ОКОНЧАНИЕ БИТВЫ

Солнце было красным. Будто кровь, обильно осво­бождаемая сегодня из человеческих и конских тел, до­текла до неба, окрасив собою вечное светило. На восто­ке появились тучи, постепенно приближаясь и покры­вая небосклон серовато-белым льняным саваном. И этот погребальный покров тоже был в крови, испач­канный алыми лучами заката.

Битва еще продолжалась, но это были последние бои на прибрежных окраинах ижорского села, где послед­ние свейские храбрецы прикрывали погрузку своих то­варищей на шнеки. Чуть поодаль на середине реки сто­яло на якоре около сорока шнек, груженных воинами. Свей готовились к подведению итогов и к принятию ре­шений, что делать ночью и завтра утром.

Александр, сидя на своем, слава Богу, нераненом Аере, находился на краю берега и следил за действия­ми уходящих с земли на реку врагов. Солнце пока еще слепило в глаза своим кровавым светом, и ему прихо­дилось держать над лицом ладонь козырьком. Сильно болела переносица, ушибленная во время сражения. Ни меч, ни топор, ни стрела, ни копье не нанесли кня­зю за весь сегодняшний день ни царапины, а вот какой-то свей, с которого сбили все оружие, сорвал с головы шлем, швырнул его, попав главному сегодняшнему по­бедителю прямо в переносицу этой стальной шапкой. Крови вытекло мало, а как больно и досадно…

Страшная усталость владела всем его существом — телом, мыслями, чувствами. Не исключено, что завт­ра предстояло вновь биться с незваными гостями. Вот если б можно было отпроситься у Бога на одну ночку, слетать в Новгород, побыть немного с Саночкой и Ва-сюней, поцеловать их ручки и ножки, тогда и завт­рашний бой нисколько не в тягость…

К нему подъехал боярин Ратибор. Лицо его было скорбно.

—    Кто еще? — спросил Александр с тревогой.

—    Юрята.

Александр перекрестился. Молча. Не было ника­ких сил просить Господа об упокоении раба Божия Ге­оргия Пинещенича, милого Юряты, такого же незаме­нимого, как все, кто погиб сегодня в битве с прокляты­ми папежниками.

Ох, Юрята, Юрята… Сразу двух великолепных пев­цов унесла война! Первым еще в середине дня пал от множества ран Ратмир. Кто теперь так споет, как он! На­веки умолк его голос. Пусть не полностью, но хоть как-то мог заменить его в пении Пинещенич, но, видать, не хотел Господь одного без другого видеть в своих слад­чайших райских кущах. Сегодня же предстанут оба пев­ца перед Предвечным Престолом и станут на два голоса услаждать слух Всевышнего.

Вот Ему радость-то! А нам?..

Слезы навернулись на глаза князя. Впервые за весь день он вдруг почувствовал, что может себе их позво­лить.

—    Славич!.. — испуганно молвил стоящий рядом Савва.

—    Савка… — выдавил из себя Александр и уже неудержимо заплакал, как ребенок. — Нет сладкопев­цев наших!..

—    Нету их, Славич… — поникнул головой Савка и тоже заплакал навзрыд. — А я ж, бывало, ругался… дрался с ними!..

—    Вот и плачь теперь, подлец! — сердито припом­нил князь бесчинства своего слуги и оруженосца.

Сам же он, сердясь и на свою слабость тоже, реши­тельно мотнул головой — не время еще рыдать!

—    Что там свей? Упорствуют? — спросил он боя­рина Ратибора.

—    Совсем мало их на берегу осталось. Почти все уже на шнеках. Полагаю, уйдут. Уж очень крепко мы их потрепали с Божьей помощью, — ответил Ратибор.

—    Скорее всего, что уйдут, но нам все равно надо готовиться к возможному еще и завтрашнему продол­жению.

Он медленно поехал вдоль берега, разглядывая мертвые тела, примерно подсчитывая, сколько на­ших, сколько свейских. Наших попадалось совсем ма­ло, Александр с удивлением обнаруживал, что в ос­новном все сплошь лежали трупы пришельцев. К тому же наших уже оттаскивали подальше от поля брани.

Он остановился над одним из мертвых свеев. Чуд­ной свей. Уже в конце сражения он вдруг прорвался сквозь наши ряды, подскочил к Александру с мечом и громко воскликнул по-русски:

— Я вырву из тебя сердце!

Но в следующий миг сокрушительный топор Сав­вы, поваливший ставку Биргера, почти пополам раз­рубил наглеца.

