"Райские новости" - читать интересную книгу автора (Лодж Дэвид)1— Ты вообще во что-нибудь веришь, Бернард? — спросила Урсула. — Ты веришь в загробную жизнь? — Не знаю, — сказал он. — Да ладно, Бернард. Ответь мне прямо на прямой вопрос. Какой смысл быть преподавателем колледжа, если ты не можешь этого сделать? — Боюсь, что в вопросе загробной жизни современные богословы склонны изворачиваться. Даже католические. — Правда? — Возьми, например книгу Кюнга[86] «Быть христианином», одну из классических современных работ. В указателе ты не найдешь слов «Загробная жизнь» и «Царство небесное». — Не понимаю, какой смысл в религии, если нет небесного царства, — сказала Урсула. — Я имею в виду, зачем быть хорошим, если тебя за это не вознаградят? Почему бы не быть плохим, если в конечном счете тебя за это не покарают? — Говорят, что добродетель уже сама по себе награда, — с улыбкой ответил Бернард. — К черту это, — отозвалась Урсула и хрипло фыркнула над собственным выбором слов. — А как же ад? Эта затея тоже провалилась? — Очень вероятно, и я бы сказал — к лучшему. — И вместе с ним, видимо, и чистилище? — Довольно занятно, но современные теологи, даже некатолики, гораздо больше симпатизируют идее чистилища, хотя о нем существует очень мало библейских свидетельств. Некоторые проводят аналогию между чистилищем и идеей реинкарнации в восточных религиях, которые сейчас довольно модны, особенно буддизм. Ну, знаешь, искупление своей жизнью грехов предыдущей жизни, пока не достигнешь нирваны. — А что это? — М-м-м... ну, грубо говоря, это означает уничтожение личного я, соединение с вечным духом Вселенной. Прыжок с Колеса бытия в ничто. — Мне почему-то это не нравится, — сказала Урсула. — Ты действительно хочешь жить вечно? — рискнул под дразнить ее Бернард. Эти богословские беседы, которые стали непременной принадлежностью его визитов в Макаи-мэнор, казались ему хождением по тонкому льду, учитывая состояние Урсулы; но именно она всегда их начинала и, похоже, получала странное удовлетворение, прибегая к его профессиональным знаниям и прощупывая его скептицизм. — Конечно, — откликнулась она. — А разве другие не хотят? Ты не хочешь? — Нет, — ответил он. — Я был бы очень рад избавиться от этого себя. — В лучшем месте ты бы так не думал. — А, место, — подхватил Бернард. — В том-то вся и сложность, верно? Думать о небесах как о месте. О саде. Городе. Счастливых Охотничьих Угодьях[87]. Солидных таких местах. — Я всегда представляла себе рай в виде огромного собора, где на алтаре восседает Бог-Отец и все ему поклоняются. Так нам объясняли на уроках закона божьего в школе. Скучноватое создается впечатление — словно бесконечная торжественная месса. Конечно, монахини говорили, что нам не будет скучно, когда мы туда попадем. Эта перспектива, похоже, их очень вдохновляла, или они притворялись. — Один современный теолог выдвинул идею, что загробная жизнь есть вид сна, в котором мы осуществляем все свои желания. Если у тебя желания мелкие, ты попадешь в мелкий рай. Более утонченные желания — и ты попадаешь в более утонченный рай. — Замечательная идея. Откуда он ее взял? — спросила Урсула. — Не знаю. По-моему, придумал, — ответил Бернард. — Просто удивительно, сколько современных богословов, отвергнувших ортодоксальную эсхатологическую схему, без зазрения совести придумывают новые, столь же фантастичные. — Да уж, ну и словечки ты знаешь, Бернард, — язык сломаешь. Как там? Эсха... ? - Эсхатологический. Относящийся к Четырем Последним Вещам. — Смерти, Судному дню, Аду и Раю. — Ты хорошо учила катехизис. — Обычно монахини пороли нас, если мы этого не делали, — сказала Урсула. — Но по-моему, в идее того парня что-то есть. — А тебе не кажется, что она несколько элитарна? Рай с пивом и кеглями для простонародья, тогда как более образованные слушают — какой бы пример привести — игру Моцарта и берут уроки рисования у Леонардо да Винчи. Это слишком уж напоминает здешний мир, где одни могут остановиться в «Моане», а другие — в «Вайкики серфрайдере». — Что такое «Вайкики серфрайдер»? — А, это гостиница, где мы с папой должны были жить, она входит в стоимость нашего тура. Один из этих огромных безликих домов-коробок в нескольких кварталах от пляжа. — Значит, ты там был? — Э... да, был, — сказал Бернард, слегка смутившись. — Я ходил узнать, нельзя ли получить какую-нибудь компенсацию за комнату. — Удалось? -Нет. — Меня это ничуть не удивляет... Если бы ты — Не знаю, — сказал Бернард. — Думаю, я бы не отказался от возможности еще раз прожить свою жизнь. Не приняв в пятнадцать лет решения стать священником и посмотрев, что из этого выйдет. — Ты бы сделал кучу других ошибок. — Совершенно верно, Урсула. Но мне могло бы и повезти. Никто не знает. Все взаимосвязано. Я помню, как несколько лет назад смотрел по телевизору футбольный матч — Англия против какой-то другой страны. По всей видимости, это был очень важный матч — на кубок, что ли. Телевизор включил мой молодой помощник Томас, так что я смотрел, желая сделать ему приятное. Англичане проиграли из-за пенальти во втором тайме. После финального свистка бедняга Томас рвал на себе волосы. «Если бы только мы не пропустили этот пенальти, — сказал он, — была бы ничья и мы вышли бы в финал». Я заметил ему, что его суждение основано на ложной посылке, а именно, что можно изъять из игры пенальти, не изменив при этом игру. На самом-то деле, если бы пенальти не назначили, игра продолжалась бы без перерыва и с того момента и до конца все передвижения мяча отличались бы от тех, что мы видели. Англия могла выиграть или проиграть с любым количеством голов. Я указал Томасу на это, но он был безутешен. «Надо исходить из общего хода игры, — сказал он. — По общему ходу игры мы заслужили ничью». Бернард хмыкнул, предавшись воспоминаниям, затем вдруг понял, что Урсула заснула. Она частенько ненадолго засыпала