"Против ветра! Русские против янки" - читать интересную книгу автора (Коваленко Владимир)

Глава 4 БЕРТА И СЛОН

О чем мечтают девушки в шестнадцать лет, особенно на Старом Юге? О женихах. То есть о нарядах, общем восхищении, о вкусной еде, от которой не раздавалась бы талия — и об убавлении дюймов, о мороженом летом, о лете зимой, о том, чтобы соседская дурочка, вокруг которой вьются кавалеры, дурой себя и выставила… То есть, в конце концов, о женихах.

Берте Вебер ла Уэрта полных девятнадцать, и «ла» при ее фамилии не отбрасывают, все чаще пишут с заглавной, а рабочие попросту считают прозвищем или уменьшительным именем. «Берта-Ла». «Мисс-Ла». Англоязычный Чарлстон знает толк в артиклях… Впрочем, это лишь отблеск славы отца. Что такое «Уэрта»? Сначала нарезное орудие, которое — единственное в мире — не разрывает! Потом, конечно, завод, коптящий небеса доменными печами и машинами, приводящими прокатные станы, прессы и сверла. Затем — чуточку печальный человек с подслеповатым прищуром… у него последнее время сильно сдали глаза. Слепота подкрадывалась понемногу, тратила месяцы и годы… янки оказались быстрей. Взрыв. Волна жара. Огонь, подступающий к сверлильным цехам. Усталое сердце, не выдержавшее жара.

Дочь не плакала. Было некогда. Отец поставил Берту поближе к прохладе реки, откуда она направляла в огонь людей и воду, глядя поверх голов на дым и пламя, чтобы не видеть тех, кого выносили из огня. Цеха удалось спасти.

Потом… Доклад мистеру Мэллори она переписывала четыре раза — но в Ричмонд отправилась бумага, которую не задело ни слезинки. Сухая, деловая… обычная. Все и продолжилось — обычно. Те же бумаги, которые она прежде готовила как секретарь, теперь пришлось подписывать. А в прочем…

Старший брат, Реймонд, написал, что не может оставить мостик корабля, закрывающего врагу дорогу на Ричмонд вдоль реки Джеймс, какому-нибудь обормоту. Младший, Дэниел, взял отпуск с броненосца, но засел за разработки. Берта сунулась было с текучкой, но тот лишь отмахнулся:

— Не мое.

Его — исчерченный ватман, грохот на полигоне.

— Разорвало?

— Да, но мы многое узнали… Теперь бы догадаться, что именно…

Ее — поставка орудий, все еще дульнозарядных, армии и флоту. Охота за сырьем. Попытка закрыть немногими людьми многие дыры. Да и то…

Вот чеканит шаг по улицам родного города батарея в новенькой серой, с иголочки, форме. Лошадей — нет. Тяжелые орудия сверкают сталью длинных стволов на железнодорожных платформах. Янки выбили усталую армию Ли из Мэриленда? Что ж, им будет интересно переходить Потомак под огнем дальнобойных пушек. Теперь не три стяжки, как в начале войны, — триста три, и в семь слоев. Зато пять дюймов дотягиваются на пять же миль. Да, проще увеличить калибр. Но у Юга не хватает металла, и приходится нехватку руды заменять смекалкой.

Как обходится завод без полутора сотен квалифицированных работников? Две бессонные недели — и наконец из Северной Виргинии приходит поезд. На котором приезжает смена. Те, кто уходил воевать полгода назад. Их мундиры — заплата на заплате, их башмаки… Подметки еще можно подвязать к верху, и это лишь потому, что артиллерия не пехота. А еще, прежде чем усталые люди встанут за станки и чертежные доски, им придется вывести «северных партизан». Иными словами, вшей. Факт есть факт — южная армия не водила знакомства с «серыми спинками» первые два года войны. Были южные паразиты — они куда как злей кусаются, но не переносят тиф. Что тех, что других исправно изничтожали позаимствованные у русских союзников жаровни. Которые уменьшили срок службы серых мундиров, но увеличили — солдат.

Север — у этих вошь завелась в первой же кампании — немедленно воспроизвел полезное в лагерной жизни приспособление. Только не с русской — или южной — широтой души, а с чисто новоанглийским расчетом. Научно обоснованная температура оставляла синие мундиры в целости. Вши при этом дохли… не все. Скоро вывелась порода, воспринимающая санитарную обработку как дурную погоду, при которой следует поджать лапки и спокойно ждать лучших времен.

Через месяц-другой начинали возвращаться те, кто ушел недавно. После госпиталей. В конторе можно видеть целую коллекцию костылей, ножных протезов Хангера, самого пиратского вида рук-крюков, каучуковых челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Берта печально шутит, что к концу войны на заводе на четыре головы будет приходиться три руки и лишь одна нога — на пятерых.

Время мчится, как разгоняющийся на мерной миле корабль, и пусть осажденный Чарлстон не осажденный Севастополь, уж два-то месяца за мирный год годятся. И вот — усталая девушка в сером.

На левом предплечье — черная траурная повязка. Так о чем она мечтает? Только ли о том, чтобы «Тредегар Айрон» вовремя поставил стосильный локомобиль?

Нет. Проскакивает — сквозь боль утрат, сквозь ежедневные хлопоты и важные дела. Мечта… или тень мечты? Для девушки со Старого Юга — новая. Прежде — несбыточная. Прежде — немыслимая. Только где оно, это прежде? Нет, и не будет больше, даже после войны. Почти все верят, что там, за тяжелой победой ждет былое. Почти все чувствуют, что это — не так. И продолжают поддерживать дело, не первый год сводящееся к праву самим определить — каким будет мир, что наступит, когда утихнет эхо последнего выстрела.

Она мечтает о почестях, славе, признании. Словно… словно юноша!

Такова шутка судьбы. Если бы не боязнь вида крови, Берта смогла бы заняться женской работой в госпитале. Осталась бы такой же, как подруги, что одна за другой выскакивают замуж. Частенько — за ими же вылеченных джентльменов. А почему нет? И когда мужчина лучше оценит женское терпение, скромность, верность, упорство, чем на госпитальной койке? Те, кто работает сестрами милосердия — а кое-кто и медицинскими, — стали лишь женственнее. Впрочем, мисс ла Уэрта не была бы самой собой, если бы временами ее не одолевали циничные мысли на тот счет, что брак сестры милосердия и ее пациента — всего лишь стыдливая попытка скрыть все малоприятные подробности, с которыми медсестра вынуждена знакомиться по мере ухода за тяжелобольным. Берте не хотелось бы, чтобы в основе ее семейной жизни лежали грязные простыни и ночные горшки…

Думать так было некрасиво. Она-то не смогла!

Взялась за то, что показалось по силам… и вот результат.

Но даже мистер Мэллори, сердечно благодаря ее за броню для нового корабля или береговую батарею, выражает благодарность заводу. А не ей. Ей изредка достается комплимент за аккуратность. Будто она по прежнему лишь ведет переписку. Каждое письмо из Ричмонда проливается ледяным маслом на раненое сердце, как на подшипники усталой машины. Тогда кажется, что взрыв — лишь страшный сон, а отец задержался в конторе… И только отпиленные ручки директорского кресла поутру напоминают, куда ей отныне следует пристраивать кринолин. Деловая мебель не рассчитана на дамские наряды.

И вот, среди неотложных дел и грохота полигона мелькают короткие и яркие, как всполохи выстрелов, мечты. Ее принимает президент Конфедерации, целует руку — слишком джентльмен, чтобы пожать, — говорит… Что? Пламя погасло. Вот парадный строй, хотя форма на солдатах грязна и изорвана. Она идет мимо, придирчиво, словно цех, осматривая людей. За спиной — тяжелый лязг шпор свиты. Офицер вскидывает саблю в салюте… Пламя погасло. И снова под безукоризненной прической — все мысли только о Деле.

Дома? За обедом сияющий Дэниэл рассказывает, что патрульного янки догнать опять не удалось, но на память о встрече ему подарили-таки внушительную дыру в корме. Явившийся спасать брандвахту монитор стрелял не так точно и ретировался, стоило береговым батареям выразить ему свое неодобрение. А капитан Сторм именно под канонаду и прорвался в порт. Кажется, он использует далекую пальбу в качестве визитной карточки.

— Опять тряпичный груз? — ворчит Берта.

— Не будь к нему так строга, сестренка. Вторая половина — хлороформ.

— Но и первые триста тонн можно было бы наполнить с большей пользой.

— Но на кого тогда прикажешь любоваться усталым морякам после боя?

На Берту, конечно, что ни надень — хороша. Днем. А вечер… Даже если позвать гостей, скользнет мимо. Разве что сообщит с усталой изысканностью:

— В конторе со всем не управилась. С вашего позволения поработаю чуть-чуть наверху.

И до поздней ночи сквозь распахнутые настежь окна ее комнаты будут колыхаться голубоватые крылья газового пламени. Когда-то родители решили, что свечи в детской слишком опасны… Если окна не открыть, огонь быстро выест кислород, газ начнет коптить. Повернуть внизу кран, как в старые времена, и оставить непослушную дочь без света мать не смеет. И пропади оно пропадом, дело Юга, но упрямое «надо» и глаза — точно такие, как были у отца, до тех пор пока он не загубил их о чертежи да бумаги, — останавливают руку. А слов упрямая девчонка давно не слышит. Если, конечно, они не касаются поставок руды из Флориды и того нового метода охлаждения, который, говорят, позволит каждую неделю высверливать и нарезать не два, а три тяжелых орудия.

О том, что война когда-нибудь закончится, дочь пока не думает. Тогда братья оставят боевые корабли, а национализированный завод вернется в семью. И Берте ничего не останется, кроме как, запоздав на несколько лет, искать мужа. Что до красоты, то без детской непосредственности ее милое личико превратилось в лик античной статуи. А на статуях, как известно, не женятся… Но если дома мать молчит, это не означает, что она не обронит словечко-другое, навещая подруг. В особенности тех, у которых нет дочерей на выданье.

Шаг на ступеньки — и хорошая южная девушка превращается в почетного джентльмена. Это обед, деловая встреча. Жен и дочерей не приглашают, но именно поэтому Берта может, не нарушая правил приличия, явиться в это общество без сопровождения. Дело есть дело! Только поведение приходится менять очень резко, но за три года и не к такому привыкнешь. Так что в обеденную залу особняка Пикенсов она входит уверенно и неторопливо. Так, чтобы все, кто пришел, увидели нового собеседника.

На мебели — склад из шляп и тростей, хотя обычно, явившись к обеду, джентльмен отдает их лакею — ну, или оставляет на стойке, если в доме маловато прислуги. Но на этот обед приходится являться, словно с визитом — за столом присутствует дама. Берту не считать! Она ведь и на других деловых обедах бывает. В отличие от Люси Холкомб. Пару лет назад именно миссис Пикенс вынесла вердикт — как именно должна вести себя юная леди, взявшаяся за мужское дело. По большей части правила свелись к тому, чтобы не мешать джентльменам вести дела и при этом блюсти свою честь. Единственным же средством для этого было — вести себя как еще один джентльмен. Так что после милостивого кивка королевы Юга тросточка мисс ла Уэрты тоже пристраивается в укромное местечко. Только шляпка остается на голове.

