ушам.

— Чё за хуйня? Обручев, у нас что? время перекуров? Какого хуя? Я что, над вами, блядь, мамкой стоять должен? Или всей ротой со стартерами по парку бегать решили?

Бойцы стоят в ожидании моего произвола, понурив головы.

— Обручев, я прихожу через два часа и охуеваю от удивления. Весь шанцевый инструмент на штатных местах, а у тебя в руках бумажка с цифрами, что осталось в закромах родины в виде излишков, не уложитесь — забег вокруг парка со стартерами. Перекуры отменяются. Кстати, а где положено курить в парке? А? Товарищи зольдаты? Давно под руководством Зампотеха территорию парка не убирали? Дебилы, бля. Мусор вынести не забудьте. Почему ветошь валяется?

Заебался я уже объяснять, что в армии можно всё, но залетать с этим всем нельзя. Ну да ладно, меня ждёт комбат. А Обручева сниму к хуям, не сержант он ни хуя, не думает о своих сейчас — не будет думать и после, значит, до неуставняка один шаг. Фёдор бы (сколько в армаде Фёдоров?? Хрен сосчитаешь) хуй вот так запалился бы. Но вменяемые все в карауле, кстати, их ещё проверить надо сходить. Комбат, как всегда, пиздец как вовремя решил пообщаться.

— Почему так долго я вынужден ждать? — Петрович рычит. Ну хули, он майор, я старлей, он комбат, я ротный, он начальник, я дурак. Лирику не слушаем, главное «чё ему надо?» уловить.

— В парке задачу ставил.

— Кровлин в карауле у тебя?

— Да, — толковый у меня взводный (Клыков в отпуске, я опять за ротного), гоняют его в караулы почём зря, как будто в роте работы нет.

— Значит, так, надо ехать старшим на разгрузку угля. Лянченко, козёл… второй день где-то в общаге за сиську зацепился… или пьёт, блядь… больше некому, Алексей, так что ты либо этого урода оттуда вытащи, либо сам поедешь. И не хуй мне тут бровями играть, я, что ли, туда поеду?

— Во сколько время «ч»?

— К 16 нолям быть на КПП в парке. Всё, иди.

— А если он с запахом? — старшим машины как-никак ехать, проблемы с ВАИ не нужны. Это уж точно.

— Главное, чтобы на ногах стоял.

Из казармы слышен вопль дневального «Смирно!!!». Кто-то из начальства припёрся.

Выхожу от комбата, сталкиваясь в дверях с багровым замполитом полка, не успеваю отойти, и уже слышу: «Петрович, ну ёб твою мать, ну, блядь, когда у вас во 2-ой роте уже ленинскую комнату доделают? Я что, блядь, мальчик, что ли, чтоб меня там в этого облупленного Ленина, блядь, носом тыкали? Выкиньте его, на хуй… Жукова нарисуйте…. Ну, ёбаный в рот, блядь, и где твои офицеры? Расползаетесь по щелям, как тар….» Остальное уже не слышно, я ушёл.

Иду в общагу. Офицерская общага — это, конечно, то ещё заведение. Место отдыха уставшего офицера. А этаж для несемейных — это вообще вертеп, ну оно и понятно. Денег у молодых лейтенантов хуй, баба по случаю, зато работы — хоть отбавляй. С утра до ночи. Настоебёт — пьют. Сам таким был, да и сейчас нет-нет, а бывают заплывы. Меж нами разница только в мере ответственности. Нахожу комнату, где живёт Лянченко. Он живёт в комнатухе, которую делит ещё с тремя такими же опездалами.

Сейчас в комнате только он сам, остальные, видимо, всё-таки нашли в себе силы отнести свои тушки на службу после вчерашней пьянки, следы которой даже не пытались убрать со стола. Окно распахнуто настежь, открывая вид на голые февральские деревья и автобусную остановку. Сто к одному, что вчера тут можно было топор вешать. Лянченко лежит на кровати в бушлате и берцах. В целом, готов к выдвижению… ну, вот и славно… «хуй вам, товарищ майор, а не я старшим на уголь». Настроение улучшается. Лянченко, завидев меня, присаживается. У меня репутация слегка ёбнутого на службе, ссориться со мной хуёво.

— Андрюха, ты вот скажи мне, с хуя ли я должен заниматься тобой? Ты что? Боец моей роты? Чтобы я тебя отлавливал по закоулкам?

— Алексей…

— Нет, ты мне скажи, мне делать больше нехуя, как вместо тя на уголь ехать? Я ведь съезжу, только тогда пиздуй в парк, к слонам, и рули ими… годится?

Хуй он согласится, одно дело пинать в парке бойцов, зная, что я проверю исполнение задачи, другое — читать книжку в кабине ЗИЛка, пока бойцы грузят машину углём. Зимой бойчишки это и так расторопно делают, чтобы скорее оттуда убраться. Если быть честным, то это, конечно, полная хуйня, вместо боевой подготовки заниматься выживанием. Не будет угля — перемёрзнем к хуям, но ведь не бойцы должны этим заниматься. А кто? Да хуй знает, но всё равно через жопу как-то. Чтоб был уголь, отрывать бойцов от распорядка, или чтобы был хлеб, вообще сдавать их в рабство на пекарню. Блядь, этот барадак в стране, наверное, навечно.

— Алексей, я знаю, что в четыре надо быть в парке, — оправдывается Лянченко, — да я уже уходить хотел, но, понимаешь, тараканы заебали… решил их грохнуть и выходить.

— Ты чо, бля? Допился? Какие тараканы?

— Да обычные… — Лянченко встаёт, — щя сам увидишь, — смотрит на открытое окно, в котором показывают февраль, на улице где-то минус 20–25, холодновато, я бы сказал, затем закрывает окно и направляется мимо охуевшего меня к электрической плитке.

В основном на таких плитках готовят жратву… прямо в комнате, но в зимние месяцы это ещё и дополнительный обогреватель комнатухи. Сейчас эта плитка стоит почему-то на полу, а не на тумбочке с продуктами и остатками офицерского пайка. Лянченко берёт с этой тумбочки заранее приготовленный скотч, и, задумчиво разматывая широкую ленту, смотрит на здоровый постер Джей Ло, висящий аккурат над стоящей внизу плиткой.

Джэй Ло, маняще облизывающей губы и обещающей подарить незабываемое, если вдруг чудом шагнёшь к ней из забайкальской действительности в сказку, где есть пальмы и синее-пресинее небо, где живут такие красавицы, где нет тараканов и угольной команды, где нет ебанутого на службе старлея и конченого на этой же службе комбата.

Где живут, а не выживают.

Он смотрит секунду, потом начинает быстро приклеивать скотчем постер к стене по всем краям, отрывая, когда нужно, ленту зубами. Скорость приклеивания говорит о достаточной сноровке в этом деле. Отбросив ленту, он выключает плитку. Потом берёт баклажку из-под лимонада, наполненную водой, с плотно закрученной крышкой, стоящую рядом на той же тумбе, и начинает раскатывать ею приклеенную улыбку заграничной жопдивы, так, как мама на моих глазах раскатывала тесто, готовя пельмени.

Комнату наполняет мерзкий звук чего-то потрескивающелопающегося. Звук омерзителен до ломоты в зубах, настолько, что я невольно морщусь.

Раскатав приклеенный плакат, Лянченко констатирует:

— Пиздец.

— И что это было?

Лянченко смотрит на меня, потом ставит баклажку и берёт нож для бумаги. Ловко срезает по краям плакат, поясняя свои действия:

— Понимаешь, тараканов развелось… заебали… я комнату выстудил, заодно проветрил. Ну, а плитка воздух тёплый гонит под плакат… — Говоря это, он начинает аккуратно снимать плакат со стены, — ну, и тараканы все сюда съёбывают, как на юг, — сняв плакат, он демонстрирует мне его обратную сторону…

Я не настолько брезглив, чтобы блевануть от увиденного. Но зрелище не для слабонервных, это точно. Столько тараканов, превращённых в общую лепёшку, я не видел никогда. Надеюсь, что и не увижу. Лянченко бесстрастно подытоживает:

— Н-дааа… Мадонна собрала больше, — скатывает это безобразие в трубочку и суёт в здоровый мешок с мусором.

— Ну, всё вроде… Пошли?

Не доходя до КПП, встречаем Юру Золотых. Он у нас кадровик. На обед, видать, чешет. В руках пакет с какой-то снедью.

— Опа, Лёха!! Ну, на ловца и зверь… Помнишь наш разговор?

— Какой?

— Разнарядка пришла… «за речку«…нужен ротный и взводёныш, — Юра переводит взгляд на Лянченко, потом на меня. — Так что думай… Думайте, мужики. После обеда зайдёшь, окей? — Юра воевал в Афгане когда-то… немного. Идиомы впечатались в сознание навечно.

— Окей, бля.

Юра проходит мимо, я смотрю на его пакет и вижу в нём баклажку с кока-колой.

— Юр, тоже, что ли, тараканов давишь? — ляпаю ему в спину.

Он оборачивается с непонимающей улыбкой:

— А?

— Да это я так… проехали… к пяти зайду.

— Ага… давай.

Юра уходит, Лянченко смотрит на меня. Ну что? Вроде наша очередь. Отчего-то заломило зубы.

— Андрюх, ты как вчера погулял?

— Нормуль, а чо?

— Давай-ка вечерком я к тебе зайду… тараканов помянем…

— Чего? Ааа… конечно… тока это…

— Водяра моя, приедешь — закусь готовь… всё… пиздуй, мне ещё караул проверять.

Я смотрю ему в спину и впервые за месяцы не думаю о службе. Я думаю о том, что мы для государства просто тараканы. Которых сгоняют туда, куда хотят, уже готовя пресс. А может, и по-другому. Может, просто дошла очередь поучаствовать в давке паразитов и до меня? Кто-то же должен делать эту неприятную работу.

Весна.

Прилетели в Моздок. Ёбаный самолёт. Пить устал. Состояние такое, что не на войну, а в госпиталь надо сдаваться.

Аэродром, около которого палаточный городок и небольшой посёлок. Здания двух-трёх этажные. Первое, что увидел, как в хуёвом голливудском боевике, погрузку «двухсотых» в транспортник. Цинки. Пилот сплёвывает и отворачивается. Дурной знак?? Я — «свежее мясо», это нормально. У Родины завидный аппетит на свежие продукты, однако. Хотя я тут по своей воле. Всё по плану.