посреди беседы, что он приписывал скорее усталости, чем скуке. Урсула моргнула и открыла глаза. — Что ты говорил, Бернард? — Я говорил, что иногда события в жизни идут очень даже вразрез с общим ходом игры. Как мое пребывание на Гавайях. Она тяжко вздохнула. — Как жаль, что ты не приехал раньше, когда я была здорова! И до того, как испоганили это место. Когда, я приехала сюда в шестидесятых, ты не представляешь какая здесь была красота. В Вайкики практически не было высотных гостиниц, и я могла напрямую идти на пляж от своего дома. Теперь вдоль берега стоит стена гостиниц и остался один узенький проход, в который ты протискиваешься, чтобы попасть к морю. Я каждый божий день ходила плавать, у нас сложилась небольшая пожилая компания, встречавшаяся на одном и том же месте. Обычно мы пользовались душевыми кабинками рядом с бассейном «Шеридена», служители знали нас и закрывали на это глаза. Но однажды какой-то мужчина прогнал нас, грубо так, и это послужило началом конца. Вайкики перестал быть деревней. Превратился в город. Множество людей на пляже, на улицах. Мусор. Преступность. Даже климат как будто стал уже не тот, что прежде. Летом теперь слишком жарко для хорошего самочувствия. Говорят, из-за всего этого строительства. Это так печально. — А тебе не кажется, — спросил Бернард, — что Гавайи — одно из тех мест, которые всегда в прошлом были лучше? Думаю, люди, жившие здесь до появления аэробусов, до твоего приезда сюда, Урсула, вспоминают те дни как золотой век, и так же те, кто жил здесь, когда добраться сюда можно было только на пароходе, и так далее, до тех гавайцев, которые жили здесь до того, как их открыл капитан Кук. — Да, может быть, — согласилась Урсула. — Но это не означает, что оно на самом деле не портится. — Нет, — улыбнулся Бернард. — Ты совершенно права, не означает. — По-моему, тебе здесь нравится, а? Я хочу сказать, если не считать несчастья с Джеком и всего остального. Ты сейчас выглядишь совсем по-другому, чем вначале. — Правда? — Да, повеселее, не такой запуганный. Бернард покраснел. — На меня благотворно подействовало то, что я смог уладить твои дела. — Ты просто творишь чудеса, — сказала Урсула, сжимая здоровой рукой его ладонь. — Как Джек? Когда я смогу его увидеть? — Врач доволен тем, как идет выздоровление. Скоро он уже начнет вставать. — Как же мы встретимся? Как только Джек будет в силах, он захочет вернуться домой. Может, я могу нанять санитарную машину и взять да и навестить его в Святом Иосифе? — Я и сам об этом думал. И попросил Энид это устроить. К каждому обитателю Макаи-мэнор прикреплялся социальный работник, и Урсуле досталась тихая и расторопная молодая женщина Энид да Сильва. Она снова продемонстрировала свою расторопность, перехватив Бернарда, когда он выходил из вестибюля, и сказав, что она договорилась свозить Урсулу в больницу Св. Иосифа в следующую среду днем. Он поблагодарил ее и попросил сообщить об этом Урсуле. Он возвращался в Вайкики по живописной дороге, тянувшейся вдоль побережья. Внизу, около Алмазной головы, как бабочки в океане, трепетали на солнце яркие разноцветные треугольники парусов. Поскольку до следующей встречи времени у него было предостаточно, Бернард остановился на стоянке у края горы и стал наблюдать за маневрами виндсерфингистов. Возможно, из-за воскресного дня их было множество, и они являли собой захватывающее зрелище. Напряженно балансируя, согнув колени и немного наклонившись вперед, они крепко сжимали овальные стальные кольца, к которым крепились наполняющиеся ветром паруса, и мчались к берегу под нависающими гребнями волн, а затем, чтобы не оказаться на берегу, они с невероятным проворством разворачивали доску и, как лососи, прыгали сквозь пену накатывающей волны. Некоторые даже каким-то чудом делали кувырок, не расставаясь со своими досками. Потом с помощью парусов они возвращались в открытое море, чтобы поймать очередную волну. Они словно открыли секрет вечного двигателя. Бернарду они казались богами. Их мастерство, сила и дерзость, необходимые, чтобы демонстрировать такое искусство, были для него непостижимы. Он подумал, нет ли среди них доктора Джерсона, отвлекавшегося от мрачной реальности ракового отделения с помощью пенных брызг, пощипывания соли, слепящего солнца и океана. Совсем не трудно догадаться, каким будет рай виндсерфингистов. Если та научился этому, подумал Бернард, то захочешь делать это все время, вечно. Он приехал на Каоло-стрит и поставил машину в подземный гараж, на место, отведенное для Урсулиной квартиры. Затем пешком прогулялся три квартала до «Вайкики серфрайдера». Он уже привык к ориентирам на своем пути: полотенечная фабрика, магазин подарков «Вако», «Хула-хат», «Хот-доги круглые сутки», Первый межштатный банк, магазин «Эй-би-си». Правда, магазин «Эй-би-си» с натяжкой можно было считать ориентиром. В Вайкики магазины этой сети встречались примерно через каждые пятьдесят ярдов, в них во всех торговали одной и той же бакалеей и гастрономией, напитками и многим другим, необходимым для отдыха — пляжными шлепанцами, купальниками, соломенными ковриками, средствами для загара и почтовыми открытками. Туристы напряженно разглядывали товары, словно надеялись обнаружить что-то отличное от ассортимента предыдущего магазина «Эй-би-си», который они посетили. В теплом влажном воздухе Вайкики постоянно витало ощущение какой-то неопределенной нехватки чего-то или сильного стремления к чему-то. Туристы прогуливались взад-вперед по Калакауа- и Кухио-авеню, взад-вперед, взад-вперед, в новехоньких футболках и шортах-бермудах, с сумочками-кошельками на животе, сияло солнце, качались под напором пассата пальмы, из открытых дверей магазинов доносилось завывание гавайских гитар, и лица людей казались вполне довольными, но в глазах как будто застыл не до конца сформулированный вопрос: так, это все прекрасно, но это все? Так, что