"История русской армии. Том первый" - читать интересную книгу автора (Елчанинов Андрей Георгиевич, Андрианов...)

Боевая деятельность Суворова

Первый боевой опыт и командование полком. К началу Семилетней войны Суворов — уже штаб-офицер, получив за четыре года два чина.

В 1758 г. ему поручено набрать в Лифляндии и Курляндии 17 батальонов и отвести их в Пруссию. Затем он — комендант Мемеля, а в 1759 г. в чине подполковника попал к Фермору «дивизионным дежурным» — чем-то вроде начальника штаба корпуса. Это было первым шагом его боевой службы в качестве офицера Генерального штаба.

1 августа 1759 г. — первое боевое крещение Суворова под Куннерсдорфом. Здесь бог войны сразу принял молодого русского витязя под свое особое покровительство. И яркое сияние победы осенило Суворова, а его «глазомер» сразу же обрисовался словами: «На месте главнокомандующего я бы пошел теперь на Берлин». В 1760 г. Суворов принимает участие в известном набеге Чернышева на Берлин. Многие начальники уже знали Суворова как дельного и перспективного штаб-офицера, в том числе Берг, просивший Фермора «уступить» ему Суворова. У Берга Суворов и получил первое свое боевое крещение как боевой командир.

Много раз проявлял он здесь свою смелость, особенно у Старгарда, где с горстью конницы напал на целый полк, а будучи окружен, быстро пробился и сохранил взятых пленных.

Вообще, все дела Суворова в эту войну были сплошным подвигом личной храбрости, находчивости и хладнокровия. Он был оценен как отличный офицер Генерального штаба и пехотный командир, но особенно как выдающийся офицер конницы[30].

Два раза он был ранен, и довольно сильно.

После войны Суворов, посланный в Петербург с депешами, явился к Императрице и вскоре, приказом ее от 26 августа 1762 г., был произведен в полковники с назначением сначала командиром Астраханского пехотного полка, а затем и Суздальского.

Семилетняя война произвела на Суворова сильное впечатление. Войска наши отличались необыкновенной храбростью и стойкостью, но сама постановка военного дела, особенно хозяйства, оставляла желать лучшего. Суворов, получив полк, начинает его учить и воспитывать на свой, суворовский образец: явилось знаменитое «Суздальское учреждение». Когда даже выдающиеся деятели Европы были увлечены слепым подражанием пруссакам, Суворов оставался самобытным, и ничто не могло изменить его личного взгляда на военное дело.

Главная задача Суворова была обучить полк только тому, что необходимо на войне; строевые учения велись живо, наглядно. Главное внимание обращалось на порядок ведения огня и быстроту перестроений. Каждое занятие кончалось обучением владению штыковым ударом. Часто, подняв полк по тревоге, Суворов водил его по несколько суток, днем и ночью, через густые леса, холмы и овраги, по бездорожью, вброд и вплавь через реки. После учений Суворов делал разбор учения, каждый раз высказывая свое требование идти навстречу опасности, всегда наступать, никогда не отступать и не обороняться. Вместе с тем, воспитывая солдата, Суворов укреплял в нем веру в Бога, столь присущую русскому человеку, внушая, что на войне ничего невозможного нет, а дисциплину основывал не на страхе наказания, а на осознании ее необходимости. Он почти не прибегал к жестоким наказаниям и никогда не попирал человеческое достоинство.

В 1765 г. в Красном Селе на смотре в присутствии императрицы Суздальский полк резко выделился из девятнадцати других по всем воинским показателям.

В 1768 г., во время волнения в Польше, Суворов, уже в чине бригадира, был направлен туда с суздальцами (входившими в его бригаду).

Суворов в войне с польскими конфедератами 1768–1772 гг. Суворов выступил к Смоленску из Ладоги в ноябре, в самое тяжелое время. Несмотря на бездорожье, множество болот, сильную непогоду и короткие ноябрьские дни, суздальцы прошли за 30 дней более 850 верст, и за весь поход заболело только шесть человек и один пропал без вести.

В Смоленске Суворов был задержан, так как зимой волнения в Польше утихли. Но весной 1766 г. Суворов со своей обученной по собственным правилам бригадой вновь двинулся в Польшу. От Минска до Варшавы 600 верст он прошел за 12 дней, частью пользуясь подводами.

Немедленно из-под Варшавы он сделал набег к Бресту, а далее, за сутки преодолев 70 верст к Орехову на разгром банды Пулавских (400 солдат против 2 тысяч). Один из предводителей банды был убит, а банда рассеяна.

^{Карта военных действий 1768–1771 и 1794 гг.}

После этой победы Суворов был назначен главой «Люблинского района», и под его командованием собралось до 4 тысяч человек. Несмотря на трудности, Суворов скоро прибрал край к рукам. Но Александр Васильевич все же тяготился своим положением: не мелких деяний жаждал он, а крупных, решительных ударов по конфедератам. Кроме того, раздражали несогласия с главнокомандующим войск в Польше, Веймарном — генералом опытным, но болезненно самолюбивым. Но вот в 1771 г. Турция, по наущению Франции, объявила войну, а прибывший с небольшим числом войск французский генерал Дюмурье начал удачно поход, отбросив наши передовые части за Вислу. Суворов воспрял духом.

С 1600 человек и при восьми орудиях двинулся он из Люблина, по пути разбил несколько отрядов и в 28 верстах от Кракова, у д. Ланцкроны, пополнив войско до 3500 человек, 10 мая неожиданно напал на конфедератов (4 тысячи человек). Сражение было выиграно за два с половиной часа благодаря умению Суворова оценивать противника. Конница дерзко сбила врага, главные силы довершили победу.

Ланцкронское поражение произвело потрясающее впечатление. Дюмурье вернулся во Францию. Но остался еще Пулавский — глава дела, самый смелый и способный конфедерат. Суворов немедля двинулся за ним, настиг у Замосцья, разбил и стремительно преследовал.

Поляки сделали еще одно усилие. Великий гетман Литовский, граф Огинский, уклонявшийся до того от вхождения в конфедерацию, открыл в Литве военные действия.

Вейнмарн приказал Суворову не отлучаться из Люблина до особого распоряжения и лишь наблюдать за Огинским. Однако Суворов счел необходимым скорее покончить с ним. 1 сентября он отправил Веймарну краткое донесение: «Пушка выстрелила, и Суворов пошел в поход». 12-го Суворов, у Несвижа, узнал, что Огинский с 4–5 тысячами человек находится у местечка Сталовичи. У Суворова было всего 822 человека. Он решил взять внезапностью, навязав противнику ночное сражение.

Бой был очень упорный. Лишь к 11 часам удалось сломить сопротивление поляков. Несмотря на помощь Беляка, выступившего с двумя полками улан, они бежали. Сталовичский поход — за четыре дня более 200 верст — и победа сделали Суворова весьма известным. Фридрих Великий советовал полякам его остерегаться. Однако Веймарн послал в военную коллегию донос на самовольство Суворова. Но Суворова не предали суду, как хотел Веймарн, а наградили орденом св. Александра Невского.

В начале 1772 г. Веймарна сменил Бибиков, человек разумный и справедливый. Решено было истребить конфедератов, для чего отобрать у них все их укрепления, где было немалое число и французов, под командованием генерала де Виомениля. Последний, по оплошности русских в Кракове, овладел замком, его оплотом.

^{Сдача Краковского замка в 1771 г. (с картины Шуберта)}

Суворов немедленно двинулся к Кракову, осадил замок и, обрушив артиллерией часть его и произведя в городе пожары, предложил сдаться. Требование немедленно было исполнено.

Из Кракова Суворов делал налеты на соседние укрепления, вплоть до раздела Польши между Россией, Пруссией и Австрией.

Описанные действия Суворова обращают на себя внимание невероятной быстротой передвижений и стремительностью нападений.

40–60 верст — обычный переход Суворова, а бывало, что он преодолевал за сутки до 85 верст. В итоге внезапность появления и стремительные удары даже с ничтожными силами приносили победы над многочисленным, но уже озадаченным врагом. «Удивить — победить», — говорил Суворов. «Быстрота и внезапность заменяют число», — было его же правилом.

Все бои Суворов начинает головными частями, не ожидая подхода хвоста. «Голова хвоста не ждет» и «атакуй с чем Бог послал», — говорит он, держась правила, что лучше бить врага хотя бы и малыми силами, но неожиданно, чем идти на него со всеми силами, но дать возможность обнаружить себя. Такие действия не всеми были поняты, и успехи Суворова приписывали его дерзости и счастью. Так, Дюмурье, осуждая Суворова за ведение боя у Ланцкроны, говорил, что русские могли быть жестоко биты по частям. Поляки также порицали Суворова: он не имеет понятия о военном деле, ему драться только с медведями. «Бывало, займешь позицию, ждешь русских с фронта, а он бросается либо с тылу, либо во фланг. Мы разбегались более от страха и внезапности, нежели от поражения»[31].