И вот — руки пожаты, темы намечены. Но за самим обедом разговор все-таки идет не о важных делах. Под иные и кусок в горло не полезет! Потому разговор зашел о новых боевых наградах Юга — и деловую девушку ждал сюрприз. Начало обсуждения она слушала молча и вполуха, надеясь встрять в беседу более практичную. Что же до медалей и венков за доблесть — идея ввести хоть какие-то вещественные награды витает в воздухе давно. Идет четвертый год войны, и вот правительство одного из мятежных — спасибо, Берта достаточно знает законы… и достаточно взрослая, чтобы понимать, что народ, не имеющий мужества восстать против переживших свое время законов, не заслуживает свободы — штатов наконец озаботилось украшением мундиров своих воинов, а заодно и союзников. Медаль сочли недостаточной, орден — монархическим по духу. Но пока в других штатах ломали голову, в Южной Каролине нашли выход. Вальтер Скотт Юга, Уильям Гилмор Симмс, предложил использовать опыт республиканского, рабовладельческого и, заметим, весьма в Европе почтенного государства — Рима. Так высшим знаком отличия штата стал венок. Куда выше, если от лаврового венка Цезаря пошли императорские короны!

Если бы не личное обаяние писателя и оратора, все закончилось бы несколькими минутами смеха. И верно, какие венки? Воображение сразу рисовало встречи заслуженных ветеранов, головы которых украшают конструкции, достойные египетских фараонов: десяток металлических венков, сияющих золотыми листьями лавра, дуба, пальмы, хлопка, репейника — любой растительности, что покажется изобретательным американским головам достаточно почетной. Иные предлагали ввести к парадной форме обыкновенный штатский цилиндр, на который всю красоту и нанизывать.

По счастью, у мистера Симмса, помимо интуиции, отлично развит здравый смысл. Как говорит он сам: «Именно поэтому я и не гений…» В литературе, возможно, это плохо. Зато в государственных делах — точно наоборот. Решили, что венок должен быть обычным, из листьев, и увенчивать голову героя лишь во время награждения. Зато мундир не хуже ордена украсит уменьшенная копия из золоченой жести. А чтобы злые языки не могли объявить, что каролинцы пожалели денег на большой золотой венок, приложить к награде солидную ренту.

Практично: герой может быть беден. К чему создавать искушение продать награду?

— Наши герои — не то, на чем должно экономить! — торжественно провозглашает губернатор Пикенс. Давно не действующий… но в общении-то звание сохраняется, так же, как у отставных военных. — Теперь, это, конечно, будут бумажки. Но после войны…

Придет время их оплачивать золотом. Ой, что будет! Берта иногда подумывала, что если бы целью мистера Линкольна было не единство разделенного дома, а просто большая пакость южным братьям, ему стоило бы немедля — и не прекращая войны — признать независимость Конфедерации. И подождать ровно год. Тот самый «год после признания независимости Соединенными Штатами Америки», который украшает всякую конфедеративную банкноту. И посмотреть, что правительство Юга скажет недовольным гражданам, ожидающим получить золото в обмен на бумажки… в том числе и те, что с портретом Люси Пикенс.

— Вручать награду будут непременно в Чарлстоне, — Чарлз Макбет, мэр, лучится довольством, — так решили в Коламбии. Заслуги города, славная оборона… Мы, правда, заслужили! Я полагаю, делать это нужно на официальной церемонии. И, разумеется, венчать героев должна красивая девушка, символизирующая Южную Каролину.

— Я на эту роль не гожусь, — откликнулась хозяйка, единственная, кроме Берты, дама за столом, на обеды, в отличие от ужинов, жен не приглашают, — я не всегда на месте: у Фрэнсиса то заботы на плантации, то дела в Ричмонде.

«…и к тому же символизирую весь Юг, а не один штат!» — продолжила про себя Берта.

— Одно время я вообще подумывал оставить политику, — сообщил губернатор, — но мои европейские связи все еще нужны стране.

Особенно русские. Хотя и германский блокадопрорыватель — не такое уж редкое явление в порту, хотя — событие. А вот русские… С одной стороны, их немного. Один «Александр Невский», да и тот больше чем наполовину построен руками чарлстонцев. Но этот стоит флота. Брат объяснял: то, что построили северяне, — броненосное, конечно, но не флот, а флотилия. Нечто для обороны берегов. Результат: одинокий броненосный крейсер захватывает господство в глубоких водах! И будет его удерживать, пока не встретит более сильного врага… или пока у него не закончатся цилиндроконические снаряды с медными поясками. Тогда он вернется в порт. И ей нужно будет выдать эти снаряды. Иначе корабль уйдет в море с чугунными ядрами, не способными расколоть слоистую броню мониторных башен. Уж она-то знает русского командира. Не будет мичман Алексеев отстаиваться за спинами береговых батарей! Вот только вблизи берегов, там, где ходят мониторы, грозный корабль превратится из льва, стремящегося к схватке, в шакала, ее избегающего.

Но старые запасы все вышли. А новых как нет, так не будет еще год. До очередного рудника… Где же раздобыть медь на пояски?

— …сделать живым воплощением Южной Каролины за милое личико? Нет. Нужно, чтобы это тоже стало наградой.

— Милую девицу с набором общественных заслуг? Где найти сейчас столь редкое сочетание? — Ну у мэра Чарлстона и шутки! Впрочем, здесь обед и мужской разговор. Следует не краснеть, а сдержанно — и не смущенно! — улыбнуться.

— Чарлз, вы забыли о госпиталях. Там — оплот нашего духа, не меньший, чем армия. И самоотверженность сиделок ничуть не уступает доблести тех, кто сдерживает ярость наших врагов на залитых кровью полях!

Симмс даже когда молчит — внушителен. А если говорит… Ухоженная белоснежная борода лишь слегка касается подбородка, оставляя лицо достаточно открытым, чтобы на нем читались острый ум и прямая, как штык, воля. Человек, умеющий ставить цель — и достигать ее. Он — трибун. Чета Пикенсов — дипломаты. Интересно наблюдать, как они ведут разговор вдвоем. Муж — истинное воплощение отставного политика, вернувшегося к делам исключительно ради блага страны. Глубокие борозды, прорезавшие одутловатое лицо, сегодня выглядят прямыми, жесткими, словно шрамы. Статуя пожилого патриота, выбрасывающая проблемы одну за другой и безжалостно, с ходу, отметающая предлагаемые решения.

— Хороший совет, сэр. Но, полагаю, нам нетрудно узнать, как отнесутся работающие в госпитале замужние дамы к тому, что символом штата станет девица, выполняющая тот же высокий долг? Люси, дорогая, ты лучше знакома с настроениями в женских обществах.

Собственно, в некоторых из этих обществ миссис Пикенс председательствует.

— Как к еще одной жертве на алтарь родного штата, конечно! Вы думаете, что женщины Юга не способны прощать мужчин?

— За что?

— За непреднамеренную обиду. Поверьте, в госпиталях самая тяжелая работа ложится на плечи замужних дам. Девицам доверяют не всё, приличия есть приличия. Право, стоит поискать других героинь.

Муж с женой перебрасывают слова, как волан ракетками. И вот один джентльмен вспомнил, что многие достойные девицы заняты в промышленности. Теперь за ткацким станком стоит отнюдь не только голытьба… Ох, не стоило вам, сэр, произносить это слово в присутствии писателя! Бывали времена, когда Уильям Симмс и числился в обществе как белый бедняк. Собственно, ему доводилось удостаиваться и прозвания «белой сволочи» — особенно от черных в расшитых золотом ливреях. Но «сволочь» — не то слово, которое способно оказаться в голове леди. Даже такой, как мисс ла Уэрта. Нет — тем более такой…

Заметьте, умник и патриот не станет с дураком стреляться. Бровью не шевельнет. Разве чуть-чуть прищурится. Зато начиная с завтрашнего дня в «Вестнике Чарлстона» появятся новые статьи. Одни — про подвиги добровольцев, до войны промышлявших охотой на белок. Другие — о тех, кто сворачивает бумажные патроны, сортирует почту, не спит возле телеграфного аппарата. Или просто растит для армии хлеб, когда мужчины уходят в огонь.

Вот он и напоминает, что патриотизм, честь и достоинство определяются отнюдь не количеством невольников на плантации. И на ткацких фабриках трудятся не только аристократки. Иные девушки сразу с четырьмя станками управляются! А те, кто сворачивает патроны, шьет форму… они что, не помогают Делу? Когда мистер Симмс говорит — с ним соглашаются. Ведь он — один из тех, кто создал из кучки сварливых штатов — государство. А из людей, часто говорящих на разных языках, — нацию.

Год назад он приветствовал и войну с прежними лицемерными друзьями — Англией и Францией.

— Если мы выживем в этой схватке, мы не будем нуждаться в иноземных костылях, — так он говорил, и черные буквы на желтой бумаге местного производства ему вторили, — ни в промышленности, ни в литературе! Пора нам поставить себе целью изучить все существенные особенности своей нации, а нашему народу выйти вперед и, не смущаясь, занять подобающее место среди великих держав Европы, воспитать в себе чувство национальной гордости…

А то, что любимого конька ему сегодня подсунули Пикенсы — так у них на то наверняка есть достойная причина.

Между тем джентльмены принялись перекидываться короткими репликами:

— Верно.

— И есть — лучшая.

— И уж никак не назовешь — миленькой. Зато красивой — вполне.

— Не поспоришь… Завидовать? Будут — как всем и как всегда.

Ничего такого явного, как переглядывания… но выглядит как заговор.

— Вы о чем, джентльмены?

Поэт улыбается:

— О том, что представлять Южную Каролину следует особе, рядом с которой нельзя поставить никого иного… А вы, мисс ла Уэрта — именно таковы!

Она молчала минуты две. Внутри бушевали чувства, достойные яростных семинолов. Открыть рот — и выпустить на волю индейский вопль? Благовоспитанные леди так не поступают…

Она забыла, каково быть — южной девушкой. Какая это забота и ответственность — готовить новый наряд. И ведь впереди — не бал, не званый ужин, не охота и не пикник на природе. Важное государственное мероприятие! Ну… достаточно важное. Главное — ее заметили. Дали… должность. Собственно, именно так дела и делаются на Юге: можно сколько угодно говорить о демократии, но на деле любые рекомендации летят в корзину для бумаг. Правильную же кандидатуру изустно назовет один из членов собрания. Мол, по его мнению, с делом бы вполне справился такой-то господин, троюродный племянник… Вот тут должна прозвучать хорошо знакомая фамилия!

А вот каково переносить компанию Люси Холкомб Пикенс, она прежде не знала. Лучше бы вклад красы Юга в общее Дело ограничился подаренными царем драгоценностями и сотней патетичных речей. Вторая сотня отвлекает от работы.

Все бы хорошо, и слова правильные… Но ей что, мамы мало?

И не только ей. Даже Норман Сторм не в состоянии выстоять перед напором. Северный шторм колеблется перед южной бурей. Недолго. В руках капитана возникает записная книжка.

— Все, что потребуется. Если надо — выпишу из Лондона и Парижа через мадридских друзей. Кстати, вы не находите, что нынешняя мода с кринолинами противоречит античному духу предстоящей церемонии? А из какого материала вы предпочитаете нижнюю юбку?

Такое оружие срабатывает безотказно даже против миссис Фрэнсис Пикенс. В Чарлстоне, пожалуй, есть лишь одно исключение — поверни голову, и прочитаешь в темных глазах смертную тоску пополам с беспокойством за завод.