ли? Вестибюль гостиницы «Вайкики серфрайдер» был огромен, гол и функционален. У дверей громоздилась груда багажа, ожидающая раздачи владельцам или транспортировки, а у стены сидели пожилые супруги, сами похожие на невостребованный багаж Они с надеждой посмотрели на вошедшего Бернарда, и мужчина поднялся и спросил, не он ли представитель «Парадайз айленд турз». Бернард ответил, что сожалеет, но это не он. Подошел к стойке портье, предъявил карточку постояльца и попросил ключ от номера 1509. Вместе с ключом служащий вручил конверт, адресованный ему и его отцу. В ожидании лифта Бернард распечатал его и нашел внутри приглашение от компании «Тревелуайз» на вечеринку с коктейлями в следующую среду. В гостинице было тихо. Середина дня. Все куда то разошлись — на пляж, в город либо кататься по острову в автобусах, мини-фургончиках или взятых напрокат автомобилях. Его единственным спутником в лифте оказалась серьезная японочка лет семи в футболке с надписью-приказом «УЛЫБНИСЬ», надетой поверх купальника; она вышла на десятом эта же. В коридоре пятнадцатого этажа было пусто и тихо, одинаковые двери комнат закрыты и непроницаемы. Бернард открыл дверь под номером 1509 вывесил снаружи табличку «Не беспокоить» и вошел внутрь. Комната была такой же функциональной, невыразительной и безукоризненно чистой, как травматологическая палата в больнице Св. Иосифа. Обстановку составляли две кровати, что-то вроде комодов и платяной шкаф, облицованные пленкой под мрамор, мини- бар, два стула, кофейный столик и телевизор, закрепленный на стене. Номер был снабжен ванной комнатой без окон — с душем и унитазом. Бернард не сомневался, что все остальные номера в этом здании точно такие же, вплоть до цвета полосатого нейлонового ковра. Гостиница была фабрикой по массовому обслуживанию комплексных туров. Здесь не было роскоши, не было притязаний на персональное обслуживание и, следовательно, излишнего любопытства к этим самым персонам. Правда, Бернард некоторое любопытство вызвал, потребовав свою комнату с недельным опозданием, но после того, как он сочинил историю о задержке из-за несчастного случая и предъявил квитанцию-броню, помощник управляющего пожал плечами и сказал, что, пожалуй, он имеет право пользоваться номером в течение оставшегося до конца тура времени. В какой-то час утром чьи-то невидимые руки прибирали комнату и пополняли мини-бар. Бернард не представлял, что думала горничная о двух постояльцах, у которых не было ни одежды, ни вещей, которые пользовались двумя банными полотенцами, но только одной кроватью, хотя, без сомнения, у нее не было оснований жаловаться на большой объем работы. Кто бы она ни была, она неизменно оставляла кондиционер включенным на полную мощность. Бернард установил ручку на более приемлемую температуру — агрегат загудел потише — и разделся, повесив одежду в пустой шкаф. Принял душ и завернулся, как в тогу, в одно из больших банных полотенец. Затем открыл мини-бар, достал полбутылки шардонне, произведенного в долине Напа, налил себе бокал. Заткнув пробкой, убрал бутылку в холодильник, чтобы она не нагрелась. Сел на кровать, прислонившись к изголовью, и стал потягивать вино, время от времени поглядывая на часы, пока не раздался стук в дверь. Бернард впустил Иоланду и быстро закрыл за ней дверь. На Иоланде было то самое красное хлопчатобумажное платье, в котором он впервые ее увидел. Она улыбнулась и поцеловала его в щеку. — Извини, что опоздала, нужно было подбросить Рокси в одно место. — Не переживай, — сказал он. — Бокал белого вина? — Звучит заманчиво, — ответила Иоланда. — Я только быстренько приму душ. Пока она была в ванной комнате, Бернард достал из мини-бара бутылку и наполнил вином еще один бокал, поставив его на тумбочку у кровати. Подошел к окну, откуда открывался вид на глухую стену другой гостиницы, и задернул тяжелую, на подкладке штору, оставив узенькую щель, чтобы только рассеять полумрак в комнате. Когда Иоланда вышла из ванной, он удивился, что она по-прежнему одета. — Ты не стала принимать душ? — спросил он, передавая ей бокал. — Да нет, приняла, — ответила она, улыбаясь и глядя на него поверх очков. — Но сегодня ты должен будешь меня раздеть. На следующий день после того, как он посреди ночи отвез к дому Иоланды свой дневник, она появилась на пороге Урсулиной квартиры, держа дневник под мышкой. Появилась, не предварив свой приезд телефонным звонком. — О, — только и сказал он, открыв дверь. — Это вы. — Да. Я принесла вашу тетрадь. Можно войти? — Конечно. Впуская ее, он оглядел коридор и заметил, как миссис Кнопфльмахер втянула голову в дверь своей квартиры, как черепаха в панцирь. Иоланда остановилась в центре гостиной и огляделась. — Здесь мило, — заметила она. — Должно быть, стоит целое состояние в этом районе. Он объяснил, что Урсула не хозяйка квартиры. — Теперь она, наверное, могла бы позволить себе купить ее, но какой смысл. Я уведомил, что она съедет. Не желаете чашку чая? Иоланда прошла за ним в кухоньку и села за маленький стол, покрытый жаропрочным пластиком. Поставив чайник на огонь, Бернард сел напротив. Дневник лежал между ними, как повестка дня. Оказалось, что звук его подъехавшего автомобиля разбудил Иоланду. Она услышала, как хлопнул клапан почтового ящика, и пошла посмотреть, что там такое. Взяла дневник в кровать и прочла, не отрываясь, до конца. — А потом, сегодня утром, я прочитала его еще раз. Никогда не слышала более грустной истории. — Ну, я бы так не сказал, — запротестовал он. — Я имею в виду английскую часть, — пояснила она. — Рассказ про Гавайи был повеселее. Мне очень понравился случай с потерянными ключами. А когда я читала про себя... — Она улыбнулась. — Это, разумеется, была самая интересная часть. — Когда я писал о вас, я даже и не думал, что вы когда-нибудь это прочитаете. — Знаю. Потому дневник и кажется таким правдивым. Он написан не