Участие Суворова в Первой турецкой войне 1773–1774 гг. Еще во время борьбы с конфедератами разгорелась война с Турцией. Она шла пять лет — с 1769 по 1774 г. Первый год мы вели себя бесцветно, робко. Но в 1770 г. Румянцев победами у Ларги и Кагула почти полностью сокрушил сухопутные силы Турции, а в Чесменском бою мы разбили ее флот. Затем 1772-й и часть 1773 г. прошли в бесплодных переговорах, и пришлось снова взяться за оружие, вызвав из Польши и Суворова с назначением его начальником войск, дислоцированных у Негоештского монастыря (против крепости Туртукай), для связи дивизии Салтыкова (начальника Суворова) с Потемкиным.

Дабы перейти Дунай неожиданно, Румянцев решил мелкими нападениями приучить турок к тревоге. Первое нападение указано было сделать Суворову на Туртукай. У Суворова было всего 500 пехотинцев, в Туртукае — 4-тысячный гарнизон. Он просил усиления, ему отказали. Разведав силы противника, Суворов отдал приказ, где, в частности, говорилось: «Турецкие набеги отбивать наступательно. Подробности зависят от обстоятельств, разума и искусства, храбрости и твердости командующих».

В полночь 9 мая суворовцы сели в лодки, а в четыре часа ночи все было закончено: турки бежали, потеряв шесть знамен, 16 орудий, 30 судов, 21 лодку и более 1 тысячи убитыми и ранеными. Мы потеряли 88 человек. Суворов дважды был в опасности: разорвало турецкую пушку, осколком которой его ранило в ногу; и наскочил на него янычар.

«Слава Богу, слава вам, Туртукай взят, и я там», — писал Суворов Салтыкову, причем получалась игра слов: Я там — название селения у Туртукая.

Бой у Туртукая замечателен еще и тем, что Суворов внес новые начала в действия войск. Несмотря на малое их число, он выстраивает две колонны и организует поддержку, а колонны прикрывает стрелками. Такое построение[32] было тогда совершенно новым, и его стали применять шире лишь через 50 лет после Суворова.

4 июня Суворов, больной лихорадкой, получил приказ Румянцева вторично идти на Туртукай, где 4 тысячи турок снова сильно укрепились. Как Суворов ни был слаб, он все же решил снова овладеть Туртукаем и в ночь с 16 на 17 июня произвел нападение. Всего у него было до 3 тысяч воинов, в том числе 680 солдат, едва обученных. Приказ был очень прост, в нем сказано: «Командиры частей и колонны ни о чем не докладывают, а действуют сами собой с поспешностью и благоразумием». К рассвету турки были обращены в бегство и, преследуемые пять верст, оставили 14 орудий, 35 судов, продовольствие, 600–800 убитых. Мы потеряли 102 человека.

В самом бою Суворов явил образец силы воли: истощенный лихорадкой, он передвигается с помощью двух человек, а для повторения приказаний — при нем особый офицер. Однако под конец боя Суворов все же сел на коня.

Что касается тактики, оба боя у Туртукая — образцы наступательной переправы.

^{Карта театра войны 1769–1774 и 1787–1791 гг.}

7 июня, согласно новому расписанию полков, Суворов назначен в Гирсово, единственное место, которым мы овладели на правом берегу реки и через которое Румянцев предполагал перейти Дунай. Потому удержать его в наших руках было весьма важно.

В ночь на 3 сентября Суворов одержал здесь блестящую победу, заманив 12 тысяч турок к нашим окопам с 3 тысячами солдат, а затем нанеся встречный удар и преследуя врага 30 верст конницей. Потери турок превысили 1100 человек наши — 200. Это образец выжидательного с решительной целью боя.

Зимой 1773 г. Суворов взял отпуск и отбыл в Москву, где неожиданно женился[33], но к началу 1774 г. вновь прибыл к войскам.

Румянцев полагал открыть действия в начале мая. Главные силы собирались у Браилова, западное крыло Репнина — у Слободзеи, восточное крыло Каменского — у Измаила, Суворов поддержкой — у Гирсова. Салтыков оборонял Верхний Дунай и Журжево. Суворов был подчинен Каменскому, для совместных с ним действий они условились наступать к Базарджику и далее к Шумле.

Это привело к упорному встречному бою у Козлуджи, в котором Суворов, не дожидаясь Каменского, с 8 тысячами солдат обрушился на 40 тысяч турок. Под быстрым натиском Суворова турки начали терять голову: они рубили для ускорения бегства постромки артиллерийских лошадей, убивали своих всадников. Когда же к Суворову подоспели 10 орудий, все турецкое войско обратилось в ужасе в бегство. Суворову досталась богатая добыча: 29 орудий и 207 знамен. Потеря турок показывается различно: наименьшая — 500 убитых и 100 пленных, наша — 200 человек.

Несмотря на утомление, Суворов преследовал неприятеля до наступления ночи.

Сражение у Козлуджи было случайным для обеих сторон[34]. В подобных боях и берет верх тот, кто раньше быстрыми, смелыми действиями убедит противника в своем превосходстве.

После победы Суворов подвергся упрекам Румянцева за действия вопреки приказанию, отдельно от Каменского, и за уклонение от подчинения ему. Но вот в чем дело — Суворов и Каменский были упрямы, самолюбивы, недолюбливали друг друга. Совместные действия могли кончиться крупной ссорой в ущерб делу; Суворов постарался этого избежать[35]. Наконец, Суворов чувствовал себя достаточно сильным и без Каменского. В общем, самостоятельность Суворова увенчалась успехом, и сам Каменский донес, что признает Суворова единственным виновником победы.

Победой при Козлудже турки так были потрясены, что вскоре Порта подписала Кучук-Кайнарджийский мир на условиях, предложенных русским правительством.

В первую Турецкую войну все главные победы были одержаны Суворовым. Под Туртукаем он дважды бьет многочисленного неприятеля с 4 тысячами солдат. Под Гирсовом 3 тысячи воинов бьют 12-тысячное войско; наконец, под Козлуджи 8 тысяч человек бьют 40 тысяч.

Обыкновенно принято думать, что турки были противником слабым; что бить их было легко; что их нестройные, хотя и многочисленные толпы готовы были бежать при первой к тому возможности и что «европейское качество всегда побьет азиатское количество», — как говорит историк Соловьев. Однако те же беспорядочные толпы турок били хорошо обученные австрийские войска и вынуждали Австрию подписывать постыдный мир, вроде Белградского. Следовательно, наши победы над турками, помимо выучки войска, одерживались еще и превосходством духа. Попутно Суворов не оставлял без внимания и тактические приемы.

Румянцев первым, в нарушение традиций, стал строить войска в несколько каре. Суворов пошел дальше; у него в каре строились даже роты. Это давало большую подвижность, а одно или несколько разбитых каре не мешали остальным, тем более что Суворов строил их в два ряда. Кроме того, суворовские каре всегда могли поддержать друг друга перекрестным огнем. Это его знаменитое высказывание: «подвижные кареи, не закрывая крестных огней».

В общем, Суворов вложил в свои построения прерывчатость по фронту и в глубину, основав ее на самостоятельности, выучке и вере вождя в войска, а войск — в вождей, как это было в Риме, в революционных войсках и должно было еще больше закрепиться теперь, при здравом понимании глубокой тактики.

Деятельность Суворова в 1774–1787 гг. После войны общественное мнение указало на Суворова как на надежнейшего усмирителя все еще бушевавшего Пугачевского бунта. За девять дней прошел Суворов 600 верст, но ему не удалось сразиться с Пугачевым, который был разбит и взят в плен Михельсоном. Суворову осталось лишь распорядиться отправить Пугачева в Москву.

После казни Пугачева Суворову было поручено умиротворить край. Менее чем за год Суворов выполнил задачу не силой оружия, к которому старался не прибегать, а человечностью и целесообразными мерами.

После умиротворения восточных окраин Суворова направляют в Крым. Однако здесь он пробыл недолго: попав под начальство Прозоровского, человека посредственного, Суворов отпросился в отпуск, в Полтаву, и в Крым больше не явился, несмотря на предписание Румянцева.

Томимый жаждой деятельности, Суворов с помощью Потемкина был назначен на Кубань. За три месяца Суворов сделал больше, чем его предшественник за несколько лет. Румянцев, оценив это, назначил Суворова в Крым на место Прозоровского. Здесь Суворов проявил и дипломатический дар, убедив крымцев в необходимости принять наше подданство. Обращением с населением Суворов и его войска приобрели добрую славу. Морское побережье было искусно охранено.