Четыре года назад мисс ла Уэрта никогда не подумала бы, что разговор про туалеты может быть скучен. Зато четыре года назад она не могла бы, прикрыв глаза, воочию увидеть, как стопа бумаг на директорском столе растет — так быстро, что вот-вот потолок пойдет трещинами, и нежный побег конфедеративной бюрократии вырвется навстречу солнцу и ветру. Вот несут кожаный мешок с почтой… а вот мисс Грейди — непослушные золотистые локоны выбиваются из прически, и ей приходится склонять голову набок — аккуратно выписывает буквы, которые поочередно показывает стрелка телеграфного аппарата. Потом нажимает кнопку и проворачивает ручку, посылая по проводам — медным, но ведь не снимешь! — сигнал о подтверждении приема. Передавать она пока умеет только с клавиатуры: кнопка, поворот ручки. Снова. Снова. И так — весь текст. Ключом гораздо быстрей, но девочка появилась в конторе всего три дня назад и не знает кода Морзе. Ничего, освоится. Армии снова нужны солдаты, а потому почтмейстер и телеграфист — отныне занятия женские.

Потому мисс Грейди совершенно не стесняется платья из коричневого голландского шелка, к тому же купленного готовым: это служебная одежда, шить самой некогда. До войны такое отказалась бы носить ее горничная, но теперь даже такая одежда на вес золота. Так что, прежде чем взяться за перо, девушка-телеграфист натягивает нарукавники. А там — как всегда: входящий номер, когда получено, от кого. И только после внесения в книгу бланк отправляется в папку. Которая будет пухнуть и пухнуть — пока Берта наконец не прорвется в контору и не утащит добычу домой. Работать, увы, придется вечером, и распахнутое окно быстро выстудит комнату…

Предчувствие холода пробежалось вдоль спины, заставило руки сцепиться в замок. Норман, разумеется, заметил:

— Вам холодно? Стоит велеть затопить камин.

— Это у меня руки зябнут. Все время, мистер Сторм, — с пожара. Того, когда погиб отец.

Норман склонил голову — наполовину в знак согласия, наполовину, чтобы выразить соболезнование. Последнее время он все реже вспоминает умненькую девочку, с которой перемывал кости «огнеедам» — партии войны — накануне бомбардировки форта Самтер. Ее место понемногу занимает другая. Более сильная, а значит, и более интересная. Вот сейчас — та, прежняя, не договорила бы. Эта — сама начала тяжелый разговор. Зачем? Желает выговориться? Или?

— Причину катастрофы установили?

— Внутренний взрыв. Я едва не забыла вас предупредить: проверяйте уголь, прежде чем набить им ямы своего блокадопрорывателя. Нам приходится перелопачивать все топливо, но если бы не магниты, были бы еще взрывы. Мина в чугунном корпусе, по виду неотличима от куска антрацита…

Холодная лайка чуть-чуть не трется — ладонь о ладонь.

— Благодарю, я буду осторожен. Зато теперь я знаю, мисс Уэрта, что вам привезти! Хотите муфту? Большую. Теплую…

Норман никогда не добавляет «ла». Привык по старой памяти. Похоже, он до сих пор считает ее очень серьезным ребенком. Девочкой, которую приятно побаловать подарком. Прежде ей хватало для счастья книги или отреза на платье. Теперь…

Она ответила быстрей, чем подумала:

— Лучше достаньте где-нибудь триста тонн…

— Медной руды? Она слишком дешева, — как всегда, саркастичен. А в уголках глаз грусть. Он-то, может быть, и привез бы. Даром. Увы, блокадопрорыватель — не только капитан. Собственное хотение Нормана ограничивает мнение полусотни человек экипажа, в котором последний кочегар получает больше серебряных долларов, чем полковник воюющей армии — бумажных. Есть еще и связи на берегу: поставщики, покупатели… Прочные нити, которые тянут за собой шестисоттонный корабль, как бечевка в мальчишеских руках — игрушечную лодочку. Правительство расписало грузы самого надежного из частных прорывателей блокады на полгода вперед, половина трюма, причитающаяся частной инициативе, тоже связана форвардными контрактами. Сколько места Норман держит на непредвиденный случай? Двадцать тонн? Две? Кофр в капитанской каюте?

Но все это вовсе не означает, что не следует разыгрывать обычную сцену. Из привычки и в надежде, что на этот раз ответ окажется неожиданным.

— Возьмите медь в чушках. Или листовую!

— Увы! Поверьте, в Испании и Португалии медяка не сыщешь и в кармане нищего. Франция не умеет лить стальные орудия, а потому всасывает медь и олово с нейтральных рынков так, что красный металл по цене догоняет белый… А толку? Его все равно нет.

— Угу. Похоже, придется перенимать прусскую систему.

О ней Берта знает два месяца: толстый кофр с бумагами стоит под отцовским столом. Она помнит, как баюкала на руках первый снаряд, пачкающийся маслом и свинцом, — куда тяжелее ребенка. Толстая свинцовая оболочка, а не медный поясок: вот решение господина Круппа. А как изменился голос опытного орудия! Стал по-немецки отрывист и куда как басовит. А потом был грохот. Брат Дэниэл, с хохотом показывающий дыру в шляпе: это был тридцатый выстрел, и он позволил себе выглянуть из окопа, в котором прятался расчет. Брат показывал осколок ствола, изнутри покрытый серым налетом, словно пушку карандашом исчиркали.

— Чуть не половина оболочки на стенках остается! Вот пушки и рвет. Может, у Круппа нарезка другая?

В тот день она в первый раз разревелась в конторе. Закрыла кабинет изнутри, полчаса никого не пускала. Испортила три носовых платка. Дважды выругалась перед зеркалом: по-английски и по-немецки — и продолжила жить. Так, словно снарядов прусской системы не существовало в природе.

Пушки ла Уэрты не должно разрывать!

Так было при отце. Так должно быть и при ней.

Тем более там, далеко, в море — смотрят сквозь щели рубки веселые карие глаза. Мичман русского флота. Мистер Алексеев — для нее, вслух. Про себя… про себя тоже. Друг, такой же, как и мистер Сторм.

Конечно, в своем роде. Этот не будет критиковать Юг — он в гостях. Зато он может хоронить недостатки в цветнике перед ее домом. Может остаться ночевать после совещания, прямо в кресле, и ему придется принести плед. Может рассказывать истории из морской жизни, и руки будут красноречивее, чем голос.

А еще он может управляться с огромным броненосным кораблем, «лодка» ли это, как пишет он сам, «крейсер» — как классифицируют «Александра Невского» англичане, «таран» — так корабль называют «Чарлстонский вестник» и «Ричмондский Инкуайрер», или «рейдер», как его прозвали янки. Может выйти в бой, когда броня еще не установлена и каждый вражеский снаряд несет гибель — и вернуться с победой.

Дать этому человеку чугунные ядра — куда ни шло. Он будет знать, что почти безоружен, и снова, как в безбронные времена, изо льва обратится лисой. Но свинцовые снаряды… Он ведь не сможет просто отдать приказ подавать к орудиям опасную дрянь. С него станется встать рядом с пушкой.

Русские делают один залп в две минуты. Опытное орудие разорвало на тридцатом выстреле. Значит, через час боя — а если не повезет, то и раньше — на корабле может прогреметь взрыв снаряда, которому не нужно пробивать броню, потому что он внутри. И там не будет окопчиков для осторожного расчета. Будет ровная палуба, залитая…

Берта пошатнулась. Не успела оглянуться — а капитан попался, хуже, чем под северную брандвахту с пятнадцатидюймовками.

— Мистер Сторм, что вы делаете! Все вопросы с церемонией вам нужно решать со мной! Видите — наша девочка так устала на своем заводе, что на ногах не стоит… — Люси Холкомб на мгновение задумалась. — И выглядит совсем прозрачной… До вручения наград у нас месяц? Вот и хорошо. Что ж, я намерена лично проследить, чтобы ты, дорогая, достаточно отдыхала каждый день!

Позже Берта отметит, что опека пошла делу на пользу. Пришлось учиться передоверять дела. И понять: десяти часов в день на дела вполне достаточно. Даже во время осады.

Настал день церемонии. Уже примерен наряд из контрабандного шелка — ампир, никаких кринолинов, зато талия где-то под мышками. Миссис Пикенс уверяет, что в нем куда больше русского или прусского, чем французского. Русских на берегу мало, да и те — мужчины происхождения самого простецкого. Не спросишь. Алексеев, оперный завсегдатай, ответил бы… на кого смотреть, там, в опере, если не на наряды дам?

Несколько часов — и она станет живым воплощением родного штата. Дух захватывает, как перед первым выходом в свет. Тогда все оказалось вовсе не так страшно… и не так восхитительно, как казалось из детства. Люди вокруг остались те же, лишь отношение изменилось. Общество стало внимательней и строже. Наверное, и теперь будет именно так.

Топот.

— Мисс Берта, это к вам.

А к кому еще может быть в этом доме посыльный с телеграфа? Да не городского, а заводской конторы?

— Мисс ла Уэрта… Я не виноват! Мне говорят, неотложно.

Просила — не беспокоить. Разве небо упадет на землю, а гром небесный поразит всех янки… Или, наоборот, враги войдут на улицы. Но вот — мальчишка стоит, сжимая в руках бланк. И он, конечно, не виноват. Зато те, кого она оставила на хозяйстве, получат головомойку.

Помнится, после гибели отца некоторые рвались в исполнительные директора. А как доходит до дела, так сколько ни инструктируй — и часу не обойтись без «мисс Ла».

Глаза привычно пробегают текст — с конца. Начало можно не читать, там могут быть одни эмоции, которых — спасибо Люси Пикенс — она боится пуще гремучей змеи в постели. Главное во всякой телеграмме — подпись. Под этой стоит: «Дж. Дж. Джонс». В памяти всплывает кургузый клетчатый пиджак, бесформенная шляпа, которую владелец отчего-то зовет стетсоном, дешевая сигара в уголке рта. Человек, который до войны прогорал три раза, из авантюризма. Во время — два, из патриотизма. В первый раз — от того, что обмундировал и вооружил батальон. Второй — построив обувную фабрику точно накануне падения Виксбурга. Янки захватили Миссисипи, и завод оказался без сырья: бычьи шкуры остались гнить в Техасе. На новое дело не нашлось ни цента. И что? В город приходит русская эскадра. И вот мистер Джонс меняет стетсон на морскую фуражку. Теперь он — лучший из толкачей «Александра Невского»!

Что такое толкач? Когда крейсер берет приз, он не может отправить его в Чарлстон — да и в любой другой порт Конфедерации. Блокада. Это крейсер может вырваться на свободу, а если в погребах есть снаряды с медными поясками — так помоги, Господи, тем, кто дерзнет загородить ему дорогу! Но тихоходный и безоружный транспорт будет перехвачен и снова вернется к врагу. А потому всякий приз ждет отмель вдали от порта. Скрип днища по песку или скрежет по камням — в самый прилив. Чтоб намертво. Чтоб — не снять. И в то самое мгновение, когда корабль, содрогнувшись, встает окончательно, заканчиваются полномочия призового экипажа и начинается работа толкача. Человека, который должен реализовать груз.

Он должен разгрузить корабль и снять с него все ценное раньше, чем янки сделают это невозможным. А потом продать. Награда — пятая часть стоимости добычи за вычетом накладных расходов. Много? А вы представьте: вы стоите на галечном пляже, мокрый до пояса. Один. За спиной у вас — похожая на дохлого кита туша, которая завоняет порохом блокадной эскадры, если ее не разделать за несколько часов, да осознание того, что в случае провала второй попытки вам не предоставят. Джонсу — может быть, он продал десять кораблей, а кроме доверенности капитана на право спасения и распоряжения грузом, у него в карманах тугой кошель и револьвер Ле Мата. Так что толкач готов разбрасываться золотом и свинцом — в расчете на быстрый и богатый урожай.

