ЛУЧШИЙ ДЕНЬ БИРГЕРА НА НЕВЕ

Четвертый день они наслаждались здесь жизнью настоящих рыцарей, захвативших отнюдь не бедную землю. Хорошо тут зажились ингерманцы, ничего не скажешь, давно их не доили должным образом. Видать, и новгородцы жируют, коли не добрались до ижорских богатых припасов. Всего оказалось вдоволь в главном селе и окрестных деревнях — и свиней, и те­лят, и птицы, и рыбы, и пива, и медов, и жен, и дев, и всяких прочих «лакомств». Четвертый день отъеда­лись и обпивались оголодавшие шведы, норвеги, дат­чане и суоми; веселились, предвкушая грядущую лег­кую победу над конунгом Александром, ибо откуда ему собрать достаточное войско, чтобы противостоять такой мощной рати, если вся Гардарика разорена, из­ломана, сожжена нашествиями татарских полчищ, пришедших из стран Гога и Магога в наказание про­клятым схизматикам, не признающим власть папы римского!

А сии ингерманцы должны так же понести суровое наказание за то, что не обратились к истинной католи­ческой римской вере, поддались соблазнам богатого Новгорода, стали креститься по канонам греческой Церкви. Жалко было бы их грабить, совестно насило­вать жен и дочерей их, но и поделом вам — не соблаз­няйтесь впредь, а принимайте правильное Креще­ние — от римских истинных миссионеров!

Так рассуждал Биргер Фольконунг в сей солнеч­ный июльский полдень, радуясь душевной гармонии, осознавая высшую справедливость всех своих деяний. За эти дни он перепробовал разных молоденьких ин-германочек, ибо для него отбирали самых лучших из тех, что можно было захватить здесь и в окрестных се­лениях. Их приводили в его высокий шатер, и епископ Томас стыдливо удалялся прочь, уважая рыцарские законы.

Но еще пара дней, и наступит полное пресыщение едой, питьем и женщинами. Как раз к этому времени можно будет собираться на битву с Александром, ес­ли, конечно, этот молокосос отважится прийти вое­вать.

— Скажи, Торкель, сколько бы ты мог вести такой образ жизни, какой мы ведем тут все эти благословенные дни? — спросил он брата, сидящего рядом с ним у костра.

—    Ты лучше не так спроси, — охотно отозвался Торкель Фольконунг. — Спроси меня: «Каким бы ты хотел видеть рай, Торкель?» И я скажу тебе, что меня вполне устраивает этот. — Он широко обвел вокруг се­бя рукой, показывая на прекрасные окрестности. — Но только чтоб ничего не кончалось, ни жратва, ни пи­тье, и чтоб каждый день приводили все новых и новых девушек.

—    Неужели тебе не прискучит когда-нибудь? — усомнился Биргер.

—    Подлинному викингу никогда не прискучат вкус­ная еда, хмельное питье и бабьи прелести! — захохотал Торкель. — Мы рыцари, а не монахи, и должны любить жизнь без ограничений. Разве я не прав, Биргер?

—    Прав, брат, но ведь битва — лучшее удовольст­вие для настоящего викинга. После битвы и еда, и вы­пивка, и возня с прелестницами приносят еще большее наслаждение. Только представь себе, как мы будем ве­селиться, когда дадим знать русам, где находится стра­на Туле! Все сегодняшние радости нам покажутся су­щим пустяком.

—    Вот эти слова мне полностью ложатся на серд­це, — заулыбался Торкель. — А то уж я подумал, не заболел ли мой дорогой братец.

—    И где это запропастились наши резвые гонцы, хотел бы я знать, — зевая, промолвил полулежащий неподалеку одноглазый Ларе Хруордквист.

—    Ты еще скажи, что мечтал бы их хоть одним глазком увидеть, — пошутил Торкель.

—    Не исключено, что их прирезали проклятые ру­сы, — высказал мрачное предположение рыжий Аа­рон Ослин.

—    Вон они, легки на помине! — воскликнул коро­тышка Нильс Мюрландик, первым увидев Вонючку Яниса.

—    Они… Пока что я вижу только нашего выдающегося пердежника, — сказал Биргер. — Где осталь­ные?