— Сердце ему!

Чудно, ей-богу! Мелковатый такой свей, а туда же! Даже жаль его как-то стало. Смелый, собака. Лежи вот теперь…

Александр невольно прижал ладонь к сердцу. Там оно гулко стукает в груди, солнце телесное, пора и ему к закату, на покой и сон. Немало было тут сегодня же­лающих вырвать его из Александровой груди, да не за­ладилась у них охота.

Всех погибших русских воинов решено было снес­ти на самую большую из захваченных свейских шнек. Александр отправился туда, стоял у мостков и печаль­но взирал на каждого, кого вносили и укладывали на дно корабля смерти.

Одним из первых внесли Ратмира. Белого, без кро­винки. Много руды из многих ран его вытекло. Как глянули, сколько раз он пронзен был, сильно порази­лись — неведомой силой он так долго в бою еще оста­вался, и дух его, как видно, отлетел с последней исто­чившейся каплей крови.

Другая страшная потеря — Костя Луготинец. Он еще утром пал, разделив надвое войско свеев и добле­стно сдерживая натиск со стороны села. Много врагов от его руки ушло в Валгаллу, но и сам он не уберегся от вражеского оружия. Сильный, крепкий был полков­ник, краса и доблесть Новгорода. Необычайной красо­ты конь его одиноко ходил среди битвы и странным со-изволеньем судьбы оказался под отроком Саввою, ко­торый потерял в бою своего Вторника.

На его месте потом весь день еще бился на краю ижорского села Юрята Пинещенич. Познал радость победы, веселился от осознания того, что одолели мы наглых гостей, но совсем немного не дожил до заката победного дня, пал смертью храбрых, с честью выпол­нив свой ратный долг.

Несли своих павших и пешцы — Дручилу, Намес-та, Димитрия Еньдропа, Ратислава Пузача. Послед­ним на шнеку погрузили тело Всеволожа Вороны.

— А ведь и немного пало наших-то, — вдруг при­ободрился Домаш Твердиславич, распоряжавшийся укладкой павших на шнеке. — Княже! Не печалься! Малою кровью одолели мы проклятых. Два десятка витязей да около пятидесяти простых воинов. И это все. Подумай-ка! Не иначе и впрямь оберегал нас Вла­димир Красно Солнышко и сыновья его Борис да Глеб. Александр, пытаясь тоже приободриться, оглядел­ся вокруг себя. Вот Савва рядом с ним, живой, подлец, слава Тебе Господи! Вон непревзойденный свистун Яков, вон Миша Дюжий, сокольники Варлап да Нефеша, бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыжевич, Ласка, Шестько, Ратисвет… И Елисей Ветер жив, и Димаша Шептун, и Ваня Тур, и Сбыслав Якунович, и Гаврила Олексич, и ладожский посадник Ладомир Свяка, и многие, многие другие!

— Слава Тебе Господи! — широко перекрестился князь. — Владимиру Святославичу, предку моему, спасибо за помощь! Не гоже нам, братья мои, печа­литься. Наши павшие сегодня же в раю светлом за од­ним столом с Владимиром Красным Солнышком пиро­вать станут. И хоть тягостно нам расставаться с ними, а им, однако, отныне во сто крат лучшая жизнь, неже­

ли нам тут, уготована. Отправляйте сию погребальную шнеку в Новгород.

И долго стояли, провожая взглядом уплывающий корабль мертвых, кроваво озаренный последними лу­чами заката.

Потом пришли послы от Улофа Фаси. Просили пе­редать, что ярл полностью признает свое поражение в битве, уходит от невских берегов обратно в Свею и просит поменяться пленниками, а также забрать своих мертвецов.

— Скажите ярлу, что с сего часа я зла на него не держу, — отвечал Александр. — Он и Биргер получили по заслугам, и теперь, будучи побежденными мною, они мне не враги. Пусть вернут наших пленников и за­бирают всех своих, нами полоненных, коих во много раз более. Пусть и мертвых своих уносят для воздая­ния им должных воинских почестей. И пусть убирают­

ся восвояси и всем своим папежникам скажут, что каждому, кто подобным чином к нам в гости заявится, подобное же пиршество будет мною уготовано. Уж про­стите, что так скатерть запачкали горячим вином!

Все поняли послы, кроме слова «папежники», ко­торое пришлось перевести им как «рабы папы римско­го». Низко поклонились они великодушию Александ­ра, но, когда уходили, все равно неистребимым своим обычаем высоко носы задирали.

