НЕРУСЬ

Вте мгновения раннего утра, пока князь Александр Ярославич молился и нежился с домашними на Рюри-ковом Городище, высоконосые свейские шнеки71 одна за другой в чинном порядке вплывали в устье Невы.

На передней, с большим крестом из мореного дуба, стоял англичанин Томас, епископ Або, главного швед­ского города на финском побережье. Это он два года призывал к походу на восток, называя его перегрина-цией, подобно тому как именовались походы рыцарей креста в Левант72 — на освобождение Гроба Господня. Он помнил папу Гонория, его предсмертный завет ог­нем и мечом обратить Гардарику в христианство, его суровое воззвание «Ко всем королям Руссии» не пре­пятствовать успехам веры христианской, «дабы не подвергнуться гневу Божьему и апостольского папского престола, который легко может, когда пожела­ет, покарать вас!» Граф Уголино, ставший после Гоно-рия новым папой под именем Григория IX, указал на главного врага папства на востоке — на молодого кня­зя Александра, сидящего в Хольмгарде73 и распростра­няющего вокруг себя схизматическую ересь71 , Финн-марка75 постепенно осваиваемая шведами, с востока покорялась русами, направляемыми Александром. И сей дерзкий схизматик легко обращал доверчивых жителей в свою ересь. Гнев папы Григория был неопи­суем. В своей булле он написал об Александре: «Стара­ниями врагов креста народ Финнмарки возвращен к заблуждению старой веры и вместе с некоторыми варварами и с помощью дьявола совершенно уничто­жает молодое насаждение католической церкви». И епископ Томас, указывая на хвостатую комету, по­являвшуюся на ночном небосклоне, говорил: «Вот, ку­да вам надо идти, шведы!»

Несколько монахов францисканцев и доминикан­цев плыли на первой шнеке в свите епископа Томаса. Здесь же сидели двое рыцарей и одиннадцать рядовых воинов монашеского ордена храмовников, ветер тре­пал их белые плащи с красными лапчатыми крестами. При каждом состояло по два оруженосца, которым те­перь, когда шнеки пойдут против течения реки, пред­стояло взяться за весла.

Далее на десяти шнеках плыли пятьсот норвеж­цев, присланных в этот поход верховным конунгом Норвегии Хаконом IV, ими руководил свирепый ры­царь Мьельнирн, о котором шла худая слава, что ему все равно кого убивать, лишь бы отбирать жизни у лю­дей. Немало и шведов угасло от его смертоносной дес­ницы — ведь до сей поры шведский король Эрик Эрикссон Леспе и конунг Хакон ненавидели друг дру­га. Один мечтал завоевать Швецию, другой жаждал присоединить к своему королевству Норвегию. И не­сколько последних лет то там, то сям между ними слу­чались боевые стычки. Но папа Григорий призвал Эрика и Хакона прекратить междоусобие. Три года на­зад Хакон обязался отправить войска в Левант, где вновь собиралась рать против сарацин за освобожде­ние Гроба Господня. Но хладолюбивым норвежцам не хотелось отправляться в теплые края, и Хакон выпро­сил у папы разрешения вместо Леванта идти с Эриком на Александра.

Белые флаги с черными, распростершими крылья норманнскими воронами развевались над шнеками норвежцев рядом с желтыми стягами, несущими чер­ного льва, присевшего перед броском на добычу. Сле­дом за ними плыли четыре крупные датские шнеки с Даннеброгами — красными знаменами, пересечен­ными белым крестом. Этот стяг их король Вальдемар взвил над собою впервые двадцать лет назад во время битвы под Линданиссе, когда датчане завоевывали по­бережье, населенное языческой чудью. Тогда, в ночь перед битвой, он увидел белый крест на красном за­катном небосклоне. Правда, в сагах поется, будто Дан-неброг, что значит — «сила Дании», упал с небес пря­мо в руки архиепископа Андреаса Сунессена, сопро­вождавшего войско Вальдемара Победоносного, в тот самый миг сражения, когда датчане дрогнули. А епи­скоп Томас со смехом рассказывал, как слышал из уст папы Григория, что Даннеброг был заготовлен заранее и освящен папой Гонорием в Риме, а потом его привез­ли в Эстляндию, как стали называть страну чуди дат­ские завоеватели.