В палаточном городке, где меня поселили, тотальная круглосуточная пьянка. Тут можно. Тут войны ещё нет. Перевалочный пункт же. Кто в горы — кто с гор. Трёп. Истории. Стаканы. Изредка знакомцы пересекаются. Кто-то отсыпается, не реагируя ни на что. Таких — не трогают. В целом скучно, потому что по мере ужирания истории становятся более кровавыми и фантастичными.

Капитан, что разместился напротив меня, молча наливает себе в кружку из фляги — косится на шестерых «контрабасов» (контрактники), сожравших литра три и громко обсуждающих какой-то прорыв под Ведено. Выдыхает и пьёт. Как минимум сто пятьдесят — определяю на глаз. Силён, бля.

— Нас чо-то сорок осталось, а то и меньше…и чехов (боевиков) сто-сто двадцать… хули… лезут… а нам куда?? Андрюху в живот ранило… он мне — Серёга… типа… не ссы, Серёга — дальше хуже будет… щя попрут… дай, говорит, хоть гранату… а мне чо? У меня пол-б/к (боекомплект) уже как хуем сбрило… в общем, подыхаем… и тут «крокодилы» (вертолёты МИ-24 — злая штука, если лупит по земле, лучше зарыться и не отсвечивать… а по возможности и вообще валить из района, где они работают)… звено…

— Эт вам повезло… а вот на нас когда под Итум-Кале…

Капитан едва заметно качает головой и занюхивает куском хлеба с салом, затем отворачивается от этих вояк, явно демонстрируя откровенное презрение. Видать, пиздёж.

И такие разговоры без передыху.

Кормёжка — говно. Сидим на своих консервах. Срём домашними пирожками. Ждём отправки в Ханкалу. Должны отправить вертолётом, только хер его знает, когда. Внятного ответа от коменданта не добились. Наша бригада, в которую мы пылим менять тех, кому отпуска положены, вообще-то под Шатоем встала. Район держит. Нам туда — в бригаду «Бешеных Собак». Сибирячки, сдобренные забайкальцами. Прокатились по Терскому хребту, сметая всю мразоту, и осели там. Оно и понятно. Аргунское ущелье, по которому неплохая дорога с гор ведёт, её надо держать. Стратегическая трасса. Подвоз боеприпасов и гуманитарки именно по ней и идёт. Эти караваны, ясен хуй, периодически пытаются расстрелять и ограбить. У нохчей (чеченцы) тактика боевых действий и принципы жизни всю дорогу одни и те же. Найти, что спиздить, или отнять, а дальше — либо продать, либо вернуть за выкуп. Рабами тут всю жизнь занимались. По мнениям всех бухающих и не бухающих в нашей палатке за неделю ожидания, все сходятся в одном — вырезать всех под корень, и не мучиться. Жути, конечно, нагоняют, но в основном запомнился майор, который не столько ругал продавшихся бизнесу политиков и ублюдка президента…

«Охуеть… ведь он главнокомандующий… мы на войне, а солдат такого мнения о командирах… вопрос — мы победим?? Мы можем победить врага, на стороне которого наше командование??»

….сколько рассказывал, как русские бежали из Чечни в 94-м. И почему бежали. Если ему поверить хотя бы на тридцать процентов и примерить на себя и свою семью, то… я… я, наверное, тоже готов этих уродов под корень… ведь младенцев с балконов вышвыривали, баб ебли на глазах мужей, и тут же бошки резали… где-то соседи укрывали, только соседей до хуя и сдавали… и своих же казнили… зверьки ёбаные… и много чего другого творили.

Неделя ожидания и скучно-дремотного состояния, наконец, прошла, и нам дают борт. Пересылка остаётся за плечами. Мы уходим, и никто не знает, вернётся ли сюда. Многие оглядываются… я тоже… Странно… за неделю эта долбанная палатка опостылела, а сейчас почему-то кажется не таким уж и противно-скучным местом. Я вернусь. Я обязательно вернусь. Потому что у меня есть жена и сын, и я им всё равно нужен. И если я не вернусь, то они никому уже не будут нужны. Тем более — моей стране, интересы которой я обязался защищать. А вот Родина ни мне, ни моей семье присяги как и не давала… много нас, таких, у Родины. Родина, она считать нас не привыкла.

Что я здесь делаю?? Лично я — старший лейтенант Алексей Скворин!? Я дал присягу, я этому обучался и обучал солдат. Это мой долг. Это моя практика. Это то, для чего я на самом деле учился. Закончится эта клоунада — начнётся другая, но уметь воевать — необходимое условие выживания нации. У меня сын. И у него должна быть возможность жить и любить. И воевать за свою землю… коли доведётся.

А ведь доведётся.

Не дадут нам тут доделать дело. Значит, детям доделывать.

На душе скребут кошки, винт молотит, нарезая ломтями синеву над головой. Гул внутри вертолёта такой, что рядом сидящего можно услышать и понять, только если он будет орать дурниной и помогать себе жестами. Идём низко… над верхушками деревьев. Давешний капитан смотрит на меня, потом кивает, приглашая что-то услышать. Еле разбираю:

— Как звать?? (нашёл время знакомиться, твою мать).

— Алексей..

— Впервые??

— Да…

— Страшно??

— Да…

— Молодец, всем страшно… тех, кому не страшно — током лечить надо… а лучше сразу стрелять (ржёт).

Я вежливо улыбаюсь.

— Знаешь, почему низко летим??

Вертолёт идёт над кромкой «зеленки», то поднимаясь, то опускаясь, повторяя рельеф верхушек деревьев. Ощущение, что тебя мчат по колдоёбинам на санях.

Я мотаю головой в отрицании.

Не знаю.

— Шоб не сшибли чехи… месяц назад вертолёт опять сбили… какая-то блядь им ракеты поставляет… говорят, кто-то из наших… извне каравана два, что ли, не пустили…а больше и неоткуда..

Я молчу. Мне сказать нечего. Я ничего не знаю и только начинаю соображать, что тут к чему. На ненависть к генералитету я тут и не рассчитывал наткнуться, не думал, что армейские низы и середняк будут так же люто ненавидеть высоких начальников, как и самих боевиков. Капитан понимает, что я ему не собеседник, и отстаёт. Лететь-то недолго. Вот и Ханкала. Считай — пригород Грозного.

Грозный. Город, напившийся крови, и лежащий в развалинах после затянувшихся боёв. Город вроде бы взят… днём… а вот ночью… ночью он до сих пор не наш. Его, конечно, отстроят. Восстановят административные здания и инфраструктуру. Вдохнут жизнь в эти кровавые развалины, видевшие всё, на что способен самый страшный и бездумно жестокий хищник на планете.

Сколько ещё придётся пролить в нём крови, пока он не насытится и не смешает в себе русскую и нерусскую кровь в достаточной пропорции, чтобы успокоится?? Хрен его знает. Сделаю, что смогу.

Ханкала — это огромное поле, заставленное кунгами (машина с будкой, где можно жить и работать) и палатками. С кучей вертолётных площадок. Всё командование контр-террористической операции идёт отсюда. Здесь госпиталь, и связь. Здесь огромное скопление жирных штабистов, которые «воюют», и уже давно, то со сном, то с теми, кто воюет. Но за «боевыми» и отметкой об участии в боевых действиях средь них съездить — святое. Здесь самая главная перевалочная база. Она защищена и прикрыта отовсюду кучей блокпостов и всевозможных частей. Здесь, наверное, самое безопасное место в Чечне, а то и в России. Отсюда бортом — в горы, или куда послали. Как автобусом. Борт на Шатой завтра, поэтому нам предложено ночевать в плацкартном вагоне, невесть кем притащеном сюда к вертолётной площадке, и служащим чем-то вроде гостиницы.

Ночью начинают лупить. Что и где стреляет, не понятно, я смотрю, как мимо по проходу выбегает молодой длинноволосый малый, подгоняя средних лет коротышку с видеокамерой:

— Живее, Андреич.

За ними бегут двое из моей партии. Рожи, по ходу, как и у меня — недоумённо-непонимающе-тревожные. Я за ними. Сидеть в вагончике, когда стреляют, неуютно, хотя, выбираясь по проходу, вижу трёх-четырёх безмятежно спящих с автоматами в охапку. У меня пока ствола нет, и я дергаюсь, а эти спят. Странно. Хоть бы башку подняли.

Спрыгиваю на землю. Бухает где-то справа. Далековато. Что-то артиллерийское. Похоже, плановая стрельба по квадратам, или чо. Около вагончика спокойно курит тот самый капитан, и выбежавшие точно следуют его примеру, изображая вселенское спокойствие и бывалость.

— Ночной салют… плановые, похоже, — подтверждает, ни к кому не обращаясь, мою догадку кэп.

Все смотрят на суету журналистов.

— Андреич, готов?? Дима, давай ракету и потом ещё одну… пока говорить буду… первую запускаешь на три, после того, как я начну… готовы? Поехали.

Зажигается фонарь камеры, освещая бледное и взволнованное лицо журналиста, выражающее одновременно как мужество и уверенность, так и прямо плещущее Переживание Близкой Опасности. Вслушиваюсь, глядя на шипящую в воздухе сигналку.

— … в 22–35 начался сильный обстрел, пока нам неизвестно точное количество погибших и раненых, но, судя по канонаде, идёт сильный бой на подступах к Ханкале, напомню, что за последние сутки это вторая попытка прорыва боевиков к Грозному с этого направления…

За спиной журналиста лейтенант Дима пускает вторую ракету… я представляю себя сидящим в Чите и смотрящим ящик… сколько я таких репортажей видел?? Да каждый второй… Журналист, взволнованно говорящий в камеру на фоне ночи с явно стрельбовыми звуками со стороны, а тут ещё и фейерверк для пущего антуражу…круто, мать их за ногу… Профессионалы хуевы. А ведь мои это смотреть будут. Им от таких репортажей ждать легче будет…угу. Ссука. Внутри начинает закипать. Но я не властен над этой сволочью. Только если в бубен стукнуть. Инфовойна, как она есть. Бьющая по населению хлеще пуль и снарядов.

… напоминаю, что только за этот месяц в районе ведения контртеррористической операции погибло 39 и ранено 56 военнослужащих Федеральных войск. По официальным данным. По некоторым сведениям, это количество сильно занижено, но более точной информацией мы пока, к сожалению, не располагаем…специально для НТВ — Игорь Строев.

