"Райские новости" - читать интересную книгу автора (Лодж Дэвид)

2

Ориентируясь по указателям, Бернард ехал к термина­лу прибытия аэропорта Гонолулу вдоль небольшого ряда киосков, в которых продавались цветочные гир­лянды, и рядом с каждым имелась парковочная пло­щадка. Повинуясь импульсу, он остановился и купил сладко пахнущую гирлянду из желтых цветов, называв­шихся, как сказала торговка — веселая толстуха-гавайка с редкозубой улыбкой, — илима. Он ждал внутри здания, стоя у багажного транспортера вместе с други­ми встречающими, тоже держащими в руках гирлян­ды, и удивляясь тому, что прошло всего двенадцать дней, как они с отцом приземлились здесь, обливаясь потом в своей толстой, ворсистой английской одежде. Он чувствовал себя совершенно другим человеком, и не только потому, что теперь на нем были шорты. Это чувство усилилось, когда появившаяся Тесса впилась взглядом в ожидавшую толпу, просто-напросто не уз­навая его. Сестра показалась Бернарду взмокшей и толстой в измятом льняном костюме, с переброшен­ным через руку плащом. Он протолкался вперед и по­звал ее по имени.

— Тесса! Алоха!

Он набросил на нее гирлянду, но та запуталась у Тессы и волосах, и пришлось отцеплять ее.

— Что это? — сердито спросила Тесса, словно подо­зревая какой-то подвох.

— Это называется цветочная встреча. Местный обычай.

— Разве можно так обращаться с цветами, — заяви­ла она, рассматривая нанизанные головки. — Но должна сказать, пахнут они действительно приятно. Ты сбрил бороду, Бернард. Без нес ты выглядишь моложе. Я тебя не узнала. Как папа?

— Прекрасно, ждет не дождется, когда увидит тебя. Как прошло путешествие?

— Я думала, оно никогда не закончится. Если бы я знала, на что это будет похоже, возможно, не приеха­ла бы.

— Почему же ты приехала, Тесса? — спросил он.

— Потом объясню, — ответила она.

— Мне захотелось сменить обстановку, — заявила, к удивлению Бернарда, Тесса. — Я приехала, чтобы по­быть вдали от дома, от Фрэнка, от семьи. Чтобы хоть раз себя побаловать. Посидеть на пляже или у бассей­на, не думая о том, что приготовить в следующий раз. Надеюсь, ты не ждешь, что я буду вести твое хозяйство, пока я здесь?

— Нет-нет, — сказал он. — Мы можем есть в ресто­ране. Я часто так делаю.

Они сидели на балконе Урсулиной квартиры с ви­дом на бассейн — блестящий сапфировый прямо­угольник в оправе темного внутреннего дворика. Тесса удивила брата, настояв на заплыве, как только они приехали домой. Она резвилась в воде, словно беспеч­ный дельфин, издавая чуть слышные вздохи и возгла­сы удовольствия. Потом, пока она принимала душ, Бер­нард приготовил чай. Тесса села вместе с ним на балко­не, надев расписанный цветами домашний шелковый халат Урсулы, и провозгласила себя новым человеком.

— Конечно, я хотела лично убедиться, что с папой все в порядке, — сказала она. — Это был предлог, но не главная причина моего приезда. Как и навестить Урсу­лу. Я приехала, чтобы доставить себе удовольствие.

— А как же Патрик? — поинтересовался Бернард.

— Пусть о нем позаботится Фрэнк, - кратко отве­тила Тесса. — Я занималась этим последние шестна­дцать лет.

Бернард догадался, что у Тессы с мужем, должно быть, произошла какая-то размолвка, и вскоре сестра обо всем ему поведала.

— У него появилась подружка, можешь себе пред­ставить? Это у Фрэнка-то? Боже мой, в молодости он был таким застенчивым, что боялся даже взглянуть на женщину. Теперь же мнит себя великим романтичес­ким героем — и это не просто кратковременное увле­чение. Он познакомился с ней через церковь — какая прелесть, а? Ведь Фрэнк у нас всегда был таким привер­женцем мирского апостольского служения. Председа­тель приходского совета. Организатор приходской программы. Опора Рыцарей святого Колумбы[94]. Два или три вечера в неделю он отдавал делам прихода.

Я считала, что мне не следует жаловаться, поскольку все это было ради благого дела, хотя на меня ложилась большая нагрузка — я одна присматривала за Патри­ком не только днем, но и вечером. Я знаю эту девицу — учительница начальной школы, глупенькое круглое личико, значительно моложе Фрэнка, думаю, частично этим она его и привлекает, молодостью и обожающи­ми взглядами, которые бросает на него своими боль­шими глазами. Понимаешь, прежде чем я узнала, что происходит, она несколько раз приходила посидеть с нашими детьми. Фрэнк клянется, что они не спят друг с другом, я этого и не думала, у него пороху не хватит, но я знаю, что он ее целует, потому что об этом гово­рилось в письме. Я нашла это письмо у него в пиджаке, когда сдавала вещи в чистку, — банально, правда? Неж­ное любовное послание. Он жалеет ее, потому что у нее тяжелая жизнь... а у кого, хотела бы я знать, легкая? Распавшаяся семья, родители в разводе, она из новооб­ращенных, стала католичкой после неудавшегося ро­мана — другими словами, одинокое сердце, ищущее, на чьем бы плече поплакать. И Фрэнк попался на эту удочку — с потрохами. Покончив с делами прихода, они шли в паб, и она изливала ему свои печали. Выяс­нилось, что во время школьных каникул она стала ез­дить в Сити и встречаться с ним во время ланча. Он клянется, что все это абсолютно невинно, что ему жаль ее, но он с ней не порвет. Говорит, что боится, как бы она не сделала чего непоправимого. Ну, я подумала, как бы мне самой не натворить чего-нибудь непоправи­мого, и поэтому решила уехать и заказала билет до Го­нолулу. Он не верил, пока я не показала билет — с от­крытой датой обратного вылета, побледнел, увидев, сколько это стоит. Спросил: «А как же Патрик? Ты же не можешь взять и оставить его со мной? Мне нужно каж­дый день ходить на работу». И я ответила: «Придется тебе что-нибудь придумать, как это делала я на протя­жении последних шестнадцати лет. Уверена, Брайони тебе поможет». Ее так зовут — Брайони.

— Сочувствую, — вставил Бернард, когда она вроде бы закончила или сделала паузу. — Такие вещи очень болезненны.

— Что меня доконало, — продолжила Тесса, — так это то, что никогда за все годы нашей совместной жиз­ни он ни вот столечко меня не жалел. Наши отноше­ния всегда были дружескими, приятными, приземлен­ными. Прозаическими. Разумными. Позволяющими справляться с Патриком и другими детьми. Секс был чем-то молчаливым и чисто физическим, происходив­шим в темноте, — а в последнее время еще и редким. При этом, когда он говорит о ней, его глаза наполня­ются слезами. Слезами! — Тесса вроде бы и сама пода­вила рыдание, или это был презрительный смешок — Бернард не понял, потому что ее лицо находилось в те­ни. — Я упрекнула его: «Ты никогда не выказывал мне и тени того сочувствия, какое испытываешь к этой деви­це». Он ответил, что всегда считал меня очень сильной, думал, что я не нуждаюсь в его сочувствии.

— Трудно понять, каковы на самом деле другие лю­ди, — заметил Бернард. — Чего в действительности хо­тят, что им на самом деле нужно. С собой-то трудно ра­зобраться.

Тесса вытерла нос бумажной салфеткой.

— Как здесь тепло, даже вечером, — проговорила она другим, более спокойным тоном. Встала и облокотилась на перила балкона. — Там машут двое людей, они твои знакомые?

Бернард посмотрел и увидел странную парочку своего первого вечера, на этот раз весьма изысканно одетую, с бокалами в руках. Они выглядели абсолютно нормально. И Бернард подумал, не привиделось ли ему, что женщина тогда обнажалась.