Место? Любимое алексеевское: участок берега между Чарлстоном и Саванной. Здесь железная дорога идет практически параллельно берегу. Недостаток тоже есть: под боком Порт-Роял, угольная база северян. Но этот толкач — лучший. Так что шансы вытащить груз раньше, чем явится патрульный корабль, — хорошие. Главное, не упустить. В прошлый раз руду упустили. Правда, всего тысячу тонн, и железной.

Вот и до шапки дело дошло. Берта с трудом подавила вскрик. «Копии: Атланта, Огаста, Сельма, Ричмонд…» Ну, да. Толкач заинтересован в том, чтобы продать добычу подороже. Вот только меряться будут не только и не столько деньгами. В прошлый раз дело дошло до стрельбы. Правда — дуэльной. Инженер, которого послала Берта, всего лишь второй лейтенант. Из Огасты явился целый капитан, пусть и сухопутный. И отобрал груз как старший по званию. В ходе спора о грузе использовались выражения, которые мисс Ла пересказывать не стали. Достаточно было упомянуть, что после подобных выражений дуэль между джентльменами стала неизбежной. Увы, морской артиллерист проиграл, и очень некрасиво: срикошетившая от некстати подвернувшегося валуна пуля рассекла бедняге место немного пониже спины. Ничего страшного, только за чертежной доской ему неделю-другую не сидеть, да и наклоняться будет весьма болезненно.

Первая мысль — попросить брата. С трудом оторвавшиеся от чудесной — или ужасной? — бумаги глаза в надежде обратились к открывающему вид на гавань окну. Увы, короткий взгляд разрушил недостойное намерение перевалить работу на родные плечи. «Пальметто Стэйт» напоминает о своем существовании лишь столбами дыма на горизонте. Кого-то прикрывает. Проводы, встреча, минная постановка — какая разница? Пусть теперь в порту обитает четыре броненосца, а не один, как год назад, после гибели «Чикоры» — работы прибавилось. С тех пор как «Тредегар Айрон» принялась поставлять паровые машины и винты, верфи Чарлстона спускают каждую неделю по два небольших крейсера-прорывателя. Правительство Конфедерации не подписывало глупых европейских договоров о разоружении торговых судов. Так что всякий торговец теперь немного капер. Даже мистер Сторм озаботился установкой пары четырехдюймовок. Мало ли в море безоружных кораблей?

Но у маленьких корабликов обычно и добыча невелика. Другое дело — русский броненосный крейсер. Но даже «Александр Невский» меньше своей нынешней добычи. Британский пароход. Шесть тысяч тонн! А груз… Такой груз, что у девушки из хорошей семьи руки потеют!

Значит, и теперь молодчик из Огасты явится. И что, подобно Линкольну, перебирать командующих в поисках средства от страшного капитана, как янки — от Седого Лиса Ли? Но у северян всегда находится еще одна армия, а у нее нет второго медного корабля! Значит, ошибиться нельзя.

Правило, известное всякой юной леди, которая со временем станет хозяйкой. Желаешь, чтоб работа была выполнена хорошо и наверняка? Берись сама. Все остальное выйдет худо и неверно. Хорошо. Распоряжения арендовать пару платформ, пассажирский вагон и — шесть, не меньше! — вагонов для лошадей можно отдать уже сейчас. Но — кого отправить с поездом?

Уступить медь Огасте — вложить камень в протянутую руку. Сможет она смотреть в глаза Алексееву? «Веди своих людей на верную смерть — из-за того, что мне хотелось почестей». И не просто вложить камень, а еще и решить — который. Бессильное ядро или опасный снаряд прусской системы?

Но… что будет твориться после ее отказа? Берта на мгновение представила, как лучшие семьи города наскоро — до церемонии осталось часов пять — грызутся, выпихивая вперед дочерей. Как главным критерием становится возможность влезть в платье, которое она, Берта, уже никогда не наденет… Нет. Такого тоже допустить нельзя.

Из-под пера выскакивает торопливая, неряшливая строчка.

Записка. Той, которая способна разрешить и не такое. В руку посыльного — тяжелая монета.

— Это же бак!

Он не сказал — настоящий. Но довоенное серебро не узнать трудно.

— Твой. Но беги со всех ног.

Спустя несколько минут Люси Холкомб Пикенс получит записку:

«Не могу — медь. Прости, если можешь. Берта».

И это все о глупых мечтах, признании и славе!

Если дочь требует костюм для верховой езды, посылает на вокзал распоряжение подготовить вагоны и не забыть прибавить к поезду на Саванну второй локомотив — и какой-то вовсе секретный пакет коменданту, мать заметит. Попробует остановить. Как бумага — пулю, и масло — огонь.

— Но ма-а, если бы Тому Джексону представилась возможность разбить врага — неужели он не отложил бы награждение? А то и отменил. Как ты думаешь, если бы на третий день Геттисберга его пригласили на награждение в Ричмонд — что бы он выбрал? Вот и я думаю, что он повернулся бы спиной ко всей Конфедерации, а лицом — ко Кладбищенскому холму и пушкам янки. И вообще, может, без этой меди «Пальметто Стэйт» потопят!

Истинная правда. Но почему она сначала подумала о русском и только потом, подбирая аргумент для матери, вспомнила о брате? Заниматься самокопаниями — некогда. Нужно собираться. Тем более, кроме матери есть еще Джимс. То есть Джеймс Уэстон, конечно, — но свое имя дворецкий коверкает старательней, чем имена белых джентльменов. Куда более серьезное препятствие! Тень отца, как и она. Пусть желчная, косноязычная и темнокожая.

— Молодая хозяйка, вы что, одна в дорогу собрались?

Мать — просто хозяйка. Главная, когда нет мужчин. Но через неделю после того, как стало ясно — братья контору не примут, а завод в руках Берты ведет себя смирно, как хорошо объезженный конь, за очередным семейным ужином Джимс возник за спиной девушки. Точно так же, как годами стоял за плечом отца — что дома, что в гостях, не доверяя службу никакому лакею. Что он скажет — известно наперед. Потому ответ получает еще до вопроса.

— Я не могу взять Эванджелину. Там стрелять будут.

Будут. Запросто. Если патруль янки застанет транспорт неразгруженным. Вот чем — не угадаешь. У севера много разных пушек. Последнее время к ним прибавились и английские. И на патрульном корабле может оказаться все, что угодно.

— Куда ты одна, хозяйка? Что скажет про меня там, наверху, масса Хорас? Что я пушек янкиных испугался? Мне будет стыдно, хозяйка. Я ведь хотя и негр, а южанин…

— Джимс, не шути.

— А я и не шучу! Да что мне ихние ядра, хозяйка? Я прежнему хозяину, давно это было, однажды дегтярную мазь в сапоги пролил… И мне после этого ядер бояться?

Да, она и для него — тень отца. Больше Джимс ни с кем не шутит.

— Я не сомневаюсь, что вы храбры. Но вы — мужчина.

— Нет, хозяйка. Я мужчина у себя дома, у своей Клары я мужчина. А тебе я — слуга. Твой отец был умный, он мне объяснил — подчиняться не позорно, позорно подчиняться дуракам…

Сколько славословия ни слышала Берта в адрес своего отца, а глаза потеплели именно сейчас. Джеймс один из немногих, кто судит о ее отце как о человеке. Только как о человеке…

— Вы… ты не слуга, Джеймс. Ты помощник… нет — друг. Не возражай — кто, как не друг, станет мне помогать после того, как твое освобождение два года как подписано? Вы — свободный черный джентльмен, Джеймс. И были бы таковым, даже если бы отец не подписал ваше освобождение два года назад. Так что извольте вести себя соответственно. Даже если исполняете обязанности дворецкого. Впрочем, если вы решите прогуляться на побережье, прихватив ружье, я охотно оплачу еще один билет. Но сама в вагон — ни ногой.

Дворецкий кивает.

— Тогда я пойду за ружьем, молодая хозяйка. И за Эванджелиной. Верхами вам к побережью раньше поезда не поспеть.

— Так я на поезде поеду.

Джеймс Уэстон подавил вздох. Вот она, жизнь под одной крышей с умненькой девочкой. Лет с пяти любимое развлечение — загадки загадывать. Вот и теперь — словно бы ответила. Косится хитро.

— На поезде, но не в вагоне?

— В вагоне, Джеймс. В грузовом!

— Одна?

— Почему одна? С конем! Сено в стойле мягкое, а серое платье почти не жаль.

По светским понятиям, лошадь — вполне приличествующая леди компания. Хороший конь за хозяйку постоит не хуже иного джентльмена. Зубы и копыта стоят кулаков.

Поезд пофыркивает, котел прогрет. Но Джеймс и не думает уходить от двери. Не раньше, чем ее закроет станционный служитель. Он, как всегда, говорит нескладно, зато продумать успел гораздо больше, чем хозяйка. Вот сверток с едой на дорогу. Вот томик Теннисона… сколько месяцев она не перечитывала одну из любимых книг? Пусть англичане теперь враги… какая разница, он прежде всего — поэт.

Проводы… Эванджелина ревет, временами заглушая паровоз. Мама, после того как расцепила руки, просто стоит столбом. А вот и еще провожающий. Норман Портер Сторм, один из самых лихих блокадопрорывателей. Обычно говорят — везучих. Но, как говорят русские, «раз везение, два везение — надо же когда-нибудь и умение?» Норман хороший капитан. Может быть, даже лучший — из штатских.

— Капитан Сторм? Вы что, променяли корабль на паровоз?

Улыбка прячется под аккуратными усиками.

— Пока нет. Я тут вообще оказался случайно… вы ведь не поверите, если я солгу, что прибыл сюда исключительно засвидетельствовать свое почтение и пожелать удачи в пути? Увидев вас, решил попросить денег в долг… Ну вот, хотя бы вы улыбнулись. То, что вам при этом вздумалось сбежать в какую-то дыру между Саванной и Порт-Роялом, совершенно не извинило бы моего отсутствия. Вовсе наоборот: я никак не мог допустить, чтобы у самой патриотичной красавицы Чарлстона мерзли руки. Вот.

— Какая большая… Какая теплая… А мягкая!

Этого достаточно. Берту не интересует ни парижский ярлычок, ни русский мех. Какая разница, сколько границ и фронтов пересекла вещь, если она в состоянии выбить из больших грустных глаз искорку счастья? Оказывается, внутри леди-заводчицы еще сидит девочка-подросток. Которая прижимает подарок к груди, словно куклу или книгу, смотрит сверху вниз и торопливо нахваливает подарок. Словно капитан Сторм может решить, что он ей не нужен, и отобрать назад.

— …и она мне очень-очень пригодится. Потому что я кое-что забыла прихватить с собой.

Хитро щурится. Ну, это не для него, это для дворецкого. Который еще не привык к играм в безнадежную угадайку.

— Что забыли, хозяйка?

— Теперь неважно. У меня есть большая теплая муфта! Значит, то, что я забыла, лишний груз.

Гудок. Время на игры истекает. И вот капитан напускает на себя рассеянный вид и сообщает:

— Да, совсем запамятовал: на муфте хорошее не закончилось — вам записка… Мисс Уэрта, почему Джимс на меня так смотрит?

— Так вы отдадите мне записку, мистер Сторм, или я обязана прежде оплатить вам почтовый сбор?

Отменная контрабандная бумага, чуточку надушенная. Аромат стоит вензеля: записка от миссис Пикенс. «Я этого боялась. Не беспокойся: я понимаю, что твой отъезд не легкомысленность, а жертва. Кто не поймет, пожалеет. С вручением наград тоже что-нибудь изобретем. Люси». Слова, которые мало что значат. Кроме одного: мисс ла Уэрту в обществе по-прежнему будут принимать. Если не как девицу, то как заводчика…

— Вам составить компанию? Смею полагать, я пригожусь.