Андреич выключил камеру, и Игорь у него интересуется:

— Ну, как???

— Хуёво, Игорёк, — бычок капитана летит в темноту.

— Простите!? — журналист поворачивается к капитану.

— Не прощу… бог простит… ты молодой русский малый, а работаешь на всякую шваль… да ещё и падалью питаешься. Родня вот этих мужиков смотрит твои репортажи и глотает валерьянку…рейтинг растёт… свою армию народ ненавидит… зато ты — профессионал… хуёво, Игорёк. Я не удивлюсь, если тебя в горах потеряют без вести… я бы потерял.

— Не понял…

— А это хуёвей всего… наверно, и не поймёшь, — капитан сплёвывает под ноги журналисту и лезет в вагон. Стрельба прекратилась. Цирк окончен. Я думаю над словами капитана. Бить морду этой слякоти расхотелось, лезу в вагон. Он, по ходу, молоток, этот капитан. Только я… я не хочу стать таким. По нему чувствуется, что жизнь для него, что чужая, что своя, не дороже жизни козявки. Если я так эволюционирую, я ж в казарме своих полудурков двухгодовалых точно зашибу когда-нибудь. Не хотел бы я у этого кэпа на дороге оказаться. А вот воевать с ним… надеюсь, те, с кем мне там бок о бок придётся быть, такие же волчары с мёртвыми глазами.

— У каждого своя работа… у вас своя, у меня своя… — несётся в спину взволнованный голос Игорька.

Ночью стреляли ещё пару раз. Сквозь дрёму видел, как опять куда-то нёсся журналист Игорёк. Что поделать… работа у него такая… сучья… дать бы ему в морду, да бессмысленно. Этих Игорьков, как и нас…как тараканов…и их тоже никто не считает.

Наконец-то борт. Грузимся в восьмёрку и летим. Всё-таки не верится даже, я — на войне. Да и какая это, по сути, война?? Тот самый капитан утром на перекуре на вопрос «Сколько ты тут на войне??», ответил «А я на войне?? Вот дед у меня… тот на войне был…. Они там как сходились лупиться, так через месяц только расходились, а тут встретились, постреляли — и в разные стороны, раны зализывать. Кто ж тут воевать-то нам даст, если дадут, так вся эта война в месяц кончится, эшелонами в Забайкалье зверей вывезти, и пусть там китайцам на границе мозг ебут. Да только не надо это никому. Неденежно, да и жвачку про демократию просто так изо рта народа доставать никто не собирается, вот мы и бегаем по горам… реалити- шоу, мать их кремлёвскую Басаеву в жопу плашмя. Детский сад, 7-ой месяц, бля».

Ободрил, ни хуя не скажешь. И улетел на Ведено куда-то.

Долетели нормально. Только выскочил с борта и, пригнувшись, отбежал, как попал в объятия Мишки Хотысенова. Он у нас ротным, а тут, вишь, борта принимает — авианаводчик. Я его менять-то и прилетел. Ему в отпуск, а мне на время отпуска, якобы, подменять. Рад мне, как выпивке, ну и выпивке, которую я приволок, само собой, тоже рад. Кто ж без бутылки сюда с большой земли-то полезет.

Нас, вновь прибывших, строят у штаба и быстренько раскидывают по направлениям. Мне ехать никуда не надо. Я уже приехал — при штабе подъедаться буду. Помощник начальника оперативного отделения я теперь. Начопер, даже особо не взглянув — некогда ему, сдаёт меня Мишке на инструктаж.

— Ты не ссы, Лёха, главное. Тут, около штаба, всё ровно. Вокруг три кольца обороны — Шатой контролируем и подходы к нему… ну, в смысле, через него. В колонны пойдёшь, там, может, и постреляешь. Да и то, хуй тебе пострелять дадут, твоё дело — воздух. Колонны ща тока под вертушками ходят. Как лупить начинают, главное, целеуказание дать, откуда бьют по вам. Ракету красного даёшь туда и смотри, как мясо рубят в винегрет. А так-то тут сидеть будешь. Связь со штабом авиации на тебе… ну, там, борт для эвакуации трёхсотых, или двухсотых, или комбригу куда завздопица лететь. Живи себе с летунами мирно, и будешь кум королю. Вся водяра и грев с большой земли через тебя, считай. Сам понимаешь — дооолжность, — многозначительность пальца, вздёрнутого вверх.

Влился нормально. Пьют тут так же, как и везде.

Мишка улетает, передав мне дела и позывной. Я теперь в эфире Хоровой-90.

Начопер попытался заставить меня рисовать карты в моменты дежурств ночных при штабе. Кто-то от нашего отдела всегда там быть должен. Я, по совету всё того же Мишки, запоганил две секретные карты, и от меня отъебались. В отместку, правда, заставили вертолётную площадку оборудовать под ночной приём вертушек… делов-то… по углам гильзы от снарядов вкопал, солярой заполнил, да обозначил камнями границы площадки самой.

Прилетал главный мозг нашей войны начгенштаба Квашин. Не знаю, чего он там, в картах, понимает, если ему битый час рассказывали об организации обороны и контроля, в карту тыкали, а он, выйдя из палатки и уставившись на эту самую гору Ламамаисти, заминированную вдоль и поперёк, выдал:

— Да у вас тут курорт лыжный можно открывать, красотища-то какая!!! Вот прям на этой горе.

Комбри, г я думаю, не против был бы прямо сразу этого Квашина на санках с этой горы спустить, первопроходцем и разминирующим средством заодно — так он на этого мудака в больших погонах посмотрел.

Периодически эвакуирую двухсотых и трёхсотых, как наших, так и чехов. Хотя кого там только нету… и арабы, и негры, и даже наши славяне.

Поймали подпола нашего ФСБэшного, пытался вывезти трёх раненых арабов. Арабов кончили прямо сразу, а этого козла до прихода вертушки чуть ли не всё командование бригады охраняло, а-то бы порвали на клочья. Ненависть к наживающимся на войне тут зашкаливает. Да и правильно. Одно дело враг, другое — крыса.

И вообще, днём тут спокойно, а вот ночью…

Один солдат, упившись в хлам и вылезши из палатки, дал очередь… по лагерю. Два двухсотых. Один контрактник — первую прошёл, чтобы вот так, от пьяного, не соображающего мурла пулю точно в голову выхватить, второй сопляк совсем.

Вызывают в штаб.

— Скворин, давай любой мимо идущий борт… у нас тут трёхсотый тяжёлый.

Это святое. Если летуны такое слышат, то садятся обязательно. Скорая по горам не ездит. А трёхсотый, ставший двухсотым, если ты не сел — куда бы ты ни летел — это чья-то душа на тебе.

— Я Хоровой-90, кто мимо?

— 35-й мимо, буду через минут 10, чо хотел.

— Трёхсотый.

— Места нету… не подождёт??

— Да он у меня щя на площадке в двести уйдёт.

— Понял… дым дай.

Дым показывает направление ветра и ориентирует летчика, с какой стороны заходить на посадку.

Мне на площадку приносят носилки. Молодой пацан — его трясёт даже под лошадиной дозой успокоительного.

— Что с ним??

— Да на блокпосту пьянка. Их замкомбата спалил, а этот ведь бухой… за автомат и очередь, да бухой ведь. В упор не попал. Зато замкомбат попал… дрыном каким-то… сломал ему шею… щас отпаивают самого.

Борт сел. Забрали героя. Доложили, как о вступившем в схватку рукопашную. Чехи-каратисты рвались через блок-пост, но не прошли.

Был в Ханкале на курсах авианаводчиков пару дней. Летуны, оказывается, ходят по картам с другим обозначением квадратов, а я обязан уметь навести по квадрату. Туда летели вместе с какой-то бабкой. Комбриг её приказал в Ханкалу везти. Бабка была с козой. Натуральной такой козой. Взлетели и пошли над деревьями, как на санках. Как яма, так коза глаза выпучивает и блеет дурниной.

— Беееееееее.

И срёт, падла. Сколько в ней этого гороха — хрен его знает, но на каждой яме сыплется из неё. Того и гляди, кишки высрет. Всё, естественно, на полборта. Бортинженер, как увидел, кричит:

— Я тя щ вместе с этой козой не довезу, сволочь старая, — и двери порывается открыть, оскальзываясь на козьем говне.

Бабка начинает пучить глаза пуще своей козы, только что не блеет с ней напару, и подол ей под жопу подставляет. Кричу:

— Вася, оставь её, а-то она ща сама тебе всё тут загадит!

— Ненавижу этих, блядь, нохчей… больше к тебе не сяду, — обиделся, наверное.

Видел в Ханкале Дмитриева Серёгу. Накоротке поговорили. В Грозном, в Ленинском районе, в комендантской роте он сейчас. Вот как судьба свела, думал, потерялись. Жаль, толком и поговорить не успели — спешил он.

Прилетала спецура, с ней Гриша Вахнаков. В одной роте учились. Тоже накоротке поговорили, и они в горы ушли. Позывной «Амур».

Ночью выходит на нас «Амур», я помощником Дежурного стою.

— Арбалет, я Амур, приём.

— Здесь Арбалет.

— Квадрат 43–12, по улитке 1–2…. Наблюдаю группу боевиков. Прошу огня.

Вызвали комбрига и начальника артиллерии, через пять минут дежурное огневое средство начало отстрел.

— Амур Арбалету.

Молчание.

— Амур Арбалету.

Молчание.

— Амур Арбалету!!!!!

Молчание.

Через минут пятнадцать.

— Здесь Амур. Уроды, дали бы съебаться хоть.

И молчок. Попали… не попали?? Хрен его знает. Главное, хоть своих не положили.

Прибегает местный аксакал. Лопочет чего-то на полурусском. Корову у него замочили. «2-ой бат отличился. Корова приблудила, якобы, к сигнальной мине, и получила в бочину дежурным огневым средством (пулемётом)… задняя нога вдребезги… даже костей не осталось. Жаль, что не обе, мяса бы больше заслали в штаб.

А вообще-то, мы с ними мирно живём. Кто им, кроме нас, огороды разминировать будет? За это схроны сдают даже. Предпочитает договариваться мирное население с нами… уж им-то эта война ещё больше обрыдла. Ночью нохчи мозг ебут, а днём мы…вот и живи, как хочешь. А вот нехуй было занозиться в 94-ом.