—    Их прирезали, — стоял на своем рыжий Аарон. Янис подскакал поближе и спрыгнул с коня. Прибли­зился с поклоном к Биргеру:

—    Да благословит тебя Дева Мария, достопочтен­ный Биргер Фольконунг.

—    И тебе Божье благословенье, благоуханный Янис, — шутливо ответил Биргер. — Сказывай ско­рее!

—    Все складывается самым наилучшим образом, будущий великий ярл Швеции! Мы добрались до Хольмгарда и повидали конунга Александра. Я пере­дал ему грамоту, и он был крайне огорчен, узнав о на­шем доблестном пришествии. Дело в том, что войско его отправилось в Вессенландию, где покоренное Хольмгардом племя поднялось на восстание. Поэтому раньше, чем через несколько дней, Александр не будет готов к битве с нами. Да и, кажется, он не очень горит желанием сражаться. Мы можем завтра же пойти на Хольмгард и взять город голыми руками. Я беседовал с местными жителями — они не изъявляют великой любви к конунгу Александру и не верят, что он спосо­бен защитить их от нашего вторжения. Дух руссов сломлен, и они все ожидают нового великого нашест­вия с востока. Полагаю, что нас они воспримут друже­ски, и мы сможем хорошо поживиться.

—    Где же Эклунд и Турре? — спросил Торкель.

—    Увы, они погибли.

—    Я же говорил, что их прирезали! — возликовал Аарон Ослин.

—    Как же погибли они? Лучшие рыцари! — возму­тился Биргер, искренне жалея и Магнуса, и Пер-Юхана.

—    Вчера вечером, когда мы возвращались из Хольмгарда, на нас внезапно напал большой отряд ка­кого-то хольмгардского рыцаря, который не подчиня­ется конунгу Александру. Их было не менее десяти че­ловек, мы сражались, как львы, и каждый повалил

троих русов, но в итоге Магнус Эклунд и Пер-Юхан Турре пали смертью храбрых в этом бою, а я вынуж­ден был спасаться бегством. Как видите, конь мой ед­ва стоит на ногах и весь в пене.

—    О, несчастные Эклунд и Турре! — Биргер обхва­тил руками голову. — Магнус только недавно похоро­нил жену и женился второй раз на двенадцатилетней дочери богатого торговца драгоценностями.

—    Ну и сидел бы тогда себе дома, — хмыкнул Ослин.

—    А почему же вы не отправились в обратный путь в тот же день, когда имели беседу с Александ­ром? — спросил Торкель.

—    Я же говорю, что русы рабски доброжелательно настроены по отношению к нам, они не хотели отпус­кать нас прежде, чем мы не насладимся разными ку­шаниями и напитками, — ответил Янис.

—    Ты, как я вижу, валишься с ног от этих наслаж­дений? — сурово спросил Биргер.

—    Признаться, да… — глухо отозвался гонец, гла­за его закрылись, и он медленно повалился в притоп­танную траву.

—    Мне подозрителен его рассказ о гибели Эклунда и Турре, — сказал одноглазый Ларе.

—    Хотел бы ты одним глазком увидеть, как все произошло на самом деле? — засмеялся Торкель.

—    Не вижу ничего смешного в гибели наших со­ратников, — нахмурил на него брови Биргер.

—    Да ладно тебе, брат! — хлопнул его по плечу Тор­кель. — Ты огорчен, что Александр едва ли захочет с нами сражаться? У тебя будет возможность повоевать с разбойниками, подобными тем, что убили Эклунда и Турре. Завтра же снимемся отсюда и пойдем на

Хольмгард. А то и впрямь, поднадоело тут. Пора отве­дать хольмгардских бабенок. Говорят, они не в пример лучше всяких ингерманок. Эти какие-то… без огонька. А про тех говорят, что они очень даже с огоньком. Эй, Вонючка Янис! А хольмгардочек вам давали отведать? Спит, проклятый, даже благоуханиями своими нас не порадует.

Биргер поразмыслил и признал, что в донесениях Яниса больше радостного, чем печального.