для того, чтобы произвести впечатление. Он абсолютно честный. Я всегда знала, что вы честный человек, Бернард. Как раз это я и говорю в дневнике, верно? — Она похлопала по жесткой синей обложке. — Она снова засмеялась. — Читаешь про себя как про героиню романа. Или словно смотришь любительское видео, когда тебя снимали без твоего ведома. Например, когда вы описали меня входящей в Баньяновый дворик в «Моане», как я осматриваюсь, а потом иду к вам, как вы это назвали, « — Это было глупо с моей стороны, — перебил Бернард — Я хотел, чтобы вы прочли это и поняли, почему я так странно себя вел. — Нет, вы были правы, — сказала Иоланда. — Я действительно хотела вас поцеловать. — О, — произнес Бернард. Он опустил глаза, рассматривая свои ладони. — Но луна... вы сказали, что хотели, чтобы я посмотрел на луну. — Это был всего лишь предлог, чтобы дотронуться до вас, — сказала Иоланда и, протянув руку, накрыла ладонью ладонь Бернарда. Последовала продолжительная пауза, нарушенная упреждающим свистком чайника. Бернард умоляюще посмотрел на Иоланду, и она с улыбкой отпустила его. Выключая газ, он осознал, что она тоже поднялась, и, когда он повернулся, уже стояла перед ним, вытянувшись в струнку, — такой он запомнил ее, глядя из заднего окна санитарной машины в то первое утро в Вайкики, только теперь она не хмурилась, а руки были не опущены, а протянуты к нему. — Иди сюда, Бернард, — произнесла она, — и подари мне этот поцелуй. Он сделал нерешительный шаг, другой, и она взяла его за руку и притянула к себе. Он почувствовал, как Иоланда обвила его плечи руками и погладила его по затылку. Он неловко обхватил ее за талию, и Иоланда уютно прильнула к нему всем телом. Сквозь тонкую ткань своей рубашки и ее хлопчатобумажного платья он ощущал жар ее груди. Он почувствовал, как напрягся его пенис. Они поцеловались. — Ну вот, было не так уж плохо, а? — пробормотала Иоланда. — Да, — хрипло ответил он, — это было очень приятно. — Хочешь заняться любовью? Он покачал головой. — Почему нет? — Я не знаю как. — Я могу тебя научить. Могу показать как. Я могу вылечить тебя, Бернард, я знаю, как это сделать. — Она взяла его за руки и сжала их. — Почему ты хочешь это сделать? — Потому что ты мне нравишься. Потому что мне тебя жалко. Показывая мне свой дневник, ты взывал о помощи. — Я не думал об этом с такой точки зрения. Я думал, что это... ну... объяснение. — Это был крик о помощи, и я могу тебе помочь. Доверься мне. Снова воцарилась долгая тишина. Он смотрел на их переплетенные руки, зная, что Иоланда пристально вглядывается в его лицо. — И мне тоже нужно немного любви, — уже мягче сказала она. — Хорошо, — наконец согласился он. Словно на протяжении всей своей жизни он задерживал дыхание или сжимал кулак, а теперь наконец-то решился выдохнуть, расслабиться, освободиться, не заботясь о последствиях, и это было таким облегчением, такой стремительной переменой в работе всего его организма, что на секунду у него закружилась голова. Он качнулся и слегка пошатнулся, когда Иоланда обняла его. — Только не здесь, — сказал он. — Но мы не можем поехать ко мне, скоро вернется Рокси. А чем здесь плохо? — Не в этой квартире. Я буду чувствовать себя неловко. Это как-то неправильно. Иоланда как будто поняла его сомнения. — Тогда нам придется снять номер в гостинице, — согласилась она. — В Вайкики это нетрудно, но может оказаться недешево. — У меня уже есть номер в гостинице, — сказал Бернард, вспомнив о квитанции-броне в своем «Тревелкомплекте». Они отправились прямиком в «Вайкики серфрайдер», и пока он вел переговоры с администратором, Иоланда ждала в гостиничном кафе. — Надеюсь, ты не думаешь, что мы сегодня сразу же займемся сексом. Это было первое, что произнесла Иоланда, когда они оказались вдвоем в комнате 1509, и рассмеялась при виде выражения его лица — что-то среднее, как она сказала, между разочарованием и облегчением, «как у того француза из анекдота в твоем дневнике». — Если нет, — откликнулся он, — то я не уверен, что мы вообще когда-нибудь начнем. Очертя голову подчиниться моменту — по заказу это не делается. — Что с головой? — Это строчка из стихотворения. — Забудь на время о поэзии, Бернард. Поэты — романтики. Давай будем практичными. Причиной того, что у вас с Дафной ничего не получилось, ну, во всяком случае, одной из причин стало то, что ты торопил события. Ты пытался одним махом перейти от полной невинности к разнузданному траху. Извини, тебя это слово не коробит? — Немножко. — Ладно, я не буду его употреблять. Стандартная практика секс-терапии состоит в том, чтобы посоветовать человеку или паре, у которой есть какие-то проблемы, пройти весь курс постепенно, деля его на простые этапы. Даже если они занимаются сексом много лет, им говорят, чтобы они вернулись к началу и прошли все заново, словно никогда до этого сексом не занимались. На первом этапе лишенные эротики поцелуи и прикосновения, затем чувственный массаж, интенсивный петтинг[88] и так далее. В идеале это растягивают на несколько недель, но поскольку мы таким временем не располагаем, придется на каждый этап отводить один день. Согласен? — Думаю, да, — ответил Бернард. Поэтому в тот день они просто лежали на кровати, полностью одетые, за исключением обуви и носков, и гладили друг друга по лицу, по волосам, ласкали уши и нежно целовались, брались за руки и массировали друг другу ступни. Поначалу он чувствовал себя очень глупо, но благодаря Иоланде, которая не проявляла ни малейшего смущения, он тоже не испытал лишающей сил неловкости. На второй день, когда они оба приняли душ, Иоланда задернула тяжелую светонепроницаемую штору, а потом, когда они стояли по разные стороны кровати, завернувшись в полотенца, выключила ночник, чтобы комната погрузилась в полную темноту. — У меня такое впечатление, Бернард, что ты немного боишься женского тела, — сказала она. — Мне