— Нет, — ответил он. — Мне кажется, что однажды я привлек их внимание, надев этот халат. На твоем мес­те я бы сел.

— Само собой разумеется, что ни слова из того, о чем я говорила, не должно дойти до папы.

— Как скажешь. Но правильно ли это?

— Ты о чем? Зачем нагружать его моими семейны­ми проблемами, особенно когда он неважно себя чув­ствует?

— Папа почти здоров. По словам его врача, процесс выздоровления идет прекрасно. Он уже передвигается с ходунком, по десять минут в день.

— Не хочу без нужды его расстраивать.

— В нашей семье всегда так было, не правда ли? Не расстраивай папу. Не огорчай маму. Не говори никому ничего неприятного. Притворяйся, что все хорошо. Я не думаю, что это такой уж правильный путь. Рана, которую не лечат, нагнаивается.

— Куда ты клонишь, Бернард? — спросила Тесса.

И он рассказал ей про Урсулу и двух ее братьев, о том давнем лете в Ирландии и своей теории, что это и есть главная причина, по которой Урсула захотела по­видаться с их отцом перед смертью. Когда он закон­чил, Тесса некоторое время хранила молчание. Потом вздохнула и протяжно, со свистом выдохнула.

— Дядя Шон. Я, конечно, никогда его не видела, но все в семье всегда говорили о нем как о божестве. Все­гда считалось, что он был чудесным человеком.

— Может, он и был чудесным человеком, — сказал Бернард. — Но подростком он был неблагополучным, и из-за этого пострадала Урсула.

— Если все это вытащить наружу, папу это убьет.

— Чепуха, — не согласился Бернард. — Он здоров как бык. В любом случае это же не он совершил над Ур­сулой насилие.

— Нет, но он потворствовал этому. Он умрет от сты­да, если поймет, что мы знаем.

— Да, вопрос непростой, я согласен. Но я не уверен, что Урсула справится с этим в одиночку. Придется спросить совета у Иоланды. — Это имя непроизвольно сорвалось у него с языка.

— Кто такая Иоланда?

— Моя подруга. Я бы хотел, чтобы вы познакоми­лись. Мы можем вместе пообедать завтра.

— То есть ты хочешь сказать, что познакомился с ней здесь, на Гавайях? Кто она такая?

Бернард не смог сдержать нервозного смешка.

— Ну, на самом деле, она была за рулем той маши­ны...

— Машины? То есть той машины, которая сбила па­пу? Ты подружился с женщиной, которая чуть его не убила?

— Между прочим, мне кажется, что я ее люблю, — признался Бернард.

— Любишь? — Тесса резко рассмеялась. — Да что это на вас, мужчин, нашло? Мужской климакс, или в во­ду что-то добавляют, в чем дело?

— Думаю, что вода здесь ни при чем, — заметил Бернард. — Фрэнк в Англии, а я — на Гавайях.

Тесса спала до десяти утра, пока Бернард ее не разбудил. После завтрака он повез сестру в больницу Св. Иосифа. Когда они приехали, отец упражнялся с ходунком, де­лая медленные, неуверенные шаги посреди палаты под бдительным оком физиотерапевта. Обнимая отца, Тес­са расплакалась. А взяв себя в руки, первым делом за­явила:

— Папа, тебя нужно подстричь.

— Это можно устроить, — сказал физиотерапевт. — В нашей больнице есть приходящий парикмахер.

— Нет, — возразила Тесса, — я всегда сама его стри­гу. Если бы вы принесли мне ножницы и что-нибудь накинуть ему на плечи, я бы сделала это прямо сейчас.

Ей принесли ножницы, одноразовую бумажную на­кидку, которая завязывалась сзади, сдвинули ширмы вокруг кровати мистера Уолша, и Тесса принялась за стрижку. Это занятие, похоже, подействовало успокаи­вающе в равной степени на них обоих.

Через несколько минут Бернард оставил их вдвоем и, выйдя из главного входа, сел в тени на каменную скамейку. Подъехало такси и высадило двух пассажи­ров, в которых он узнал сердечника Сиднея и его жену Лилиан. Когда Бернард окликнул их, они посмотрели на него озадаченно и с тревогой, пока он не объяснил, при каких обстоятельствах они познакомились.

— Ах да, я вас помню, — сказала Лилиан. — С вами еще был ваш отец. Как ему нравятся Гавайи?

Бернард рассказал о несчастном случае и выслушал их сочувственные реплики.

— Сидней тоже побывал в переделке, правда, ми­лый? — вопросительно посмотрела на мужа Лилиан.

— Со мной все в порядке, — не слишком убедитель­но отозвался тот.

— С ним случился один из его приступов.

— Стенокардия, — вставил Сидней.

— Пришлось везти его в больницу, — сказала Лили­ан. — Поэтому мы здесь. Приехали для проверки. А как в остальном ваш отдых?

— Вообще-то я здесь не на отдыхе, — ответил Бер­нард. — Мы приехали навестить папину сестру. Она здесь живет.

— На самом деле? Думаю, мы бы не выдержали та­кую жару изо дня в день, правда, Сидней? Но говорят, к этому привыкают, не так ли? Вот наш сын, Терри — это он оплачивает наш отдых, — сейчас живет в Австра­лии, и он там в своей стихии. И здесь каждый день на пляже — занимается серфингом. Он и сейчас там, вме­сте со своим другом Тони. Мистер Эверторп — помни­те его по самолету? — хочет заснять их на видео. Терри собирался привезти нас сюда в своем наемном авто­мобиле, но я сказала — нет, иди на пляж, Терри, пусть мистер Эверторп снимет свое кино, и мы взяли такси. А вашей тетушке здесь нравится?

— Конечно. Но боюсь, сейчас она не вполне здоро­ва. Она находится в интернате.

— Ну да, здесь не бывает дождей, но все время капает с неба, не так ли? — проговорила Лилиан и начала бочком отступать от Бернарда, потянув мужа за рукав, словно не­счастья родных Бернарда могли оказаться заразными.

— Придете завтра на вечеринку? — спросил его Сидней.

— На вечеринку?

— «Тревелуайз» устраивает.

— Ах, это. Может быть. Приглашение я получил.

— Пойдем, Сидней, мы опоздаем к доктору, — на­помнила Лилиан.

— Не смею вас задерживать, — сказал Бернард. — Надеюсь, все будет хорошо.

— Я ужасно боюсь, что они не разрешат ему лететь в четверг, — призналась Лилиан. — Не могу дождаться, когда мы вернемся в Кройдон.

Через сорок пять минут Бернард вернулся в здание. Отец и Тесса были поглощены беседой. Они сидели, сблизив головы, и разговаривали тихо, чтобы их не ус­лышал другой обитатель палаты — пожилой мужчина по фамилии Уинтерспун, который поправлялся после замены тазобедренного сустава.

— Пора ехать, Тесса, — сказал Бернард. — Мы сего­дня обедаем с одним человеком, папа.

— Папа говорит, что ничего не знает об этой твоей подруге, — с лукавой усмешкой заметила Тесса.

— Да, я как-то не успел ему сказать, — признался Бернард, жалея, что сбрил бороду, которая могла бы скрыть краску смущения. — Ее зовут Иоланда Мил­лер, папа. Она вела ту машину. Ты помнишь женщи­ну в красном платье, которая стояла над тобой на улице?

— Не помню, — надулся старик. — Я ничего не по­мню после того, как меня сбил этот автомобиль. Не­удивительно, что ты не стал подавать на нее в суд.

— Я принял это решение задолго до того, как мы с ней подружились, папа. Ее вины в том не было. Полиция ничего не стала предпринимать, что доказывает мою правоту.

Мистер Уолш фыркнул.

— Естественно, Иоланда была всем этим очень рас­строена. Она бы с удовольствием тебя навестила, если бы ты захотел.

