"Встречи у метро «Сен-Поль»" - читать интересную книгу автора (Флейшман Сирилл)

Джаз

Дело было году в пятьдесят четвертом. Или в пятьдесят пятом. А может, даже в пятьдесят шестом. Был такой Ицик Гиллеский, который преподавал иврит в синагогальной школе, играл на трубе и имел любовницу.

— Ну и что тут такого? — спрашивали доброжелатели. — Что, учитель иврита не может играть на трубе?

— Конечно, может, — отвечали недоброжелатели. — Но вот иметь любовницу? По-вашему, такое подобает учителю иврита?

Вот так судили и рядили родители учеников, директор школы, члены общины и ее президент.

Сам же Ицик Гиллеский поступал очень просто. Каждое воскресенье он вечером играл на трубе в ансамбле новоорлеанского классического джаза, раздувая щеки, заросшие густой бородой. А утром вел уроки Талмуда и современного иврита в небольшой школе при синагоге. Но вот вопрос: а как же любовница?

Любовница существовала только на словах! И первой это слово произнесла его жена в беседе с булочницей.

— Мало того, — задумчиво сказала она, — что муж играет на трубе, я думаю, у него еще и любовница есть.

На это булочница выпалила:

— Э, мадам Гиллеская, у них у всех любовницы! Не стоило бы вам позволять муженьку играть на концертах по ночам. Если мужчина по ночам не дома, значит, у него завелась любовница.

— Да нет. Это совсем не точно. Я просто сомневаюсь.

— Так можете не сомневаться, а прямо-таки плакать. Мой муж хоть ни на чем и не играет, но тоже той зимой завел себе любовницу: что ни понедельник, просиживал до поздней ночи с приятелями за картами.

— И что ж вы сделали, чтобы его отвадить?

— Поколотила. С ними только так. Не к психиатру же его тащить, в его-то годы! Поколотила хорошенько — и нету больше никакой любовницы, и в покер перестал играть.

— Нет, я не стану бить отца моих детей. Уж лучше я стерплю любовницу или убью его.

— Попробуйте сперва поколотить! Мужчины не так плохи, как кажется. Не стоит идти на преступление из-за обыкновенной любовницы.

Прошло несколько месяцев. Все только и говорили, что о злополучном трубаче и его обманутой супруге. Наступил июль. Месяц, когда президент общины месье Гитерман обычно уезжал в Жуан-ле-Пен. И в том же месяце ансамбль Ицика был приглашен на джазовый фестиваль — пришло официальное письмо. Маленький фестиваль в маленьком городке, но за концерты полагалась плата, а это вещь немаловажная!

Ицик решил поговорить с самим месье Гитерманом. Он знал, что его музыкальные занятия считались не очень похвальными, но не упускать же такую редкую возможность! А потом, он и там прекрасно сможет есть кошерную еду и ходить в синагогу, Лазурный Берег — вполне цивилизованное место. Президент был польщен тем, что простого учителя из его общинной школы пригласили на фестиваль. Конечно, лучше б это был фестиваль древнееврейской грамматики, но ничего, сойдет и джазовый. Какой-никакой, а тоже дар свыше! Вот только что делать с любовницей, о которой Сюзанна Гиллеская обмолвилась в булочной? Гитерман взял Ицика за плечо и заглянул ему прямо в глаза:

— Говорят, что… будто бы…

— Вранье! — пришел ему на помощь Ицик.

— Но так все говорят…

— Да мне и слушать некогда, кто что болтает! Ничего такого нет. Честное слово! Это у Сюзанны какой-то заскок.

— Ну а у вас? У вас заскоков нет? Каких-нибудь таких… Скажите честно.

— Да нет. Все это чушь. Просто я играю в джазе. А Сюзанне не нравится, когда я поздно прихожу. Когда вы уезжаете в Жуан-ле-Пен? Тринадцатого июля? Так я поеду с вами и все три дня буду вместе с вами жить — ездить на фестиваль и возвращаться обратно. А вы будете за мной присматривать. По-моему, лучше не придумаешь.

Президент почесал в затылке:

— Поселить вас в моей гостинице — легко. Вместе есть — не вопрос. Но каждый вечер ездить автобусом туда и обратно, чтобы смотреть за вами, пока вы будете играть? Вот тут я не уверен. Понять бы для начала, что там у вас за музыка? Джаз, джаз! — а что это такое, я толком и не знаю. Вы в этом джазе что играете? Танго? Вальсы?

— Нет, не то. Побыстрее.

— Значит, румбу. У моей дочери на свадьбе, еще когда была жива моя покойная супруга.

— Нет-нет, месье Гитерман, я не знаю, как объяснить вам, что такое джаз, но для меня это сама жизнь!

После долгой беседы Гитерман пошел домой к Ицику и спросил Сюзанну, хочет ли она, чтобы слухи о любовнице, что баламутят весь квартал, наконец прекратились. Так вот, он, президент, приглашает ее мужа в свою гостиницу в Жуан-ле-Пен и будет за ним присматривать, пока он ездит на фестиваль.