Борты водку возят исправно. Полбригады у меня в добрых знакомых. Народу-то тьма, а тут — у кого днюха, у кого детё родилось. Пить водку местного разлива стрёмно — травануть могут. Да и есть, за что. С третьего бата контрабасы отличились. Семь уродов ночью на бэхе ворвались в Шатой, геройски набрали водки и жратвы у одного из местных торгашей. Разбили ему морду, дали по голове верещавшей жене и попылили восвояси. По пути зачем-то лупанули с двух стволов по нашему же блокпосту.

К утру все семеро лежат мордой в грязь перед кунгом комбрига… мне приказано ждать п-ка Шилова и сдать ему. Ради интереса подхожу к крайнему. Легонько пинаю в бок, чтобы привлечь внимание.

— Фамилия?

— Сержант Замятин.

— Возраст?

— 33.

— Откуда??

— С под Читы.

— Женат??

Поднимает разбитую морду.

— Да… двое детей.

Урод. О детях вспомнил, а ночью и не думал о чужих детях, сидящих на блокпосту и мечтающих вернуться домой. Жалости к нему ни на грош. Вот из-за таких нас свиньями считают. Тут же вспоминаю свой вояж по мосту в Красном Яре. Пытаюсь себя успокоить, что это другое. Кого угодно успокоил бы… но не себя. Я-то знаю, что не другое.

Ночь. Опять-таки я при штабе Помощником. 11 раз смотрю по видаку «Моонзунд» по Пикулю с Олегом Меньшиковым и Гостюхиным. Сильная вещь, о чести русского офицера царской армии, выбравшего в смутное время самоубийственную драку с внешним врагом вместо того, чтобы погрязнуть во междоусобных дрязгах, приспосабливаясь к новым порядкам и наплевав на присягу.

Остальные кассеты — вообще полное дерьмо типа совковых комедий с Крачковской.

Прибегает бойчина-связист.

— Там майор Копылов чеченца пополз взрывать.

Пиздец. Ничего не понимаю. Оперативным п-к Шилов.

— Опять?? Третий раз уже, блядь… комендантский взвод, в ружьё!!!

У нас на отшибе вырыта яма метра три глубиной. Аккурат возле сортира. Там переодически держат пленных нохчей, отловленных в горах. На них ссут и срут, пока их на большую землю не увезут, все, кому не лень. Обычно дня два-три держат. А м-р Копылов — начальник связи. Очень толковый связист, надо сказать. Связь в бригаде, как часики. На большую землю связь — тоже, пожалуйста. Год, как в Чечне он. Но как набухается, так рвётся воевать. Да кто ж ему даст?? Он в качестве начальника связи гораздо полезнее и нужнее. Вот так и воюет без соприкосновения с противником. Но соприкосновение с бутылкой превращает его в нинзю и народного мстителя. Это — третья попытка грохнуть хотя бы пленного, бросив ему в яму гранату. На самом деле, хотел бы взорвать — взорвал бы. Но это, скорее, форма истерики. Крыша течёт. Успели поймать с выдранной чекой и эфкой в руке метров за пятьдесят до ямы. Полз, как на танк. Брали вчетвером, прижав конечности. Потом под фонарем чеку вставляли. Вот такой героизм. Рвануло бы — и пиздец как минимум пятерым, включая меня.

Кстати, о связи. Звонил домой. Связь военная. Жесть полная. Все слова тянутся так, что ощущение такое, словно на том конце провода полностью невменяемый человек. Предупреждали, чтобы я говорил медленно, иначе вместо моих слов там услышат только бульканье. Я начал говорить медленно. Трубку сняла бабушка, решила, что пьяный. Я её тоже слышал. Прикольно, с одной стороны… я ведь её тоже, как пьяную слышу. Но в целом, конечно, плохо — бросила трубку в итоге. Что она обо мне подумала и что матери сказала, лучше и не думать.

Приходит старлей Тополев с 3-его бата. Просит трихопол. Только с отпуска припылил. Намотал, видать, там. Ну, заказываю. Летуны поуссывались, спросили, где я тут умудрился. Пытаюсь объяснить, что не мне. Ржут.

Прилетают на следующий день. Специально ко мне сели, а так-то мимо шли. Дают кулёк с лекарством и…

— А это лично Хоровому-90 от нашего экипажа, и будь осторожен при выборе местных коз… они после нохчей все нехорошие… — ржут, протягивают коробочку с гандонами.

Суки. А Тополеву теперь водка только за платину, блядь.

А с еблей тут и впрямь глухо. У всех в кунгах постеры блядей развешены. Бригада дрочит напропалую. Бегать к бабам в Шатой — чревато. Можно проснуться, обнимая рабство. А-то и не проснуться. У них законы строгие в этом плане.

Хотяааа….

С этим же п-ком Шиловым едем блокпосты проверять, и выковыриваем на ближайшем к Шатою двух чеченок. Я-то не при делах, считай, а Шилову, видать, не впервой. Начинает с места в карьер пиздюлины раздавать. Потом выволок обеих чеченок на воздух, и там уже ногами. Одна-то драпанула, а вот вторая взмолилась, чтоб не били.

— А хули ты припёрлась сюда?? За патроны ебаться??

Так и есть…за патроны. Это контрактники подтвердили, ещё пять минут назад опиздюливаясь.

— А што мне делаааать??!!! — воет баба, — мужа убилииии, всю семью побилииии… мне говорят, иди, патроны неси… родишь сына — кормить будем, а нет, так опять пойдёоооошь…

Вот так. И кем воспитают её сына те, кто её послал?? Что в голову ему вложат?? Кого он ненавидеть будет за долю своей матери, у которой русские истребили семью?? Как ему, полукровке, придётся доказывать своё право на полноценную жизнь в их обществе с их то законами?? Я думаю, что за такое он не только папашу своего тупорылого, но и весь род этого папаши под корень вынести готов будет. Не говоря уж о патронах. И так навалом этого добра по схронам, так нет… нужно ещё. Русских много ещё, всем хватить должно. И наши хороши, и их, а правда тут вместе со справедливостью уже давно в крови захлебнулась, причём — в смешанной крови. Глядя на это, трудно себе представить, что для меня это — командировка, а для неё — реальная жизнь, из которой уже никуда не деться.

В 1-ом бате сгорела палатка. Кто там умудрился запустить в неё ракету осветительную, непонятно. Но факт, что сгорела, с матрацами и по мелочи там. Пьянка, по ходу, виной, как всегда. И порешили отцы командиры списать под это дело одну из клинанувших бэх. Ночью дали море огня, а утром отправили донесение, мол, так и так…ночью был бой. Подорвана БМП-2 номер такой-то. Механик машину покинуть успел. Наводчик с командиром машины сесть не успели. В машине была палатка инвентарный номер такой-то и по мелочи списочек. Список мелочи к полудню распух до половины имущества батальона, причём в этой БМП были и радиостанции, и обмундирование, и химзащита, и масксети. Всё сжег безжалостный враг. Но мы не сдаёмся, и будем биться голой жопой, пока вы нам новое не пришлёте. «Цылаваем, вечно ваши — командование бригады» — типа.

Замкомбрига, как эту бумажку увидел, так чуть тапочки не откинул. Поорал чуть-чуть. Потом так устало на комбрига смотрит и говорит с безнадёгой в голосе:

— Может, у нас ещё одна БМП в пропасть упала?? Зампотех поддержит. А-то эта лопнула уже раз пять. В ней только что проёбаного оружия нету… а вот в пропасть, — и мечтательно так глаза закатил.

— Лёня, у нас пехота или десантура?? У меня, блядь, уже полбригады в пропасть ёбнулось…. С вами сам тут скоро парашют из матраца кроить начнёшь… Чего тебе?? — Это комбриг начфизу, мнущему какую-то бумажонку в руках и перетаптывающемуся в нерешительности возле их стола. Тот решается и подаёт бумагу комбригу.

— Это чего???

— Список.

— Какой список??

— Ну, этааа… сгоревшего имущества… я слышал, что тут можно списать…

Комбриг пробегает глазами строчки и, передав бумажку Заму, устало закрывает голову руками, упираясь локтями в стол.

— Когдаааа вы уже перестанете из меня мою генеральскую (получил генерала и уходил наверх куда-то… вроде бы комдивом, толковый мужик — грамотный командир, уважаемый всеми) кровь пить-тааа?? — нараспев выводит из-под рук комбриг. — Вот скажи мне, майор, как у тебя там могли, блядь, сгореть восемь 32-ух киллограмовых гирь??

В этот момент зам начинает ржать.

— Послушай, майор, а брусья у тебя там не сгорели?? — продолжает комбриг, убирая руки от лица и уже зло буравя начфиза глазами.

— Брусья… тоже надо бы… дык не влезли бы…

— Послушай, Гена, — вклинивается замкомбрига. — Вот как, блядь, могут сгореть гири?? Ну, как??

— Не знаю… ручки отплавились… пришли в негодность… списывать-то как-то надо…

Зам смотрит на комбрига.

— Может, всё-таки в пропасть?? Кто их там искать-то будет??

— Да идите вы в жопу… хоть всей бригадой в пропасть… — комбриг опять закрывает голову руками. Зампотех перемигивается с замом по боевой. Что-то в рядах ВС опять упало в пропасть.

Вообще, конечно, при штабе можно чокнутся — прошусь в колонну. Пускают. Ничего примечательного. Трясёшься на броне с радиостанцией, всматриваясь в зелёнку, и периодически фиксируешь смену вертушек над колонной. Потом отдых в Ханкеле. И назад.

Во второй колонне-то нас и обстреливают. Бой.

Стреляли из стрелкового оружия. Подорвали головную бэху, да коряво, но остановить — остановили. Как начали лупить, и колонна встала, все с брони долой, ну, и я, да не на ту сторону ещё. Метнулся, как заяц, туда-сюда. Страшно. Адреналин меняет мир. Все лупят, кто куда. Вокруг трескотня. Ощущение, что все стреляют именно в меня. Суки!!

Я за АКСУ, предохранитель, патрон и так в патроннике, только из-за брони попытался нос вытащить, как сзади дёргают грубо. Поворачиваюсь — бойчина пальцем в воздух тычет и орёт.

Ёооопт. Вертушки же!!! Автомат нахуй!! Вхожу в связь.