—   Ладно, — сказал он решительно. — Сегодня объявляю последний день отдыха и развлечений, а за­втра будем сниматься. Даже если Улоф не захочет ухо­дить отсюда, без него пойдем — больше славы себе раз­добудем. Правильно?

—   Правильно! — воскликнули Ларе и Торкель.

—   Нет, без Улофа идти — безрассудство! — возра­зил Аарон.

—   Да он и не останется, — усмехнулся Биргер. Пировали в сей вечер с особым размахом, жарили на вертеле годовалых бычков, коим в распотрошенные брюхи зашили цыплят и уток, отдельно в молоке ту­шились языки и внутренности, все припасы пива све­зены были к Биргерову шатру, ничего не жалеть при­казали Фольконунги, ибо завтра начинается суровая воинская жизнь до самой победы над Хольмгардом, а уж тогда снова попируем.

К вечеру не осталось ни одного трезвого викинга. Здесь же, среди питья и брашна, валили жалобно вопя­щих ингерманок, не жалея, а только пуще потешаясь, если какая-нибудь из них пыталась сопротивляться. Ко­ротышка Мюрландик придал этой забаве особый смысл, и, когда приводили новую деву или молодую жену, он «благословлял» ее, накладывая крестное знамение ру­коятью своего меча и окроплял пивом, приговаривая:

— Крещается раба Божия Недотрога во имя пива и быка и куска пирога, аминь!

И только после этого с хохотом на нее навалива­лись. И почему-то казалось очень смешным, что всех обесчещенных ингерманок Мюрландик нарекал Недо­трогами, Брыкалиями, Царапиями и тому подобными «именами». А главное, само произведенное ими наси­лие обретало некий священный смысл — хоть такое, а «крещение»!

Впрочем, епископ Томас, увидев сие кощунство, разгневался и не дал «покрестить» всех уловленных ингерманок, и после его запрета остальные оказались просто изнасилованными без «благословения» Мюр-ландика.

Только рыжий Аарон Ослин не участвовал в об­щем пиршестве. Он с отрядом из десяти человек от­правился на один из ближайших холмов нести дозор­ную службу. Стояла тихая лунная ночь, все вокруг спало, и лишь от лагеря Биргера и из села, где распо­лагался лагерь Улофа Фаси, доносились пьяные кри­ки и пение. Завтра все кончится — Томас вложит всем в уста облатки и воинство покинет райское мес­то в устье реки Ингеры, которую местные дикари именуют Ижорой.

Правда, у дозорных разве что только баб не было, а еды и выпивки они с собой прихватили немало. Сна­чала решено было не разводить костра, но потом гот-ландец Свен Бергрен убедил остальных, что без кос­терка скучновато:

—   Сказано же, что русы не придут сегодня. А у ко­стра лучше время коротать. Глядишь, из него сала­мандры пожалуют, нам — развлечение.

—   А что, слышно ли о саламандрах новенькое? — спросил доверчивый Оке Нордстрем, когда костер ве­село затрещал и все расположились вокруг него.

—   А как же! — оживился Бергрен. — У нас на Гот­ланде они почти в каждом костре кишмя кишат. Вот было дело перед самым этим нашим походом. Сидим мы с братом у реки, ловим рыбку, развели, как поло­жено, добрый костерок и ни о чем таком не думаем. Вдруг из того костерка выскакивает саламандра, кра­сивая такая, что язык прикусишь. Ну, мы с братом

только наметились жребий бросить, кому эту саламан­дру выгуливать, а она нас вдруг спрашивает: «Нет ли среди вас, доблестные рыцари, самого лучшего парня во всей Швеции?» Мы переглянулись и спрашиваем: «Не знаем, право, кого ты имеешь в виду. Если назо-

вешь его имя, мы тебе скажем, есть он среди нас или не попал в наше общество». И что вы думаете, кого же она назвала? Оке Нордстрема.

—    Брось ты, перестань! Не может быть! — вос­кликнул Оке.

—    Клянусь здоровьем моей покойной прабабуш­ки, — не моргнув глазом, ответил Свен Бергрен.

—    Правда клянешься?.. Стой, погоди, какое же у покойной прабабки здоровье! Врешь ты все, готландская твоя морда!