— Меня навещает достаточно женщин, премного благодарен, — отрезал мистер Уолш. — Эта Софи и дня не пропускает. Кстати, ты не мог бы где-нибудь найти для меня самый простой катехизис? Она все пытает меня насчет католической веры, и я хочу точно знать, что даю ей достоверную информацию. Чтобы по ошибке не наговорить ей ереси.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказал Бер­нард.

— Кто такая Софи? — поинтересовалась Тесса.

— Я так ее называю, потому что не могу произнести ее фамилию, — ответил, защищаясь, мистер Уолш.

Бернард объяснил, кто такая Софи Кнопфльмахер.

— Да, ребята, вы тут даром времени не теряли, — за­метила Тесса. — Похоже, вы оба обзавелись подругами.

Бернард преувеличенно весело рассмеялся, избегая встречаться с отцом взглядом.

— Значит, завтра у нас большой день, папа, — ска­зал он.

— Что в нем такого большого?

— Тебя приедет повидать Урсула.

— Ах, ну да. — Судя по его виду, это его ничуть не вдохновляло. — Надеюсь, она не собирается оставать­ся надолго. Я быстро устаю.

— Она очень больная женщина, папа, ты должен быть к этому готов. И она вкладывает в эту встречу множество чувств. Вам обоим предстоит нелегкое ис­пытание. Будь с ней подобрее.

— Подобрее? С чего вдруг мне быть с ней добрым? — возмутился мистер Уолш.

— Я имею в виду, терпеливым, понимающим. Ласко­вым.

— Ты еще вздумаешь учить меня, как мне вести се­бя с собственной сестрой, — проворчал мистер Уолш. Но задал несколько вопросов о подготовке этого ви­зита, и Бернард почувствовал, что по крайней мере заставил старика осознать важность этой встречи для Урсулы. Когда они уходили, вид у него был задум­чивый.

Иоланда заказала столик в тайском ресторане в не­скольких кварталах на север от канала Ала-Ваи. Этот район, как и большая часть Гонолулу за пределами Вайкики и центра города, имел неряшливый вид вре­мянки, и ресторан тоже снаружи выглядел малообеща­юще: поставленные в форме буквы «Г» дощатые сарай­чики с рифлеными крышами и торчащими из стен уродливыми кондиционерами. Но внутри он оказался прохладным оазисом — звенящие струи фонтанов, восточные гобелены, вентиляторы под потолком и бамбуковые ширмы. Посетители не были похожи на туристов.

Иоланда ждала за столиком в углу. Пока Бернард знакомил женщин, они обе исподтишка разглядывали друг друга. Иоланда выразила свои сожаления по пово­ду несчастного случая, и Тесса натянуто заявила, что, как она поняла, Иоланда была не виновата. Тесса ни­когда прежде не пробовала тайской кухни и казалась раздраженной, а может, и запуганной осведомленнос­тью Иоланды.

— Закажите для меня сами, — сказала она, закрывая меню. — Я не очень-то разбираюсь в экзотической еде.

У Иоланды вытянулось лицо.

— О, простите. Если бы я знала, не предложила бы тайский ресторан.

Это легкое недоразумение отнюдь не ослабило дур­ных предчувствий Бернарда — он и так сомневался, разумно ли знакомить Тессу с Иоландой. Но когда они сделали заказ, Тесса спросила, как пройти в дамскую комнату, и Иоланда пошла с ней. Отсутствовали они достаточно долго, потому что Бернард почти допил тайское пиво. Он предположил, что состоялся обмен какими-то признаниями и в конце концов была про­изведена некая взаимная оценка, признанная удовле­творительной, потому что, вернувшись за стол, обе женщины, казалось, несколько расслабились и держа­лись друг с другом более непринужденно. Беседа, в ко­торой Бернард почти не принимал участия, вертелась в основном вокруг воспитания детей. Иоланда искусно вывела Тессу на проблемы Патрика, о чем та могла го­ворить без устали.

Они расстались на ресторанной автостоянке, по­тому что Бернард должен был отвезти Тессу к Урсуле. Он с деланной небрежностью поцеловал Иоланду в щеку, мучительно сознавая, что Тесса наблюдает за ним с сардонической усмешкой, и Иоланда прошепта­ла ему на ухо:

— Твоя сестра что надо, она мне нравится.

Потом села в свою ржавеющую «тойоту» и с грохо­том покатила прочь.

— Ну что ж, должна сказать, что у тебя вкус лучше, чем у Фрэнка, — отметила Тесса, пока они шли к маши­не. — Хотя не представляю, что она в тебе нашла.

— Вероятно, мое великолепное тело, — сострил он. Тесса засмеялась, но бросила на него проницательный взгляд, словно пытаясь точно оценить, какова в этом доля шутки.

Они ехали в Макаи-мэнор вдоль побережья, и Бер­нард остановился на смотровой площадке рядом с Ал­мазной головой, чтобы сестра полюбовалась виндсер­фингистами. Тех было не так много, как в выходные, и Тесса смотрела на них лишь со слабым интересом и рассеянно. По-видимому, ее мысли были заняты чем- то другим.

— Урсула тебе что-нибудь говорила насчет своего завещания? — спросила она, когда они снова сели в ма­шину.

— Нет, — ответил Бернард. — Во всяком случае, с тех пор как получила все эти деньги. До этого она дей­ствительно говорила, что хочет кому-то что-то оста­вить, например мне, чтобы ее помнили. Я убедил ее по­тратить все, что у нее есть, чтобы остаток жизни она провела с наибольшим комфортом.

— С твоей стороны это было бескорыстно, Бер­нард, — заметила Тесса. — И теперь, когда Урсула бога­та, она, вероятно, отблагодарит тебя, оставив все свое состояние тебе. Что ж, полагаю, ты этого заслужива­ешь. И видит бог, тебе эти деньги пригодятся. Но долж­на сказать, что мне это кажется несправедливым. День­ги должны перейти к папе, а потом, в свое время, ко всем четверым из нас: тебе, мне, Брендану, Димпне, и необязательно в равных долях. В конце концов, какое отношение к папе и Урсуле имеют Брендан и Димпна, и потом, они оба и так хорошо живут.

Бернард пробормотал что-то неразборчивое.

— Но после того, что ты рассказал мне вчера вече­ром, не думаю, чтобы Урсула оставила свои деньги па­пе, во всяком случае, не все. Буду с тобой вполне откро­венна, Бернард... я размышляла над тем, что ты мне вче­ра рассказал, и считаю, что ты прав, поэтому вот мой вклад в гласность семейства Уолшей: я хочу часть этих денег для Патрика, а еще лучше — большую часть. В на­стоящий момент мы более-менее справляемся. В тече­ние учебного года он каждый день ездит в специаль­ную школу на такси. Но он не может оставаться дома до бесконечности. За ним постоянно надо следить, и я не смогу этого больше делать — с Фрэнком или без Фрэнка. В конце концов он должен будет отправиться в какое-нибудь заведение, где ему обеспечат надлежа­щий уход, а самые лучшие заведения — частные. Если бы мы могли учредить что-то вроде трастового фонда, это было бы совсем другое дело...

— Я понимаю твои чувства, — сказал Бернард. — Но, Тесса, помилуй, это дело Урсулы. Я понятия не имею, как она собирается распорядиться своими деньгами.

— Но ты можешь на нее повлиять. Ты же ведешь ее дела, разве не так?

— Не до такой степени, нет. — Он помолчал, разду­мывая. — Если бы этот разговор происходил две неде­ли назад, я бы сказал: «Ради бога, забирай все Урсулины деньги, насколько это от меня зависит, и не стоит бла­годарности». Но с тех пор я встретил Иоланду. В насто­ящий момент мне нечего ей предложить. Ни дома, ни сбережений. У меня даже нет нормальной работы. Не стану отрицать, что значительное наследство было бы мне очень кстати.

— Ты что, хочешь на ней жениться?

— Если она согласится, то да. Но на самом деле я не знаю, что она ко мне чувствует. Я не осмеливаюсь об­суждать наше будущее — боюсь, она скажет, что у нас его нет.

