Глава 3 Разные сердца 

- Кажется, я не предлагала ей сделать человеком любого из ее детей,  -  сказала Миранда, сложив письмо Орилии и убирая его в ящик ночного столика. -  Я надеялась, что она пришлет нам того, кого мы просили. Но это  так  на  нее  похоже: спихнуть на кого-нибудь ту девчонку, с которой сладу нет.

- Но ты же помнишь, мы  сами  написали,  что,  если  Ханна  не  сможет  приехать, мы согласны принять Ребекку или  даже  Дженни,  -  робко  вставила  Джейн.

- Я знаю, что мы это написали, но при этом и  понятия  не  имели,  что  дело обернется именно так, - проворчала Миранда.

- Три года назад, когда мы ее  видели,  она  была  совсем  крошкой,  -  отважилась заметить Джейн, - за это время она могла стать лучше.

- Или хуже!

- Не будет ли это чем-то вроде почетной обязанности  направить  ее  на  путь истинный? - спросила Джейн нерешительно.

- Насчет "почетной" не знаю, но что будет эта  обязанность  тяжелой  и  неприятной, догадываюсь. Если мать до сих пор не направила девочку  на  путь  истинный, вряд ли она сама сразу же проникнется к нему любовью.

Эти унылые и наводящие еще большее уныние беседы продолжались вплоть до  чреватого важными последствиями дня, когда ожидалось прибытие Ребекки.

- Если и после ее приезда с  ней  будет  столько  же  хлопот,  сколько  накануне, мы можем навсегда проститься с надеждой на какой  бы  то  ни  было  отдых,  -  вздохнула  Миранда,  развешивая  кухонные  полотенца  на   кустах  барбариса в палисаднике у боковых дверей дома.

- Но нам все равно пришлось бы делать уборку  в  доме,  независимо  от  того, будет в нем Ребекка или нет, - убеждала Джейн. - И не понимаю,  почему  ты убирала, стирала и пекла так, как будто тебе приходится делать это только  из-за ребенка, и зачем тебе потребовалось покупать чуть ли не всю  одежду  и  галантерею, какая была в магазине Уотсона.

- Если ты не знаешь Орилию, то я знаю, - ответила Миранда. - Я  видела  и ее дом, и эту кучу детишек, которые напяливают на себя одежду друг друга и  которым все равно, надели они ее на правую сторону или на левую; и  я  знаю,  точно так же как и ты, на какие гроши им приходится жить и  одеваться.  Этот  ребенок, вполне вероятно, явится сюда  с  узелком  вещей,  взятых  у  прочих  членов семьи. Скорее всего, на ней будут туфли Ханны, рубашка Джона и  носки  Марка. Я уверена, что у нее в жизни не  было  наперстка  на  пальце,  но  ей  довольно скоро придется познакомиться с этим ощущением.  Я  купила  для  нее  небеленого миткаля и коричневого полотна, чтобы  она  была  при  деле.  Она,  разумеется, ничего не убирает за собой и, вероятно, никогда не  видела,  как  вытирают  пыль,  и  приучить  ее  к  нашим  порядкам  будет  не  легче,  чем  какую-нибудь язычницу.

- Конечно, у нее другие привычки, -  согласилась  Джейн,  -  но  может  оказаться, что она более послушная и исполнительная, чем мы думаем.

- Ей придется считаться с тем, что ей говорят, исполнительная она  или  неисполнительная, - заметила Миранда, встряхивая последнее полотенце.

У  Миранды  Сойер,  разумеется,  было  сердце,  но   она   никогда   не  использовала его ни для каких иных целей,  кроме  кровообращения.  Она  была  честной,  добросовестной,  экономной,   трудолюбивой,   регулярно   посещала  церковь, состояла членом миссионерского и библейского обществ штата Мэн,  но  перед лицом всех этих холодных  добродетелей  вам  хотелось  одного  теплого  маленького недостатка или, за отсутствием такового,  одной  милой  слабости,  чего-то такого, что могло бы уверить вас, что эта женщина вполне живая.  Она  закончила местную окружную школу, но не получила никакого иного образования,  так как все ее мечты и стремления были связаны с хозяйством - домом, фермой,  молочней. В отличие от нее Джейн посещала частную  школу,  а  также  провела  некоторое время в пансионе для молодых девиц; там же училась  и  Орилия;  и,  несмотря на то что прошло  немало  лет,  по-прежнему  сохранялась  некоторая  разница в языке и манерах между старшей и двумя младшими сестрами.