Однако Суворов из-за недоразумений с Румянцевым просил другого назначения; снова при содействии Потемкина получил Малороссийскую дивизию и уехал в Полтаву, к жене с дочкой. Но и здесь он пробыл недолго. В Петербурге будировалась несбыточная тогда затея: завязать торговлю с Индией через Персию и Каспийское море, для чего тоже понадобился Суворов. Целых два года жил он в Астрахани без дела. «Боже мой, долго ли еще мне в таком тиранстве томиться», — пишет он. Наконец Потемкин вызвал его снова в Крым, где происки турок произвели волнения. Пользуясь этим, мы заняли не только Крым, но и Тамань и Прикубанский край. Надо было привести к присяге новых русских подданных. Хорошо зная нравы туземцев, Суворов прибегнул к любезности и угощениям, и ногайцы присягнули. Но вскоре, в отсутствие Суворова, изменили и, хотя и были разбиты, ушли за Кубань, не признав нашей власти. Суворов с 16 ротами, 16 эскадронами, 16 казачьими полками и 16 орудиями выступил за Кубань и настиг ногайцев, прежде чем они ушли в недоступные горы.

^{Генералиссимус князь А. В. Суворов}

Прибегнув к ночным передвижениям и распространив ложные слухи, Суворов ночью 30 сентября перешел Кубань вброд по шею, а утром, близ урочища Керменчик, неожиданно напал на ногайцев и после 8-часового жестокого боя разбил их, вынудив к полной покорности. Крымские татары, боясь подобной участи, начали переселяться в Турцию, а Турция в феврале 1774 г. признала подданство России Крыма и Кубанского края.

После Крыма и Кубани, Суворов получил на два года Владимирскую дивизию. Это время Александр Васильевич признавал за «бездействие», и тут-то разошелся он с женой, отдав дочь в институт, а малютку-сына оставив при матери.

В конце 1786 г. Суворов по старшинству произведен в генерал-аншефы (полный генерал) и по желанию Потемкина поставлен во главе войск в Кременчуге, ибо Потемкину во время путешествия Екатерины в Крым нужно было представить и войска в должном виде.

30 апреля был смотр войскам Суворова, который в ходе него провел свое обычное учение. Все были поражены щегольским снаряжением солдат, их видом и особенно точностью и живостью движений и действий. Спутник Екатерины, император Иосиф II, признался, что не видел лучших войск. После этого смотра имя Суворова прогремело по всей Европе, и к его боевым подвигам прибавилась слава выдающегося военного учителя. В общем, созрело всеобъемлющее дарование, способное и бить врага в открытом поле, и мирным путем присоединять целые области, и обучать войска истреблению врага, и покорять без выстрела сердца целых народов.

Третья турецкая война: Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил. Присоединение Крыма к России нанесло удар Турции как главе магометанского мира, а в европейских враждебных нам государствах поселило зависть. По наущению Англии и Пруссии Турция потребовала в 1787 г. возвращения Крыма и ликвидации Кучук-Кайнарджийского договора, а получив отказ, 13 сентября объявила войну.

Нам эта война была нежелательна. Дела в Польше ухудшились, назревал разрыв со Швецией, и Пруссия была враждебна. Но вызова турок нельзя было не принять, и война началась при почти полной нашей готовности. Целью турок было овладеть Крымом и крепостью Кинбурн, которая затрудняла вход в Днепр и прямое сообщение Очакова с Крымом.

У нас было две армии: Екатеринославская, под началом Потемкина, численностью в 70 тысяч для обороны Крыма и вторжения в Турцию с берегов Черного моря; и 30-тысячная Украинская, под командованием графа Румянцева, для обеспечения связи с австрийцами (обязавшимися прибыть нам на помощь) и с Потемкиным, а также для охраны пространства от Киева до Хотина и прикрытия тыла Потемкина от Польши. В ожидании общего сбора приказано было Суворову с 30 тысячами солдат оборонять Херсон и Кинбурн и поддержать наши войска в Крыму.

У Суворова — с растяжкой от Херсона до Кинбурна, в Кинбурне и окрестностях — было лишь до 3 тысяч человек, но здесь был сам Суворов, оценивший значение Кинбурна, который хотя и мало был пригоден для обороны, но все же запирал выход из лимана вдоль Кинбурнской косы, где турки могли высадиться лишь с востока и запада.

Турки, уверенные в неготовности нашей, решили неожиданно овладеть Кинбурном. Весь день 30 сентября и с рассветом 1 октября они обстреливали с судов крепость, но Суворов приказал не отвечать. В девять часов утра к западной оконечности косы подошел большой флот и начал высаживать 6 тысяч отборных янычар. На востоке от Кинбурна высадились запорожцы, но были прогнаны.

Под руководством иностранных офицеров турки принялись быстро рыть окопы поперек косы и ставить рогатки, а суда были отведены далеко в море, чтобы янычары не помышляли об отступлении. Суворов, молясь в церкви, приказал не мешать высадке: «Пусть все вылезут». Было лишь указано стянуть к крепости войска из окрестностей. Когда, при полном нашем безмолвии, турки вырыли 15 рядов окопов и были в одной версте от крепости, Суворов спокойно построил шесть батальонов и пять рот пехоты в шахматном порядке в две линии, а конницу поставил южнее, вдоль берега моря (уступ). В крепости и в обозе за крепостью было оставлено по две роты.

^{Спасение Суворова мушкетером Новиковым в бою под Кинбурном}

В три часа дня передовой отряд турок подошел на 200 шагов к гласису. Суворов дал залп из всех орудий, а первая линия с двумя казачьими полками и двумя эскадронами драгун мгновенно уничтожила турецкий авангард. Затем, несмотря на огонь 600 орудий с моря, первая линия генерала Река заняла 10 рядов турецких окопов, но здесь остановилась: коса очень сузилась, упорство турок, очнувшихся от первого удара, возросло. Суворов ввел вторую линию и два эскадрона. Но янычары, опрокинув наших, взяли обратно все окопы.

Суворов был в первых рядах, пеший (лошадь была ранена). Несколько турок бросились на него, но рядовой Шлиссельбургского полка Новиков одного застрелил, другого заколол, остальные бежали. Отступавшие гренадеры заметили Суворова; кто-то закричал: «Братцы, генерал остался впереди», — и все как один бросились снова на турок. Опять окопы один за другим начали переходить в наши руки. Но и этот успех был непродолжителен: огонь с суши и с судов нас отбросил.

В довершение Суворов был ранен картечью ниже области сердца и потерял сознание. Казалось, все было потеряно. Но огонь турецкого флота был ослаблен дерзостью лейтенанта Ломбарда: турки приняли его галеру за брандер и быстро начали уходить, а Суворов скоро пришел в себя. «Я в третий раз обновил сражение, — писал он, — победа совершенная». Немедля были двинуты четыре роты из обоза и крепости, и тут же прискакала находившаяся за 36 верст от Кинбурна легкоконная бригада, вызванная утром[36]. Свежие войска пошли бурным прорывом. Конница рубила в лоб, пехота штыками шла с севера, казаки с юга. Артиллерия картечью била почти в упор.

В конце боя Суворов вновь был ранен — в руку пулей навылет, но не покидал строя, хотя от потери крови и падал часто в обморок.

Из 6 тысяч высадившихся турок осталось в живых 700. Мы потеряли до 1000 убитыми и ранеными. Победа под Кинбурном — следствие превосходного руководства боем Суворовым. Благодаря необыкновенной настойчивости Суворова, доблести войск, общему подъему духа, как сказал поэт, «Наша Кинбурнска коса вскрыла первы чудеса», — тем более, что турки были, по словам самого Суворова: «Молодцы: с такими я еще не дрался».

Начало войны Кинбурнской победой удручило турок, а Суворов получил орден cв. Андрея Первозванного при рескрипте. «Чувствительны Нам раны ваши», — писала Екатерина. Потемкин не находил слов благодарить Суворова. Но плодами победы не воспользовались: войска не были в сборе; наставала зима. Военные действия прекратились.

Зиму Суворов пробыл в Кинбурне, плохо поправляясь от ран.

К марту 1788 г. наши армии были почти готовы. Австрия, объявив войну, выставила помощь, но действия все не начинались. Только в июле Потемкин наконец приступил к осаде Очакова. Осада, как всегда, затянулась, вспыхнули болезни. Суворов мучился, язвил Потемкина. «Не такими способами бивали мы поляков и турок, — говорил он, — одним глядением крепости не возьмешь. Послушались бы меня, давно Очаков был бы в наших руках».