— Я так поняла, что она разводится.

— Да.

Тесса медленно покачала головой.

— Ты прошел долгий путь от главного ответствен­ного за кадило в церкви Божией Матери Неустанной Помощи, Бернард.

— Да, верно, — согласился он.

Когда они приехали, Энид да Сильва ждала их в вести­бюле Макаи-мэнор, и ее обычно гладкий лоб пересека­ла морщинка.

— О, мистер Уолш, я все утро пыталась дозвониться до вас. К сожалению, миссис Ридделл не очень хорошо себя чувствует. Сегодня утром ее стошнило кровью. Приезжал доктор Джерсон. Он просил вас обязательно ему позвонить. Миссис Ридделл боится, что он запре­тит ей поехать завтра к брату. Она очень волнуется. Вот номер.

Бернард сразу же позвонил.

— У нее было небольшое кровотечение, — сказал Джерсон. — Я решил, что нет необходимости снова класть се в больницу. Крови она потеряла немного. Но это плохой признак.

— Ей можно завтра съездить в Гонолулу на санитар­ной машине? — Бернард рассказал, какие были сделаны приготовления, и объяснил важность этой встречи для Урсулы.

— А ваш отец не может приехать к ней?

— Я могу спросить у доктора Фигеры, но сомнева­юсь в этом. Ему только-только позволили вставать с кровати на несколько минут в день.

— Возможно, вы правы. — Джерсон ненадолго заду­мался. — Строго говоря, мне следует сказать «нет». Зав­тра ей не помешало бы отдохнуть. Но насколько я по­нимаю, она лишь разволнуется, если не увидит своего брата, так?

— Правильно, — подтвердил Бернард.

— Тогда мы с таким же успехом можем рискнуть и разрешить ей поехать.

Именно об этом первым делом спросила Урсула, как только поздоровалась с Тессой. Бернард заметил шок, отразившийся в глазах Тессы при виде изможден­ного лица Урсулы; и подумал, что сам он уже привык, хотя сегодня она выглядела особенно хрупкой и по­желтевшей и едва смогла оторвать голову от подушки, чтобы ответить на поцелуй Тессы.

Когда он спросил ее о самочувствии, она прошеп­тала:

— Не очень. Сегодня утром меня немного стошни­ло кровью. Вызвали доктора Джерсона, чтобы он меня посмотрел. Боюсь, мне не позволят поехать завтра к Джеку.

— Все в порядке, Урсула, — успокоил ее Бернард. — Я только что справлялся у доктора Джерсона, и он го­ворит, что ты можешь поехать.

— Слава Богу за это, — вздохнула Урсула. — Думаю, я бы не перенесла еще одной отсрочки. — Здоровой рукой она сжала ладонь Тессы. — Теперь я могу рассла­биться и порадоваться твоему присутствию, Тесса. Это чудесно. Когда я видела тебя в последний раз, ты была с косичками и в школьном платье в складку.

— Жаль, что вы так долго жили вдали от нас, тетя Урсула, — сказала Тесса, не отнимая своей руки. — Вам надо было приехать к нам...

— Пока не стало слишком поздно? Да, конечно. Но я не была уверена, что меня встретят с распростерты­ми объятиями. Мой последний приезд закончился не очень удачно. По правде говоря, он закончился гран­диозной ссорой между мной, вашей матерью и Дже­ком. Я уже забыла, с чего все началось, с какого-то пус­тяка, воды для ванны или чего-то подобного. Точно, я нечаянно израсходовала всю горячую воду в титане... понимаете, к тому времени я уже американизирова­лась и считала постоянную горячую воду само собой разумеющимся, но в вашем доме в Брикли она нагрева­лась с помощью какой-то сложной системы...

— Кухонный бойлер на твердом топливе, — сказала Тесса. — Он никогда не работал как надо. В конце кон­цов мы поставили спираль для нагревания воды.

— Ну, в общем, я купалась каждое утро, потому что привыкла к этому — ежедневный душ или ванна, а в ва­шей ванной комнате душа не было... Моника прозрач­но намекала, что считает эти мои замашки излишни­ми — вы все принимали ванну раз в неделю. Я делала вид, что не понимаю, о чем она говорит, а ее эти мыс­ли, видимо, точили, обида накапливалась, пока однаж­ды утром я, набирая ванну, случайно не оставила кран открытым и вся эта драгоценная вода не вылилась че­рез предохранительную сливную трубу в огород на заднем дворе, и когда я закончила, оказалось, что сти­рать нечем. А был день стирки. Для Моники это стало последней каплей. Она взорвалась. Оглядываясь назад, я ее не виню. В те дни ей приходилось туго, она изо всех сил пыталась свести концы с концами, а я, должно быть, казалась избалованной, ничтожной девчонкой, приехавшей всего лишь погостить. Но сцена разыгра­лась безобразная, и обе стороны наговорили непро­стительных вещей. Вернувшийся с работы Джек ниче­го не сделал, чтобы как-то сгладить ситуацию. Более того, только ухудшил ее. На следующее утро я уехала, на неделю раньше, чем собиралась, и больше никогда не приезжала. Думаю, была слишком гордой, чтобы из­виниться. Разве не грустно, как подумаешь, что не­сколько галлонов горячей воды могли на всю жизнь разобщить семью.

Изнуренная долгим рассказом, Урсула закрыла глаза.

— Разумеется, дело было не только в горячей воде, правда, Урсула? — осторожно подсказал Бернард. — Было и другое, что отрезало тебя от дома. Другие оби­ды. Как та, о которой ты рассказала мне вчера — про тебя, папу и дядю Шона, когда вы были детьми.

Урсула кивнула.

— Мы гадали... кстати, я рассказал об этом Тессе, на­деюсь, ты не против...

Урсула покачала головой.

— Мы гадали, собираешься ли ты завтра поднимать этот вопрос в разговоре с папой.

Урсула открыла глаза.

— Ты считаешь, что не надо?

— Я считаю, что ты имеешь полное право. Но не слишком нападай на него.

— Он старый человек, тетя Урсула, — пояснила Тес­са, — и все это случилось так давно.

— Для меня все это было словно вчера, — сказала Урсула. — Я до сих пор ощущаю запахи того старого сарая позади нашего дома: скипидар, деготь и кошачья моча. Это возвращается все время, как воспоминание о дурном сне. И Шон улыбается мне, но только одними губами, не глазами. Понимаете, я не могу простить Шо­на, потому что не могу поговорить с ним об этом, как не могу попросить у Моники прощения за то, что из­расходовала воду. Я слишком затянула. Они оба мерт­вы. Но мне кажется, если я смогу поговорить с Джеком, если я смогу рассказать ему, как много горя то лето в Корке причинило мне в дальнейшей жизни, и почувст­вую, что он понимает и принимает на себя часть ответ­ственности, тогда я освобожусь от этого воспомина­ния раз и навсегда. И смогу умереть в мире.

Неохотно соглашаясь, Тесса молча похлопала Урсу­лу по исхудалой руке.

— Разумеется, всегда остается возможность, что он совсем забыл об этом, вытеснил из памяти, — сказал Бернард.

— Не думаю, — возразила Урсула.

И, припомнив, с какой неохотой все это время отец воспринимал мысль о воссоединении с Урсулой, Бер­нард подумал, что она права.

— И еще одно, — попросила Урсула, когда они со­бирались уходить. — Мне, наверное, следует получить последнее причастие.

— Хорошая мысль, — сказала Тесса. — Только мы больше так не говорим. И соборованием тоже не назы­ваем. Это называется елеопомазанием больного.

— Ну, как бы это ни называлось, мне кажется, я мог­ла бы это получить, — сухо произнесла Урсула.

— Я поговорю с отцом Люком в Святом Иосифе, — пообещал Бернард. — Уверен, он с радостью сюда при­едет.

— Может, сделаем это завтра днем, в больнице, — предложила Тесса. — Когда мы все соберемся вместе как семья.