— Разве что в пассажирском вагоне.

— Ну, нет. Я вообще не люблю подкармливать железнодорожные компании — конкуренты, как-никак. Но вы меня увидите, и достаточно скоро.

Звонок. Прощальная улыбка. Просунутая в смыкающуюся дверь коробка. Контрабандный шоколад? Нет, всего лишь выпечка — свеженькая, домашняя. Откуда такое чудо у холостяка? И еще: как он намерен явиться на место действия? И чем именно помочь?

Берте остается сидеть в полутьме и размышлять — пока на нужной станции ее не освободят из добровольного заточения. Что до сдобы, то ее фигуре ничего не грозит. У нее есть помощник, что уже обнюхивает сладости…

Она успела. Увы, это ничего особого не значило — бедняга, оцарапанный ниже спины, тоже явился вовремя. Охота за призами — что охота за золотом. Участок застолбить мало. Его следует еще и удержать. Тем более что соперников ждать недолго. Если, конечно, поезд из Саванны подошел по расписанию. Да, вот и конкурирующая фирма.

Джонс стоит в сторонке, смотрит на дело рук своих. Разумеется! Пусть право преимущественной покупки приза за государством, вот они — разные лики Конфедерации. Каролина и Джорджия, армия и флот… Только зря толкач ждет аукциона. В ход идут совсем иные аргументы.

Двое в сером, но разговор вовсе не похож на беседу героя-жениха с патриоткой-невестой. Хотя капитан одет с иголочки, галун на руках ярок и не истрепан, на воротнике ярко сверкают три шпалы, а девушка прячет руки в огромной росомашьей муфте. Мех не самый красивый, зато теплый и прочный. Берта в поезде заметила: вещь точно по маменькиному вкусу. «Лучше дешевая ткань, чем дурной пошив». Лошадь в поводу у слуги… Это деловой визит. Это просто деловой визит… Тогда почему тяжесть муфты так успокаивает?

— Вы ссылаетесь на мистера Горгаса? Я апеллирую к мистеру Мэллори. Ладно… тут шесть тысяч тонн. Я добрая. Хотите шестьсот?

— Мисс, зачем вам столько меди? Она ведь зеленеет.

— На снаряды.

— Ярче сверкают? Армии нужны пушки. Не новомодные нарезные глупости, которые разрывает на третьем выстреле, а старые, добрые, бронзовые «Наполеоны». Которые могут стрелять чем угодно, хоть кусками плуга — был случай, и некоторым янки не поздоровилось…

— Солдаты на суше могут убивать врагов и из железных пушек. Моряки снарядами без поясков — нет. Броня, сэр.

— Моряки без поясков могут выбирать цели по силам. Мониторы ничему не мешают, кроме самомнения чарлстонцев. Зато ваши железные пушки рвет… Расчеты их боятся.

— Не мои.

— И ваши тоже… Я видел отчеты!

— Интересно, какой предатель показал вам секретный документ Морского артиллерийского бюро?

В ответ — ухмылка.

— Те, кто имел право это сделать, мисс. Так или иначе, бронзовые пушки нужны армии. И она их получит.

— Допустим. Сколько вы хотите?

Если он скажет: «половину», она, пожалуй, протянет руку — а пожимать или целовать, пусть сам решает. И если явится третий опоздавший — пусть капитан из Огасты прострелит ему мягкое место пониже спины!

— Все. Я не намерен тратить ценное сырье на женские игрушки. Или спорить. У меня приказ доставить груз на завод бронзового литья в Огасте. Я так и поступлю. Если желаете, можете потом попытаться оспорить решение Призового суда Саванны.

Отвернулся. Посыпались распоряжения. Но — левая рука Берты сдвигает муфту к плечу и перехватывает правую за запястье, правая — чуть согнута в локте. Иначе не удержать тяжелый груз.

— Обернитесь, сэр. Я не желаю стрелять вам в спину. Мне нужен этот груз. И, если желаете, можете потом попытаться оспорить решение Призового суда Чарлстона!

Капитан, действительно, повернулся:

— Ого! Мисс, вы выбрали оружие не по руке. Мне ничего не угрожает: вы продырявите лишь облака…

Сказал — и пожалел. Ствол опустился почти под ноги… теперь, при изрядном везении, девица может и попасть. Даже если не удержит тяжеленный револьвер. Но главное — ее слуга и хорошее охотничье ружье в крепких мужских руках. Еще мгновение назад оно казалось всего лишь инструментом для защиты взбалмошной юной леди от диких зверей — да и диких людей, от начала войны встречаются и такие, начиная беглыми неграми и заканчивая дезертирами из обеих армий. А теперь… И ведь черномазый знает, каково смотреть в пустой зрачок смерти. Знает — и смакует каждое слово…

— Я попаду, масса. Хозяйка, как Джимс должен застрелить красивого белого жентмуна? В голову? В грудь? Или в живот, чтобы помаялся?

Кобура расстегнута, но рука не успеет метнуться к рукоятке. Капитан не одинок! Его джорджианцы — истинные южане, всегда готовы отстоять свою честь и достояние, и они не могут оставить командира в беде. Длинное мгновение, в течение которого капитан никак не мог решиться метнуться в сторону или попытаться выхватить пистолет, а Берта не решилась произнести обрекающие слова или нажать на спуск — и вот на верного дворецкого смотрит полдюжины стволов. А он — улыбается:

— Какой почет для бедного негра! Ради этого стоило ехать в такую даль. Но не беспокойтесь: даже если меня продырявят, как шумовку моей бедной Клары, я успею сделать в красивом офицерском мундире большую гадкую дырищу.

Содержащийся в мундире человек развел руки в стороны. Заговорил — и куда пропала недавняя жесткость?

— Мисс, не стоит принимать так близко к сердцу медный спор. Вы ведь пожалеете своего слугу, правда? Да и я не так плох, как, наверное, кажусь… И опустите оружие. Этот револьвер для вас слишком тяжел…

— Да. Я устаю, — сообщила Берта. — Не смогу держать — нажму на спуск. Пять раз подряд. Хоть раз, да попаду, а там хоть трава не расти.

Голос тусклый, рука начала подрагивать… Капитан вздохнул. Жить хочется. Потом, всегда можно сказать, что не хотел стрелять в женщину… И ведь действительно — не хочется. Совсем.

— Пополам?

Никогда не умел читать в женских глазах. Всегда хватало слов и долларов. Да и что прочтешь в черных, как зрачок пистолета, точках?

— Всё.

Сцена, разыгравшаяся на Дальнем Юге, вполне достойна Дальнего Запада. И кто решил все проблемы и спас всех? Как и положено в истории про Дальний Запад, кавалерия! Они вылетели на пляж, ощетинившись карабинами и револьверами. И вот уверенный, командный, голос требует:

— Опустить оружие! Да, и вы, мисс. Какого черта здесь творится?

— Лейтенант, вы очень вовремя появились. Эта девица пытается сорвать поставку ценного сырья…

— Этот мужлан пытается оставить флот без…

Снова голос. Другой, совсем другой… но похожая сила иногда слышалась в словах отца и старшего брата.

— Тихо. По очереди. Мисс?

— Сэр, видите корабль? Он набит медью…

— Знаю. Мне передали записку… А вот и автор… Добрый день, Джонс. У вас тут семеро разбойников наседают на юную леди с одним слугой, а вы даже не потрудились достать из кармана коллекционный «Ле Мат»?

— Я все ждал, что они начнут повышать цену. Но так и не услышал ни слова про доллары. И куда катится мир? Но я рад, что ты успел, Юджин.

И вот с коня соскакивает офицер. В петлицах — одна шпала. Всего второй лейтенант, всего лишь ополчения. Но пустой рукав видавшего виды мундира — правый! — говорит лучше всяких нашивок: этот человек успел повидать врага. А его всадники… Старики и мальчишки, а держатся, что регулярная часть. И говорит — правильное:

— На все споры о судьбе груза накладываю запрет. До тех пор, пока вся руда не окажется на берегу. Рабочие будут: я объехал все плантации в часе езды отсюда… Десять процентов, как всегда?

Джонс кивнул. В этом заключался один из секретов успеха: он делился долей. Щедро. Впрочем, на сей раз он услышал дополнение:

— И пять процентов сверху… если удастся вытащить все. Платит… Покупатель. Который выяснится позже.

— Принято.

Оказывается, конкуренты в чем-то могут и согласиться…

Начинается знакомая песня про бронзовые бабахи. Капитан сорит красивыми словами: обтюрация, нарезы, износ ствола — все, что у бронзовых дульнозарядок отсутствует. Мальчики смотрят на яркий мундир почти как девочки — с обожанием. А на нее… Поглядывают. Уши у нее, конечно, немного отбиты на стрельбище — зато полигон научил читать по губам.

— Красивая…

— Ага, но для тебя — стара…

Так-то, мисс заводчица. Так что — переводи взгляд на стариков. Эти ворчат, что проверенное оружие верней. Что нынче многовато вдов… и много женщин тащат на себе хозяйство. Что эта вроде своя, хоть и городская. Но каролинка, а не из какой-то Огасты. И надо бы нашептать командиру, чтоб оставил девчонке немного меди. Армия может предпочитать «Наполеоны», но морской завод кормит людей. Далеких, но соседей. Городскую, но родню…

Однорукий хмурится:

— Все разговоры о судьбе не вытащенного на берег имущества запрещаю. Кто против, может убираться и жаловаться — хоть в Коламбию, хоть в Ричмонд. Это приказ.

Капитан из Огасты разыгрывает удивление:

— Вы мне приказываете, сэр? Позвольте напомнить, я старше по званию.

— Ну и что? Ты на нашей земле, приятель. И поэтому решать буду я. Знаешь, мы тут, в Южной Каролине, два раза приказали убираться куче больших шишек. И за право так поступать платим не торгуясь, — лейтенант похлопал по пустому рукаву, — и, если надо, набавим цену.

Несколько слов. Но недоросли с карабинами вспомнили, чем отличается орел со сломанным крылом от индюка…

Потом стали подходить негры с плантаций, и стало не до словесных битв. Снующие лодки, цепочки людей, передающих мешки с рудой к подводам — через отмель и пляж, по которым не проехать. Крик надсмотрщиков, настороженные взгляды в сторону моря.

И, что страшней всего, — сердитый Джимс:

— Хозяйка, так нельзя. «Кольт» массы Хораса тяжелый, не для ваших ручек. Чем плохи коротышки?

— «Дерринджеры»? Я их забыла… не ругай глупую! Вот и думала — как быть, а Норман как раз притащил муфту. Пригодилась!

Но вот над горизонтом встает жирный угольный дым. Две трубы — или два корабля? Нет, корабль один, но большой. Хорошо хоть не монитор… Над гладью бухты разносится тяжелый раскат. Сейчас в бухте встанет столб от разрыва… Нет. Холостой выстрел. Карабины в руках ополчения смотрят в неправильную сторону. На море, не на рабочих. А что плетка или дубинка надсмотрщика, часто — такого же негра, перед одиннадцатью дюймами северной пушки? Тут и револьвер смотрится несолидно. Да и сами надсмотрщики… как бы ни были свирепы, но под пушками не бывали.