—    Гляньте на них! — возмутился Ванюша Тур. — Ах вы шнеки недопотопленные!

—    Немца не переделаешь, — сказал сокольник Варлап Сумянич. — Из спесивой утробы на свет рож­даются.

—    Я не вполне понимаю, что сие означает «из спе­сивой утробы»? — спросил слышавший это тевтонец Ратшау.

—    Да и не надо понимать! — засмеялся Алек­сандр. — А понимай лучше то, Ратша-воин, что я пре­много благодарен тебе и твоим немцам. Видел я, как вы доблестно бились, и я низко вам кланяюсь. И мо­лодцы, что все живы остались, а то как я стал бы за вас перед Андреяшей Вельвеном отчитываться? Вдруг да приедет ваш местер с проверкой, не повредились ли тут его бывшие риттари.

Незатейливая шутка князя малость развеселила усталую и опечаленную видом мертвых товарищей дружину. Потом пошли смотреть, как свей своих мертвецов подбирают и уготавливают к погребению. Уносили только знатных воинов, простой битый люд оставляя на скорбном поле. Знатными же набили до­верху две шнеки.

—    Неужто повезут до самой Свей? — удивлялся Савва.

—    А этих что, нам хоронить? — еще больше удив­лялся Сбыслав, видя, что мертвые простолюдины ос­таются лежать без внимания. — Что за народ! Ты бы, княже, не отдавал им всех пленников, обменяй каж­дого нашего на одного ихнего, а которые останутся — вези в Новгород, нам работники пригодятся.

— Нам и без их работников хватает тружени­ков, — махнул рукой Александр. — Пущай забирают. Я слову своему хозяин.

Среди наших освобожденных пленников оказался Ярослав Ртище. Пережив позор плена, он понуро при­близился к Александру:

—    Прости, княже, оплошал я, скрутили клятые папежники.

—    Бог с тобою. Каждый может так попасть.

—    Клянусь, в ближайшей же битве изглажу вину свою! Увидишь, яко смою срам свой.

— Верю, — улыбнулся ему Александр. Наступила июльская ночь. Небо заволокло туча­

ми, и луна не могла просочить сквозь них свет свой.

Свей уходили, и Александр не спешил идти отды­хать, покуда не проводит их взглядом. Три шнеки, до­верху груженные мертвецами, стояли в окружении ос­тальных.

—    Сейцяс зажгут, — сказал Пельгусий, стоя непо­далеку от Александра со своим братом.

—    Ой ли? — усомнился Савва.

—    Тоцно говорю, — закивал головой ижорянин. — Таков древний обыцяй.

—    Неужто запалят? — удивился ладожский по­садник. — Охольные свей!

В подтверждение слов Пельгусия на реке вспыхну­ли огни — свей зажигали факелы. Пламя стало расти, охватывая паруса приговоренных к сожжению шнек. Одновременно зазвучали топоры, и в свете огней стало видно, как, подплыв к кораблям мертвых на малень­ких лодках, свей прорубают им днища. Охваченные пламенем шнеки вскоре превратились в три ярко по­лыхающих на воде костра. Отвратительно запахло го­рящим человеческим мясом.

— Який смрад! — возмутился Ладомир. — Княже Александре, идем на одмор отдыхать. Ты си сила! Ты сделал одоленье, идем на покой.

— Догляжу, — отказался Александр. — Уже на­кренились, сейчас потонут.

Горящие шнеки и впрямь стали одна за другой все выше задирать свои надменные носы, уходя кормой под воду. Громким шипеньем обозначилось соприкос­новение реки с жарким огнем.

—    Хох! Хох! Хох-хоооо! — кричали живые свей с других шнек, приветствуя уход своих павших това­рищей в Валгаллу.

—    А все-таки и они молодцы, — осмелился похва­лить врагов ловчий Яков.

—    Святый Боже, святый крепкий, святый бес­смертный, помилуй нас, — пробормотал отец Николай.

Горящие шнеки все быстрей уходили под воду. Яр­кое зарево, освещавшее всю реку так, что хорошо можно было разглядеть противоположный берег, уменьшалось, и вновь становилось темно. И вот уже с трудом можно было увидеть, как высокие носы нена­долго замерли над водой и канули навеки, ушли на дно Невы. Живые шнеки подняли свои якоря и двину­лись прочь в сторону Алатырского моря.

— Прощайте, гости дорогие! Приходите поча­ще! — крикнул им вдогонку князь-победитель. — У нас земли и рек вдоволь, есть куда вас уложить с по­честями!