— С удовольствием, — согласилась Урсула. Поэтому Бернард тут же позвонил в кабинет священника в Св. Иосифе и обо всем договорился.

— Боже мой, Бернард, — сказала Тесса, когда они вы­шли из Макаи-мэнор, — она выглядит ужасно. Кожа да кости.

— Да. Просто я уже привык. Но это страшная бо­лезнь.

— О жизнь, жизнь! — Тесса покачала головой. — Что до всех этих умственных и физических страданий... — она не договорила. — Мне нужно искупаться, — неожи­данно изменила она тему разговора, расправляя плечи и поднимая лицо к солнцу. — Мне нужно искупаться в океане.

Они вернулись на квартиру, чтобы надеть купаль­ные костюмы, а потом Бернард повез Тессу в парк Капиолани-Бич. Пока они раздевались, он рассказал ей историю о потерянном и найденном ключе. Бедра у Тессы были тяжеловаты, и выглядела она в простом черном купальнике нескладной, но пловчихой оказа­лась сильной и грациозной, и ему пришлось поста­раться, чтобы не отстать от сестры, устремившейся в открытое море. Когда они отплыли от берега ярдов на сто, Тесса перевернулась на спину и с наслаждением забила ногами.

— До смешного теплая вода, — выкрикнула она, когда он подплыл к ней, пыхтя и отдуваясь. — Можно провести в воде целый день и не замерзнуть.

— Не то что в Гастингсе, а? — заметил Бернард. — Помнишь, как у тебя синели пальцы?

— А ты всегда стучал зубами, — засмеялась она. — В буквальном смысле слова. Ни до того, ни после я тако­го не слышала.

— И какое это было мучение — ходить босиком по той гальке.

— А снять мокрые трусы и натянуть штанишки, обернувшись крохотным полотенчиком и удержива­ясь при этом на одной ноге на груде разъезжающегося галечника...

Он уже давно не чувствовал себя с Тессой так сво­бодно. Слово «штанишки», когда-то обыденное и не­сколько сомнительное, похоже, привело его в состоя­ние игривого и бездумного счастья, которое у него ас­социировалось с детством, хотя на самом деле он не помнил, чтобы Тесса когда-нибудь произносила при нем это слово. Лежа на песке и обсыхая после купания, он сказал ей об этом.

— Ну ты что, мне бы надавали подзатыльников, ес­ли бы я такое сказала. В том, что касалось тебя, мама и папа были очень строги со мной и с Димпной. Нам приходилось вести себя очень скромно, из страха от­влечь тебя от твоего призвания.

— Правда?

— Конечно. «Лифчик» и «штанишки» считались не­приличными словами. Если мы стирали или гладили свое белье и та заходил на кухню, все быстро прятали, чтобы ненароком тебя не воспламенить. А что касает­ся гигиенических прокладок... ты ведь, наверное, даже не знаешь, когда у нас начались месячные, верно?

— Нет, — сказал Бернард. — До сего момента я ни­когда об этом не задумывался.

— Тебе с раннего возраста было предначертано стать священником, Бернард. Я прямо-таки видела нимб, нараставший вокруг твоей головы, как кольца Сатурна. У тебя дома была очень привилегированная жизнь.

— Неужели?

— Хочешь сказать, что не помнишь? Ты никогда не мыл посуду, потому что считалось, что тебе больше за­дают на дом, чем всем остальным, или твои задания важнее. По воскресеньям тебе всегда давали лучший кусок жаркого.

— Это просто смешно.

— Это правда. И если тебе требовалась новая одеж­да или обувь, она тут же появлялась, тебе не нужно бы­ло даже просить. Тогда как мы... Посмотри на этот па­лец. — Она подняла ногу и указала на огромный, де­формированный сустав большого пальца. — Это из-за того, что я слишком долго носила туфли, из которых выросла.

— Но это же ужасно! Я чувствую себя мерзавцем.

— Виноват не ты, а мама и папа. Они отгораживали тебя от реального мира.

— «Они тебя надули, папа с мамой, / Всучив тебе свой залежалый опыт».[95]

— Прошу прощения! — Тесса села, вытаращив на не­го глаза.

— Это стихотворение Филипа Ларкина.

— Ничего себе язык для стихов.

— «И специальных глупостей добавив, / Но зла тебе, конечно, не желая».

Тесса подавила смешок и вздохнула:

— Бедная мама. Бедный папа.

— Бедная Урсула, — сказал Бернард. — Бедный Шон.

— Бедный Шон?

— Да. Мы не должны лишать Шона нашей жалости. Кто знает, что заставило его сделать то, что он сделал? Кто знает, какие муки совести он потом испытывал?

Когда они вернулись на квартиру, чтобы принять душ и переодеться, Бернард предложил пойти куда-ни- будь поесть, но Тесса, на которой внезапно сказалась разница во времени, воспротивилась. Она нашла в холодильнике яйца и сыр, купленные Бернардом в магазине «Эй-би-си» на углу квартала, и закончилось тем, что в конце концов она встала к плите и пригото­вила для них омлет с сыром, подав к нему овощной салат, пару дней назад принесенный Софи Кнопфльмахер.

Пока они ели, позвонил из Англии Фрэнк. Бернард хотел было выйти из комнаты, но Тесса знаком велела ему остаться. Она кратко и без всякого выражения от­вечала на вопросы Фрэнка. Да, она добралась благопо­лучно. Да, она видела папу, он быстро поправляется. Да, она видела Урсулу, которая чувствует себя совсем не­важно. Погода жаркая и солнечная. Она уже два раза плавала — один раз в бассейне, другой — в океане. Нет, она не знает, когда вернется. Пусть он передаст детям, что она их любит. До свидания, Фрэнк.

— Как он справляется? — спросил Бернард, когда она положила трубку.

— Он кажется... — Тесса поискала слово, — отрез­вевшим. Ни единого слова о Брайони.

Вскоре после ужина Тесса отправилась спать. Бер­нард позвонил Иоланде и попросил ее встретиться с ним в «Вайкики серфрайдере». Она сказала, что долж­на быть дома, чтобы убедиться, что Рокси вернется к половине одиннадцатого, как обещала. Бернард по­смотрел на часы. Было двадцать минут девятого.

— Всего на часок, — взмолился он.

— Всего на часок! Я тебе что — девушка по вызову?

— Не для этого, — сказал он. — Я хочу поговорить.

Но так уж вышло, что и для «этого» тоже.

— Так о чем же ты хочешь поговорить, Бернард? — спросила она потом.

— Что ты все время называешь меня «Бернард»?

— А как ты хочешь, чтобы я тебя называла? — удиви­лась она. — Берни?

Он хихикнул.

— Нет, ни в коем случае. Но любовники называют друг друга «дорогой», или «милая», или еще как-нибудь, разве нет? Есть еще одно американское слово...

— Сладкий?

— Да, точно. Называй меня «сладкий».

— Я Льюиса так называла — «сладкий». Мне будет казаться, что я твоя жена.

— Вот потому мне это и нравится. Я бы хотел же­ниться на тебе, Иоланда.

— Да? Как или лучше, где ты думаешь это сделать?

— Вот об этом я и хотел поговорить. Но как ты в принципе к этому относишься?

— В принципе? В принципе, я думаю, что это самое безумное предложение за всю мою жизнь. Мы знакомы меньше двух недель. Я нахожусь в состоянии длитель­ного и сложного бракоразводного процесса. У меня дочь-подросток, которая ходит на Гавайях в школу, и работа, которая, даже если она и не является вершиной психиатрии, удовлетворяет меня. У тебя, насколько я понимаю, туристические документы и работа в Англии, так что тебе необходимо вернуться, не говоря уже о вы­здоравливающем отце, которого надо отвезти домой.

— Очевидно, мы не можем пожениться прямо сей­час, — согласился он. — Но я могу попросить в Англии въездную визу и приехать на Гавайи и попытаться найти здесь работу. Преподавателя. Или что-нибудь в туризме.