Преследование турок без разрешения Потемкина осложнило отношение. Потемкин послал офицера за объяснениями к Суворову, у которого в это время вынимали пулю из шеи. Суворов ответил:

^{Князь Г. А. Потемкин-Таврический}

^{Осада Очакова 6–17 декабря 1788 г. под начальством князя Потемкина}

После этого Суворову пришлось уехать в Кинбурн, где он слег. Лечение шло плохо: произошел взрыв лаборатории, и Суворов снова был ранен — в лицо, грудь, руку и ногу. Пришлось лечиться в Херсоне, а потом, до следующего года, в Кременчуге.

Наконец, после долгой, томительной осады, Очаков был взят 6 декабря все же приступом, а следующий год пришлось начать при неблагоприятных условиях. Швеция объявила войну, Польша тоже грозила разрывом. Но компания 1789 г. началась удачно: Дерфельден дважды разбил турок, и еще лучше пошли дела, когда в конце апреля Дерфельден сдал дивизию Суворову, который получил ее, однако, лишь после личного обращения к Екатерине. Став у Бырлада, Суворов явился ближайшим соседом только что прибывших в Аджуд 18 тысяч австрийцев, под командованием принца Кобурга.

Так как мы бездействовали, турки решили быстро двинуть на австрийцев к Фокшанам 30-тысячное войско Османа-паши. Принц просил Суворова о помощи. Суворов, оставив в Бырладе часть войск, выступил с 7 тысячами солдат, известив принца запиской: «Иду, Суворов». Пройдя за 28 часов 50 верст по дурной дороге, Суворов прибыл к австрийцам в 22 часа 17 июня так неожиданно, что Кобург поверил, только сам увидев русских.

Весь день 18 июня ушел на наводку мостов через р. Тротуш, и наши хорошо отдохнули. Утром принц послал приветствие Суворову, прося о встрече. Суворов ответил уклончиво. Второму посланному ответили, что Суворов Богу молится, третьему — что Суворов спит. Позже Суворов говорил: «Мы все время провели бы в прениях дипломатических, тактических, энигматических[37]; меня бы загоняли, а неприятель решил бы наш спор, разбив тактиков».

В 11 часов Суворов послал Кобургу записку на французском: «Войска выступают в 2 часа ночи тремя колоннами, среднюю составляют русские. Неприятеля атаковать всеми силами, не занимаясь мелкими поисками вправо и влево, чтобы на заре прибыть к р. Путне, которую перейти, продолжая атаку. Говорят, что перед нами турок тысяч 50, а другие 50 дальше. Жаль, что они не всегда вместе, лучше бы было покончить с ними разом».

^{Фокшаны 21 июля 1789 г. У союзников — 25 тысяч, у турок — 30 тысяч}

Кобург согласился не без колебания. Но, во-первых, уже было не время противоречить, а во-вторых, принц невольно подчинился Суворову, хотя и был старше.

Союзники выступили 19-го ночью. За р. Тротуш перестроились в две колонны: западная — австрийцы, восточная — наши. Впереди наших, чтобы скрыть их прибытие, шла австрийская конница Карачая, и остановки наши делали укрыто.

Утром 20-го продолжали идти к р. Путне, где были передовые войска турок. Главные силы их были в укрепленном лагере, у Фокшан. В четыре часа дня турки были сбиты за Путню, и союзники под проливным дождем навели мосты. На рассвете 21 июня Суворов пошел к Фокшанам.

Австрийцы построились в две линии, конница сзади; Суворов — в пять линий, конница — впереди. Турецкая конница окружила союзников и особенно плотно Суворова. Однако испытанная в боях с турками пехота наша была несокрушима: движение продолжалось. На пути лежал густой лес, занятый турками. Суворов решил его обойти, двинув австрийцев с запада, а русских с востока. Турки толпами отступали в главный лагерь. Обойдя лес, Суворов подошел еще ближе к востоку, болотистым камышом, чтобы выйти в бок турецкому лагерю, австрийцы продолжали движение в лоб.

Турки открыли сильную пальбу, но союзники, примкнув теперь друг к другу, уверенно шли на врага. В 1000 шагах от турок их артиллерия открыла огонь, а когда наша конница опрокинула турецкую конницу и часть пехоты, первая линия союзников, под начальством Дерфельдена, без выстрела, с музыкой и барабанным боем, бросилась в штыки.

Разбитые наголову, войска Османа бежали на Рымник и Бузео. Легкие войска союзников преследовали противника до наступления ночи. Через несколько недель Осман собрал едва несколько сотен человек.

После победы, которая обошлась всего в 400 человек убитыми и ранеными, Суворов и Кобург впервые увиделись; они обнялись, поцеловались. Принц, совершенно очарованный умом и обращением Суворова, сделался на всю жизнь его другом.

Фокшанский разгром был неожидан и для нас, и для турок. Мы наступать еще не думали; как вдруг слабые силы Суворова присоединяются к австрийцам, увлекают их и могучим ударом наносят врагу поражение. Турки, шедшие раздавить одиноких австрийцев, вдруг сами терпят поражение. Без сомнения, было чему подивиться. Екатерина заплакала от радости и при милостивом рескрипте пожаловала Суворову бриллиантовый крест и звезду к ордену св. Андрея Первозванного. Австрийский император прислал при рескрипте дорогую табакерку с бриллиантовым шифром. Общественность России выражала громко восторг. Суворов был везде героем. Турки начали суеверно бояться Суворова, маленький «Топал-паша»[38] сделался для них едва ли не пугалом: с ним стали побеждать и австрийцы!

Победа вновь была одержана благодаря воинскому искусству и силе духа войск. Непреклонная воля Суворова увлекла на победный путь и союзников. Полная его уверенность в победе заставила и их смотреть на дело уверенно и спокойно. Воинское искусство проявилось в нанесении встречного удара, который разрушил наступательный замысел турок. Оно же видно и в напряженности действий, и в глубоком построении с умелым сочетанием родов войск, и в громовом ударе на поле сражения, и в преследовании. Но главное: «Фокшаны зажмут рот тем, кои рассеивали, что мы с австрийцами в несогласии», — как сказала Екатерина.

Однако и плодами Фокшанской победы мы не воспользовались, поскольку снова не были готовы к общему наступлению. Суворов ушел обратно в Бырлад, Кобург остался в Фокшанах. Великий визирь вновь решил наступать. Искусно обманув Потемкина, он, лично возглавив 90–100-тысячное войско, устремился на Рымник, чтобы разбить Кобурга.

Суворов разгадал намерение турок и перешел из Бырлада в Пуцени с намерением помочь австрийцам. 6 сентября ночью он получил известие о движении против Кобурга великого визиря и просьбу о помощи. Суворов, не убежденный пока в ее своевременности, остался наблюдать за Галацем, но усилил разведку. 7-го явился второй гонец: громадные силы турок находятся всего в 16 верстах от принца. Теперь Суворов уже повел свое 7-тысячное войско и, преодолев за двое суток более 75 верст по отвратительным дорогам при ливне и затратив время на наводку ряда мостов, 10 сентября соединился с австрийцами. Турки между тем, остановясь в укрепленном лагере на р. Рымнике, ограничились стычками.

Решением Суворова было немедленно напасть самому. Принц не соглашался, говорил, что несоразмерность сил слишком велика, русские войска очень изнурены, позиция турок очень сильна и т. п. Суворов раздраженно отвечал: «Числительное превосходство неприятеля, его укрепленная позиция, потому-то именно мы и должны атаковать его, чтобы не дать ему времени укрепиться еще сильнее. Впрочем, делайте что хотите, а я один с моими русскими войсками намерен атаковать турок и тоже один надеюсь разбить их».

Принцу оставалось исполнить волю Суворова. Суворов сделал разведку. У д. Тырго-Кукули стояло до 15 тысяч турок. Западная опушка леса Крынгу-Мейлор была занята 40 тысячами человек, в длинном ретраншементе с засеками, обеспеченными топкими болотами. Остальные 35–45 тысяч турок расположились в укрепленном лагере у Мартинешти на р. Рымнике.

Суворов предписал союзникам начать движение ночью на лес Крынгу-Мейлор, против крыла и середины неприятеля; на себя Суворов брал самую трудную задачу: двинуться боком на д. Тырго-Кукули, зайти правым плечом на д. Богчу и одновременно с австрийцами ударить по главным силам турок. Связь между русскими и австрийцами обеспечивала конница Карачая. Построение наше было таким же, как и под Фокшанами, причем оно же предписывалось и австрийцам. Преодолев (два батальона фанагорийских гренадер) крутой овраг и отбив яростные удары конницы турок, наши овладели передовым лагерем.

