"Четыре социологических традиции" - читать интересную книгу автора (Коллинз Рэндалл)

Социальная мысль в аграрных империях

У идей всегда есть свои носители. Большая часть мировой истории была историей аграрных империй, которые доминировали с III тысячелетия до н.э. вплоть до формирования средневековой Европы. В этих империях мы почти не встречаем обособленные интеллектуальные группы, организованные в сообщества. В империях Египта, Месопотамии, Персии, Индии, Китая и Японии существовали образованные классы: главным образом священники, правительственные чиновники и немногочисленные купцы. Эти классы культивировали знание астрономии, инженерного дела, математики, а некоторые из них создали развитые религиозно-философские системы. Однако в целом эти формы мысли были связаны с практическими и религиозными потребностями: знание, тем более знание социального мира, еще не было целью само по себе. Периодически мы находим здесь блестящих, никак не связанных между собой, мыслителей, которые затрагивали социальные вопросы, — будь то Конфуций или Каутилья, по-макиавеллиевски мысливший государственный деятель Древней Индии. Несомненно, здесь были и светские мудрецы, о которых нам известно довольно немного из-за того, что их знания не передавались. Но в этом и состоит проблема: социальная мысль развивается только сообществом, которое выстраивает себя на основе своих изначальных традиций. В отсутствие сообществ, ориентированных на эти цели, в области социальных наук от этих цивилизаций мало что сохранилось до наших дней. Только в достаточно грубой исторической форме, главным образом в хрониках царствования монархов, собранных правительственными и религиозными чиновниками, мы обнаруживаем начала кумулятивного исследования общества.

Для развития объективного социального знания необходимы две предпосылки. Во-первых, общества (или, по крайней мере, их части) должны рационализироваться или, если воспользоваться формулировкой Макса Вебера, «разочароваться». Этот процесс начался в крупных аграрных империях древности, в которых практические интересы коммерции и правительственного администрирования привели к возникновению более конкретно фактической позиции в отношении социального мира. Но практические потребности сами по себе не слишком поддерживают социальную мысль, поскольку можно создать практическое ноу-хау и без сознательного понимания общих принципов. Практические навыки могут сосуществовать с любыми социальными мифами и ложными концепциями. Вторым условием поэтому был подъем специалистов-интеллектуалов, которые могли создать свое собственное сообщество — интеллектуальное сообщество, — внутри которого поиски знания ради самого знания могли получить социальную поддержку. Соответственно мы займемся поисками свидетельств возникновения таких интеллектуальных сообществ, их внутренней структурой и их отношением к обществам, которые их взрастили.

Создание социальных наук было непростым делом, гораздо более сложным, чем создание естественных наук. Хотя в определенные периоды сферы физики, химии, астрономии, биологии и другие области естествознания были пронизаны религиозными мифами, в целом было достаточно просто заменить их техническими науками. Галилей действительно был проклят католической церковью, а дарвиновская теория эволюции вызвала публичное замешательство, но по большей части инциденты такого рода представляли собой исключение. С социальными мыслителями все было по-другому. Давление социальной ортодоксии на них было столь велико, что интеллектуальную ересь было не только сложно сформулировать — она даже не могла прийти в голову. Вероятно, естественные науки возникли раньше именно по этой причине, а вовсе не потому, что социальные науки моложе и не потому, что их предмет гораздо более сложен и неопределенен. Отсюда первая часть двойного аргумента: каково должно было быть сочетание политики, религии и институтов образования, чтобы могло возникнуть интеллектуальное сообщество с достаточной автономией, необходимой для возникновения социальных наук.

Первые систематические усилия социальной мысли были предприняты в греческих городах-государствах в 500-х годах до н.э. Древнегреческая цивилизация занимает важное место в истории западной мысли потому, что именно здесь впервые возникает достаточно оформленное интеллектуальное сообщество, независимое от религии и государства. Греческое общество возникает на границах великих ближневосточных империй из относительно примитивных племен. Пользуясь благоприятным геополитическим расположением, оно оказалось способно воспринять богатство и культуру своих более развитых соседей, отвергая в то же время их подавляющие централизованные правительства и религию. Греки сохранили первобытную демократию своих племенных военных коалиций и множество местных религиозных культов, которые ей соответствовали.