Другим неоценимым преимуществом Джейн была скорбь; не  та  естественная  печаль по поводу  кончины  ее  пожилых  родителей,  ибо  она  примирилась  с  неизбежностью этой утраты, но нечто гораздо более  глубокое.  В  юности  она  была помолвлена и собиралась замуж за молодого  Тома  Картера,  у  которого,  правда, не было ни дома, ни денег, но была уверенность, что и то,  и  другое  рано или поздно появится. Потом разразилась война. Том добровольно вступил в  армию, как только был объявлен призыв.  К  тому  времени  Джейн  любила  его  тихой, похожей на дружбу любовью и питала нежные  чувства  того  же  рода  к  своей стране. Но борьба, опасности, тревоги того времени привели в  движение  иные, могучие потоки чувств. Жизнь стала чем-то еще, кроме завтрака,  обеда,  ужина, однообразной круговерти ежедневного приготовления еды, стирки,  шитья  да посещения церкви  по  воскресеньям.  Из  деревенских  разговоров  исчезли  привычные сплетни. Важное и значительное  заняло  в  них  место  пустяков  -  святое горе жен и  матерей,  страдания  отцов  и  мужей,  самопожертвование,  сочувствие и новое желание помочь друг другу  нести  тяжкую  ношу.  Духовный  рост мужчин и женщин был  стремительным  в  те  дни  опасности  и  всеобщего  напряжения, и Джейн пробудилась от смутного тусклого сна, как  называла  она  прежнюю жизнь, к новым  надеждам,  новым  страхам,  новым  замыслам.  Затем,  спустя год мучительной тревоги, год, когда никто не заглядывал в газеты  без  содрогания и страха, пришла телеграмма, извещавшая, что Том ранен,  и,  даже  не спросив согласия Миранды, Джейн упаковала чемодан и отправилась  в  путь.  Она прибыла вовремя, чтобы успеть подержать руку Тома  в  часы  боли,  чтобы  суметь показать ему на этот раз, какое оно - сердце внешне чопорной  девушки  из Новой Англии, когда охвачено любовью и горем; чтобы обнять его и чтобы  в  этих объятиях он нашел родной дом и мог спокойно умереть - и это  было  все.  Все, но этого было достаточно.

Она прошла через месяцы утомительной работы в госпитале,  месяцы  ухода  за другими солдатами ради дорогого Тома, и вернулась домой другой  женщиной,  лучше, чем была. И хотя с тех пор она никогда не покидала Риверборо и внешне  превратилась в точную копию своей сестры  и  всех  других  строгих  и  тощих  новоанглийских старых  дев,  была  эта  копия  скорее  подделкой,  а  внутри  сохранялся еще слабый отголосок бурного биения сердца ее юности.  Научившись  любить и страдать, бедное верное сердце продолжало эту свою  сентиментальную  деятельность, хотя занималось  ею  главным  образом  втайне  и  жило  одними  воспоминаниями.

- Слишком уж ты чувствительная, Джейн, - сказала  однажды  Миранда,  -  всегда была такой и всегда будешь. Если бы я тебя не охлаждала,  ты,  думаю,  совсем бы растаяла. 

Назначенный час почти прошел, но дилижанс мистера Кобба еще не громыхал  вдоль улицы.

- Пора  бы  им  быть  здесь,  -  сказала  Миранда,  в  двадцатый   раз  обеспокоенно взглянув на высокие напольные часы в углу гостиной. -  Кажется,  я ничего не забыла... Я прикрепила два толстых полотенца за ее умывальником,  а вниз, под ведро, положила коврик, но дети  так  безжалостно  обращаются  с  мебелью. Боюсь, через год мы свой дом не узнаем.

Мрачные предчувствия Миранды угнетали Джейн и заставляли ее  страшиться  надвигающегося бедствия. Единственная разница между сестрами  заключалась  в  том, что если Миранду волновало лишь, как они вынесут Ребекку,  то  у  Джейн  случались моменты озарения,  когда  она  с  тревогой  спрашивала  себя,  как  вынесет их Ребекка. В один из таких моментов она взбежала наверх  по  черной  лестнице, чтобы поставить вазу с ветками цветущей яблони и положить красную,  как помидор, подушечку для булавок на комод в комнате,  предназначенной  для  Ребекки.

Дилижанс с грохотом подкатил к боковой двери кирпичного дома, и  мистер  Кобб подал Ребекке руку, как настоящей пассажирке. Она вышла  из  экипажа  с  большими предосторожностями и вручила букет поникших  цветов  тете  Миранде,  которая приветствовала ее тем,  что  едва  ли  можно  назвать  поцелуем,  не  оскорбив светлое имя этого способа выражения чувств.

- Совсем ни к чему было везти с собой цветы, - заметила эта любезная и  тактичная леди. - В саду их и так полно, когда приходит пора.

Затем Джейн поцеловала Ребекку,  предложив  несколько  лучшую  имитацию  настоящего поцелуя, чем ее сестра.

- Поставьте ее сундук в передней, Джеримайя,  а  вечером  мы  попросим  кого-нибудь отнести его наверх, - сказала она.