Струсили не все, но мгновения растерянности обратили упорядоченное тело рабочей команды в человеческое стадо, бегущее к берегу. Чужой корабль стремительно растет, толпа врезалась в подводы. Теперь неважно, сколько жизней унесет давка и будут ли это только слуги… Главное — отступить сквозь получившееся месиво не сумеет и дивизия ветеранов, не то что рота ополчения.

Теперь, когда паника началась, беглецов не остановит и блеск отточенной стали. Снова тяжелый гул — и снова нет разрывов. Пугают. Пока им этого достаточно. Ополченец лет четырнадцати, что безотлучно торчит рядом с командиром, важно сплевывает на песок:

— Мазилы…

В глазах восторг и ужас разом. Лейтенант не спешит разочаровывать мальчишку, его взгляд обегает пляж. Полоса песка, спереди море, позади болото. Плохо, но янки пока не видят цели. Работы сорваны, и надолго. Корабль — надежно сидит на мели, его не потопишь. Разбить в куски? Долго, а главный калибр ведет отсчет до заветного выстрела, на котором ему взбредет разорваться. Поэтому патруль уйдет. Отправится дальше вдоль берега. Доложит на блокадной станции, и вот тогда можно ждать других гостей. Бронированных. Которые вполне могут себе позволить канонаду, достаточную, чтобы несколько тысяч тонн руды равномерно разбросало по дну залива.

Впрочем, пока мониторы придымят из Порт-Рояла, паника уляжется. От станции подойдут люди с завода, и не только люди. Сорок восемь лошадей — это, конечно, мало. Очень мало для того, чтобы протащить по разбитой подводами дороге хороший сюрприз для одиннадцатидюймовой слоистой брони…

Корабль прекратил огонь, но не уходит. Вот от темного силуэта отделились черточки поменьше. Шлюпки! Взмахи весел, словно тысяченожки решили идти в ногу…

Корабль прекратил огонь. Ополчение укрылось за подводами, обложилось мешками с рудой, орудует шомполами, подсыпает порох на полки, надевает капсюли на шпеньки. Молодые кентавры горят азартом. Вот один, забывшись, ссыпает в ствол порох из второго патрона. Лейтенант не видел — перебросился несколькими словами с молодцем из Огасты.

— Рядовой, вы зарядили карабин дважды.

Молчат. Смотрят. Ну да: приличная на первый взгляд девица, а первой заговаривает с неизвестными молодыми людьми… А ведь в городе все привыкли.

— Что случилось, мисс? — вот и их командир. Нашел время и для нее.

— Вот этот солдат зарядил оружие дважды. Может разорвать.

— Ясно. Дикки?

— Я…

— Оружие к осмотру.

Крейцер навинчен на шомпол — одним движением. Шомпол в дуло! Пуля на ладони. Порох. Снова пуля…

— Благодарю, вы спасли жизнь одному из моих оболтусов. Но янки скоро подойдут достаточно близко, чтоб в них попасть, мы начнем стрелять — и получим в ответ. Не пора ли вам уйти в тыл?

— Там каша. Спасибо, сэр, за заботу, но здесь уютней. Даже если начнут стрелять по-настоящему.

Лейтенант кивает. Выбор у девушки небогат.

— Понятно. Тогда, мисс…

— Берта ла Уэрта, — она помолчала. Видимо, ждала, что он узнает имя. После паузы добавила: — Из Чарлстона.

Протягивает руку. Не для пожатия, не для поцелуя, серединка на половинку. Что хочешь, то и делай. Ну, что сделает южный джентльмен?

— Юджин Баттерфилд, к вашим услугам. Из «Трех Вязов». Мы, знаете ли, не слишком хорошо знаем городских… «Кольт» — отца, брата?

— Отца.

— Разрешите взглянуть?

Морская модель 56-го года, посеребренные бока, рукоять слоновой кости. Оружие дорогое, красивое — до войны стоило бы не меньше трех сотен… И все-таки — уставное. На барабане выбито: «USN». Номер из первой сотни. Револьвер содержался в порядке, стрелял редко.

— Ваш отец — морской офицер?

— Капитан.

А их в довоенном флоте — по пальцам перечесть. Адмиралов же тогда вовсе не было. Понятно, почему ее в городе знают.

— Оружие для вас слишком тяжело… но не безнадежно. На будущее, если понадобится из него стрелять, старайтесь найти опору. Сейчас, например, вполне сойдет бруствер. Так. Хорошо. Цельтесь в тот мешок. Спуск у этой модели тяжелый, но постарайтесь не дергать…

Фонтанчик песка встал рядом с целью. Берта приуныла:

— Мимо…

— Вы удержали оружие. Сил на спуск хватило. Остальное — практика. Пока же прячьтесь за мешками. Вам незачем подставляться под пули…

И отвлекать офицеров от работы. Берта была согласна, что ей в бою делать нечего, и поначалу честно свернулась за укрытием. Рядом, как утес, воздвигся Джеймс:

— Я постреляю с жентмунами, хозяйка?

А почему бы и нет?

Потом был голос, как высверк стали:

— Можно.

Ружейный треск, такой несолидный по сравнению с привычным голосом бога войны. Она видела лишь приклады, шомпола, обрывки бумажных патронов… Потом пришел ответ — далекий тугой грохот. Не холостой! Близкий удар. Тишина… Вновь треск винтовок. Еще удар взрывчатого молота. Над укрытием — тонкий свист осколков мешается со словами, которые Берте слышать нельзя! Кто-то упал, и правильно было бы — перебороть себя, метнуться на помощь, перевязать. Но… она захлопнула глаза раньше, чем в них потемнело, и только губы вознесли беззвучную молитву. Не за себя, но за того, кому она не в силах помочь по слабости своей… Привычные слова помогли, выстрелы и стоны словно притихли. Берта шептала… и ей было скорее стыдно, чем страшно.

Но голос-клинок отрубил:

— Прекратить огонь.

Тогда она замолчала, чтобы шепот никто не расслышал.

— Они уходят. Пусть спокойно заберут раненых.

Два слова — голос великана. Остальное — обычная речь лейтенанта Баттерфилда:

— Мисс Берта, вы как?

— Хорошо…

Она встала, оперлась о бруствер и принялась рассматривать уходящую к горизонту черточку.

— Я не видела… они были на корабле?

— Парни крепкие, — сообщил Джеймс, — не струсили. Я знаю, хозяйка, что их солдаты крепкие. А что моряки — не знал. Их масса Дэн гоняет… И масса Южин… Вот глупый Джимс и думал — трусы. Оказывается, нет.

— Да, — Берта погрустнела, — я не такая страшная.

— Нет, страшная! Они только не поняли еще…

Со стороны моря донесся раскат. Джимс не привык заслонять собой прежнего хозяина, замешкался — и Берта успела увидеть смерч из песка и дыма, выросший перед бруствером. Ударил тугой воздух, голову дернуло, будто за волосы… Братья в детстве себе такого не позволяли!

Рука сама поднялась к уху — убрать возникшее неудобство. Отдернулась, перепачканная липким, влажным, теплым… красным!

Короткий вскрик, темнота. Холодные капли на лице.

— Мисс Берта? Все хорошо, они ушли…

Значит, можно открыть глаза? На серой ткани платья — черные пятна… Свет снова померк.

Опять дымы. Но флаг! Синий Андреевский крест на алом полотнище! И вообще, чарлстонец не узнает этот корабль, только ослепнув! Выгнутая, как спина недовольного кота, палуба, три наклоненные трубы, невысокая мачта — только наблюдателя держать… Блокадопрорыватель — от киля до клотика. Норман Сторм, как и обещал, явился и несется к берегу, словно за ним морской царь с трезубцем наперевес гонится. Нет, не к берегу… Возле сидящего на мели транспорта останавливается как вкопанный. Летят кошки. Мгновение — и корабли сцеплены намертво, а экипаж принимается опустошать трюмы чужого приза, словно своего. Между тем тали бухают на воду катер. Из трубы рвется дым, потом и огонь: словно спичкой чиркнули. На носу выпрямилась в полный рост фигура в белом. Капитан Сторм на фоне черного облака — как и всякий шторм. Театрально, но эффективно. Хотя промочить ноги ему все-таки придется: причал здесь пока не построен…

Разумеется, хлебнувшими воды туфлями не обошлось. Мистера Сторма обдало до пояса, но подобные мелочи не мешают ему вести разговор, словно на паркете в гостиной общих знакомых. Теплый вихрь комплиментов — какое счастье, что она сумела привести себя в порядок! Спрятала в складке то, что видеть не может, и булавкой заколола. И поврежденное ухо прикрыла. Серьги теперь не для нее. Да и выбор причесок сократился… Между тем Норман, не переводя дыхания, переходит к делу:

— Итак, у вас есть шестьсот тонн медной руды, — капитан просто лучится довольством, — ну, или будет через пару часов. Когда янки вернутся, меня здесь и след простынет. Впрочем, руда эта не моя и никогда моей не будет. Я не собираюсь нарушать закон… Но я намерен взять солидную фрахтовую плату за срочность и за риск. Эти шестьсот тонн все равно что в порту заказчика. Э-ээ… Джонс? Ты что такой мрачный? У тебя что, не взяли груз?

— Нет. Не то чтобы не хотят, но мешают друг другу. А командир ополчения вообще приостановил реализацию… Я бы провосту пожаловался… но этот парень и есть местный провост. Заодно.

— Так, — Норман ухватил ситуацию. Улыбнулся… От такой улыбки мороз по коже. — Значит, я сейчас получу контракт на доставку еще не проданной руды, порто-франко. В порту суд и решит, кому она достанется.

— Шесть тысяч, — отозвался Джонс, — больше не могу. Это и так половина моей скромной доли в том грузе, что утянет твоя скорлупка.

— Мало, — отозвался блокадопрорыватель. — Очень мало… Мне нужно минимум двадцать. Но не от вас, а от представителей правительства. В любой порт, какой они укажут. Точнее, в тот, фрахт до которого окажется выгодней.

У Берты перехватило дыхание. Так вот она, помощь Нормана Сторма! Груз попадет в порт… Только в который? И решение Призового суда оспорить удастся вряд ли. Но даже если удастся — то не раньше конца войны.

Капитан из Огасты — понял. И успел первым:

— Двадцать пять, порто-франко Саванна. Оплата золотом.

За пушки Ричмонд платит, увы, бумагой. Русские деньги — за переоборудование «Невского» — почти закончились. Алексеев не будет торговаться за снаряды, но обдирать союзника как липку? И все-таки… Резервов хватит, чтобы сказать:

— Тридцать, порто-франко Чарлстон.

— Сорок.

Норман улыбается. Скотина! Мог бы хоть морду скорбную сделать… Надо же, на помощь явился! Сорок пять тысяч золотом она не поднимет.

— Мисс ла Уэрта… — улыбка становится извиняющейся. Мерзавец. Пусть и на порог не является! — Меня устроят русские бумаги по текущему курсу. Поверх сорока тысяч золотом, разумеется.

Немыслимые слова! Кто знает, сколько обязательства русского казначейства будут стоить после войны? Хотя… сколько-то будут. В отличие от Конфедерации, Россия, победившая или поверженная, на глобусе останется. А главное, русских расписок у нее накопилось немало…

— Пятьдесят, десять — русскими обязательствами.

Капитан Огаста молчать не желает:

— Шестьдесят, двадцать — бумагами штата Джорджия.

— Фрахт за леди из Чарлстона, — констатирует Норман. — Дж. Дж., вы были правы. Иногда внутренняя торговля доходнее внешней.