— Хоровой 80, Хоровой 80, приём!!! — врывается в уши.

(Хоровой 80 — позывной в колонне, чтобы отличать этот позывной от основного).

— На связи Хоровой.

— Наводи, ёкарный бабай… — треск, — … хули… — треск, — … твою мать…

Да я и так понял. Высовываюсь, смотрю, откуда лупят. Всё это происходит на самом деле быстро, я и не догадывался, насколько может замедляться время, если хочешь жить.

Вот они. Лупят чуть правее от меня. Метрах в 400-х от силы.

— Пять Один. Смотри ракету красного.

Пускаю по запаре зелёную.

— Вижу, Хоровой. Наблюдай.

И первый крокодил заходит и даёт длинный трассер примерно туда, куда ушла ракета по зелёнке.

— Точно, Пять Один — лупи.

Первый крокодил, дав трассер, указал ведомому этим трассером цель. Вот туда-то и работает НУРСами идущий следом ведомый крокодил.

Мама дорогая.

Всё, что я видел до этого в фильмах — хуйня полная. Сначала встаёт дыбом земля с деревьями, как будто невидимый великан хапнул горсть земли и выдрал её вместе с деревьями и порослью. Потом хлопок выстрела, земля с растительностью мешается, как в мясорубке, в воздухе, и просто чудовищный грохот, наконец, кажется, взрывается у тебя в голове.

БА-БАXXА-БАААХ!!!!!!

Меня опять дёргает за броню всё та же бойцовская рука, и тут только мини-землетрясение на последнем АХ!!! — лупит по ногам.

И следом — тишина. Нет. Звон в ушах от рванувших рядом НУРСов.

— Хоровой, я захожу, смотри!! — рвётся в уши.

Высовываюсь, но не вижу, не слышу, откуда и кто стреляет.

Да никто не стреляет.

— Хоровооой!!!! Я прохожууу!!! Кудааа!!!!

«А и чёрт с ним!!!»

— Пять Один, дальше 100!!!

— Понял, дальше 100.

И опять то же самое, как мне кажется, на том же месте.

БА-БАXXА-БАААХ!!!!!!

Дрожь земли.

Всё. Тишина. Нету стрельбы. Потупили и начали в себя приходить.

— Ну что там у тебя, Хоровой???

— Да вроде всё, Пять Один.

— Точно??

— Хуй знает… ты их видишь?

— Ебанулся что ли, Хоровой???

Вот и поговорили.

Потом начальник колонны говорит, что второй заход был, наверное, лишним. Накрыли первым же залпом, но мало ли кто отходил. Обстреляли хуй пойми кто. Разведчики из сопровождения смотались в зелёнку. Приволокли приклад от АК-74 с покореженным фрагментом ствольной коробки и какие-то кровавые ошмётки камуфляжа.

Вот такая вот война. Кого-то ёбнули, кого — не понятно. Но главное — сами без потерь оказались.

— А ты везунчик, Скворин. Молодец, навёл грамотно.

В колонны после этого я готов, но больше не прошусь сам. Страшно?? Да, страшно. Джек Лондон прав. Любовь и вкус к жизни понимаешь, когда тебя могут её лишить. Добавлять к этому нечего. Прочувствовать надо.

Вспоминаются трёхсотые и двухсотые, которых я эвакуировал с площадки. Совсем по-другому вспоминаются. Я не брезгливый к крови там, или когда совсем уж мясо в мешках грузили. Но это всё было хоть и рядом, но… неощутимо, что ли?? И вот я, наконец, ощутил мизерный кусочек. Секунду войны. И мне эта секунда показалась очень длинной, а ещё я вспоминаю слова того капитана, с которым мы летели из Моздока:

«А я на войне?? Вот дед у меня… тот на войне был…. Они там как сходились лупиться, так через месяц только расходились, а тут- встретились, постреляли, и в разные стороны — раны зализывать. Кто ж тут воевать-то нам даст, если дадут, так вся эта война в месяц кончится… реалити-шоу, мать их кремлёвскую Басаеву в жопу плашмя. Детский сад, 7-ой месяц, бля».

Около штаба нет-нет, а тоже стреляют. Есть в нашем Оперативном отделении такой подполковник Старич. Он ехал на войну комбатом. А по приезде и подсчёте всего проёбанного за время выдвижения бригады к месту боевых действий его убить было мало. Батальон по пути следования продал и выменял на водку всё, что только можно. В итоге его перевели в Оперативное отделение, бумагами и картами тоже надо кому-то заниматься. Да и дневник вести. Опять-таки — донесения ежедневные составлять, короче, бумажной работы прорва. Не можешь командовать людьми — командуй бумажками. Обычно он сидел в кунге Оперативного отделения, и либо созванивался с кем-то, либо писал что-то в большую пухлую тетрадь, либо работал на компьютере.

По утрам комбриг приказал проводить зарядку для штабных, чтобы хоть раз в день упражнениями занимались. Зарядка как зарядка… упражнения там, пробежка…отжимания те же. Все проёбывались, как могли, но постоянно не проебёшься. Однако Старич убедил всех в своём радикулите, запасся кучей справок и косил по-чёрному. Комбриг, конечно, взъёбывал его за это, но в итоге махнул рукой. Если взрослый, под сорок, дядька предпочитает, чтобы на него орали, лишь бы не бегать, то ничем ты его не исправишь. Лично у меня к зарядке двойственное отношение. Если её должен проводить я, то зарядке — быть, и точка, если же её будут проводить со мной, то, конечно, постараюсь откосить, ну, а не получится, так, значит, тому и быть. Максимум, где участвовал Старич, это когда народ собирался в волейбол поиграть. Начфиз оборудовал полянку, и по воскресеньям, пару часиков можно было покидать мяч. Там-то обычно комбриг и задрачивал Старича. Но тому было всё нипочём. Волейбол — не утренний кросс в три км.

Стоим возле штабной палатки где-то в 11 утра.

Выстрел.

Совсем рядом.

Я присел, топограф, тот вообще тут с полгода, опытный, раз стреляют — на брюхо.

Гляжу, из нашего кунга Оперативного отдела выскакивает Старич и, как сайгак, скачками, но при этом зигзагом, отскакивает в район другого кунга, где и занимает оборону, стараясь окопаться на манер пустынной ящерицы.

На выстрел из палатки выбегает комбриг и всю эту картину наблюдает.

Из кунга комбрига, стоящего рядом с кунгом, откуда выпрыгнул Старич, высовывается недоумённо-виноватая рожа бойца, и начинает озираться.

Стрельбы больше нет, зато у бойца в руках наблюдается автомат.

Всё просто. Чистил боец автомат замкомбригу, чистил, чистил-чистил, а потом поигрался и доигрался. Дощёлкался. Дослал патрон, отсоединил магазин и произвёл выстрел. Пуля прошила насквозь стены обоих кунгов, вошла в столешницу аккурат под локтем составляющего очередное донесение Старича, отколов некислую щепку. Старич, конечно, решил, что вот и по его душу снайпер нашёлся, начал бороться за жизнь.

— И это больной?? — возмутился комбриг, — Скворин, ты у меня так не прыгаешь, как Старич умеет… вот что значит — старая гвардия. Завтра, если не выйдешь на зарядку, я тебе сам спину сломаю, подполковник.

Бойцу в этот момент замкомбрига лично проводил лекцию с физическими отступлениями на тему обращения с оружием.

В армии это, кстати, не редкость. Баловство и игры с оружием ежегодно уносят жизни бойцов и офицеров. Зачастую не играющих. Играющие садятся в тюрьму, как правило. Не играющие просто едут домой в цинке.

За время при штабе сошёлся я с начклуба. Неплохой пацан. Пиздобол. Как и все замполиты, конечно, но беззлобный. Его задачи — это гуманитарка, ну и увеселения, если какие запланируются. Мало ли — артисты приедут, а так-то по замполитской линии. Бумагу бойцам на письма. Письма на родину героям и не героям, но по письмам всё равно героям. Кто ж матери напишет, что ваш уёбак-сЫночка попёрся, будучи бухим в жопу, глушить рыбу в пруду, и ногой растяжку нашёл???

Ну, и в таком духе.

Он мне, кстати, когда я шёл в колонну, разгрузку свою пихнул. Сам-то за полгода обзавёлся, а я пока из раскулаченного схрона только эфку тяганул, для хозяйства. Плен-то — самое страшное, понарассказывали, а с гранатой в него сложно попасть, если при памяти. Когда Мишка уезжал, то его автомат переписали на меня. Обычный АКСУ, только складывающийся приклад замотан жгутом. Внутри приклада замотанного пакет со средствами первой помощи при ранении. Жгут, понятное дело, конечности перетягивать, чтобы кровью не истечь. И под жгут два патрона 5,45 примотаны.

— Это зачем?? — спрашиваю.

— А это, Лёха, если в горячке боя всё расстрелял, то…. - и посмотрев на меня, отвернулся, — в общем, пригодятся…

Так вот, этот начклуб, Витя Мартынов, приходит ко мне на площадку, я борт жду — кой-чо забросить должны, и говорит.

— В Грозный, наверное, отправят.

— Нахуя тебе туда??

— Мальчика искать.

— ???

— Да понимаешь, письмо пришло, с места дислоцирования бригады… там у какого-то прапора родня отсюда, из Грозного, когда бежала, мальчонку 8-ми летнего потеряли. Им письмо пришло. Жил он с какой-то бабкой…приютила…. Кто-то из соседей. Она и написала, мол, забирайте. А как тут заберёшь?? Уже второе письмо. Замполит вроде проникся.

— Так это группу надо слать.

— Вот и я думаю. Да и то, кому там, в Грозном, чужие проблемы нужны??

— Во, а у меня там в Грозном дружище в комендантской роте… в Ленинском районе. Хошь, я ему письмо накатаю. Может, поможет??

Витя светлеет лицом.

— Я к замполиту… решим!!! — и уметается.

К вечеру сообщает решение, ввалившись в кунг, где я живу.

— Завтра объявят. Едем с тобой вдвоём с колонной до Ханкалы. Там в Грозный добираемся сами — рядышком же. А там уж в комендатуру. Ты получше письма будешь.

— А обратно??

— А чо обратно??? Колонны ходят часто. Главное, пацана этого найти, а там разберёмся.

— Сколько ему, говоришь?

— Да 8.