- Я отнесу его наверх прямо сейчас, если хотите, девочки.

- Нет, нет, не оставляйте надолго лошадей: кто-нибудь будет  проходить  мимо и заинтересуется, а мы не можем сейчас никого принять.

- Ну, до свидания, Ребекка; до свидания, Миранда и Джейн. Будет у  вас  теперь  бойкая  маленькая  девочка.  Я  думаю,  она  составит  вам  отличную  компанию.

Старшая  мисс  Сойер  не  смогла  скрыть  своего  содрогания,   услышав  определение "бойкая". Она была убеждена, что хотя дети могут быть  на  виду,  когда это совершенно необходимо, то уж слышно их быть не должно, если только  этого можно избежать[10].

- Мы с Джейн не очень-то привыкли к шуму,  -  заметила  она  с  кислой  миной.

Мистер Кобб понял, что пошел  по  неверному  пути,  но  для  него  было  слишком непривычно обосновывать свое мнение без предварительных раздумий,  и  поэтому он уехал,  пытаясь  придумать  по  дороге,  каким  более  безопасным  словом, чем "бойкая", мог бы он охарактеризовать свою  интересную  маленькую  пассажирку.

- Пойдем со мной наверх,  я  покажу  тебе  твою  комнату,  Ребекка,  -  сказала мисс Миранда. - Дверь с сеткой закрой  за  собой  плотно,  чтобы  не  впустить мух; пока еще только середина мая и мух нет, но я  хочу,  чтобы  ты  привыкала к порядку с самого начала. Возьми с собой свой узелок, тогда  тебе  не придется спускаться за ним, - всегда  пользуйся  головой,  чтобы  сберечь  каблуки. Вытри ноги об этот плетеный коврик;  когда  будем  проходить  через  переднюю, повесишь там свою шляпу и пелерину.

- Это моя лучшая шляпа. - сказала Ребекка.

- Тогда возьми ее наверх и положи в шкаф; но я думаю, тебе не следовало  надевать свою лучшую шляпу в поездку по пыльной дороге.

- Это моя единственная шляпа, - объяснила Ребекка. - Другая, которую я  носила по будням, уже выглядела не так хорошо, чтобы брать ее с собой. Фанни  ее доносит.

- Свой зонтик поставь в шкафу в передней.

- Вы не возражаете, если я буду держать его в моей комнате? Так все же  безопаснее.

- Здесь, в окрестностях, нет никаких воров, но если  бы  и  были,  то,  думаю, полезли бы они не за твоим зонтиком... Ну, пойдем. Помни: подниматься  всегда будешь по черной лестнице, Мы не ходим по парадной, чтобы не  портить  ковер; будь осторожна на повороте, не  зацепись  ногой;  поверни  направо  и  входи. Когда вымоешь лицо и руки и  причешешься,  можешь  спуститься.  и  мы  быстро распакуем твой сундук и устроим тебя на новом месте еще до ужина.  Не  задом ли наперед у тебя надето платье?

Ребекка склонила голову  и  взглянула  на  ряд  дымчатых  перламутровых  пуговиц, протянувшийся сверху вниз посредине ее плоской груди.

- Задом наперед? А, понимаю!.. Нет, нет, всё в  порядке.  Если  у  вас  семеро  детей,  вы  не  можете  постоянно  застегивать  и  расстегивать   их  пуговицы -  им  приходится  делать  это  самим.  В  нашем  доме  все  всегда  застегнуты спереди. Мире еще только три года, но и у нее пуговицы спереди.

Миранда ничего не сказала, когда закрывала за собой дверь,  но  вид  ее  был более красноречив, чем любые слова.

Ребекка, стоя совершенно  неподвижно  в  центре  комнаты,  оглядывалась  вокруг.  Перед  каждым  предметом  мебели  был  расстелен  квадратный  кусок  клеенки; вытянутый коврик лежал возле узкой кровати  с  пологом  на  четырех  точеных столбиках. Кровать  была  покрыта  белым  канифасовым[11]  покрывалом,  обшитым бахромой.

Все было аккуратным и чистым донельзя, а потолки гораздо  выше  тех,  к  которым привыкла Ребекка. Высокое и узкое окно комнаты выходило на север, за  ним виднелись хозяйственные постройки и скотный двор.

Нет,  не  сама  комната,  которая  была  гораздо  более  удобной,   чем  собственная комната Ребекки на родной ферме, и не отсутствие красивого  вида  из окна, и не  долгое  путешествие,  ибо  в  тот  момент  она  не  сознавала  усталости, и не страх перед незнакомым местом, ибо она любила новые места  и  стремилась к новым впечатлениям, - нет, совсем не это, а какая-то любопытная  смесь непостижимых эмоций заставила Ребекку поставить свой  зонтик  в  угол,  сорвать  с  головы  свою  лучшую  шляпу,  швырнуть  ее  на  комод,  сдернуть  канифасовое покрывало, ринуться в глубину постели и  натянуть  покрывало  на  голову.