Семидесятилетний Вольдемар пожадничал, отпра­вив в поход на конунга Александра лишь немногим бо­лее сотни рыцарей, хотя сын его Абель рвался повести в Гардарику большое войско. Но присмиревший вояка ограничился несколькими отрядами, коими началь­ником был не сильно прославленный в сражениях ви­тязь Кнуд, по прозвищу Пропорциус.

Зять короля Эрика, доблестный и знаменитый по всей Швеции рыцарь Биргер Фольконунг, следовал на своей шнеке сразу за датчанами. Он вел с собой значительное войско, с трудом разместившееся на тридцати трех шнеках, общим числом до тысячи семисот отбор­ных воинов, с которыми он рассчитывал дойти не только до Ладоги, но и до самого Хольмгарда, после того как будет перебито войско конунга Александра, сына государя всей Гардарики — Ярлслейфа. Хотя главной задачей похода было, после разгрома Алек­сандра, закрепиться между заливом и Ладогой в Во-тландии, Ингерманландии и Лопландии76 — чтобы стоять тут отныне и навсегда, не пуская более русов в Финнмарку.

Душа Биргера наполнялась свежестью летнего ут­ра, ветром грядущих побед, радостью великих завоева­ний. Он, лучший полководец, женатый на родной сест­ре короля Эрика, а вовсе не Улоф Фаси, должен быть первым лицом в Швеции, его голубое знамя с тремя зо­лотыми коронами обязано стать главным стягом швед­ских войск. Он, после страшной гибели Сигтуны, вы­брал новое место для столицы, где быстро стал расти город Стокгольм. Разбил наголову мятежника Кнута Иогансона Долгого, своего родственника, так же про­исходившего из славного рода Фольконунгов, возже­лавшего захватить шведский престол. В честь этой по­беды король и отдал за него свою сестру Ингерду. И во всех чурках77 Швеции славили имя Биргера. А по­скольку Эрик бесплоден и не имеет детей, в будущем именно Биргер Фольконунг имеет полное право рас­считывать на то, чтобы стать отцом шведского народа!

Впереди на востоке прорезался первый луч рассве­та. Мощная шнека Биргера, пройдя уже с помощью гребцов один из рукавов невского устья, вошла в ос­новное русло. На берегу, справа от своего судна, Бир­гер увидел всадника, который, кажется, приветливо махал рукой пришельцам и очень радостно улыбался им, в то время как беспокойно бегающая у копыт его коня лохматая белая собака громко их облаивала. Улыбающийся дикарь, ингерманец или рус, вдруг ши­роко осенил корабли крестным знамением, потом и сам трижды перекрестился и после этого вдруг уда­рил коня, развернулся и устремился в ближайшую ро­щу. Биргер не сразу догадался, что крест был положен им не по закону — слева направо, а как принято у схизматиков-еретиков — справа налево, но было по­здно хвататься за лук, нахального схизматика уже и дух простыл.

Биргер оглянулся. Картина входящих в широкое устье Невы кораблей была величественная и грозная. Из-за стрелки острова выплывали черные шнеки, ощерившиеся копьями множества рыцарей. И чего этот варвар так глупо улыбался? Дикарь — он и есть дикарь!..

Следом за шведами Биргера плыли тринадцать шнек с финнами, которых погрузили в Або, вооружив топорами и дубинами. Над ними развевался стяг коро­ля Эрика, покорившего все финское побережье, насе­ленное племенами еми и суоми. На этих можно было рассчитывать только в конце битвы — при добивании и погоне за врагом.

За финскими дуболомами на семи шнеках плыли веселые готландцы под яркими, в золотую и серебря­ную полоску, стягами.

Наконец, далее, на сорока двух шнеках двигалось самое многочисленное войско, возглавляемое вождем всего похода — ярлом78 Улофом Фаси, двоюродным братом Биргера. Огромное знамя короля Швеции ук­рашало шнеку, на которой плыл Улоф, — золотое, с двумя идущими друг другу навстречу алыми львами. Замыкала движение кораблей шнека с несколькими епископами и монахами, плывущими, чтобы крестить местных варваров в папскую веру.