— Боже, только не это, — сказала Иоланда. — Я вый­ду за тебя лишь для того, чтобы уехать с Гавайев.

— Я серьезно, Иоланда.

— Я тоже.

Он приподнялся на кровати, чтобы лучше видеть ее лицо в тускло освещенной комнате.

— Ты хочешь сказать, что выйдешь за меня?

— Я хочу сказать, что я серьезно настроена поки­нуть Гавайи.

— О, — произнес Бернард.

— Не надо такого удрученного вида. — Она улыбну­лась и погладила его по лицу. — Ты действительно мне нравишься, Бернард. Я не знаю, хочу ли я выйти за те­бя... я не знаю, хочу ли я вообще снова замуж Но я бы хотела продолжить наши отношения.

— Как? Где?

— Я приеду погостить к тебе на Рождество — как для начала? Льюис может забрать детей.

— На Рождество?

Бернард с тревогой подумал о Раммидже в конце декабря и о колледже Св. Иоанна во время рождествен­ских каникул: минимальное обслуживание в столовой, тоскующие по дому африканские студенты болтаются по тускло освещенным коридорам, его собственная за­громожденная вещами спальня-кабинет с единствен­ной узкой кроватью.

— Да. Можешь себе представить, но я была в Англии только раз — летом, всего несколько дней в Лондоне.

— Не уверен, что тебе понравится Англия зимой.

— Почему? На что она похожа?

— Дни очень короткие. Светает только в восемь ут­ра, а к четырем часам дня уже темно. Постоянная об­лачность. Иногда ты сутками не видишь солнца.

— Звучит заманчиво, — сказала Иоланда. — Мне до смерти надоело это чертово солнце. Мы можем задер­нуть шторы и разжечь в камине огонь.

— Боюсь, у меня нет камина, — сказал Бернард. — На самом деле у меня всего одна комната в колледже с одной секцией электрического обогревателя и газо­вой плиткой. Нам придется поселиться в какой-нибудь гостинице.

— Это будет просто великолепно. Одна из этих сельских гостиниц, где справляют традиционное анг­лийское Рождество. Я видела рекламу.

— Боюсь, тебе придется платить за себя.

— Ничего страшного. Ты опять начал говорить «бо­юсь». Ты точно хочешь, чтобы я приехала?

— Конечно, я хочу, чтобы ты приехала. Я просто не хочу, чтобы ты разочаровалась. Дело в том, что у меня нет достаточно денег, чтобы обеспечить тебя долж­ным образом. И никогда не будет, если только...

— Если только что?

— Ну, говоря откровенно, если я не унаследую их после Урсулы.

— Что ж, это вполне возможно, не так ли? В конце концов, именно ты нашел акцию «Ай-би-эм».

— До этого случая она действительно собиралась что-то мне оставить. Но теперь, когда тут такие день­ги, ситуация кажется мне более деликатной. Я чувст­вую, что мои родные сплачиваются вокруг Урсулы. Залечиваются старые раны. Мы наконец-то открыто говорим друг с другом. Я не хочу, чтобы враждеб­ность из-за Урсулиного завещания поставила все это под угрозу. Ты же знаешь, что такое семья. Папа — ближайший родственник. И теперь вот Тесса хочет, чтобы я убедил Урсулу создать трастовый фонд для Патрика.

— Не надо, Бернард, — с силой произнесла Иолан­да. — Не делай этого. Не превращайся в коврик для вы­тирания ног. Пусть Урсула сама решит, как ей посту­пить с деньгами. Если она захочет отдать их Патрику, прекрасно. Если захочет отдать их твоему отцу, хоро­шо. Если она отдаст их на исследования в области ра­ка, тоже замечательно. Но если она захочет отдать деньги тебе, прими их. Это ее выбор. С Патриком все будет в порядке. С Тессой все будет в порядке. Она справится в любом случае. Она рассказала мне, как взяла и уехала от мужа, кажется, его зовут Фрэнк? Ви­димо, с помощью ребенка-инвалида Фрэнк все эти годы держал ее дома как на привязи. Ей нужно было сбе­жать, и она это сделала. У нее хватило смелости. И я ее за это уважаю. Но с другой стороны, в чем там дело с Фрэнком? Почему у него шуры-муры с этой юной учи­тельницей? Может, Тесса недостаточно уделяла ему внимания. Она одержима этим ребенком. Чтобы за­щитить его интересы, она готова сразиться с целым миром. Она не посчитается и с тобой, если ты дашь слабину. И если, пока я тут разливаюсь, ты сидишь и думаешь, что между ее семейной ситуацией и моей на­блюдается некое сходство, то знай, что и мне это при­ходило в голову.

На следующий день они пообедали вместе пораньше, и Тесса взяла до больницы Св. Иосифа такси, а Бернард направился в Макаи-мэнор. План был таков: он оста­вит там свой автомобиль и поедет с Урсулой в нанятой санитарной машине, а Тесса тем временем составит компанию отцу. Санитарная машина оказалась не на­стоящей, полностью оборудованной «скорой», как та, в которой Бернард сопровождал отца в больницу после несчастного случая, а специальным транспортным средством, предназначенным для перевозки пациен­тов в инвалидных креслах. Сзади у нее был электриче­ский подъемник. Урсула волновалась и нервничала. Этим утром ей вымыли и уложили волосы; изможден­ное, пожелтевшее лицо густо напудрили, а губы отте­нили помадой; действовали из лучших побуждений, но эффект получился несколько жутковатый. Облачили Урсулу в шелковое, голубое с зеленым муму, а на руку наложили свежую повязку. Янтарные четки на сереб­ряной цепочке обвивали ее исхудалые пальцы.

— Они принадлежали моей матери, — сказала Ур­сула. — Она дала их мне, когда я уезжала из дома, что­бы выйти за Рика. Мне кажется, она считала их чем-то вроде поводка, который когда-нибудь приведет меня назад в отчий дом. Она очень верила в Божью Матерь, как и твоя мама, Бернард. Я подумала, что, может, Джек захочет их взять.

Бернард спросил, не лучше ли ей оставить четки себе.

— Я хочу, чтобы у Джека было что-нибудь, что на­помнит ему об этом дне, когда он вернется в Англию. Ничего другого не придумала. В любом случае они мне скоро уже не понадобятся.

— Чепуха, — с напускной бодростью заявил Бер­нард. — Сегодня ты выглядишь несравненно лучше.

— Да, неплохо для разнообразия выбраться за пре­делы Макаи-мэнор, каким бы прекрасным он ни был. Океан такой красивый. Я скучаю по океану.

В этот момент они как раз ехали мимо Алмазной головы — по той дороге, что шла по верху скал. Бер­нард предложил Урсуле остановиться и полюбоваться видом.

— Может, на обратном пути, — сказала она. — Не хочу заставлять Джека ждать. — Ее пальцы нервно те­ребили четки. — Где мы с ним увидимся? У него отдель­ная палата?

— Нет, с ним лежит еще один мужчина. Но там есть уютная терраса, где пациенты могут прогуливаться или сидеть в тени. Я так думал, что мы пойдем туда. Там нам никто не помешает.

Когда они прибыли в Св. Иосифа, водитель опустил пристегнутую к инвалидному креслу Урсулу на землю и повез по пандусу к больничному лифту. Приехав на нужный этаж, Бернард попросил водителя подождать их внизу и взялся за кресло. Сначала он заглянул в па­лату к отцу, но его кровать пустовала. Мистер Уинтерспун, оторвавшись от своего мини-телевизора, сказал, что мистер Уолш с дочерью на террасе. Бернард повез кресло дальше по коридору, миновал пару раздвижных дверей, вышел наружу, завернул за угол — и тут, в кон­це террасы, и нашел их. Мистер Уолш тоже сидел в ин­валидном кресле, а Тесса, нагнувшись, поправляла ему на коленях халат.