Гитерману было семьдесят шесть лет, он был почтенным человеком, и Сюзанна согласилась собрать мужа в дорогу и отправить тринадцатого числа на Лионский вокзал.

Она проводила его до метро «Сен-Поль» и проехала еще две остановки до самого вокзала, чтоб убедиться, что другой женщины с ним нет. Ицик уезжал с самим президентом, он был в хороших руках.

Первый день на Лазурном Берегу прошел спокойно. Маленькая гостиница, в которой привык останавливаться Гитерман, была очень уютной. Разрешалось приносить свою еду. Потому что, даже если поблизости и можно было найти более или менее кошерные рестораны, зачем рисковать понапрасну? К тому же президент не любил перегружать желудок тяжелой пищей и предпочитал перекусывать в номере. Так объяснил он Ицику, который прежде никогда тут не был и, пожалуй, не отказался бы пообедать в ресторане. Но нет — оба питались в номере Гитермана йогуртами и сухариками, к удовольствию одного и досаде другого.

Учитывая обстоятельства, президент счел возможным пожертвовать вечерней службой, и они с Ициком, прихватившим свою трубу, пошли на остановку — городок, где проходил фестиваль, находился в десятке километров от Жуан-ле-Пен. В автобусе Гитерман спросил:

— В котором часу вас там ждут?

— Мы выступаем первый раз с семи до восьми, а второй — с десяти до одиннадцати.

— А что мне делать в промежутке?

— Месье Гитерман, достаточно того, что вы меня провожаете, — я вам очень благодарен. Но задерживаться допоздна не стоит. Возвращайтесь и ложитесь спать, когда захотите, а я доеду обратно один.

— Вы шутите, Гиллеский? Я дал слово вашей жене. И я останусь до конца, даже если придется не спать всю ночь.

Гиллеский представил своего спутника другим музыкантам, а руководителю ансамбля сконфуженно шепнул:

— Это мой старый дядюшка по отцу. Он тут отдыхает, и я взял его с собой, чтобы он не скучал один в гостинице.

Но всем было все равно, кто такой Гитерман, его усадили на складной стул около сцены, рядом с женой руководителя, подругой пианиста и младшим сыном ударника. Гитерман достал из кармана сборник извлечений из Книг пророков и углубился в чтение своих любимых мест. У него еще была припасена ниццкая газета, которую он купил на вокзале. Подняв глаза, он озарил улыбкой всех присутствующих и позволил Ицику подняться на сцену.

Стояла чудная погода, теплый ветерок доносил звуки музыки с других площадок. Ничто не отвлекало Гитермана от чтения. Но вот жена руководителя ансамбля предложила налить ему кофе из термоса. Сначала Гитерман вежливо отказался:

У меня слабое здоровье — сердце, печень, я могу есть только дома.

Он был бы и не прочь глотнуть кофейку, но строго придерживался правила пить и есть только кошерное и никогда не принимал угощения от людей, в которых не был в этом смысле уверен.

Но вечер был так хорош и полон приключений, что Гитерман встал и подошел к жене руководителя:

— Мадам, я все же выпью кофе вместе с вами, раз вы удостаиваете меня такой чести. — И, кашлянув, несмело спросил: — Вы… вы ведь… не кладете в кофе ветчины? Мне доктор запретил.

— Нет-нет, — ответила жена руководителя, наливая ему кофе в бумажный стаканчик. И, подумав, с сомнением прибавила: — Мне как-то в голову не приходило. А что, ваша жена обычно добавляет в кофе ветчину?

Гитерман поперхнулся. И дернула его нелегкая связаться с этим кофе! Но он взял в себя в руки и ответил:

— Нет, мадам, моя жена не добавляет в кофе ветчину по той простой причине, что я вдовец.

— О, простите!

Он сел на свое место. Меж тем на эстраду вслед за Ициком вышли все остальные.

Гитерман сидел почти вплотную к сцене. Он выпил кофе, отложил газету, встал и приготовился внимательно слушать.

Удивительно! Такой музыки он никогда не слышал! Пожалуй, это было даже лучше, чем оркестр Национальной гвардии, когда на площади Вогезов еще была открытая эстрада и он там играл.

Гитерман старался приноровиться к странному ритму. Все вокруг были захвачены им. Причем нельзя сказать, что тут собралась одна молодежь. Он был старше всех, но были и люди лет сорока — пятидесяти, ровесники его собственных детей.

Сначала он стал безотчетно притопывать правой ногой. А через полчаса все в нем дышало музыкой, замирало и оживало вместе с ней, это было как в детстве, когда гимнасты в цирке прыгали с трапеции и словно повисали в воздухе, пока их не подхватывал партнер в последний миг.

Гитерман снова окунулся в цирк, казалось, все происходило не наяву, а на картинке.

Он отбивал ногами ритм — свой ритм. Он уже не помнил, что пришел присматривать за Ициком, исчезли все заботы, все на свете исчезло — все, кроме музыки. И только одно вертелось в голове, что-то похожее на то, что говорил Гиллеский: «Это больше, чем музыка, это сама жизнь!»

Гитерман закрыл глаза и, позабыв о ревматизме, отдался этой жизни.