^{Рымник. 11 сентября 1789 г. У союзников — 25 тысяч, у турок — 90 тысяч}

Принц Кобург двигался в направлении леса Крынгу-Мейлор. Великий визирь приказал всей коннице (свыше 20 тысяч коней) ударить в большой промежуток между союзниками. Три раза бросались турки, но безрезультатно. Преследуемые союзной конницей, они понеслись к д. Богчу. Заняв д. Тырго-Кукули, Суворов быстро зашел на восток, в направлении на д. Богчу. В 3–4 верстах от леса, пользуясь близостью колодцев, он дал истомленным войскам напиться. Через полчаса, тщательно осмотревшись, Суворов вновь пошел на д. Богчу. В это время прибыл великий визирь со свежей конницей.

Земля задрожала от топота 40 тысяч коней, и турецкая конница окружила наши войска со всех сторон. Но, соперничая с русскими в храбрости, австрийцы мужественно встретили противника, а конница Карачая рубила турок с боков и тыла.

Между тем Суворов овладел д. Богча. Увидев у себя в тылу русских, турки отхлынули частью к лесу, частью к Мартинешти.

Австрийцы скоро примкнули к нашему северному крылу. Теперь предстояло овладеть лесом Крынгу-Мейлор, где стояли 40 тысяч не бывших еще в бою янычар. Мгновенным наитием свыше, дабы поразить турок неожиданностью и меньше терпеть от их огня, Суворов пустил вперед всю конницу и за ней бегом пехоту. В 300 саженях от турок союзная конница сквозь пехоту бешено понеслась на укрепления. Стародубский карабинерный полк с полковником Миклашевским во главе первым перескочил окопы, за ним влетели австрийские гусары. Казаки и арнауты ворвались с тыла. Не успели янычары прийти в себя, как союзная пехота с криками «ура» и «да здравствует Франц» хлынула вслед за конницей. Началась страшная резня. Турки бросились к Мартинешти. Великий визирь пытался остановить их, читал Коран, умолял, грозил, стрелял из орудий — ничто не помогло. Только наступившая ночь спасла остатки беглецов.

Победа была полная: 15–20 тысяч турок лежали на поле битвы, остальные рассеялись. Великий визирь собрал впоследствии только 15 тысяч человек. Потери победителей не превосходили 600–800 человек. Добыча была огромная. Суворов получил достоинство графа Рымникского, Георгия I степени, бриллиантовый эполет, богато изукрашенную шпагу и ценный перстень; австрийский император возвел его в звание «графа Священной Римской империи».

Силой воли Суворов увлек колеблющегося союзника. Так же, как и под Фокшанами, решил он действовать самым страшным оружием: неожиданностью. Соединение его с австрийцами было столь невероятно быстрым, что визирь приказал отрубить голову лазутчику, донесшему, что Суворов 7 сентября находился в Пуцени.

Турки были разбросаны в трех местах, и визирь, ожидавший подкрепление, был разбит по частям.

Боковое движение с 7 тысячами войск — при наличии впереди 15 тысяч противника, а сбоку 40 тысяч — было выполнено с поразительным искусством. Распоряжение об ударе конницей на укрепления Крынгу-Мейлорского леса относится к числу блистательнейших решений гениального полководца.

Сила духа Суворова, его уверенность в победе передалась в войска, которые проявили необыкновенный подъем, особенно русские. Один из австрийских офицеров писал: «Как ни хороши наши люди, но русские еще превосходят их в некоторых отношениях; почти невероятно то, что о них рассказывают. Нет меры их повиновению, верности, решимости и храбрости. Они стоят как стена, и все должны пасть перед ними». Рымникская победа была столь потрясающа, что, перейди мы в общее наступление, война кончилась бы в том же году. Суворов и дал смелый совет похода за Дунай, но Потемкин продолжал бездействовать, и зима опять отдалила поход до будущего года.

Все же Потемкин решил до зимы овладеть крепостями по Нижнему Дунаю. Корпус Мелера-Закомельского (10 тысяч) был собран на Нижнем Дунае, корпус Суворова (12 тысяч) — у Галаца. Кроме того, в устье Дуная прибыли содействовать сухопутным войскам гребные суда де Рибаса. В середине октября Мелер-Закомельский овладел Килией, а в половине ноября де Рибас овладел Тульчой и Исакчей.

Вторично (первый раз в 1787 г.) войска наши подошли к Измаилу и под начальством трех равновластных начальников: Мелера-Закомельского, Потемкина (племянника князя) и де Рибаса — приступили к осаде.

Измаил к 1790 г. был сильно укреплен иностранными инженерами. Главный вал на протяжении 6 верст имел семь бастионов и большое число входящих и исходящих углов. В юго-восточной части, лицом к реке, был кавальер до 40 футов[39] высотой, с 22 орудиями. Вал крепости был высотой в 3–4 сажени[40], ров шириной 6 саженей и глубиной 3–5 саженей, местами с водою до плеч. Все верки были земляные, за исключением двух каменных бастионов; кроме того, Бендерский бастион в северном исходящем углу был обделан камнем. Приречная сторона была слабее, но турки не полагали, что мы войдем в устье Дуная. Вооружение крепости состояло из 200 крупных орудий. Сам город высился уступами; прочные ханы, гостиницы, мечети способствовали обороне. Сообщения шли через четверо ворот: Царьградские (Броские) и Хотинские на северо-западной стороне, Бендерские и Килийские на северо-востоке. Число защитников достигало 35 тысяч, из них 8 тысяч конницы, 17 тысяч янычар, несколько тысяч татар.

^{Штурм Измаила 11–12 декабря 1790 г. под начальством А. В. Суворова}

Комендант Измаила, старый, поседевший в боях Айдозли Мехмет-паша, был человеком решительным, твердым и дельным. Султан обещал, что, если Измаил будет взят, оставшиеся в живых защитники будут казнены. Боевых припасов было в изобилии, продовольствия — на полтора месяца. Таким образом, Измаил был крепостью сильной, хорошо вооруженной и снабженной, с многочисленным храбрым гарнизоном и с опытным, решительным вождем.

Скорое овладение Измаилом было весьма трудным. Между тем оно было крайне необходимо политически, дабы заключить мир с Турцией, пока враждебные нам державы не успели помочь ей, для чего и надо было кончить войну сильным ударом. Однако дела наши шли плохо. В сырое, холодное время в войсках вспыхнули болезни, не хватало довольствия. 26 ноября на военном совете было решено, ввиду неодолимости Измаила, отойти на зиму подальше. Некоторые части уже приводили в исполнение это решение; де Рибас объявил, что уходит к Суворову, в Галац, как вдруг пришло известие, что начальником войск, собранных под Измаилом, Потемкин назначил Суворова. Известие это, как искра, облетело войска. Все ожили, все знали, чем кончится дело. «Как только прибудет Суворов, крепость возьмут штурмом», — говорили все, а особенно пылко де Рибас, иначе и не называвший Суворова, как героем.

Суворов отправил из Галаца под Измаил фанагорийских гренадер, 200 казаков, 1 тысячу арнаутов и 150 охотников Апшеронского полка, 30 лестниц и 1 тысячу фашин, продовольственные запасы, а сам поскакал вперед.

Рано утром 2 декабря, предварительно преодолев свыше 100 верст, к Измаилу подскакали два всадника, забрызганные грязью: это были Суворов и казак, который в крохотном узелке вез все имущество полководца. Раздалась приветственная пальба, общая радость распространилась в войсках: в маленьком, сморщенном старичке видели символ предстоящей победы!

Суворов немедленно приступил к делу. Ежедневно выезжал он с офицерами на разведку, изучал внимательно каждую складку местности, давал указания, где и как вести войска на приступ. Были заложены батареи с целью убедить турок в желании вести осаду. Рибас выстроил сильные батареи на острове Сулин и учил войска посадке на суда. В лагере были выстроены валы и рвы наподобие измаильских, и ночью под руководством Суворова войска учились преодолевать их; готовились лестницы, фашины[41].

7 декабря Суворов послал в Измаил письмо Потемкина с предложением сдать крепость и к письму приложил свою записку: «Сераскиру, старшинам и всему обществу: я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи и воля; первые мои выстрелы — уже неволя; штурм — смерть. Что ставлю вам на рассмотрение». Сераскир ответил письмом, прося перемирия на 10 дней, а на словах прибавил: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо рушится на землю, чем сдастся Измаил».