— Для тебя, — ворчит толкач. — Я только что понял — я работаю из чистого патриотизма. И чтобы не отваживать тебя от внутренней торговли. Ты явился очень своевременно. И взял на седьмой части груза столько, сколько я не получу, продав весь…

— Вы что, женские чары посчитали? — капитан-оружейник так горячится, что и джентльменом быть перестал. Да и был ли? В ответ мистер Сторм спокойно, тоном заезжей знаменитости, читает лекцию:

— Я посчитал русский крейсер. Поддержание его боеспособности я рассматриваю как долговременную инвестицию. Если он не будет шалить на угольных путях наших северных друзей, мне придется забыть про шутки вроде сегодняшней. Помимо прочего, действия коммандера Алексеева хорошо поднимают русские бонды… Мисс Уэрта, вы не в обиде?

— Как можно обижаться на акулу, которая тебя съела?

— Что вы, я дельфин и только что приткнул вас к берегу. Просто я веду дела открыто и честно.

— Когда вам выгодно.

— Разумеется. Или вы не извлекаете прибыли из завода?

Берта задумалась. Помотала головой:

— Нет. Все, что получается выкроить, отдаю за новые станки. Стране нужны тяжелые пушки! Вы почему переглядываетесь?

За спиной — ропот. Конкурент молчит, командир ополчения тоже, но у солдата-американца всегда имеется мнение. И на сей раз оно таково: какая-то девица, которая не может удержать револьвер и в обморок валится по два раза на день, пытается отобрать медь у неплохого парня, который всего лишь хочет наделать хороших, памятных еще по мексиканской войне орудий. А ей нужно непонятно что. Конечно, если им показать правое ухо, точнее, половину… только вот тогда ее прогонят в тыл. Или, еще верней, погрузят на посудину Нормана и отправят в Чарлстон.

На лицах вокруг — осуждение. Даже верный Джеймс отводит глаза. Ему стыдно за хозяйку-трусиху, недостойную наследницу Горацио ла Уэрты. Только Норман спокойно сообщает лейтенанту:

— Мисс ла Уэрта всегда падает в обморок от вида крови. И когда у губернатора занозу из пальца достают, и когда вокруг обожженных после взрыва доменной печи складывают. Полагаю, особенность натуры. Хорошо, что это проявляется только после дела. Вообще, если бы не ее пушки, Чарлстон давно бы пал. И Саванна, и Уилмингтон, и Мобайл… Видите ли, сэр, из наших пушек броню мониторов берут только нарезные. Заводы же Уэрты нарезают каждую десятую такую пушку. И выпускают какие-то штуковины, без которых прочие девять орудий разорвало бы при первом же выстреле.

Лейтенант не верит. Зря. Доказательства ползут медленно — лошадей треть от штата, на дороге приходится наводить порядок и заново организовывать перепуганных людей, — но рано или поздно доберутся.

— Шутите?

— Нет. Спросите у любого артиллериста.

— Зачем? Мисс Уэрта, это что, правда? Что только ваши пушки могут топить мониторы?

— Да, — соврала Берта, — и только снарядами с медными поясками.

Язык во рту ворочается? Вот и хорошо. А стыд глаза и выест — так не сейчас. Позже. Когда она отберет руду у армии. Когда она обеспечит защиту руды от янки. И если с первым неясно, то второе случится скоро. Если не подведут заводские — часа через три.

Но какое все-таки облегчение, когда большую часть работы делают другие! Мешки с рудой снова ползут в сторону железной дороги, лопаты переворачивают песок. В порту корабль бы уже опустел, здесь — едва тронут. Для полного счастья северяне, что осматривали выбросившийся на берег пароход, не поленились затопить трюмы. Так что груз сильно потяжелел, да и доставать его стало куда трудней. Так что сейчас ее работа — посматривать, чтобы за спиной не сговорились.

Хорошо, что конкурент греет у костра руки. У Берты тоже зябнут, а в муфте — холоднющий «кольт». Рыжее пламя пляшет на лице капитана. В голосе — только усталость.

— И все-таки, зачем вам пушки?

— Медь. Кстати, за мое упрямство благодарите именно Джосайю Горгаса. Я ему предлагала две железные пушки взамен одной бронзовой. Не согласился.

— Причина была.

— Да. Стяжки тяжелые. Нужно много лошадей, лошадей не хватает. Даже теперь, когда с переправой через Миссисипи стало полегче.

— То есть он прав?

— Прав, но со своей стороны. Однако есть и моя правда. Флот.

— А скорее — братья. Или жених.

— И это — правда. Тем хуже для вас — если попытаетесь отобрать у меня медь.

— Снова будете блефовать с револьвером? Теперь-то я знаю, что вы боитесь крови.

— Да, боюсь. Но вас застрелю. А потом, конечно, упаду в обморок…

Слова негромкие — как же они пролетели сквозь стук лопат? Рота каролинской милиции врывается в землю. Еще вчера они бы ворчали. Теперь… Кровь внушает почтение. А один опытный человек превращает беспечных новобранцев в людей, что используют опыт четырех лет войны.

Под лопатами рождаются не редкие ячейки — длинная, изломанная множеством углов траншея.

В ход идут и мешки с рудой, но эти — артиллеристам, пушки к утру не окопать, значит, следует хотя бы выложить бруствер. Деревянные настилы — грубые, но крепкие, чуть скошенные в сторону моря — готовы. На развертывание тяжелых орудий обычно отводятся сутки. А есть одна ночь. Успеют ли? Но мальчишки рады — рыть приходится «как под Фредерикой», по-настоящему. Вдруг и дело будет настоящее? Шанс доказать отцам и старшим братьям, что и они — воины, защищающие родной штат. Старики ворчат — это «по-настоящему» для них означает либо дурную работу, либо кровавую баню. Уж лучше первое…

А их командиру приходится еще посматривать за парочкой. Как опоссумы в мешке: нес двоих, донес одного… Ну вот опять — у девчонки в голосе проскакивает злая решимость, как у протестанта, готовящегося согрешить. Поставить собственное спасение на то, что его правота перед Господом выше, чем правота того, кто вот-вот получит пулю.

Однорукий лейтенант это слышит, а капитан из Огасты — нет. А потому командир ополчения роняет — для своих сопляков — несколько фраз. И топает к костру греть единственную руку.

— Капитан… вы ведь военного производства? Впрочем, что я несу… Кадровый капитан сейчас должен быть по крайней мере полковником. И вас быстро вернули из армии в Огасту? И с тех пор… да вы до вчерашнего вообще слона видали?

— Вот примерно после таких слов я и стрелялся с чарлстонским инженером. Только то, что у вас одна рука…

— Да, я инвалид. Инвалид и девчонка — все, что наскребла Южная Каролина. А Джорджия, вижу, по-прежнему бережет «сынков Джо Брауна»… Знаете, сэр, я просто отдам приказ моим мальчикам — что седым, что безбородым. И если трепыхнетесь — вместо дуэли выйдет расстрел. Груз — да, перехваченный флотом, пусть и союзным, — находится у берегов штата Южная Каролина. А представитель штата здесь я. И я имею полное право наложить на него арест — до тех пор, пока судьбу важного товара не решит губернатор.

Берта кивает. Хороший вариант. Губернатор Бонхэм — не Браун, он интересы Конфедерации учитывает, но и он сначала раздаст спорное имущество своим. А прочим — что останется.

— Но он наверняка отдаст медь в Чарлстон! — капитан из Огасты понял, что означает решение судьбы меди в Коламбии.

— Правильно сделает. А то вы нальете пушек… и сложите на склад. И табличку повесите: «Только для войск из Джорджии!»

— Это неправда, — эти слова она произнесла тихо, разглядывая муфту, но вот подняла голову, и голос окреп: — Точнее, правда — про Брауна, но пороховые мельницы в Огасте никому не жалели пороха, и медный завод тоже принадлежит армии, а не штату. Чарлстон не выстоял бы в августе и сентябре, если бы поставки не приходили… не по расписанию — по первому требованию. Но что толку в порохе, если снаряд полетит медленно и неточно? Пушки наших кораблей превратятся в дверные молотки, способные лишь колотить по броне врага. Такие же бессильные перед броней, как и бронзовые «Наполеоны». Потому… потому, прости меня, Господи, но я не могу отдать больше, чем половину руды, что осталась на этом корабле.

И прости, Господи, за то, что, когда могла взять все, отдала так много. Но ведь, не будь армии, флоту нечего было бы прикрывать с моря… Ну, капитан? Согласен? Да. А куда тебе было деваться…

А там, где из песка пытаются создать подобие укреплений, — иной разговор:

— Может, не придут?

— Явятся снова — получат снова.

— Куда им деваться — груз видели. Только явится не патрульный корабль. Янки… Они осторожные, но деятельные. Так что — обычная процедура. Обход, досмотр, обстрел — ну, тут мы первые начали, — доклад. Начальник станции услышит про медь, поймет, как его взгреют, если упустит… И пошлет нормальные силы. Транспорт — принять груз. Транспорт с войсками. Пару кораблей поддержки. Возможно, монитор. Если будет монитор — все, закончить работы они не дадут…

Утро принесло дымы на горизонте.

Еще час тяжелой работы для одних и напряженного ожидания для других. И вот — можно считать. Раз, два… Два колесных парохода — легли поодаль, угольчатая башня монитора… Винтовой пароход… Еще один… Вчера эта сила смела бы любое сопротивление, и с призом поступила — по усмотрению. Скорее всего, точно так же, как капитан Сторм: подогнали мелкосидящий пароход борт о борт да сняли груз. Вот только за ночь на берегу кое-что переменилось. За пехотными позициями высится бруствер, из-за него сурово глядят жерла двухорудийной батареи. Главный аргумент Берты ла Уэрта. Она сама не умеет стрелять из пушек. Но люди, стоящие у этих орудий, — калибр у них странный: 6,4 дюйма или 16,2 сантиметра, если считать по-немецки, зачем-то отцу такая странность понадобилась, — «видали слона». И под Балтимором, и под Фредерикой, и везде. По кораблям им стрелять, наверное, немного непривычно. Но они справятся. Если янки не захватят пушки.

— Они их не возьмут, мисс Уэрта!

Лейтенант морщится. Мальчишка… ему вообще и не следовало бы здесь быть. Но… Должен кто-то перезаряжать револьверы однорукого солдата? Зато получает паек. Лишний рот долой с бедной семьи, отдавшей армии троих.

— Если нас не перемолотят с землей.

Лицо оруженосца сохраняет прежнюю восторженность. Да, быть разорванным на куски тяжелым снарядом кажется ему завидной долей. Не так давно ветрянкой переболел — так удовольствия получил больше, чем страданий. Кто сказал, что заболеть за Отечество менее почетно, чем получить рану?

Невооруженные корабли остановились. Еще несколько минут, и начнется. Девушка ушла на батарею. Да, платье с кринолином не для окопов. Даже в амазонке и на обширной артиллерийской позиции — не слишком удобно…

На бруствер из мешков — на сей раз с обычным песком — лег револьвер. Потом — подзорная труба.

— Буду смотреть. Право, если бы не артиллерия, мне следовало бы отворачиваться при любой схватке!

Здесь — свои. Привыкли, что «мисс Ла» может заявиться на стрельбы. Иные пользуются, что свободна, подходят поговорить. Заводские вопросы. Личные… На иных следует рассердиться, а сил злиться нет. Впрочем, безразличный тон пронимает даже лучше.

— Вас, мистер, следует метлой гнать с позиции. У вас через три дня свадьба, а вы изволите тут голову подставлять. Что скажет ваша Кэт, если вам немного не повезет? Что, подносчиков на замену не было? Ладно. Шестьсот, единовременно… Только извольте остаться в живых — на похороны не дам ни цента.

