"Петербуржский ковчег" - читать интересную книгу автора (Зайцев Сергей Михайлович)

Глава 14

Так спокойно и хорошо было на сердце. Аполлон сидел у раскрытого окна своей каморки весь залитый солнечными лучами — не такими уж частыми гостями в северной столице — и делал перевод. Да, хорошо, плодотворно работать можно только со спокойным сердцем. Когда Аполлон еще не знал Милодоры и сердце его не терзалось муками сомнений, он мог работать сутками напролет. Сердцем его никто не владел, сердце его было как бы пусто. А сейчас напротив — наполнилось его сердце благодатным чувством, уверенностью, ожило, и из него теперь можно было черпать несметные силы. Аполлон, воодушевленный убежденностью в ответном чувстве, мог, кажется, вершить чудеса. И вершил; работа у него получалась замечательная... Дух его поднялся высоко — Аполлон весьма кстати оказался у окна. Он как бы увидел себя парящим — над этим прекрасным городом, над купами деревьев, над берегами воспетой многими поэтами реки. Дух его, обретший способность далеко видеть, теперь был как бы призван творить...

Отвлекшись от работы, Аполлон смотрел на город и думал о Милодоре.

Аполлон поймал себя на том, что впервые думает о ней как о возлюбленной. До сих пор он, человек достаточно уверенный в себе и своих силах, не решался думать о ней иначе, как о богатой и очень красивой (потому недоступной) женщине, хозяйке дома. Теперь она представлялась ему слабой и нуждающейся в защите — именно в его защите; быть может, граф Н., человек премного известный и влиятельный, мог обеспечить ей защиту лучшую — и защищал, но Милодора как бы дала понять, что ищет защиты у Аполлона, предпочитает укрыться за его плечом, — она ведь призналась ему, что вынуждена была прятаться от неких темных сил.

Аполлон не сомневался: уж коли наполненное сердце оказалось способно поднять его в небеса, в нем найдутся силы защитить Милодору, любовь к которой захватила его столь стремительно и властно...

Времени было около полудня. Пребывая в приподнятом настроении, думая о Милодоре, Аполлон вдруг ощутил голод и поймал себя на мысли о том, что впервые за многие дни ему хочется есть. Поскольку вызвать к себе горничную или кухарку он не мог — не было в его каморке колокольчика, — пришлось спускаться.

Сделав кухарке заказ, Аполлон опять отправился к себе и в коридоре первого этажа столкнулся с господином Карнизовым. Тот уходил на службу, должно быть, — был в новеньком с иголочки мундире, и безбожно скрипели его начищенные до блеска сапоги. Прежде Аполлон видел господина Карнизова мельком, но только издалека. И мнения о нем до сих пор не сложил. Собственно, не сложил он своего мнения и сейчас — слишком короткой была встреча и господин Карнизов, едва взглянув на Аполлона, отвел глаза. Аполлон припомнил, что ему будто Устиша говорила: господин Карнизов никогда не смотрит прямо в глаза, словно самой природе этого человека противно смотреть кому бы то ни было в глаза. Однако нечто неприятное Аполлон все же уловил во взгляде Карнизова — ледяное, отталкивающее; в полутемном коридоре глаза Карнизова странно блестели — как если бы господин Карнизов смотрел сейчас на заснеженное поле или вообще на что-то белое; а может, у него были очень светлые глаза...

Они разминулись в коридоре, едва кивнув друг другу. Аполлону от этой встречи стало как-то зябко... Впрочем, он постарался тут же выкинуть ее из головы; господин Карнизов представлялся ему человеком неинтересным. Мундир, сапоги, служба, скользкие глаза — скука...

Спустя несколько минут Аполлон уже поднялся к своей каморке. И заметил, что одна из дверей, ведущих в чердачные комнаты, слегка приоткрыта — по всей видимости, тут побаловался сквозняк...

Аполлон подумал, что за все время ни разу не заглядывал в эти помещения. Что было в них? Вероятно, всякий хлам, который и выбросить жаль — мог бы еще послужить службу, — и в доме держать едва ли прилично.

Так и оказалось...

Аполлон, скрипнув дверью, вошел внутрь и разглядел в полумраке большую комнату — с четверть всего чердака, — но в отличие от его комнаты не приспособленную под жилье. Комната едва освещалась двумя маленькими слуховыми окнами.