кажется, тебе сначала нужно освоиться путем прикосновений. Он услышал слабый звук — это упало ее полотенце, а потом почувствовал прикосновение се руки. Поэтому сначала он изучал тело Иоланды, как если бы был слепым; крепкие, мускулистые руки, гладкие выступы лопаток, зубчики гибкого позвоночника, мягкая, упругая округлость ягодиц, шелковистая нежная кожа на внутренней стороне ее бедер. Когда Иоланда перевернулась на спину, он почувствовал, как ее тяжелые груди плавно скользнули по сторонам грудной клетки, ощутил размеренное биение ее сердца и как внезапно затвердели ее соски, провел по выступу старого шрама от аппендицита и ниже — к мягкому, пружинистому уютному уголку ее лобковых волос, где она мягко остановила его руку. Иоланда казалась ему деревом: ее кости были стволом и ветвями, а округлые очертания ее тела — спелыми фруктами в его руках. Когда она спросила его, как он себя чувствует, он смог только процитировать ей еще одно стихотворение: Она засмеялась и заметила, что он безнадежен. — Завтра у нас будет больше света, — сказала она. — И больше распутства. Но теперь моя очередь узнать, каково на ощупь твое тело. — Боюсь, ничего особенного. — Все нормально. Некоторая потеря мышечного тонуса в этом месте, — сказала она, пощипывая его живот. — Ты тренируешься? — У себя, там, я много хожу пешком. — Ходьба — упражнение хорошее, но тебе следует заняться чем-нибудь более нагрузочным. — А что ты делаешь? У тебя, похоже, ни унции лишнего жира. — Я много играю в теннис. Мы с Льюисом были в свое время чемпионами факультета среди смешанных пар. Теперь я играю с Рокси. Он пожалел, что она упомянула о Льюисе и Рокси. Эти имена напомнили ему, что за пределами этой комнаты и кровати она ведет настоящую жизнь, сложную и особенную. Но ее ладони постепенно рассеяли его тревоги. Медленно, методично Иоланда исследовала каждый дюйм его тела, кроме половых органов. Она словно лепила в его темноте, в первый раз заставляя Бернарда ощутить контуры и пределы его собственного тела. Он так долго обращался с ним как с убогой, но полезной одеждой, которую надевал утром и снимал на ночь, живя исключительно разумом. Теперь же он осознал, что жил и в этом странном раздвоенном, несовершенном соединении плоти и костей, крови и сухожилий, печени и легких. Впервые со времен детства он с головы до ног почувствовал себя живым. Раз она задела рукой его возбужденный пенис и пробормотала извинение. — Мы займемся любовью? — спросил он. — Нет, — ответила она, — пока нет. — Завтра? — Нет, не завтра. Назавтра света в комнате было больше, и, прежде чем начать, они выпили полбутылки белого вина из мини-бара. Иоланда была настроена решительнее и гораздо больше говорила. — Сегодня все еще только прикосновения, но нет никаких ограничений, мы можем касаться друг друга где хотим и как хотим, хорошо? И необязательно руками, можешь губами или языком. Хочешь пососать мою грудь? Давай. Ну как, хорошо? О, мне очень приятно. Можно пососать тебя? Не волнуйся, я вот так сильно его сожму, и ты не кончишь. Вот так. Расслабься. Приятно было? Отлично. Мне-то уж точно нравится. Сосание и лизание очень древние наслаждения. Разумеется, легко понять, что приятно мужчине, у женщин это по- другому, все скрыто внутри, и нужно исследовать, что да как, так что давай оближи палец, и я проведу для тебя экскурсию. Он был шокирован, ошарашен, у него в буквальном смысле перехватило дыхание от этого внезапного досрочного перехода к откровенности слова и дела, лишенной всяких запретов. И в то же время он пришел в восторг. И ухватился за это не на жизнь, а на смерть. — Мы займемся сегодня любовью? — взмолился он. — Мы и занимаемся любовью, Бернард, — ответила она. — Я чудесно провожу время, а ты? — Я тоже, по ты знаешь, что я имею в виду. — Сегодня мы займемся любовью? — спросил он, расстегивая ее красное платье. — Я хочу сказать, по-настоящему. — Нет, не сегодня. Завтра. — Завтра? — взвыл он. — Во имя Господа, что еще нам осталось сделать между вчера и завтра? — Ну, например, вот это... — И она сделала шаг вперед, оставив платье лежать на полу. На ней была белая атласная грация с кружевами. Он закрыл глаза и помотал головой. — Иоланда, Иоланда... — В чем дело? Разве тебя это не возбуждает? — Конечно возбуждает. — Тогда помоги мне ее снять. Он неловко стащил лямки с плеч Иоланды, и она высвободила руки. Верхняя часть грации упала на бедра, обнажив груди. Он нежно поцеловал их. — Иоланда, Иоланда, что ты со мной делаешь? — простонал он. — Можешь назвать это сексуальным образованием. Это американский способ, Бернард. Научить можно всему. Как добиться успеха. Как написать роман. Как заниматься сексом. — Ты уже учила кого-нибудь? — Нет. Это было бы неэтично. — Неэтично! — В его смешке прозвучала истерическая нотка. — А почему со мной этично? — Потому что ты не мой клиент. Ты — друг. — Ты кажешься экспертом в этом вопросе. — Чтобы ты знал, лет восемь назад у Льюиса были проблемы с потенцией. Мы вместе ходили к психотерапевту. Помогло. Грация соскользнула на пол, и Иоланда встала перед ним — ладная, фигуристая, бронзовая, как гогеновские ню, только на груди и внизу живота белели полоски от купальника. Он упал на колени и прижался лицом к ее животу, гладя ее бока. — Ты такая красивая, — сказал он. — М-м-м, как приятно, — проговорила она, нежно массируя его голову. — Как хорошо снова почувствовать себя в чьих-то объятиях. — У тебя был кто-нибудь после ухода Льюиса? — Нет. Когда уж очень приспичит, обхожусь вибратором. Это тебя шокирует? — Меня уже больше ничего не шокирует, — признался Бернард. — Иногда мне кажется, что ты, наверное, ведьма, темноглазая красавица ведьма. Как еще я мог проделывать все эти вещи, не умерев от стыда и смущения? И с женщиной, которая к тому же чуть не убила моего отца. — Если бы я была фрейдисткой, — изрекла Иоланда, заставляя его подняться, — я бы сказала, что