Рассвет вставал над Ингерманландией, и Биргер знал твердо — это рассвет славы всего намеченного по­хода. Разгромив Александра, он станет ярлом и ото­двинет плечом главного соперника — Улофа.

По берегам реки — то там, то сям — виднелись убо­гие деревеньки, но скот пасся в достаточном количестве, чтобы можно было рассчитывать на долгое снабже­ние войск едой и молоком. Проплыв немного, вскоре свернули резко вправо, и теперь солнце вставало с ле­вого борта шнек, освещая пробудившуюся землю, взи­рающую на пришельцев точно так же, как тот ди­карь — с приветливой улыбочкой.

Река вновь немного изменила направление, и те­перь солнце вставало впереди слева. Вот оно — глав­ное шведское знамя: солнечное золото на небесной си­неве!..

Биргер внимательно разглядывал прибрежные по­селки и сами берега, выискивая подходящее место для первой пристани. Но плыли еще долго, покуда не до­шли до устья Ижоры, впадающей в Неву справа, если плыть против течения, как плыли шнеки пришель­цев. Здесь открылся прекрасный вид на богатые селе­ния и широкий плоский берег, к которому подходил густой и, по всем приметам, изобилующий живностью и растительной пищей лес. Прислонясь к берегу, дож­дались подплытия шнеки Улофа, посовещались с яр-лом, и тот согласился располагаться станом здесь. Его шнеки развернулись и вошли в устье Ижоры, встали поближе к селению. Корабли Биргера, напротив, ото­шли от устья на некоторое расстояние и здесь начали вставать на якорь. Епископ Томас предпочел быть по­ближе к Биргеру, добрый знак — он сделал ставку на него, а не на Улофа! Старая английская собака, хоро­шо умеющая держать нос по ветру.

Когда высадились на берег, прежде всего высокий крест из мореного дуба, освященный папой Григори­ем, был врыт в землю, а неподалеку от него уже счи­щали ветви с вытащенной из леса исполинской сосны, дабы сделать из нее столб для ставки Биргера. Менее высокие столбы готовились вдоль всего берега для других шатров, работа кипела, и стан быстро возво­дился. К вечеру следовало уже полностью благоустро­иться. Биргер склонялся к мысли, что лучшего места и не следует искать — тут будем ждать Александра.

Далеко не все шнеки причалили к правому берегу Ижоры. Многие высадились на левом берегу и там строили свое становье. Туда ушли все датчане, более половины финнов, шесть из десяти норвежских шнек, а затем и Улоф направил на левый берег десяток своих судов, дабы было кому присмотреть за разношерст­ным станом, устраивающимся на противоположном берегу. Ярл Фаси устроился просто — поселился в на­илучшем и наибогатейшем доме, выгнав из него хозя-ев-ингерманландцев, вот тебе и ставка. Прочие дома также были очищены от хозяев и отданы шведам. Биргер отнесся к этому с презрением. Только шатер, считал он, достоин рыцаря в походе, иного жилья он не признавал для себя и своих воинов. Конечно, в том, что не его, а Улофа назначили вождем похода, была обидная и даже оскорбительная ошибка, но дай толь­ко срок, и она будет исправлена, когда все увидят, кто станет главным виновником разгрома русов. И, вер­нувшись в Стокгольм, скажут: «Ваше величество! Биргеру обязаны мы всем — победой и великой сла­вой! И мы сами провозгласили его вождем вместо Уло­фа. Провозгласи его ярл ом!» И шепелявый Эрик в от­вет, прослезившись, прошамкает: «Да будет по ваше­му слову! Зять мой, подойди — я обниму тебя!»

Высоченный шатер Биргера, как водится, поверху украсили золотой верхушкой, начищенной до огненного блеска, и яркое солнце, уже переступившее через небес­ное темя и медленно поплывшее в сторону Швеции, заиг­рало на вершине Биргеровой ставки, добавляя дню еще большего сияния. Внутри шатра заканчивали расстав­лять утварь, и Биргер Фольконунг любезно пригласил епископа Томаса, рыцарей-храмовников, францискан­цев и доминиканцев поселиться вместе с ним в его про­сторной ставке. Здесь же нашлось место для его родного брата Торкеля Фольконунга и тридцати самых достопо­чтенных рыцарей вместе с их слугами и оруженосцами.