В углу была составлена старая мебель; Аполлон разглядел шифоньерку с некогда позолоченной резьбой, но ныне местами с обсыпавшейся позолотой, карточный столик на одной ножке, продавленный диван, сломанную китайскую ширму, увидел багетную раму с обколотым кое-где багетом. Все было покрыто толстым слоем пыли. На полу стояла потемневшая бронзовая лампа с треснувшим фарфоровым колпаком, а возле лампы — приставлена к стене некая длинная палка. Аполлон, разглядывая лампу, случайно задел эту палку плечом, и она, скользнув верхним концом по стене, упала.

К величайшему удивлению Аполлон обнаружил: то, что он принял за палку, было знамя, накрученное на древко; судя по бронзовому орлу, слегка распустившему крылья на древке, это было французское знамя, которое каким-то образом попало на сей захламленный чердак после восемьсот двенадцатого года.

Стряхнув тучу пыли со знамени, Аполлон развернул полотнище и прочитал девиз, писанный по латыни: «Caput mundi», что означает — «Глава мира». Аполлон покачал головой; над этим стоило поразмыслить: глава мира, французская слава — здесь, на Васильевском острове, на чердаке одного из домов не первой даже линии, в пыли, среди мышиного помета...

Но не только славу наполеоновской Франции Аполлон обнаружил здесь; он споткнулся о что-то и поднял с пола некий предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался «Богатством народов» Адама Смита на английском языке; если бы книга не была так основательно попорчена мышами, Аполлон взял бы ее отсюда... Он подумал: почему столь печальна была судьба этой редкой книги? И вспомнил анекдот, слышанный про старого князя Вяземского Андрея Ивановича, будто тот скупал и уничтожал книги Вольтера. Вряд ли кто-то из бывших хозяев этого дома, этого чердака так был зол на Адама Смита, что отдал мышам на растерзание главное творение его жизни, предмет гордости чванливых англичан; скорее тот хозяин дома просто не знал английского языка, и виной тому, что книга, могущая быть полезной, оказалась здесь, было обыкновенное людское невежество.

Аполлон не стал больше рыться в покрытом пылью хламе, отряхнул руки. Глаза его уже привыкли к полумраку, и он увидел помещение во всю глубину: кирпичные печные трубы, за ними темные закутки, под стропилами — воркующие голуби рядком. Через приоткрытое слуховое оконце долетали голоса. Аполлон прислушался.

Это Устиша спорила во дворе с мелочным уличным торговцем: тот пытался сбыть ей какую- то безделицу, а она сбивала цену. С замиранием сердца Аполлон услышал голос Милодоры. Она подтрунивала над разносчиком, говорила, что если бы тот сбрил свою бороду, его торговля непременно пошла бы живее... Разносчик отвечал ей какими-то присказками-прибаутками, которых у него, вероятно, была полная голова. Потом сказал:

Купите, госпожа, пятисвечный подсвешник.

У меня достаточно подсвешников.

—Купите. Может, только его вам и не хватает...

Аполлон отошел от оконца, почувствовав некую неловкость, — будто подслушивал...

В конце чердачного помещения он заметил еще одну дверь. Пыль и напластования голубиного помета весьма красноречиво говорили о том, что к двери этой не подходили, может, не один десяток лет. Как тут не взглянуть, что за ней!.. Аполлон был заинтригован.

Он подошел к двери и пытался толкнуть ее. Но таинственная дверь только сдвинулась слегка- видно, со временем дом дал просадку, дверной проем слегка перекосило, и косяки зажали дверь.

Аполлон не собирался отступать, любопытство его разгорелось. Он налег на дверь плечом, и та сдалась наконец, внезапно распахнулась. Аполлон, ослепленный ярким светом, замер в дверном проеме... Он увидел бескрайнее голубое небо, залитое солнечными лучами, и прекрасный Петербург у своих ног... Эта дверь, оказалось, выводила на крышу.

Там, за домами, блестела река, высились купола церквей, белели колонны на фасадах дворцов... Открывшийся простор мог закружить голову, и Аполлон ухватился руками за косяки. Он пожалел в этот миг, что не художник. Холст вышел бы восхитительный!.. Он чувствовал пейзаж: в открывшемся ему виде было настроение. И была бесконечная перспектива...