частично тебя привлекает именно это. Тебя же потянуло ко мне с самого начала, а, Бернард? — Да. Я так живо помнил тебя после того случая, в этом красном платье. Я даже не мечтал, что в один прекрасный день помогу тебе снять его. — Однако же помог. Жизнь полна сюрпризов. Ляг на живот. — Очень даже вразрез с общим ходом игры. — Что? — Она начала методично, разжигая чувственность, массировать ему шею и плечи. — Нет, ничего. Эта фраза из нашего с Урсулой сегодняшнего разговора. — О чем вы говорите? — Сегодня мы говорили о рае. — Но ты же не веришь в рай! — Нет, но я много о нем знаю. Иоланда засмеялась. — Вот слова настоящего преподавателя. — А ты веришь? — Мне кажется, нам приходится создавать свой рай на этой земле, — философски заметила Иоланда. — И отвечать на свои собственные молитвы. Как это сделал ты, когда отыскал ключ на пляже. Перевернись-ка. — Теперь мы можем заняться любовью? — взмолился он. — Сегодня мы займемся вот чем, — сказала Иоланда, — ты потренируешься входить в меня не кончая, понимаешь? Если ты почувствуешь, что хочешь кончить, скажешь мне, договорились? Мы с тобой знаем, что у тебя просто не может быть никаких страшных венерических заболеваний — между прочим, только вдумайся в это, Бернард, ты, должно быть, самый безопасный сексуальный партнер в Гонолулу. Ты можешь за бешеные деньги продавать свое тело богатым вдовам в отеле «Ройял гавайен». И если тебе интересно, на следующий день, как я узнала, что Льюис меня обманывает, я проверилась на СПИД, и результат оказался отрицательным... — Мне это и в голову не приходило, — сказал Бернард. — А вообще-то следовало бы, и для полной уверенности я собираюсь надеть на тебя презерватив... Хорошо? Я сяду на тебя сверху, вот так, и очень осторожно приму тебя внутрь, вот так, и мы проведем минуту или две совершенно неподвижно, хорошо? Ну и как ощущения? — Божественно, — выдохнул он. — А так? Чувствуешь? — Господи, да. — Неплохой мышечный тонус, а? Я где-то читала, что раньше гавайские бабки учили своих внучек, как это делать. Они называли это «амо амо». То есть дословно «мигай, мигай». Я болтаю, чтобы помешать тебе кончить. — Я люблю, я люблю. -Что? — «Амо» по-латыни «я люблю». — Да, правда? Теперь я собираюсь осторожно подвигаться вверх-вниз, вот так, хорошо? Потом я с тебя слезу. — Нет, — сказал Бернард, удерживая ее за бедра. — Через несколько минут мы повторим. — Нет, — взмолился Бернард. — Не слезай. — Суть в том, чтобы ты почувствовал, что можешь контролировать свою эрекцию. — Последние три дня я только и делаю, что контролирую свою эрекцию, — возразил он. — Сейчас я хочу потерять контроль. — Ты можешь вызвать оргазм потом. Я помогу тебе, если ты захочешь, — предложила Иоланда. — Нет уж, спасибо, — сказал он. — Я, знаешь ли, еще не до конца потерял стыд. И подвожу на этом месте черту. Давай прекратим уроки, Иоланда. Давай займемся любовью. Я тебя люблю, Иоланда. — Думаю, нам надо об этом поговорить, — ответила она, пытаясь подняться с него. Но он подался вперед и удержал ее. — Не уходи, — всхлипнул он, теряя самообладание. — Не уходи, не уходи, не уходи! — О'кей! О'кей! О'кей! О-о! — выдохнула она. Потом они укрылись простыней и уснули, свернувшись в объятиях друг друга, как двое беспечных влюбленных. Иоланда разбудила его, включив ночник. Оказалось, что снаружи стемнело. — Боже мой! — воскликнула Иоланда, протирая глаза и глядя на часы. — Рокси, наверное, ломает голову, куда я запропастилась. Она тут же позвонила дочери домой, сидя обнаженной на краю кровати. Когда Бернард принялся поглаживать ее по плечу, она перехватила его руку, не давая ей двигаться. Положив трубку, начала поспешно одеваться. — Завтра в то же время? — спросил он. Она как-то странно, смущенно улыбнулась ему. — Курс закончен, Бернард. Поздравляю. Экзамен ты сдал. — А я решил, что провалился, — признался он. — Подумал, что опять забежал вперед. — Сексуальное образование ты завалил, — согласилась она, — но сдал экзамен на уверенность в себе. — Я люблю тебя, Иоланда. — Ты уверен, что не путаешь любовь с благодарностью? — Я ни в чем не уверен, — сказал он. — Знаю только, что хочу видеть тебя снова. — Ладно. Тогда завтра днем. Она подалась вперед, чтобы, как обычно, по-дружески чмокнуть его на прощание, но Бернард обнял ее и долго и страстно целовал. — До сегодняшнего дня я не знал, что на самом деле означает выражение «спать с кем-то», — признался он. — Все это прекрасно, Бернард, но мне надо бежать. Следуя заведенному ритуалу, Бернард переждал несколько минут после ухода Иоланды, прежде чем спустился вслед за ней в вестибюль. Там толпилось множество постояльцев, вернувшихся с дневных экскурсий или собиравшихся на вечернюю прогулку. Он благодушно воспринимал их кричаще яркую незамысловатую одежду, загорелые лица и пустую болтовню. Бросил в прорезь на стойке ключ и бочком, никем не замеченный пробрался сквозь толпу и вышел на улицу, в душистый вечер. Несколько капель теплого дождя приятно освежили его лицо. По словам Софи Кнопфльмахер, местные жители называли эти испаряющиеся, принесенные ветром орошения ананасовым соком. Бернард позволил людскому потоку подхватить его и понести вдоль по улице, он даже не шел, а скорее плыл. Он чувствовал себя отдохнувшим, освеженным, обновленным. Испытывал чувство безмятежного счастья. И голода. Увидев, что находится рядом с «Райской пастой», он зашел туда и спросил столик. Дарлетт принесла ему воды со льдом и задала дежурный вопрос о его состоянии этим вечером. — Прекрасно, — ответил Бернард. Потом, чувствуя, что слово «прекрасно» вряд ли точно описывает его состояние, добавил: — На седьмом небе. — Это была любимая фраза Томаса. — Отлично, — сказала Дарлетт с широкой, рассеянной улыбкой. — Сегодня у нас специальное блюдо? Тальятелли[89] с дарами моря? Креветки, моллюски и вяленая рыба-меч в сливочном соусе? — Я бы съел, — согласился