Это сейчас, а тогда-то? Твою мать, совсем дитё ведь. Ваньке моему старшой брат, считай. Один хер, малыш ведь совсем. Ему-то это всё нахуя??? Он-то тут при чём?? Просто потому, что тут жил?? Что мы вообще тут делаем с нашими детьми?? И мы… и нохчи… Да ёбаный по голове, в каких, блядь, кабинетах решалась судьба наших детей?? Мы-то хер с нами, у кого присяга, у кого бабло… все знают, что и зачем… но дети-то тут причём??

— Мдааа… жалко сопляка-то… насмотрелся, наверное, — говорю, а самого крутит аж.

— А-то!!

На следующий день прошли инструктаж. Замкомбрига строго запретил шароёбиться без сопровождения по Грозному, и в напутствие сказал, что, если пацана не найдём по адресу — далее самим не искать и возвращаться сразу. На всё про всё — три дня. Отзваниваться Оперативному о ходе поисков. Прибыли- позвонили, нашли — позвонили, не нашли — позвонили, выехали назад — позвонили.

Авантюра. Только этому мальчугану и его родне никто, кроме нас, не поможет, вот такие дела.

Так мы и рванули в Грозный.

Всё не заладилось с самого начала.

На выходе из Шатоя, на входе в ущелье, налетели на мину. Никакой стрельбы. Просто мина. Просто 4 трупа, 2 ранено, один тяжёлый — в живот. Двое в куски. С одним из них пил три дня назад. Жена, дочь. Хороший малый. Пел хорошо, и вообще — балагур. Анекдотами сыпал всё.

Все мы хорошие.

Это в кино всё геройски, с мужественными лицами в полустерильных условиях. На деле всё это жутко. Ещё живое, агонизирующее тело, из которого лезут внутренности, тошнотворный запах. Полустон — полувой раненых. Помочь-то пытаешься, но, в итоге, что ты можешь?? Перетянуть конечности, промыть рану, да давящую повязку положить.

Полевая хирургия — это вообще пиздец. Ходил я к медикам как-то за спиртом… и зарёкся туда появляться. Понятие обезболивающего в армии этот спирт и заменяет. В основном всё на живую делается. Максимум — местный наркоз новокаином.

Движение колонны задержали на час. В дороге чуть не поседел, за каждым кустом мерещится чёрт-те что. И не я один дёрганый. Умирать никому не охота. Фразы у всех односложные, глаза цепкие, постоянно переходящие с объекта на объект. Любое движение на перефирийном зрении — уже повод к развороту ствола в том направлении. У всех патрон в патроннике и предохранитель снят. Только дави на крючок. Ну и, конечно, магазины спарены изолентой. В бою ковыряться с перезарядкой может жизни стоить.

Но больше происшествий нет. Прибыли в Ханкалу живыми-здоровыми.

Найти транспорт до камендатуры Грозного из Ханкалы проще простого. Но это, как оказалось, не моё дело. Вот где незаменимы всевозможные начклубы. Там организаторские способности развиты так, как ни одному белому воротничку Газпрома не снилось. Пока я шароёбился по местным лавкам, торгующим военным обмундированием, которых тут было в изобилии, Витя времени даром не терял, и нашёл тех, кто должен был ехать в Грозный, в комендатуру.

На деле нам просто повезло. Витя, узнав, кто едет в Грозный, отыскал этих ребят и, как водится, на войне повстречал каких-то там дальних знакомых каких-то других знакомых. Шло две машины со шмотьём и жратвой под прикрытием БМП. Благо совсем рядом.

На броне и докатили. Один хрен, при любом передвижении в Чечне ещё два ствола никак не будут лишними.

Грозный.

Страшный город. Когда-то казаки возвели крепость Грозная для защиты населения от набегов абреков. Ведь, по сути, война с чеченцами шла с тех времён, как они начали грабить русские обозы, идущие в вечно жавшуюся к России Грузию. На теме православия грузины всегда прикрывались более могучим соседом, расплачиваясь геополитическими бонусами с Русью.

Но горные абреки жили по своим законам. Занимались набегами и грабежами, пользуясь своей недоступностью в горах, где могли достойно дать по зубам практически любой армии.

С приходом на Кавказ Ермолова и пленением Имама Шамиля нохчи были вынуждены поклониться царю.

Вот с этого момента война и перетекла в их понимании в священнодействие. Много чего было потом. И немцы, и Сталин с выселением, но на чеченской земле покой был возможен только тогда, когда они находились под угрозой жёсткого истребления.

Не то, чтобы весь народ и прямо сразу до последнего был готов воевать. Нет. Нохчи разбиты по родам — тейпам. И вот на этом-то всю жизнь и играли сначала Цари, а потом и Кремлёвские деятели. Давали власть одним тейпам — давили другие. Но в итоге, после очередных волнений и крови, всё шло по одному и тому же сценарию. Находился наиболее лояльный к власти абрек, и при поддержке всё тех же русских штыков вырезал к чертям собачим оппонентов. Затем шло время восстановления, и начиналась новая смута.

Последняя закончилась настоящим потоком русской крови в некогда поставленной казаками крепости Грозная, ставшей в последствии городом Грозным.

Странно это всё, на самом деле. Строили им, дали образование, цивилизовывали… для чего?? Чтобы они нас ненавидели и резали?? Лезли в криминал уже на нашей территории, создавая многочисленные чеченские группировки, контролирующие рынки, как, например, в Норильске?? Ведь уму не растяжимо. Норильск — русский порт, но товары, заходящие через него, оооочень долго были обложены данью, и кем?? Беженцами, блядь.

С ума сойти. Приезжают беженцы, и ставят на ножи торгашей и работяг уже на нашей территории. А тут те, кто не сбежал, плюс сброд со всего мира, занимаются непонятно каким выяснением отношений, стреляя друг в друга по не совсем ясным правилам и причинам. Воевать-то толком не дают. Всё только через переговоры под надсмотром всяких тварей типа лорда Джада. Кто он нам?? Почему мы, наводя порядок у себя в стране, должны слушать демагогов, да ещё и агрессивно настроенных против нас, нашей страны??? Почему мы так бездарно проигрываем инфовойну и по телевизору выглядим мародерами и убийцами, а репортажи предателя и трупоедной твари Андрюши Бабицкова (вот кого мочить надо без суда и следствия) выставляют боевиков борцами за свободу и независимость?? Если русский ударит прикладом верещащую чеченскую бабу — это преступление, а если нохча отрежет пленному русскому солдату голову — то это акт борьбы за свободу, а не зверство, потому что они всегда так воевали, это их национальная особенность.

Я тут, в Чечне, впервые задумываюсь над такими вещами.

Ведь офицер, находясь на службе и будучи под присягой, просто обязан быть вне политики, и выполнять прямые приказы всеми доступными способами.

Но как можно выполнять приказы, если один противоречит другому, и зачастую они направлены на то, чтобы дать бандитам время на передышку или отступление?? Если я вижу, что тут не воюют, а зарабатывают деньги. Причём, на всём, и непонятно кто. Вернее, понятно, кто… да не дотянешься, и уж тем более — не докажешь.

А меж тем Грозный в руинах, местное население занято выживанием, военные и боевики заняты взаимным уничтожением и зарабатыванием денег.

Это не война.

Это бойня, затеянная упырями всех мастей. Как же надо ненавидеть и плевать на свой народ, чтобы учинить такое??

Вернусь — накатаю рапорт. Я готов воевать, но я не готов заниматься чёрт-те чем, полностью уверившись в том, что, дав присягу стране, оказался подчинённым тем, кто наносит ей ещё больший ущерб, чем внешние враги.

А Грозный смотрит на меня пустыми, мёртвыми глазницами вывороченных и обгорелых окон. Редкозубо щерится выщербленными и полуразрушенными зданиями. Жёстко принимает раздолбанными дорогами. Приветствует хмурыми и напряжёнными взглядами уцелевших жителей и своих вояк, находящихся на блокпостах, явно готовых стрелять при первой необходимости. Напряжение улиц ощущается кожей. Легендарная площадь Минутка — пустырь, заваленный строительным мусором и глыбищами размолотого бетона. Проезжаем мимо чудом уцелевшей палатки-ларька, заколоченного железными листами. На нём белой краской символ победы русского оружия — крупными буквами нарисовано слово «ХУЙ».

Закрываю глаза и представляю себе, что когда-то тут смеялись и бегали дети, ходили женщины в красивых платьях. Ездили автомобили. И никто не боялся… никто и представить не мог эти теперешние руины. Потом представляю, как выглядит моя родная улица. А как она может выглядеть, если…

— Леха!! Не спи!! Потом выспишься!! Это Грозный, тут, как в горах… а-то и хуже… — это Вася, один из новых знакомцев.

Он в бандане, солнцезащитных очках, натовском камуфляже, перчатках с обрезанными пальцами и облегчённых берцах. В руках АК с подствольником. Картинка из «Солдата Удачи» прямо, а не русский военный. Вот так сразу хуй скажешь, что это сержант русской армии — контрактник.

Я вообще заметил, тут вообще мало кто из тех, кто занимается войной, жалует нашу форму. Оружие — да. Форму — хуюшки.

Оно и понятно. Наш калаш хоть в болоте топи, хоть по пустыне валяй — стрелять будет. А вот форма…. И ткань говно, и краска. Камуфлирует, только если в грязи вываляться. Обувь вообще не обсуждается.

Но всё продаётся, или отбирается из вскрытых схронов. А-то и просто снимается с пленных. Вот тоже охуеть, армия, чтобы удобней воевать было, одевается в то, что отнимет и найдёт. Наша родная и могучая промышленность в это время тряпочки для протирания посуды делает… да не делает — в Китае закупает.

Ну, зачем пленному разгрузка?? Он себе ещё добудет, когда его выпустят. Тут так всё и идёт. Отловили — раскаялся — отпустили — завтра новая встреча в горах. Мы миролюбивые и милосердные. Высочайшая политика, призванная заставить нохчей сложить оружие. Их — жалко, своих — нет. Своих-то до хуя.

Ребята чуть изменили маршрут и высадили около комендатуры Ленинского района. Это территория мебельной фабрики. Когда-то фабрика, а сейчас укреплённый и готовый к осаде район. Во всяком случае, на КПП нам дают провожатого после того, как я называю фамилию Дмитриев.