Суворов ответил сераскиру, что, вопреки обыкновению, дает на размышление еще 24 часа. В назначенный срок ответа не было, и на 11-е число было назначено взять Измаил. Оставшиеся сутки пошли на завершение вещественной части и на небывалую по умению и объему нравственную подготовку. Суворов ходил по бивакам, говорил с солдатами и офицерами, вспоминал прежние победы, указывал на трудности овладения Измаилом. «Видите ли эту крепость, — говорил он, указывая на Измаил, — стены ее высоки, рвы глубоки, а все-таки нам нужно взять ее. Матушка-царица приказала, и мы должны ее слушаться». — «С тобой все возьмем», — восторженно отвечали солдаты. Гордый ответ сераскира Суворов приказал прочесть в каждой роте, чтобы еще больше поднять жажду победы. Казакам с короткими пиками внушалось, что они в условиях тесноты наиболее способны к эффективным действиям.

^{Штурм Измаила 11 декабря 1790 г.}

Но надо было повлиять и на генералов. Еще несколько дней назад они считали взятие Измаила невозможным и решили отступать. Суворов созвал военный совет и произнес воодушевленную речь, подчеркнув, что уже два раза русские безуспешно подступали к Измаилу, третья неудача немыслима, надо или взять крепость, или умереть. «Я решился овладеть крепостью либо погибнуть под ее стенами», — так закончил свою речь Александр Васильевич.

Общее постановление было — начать приступ… Участь Измаила была решена!..

У Суворова под Измаилом было всего 31-тысячное войско, из них 15 тысяч пеших казаков, плохо вооруженных. Войска разделились на три крыла, по три колонны каждое. Рибас (9 тысяч человек) с речной стороны, правое крыло Потемкина (7,5 тысячи человек) ориентировано на западную часть крепости, левое крыло Самойлова (12 тысяч) — на восточную, конная поддержка Вестфалена (2,5 тысячи всадников) — на сухопутной стороне.

Колоннам дано задание: первой, под командованием генерала Львова, взять редут Табию с тыла; второй, руководимой Ласси, — куртину у Броских ворот; третьей, возглавляемой Мекнобом — Хотинские ворота; каждая колонна состояла из пяти батальонов. В голове — 128–150 стрелков, за ними рабочие с шанцевым инструментом, затем три батальона с фашинами и лестницами, наконец, поддержка — два батальона в общем каре. Четвертой колонне, под командованием Орлова (2 тысячи казаков), поручалось взять вал восточнее Бендерских ворот; пятой, во главе с Платовым (5 тысяч казаков), идти по лощине против восточной части крепости и помогать флоту. В поддержку казакам придавались два батальона Полоцкого мушкетерского полка. Впереди колонн — 150 отборных казаков с ружьями, затем рабочие, за ними казаки с короткими пиками. Шестая колонна, под командованием Голенищева-Кутузова (пять батальонов казаков), должна была взять Килийские ворота.

С речной стороны первой колонне Арсеньева (три батальона, 2 тысячи казаков) приказывалось идти против кавальера и ближайшего к берегу бастиона; второй, бригадира Чепеги (три батальона, 1900 казаков) — против средней части крепости; третьей, Маркова (пять батальонов, 1 тысяча казаков) — против старой крепости. В лагере оставлено по 100 человек от каждого батальона поддержки[42]. Колонным начальникам дана полная свобода действий в оперировании резервами.

Распределение войск свидетельствует о направлении главного удара с речной стороны, которая была слабее; остальные войска, особенно казаки, должны были отвлекать на себя силы противника. Чрезвычайно важным моментом является отсутствие общей поддержки пехотой и замена ее конницей: сразу введены все силы.

Для усиления эффекта внезапности Суворов избрал для начала боя ночь. Кроме того, ожидая упорного сопротивления турок, он хотел действовать возможно дольше при светлой части дня (рассвет в Измаиле в семь часов утра, закат в четыре часа дня). По третьему сигналу ракеты, в пять часов ночи, войска должны были прийти в движение. Во избежание недоразумений приказано было всем начальникам сверить свои часы, а чтобы «басурманы» не догадались, что означают ракеты, решили пускать их в лагере каждую ночь.

Войскам даны подробные наставления: что делать стрелкам, рабочим; как пользоваться лестницами и фашинами; как вести себя при овладении валом; когда открывать ворота; кому охранять пороховые погреба и пр. В общем, все знали свои места и обязанности.

Стать в ружье приказано лишь за полчаса до начала движения, «дабы медлениями не угашать стремления к приобретению славы». Строго запрещалось грабить город во время боя, трогать мирных жителей и особенно женщин и детей.

Накануне приступа, с восходом солнца, все батареи открыли сильный огонь по крепости, произведя значительные повреждения. В тот же день Суворов отдал приказ, который кончался словами: «Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою».

Ночь 11 декабря была темная, пасмурная; деятельный комендант Измаила объезжал валы, поверяя сторожевую службу. Несколько казаков перебежали к туркам. Эффект неожиданности частично пропал, но и утомление турок возросло. Никто не спал и у нас; офицеры и солдаты собирались у костров, говорили о предстоящем сражении. Суворов ходил по бивакам и заводил разговоры. «Какой полк?» — спрашивал он; получив ответ, хвалил солдат, припоминал минувшие дни. «Славные люди, храбрые солдаты, — восклицал он, — тогда они делали чудеса, а сегодня превзойдут самих себя». Простые, проникновенные слова обожаемого полководца воспламеняли сердца солдат и офицеров, все жаждали показать себя достойными похвал.

В первом часу ночи Суворов прилег к костру, но заснуть не мог. В три часа взвилась первая ракета, и войска заняли назначенные места. В половине шестого пошли на приступ. Густой туман скрывал движение. Вдруг огненное кольцо опоясало крепость, раздался грохот 250 крепостных орудий, а вслед за тем начался огонь по крепости 500 орудий с прибрежной стороны. Войска быстро приблизились ко рву и, забросав его фашинами, приступили к спуску, приставляли лестницы к стенам, карабкались на них. Первым вошел на вал Ласси. Войска Львова, перейдя ров, наткнулись на высокий палисад; Львов первым прыгнул через него, за ним все остальные — и овладели Броскими и Хотинскими воротами, в которые и влетела немедля часть конницы.

Кутузов, произведя отчаянный удар на бастион Килийских ворот, замялся в нерешительности. Суворов, заметя это, послал сказать, что Кутузов назначается комендантом Измаила и что послано донесение в Петербург о взятии крепости.

У Мекноба лестницы оказались коротки: пришлось связывать их по две, под страшным огнем; наконец, удается взойти на вал, но тут удальцов встретил сам сераскир с отборными янычарами. Мекноб смертельно ранен, почти все офицеры перебиты, но вал все же наш.

Орлов уже карабкался на стены, как вдруг толпа турок бросилась сбоку на казаков. Пики разлетаются под ударами, безоружные казаки гибнут. Суворов двигает на помощь им конницу и два батальона Полоцкого мушкетерского полка — и только часть турок спаслась в крепости, но противник успел затворить ворота.

Платов перейдя по пояс в воде, взбирался на вал. Услышав победный крик «Алла» турок, двинувшихся против Орлова, казаки, потеряв и сами многих убитыми, остановились, но атаман с криком: «С нами Бог и Екатерина, братцы за мной!» — бросился вперед. Помощь 1-го батальона Бугских егерей от Кутузова решает дело: казаки входят в связь с Рибасом, войска которого в быстром порядке высадились на берег и тоже овладели валом.

Наступил день. Главный вал был в наших руках. Турки отступили в город, готовясь к последней, отчаянной обороне. После короткого отдыха, с ружьями наперевес, с музыкой, неудержимо хлынули наши со всех сторон, и к двум часам дня, после отчаянной борьбы за каждое здание, проникли внутрь города. Суворов приказал восьми эскадронам и двум казачьим полкам очистить улицы от турок. К четырем часам дня, строго по расчету Суворова, из 35-тысячного турецкого войска 26 тысяч были убиты, 9 тысяч человек, почти все с ранениями, взяты в плен. Из крепости ушел случайно только один раненый турок, а Дунай на полверсты в ширину был красным от крови.

Наши потери составили, по одним данным, 4500 убитыми и ранеными, по другим — 10 тысяч. Измаил на три дня отдан был солдатам на разграбление — печальный обычай времени!..

11 декабря 1790 г. произошло беспримерное событие в истории всех времен и народов. Действительно, «не Измаил, но армия турецкая истреблена в укреплениях пространных». Не только взяты стены, считавшиеся неодолимым препятствием и обороняемые многочисленным и храбрым врагом, но и совершенно истреблен весь враг, засевший за стенами. И все это благодаря великому дару Суворова подготовить приступ и блистательно его выполнить.

Распоряжения, даваемые Суворовым со 2 по 11 декабря, отличаются несравненной прозорливостью и основательностью. Потемкин дает средства, слишком слабые для овладения крепостью, и Суворов принимает все меры, дабы увеличить их: стягивает из Галаца дополнительные войска и средства; ведет на приступ даже пеших казаков, плохо вооруженных. Ни один человек не остается не у дел.