Бернард. И съел, и еда была восхитительной. За ужином он выпил два бокала белого вина, а возвращаясь на квартиру, мурлыкал себе под нос мотивчик песни «Я люблю Гавайи», которую снова пел на открытой эстраде напомаженный певец. Выходя из лифта, он все еще мурлыкал. Миссис Кнопфльмахер, по-видимому, поджидала его в засаде, потому что выскочила из своей квартиры, когда он проходил мимо. — Сегодня днем «Вестерн Юнион»[90] принес вам телеграмму, — сообщила она. — Я сказала тому мужчине, что он может оставить ее мне, но он просунул ее под дверь. — Да, хорошо, спасибо, — поблагодарил Бернард. — Новости не плохие, надеюсь, — сказала миссис Кнопфльмахер. — Я тоже, — отозвался Бернард. Конверт лежал в квартире прямо под дверью. Бернард поднял его. — Телеграмма на месте? — спросила у него за спиной миссис Кнопфльмахер, заставив его вздрогнуть. Она неслышно проследовала за ним по коридору. — Да, спасибо, миссис Кнопфльмахер, — ответил он. — Телеграмма цела. Доброй ночи. — И закрыл дверь. В телеграмме говорилось: «прилетаю Гонолулу понедельник 21го рейс ДЛ 157 в 20.20 прошу встретить аэропорту Тесса». Бернард плюхнулся в кресло и уставился на листок бумаги. Он чувствовал, как стремительно улетучивается состояние эйфории. Свободная, независимая, тайная жизнь, которую он вел последние десять дней, закончится. Тесса примет командование — возьмет на себя отца, возьмет на себя Урсулу, возьмет на себя наведение порядка в этой квартире. Начнет наседать, брюзжать и отдавать приказы. Реквизирует спальню Урсулы, и заставит его спать на диване и первым делом поутру складывать его, и мыть посуду сразу же после еды. Начнет посылать его по магазинам со списком покупок. Станет подозрительной, если он продолжит свои тайные свидания с Иоландой, и будет шокирована, если узнает об их отношениях. Он позвонил Иоланде и зачитал ей телеграмму. — Это неожиданность? — спросила она. — Полная. Тесса всегда заявляет, что не может никуда ездить из-за своих семейных обязанностей. — Бернард рассказал ей о Патрике. — Вероятно, она везет Патрика с собой. — Нет, они никогда с ним не летают. Он подвержен припадкам. — Почему она прислала телеграмму? Почему просто не позвонила? — Чтобы я ее не отговорил. Это fait accompli[91]. В Англии сейчас утро понедельника. Она уже уехала из дома. — И ты совсем не догадываешься, зачем она едет? — Полагаю, переживает из-за папы... хотя только позавчера она говорила с ним по телефону. — Тут Бернарду в голову пришла мысль. — Папа, наверное, рассказал ей про свалившееся на Урсулу богатство, вот в чем дело. — Она хочет завладеть деньгами Урсулы? — Она хочет помешать мне сделать это, — сказал Бернард. — Она думает, что я плету интриги, чтобы унаследовать состояние Урсулы. Она все это время так думала. — Судя по всему, вы двое не слишком хорошо ладите, — заметила Иоланда. — Боюсь, что да. — Тебе нужно перестать это говорить, Бернард. — Что говорить? — «Боюсь». Мистер Уолш обрадовался, услышав на следующее утро, что Тесса прилетает в Гонолулу. — Отлично, — сказал он. — Теперь тут все забегают. Говорю тебе, она возьмется за этих врачей и сестер. — Он упорно считал, что медицинский персонал Св. Иосифа без необходимости задерживает его в больнице, чтобы извлечь максимальную выгоду из его страховки. — Тесса покажет им что почем. Она живо вытащит меня отсюда. И увезет домой. — Ты попросил ее прилететь и забрать тебя? — обвинил его Бернард. — Нет, не просил, — подчеркнуто ответил мистер Уолш. — Мне и в голову не приходило, что она может оторваться от семьи, не говоря уже о расходах. Но Урсула ей все возместит, верно? Теперь она в состоянии себе это позволить. — Если Тессе понадобится какая-либо денежная помощь, я уверен, что Урсула с радостью ее окажет, — заверил его Бернард. — Но никто не просил ее приезжать. Не вижу смысла. — В такие моменты, — благочестиво сказал мистер Уолш, — семья должна сплотиться. Для Урсулы будет утешением увидеть Тессу. — Я, конечно, очень рада, что смогу повидаться с Тессой, — рассуждала Урсула. — Но сейчас меня больше волнует предстоящая в среду встреча с Джеком. Теперь, когда это действительно должно случиться, я нервничаю. — Нервничаешь? — Все это было так давно. А когда он говорит со мной по телефону, кстати не так уж и часто, то кажется таким холодным, настороженным. — Ты же знаешь папу. Он не очень-то щедр на проявление чувств. Да и я тоже, если уж на то пошло. Это фамильная черта. — Знаю. — Урсула погрузилась в какое-то сумрачное молчание. Заговорив снова, она как будто вернулась к их разговору предыдущего дня. — Тот человек, который сказал, что рай — это как сон, где все получают то, чего желают... Он имел в виду секс? — Не знаю, — вздрогнув, ответил Бернард. — Не помню, упоминал ли он про это. А почему бы и нет. — Разве Господь наш не сказал, что на небесах не женятся и не выходят замуж?[92] — Многие христиане посчитали этот постулат суровым и искали способ обойти его, — сказал Бернард. — Сведенборг, например. — Кто он был? — Шведский мистик восемнадцатого века. В его книгах полно рассуждений о небесных браках. Он считал, что на небесах вы женитесь на истинно родственной душе и вступите в довольно бесплотные сексуальные отношения. Сам он женат не был, но имел виды на одну графиню, мужу которой предстояло, ко всеобщему удовольствию, стать в последующей жизни кошкой. — Кошкой? — Да, Сведенборг считал, что неразвитые в духовном отношении души в загробной жизни воплотятся в кошек. — Он, значит, не был католиком? — Да, он был лютеранином. Существует секта церкви нового Иерусалима, основывающаяся на его работах. Только подумать, протестанты всегда стремились к сексу на небесах гораздо больше, чем католики. Мильтон, например Чарлз Кингсли[93]. В шестнадцатом веке жил один католический богослов, не помню сейчас его имени, который считал, что на небесах без конца целуются. Он говорил, что