Нас с Витей провожает боец. Он заводит нас то ли в бывший цех, то ли склад… Во всяком случае, оно из кирпича и достаточно просторное внутри, чтобы можно было установить два ряда палаток, рассчитанных человек на 10.

Вот там-то я и нахожу Серёгу.

Радость встречи не передать словами. Тогда, в Ханкале, когда мы виделись, просто даже поговорить толком не успели, а вот сейчас время было.

— Скворин?? Лёха??

— Так тошна, товарищ напарник… гагага…

Обнялись.

— Да ты, какими судьбами-то??

— Долго рассказывать…я по делу… водку пьёшь??

— Ну, пошли… ты вообще, чудо, откуда взялся??? Мне капитана дали…обмывать собираемся как раз… пиздец, ты, как всегда, вовремя…

— Да ну!!!??

— А это кто?? — кивает на Витю.

— Это со мной, знакомься… Михаил… Сергей… — знакомлю, — Серёг, мы к тебе по делу приехали…

— Ну, пошли ко мне… там расскажете.

У него в палатке всё просто. Замком комендантской роты делит палатку с ротным. Ротного нет, считай. Серега вступает в командование ротой. Исполнять обязанности, точнее. В его палатке, не в пример солдатским, просторно. Две койки, печка, три табурета. Нехитрый быт, вершиной которому — маленький холодильник.

— Это штооо, — ржёт Серега, видя нашу реакцию на холодильник, — вот тут по холоду красным деревом печку топил… а пойдёте в сортир, так ржать будете… стопудово…

Сортиром оказался шкаф-купе, установленный на улице над ямой… С виду — шкаф на улице и шкаф…отодвинул зеркальную дверцу, а там — дырка…. Удобства, мать их.

Серёга внимательно нас слушает. Не нас — Витьку. Задаёт только один вопрос. Адрес. Тут же комментарий:

— Другой конец города — не моя епархия.

Время вступать мне.

— Серёг, а чо нам в комендатуре скажут на такую просьбу??

— На хуй вас пошлют… как будто дел тут мало без вас… вы там, в горах, совсем ёбнулись уже… У вас там, похоже, не стреляют, если вы по такой хуйне…

— По хуйне??? Серёга… этот пацан… это не хуйня.

— Да ты ёбнулся, Скворин?? У меня день через день в ночь байда с фейерверками. Округа заминирована, нахуй… везде сигналки… днём, конечно тихо, а ночью… ну, да услышишь.

— У нас не меньше по колоннам лупят… чо ты мне за войнушку рассказываешь… я тебе о другом… малый — этот не хуйня. Потеряли его, понимаешь?? Когда тут резали всех, потеряли… а он выжил… прикинь, чего насмотрелся!!! Да может этот малый — единственное, что я тут правильное сделаю… хули ты мне за войну эту блядскую рассказываешь?? Вам тут чистить дают по-человечески?? Так, как надо бы?? А нам, думаешь, дают?? Тока спецура в горах чего-то полезное делает, да и то… я их на вертолетах через день в горы отправляю…и выходящих эвакуирую… по разному бывает… бывает, выходят, а бывает, выползают, а частью и выносят… так вот, Серега, они в горы уходят, проинструктированные до кровавого поноса — в бой не вступать. Наводить дежурные средства — докладывать…да всё, что угодно, но только не мочить их, блядь… А ты с РЭБовцами говорил?? А я пообщался, Серега… так вот нохчи нас слушают потому, что то, чем мы связываемся, это каменный век… а то, чем пользуются они, вчера в Америке сделано. Ты на разгрузку свою посмотри…она наша??

— Ты меня за советскую власть не агитируй… итак коммунистом раз пятьдесят стал, на это всё глядя… только не мой это район, понял?? И если нас там начнут колотить, то мне бошку в жопу вставят за такую самодеятельность. Сам только что расписал, какое тут командование и как оно командует…. И за кого… командует… бляди генеральские.

— Скорее, проститутки… — вставляет свои пять копеек Миша.

— Серёга, ты меня знаешь…если не поедешь, то я в комендатуру…эти не помогут — сами пойдём. Этот мальчонка имеет право на шанс…. Знаешь… я вот смотрю на эту Ханкалу… на то, что тут творится… на то, что тут творилось… да та же Майкопская бригада как входила… ну сам посуди… ну это же пиздец. И если мы, лейтенанты-капитаны, это понимаем, то ты чо думаешь, они, сука, этого не понимают, что ли???

А тут реальное дело — пацан!! Съездить — разузнать… дай бог вытащим. Нет?? Так и нет. Но хоть узнаем, а-то и достанем… он же наш!!!

— Лёх, давай не сегодня!!?? Я капитана получил…. Харэ мне мозг-то ломать…. Я и сам на Ханкалу хоть завтра в атаку пойду… вон, мужики шутят, мол, тока скажи, командир, и завтра распиздячим это гнездо… давай завтра все дела…. У меня сегодня праздник… кэпа дали… а тут ещё и ты — подарок!!!

Серёга…. Серега, входящий в канцелярию, когда мне в роте, в Борзе, поломали ебло, Серёга, договаривающийся со мной, чтобы мы друг друга хранили от Борзинских блядей, чтоб не отъебли против воли. Серёга. Мой реальный кореш по Борзе, с кем и в ад, и в рай был готов там, и готов тут, потому что такое не истрёпывается и не истирается, чем бы не тёрлось. Он поможет… Я уже вижу… поможет… Потому что мы здесь — сила.

МЫ — СИЛА!!!

Я и Серёга — сила. Потому что мы уже братья. Так сложилось.

— Лёха, дай мне капитана перед авантюрой получить хотя бы!!??? Давай завтра… а?

— Напарник, я за пьянство… после Родины тока…

— Пошёл ты!!

— Сам ты — нехорошее слово, — это мы договорились о том, что полностью, как и что, решим завтра, но сегодня определились в главном — это будет.

Звание капитана — это самое красивое звание в армии. Это подтвердят все офицеры, от генерала до лейтенанта. Капитан — это верх младшего командного состава. Человек, достаточно близкий к рядовому составу и полностью понимающий все его нужды. Опытный настолько, что любой солдат уже как на ладони…. Неважно, дух он или уже дембель… перед ним уже все равны. Если это настоящий капитан, прошедший все ступени развития по армейской лестнице. Если так можно сказать, это дембель среди младшего офицерского состава, перед тем, как стать майором…. Майором — духом в иерархии среднего состава…. Начало продажи души и отрыва от коллектива… Начало глубинного понимания механизма.

До генералов доживают разные.

Мало я генералов правильных видел… в основном зажравшиеся скоты. Конечно, хочется быть таким влиятельным и решающим, как они…. Карьера…. Карьера??? Знать, что за моими приказами, продиктованными политиками, гибнут мои солдаты?? Мои лейтенанты и капитаны???

Хуй вам!!! Вот именно сейчас я не хочу быть ни капитаном, ни старлеем… да, я не хочу, чтобы мои друзья такими были… и вообще, теперь, поглядев на всё это, вообще ничего не хочу…

Я радуюсь Серёгиному празднику — капитан. Капитан — здорово. А дальше?? Наполеон правильно ведь говорил о дешевости солдатских медалей.

Странно.

Неужели я только-только научился думать?

Я теперь начинаю понимать, что там было со мной в Борзе… я начинаю переосмысливать и Егора… и того же Пня… Волкогонова…

Все свои «равняйсь-смирна».

Надо ли служить такой стране? Какой — такой?? Моей стране! А что такое моя страна? А это мама… жена…да, жена!! Сын!! Иван!! Если я тут не буду делать своё дело, то придётся делать ему!! Рано или поздно, но придётся!! Если я не буду этого делать, то рано или поздно будут искать его…совсем другие люди… если я не найду этого мальчика, за которым я сейчас иду. Может, я и не прав в своей ненависти к нохчам… Чёрт с ними… но я знаю, что если я этого не сделаю, я так и буду с этим жить. Для меня этот мальчик сейчас, как потерянный сын. Мой сын. И если Родина их, сыновей, не считает, то я считаю…. Хотя бы этого… и, держите меня семеро — я его найду.

Пьянка была, в общем-то, незамысловатой. Стол был забит продуктами, купленными и выменянными у местных. Барана зарезали. Шашлык из баранины, да ещё и свежайшей, не далее как утром блеющий, безусловно — вкуснятина. Лаваш — непременный атрибут местного застолья. Не та муть, что в наших булочных — блин хлеборезиновый, который ни прожевать, ни отгрызть, а свежайший, мягкий запеченный хлеб, безумно вкусный.

Кота за хвост тянуть не стали, и Серега, выдав причитающуюся фразу:

— Товарищи офицеры… — въебал кружку водки.

Держится молодцом… картинно занюхивает рукавом, и, чуть сбиваясь голосом, на откате, сообщает собравшимся, что стал капитаном. Собравшихся, надо сказать, не много. Управление роты, да пара представителей соседей, с которыми взаимодействует рота.

Отставив кружку, Серёга явно не стремится вливаться в общее тостирование… оно и понятно… на войне-то пить никто особо не мешает господам офицерам, да дорого обернуться может. А тут сразу на грудь кружку водки — поболе положенного стакана выходит.

Да его и не затягивают особо, чем я и намерен воспользоваться. Это Витька вон — в своей стихии… уже нашёл свободные уши, и рассказывает, «как мы там в горах…». А мне интересно, что да как там с Серёгой.

У него всё тривиально оказалось. Я как с Борзи свалил, так его жена прижала, мол, давай, шевелись, и поехали из этой жопы. Уходил тоже по звонку. Как у него там, что срасталось, непонятно, но не срослось. Швырнули из одного угла задницы в другой, но с конкретным повышением в должности. Дали роту и сказали — будь благодарен, старлей. Ну, Серега-то, естественно, убиваться не стал, но и служить особо рваться перестал. Роту подмял, конечно, а дальше только за сохранностью и следил. Ну, а потом вот в Чечню звать стали. Конечно, посулили после командировки местечко поближе к цивилизации и всё такое.

Добровольно-принудительно, так сказать, рекомендовали съездить, впрочем, как и мне. В армии вообще добровольцев любят, только кто-то бездумно добровольцем к чёрту на рога, а кто-то чётко понимает, что делает. Первых, конечно, любят больше, но, как правило, выживают вторые.