День благополучно заканчивался. Биргер, Торкель и Томас вышли к берегу реки и стали с удовольствием строить предположения, через сколько дней Алек­сандр придет сюда драться с ними — спустя неделю, полторы или две. Спорить об этом было особенно при­ятно потому, что сегодня Александр уж точно никак не появится, а закат так красив, так величественно за­ливает медным медом ту сторону неба, под которой сейчас находятся Або, Готланд, Стокгольм; а от кост­ров доносятся пленительные запахи долгожданного жаркого.

—    Пожалуй, недурно было бы отправить Алексан­дру благородную грамоту с приглашением его на бит­ву, — сказал Торкель.

—    Как раз это я и хотел предложить, — живо ото­звался Биргер. — У епископа Томаса найдется немало остроумия, дабы употребить его в данном случае. Вы согласитесь, святой отец?

—    Охотно, — ответил англичанин, радуясь, что есть чем скоротать оставшееся время до ужина. — Пусть принесут мой письменный сундучок.

—    Вы хотите писать на пергаменте? — спросил Торкель.

—    А на чем?

—    Эти дикари не заслуживают, чтобы им писали на том же материале, на котором вы пишете послания самому папе. Говорят, они и сами для своей переписки предпочитают березовую дрань.

—    Это хорошая мысль, — почесал бритый подбо­родок Томас.

—    Плохая, — возразил Биргер. — Они еще поду­мают, что мы бедны и не можем позволить себе писать на пергаментах. Пишите на хорошем листе, отец То­мас.

Когда подали письменные приборы, все трое усе­лись вокруг раскладного столика и принялись сочи­нять послание, упражняясь в остроумии. К ним ти­хонько подошли еще несколько рыцарей — рыжий Аарон Ослин, одноглазый Ларе Хруордквист, верзила ' Рогер Альбелин, толстяк Маттиас Фальк и коротышка Нильс Мюрландик. Всем хотелось поучаствовать в дерзком послании будущему противнику.

—    Напишите ему, что он вшивый, — с хохотом по­просил Альбелин.

—    И от него воняет так, что нам отсюда слыш­но, — добавил Хруордквист.

—    И что черви едят его, — блеснул в свою очередь Мюрландик.

—    И что он не успеет доехать до нас, потому что его одолеет проказа, — сам поражаясь своему уму, за­катился мелким смехом Аарон Ослин.

—    Погодите, — улыбаясь, отстранил их Биргер, потому что они готовы были своим напором раздавить столик, на котором распрямился лист пергамента, го­товый вобрать в себя все шведское остроумие. — Спер­ва надо придумать, как мы обратимся к нему.

—    Предлагаю так: «Проклятый Богом копченый угорь!» — поспешил вставить свое Торкель Фольконунг.

—    Отчего же он угорь и почему копченый? — уди­вился епископ. — Да мы и не рыбаки, и пришли сюда не угрей ловить.

—    Тогда так: «Вшивый заморыш и слизняк!» — рявкнул благородный рыцарь Рогер Альбелин. Ему явно нравилось видеть своего врага вшивым. Видно, это было его больное место.

—    Если бы он был вшивым заморышем и слизня­ком, то с какой стати эдакое множество знаменитых рыцарей явилось сражаться с ним? — прокряхтел му­дрый епископ.

—    Ну тогда напишите: «Продавший душу дьяво­лу», — предложил рыжий Аарон.

—    Это ближе к истине, — согласился Биргер.

—    Напишем так: «Утративший истинную веру Христову, от отцов и дедов своих оскверненную, безза­конный конунг Александр», — подытожил епископ Томас и начал красиво выводить на пергаменте буквы.

—    Да, — стал чесать себя во всех местах рыцарь Алъбелин, — лучше и не скажешь. Не зря эти епископы берутся учить людей. Но дальше все-таки надо ему написать, что он вшивый.