святые могут обмениваться поцелуями на расстоянии, даже если их разделяют тысячи миль. — Поцелуи не представляли для меня трудности, — сказала Урсула. — Я всегда любила целоваться и обниматься. Моя беда была в другом. Академический порыв Бернарда, натолкнувшись на препятствие, угас. Бернард молчал, не зная, что сказать. — Я никогда не удовлетворяла Рика в этом смысле. Всегда была скованна. Он так и сказал, когда мы расстались. — Мне жаль, — пробормотал Бернард. — Я никогда не могла заставить себя прикоснуться к его... его штуке, понимаешь. Просто не могла. — Она говорила с какой-то усталой медлительностью, закрыв глаза, как на исповеди. — Он всегда заставлял меня держать его, а потом из маленькой дырочки на конце мне на руку вытекало что-то похожее на слизь. — Рик заставлял тебя это делать? — прошептал Бернард. — Нет, не Рик. Шон. Потому я никогда и не могла так же дотрагиваться до Рика. Бернард вспомнил почта разорванную надвое фотографию, на которой трое детей сидели в поле — двое помладше прищурились в объектив, а старший мальчик ухмыляется позади них, засунув руки в карманы. Страшная мысль поразила его. — Урсула, — спросил он, — а папа, он когда-нибудь... делал это? — Нет, — ответила Урсула. — Но Джек знал об этом. — Кажется, это случилось как-то летом, когда семья еще жила в Ирландии, — рассказывал потом Иоланде Бернард. — Они тогда жили на окраине Корка. Были школьные каникулы. Умирал какой-то родственник, и моя бабушка подолгу отсутствовала дома, помогая той семье. Дедушка целыми днями работал. Дети были предоставлены сами себе. Шону, старшему, было шестнадцать, как считает Урсула. Ей — семь, папе — около двенадцати. Шон воспользовался ситуацией. Он уводил Урсулу гулять, угощал ее конфетами, сделал своей любимицей. Поначалу она была польщена. В первый раз он обнажился, представив все как шутку. Потом это вошло в обычай, сделалось их тайной. Когда он начал мастурбировать, она поняла, что тут что- то не так, но была слишком напугана, чтобы что-то предпринять. — Он что-нибудь делал с ней... я имею в виду развратные действия? — Нет, ничего такого, это она сказала точно. Но из- за Шона у нее развилось отвращение к сексу, которое она так и не смогла преодолеть. Она сказала, что это разрушило ее брак. Помешало снова выйти замуж. По ее словам, она всегда флиртовала, у нее была масса поклонников, но как только дело доходило до постели, она шла на попятную. — Какая печальная история, — сказала Иоланда. — Еще печальнее твоей. — Моя уже больше не печальная, — с обожанием произнес он, поглаживая ее округлое обнаженное бедро. Они лежали на кровати в номере 1509. Любовью они занялись сразу же, как только встретились, на этот раз поспешно и страстно, как любовники, по мнению Бернарда, а не как учитель и ученик. (Хотя Иоланда не преминула сообщить, что он принял миссионерскую позу, «что вполне естественно, не так ли?» — лукаво спросила она.) — Но я согласен с тобой, — продолжал он со всем пылом неофита сексуальной откровенности. — Я хочу сказать, что такого в пенисе, что такого в сперме, — он приподнял свой липкий, уменьшившийся в объеме член и разжал пальцы, — что один их вид должен разрушить женщине всю жизнь? — В насилии над детьми необязательно важен физический акт. Шрамы оставляют страх, стыд. — Ты права, — согласился Бернард. — Урсула была убеждена, что это — Позже она никогда не говорила об этом с Шоном? — Никогда. А потом он погиб на войне и был канонизирован нашей семьей, и сказать об этом стало невозможно. До сегодняшнего дня она не говорила об этом ни одной живой душе, ты можешь представить? Должно быть, в первую очередь именно поэтому она и хотела, чтобы папа к ней приехал, потому и просила меня убедить его. Поговорив с папой, она хотела очистить память, изгнать призрак Шона. Но теперь, когда этот момент настал, она боится, и я ее понимаю. Я не знаю, как он это воспримет. И в довершение всего приезжает Тесса, чтобы еще больше все усложнить. — Что имела в виду Урсула, когда сказала, что твой отец «знал»? — О, однажды он застал их. Шон обычно уводил ее в старый сарай в конце сада. Папа тогда за чем-то пошел туда, и они не услышали его приближения. Она помнит, как он неуверенно открыл дверь и внезапно остановился на пороге, улыбнулся и открыл рот, собираясь заговорить, а потом улыбка его померкла, когда он понял, чем они занимаются. Тогда он повернулся и, не сказав ни слова, убежал. Лихорадочно застегивая штаны, Шон пообещал Урсуле — она помнит его слова по сей день: — Ты хочешь сказать, что это так и продолжалось? — Да. Все то лето, и папа знал обо всем. Урсула винит его за это. — Неудивительно. — Она хочет, чтобы он попросил прощения. Хочет искреннего раскаяния. Не уверен, что она его получит. — Так помоги ей, — сказала Иоланда. — Ты о чем? — Постарайся все устроить. Подготовь отца. Проследи, чтобы в нужный момент они остались наедине. — Что-то я не уверен, что смогу говорить об этом с папой. В любом случае Тесса мне не даст. Она вмешается. — Тебе придется заставить ее помочь. — Ты не знаешь Тессу. — Но скоро узнаю, верно? Приподнявшись на локте, он уставился на нее. — Ты хочешь сказать, что намерена с ней познакомиться? — А ты что, собирался держать меня в секрете? — Нет... — начал он, — конечно нет. — Но лицо выдало его. — Думаю, собирался! — поддразнила Иоланда. — По-моему, ты хотел утаить от всех эту ловкую бабенку, с которой ежедневно видишься и предаешься запретному сексу. — Она довольно сильно его ущипнула, так, что он вскрикнул. — Не глупи, Иоланда, — сказал он, краснея. — Ты кому-нибудь говорил, что встречаешься со мной? Своей тете? Отцу? — Вообще-то нет. А ты сказала Рокси? — Она знает, что я с тобой вижусь. Не знает только, что мы с тобой спим, зачем ей это? Бернард задумался. — Ты, как всегда, права, — согласился он. — Я боялся сказать им. Давайте завтра все втроем пообедаем. |
||
|