Местность у Измаила и сама крепость, за короткий срок изучены войсками так, что никто не сбился ночью с пути. Расчет движения и его выполнение следует признать образцовыми: все у цели одновременно — разница в несколько минут.

Из-за наступления войск с разных сторон неприятель в темноте не мог определить, где будет нанесен главный удар, вследствие чего не было известно, куда вести поддержку, а когда стало светло — валы уже пали. Порядок движения прост и искусен: стрелки бьют защитников стен, пока рабочие с инструментом и батальоном с фашинами и лестницами переходят ров, поддержка ведет главный удар. Конница назначена для отражения вылазок, что и выполняет, выручив Орлова, а затем подкрепляет развитие успеха. Все твердо знают свои обязанности, все заранее выяснено, и нет ни одного недоразумения. Между тем для подготовки было выделено всего восемь дней.

Еще выше — подготовка нравственная. Уже с появлением Суворова под Измаилом начинается перерождение взглядов в войсках, а на военном совете 9 декабря, под влиянием его силы духа, совершается внутренний переворот в настрое всех военачальников, и насколько прежде они были неуверены в успехе, настолько теперь уверовали в него. Искусно поддержав нравственный подъем и доведя его до высшего напряжения к самому нужному мгновению, Суворов в ходе сражения пожинает зрелые плоды, и в бою его участие сравнительно мало: все делается благодаря нравственному подъему как бы само собой.

Впечатление от Измаильского погрома на Турцию было оцепеняющим, многие крепости сдавались без сопротивления, боясь участи Измаила. Путь в сердце Турции был открыт. Но Потемкин и тут, ввиду наступления зимы, завершил кампанию. Только в 1791 г., после незначительных действий с нашей стороны, был подписан Турцией мирный договор, однако все еще под впечатлением падения Измаила.

В России восторгам и изумлению общества не было границ. Целый ряд произведений, начиная с Державина, был посвящен Суворову. Но он сделался центром всеобщего внимания, уважения и удивления и в Европе. Позднее Байрон посвятил целые главы Суворову в своем «Дон-Жуане». Сам Суворов признал взятие Измаила делом необыкновенным и впоследствии говорил: «На такой штурм, как Измаильский, можно пуститься один только раз в жизни». Правда, это не помешало ему взять так же и Прагу четыре года спустя.

После взятия Измаила Суворов приехал в Яссы, к Потемкину, который встретил его любезно и спросил: «Чем я могу наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?» Суворов, ждавший фельдмаршальства, оскорбился и раздраженно ответил: «Я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме Бога и государыни, никто меня наградить не может». Озлобленный Потемкин, донося о взятии Измаила императрице, писал, что для воздаяния Суворову за его заслуги достаточно будет выбить медаль в память штурма Измаила и зачислить Суворова подполковником в Преображенский полк[43]. Екатерина согласилась на это. Суворов остался без награды. Но этим дело не кончилось.

Суворов в Финляндии и в Херсоне. 25 апреля Потемкин устроил в Петербурге в честь взятия Измаила торжество, на котором присутствовала сама государыня, главного же виновника падения Измаила — Суворова — послали в Финляндию намечать укрепление побережья.

Суворов исполнил задание за четыре недели, но, вместо ожидаемого им назначения в Турцию, 25 июня получил новое повеление: «Полагаемые вами укрепления построить под ведением вашим». Суворов не любил строительного дела, но был сведущ в нем. Он пробыл в Финляндии полтора года и укрепил границы.

Деятельностью этой государыня была довольна, но Суворову нужна была служба боевая, даже «хоть в Японь». Однако 10 ноября он получает начальство над войсками в Екатеринославской губернии, Крыму и присоединенных землях, причем поручалось и укрепление южных границ по замыслу инженера де Волана.

В Херсоне, как и в Финляндии, Суворов тяготился «тиранством судьбы». В 1793 г. он просил уволить его «по здешней тишине и отсутствию практики» и позволить отправиться добровольцем в союзные войска, против Франции. Просьба не была уважена. В 1794 г. вспыхнул мятеж в Польше. Суворов вновь писал: «Всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтером к союзным войскам, как я много лет без воинской практики по моему знанию». Императрица вторично отказала.

Суворов был в отчаянии. Но судьба сжалилась над ним. Начальник всех войск на польской границе и против Турции, Румянцев, 7 августа, не сносясь с Петербургом, приказал Суворову выступить на войну, и 14 августа Суворов начинает свой знаменитый польский поход.

Вторая война с Польшей. Штурм Праги[44]. Второй раздел Польши в 1794 г. Россией, Пруссией и Австрией вызвал восстание. Его главой избран литовец Тадеуш Костюшко, даровитый военный человек высоких нравственных качеств. Он провозгласил всеобщее вооружение, произвел нужные сборы, возвысил налоги и создал войско.

Профессор Н. А. Орлов считает, что боевые силы поляков превышали 70 тысяч человек: у Костюшко 20–25 тысяч, у Заиончика в Люблинском воеводстве — 20 тысяч, у Ясинского близ Гродно — 6 тысяч, у Грабовского близ Вильна — 12 тысяч, остальные — в разных частях Польши. У нас было: у Репнина на границе Литвы, у Риги — Дриссы — Пинска — 23–25 тысяч; у Дерфельдена на пути к Владимиру — Волынску с юга — 19 тысяч; у Ферзена в Краковском и Сандомирском воеводствах — 12–13 тысяч. Пруссаки выставили 10 тысяч. Всего 64–67-тысячное войско, да еще мог присоединиться Суворов с 4500 воинами.

До прибытия Александра Васильевича дела наши шли удачно, но развить успех мы не старались. Варшавой овладеть упустили случай. Костюшко оправился, укрепил Прагу. Приближалась осень. Казалось, война будет прервана, но в это время Суворов дал делу другой оборот.

14 августа Суворов выступил из Немирова с 4500 солдатами и 10 орудиями. Присоединив по пути войска под командованием Буксгевдена и Маркова (6500 человек и 16 орудий), он 22 августа прибыл в Варковичи (за девять дней преодолел 270 верст), 23-го выступил на Ковель (125 верст), куда прибыл 28-го. 31 августа двинулся на Кобрин. 4 сентября у Кобрина, близ монастыря Крупчицы, были разбиты передовые части Сераковского. Сераковский отошел к Бресту с 6000 войск и 10 тысячами косиньеров. На рассвете 8-го 9-тысячное войско Суворова после шестичасового жестокого боя, преимущественно на холодном оружии, взяло верх: Сераковский был совершенно истреблен. У нас выбыло из строя до 1000 человек. «Брестский корпус… сего числа кончен», — доносил Суворов.

Победа эта произвела удручающее впечатление. Сам Костюшко растерялся. Еще недавно ходили слухи, что идет не знаменитый Суворов, а другой, теперь же у всех закралось мрачное предчувствие.

Движение Суворова от Немирова к Бресту с разгромом противника — выдающийся образец военного искусства. Владея Брестом, Суворов способен был отрезать от Польши поляков, бывших в Литве и выступавших против Репнина; давал возможность Ферзену отойти на соединение с Репниным; подготовлял поход на Варшаву и, наконец, занимал р. Буг в обеспечение приобретений по назревшему третьему разделу Польши. Вообще мы приобрели господствующее положение. Суворов мог двинуться прямо к Бресту, но тогда он подвергал бы опасности свои сообщения от Сераковского и Макрановского, между Дивином и Пружанами, а потому он выбирает несколько кружной путь, на Дивин и Кобрин, чтобы здесь обеспечить свой тыл победой. Кроме того, Суворов выходил бы на соединение с войсками Репнина от Пинска. Войска двигались весьма быстро, несмотря на крайне плохие дороги.

Суворов ехал среди солдат, говорил с ними, узнавал старых сподвижников, хвалил их. Во всех частях раздал он свою «Науку побеждать», которую унтер-офицеры должны были знать наизусть, а солдатам прочитывать ежедневно.

В Бресте Суворов оставался месяц. Его принудили к тому убыль людей и нелады с Репниным по обеспечению тыла и флангов. Пока Суворов перепиской с генералами добивался обеспечения задуманного им похода на Варшаву, Костюшко сам помог ему. Неумело пытаясь помешать соединению Ферзена и Суворова, он 29 сентября, у Мацеиовице, был разбит Ферзеном и взят в плен. «Finis!»[45] — воскликнул здесь Костюшко. Теперь Суворов был вполне обеспечен с юга и решил немедленно идти на Варшаву, приказав[46] Ферзену и Дерфельдену идти на соединение: первому — на Минск, второму — на Белосток.