Все вокруг от души посмеялись вранью Свена и до­верчивости Оке. Стали вспоминать всякие истории о саламандрах.

—    Вот вы все напрасно языками чешете, — сказал Гунар Седербринк, — а мой прадед Петер после того, как благополучно овдовел, на самом деле некоторое время жил с саламандрой, являвшейся к нему из до­машнего очага. Тут без всякого вранья. Кто не знает

моего прадеда Петера! Ведь это был великий воин. Од­нажды во время битвы ему отсекли правую ногу ниже колена, так он умостился обрубком на пеньке и, так стоя, продолжал сражаться с врагами. А когда битва кончилась, сам святой Петр явился к моему прадеду,

приставил ему отрубленную ногу, и она тотчас прирос­ла. Видит Бог, если со мной случится подобное, я по­кажу вам, каков наш род Седербринков!

—    Ну-ну… — усмехнулся готландец Бергрен.

—    А как же твой прадед жил с саламандрой, рас­скажи, Гунар! — нетерпеливо взмолился любитель всяких баек Оке Нордстрем.

—    Обычно он ставил перед очагом два зеркала, од­но против другого, и ласково приглашал: «Где ты, ду­ша моя?» И тогда из пламени выходила огненная ла­ва, становилась между двумя зеркалами и превраща­лась в красивую девушку. И у них была любовь. По рассказам прадеда, она была неутолима в любов­ных ласках и очень горяча. Так горяча, что от нее ино­гда вспыхивали простыни, у Петера на груди и животе полностью сгорели все волосы, и от него потом днем всегда пахло паленым.

—    Ох и горазды же вы все брехать, как я погля­жу! — возмутился рыжий Аарон. — Вот я, к примеру, никогда никаких чудес не видел и не верю в них.

—    Даже в евангельские? — спросил Бу Густавссон.

—    Позволь мне не отвечать на твой вопрос, — не­много подумав, сказал Ослин. — А уж тем более, про саламандр — сплошные враки. Ведь, даже если мы все вместе, как распоследние дураки, примемся взывать к костру, чтобы из него нам выдали хоть одну

саламандру, все равно ничего не получится.

—    А давайте попробуем, — предложил Свен Бергрен. — Костер, костер! Кинь нам из себя саламандрочку. Да такую, какая приходила к прадеду Гунара Седербринка, чтоб могла всех нас обслужить.

Охмелев от пива, все остальные принялись дура­читься, призывая костер выдать им желаемую огнен­ную девушку. Так, за подобными дурачествами и пе­ресказом разнообразных завиральных баек медленно проходила ночь. Уже и в лагерях Улофа и Биргера все стихло, уже и ночь перешла из своей юности в пору зрелости, уже больше половины лежащих вокруг ко­стра уснули сладким сном, и лишь Свен Бергрен, Гу-нар Седербринк да Аарон Ослин продолжали бодрство­вать, попивая пивко и пожевывая уже остывшее и слегка подчерствевшее мясцо.

—    Вернемся в Швецию, я привезу с собой много русского добра и женюсь на Веронике Арнстрем, са­мой красивой девушке на всем Готланде, — мечтал Бергрен. Глаза у него уже вовсю слипались, и когда он увидел всадников, то решил, что это уже ему снится.

—    Ну, здравствуйте, гости дорогие! — сказал один из всадников по-русски, и Бергрен удивился, как это им удалось столь неслышно подъехать к ним на лоша­дях из лесочка, растущего на заднем склоне холма, ведь, если не считать потрескивания костра и его задушевных мечтаний, все вокруг было тише тихого.

— Вот вам и саламандры! — воскликнул Гунар Се-дербринк, вскочил на ноги и тотчас рухнул замертво, получив смертельный удар боевым топором по голове. Нагрянувшие всадники живо взялись пронзать копья­ми спящих, и делали это столь обыденно просто, что сонный Бергрен успел еще подумать: «Надо же! Это что? Смерть — такая?» Он еще увидел, как, обливаясь кровью, рухнул прямо в костер рыжий Аарон Ослин, и только тогда открыл рот, чтобы закричать что-ни­будь. В следующий миг русский меч безжалостно от­сек ему голову.