—    И про червей хорошо бы, — пробормотал Мюрландик, с затаенным дыханием глядя на чудо появле­ния букв и слов.

—    И про вонь, — добавил Хруордквист. — Ей-бо­гу, я чую, как он там воняет в своем Хольмгарде. Ме­ня сейчас вывернет наизнанку от этой вони. — И он стал всячески показывать свою тошноту, да так увлек­ся в лицедействе, что его и впрямь чуть не вырвало. К счастью, желудки у благородных рыцарей были еще пустые.

Но всем очень понравилось выступление Ларса Хруордквиста, и многие стали требовать вписать в грамоту про Александрову вонь.

—    Да погодите вы со своей вонью! — возмутился Томас. — Теперь надо написать, от кого грамота.

—    Предлагаю так: от самого Иисуса Христа. Ибо Иисус Христос незримо присутствует в нас, — произ­нес Биргер, и в сие мгновенье ему и впрямь показалось, что он — не он, а сам Иисус. — Так и напишите, святой отец: «Я, Иисус Христос, незримо идя… ходя… сло­вом, находя себя среди шведского воинства…»

—    Нет, — решительно возразил англичанин. — Пусть Христос и с нами, но это было бы слишком дерз­ко писать от Его имени.

—    Тогда напишите: «Мы, Биргер и Торкель Фольконунги, а с нами и все шведское войско…» — предло­жил брат Биргера.

—    И это неверно, — снова стал занудствовать епис­коп. — Ведь, как ни крути, а король назначил вождем воинства не Биргера с Торкелем… К тому же с нами не только шведы. Напишем так: «Я, король Швеции Эрик, в лице своих лучших военачальников и дружест­венных рыцарей норвежских, датских и финских…»

—    Финские рыцари — это смешно! — захохотал доселе молчавший Маттиас Фальк. Попросту он все это время тайком поедал кусок копченой грудинки.

—    Только не пишите «король Швеции Эрик Шепе­лявый», — всполошился коротышка Мюрландик, но Томас и без того не собирался вставлять прозвище короля в благородную грамоту.

—    Итак, я написал, что король в нашем лице при­шел покорить земли Александра. Кончим на этом или еще что-нибудь добавим?

—    Да напишите же про вонь, ей-богу! — обиженно воскликнул Хруордквист. Зря, что ли, он лицедейст­вовал, изображая тошноту?

—    Ладно, я напишу так… — произнес Томас и стал писать дальше, попутно произнося, что пи­шет: — «упорствуя в зловонном отступлении от истин­ной веры, ты навлек гнев Святой Апостольской Рим­ской Церкви и приговорен к казни за то, что не токмо сам продолжаешь заблуждаться в своей ереси, но и многие множества народов влечешь за собой во тьму погибели. Выходи же против меня, если можешь и хочешь сопротивляться! Я уже здесь и пленю твою землю». Ну что? Достаточно?

—    А про червей? — обиженно взвизгнул коротыш­ка Нильс.

—    А вши? — возмутился длинный Рогер.

—    Да у меня уже места нет на пергаменте! — вос­кликнул Томас. Рыцари хотели было затеять с ним спор и потребовать продолжения грамоты, но тут у ко­стров началось оживление, вызванное тем, что жаркое подошло, и взоры сочинителей послания Александру обратились туда.

—    Лучше подумаем, кого отправить с грамотой в Хольмгард, — сказал Биргер.

—    Да, — согласился Томас. — Кто у нас знает речь русов, чтобы мог перевести грамоту этим дикарям?

—    Есть такой! — обрадовался Маттиас Фальк, что может быть полезен. — В моей дружине имеется Во­нючка Янис. Он родом из Земиголы, родители у него русы, а сам он кого-то там прирезал и сбежал служить у нас.

— Очень хорошо! — в свою очередь обрадовался Ларе Хруордквист. — К вонючему Александру — во­нючего Яниса. Лучше не придумаешь! Однако там уже туши разламывают! — И он устремился к кострам, где с вертелов начали снимать дымящуюся еду. Осталь­ные последовали за ним.