Ферзен был подчинен Суворову. Но Суворов не знал, захочет ли и Дерфельден исполнить его приказание, не даст ли ему Репнин другого задания, а потому решил для обеспечения себя с севера двигаться к Варшаве кружным путем на Бельск. Кроме того, он просил австрийцев протянуться до Лукова и далее до Вислы, против устья Пилицы, до соединения с пруссаками, а пруссаков приглашал содействовать в покорении Варшавы.

Но поскольку Дерфельден послушался Суворова, Суворов решил идти на Варшаву прямо. 7 октября, оставив в Бресте небольшую часть, он с 8-тысячным войском выступил на Янов. 14 октября в Станиславове присоединился Ферзен с 11 тысячами солдат. Дерфельден был близ Вышкова, на Буге. В Станиславове узнали, что в Окуневе и Кобылке сосредоточены большие силы поляков. Суворов ночью идет на Кобылку, а Ферзена двигает на Окунев. Ферзен противника не нашел, а Суворов в Кобылке полностью разбил (15-го утром) часть сил Макрановского (отступившего из Литвы спасаясь от Дерфельдена). С нашей стороны бой велся стремительными ударами в лоб с охватом, лесом и болотом, преимущественно спешенной конницей. Удар в сабли Мариупольского легкоконного полка и двух эскадронов Глуховских карабинеров был так блестящ, что Суворов говорил одному французскому эмигранту: «Если бы ты был при Кобылке, ты бы увидел то, чего я никогда не видал».

В Кобылке Суворов остановился, хотя до Праги оставалось несколько верст. Необходимо было ждать Дерфельдена и подготовить приступ. Овладение укрепленной Прагой с несколькими десятками тысяч защитников было дело не легкое, а между тем падение Праги означало и падение Варшавы — главного и последнего очага восстания.

Прага представляла собой бедное еврейское поселение на восточном берегу Вислы (200 саженей в ширину); в Варшаву вел мост. Она и ранее была обнесена валом, но Костюшко впереди старого вала насыпал укрепления от Вислы до болотистого, непроходимого вброд ручья. За ним простиралось на полверсты поле, местами шириной в полторы версты. Укрепления шли в три ряда: 1) засеки и волчьи ямы, 2) сплошной земляной вал и ров для сохранности пехоты и артиллерии; 3) 43 батареи для стрельбы поверх вала; 4) в исходящем углу — два прочных кавальера. Орудий на вооружении — 104. Укрепления не были окончены. Самым сильным местом был исходящий угол с прочным «Зверинцем».

Сменивший Костюшко Вавржецкий предложил оборонять саму Варшаву, но поляки рассчитывали, что Суворов будет осаждать Прагу, начнется зима и русские отступят. Между тем Суворов решил Прагу взять приступом.

19 октября в Кобылку прибыл Дерфельден, и у Суворова собралось до 31 тысячи войска: 18 тысяч пехоты, 7 тысяч конницы и 5 тысяч казаков. (Как под Измаилом!)

18-го Суворов со всеми старшими чинами произвел разведку. Деятельно готовясь к приступу, 22-го, по окончании приготовлений, войска подошли к Праге, став вне зоны выстрела из укреплений. Генералы повторили разведку. В полночь начали возводить батареи, чтобы как и под Измаилом, убедить поляков в приступе к осаде. 23-го батареи вели весь день огонь. Приступ был назначен на полпятого ночи семью колоннами. Конница вошла в колонны и в четыре отдельные поддержки. Первой колонне (Ласси) указано было отрезать неприятеля от моста с севера; четвертой (Буксгевдена) — взять Песочную гору и «Зверинец»; Пятой (Тормасова) — восточный фронт по кратчайшему направлению к мосту; второй (Лобанова), третьей (Исленева) и шестой (Рахманова) — поддерживать остальные и занимать вал предместья; седьмой (Денисова) — выступить на два часа раньше других и содействовать первой колонне отрезать неприятеля от моста с юга. Для подъема духа Суворов 18 октября созвал военный совет, на котором и заразил подчиненных уверенностью в победе, а 22-го разговорами с солдатами поднял их дух до возможных пределов. Перед самым приступом был прочитан приказ, столь же краткий и внушительный, как под Измаилом.

^{Штурм Праги 24 октября 1794 г.}

Поляки не ждали нападения, и наступление наше было замечено поздно. При звуках выстрелов, польские начальники бросились к войскам, но распоряжений не было дано; бой принял случайный и беспорядочный характер. Быстро овладели наши валами и отрезали врага от моста. Ища спасения от огня артиллерии почти в упор, поляки бросались в Вислу и тонули сотнями. Вавржецкий пытался остановить бегущих, но все было напрасно. Он приказал разрушить мост, чтобы спасти Варшаву, но Суворов и сам приказал зажечь мост: разорение столицы не входило в его расчеты.

Вслед за мостом запылала Прага, превратясь в настоящий ад. Суворов разослал офицеров, чтобы те направили жителей в русский лагерь, но большая часть их погибла раньше. Побоище кончилось только к полудню.

Поляки потеряли 23 тысячи человек и 104 орудия, мы — до 3 тысяч воинов. Варшава содрогалась от ужаса. Рано утром 25 октября к Суворову явились представители варшавского законного правительства. В грозном победителе они увидели великодушного человека. Впоследствии они поднесли Суворову табакерку с надписью: «Варшава своему избавителю».

29 октября Суворов торжественно вступил в Варшаву. Войскам приказано было идти с незаряженным оружием и на выстрелы из домов не обращать внимания. Власти поднесли Суворову хлеб-соль и городские ключи. Суворов поцеловал ключи и, подняв глаза к небу, сказал: «Благодарю Тебя, Всемогущий, что я не должен был купить эти ключи, как…» — он взглянул в сторону Прагу и прослезился.

Последствием взятия Праги стал третий раздел Польши, после чего она как государство перестала существовать. Могучим умом Суворов понимал, что только сильный удар может сокрушить Польшу, а его военный дар дал возможность блистательно достигнуть цели.

Взятие Праги по образцовой подготовке во многом схоже с взятием Измаила: то же тщательное изучение местности, искусное распределение войск, такой же подъем духа солдат. Каким было воздействие Суворова, видно из того, что многие генералы, проявившие героизм, были совершенно слабы телом; сам Суворов писал, что «едва ноги таскает»; Шевич страдал лихорадкой; Поливанов с момента выступления из Бреста едва мог говорить от слабости, но под Прагой первым врубился в неприятеля; Исаев остался в строю с рукой, пронзенной пулей, нанесшей ему одновременно рану и в грудь; Ферзен давно перемогался через силу. Могли ли плохо действовать войска при таких вождях? Поистине, «дело сие Измаильскому подобно!».

Причины жестокости боя были неустранимы: храброе сопротивление поляков вначале, бегство в конце; память об апрельской резне в Варшаве, когда народ резал даже и в церквах безоружных солдат.

В итоге, как пишет Петрушевский, «пролилась река крови, но устранялось хроническое кровопролитие затягивающейся войны». Сам Суворов говорил: «Миролюбивые фельдмаршалы при начале польской кампании провели все время в заготовлении магазинов. Их план был воевать 3 года с возмутившимся народом. Какое кровопролитие! И кто мог поручиться за будущее. Я пришел и победил. Одним ударом приобрел я мир и положил конец кровопролитию». Наконец, ужас, охвативший поляков после 24 октября, был причиной их дальнейшего умиротворения и главным двигателем в плодотворных сношениях с русскими.

С военной точки зрения весь поход Суворова, закончившийся молниеносным ударом под Прагой, является необычайно высоким образцом. Еще из Немирова Суворов писал, что для окончания войны ему нужно 40 дней. Если вычесть 29 дней вынужденного «Брестского сидения», то окажется 42 дня. Вот какова точность расчетов Суворова!

Решив взять Прагу, Суворов замечательно смело и осмотрительно идет к цели. Дабы присовокупить к своему 8-тысячному войску дополнительную силу, он приказывает Ферзену и Дерфельдену присоединиться к нему, хотя последний и не был ему подчинен; по собственному почину сносится с австрийскими и прусскими войсками, прося их о содействии. Словом, стремится использовать все наличные силы, а когда они достаточны, наносит быстрый и громоподобный удар. Только величайшие полководцы мира давали образцы подобных же действий.

Австрийский император и король прусский прислали Суворову ценные награды. Екатерина была в восторге. «Взятием Варшавы вы сами себя сделали фельдмаршалом», — писала она. Сверх сего, она подарила полководцу имение польского короля «Кобринский ключ» с 7 тысячами крестьян.