Через минуту дверь бесшумно открылась. Стучать перед тем, как войти,  -  такая предупредительность была совершенно неизвестна в  Риверборо;  впрочем,  если бы о ней и слышали, то не сочли бы нужным проявлять ее  в  обращении  с  ребенком.

Мисс Миранда вошла, взгляд ее скользнул по пустой  комнате  и  упал  на  бурный белый  океан  покрывала  -  океан,  вздымающийся  странными  волнами,  гребнями и валами.

- Ребекка!

Благодаря тому, как было произнесено это слово, впечатление было  точно  такое, как если бы его прокричали на всех перекрестках.

Над канифасовым покрывалом  появилась  всклокоченная  черная  голова  и  испуганные глаза.

- - Почему ты лежишь на застеленной кровати среди  бела  дня,  портишь  перину и пачкаешь столбики пыльными туфлями?

Ребекка  поднялась  с  виноватым  видом.  Ей  нечего  было  сказать   в  оправдание. Ее проступку не было ни объяснения, ни извинения.

- Простите, тетя Миранда. Что-то на меня нашло; сама не знаю что.

- Ну, если это слишком  скоро  снова  найдет  на  тебя,  нам  придется  выяснить, что же это такое. Сию же  минуту  поправь  постель.  Эбайджа  Флэг  несет сюда твой сундучок, и я не допущу, чтобы он  увидел  такой  разгром  в  комнате: он рассказал бы об этом всей деревне. 

В тот вечер, поставив лошадей в конюшню, мистер Кобб  принес  из  кухни  стул и расположился рядом со своей женой, сидевшей на заднем крыльце.

- Знаешь, мать, я привез сегодня из Мейплвуда маленькую  девочку.  Она  родня девочкам Сойер и будет жить у них, - сказал он, когда уселся поудобнее  и начал строгать ножом какую-то палочку. - Это дочка той самой  Орилии,  что  сбежала с сыном Сюзан Рэндл незадолго до того, как мы сюда переехали.

- Сколько лет девочке?

- Десять или что-то около того; хоть на  вид  и  маловата  для  своего  возраста, но, Боже мой, послушать ее, так  кажется,  что  ей  все  сто!  Как  задаст вопрос, так я и подскочу. И так всю дорогу.  Из  всех  чудных  детей,  каких я встречал на своем веку, она самая чудная. Красоты в ней особой нет -  одни глаза; но если она когда-нибудь  вырастет  под  стать  этим  глазам  да  малость потолстеет, люди кругом будут на нее  таращиться.  Боже  мой,  мать!  Послушала бы ты, как она говорит.

- Не знаю, о чем она могла говорить, такая маленькая,  да  вдобавок  с  чужим человеком, - заметила миссис Кобб.

- Чужой - не чужой, ей все равно; она заговорила бы даже с насосом или  жерновом. Она скорей стала бы говорить сама с собой, чем молчать.

- Провалиться мне на этом месте, если я могу хоть что-то повторить! Она  меня все время до того удивляла, что я и не соображал, что к чему. У нее был  с собой маленький  розовый  зонтик  от  солнца  -  из  тех,  что  похожи  на  кукольные, - так вцепилась она в него, как репей в  шерстяной  чулок.  Я  ей  советовал его раскрыть: солнце припекало, но она сказала  -  нет,  он  может  выгореть, и запихала его под платье. "Это, -  говорит,  -  самая  дорогая  в  жизни вещь для меня, но требует страшных забот". Точные ее слова, и это все,  что я помню. "Это самая дорогая в жизни вещь, но требует ужасных  забот".  -  Здесь мистер Кобб засмеялся и качнулся на своем стуле назад, к стене дома. -  Было кое-что еще, но  я  не  могу  повторить  точно.  Она  рассказывала  про  цирковую процессию и  заклинательницу  змей  в  золоченой  карете.  "Она,  -  говорит, - была так красива, мистер Кобб, что когда на нее глядишь, комок  в  горле". Вот зайдет она к нам в гости, мать, тогда сама увидишь. Не знаю, как  она уживется с Мирандой Сойер - бедная малышка!

Подобные  опасения  более  или  менее  открыто  выражались  многими   в  Риверборо, хотя в другом мнения разделились: одни  считали,  что  это  очень  великодушно со стороны девочек Сойер - дать  образование  одной  из  дочерей  Орилии, другие  -  что  это  образование  будет  куплено  ценой,  совершенно  несоизмеримой с его действительной ценностью.

Первые письма  Ребекки  домой  свидетельствовали,  что  ее  собственное  мнение полностью совпадало с этим вторым взглядом на положение вещей.