Шести портретов Люси Холкомб на хороший праздник хватит. Но вот про «гнать с позиции» сказала зря. Теперь завелся Джеймс. Вспомнил, что состоит не при отце…

— Отошли бы вы в тыл, мисс Берта. Жентмуны с завода про бой всё вам перескажут. Конь — это хорошо, но он не при вас, а с антилерийскими ломовыми… Что в городе-то болтать будут?

— Она у меня еще осталась, репутация? — Берта вздыхает. Каково старому слуге-то? То — тень самого массы Хораса теряет сознание, то ребенок лезет в пекло… И, что самое странное, имеет на это полное право.

— Она у вас выше небес Господних. Вы к Пикенсам каждую неделю ходите.

Ходила, так будет верней.

— На обеды, Джеймс. На обеды, не на ужины. К тому же… я вовсе не уверена, что меня пустят на порог в следующий раз. Хотя очень на это надеюсь. Ради завода…

Оглянулась на знакомый звук: орудия зарядили и накатывают для выстрела. Руки привычно зажали уши… Больно!

Батарея оказалась для мониторов неприятным сюрпризом. Подзорная труба позволяла разглядеть подробности — весьма обнадеживающие. Первый залп лег мимо, с перелетом… но второй попал.

Наставления русских ветеранов не прошли даром. Во втором парном залпе один снаряд взбил фонтан недолетом. Но еще один отрикошетил от волн и ударил в носовую часть монитора. Броня выдержала слабый удар. Потом было попадание в башню… опять рикошет, на сей раз в пользу янки. И еще.

Мониторы уверились в безнаказанности, легли лагом к берегу — и тут их фортуна кончилась. Снаряд — сотня с лишним фунтов стремительной стали — ударил не в башню — в едва заметную над водой полосу борта. Только прищурить глаза — встанут картины с полигона: развороченная железная плита, перемолотая в щепу деревянная подкладка занимается огнем… Там, на мониторе, дерева нет. И гореть, верно, нечему. Но тогда почему заслонки больше не обнажают готовые к выстрелу жерла?

А снаряды падают и на батарею. Там… лучше не отнимать от правого глаза подзорную трубу, а левый не открывать. Главное, что выстрелы и заряды оказываются в стволах вовремя, и наводить пока есть кому. Похоже, расчеты увлеклись — почти как во время испытаний на скорострельность. Это хорошо… и плохо. Хорошо, что увесистые снаряды и заряды к ним кажутся почти невесомыми, хорошо, что выстрелы чаще, чем раз в две минуты. И плохо. Почему… она не знала. Нет, знала. Командиры орудий перестали думать и продолжают упорно долбить одного и того же врага.

От пароходов вновь отделились многоножки шлюпок. Новая цель. Что там говорил отец? Томик Морского устава лежит в ящике стола… да и поздно его теперь перелистывать. А вот вспомнить…

День, когда старший брат, постаревший на половину десятилетия, выслушивал последние наставления. Когда отец ронял тяжело и коротко:

— И запомните, сэр, крепче молитвы Господней: сколько бы ни было вражеских боевых кораблей, вы атакуете транспорт с войсками. Их — всегда будет больше. Потому вам не следует играть в честный бой: корабль против корабля. Бейте тех, кто пришел захватить нашу землю. Теми, кто их желает защитить, вы сможете заняться потом. Если уцелеете.

Тогда мама не удержалась. Заплакала. И Берта запомнила невиданные в счастливом доме слезы — а заодно и слова. Слова, которым настало время превратиться в огонь и сталь.

Берта набрала в грудь побольше воздуха. Командовать не впервой: на полигоне мисс секретарю тоже доводилось отдавать распоряжения полуоглохшим людям. Ничего, слышали.

— Бить по шлюпкам! Бить по десанту!

Услышали. И, как привыкли на полигоне, послушались. Зазвучали команды — правильные, не девичьи выдумки.

Заряд — шрапнель… Трубка… Прицел… И вот под безоблачным небом вспухают мимолетные облачка, проливающиеся дождем из пуль. Залп. Залп. Залп…

Но вот и редкое, но солидное слово мониторов. Удар, словно молот Тора, вбивает в землю по уши. Тишина… Не оглядываться! И только сотрясение земли говорит, что одно орудие все-таки отвечает врагу. Столб воды поднимается вдали, у кораблей. А десант выпрыгивает из лодок…

— Бить по десанту!

Она больше ничего не знает. Кроме того, что ополченцев — рота, а по пляжу делает первые шаги… полк? Неважно. Их много! И шлюпки возвращаются к кораблям…

Прямо впереди — вышедшие из пены морской неровные синие цепи. Никаких линий, никакой попытки построиться под огнем из-за брустверов. Часть синего прибоя бежит, пригибаясь, вперед… но вот цепь остановилась. Винтовки показали зрачки. Замерцали огоньки, злые и неяркие, как утренние звезды. Но мимо — вперед, вперед — бегут те, кто только что шел позади.

Сменяющие друг друга волны… Прекрасно, как шторм за окном. Безудержно, как потоп. Не сдержать ни мужеством, ни дамбой, а ковчег ушел — с шестьюстами тоннами медной руды! Командовать — нечего. Только смотреть и встретить судьбу. В револьвере пять патронов… Врагу — только четыре.

Синие цепи растут. Видно, что в атаку идет морская пехота — по белым брюкам и белым же крестам перевязей. Белые косые кресты на синем фоне — русский флаг наоборот, в геральдике означает врага. А еще — в перекрестие удобно целиться.

Земля теперь вздрагивает лишь от отдачи. Янки боятся задеть своих. В мир начинают возвращаться звуки. Синие, верно, орут свое «Хуррэй!», но их же снаряды превратили грозный боевой клич в монотонное «Хэй-хэй-хэй…» — спокойное, уверенное и тем более страшное. За спиной истошное:

— Трубку на картечь! Двойной заряд!

Гром — и просека в неожиданно загустевших синих рядах. Кажется, к ним подбегают сзади. Но — линии встали. Пора. Рукоять «кольта» холодит руки. Упереться поудобней, как учил Юджин-сухопутный. Задержать дыхание. И спокойно, стараясь не дернуть, выжать спусковой крючок. Раз, другой, третий, четвертый. «Кольт» с последним патроном снова лег на мешок. Больше она ничего не может сделать. Лишь смотреть, как синие шеренги вскидывают оружие. Слушать треск выстрелов, глухой стук — о мешки с рудой. Вскрики позади. Смотреть, как напротив из рядов вываливаются убитые и раненые, их место занимают другие… Как против линии из песка, болотных кустов и мешковины встает другая — из мужества и презрения к смерти.

Она не видела струйки, вытекающей из виска того, кто недавно сжимал в руках подходящее оружие, — иначе пришлось бы падать в обморок. Глаза научились лгать. Во спасение? На погибель? Не важно. Главное — в руках старая добрая «Кентукки», точно такая, как та, из которой отец и братья учили ее стрелять. Семья когда-то, в шестнадцатом веке, начинала жизнь в Новом Свете охотой на крокодилов. Кто знал, что девочка будет в азарте боя выцеливать самую опасную дичь — ту, у которой тоже есть винтовка? Главное, «Кентукки» — не револьвер. Стреляет один раз, но заряжается быстро. Так, вынуть шомпол. Проверить, не заряжено ли уже оружие. Не то рванет… Нет, пусто. Засыпать порох в ствол. Быстро и осторожно затолкать обшитую кожей пулю. Кожа — вместо поясков. Быстро порвется? Да. По сравнению с настоящей армейской винтовкой «Кентукки» бьет слабо и недалеко. Зато она полегче… И точная! Из нее можно попасть белке в глаз за триста шагов, а синяя линия замерла в полусотне.

Выстрел. Зарядить. Еще выстрел. Еще. Смотреть — попала, не попала? Не ей. Мушка сама ловит лица. Даже выбирает. Молодые. Красивые… Это — морская пехота США! Почему они стоят? Штыки примкнуты. Один бросок — и ей придется использовать последний патрон в барабане «кольта», ведь честь дороже рая. Но они стоят. Значит, если постараться, то и спину покажут.

Почему не слышно команд однорукого лейтенанта? Его зовут Юджин, совсем как Алексеева, Юджин Баттерфилд, хотя генералу с Севера и не родня… Почему молчит офицер из Огасты?.. забыла имя…

Где голоса командиров орудийных расчетов? Но рядом ахают винтовки, и ее «Кентукки» не стоит молчать.

Вот рядом выстрелы посыпались подряд и быстро — кто-то вспрыгнул на лафет и, принимая заряженные товарищами винтовки, принялся посылать в северян пулю за пулей… Недолго. Упал. На его место вскарабкался следующий, чтобы свалиться под колеса орудия через четыре удара курка.

Синяя стена утратила монолитность. Запестрела брешами — и отхлынула. Словно задержавшаяся против обыкновения волна поняла, что ей пора возвращаться в море. Тогда Берта снова схватила револьвер, и последняя пуля отправилась в спину невезучему парню, который не нашел в себе сил на последние полста шагов…

Сколько времени прошло до того, как раздался голос, она бы не сказала. Уцелевшая пушка выстрелила все заряды в сторону моря и смолкла. Руки в который раз провернули заново снаряженный барабан. Новых атак нет, частые подарки с моря лениво перекапывают песок. Укрепления? Да нет уже никаких укреплений. Если уж мониторы смогли в прошлом году за сутки снести форт Самтер, что им наскоро вырытые укрепления? Впрочем, с окопами им пришлось повозиться подольше.

От парохода с рудой на поверхности моря не осталось вообще ничего. Не страшно. Большая часть груза — ниже. Руда не горит. А что тонет — неважно. В прошлом августе Север оставил у южного берега потопленный монитор — так с него двадцатипятитонные пушки вытащили, нарезали, укрепили по системе Уэрты и поставили на «Чикору». Руду доставать полегче будет…

Но вот — голос. Голос извне. Голос, которого на берегу прежде не было:

— Лейтенант Пирке, второй полк тяжелой артиллерии Южной Каролины… Кто здесь старший по званию?

Тишина.

— Парни, у вас что, совсем не осталось офицеров? Так кто здесь командует?

Она обернулась. Лейтенант… Целенький. Новенький. С обеими руками. И явно — не один.

— Кто у вас командует?

Тишина. Потом короткое:

— Она…

— Мисс? — лейтенант-артиллерист удивлен. Не всякий день увидишь на позиции девчонку с отстреленным ухом, у которой рука отказывается выпустить рукоять флотского «кольта».

— Ла Уэрта. Отправьте кого-нибудь на станцию, пусть поторопят Чарлстон: мне нужны снаряды, семь дюймов. Полный боекомплект… Докладывайте.

Лейтенант озирается. Полоса аквамарина с темным пятном выброшенного транспорта — море. Пляж, что покрыт телами в синих и серых мундирах. Странная девушка, раздающая приказы, стоит, словно окостенев. Будто говорить больше не о чем…

— А! — хлопает себя по лбу лейтенант. — Вы — та Уэрта. Все сделаем, мисс Ла.

Берта слышит, но не понимает. Теперь она вся — глаза. Понемногу начинает понимать, что за черные пятна на песке рядом с неподвижными людьми — внутренний цензор отказывает. Дыхание перехватывает… но зубы впились в нижнюю губу. Глаза зло сощурены. Ресницы прикрыли лишнее. Остались темные полоски на белом песке пляжа. Люди? Нет. Снаряды. Много точных снарядов для флота. С медными поясками и поддонами!