Когда восточная грамотность и соответствующие знания совместились с ситуацией религиозного и политического плюрализма, возникло множество греческих интеллектуальных школ. Наиболее известны школы, сложившиеся вокруг философов Фалеса, Пифагора, Сократа и Платона. В каком-то смысле это были новые религиозные культы, ранние ритуалы которых теперь дополнились рационализированным знанием. Но эти школы одновременно выступали в качестве фракций в политике городов-государств, а также служили источниками дохода для странствующих учителей, которые преподавали искусство аргумента потенциальным политикам и гражданам-адвокатам (поскольку каждый сам защищал свое собственное дело перед ассамблеей города-государства). Ключевым фактором в этой ситуации стало соревнование, которое вызывалось присутствием многих интеллектуалов, продающих свои продукты публике. Поскольку они были свободными интеллектуальными предпринимателями, не занимавшими никакого места в государственной или религиозной иерархии, у них не было предубеждений против сохранения традиции. Соревнование с другими подразумевало, что интеллектуалы должны были развивать новые идеи и совершенствовать их в полемике с противоборствующими школами. В период процветания городов-государств возникла беспрецедентная ситуация подъема свободного интеллектуального сообщества со свободным рынком. Эта ситуация породила период интеллектуальной энергии, который в последующем в истории считался «золотым веком». Именно в это время возникают современные философия и наука. Здесь же мы обнаруживаем и истоки социальных наук.

Первое систематическое рассмотрение общества предпринимается в философиях Платона и Аристотеля. Главной проблемой для этих учений был, безусловно, ценностный вопрос о формах наилучшего общества, а не объяснение существующего положения вещей. И такая постановка вопроса была естественна для интеллектуальной группы, которая претендовала на свою роль в греческой политике. Эти мыслители выгодно отличались от других политиков уровнем своего мышления. В своем собрании конституций греческих городов Аристотель, ученик Платона из следующего поколения, представил первый пример эмпирического анализа и попытался сформулировать условия, при которых города-государства должны были управляться монархами, аристократиями или демократиями. Аристотель был озабочен не только ценностными проблемами, но и развитием системы знания. Решающим фактором здесь могло стать создание своей школы, которую ему удалось организовать. В то время как школа Платона занималась подготовкой политических руководителей, школа Аристотеля была ориентирована главным образом на подготовку интеллектуалов. Форма организации аристотелевой школы предполагала систематизацию знаний, а ее внутренняя изоляция от непосредственных политических целей предполагала больший упор на накоплении знаний ради самих знаний.

Социология и экономика Аристотеля были многообещающими, но недостаточно развернутыми. Наиболее тонким достижением греческой социальной науки было создание истории в той форме, в которой мы ее знаем, то есть фундаментальной нарративной истории. В то время, когда софисты и другие философские школы вели жаркие споры, тот же самый интеллектуальный рынок стимулировал ушедших на покой политиков и генералов, подобных Фукидиду и Геродоту, на написание своих историй, создававших новый стандарт объективного сбора исторических фактов, свободный от религиозных интерпретаций вроде тех, что используются в древнееврейской Библии и которые идут дальше стандартов простых административных хроник в своем анализе причин событий. Хотя относительно автономный интеллектуальный рынок греческого «золотого века» был недолговечен, его наследие в традициях историографии продолжилось, по крайней мере в некоторой степени, в более религиозно и политически иерархизированных обществах, которые последовали за ним. В Риме политики, подобные Юлию Цезарю, и аристократы, впавшие в немилость, такие как Тацит, выступили со своими информативными и в какой-то степени аналитическими историями. Тысячелетием позже арабские мыслители — Ибн Мискава и Ибн Хальдун — занимались сравнительной социологией, которая выступала под маской исторической рефлексии. В течение долгих столетий, когда к Аристотелю и Платону, если о них вообще вспоминали, относились как к священным реликвиям, являвшимся одновременно предметом почитания и комментирования, на Западе тлели искры социальных наук.