В семье у него вроде как прибавление наметилось перед его убытием. Отправил жену к родителям, а сам бабло колотить да карьеру строить. Альтернатива — служба в жопе, и там же — рождение ребёнка в чёрт знает каких условиях. Потом, опять таки, ни садика, ни условий. Да что говорить?? Не нужда крайняя, так ехал бы кто сюда?? Только такие идеалисты, как я, да и то из-под палки. Вон, контрабасов как набирали — половина бичи и отребье спивающееся, да с отсидок вышедшее. Не все, конечно, но до хуища таких. Поговорили и о них. Те же истории. Хребты им ломать приходилось, будьте-нате. Тоже ведь думали, что на прогулку с автоматом приехали, и по понятиям, а не по уставу жить будут. Да война быстро дурь вышибает. Тоже стреляли некоторых, с отписыванием о геройской гибели на родину героя. Ну, а как по другому? Если невменяемое мурло получает в руки оружие и мародерствует беспредельно? Только валить, чтобы другим неповадно было. Ну, конечно, это крайности — но было. Да и потом, ничто так не сближает, как общая опасность получить дырку в шкурке. Поневоле дружба крепнет с каждой пулей над головой. Не прикроешь своего — и тебя уже некому прикрывать будет.

Разговоры-то у нас одни и те же. Все истории очень похожи, ну, оно и понятно, одно дело делаем — одним воздухом дышим. Дошли до баек — ржём. Серега рванулся было влиться в тостование, да удержался… молоток. Налить-то налили бы, однако мозг терять, да ещё на ночь глядя, явно не стоит. Да и мне пора прекращать, а-то я, похоже, уже…

Вот тут и рвануло… не дошли мы до разговоров тяжких и песен про «Чёрного ворона».

Все вскакивают и бегут куда-то. Ну, у них, понятно, всяк свой манёвр знает, а нам-то?? Мы с Витькой дуем к Серёгиной палатке — оружие там. Палатка, в которой пили, так же стоит под защитой стен этого то ли цеха, то ли склада. Так что зигзаги изображать нехуя. Лупят где-то во вне. Там охранение, похоже, бой держит. Долетаем до своей палатки, экипируемся. Смотрим друг на дружку.

Снаружи палатки вырубают и без того неяркий свет.

— Ну, чо??

— Давай Серегу искать… он скажет, чо да как…

— Да где мы его щя искать-то будем??

— Ну не тут же сидеть!!

Выскакиваем. Натыкаемся на Серёгу. Он с калашом без разгрузки… увидел нас. Так бы мимо проскочил, а тут тормознул…

— А вы куда??

— Куда скажешь…

— Отставить, не хватало ещё, чтобы вас тут…

— Товарищ старший лейтенант… сигналка с территории, — орёт боец у бойницы метрах в тридцати от нас. Серега для них в горячке боя опять старлей — не привыкли ещё.

— Черт, — цедит Серёга.

Тут же к нам подбегает запыхавшийся другой боец.

— Товарищ старший лейтенант… там замполит на дальнем охранении… по ним чем-то серьёзным влупили… «муху» просит…

— Какая ему, блядь, «муха»??

У Серёги дел и без нас хватает, разворачиваюсь и несусь к бойцу, что о сигналке доложил.

— Скворин… аккуратней токо… не вылазь, — в спину инструктаж по мерам безопасности. Боец лупит в бойницу короткими. Подбегаю. Рядом с бойцом такая же бойница — дырка, пробитая ломом в стене.

Выглядываю. Не видно ни хрена. Освещения на улице не столько, сколько в палатке, явно.

— Боец, где сигналка была??

— Левее вона той будки… если идти и там за корпусом…

— А лупишь куда??

— Дык левее и луплю!! Дорога-то тут по заводу одна. И там снаружи охранение… туда ж стреляют…

Охранение, похоже, решило туда выпустить весь б/к.

— А по тебе стреляли??

— Не знаю… вроде нет, однако…

— Понятно. — На сигналку мы всегда отвечали, отвечаем и отвечать будем морем огня. По кому?? Куда?? Но на войне не до правил «не вижу — не стреляю!!». Иногда лучше уж врезать длинной по кустам для собственного успокоения, чем дождаться, пока тебя успокоит тот, кого ты чуял, но не заметил.

А вот с другой стороны вроде стрельба нешуточная разгорается… это где Серега…

— Слышь! Боец, так ведь у вас там сортир… а мне сказали, дальше растяжки…

— Ага, мины тама… туда за дровами незя…

— Вить, я к Сереге…

— Куда, бля!!?? Ебанулся?? Сказали, ж не высовываться…

— Витя… блядь, у них там колотня… слышишь??

И, как подтверждение, там что-то ухает. Я, даже не заканчивая мысль о том, что Серёга мне сейчас важен… важно рядом быть… не помешаю… да и лишний ствол… мало ли помощь нужна… Рвусь.

А оттуда опять:

Тах-тах-тах-тах.

Что-то поболе автомата работает. Мишка ловит за рукав.

— Куда, бля!!??

Вырываю руку.

— Туда, бля, — бегу к противоположной стене. Там выход на парапет. Подбегаю к выходу. Присаживаюсь. Бой за стеной. Выход чист. Ложусь. Грязь, пыль похуй. Шкура дороже формы, выглядываю за угол. Вот он, пост охранения… метров двадцать. Стена — тёмный кирпич. Я на её фоне, в темноте, да в комке с разгрузкой, не такая уж и мишень… решаюсь и бегу. Точнее, не бегу. Сзади удерживают.

— Куда, дурак?? Щяс так, я прикрываю — ты бежишь. Потом я пойду, смотри, если увидишь, откуда отсвет — мочи туда… — хлопает по спине, — пошёл!!!

Я бегу, пригнувшись. Так быстро вряд ли когда бегал, да пуля, она один хрен быстрее, если что. Сзади молчок, а вот впереди колотня, и опять:

Тах-тах-тах-тах. Так вот что тут… это АГС работает. Неплохая машинка для противопехотных действий. Разлёт осколков там нормальный. А вот и первый сполох с той стороны. Привстаю и луплю в ответ, примерно в ту точку, что засёк. Тут же сажусь — в ответ прилетает привет. Это уже по моему сполоху сдачи дали. И опять АГС-ом в ответку. Нас тут шестеро. Включая нас с Витей. За АГС-ом Серёга. Тесновато, вообще-то. Различаю стоны.

— Серёга, ранен что ли кто??

Оглядывается. Я его почти не узнаю.

— Блядь, сказал же — сидеть… сука…

— Да там сингалка… лупят в темноту, а в ответ нихуя… отвлекали, што ль, — я сижу и говорю это в спину Серёге — не воюю. А вот бойцы с Витей периодически дают очереди, провоцируя ответ. И туда уже Серёга работает АГС-ом, да с крыши ещё одиночные идут… кажись, снайпер. Беда в том, что и там может быть снайпер. И не школяр вчерашний, а профи, как обычно.

— Надо Муравья уносить, да и Сабурова… Наливайко, сука, мне что, блядь, на колени встать, чтобы ты их отсюда утащил… Муравей истечёт…

В этот момент к нам прибывает ещё больше народа, да и бой, в общем-то, вроде утих. То ли мы пристрелялись и та сторона позицию меняет, то ли что, только ответки прекратились. Уносят двухсотого Сабурова и трёхсотого Муравья. Они-то тут бой и приняли. Сабурову сразу, в башку курящую, прилетело, а Муравья потом уже достало. К утру отошёл.

Посидели ещё минут пять, вроде бы тихо.

— Так, Травкин, давай заступай… смотри у меня… будешь дымить, я тебе в жопу сигарету горящую вставлю, бля… понял?? Бери Наливайко, Свиста ещё пришлю в усиление с Подкоряжным.

— Товарищ старший… капитан, нахуя мне тут Каряга?? Он же, блядь, тут заебёт всех каску на палке выставлять, мудак!! — возмущается Травкин.

И мы сидим, ржём, как идиоты, над званием «старший капитан».

До утра ничего интересного не было. Одиночные выстрелы, да дальняя колотня. Ночь — время чехов. Пошли, там постреляли, пошли, сям постреляли… что-то где-то заминировали, а утром — добропорядочные торговцы и несчастное мирное население, воевавшее ночью, будут жестоко страдать от оккупации под камерами журналистов. Да опять где-нибудь рванёт одна из машин федералов. Вот такая война… постреляли и разбежались. По расписанию — мир до вечера.

Мы с Витьком увалились спать и продрыхли часов эдак пять. Продираю глаза, выползаю из палатки. Зябко. Пиздую к умывальнику — вода есть, слава богу. Умываю с вчера неумытую морду лица. Суюсь в штабную палатку. Серега спит за столом. Уронив голову на руки. Бужу — время 7. Шлёт меня на хуй, ему к 8-ми надо — ночь не спал, глаза соловые. Гоню его на койку, обещаю поднять через 40 минут. На том и расходимся. Витька спит.

Зачем я это пишу?? А хрен его знает, если честно. Может быть, если уж мы никому не нужны, то хоть эти записи потом для чего-то пригодятся?? Или кому-то…

Ивану.

— Вот, тут его офицерская сумка, там всё…

Подтянутый, в ладно сидящем комуфляже, капитан протянул Светлане сумку.

Она взяла её машинально… потом, спохватившись:

— Ой, да вы проходите… может…чаю…

— Извините… не могу, у меня поезд через два часа… Простите, — капитан сделал шаг назад… как-то деревянно, и ткнул кнопку лифта, пряча глаза. Лифт открылся тут же — не успел уехать ещё.

— Скажите… а вы его знали?? — Свете хотелось задержать этого человека, явно крепкого и отнюдь не робкого, но почему-то сейчас прямо-таки бегущего отсюда.

Капитан, уже наполовину зайдя в лифт, повернул голову и встретился с ней глазами. Прятал их с того момента, как она открыла двери. За время короткого разговора и передачи личных вещей пропавшего в Чечне Алексея она так и не видела их. А теперь вот увидела — серые. С прищуром, полные чего-то такого, о чём лучше не спрашивать, глаза, живущие отдельно от почти лишённого мимики обветренного лица.

Капитан отвёл взгляд под ноги, потом опять взглянул на Светлану и утвердительно кивнув, сказал:

— Ещё раз — простите… прощайте.

Двери лифта закрылись, а Светлана все стояла в холле, теребя ремешок офицерской сумки, невидяще глядя перед собой.