— Джек! — хрипло произнесла Урсула, слишком ти­хо, чтобы он услышал, но мистер Уолш, должно быть, почувствовал ее присутствие, потому что резко огля­нулся и что-то сказал Тессе. Улыбнувшись, она привет­ственно помахала рукой и начала толкать кресло к Бернарду и Урсуле, так что все они встретились, чуть не столкнувшись, в середине террасы — со смехом, слезами и возгласами. Мистер Уолш, без сомнения, ре­шил держать эмоциональную сторону ситуации под контролем с помощью непоколебимой веселости.

— Эй! — вскричал он, когда два кресла съехались. — Не так быстро! Мне не нужна еще одна авария.

— Джек! Джек! Как чудесно наконец-то увидеть тебя, — воскликнула Урсула, наклоняясь над сцепившимися ко­лесами, чтобы пожать ему руку и поцеловать в щеку.

— Мне тоже, Урсула. Однако ну и видок у нас с то­бой в этих штуковинах — как пара чучел Гая Фокса[96].

— Ты прекрасно выглядишь, Джек. Как твое бед­ро?

— Говорят, срастается хорошо. Заметь, я не знаю, буду ли я снова таким, как прежде. А как ты, моя доро­гая?

— Сам видишь, — пожала плечами Урсула.

— Ну да, ты сильно похудела. Я очень сожалею о твоей болезни, Урсула. Ну, не плачь. Не плачь. — Взяв в руки ее костлявую кисть, он нервно похлопал по ней.

Бернард и Тесса поставили кресла в тихом, тенис­том уголке террасы, напоминавшем аркаду, увитую вьющимися растениями в цвету, которые перекину­лись через решетчатую крышу, как раз и давая тень. Для мистера Уолша прелесть этого места заключалась в том, что здесь можно было курить, и он немедленно распечатал пачку «Пэлл-Мэлла» и предложил присут­ствующим.

— Никто не хочет? — уточнил oн. — Что ж, буду над­рываться в одиночку, отгоняя от всех вас мух.

После оживленного обсуждения поездки Урсулы в санитарной машине, мнения мистера Уолша насчет больницы Св. Иосифа, вида, открывающегося с терра­сы, и подобных ничего не значащих вещей наступила тишина.

— Ну разве не глупо, — вздохнула Урсула. — Так мно­го нужно всего сказать, что не знаешь, с чего начать.

— Мы ненадолго оставим вас вдвоем, — сказал Бер­нард.

— Не нужно, — воспротивился отец. — Вы с Тессой не мешаете... а, Урсула?

Та пробормотала что-то неразборчивое. Однако Тесса поддержала Бернарда, и они удалились, оставив стариков сидящими друг против друга в инвалидных креслах. Мистер Уолш посмотрел им вслед с таким ви­дом, словно его загнали в угол.

Бернард и Тесса ушли в другой конец террасы и, об­локотившись на балюстраду, стали смотреть на крыши домов в пригороде, блестевшие на солнце, на автост­раду, где интенсивность движения все нарастала, и — в отдалении — на затянутый маревом ровный индустри­альный пейзаж вокруг порта Гонолулу. Аэробус, ма­ленький, как игрушка, медленно набирал высоту и, прежде чем направиться на восток, сделал круг над океаном.

— Ну что ж, — проговорил Бернард. — Мы это сде­лали. Наконец свели их вместе.

— Как мило с твоей стороны сказать «мы», Бернард, — заметила Тесса. — Это случилось только благодаря тебе.

— Но мне все равно приятно, что ты здесь.

— Ты помнишь мою первую реакцию — я посчитала безумием везти папу в такую даль, чтобы повидать Ур­сулу, а когда услышала, что его сбила машина, подумала, что это наказание за мою непоследовательность, — сказала Тесса с видом человека, у которого на душе груз и который решил этот груз сбросить. — Но те­перь, когда я здесь и знаю то, что знаю об их отноше­ниях в прошлом, я считаю, что ты был прав. Ужасно, если бы Урсула умерла одна, не помирившись с ним, за тысячи миль от дома.

Бернард кивнул.

— Думаю, папу стали бы терзать угрызения совести, позже, в старости. Когда он сам оказался бы на пороге смерти.

— Не надо, — попросила Тесса, сцепив руки и ссуту­лившись. — Не хочу думать о том, что папа умрет.

— Говорят, — сказал Бернард, — что, когда умирает второй из твоих родителей, ты наконец осознаешь собственную смертность. Интересно, правда ли это? Принять смерть, быть готовым к смерти, когда бы она ни пришла, и в то же время не дать этому ожиданию испортить тебе жажду жизни — это кажется мне самой трудной задачкой из всех.

Они немного помолчали. Потом Тесса сказала:

— Когда мама умерла, я наговорила тебе непрости­тельных вещей на похоронах, Бернард.

— Ты прощена.

— Я обвинила тебя в маминой смерти. Я не должна была. Я совершила очень дурной поступок.

— Ничего, все хорошо, — сказал Бернард. — Ты бы­ла расстроена. Мы все были расстроены. Нам надо бы­ло поговорить. Нам вообще нужно было больше гово­рить, во многих случаях.

Тесса повернулась и быстро поцеловала его в щеку.

— Что ж, им, похоже, наконец есть о чем погово­рить, — кивнула она через плечо в сторону Джека и Ур­сулы, которые и в самом деле были глубоко погружены в беседу.

Брат с сестрой предприняли довольно бесцельную прогулку по территории больницы, в основном по ав­тостоянке, а потом разыскали отца Макфи. Он показал им часовню — прохладное, приятное помещение с бе­лыми стенами и полированной мебелью из дерева твердых пород, и все раскрашеное разноцветными бликами света, проходящего через современные вит­ражные окна.

— Я подумал, раз ваша тетя в инвалидном кресле, мы совершим причастие здесь, — сказал он. — Разуме­ется, обычно мы делаем это с лежачими больными, но в данном случае... После помазания вы все примете причастие с миссис Ридделл?

— Да, — ответила Тесса.

— Нет, — возразил Бернард.

— Я могу благословить вас, если хотите, — предло­жил священник. — Я всегда даю возможность тем при­шедшим к мессе, кто по каким-то причинам отказыва­ется принять причастие, разведенным например, по­дойти к алтарю для благословения.

Бернард колебался, потом неохотно согласился. Он начинал проникаться все большим расположени­ем к отцу Макфи, который не жалея сил пытался быть полезным.

Когда они вернулись на террасу, мистер Уолш за­думчиво курил, глядя поверх балюстрады на океан, а Урсула спала в своем кресле.

— Сколько она уже спит? — воскликнул Бернард, испугавшись, что они слишком долго отсутствовали.

— Минут пять, — ответил отец. — Она вдруг уснула, когда я что-то ей говорил.

— С ней это бывает, — успокоился Бернард. — Она так слаба, бедняжка.

— А до этого вы хорошо поговорили, папа? — спро­сила Тесса.

— Да, — ответил он. — Нам надо было о многом по­говорить.

— Это точно, — сказала Урсула. Казалось, она не осознала, что спала.

На обратном пути в Макаи-мэнор Бернард попросил водителя остановиться на парковке на вершине скалы, рядом с Алмазной головой, и опустить кресло Урсулы на землю. Затем подвез ее к парапету, чтобы она смогла увидеть изумрудно-голубой океан и с дюжину виндсер­фингистов, скользящих по его поверхности на ветру.

— Какой сегодня был чудесный день, — проговори­ла она. — Я чувствую такое умиротворение. Теперь я могу умереть вполне счастливой.

— Не говори глупостей, Урсула, — оборвал ее Бер­нард. — В тебе еще столько жизни.

— Нет, я сказала, что думала. Полагаю, оно долго не продлится, это чувство. Я жду, что сегодня вечером, как обычно, вернутся страх и отчаяние. Но сейчас... я тут как-то прочла в журнале, что древние гавайцы верили, будто, когда ты умираешь, твоя душа прыгает с высо­кой скалы в море вечности. Они называли это каким- то специальным словом, сейчас я не могу его вспом­нить, но оно означало «место отрыва от земли». Как ду­маешь, это не одно из них?

— Я бы не удивился, если так, — откликнулся Бер­нард.

— У меня такое странное чувство, что если я бро­шусь сейчас с этой скалы, то не испытаю ни боли, ни страха. Мое тело спадет с меня, как одежда, и, кружась, тихо опустится на землю, а душа полетит на небо.

— Ой, пожалуйста, давай не будем пробовать, — по­шутил Бернард. — А то расстроим вон тех людей. — Он показал на туристов, которые стояли неподалеку, щел­кая и жужжа своими камерами.

— Я чувствую себя такой... легкой, — сказала Урсу­ла. — Должно быть, потому, что я облегчила душу перед Джеком. Облегчить душу — точные слова. Именно так я себя чувствую.

— Значит, вы все же поговорили о Шоне?

— Да. Джек, конечно, помнил то лето. Может, не так живо, как я, но едва я завела разговор о старом сарае в конце нашего сада в Корке, как по выражению его ли­ца поняла, что он знает, о чем я собираюсь говорить. Он сказал, что в то время боялся нажаловаться нашему отцу на Шона, потому что Шон и с ним пытался проде­лывать всякие мерзкие штучки года за два до того, и Джек боялся, что все это всплывет и нас изобьют до по­лусмерти. Может, он и прав. Наш отец, это точно, в гне­ве делался страшен. Джек сказал, он искренне полагал, что я была слишком мала, чтобы понимать, что делает Шон, слишком мала, чтобы как-то пострадать от этого, думая, я со временем обо всем забуду. Кажется, он ис­пытал настоящий шок, когда я сказала ему, что это рас­строило мой брак и здорово испортило мне жизнь. Он все говорил: «Прости меня, Урсула, прости меня». И я верю — говорил искренне. Видимо, именно поэтому он спросил отца Люка, может ли тот исповедать его перед принятием причастия. Чудесная была служба, помазание елеем больных, правда? Некоторые слова были так прекрасны, жаль, что я их не запомнила.

— Я, кажется, помню, — сказал Бернард. — Я доста­точно часто произносил их. «Через это святое пома­зание по благостному милосердию Своему да изба­вит тебя Господь от прегрешений, которые ты со­вершил своими глазами». И затем то же самое про нос, ладони и стопы.

— Так, ради интереса, как можно нагрешить носом?

Бернард от души расхохотался.

— О, это был любимый каверзный вопрос на заня­тиях по моральной теологии в бытность мою студен­том.

— И каков же был ответ?

— В учебнике говорилось, что ты можешь злоупо­требить, нюхая духи и цветы. Это казалось не слишком убедительным. Кроме того, смутно намекалось на то, что похоть вызывается запахами тела, но в семинарии в это не углублялись по вполне понятным причинам. — Перед его мысленным взором тут же предстала карти­на: он на коленях, уткнувшись лицом в промежность Иоланды, и вдыхает запах, напоминающий аромат со­леного воздуха на пляже во время прилива.

— Вообще-то я не об этом думала, — сказала Урсу­ла. — Был такой урок...

— Соборное послание святого апостола Иакова. «Болен ли кто из вас?».

— Именно это. Ты помнишь, как там дальше?

— «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвите­ров Церкви, и пусть помолятся над ней, помазав ее елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящую, и восставит ее Господь; и если она соделала грехи, простятся ей. Признавайтесь друг перед дру­гом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться..[97]»

— Именно так. Какая жалость, что ты больше не свя­щенник, Бернард, ты так чудесно произносишь эти слова. Только разве о «болящей женщине» говорил отец Люк, когда читал их сегодня днем?

— Нет, — ответил Бернард. — Я изменил слова ради тебя.

К тому времени как они вернулись в Макаи-мэнор, Ур­сула совсем выдохлась.

— Замученная, но довольная, — изрекла она, когда снова оказалась в своей постели. Она взяла племянни­ка за руку. — Дорогой Бернард! Спасибо, спасибо, спа­сибо!

— Я, пожалуй, пойду, тебе надо отдыхать, — сказал он.

— Да, — согласилась она, но руки не выпустила.

— Я приеду завтра.

— Знаю, что приедешь. Я привыкла на это рассчи­тывать. И страшусь того дня, когда ты выйдешь из этой комнаты в последний раз. Когда я буду знать, что на следующий день ты не придешь, потому что будешь в самолете, на пути в Англию.

— Я еще не знаю, когда уеду, — заметил он, — так что не стоит расстраиваться заранее. Все зависит от папиного выздоровления.

— Он сказал, что его выпишут из больницы на сле­дующей неделе.

— Отвезти его домой может и Тесса. А я бы остался еще на несколько дней.

— Ты такой милый, Бернард. Но рано или поздно тебе придется уехать. Ты должен вернуться к своей ра­боте.

— Да, — признал он. — Скоро в колледже нужно бу­дет читать вводный курс для африканских и азиатских студентов. Я обещал его взять. Предполагается, что он знакомит их с жизнью Британии, — принялся подроб­но излагать Бернард, надеясь отвлечь Урсулу от невеселых мыслей. — Надо продемонстрировать, как обра­щаться с газовой плиткой, и как есть копченую селед­ку, и сводить их к «Марксу и Спенсеру», чтобы купить теплое белье.

Урсула с трудом улыбнулась:

— Я только надеюсь, что не слишком долго прожи­ву после твоего отъезда.

— Ты не должна так говорить, Урсула. Это огорчает меня, так же как и тебя.

— Прости. Я просто пытаюсь настроиться на жизнь без тебя. Твое присутствие последние две недели, встреча с Джеком и Тессой совсем меня избаловали. Когда вы все улетите, мне будет страшно одиноко.

— Кто знает, может, я вернусь на Гавайи.

Урсула покачала головой:

— Это слишком далеко, Бернард. Ты не сможешь взять и прыгнуть в самолет и полететь через полмира, только потому, что я почувствую себя одиноко.

— Всегда есть телефон, — сказал он.

— Да, всегда есть телефон, — сухо повторила Урсула.

— И всегда есть Софи Кнопфльмахер, — пошутил он. — Уверен, она будет рада навещать тебя, когда папа уедет.

Урсула скривилась.

— Есть еще один человек, который живет в Гонолу­лу, — сказал Бернард. — И я знаю, что этот человек рад будет тебя навещать... и я знаю, что она тебе понра­вится. — Яркий образ-предвидение вспыхнул в его мозгу: Иоланда решительно входит в комнату в своем красном платье, размахивая смуглыми руками игрока в теннис, излучая здоровье и энергию; она улыбается Урсуле и придвигает стул, чтобы поговорить с ней.

Они будут говорить обо мне, наивно подумал он. — Я привезу ее завтра, познакомиться. Зовут ее Иоланда Миллер. Она вела ту машину, которая сбила папу... точ­нее сказать, под которую он шагнул. Вот так мы позна­комились. И с тех пор подружились. Ну, на самом деле очень подружились. — Он вспыхнул. — Помнишь, ты попросила меня пойти в «Моану» на коктейли, чтобы отпраздновать явление акций «Ай-би-эм»? Так вот, я те­бе тогда не сказал, но я пригласил Иоланду. — Не входя в подробности, он ясно дал понять, что с тех пор они виделись очень часто.

— Ну, Бернард, а ты, оказывается, темная лошад­ка! — заметила до крайности изумленная Урсула. — Значит, у тебя есть еще одна причина вернуться на Га­вайи помимо встречи со своей бедной старой теткой.

— В самую точку, — подтвердил Бернард. — Все упирается только в деньги.

— Я оплачу твой приезд в любое время, когда ты за­хочешь, — сказала Урсула. — В конце концов, я все рав­но оставляю все деньги тебе.

— О, я бы не стал этого делать, — возразил Бернард.

— Почему нет? Кто заслуживает их больше, чем ты? Кому они нужны больше, чем тебе?

— Патрику, — ответил Бернард. — Сын Тессы абсо­лютно беспомощен.